История Киева. Киев литовско-польский

Виктор Киркевич, 2018

Вторая книга проекта «История Киева» называется «Киев литовско-польский». Она рассказывает о наименее известном неискушенному читателю периоде истории Украины, когда значительная часть наших земель входила в состав сначала Великого княжества Литовского, а потом Польши. Автор подробно, с привлечением исторических материалов, поясняет, почему русская, а потом и советская историография умалчивала о событиях того времени и о людях, живших в ту эпоху. При этом Виктор Киркевич подчеркивает, что не только ослабевшая и потерявшая государственность после нашествия монголо-татар Русь тогда нуждалась в сильном защитнике, которым и стало в XIV веке Великое княжество Литовское, но и само княжество выиграло от этого объединения, так как на его элиту огромное влияние оказала руськая культура, письменность и православие. И конечно, несомненный интерес у читателя вызовет подробный и при этом увлекательный рассказ о жизни Киева и его обитателей в этот мало изученный период.

Руський Киев

Первой мыслью было начать книгу с рассказа о литовском Киеве, но пришлось немного с этим повременить. Я — автор и в этом произведении продолжу разрушать сложившиеся стереотипы украинской истории и оживлять, придавать интригу событиям давно минувших столетий. Следует помнить, что история всегда субъективна и давно стоит на службе политики. Что сознательное гражданское общество, оторвавшись от насквозь пропитанной лживой тенденциозности советских школьных учебников не знает, «куда причалить», где почерпнуть хоть более-менее достоверные сведения о нашем прошлом. В этом очень сложно разобраться… И какая «пыль веков», когда наши современники заблудились в «трех соснах» современной политики и на «минном поле» экономических взаимоотношений и криминальных дрязг олигархов! Какое Литовско-Руськое государство, когда никто не знает, что делать с Донецким кряжем.

История, безусловно, является наукой субъективной, ведь историк не имеет непосредственного доступа к реальности, которую описывает. Когда-то выдающийся французский исследователь Марк Блок остроумно заметил, что ни один историк не услышит грохот пушек под Аустерлицем и никогда не увидит Рамсеса, поэтому всё, о чем он пишет, есть продукт его личного воображения, которое подпитывается разными способами и методами. А у меня, дорогой читатель, не только богатая фантазия, но и выработанная полувеком активного коллекционирования, отлично развитая зрительная память, опирающаяся на тысячи исторических артефактов. История тем и отличается от беллетристики, что рассказывает и предполагает, как и что могло произойти. Нужно лишь подстегнуть воображение, углубляясь в описываемую эпоху!

Мы часто слышим, что в истории много «белых пятен», но на самом деле такие «пятна» — это просто еще не исследованные страницы прошлого. А если разобраться, то время, окружение подсказывают историку их важность, необходимость воспринять, прочувствовать эпоху, разобраться, почему возникло это «белое пятно» — и дать ответ, очистить от ложных идеологических наслоений и «новых хронологий». Но ответов будет великое множество, и легко убедиться, что в каждой проблеме может поместиться столько историков, «сколько ангелов на кончике иголки», — именно этот вопрос интересовал в исследуемом временном периоде богословов и даже философов. Всё, что я описываю, имеет немало ракурсов, и каждый содержит ответ, который часто по конъюнктурным и политическим причинам редко озвучивали… А если разгадать причину этой «исторической завуалированности», то нетрудно докопаться до истины. Инструментов много: поиск источников, чтение между строк, домысливание прочитанного, мастерство логически всё вместе связать, применить широко используемый в геологии (я в прошлом геолог) метод аналогий, умение вписать всё это в более широкий контекст — одним словом, отшлифованное до совершенства мастерство, которое формировалось десятилетиями.

Только наивный исследователь, в отличие от профессионально зрелого, слепо верит источнику. Работа с ним — это азартная игра, нечто похожее на разгадывание кроссворда. Нужно понимать, что источники по определению не могут донести до нас «абсолютной истины». Первый повод для сомнения: документ составил человек, у которого были свои жизненные приоритеты. Второй повод заключается в самом историке — это его мировоззрение, его семейные, образовательные, религиозные и культурные ценности, а также стереотипы времени, в котором он живет. И наконец, третий повод для сомнений — в полной мере объективный — это устоявшиеся в науке стандарты описания истории. Всех разночтений не предусмотришь, можно апеллировать только к единственному: держать дистанцию между собой и источником, при этом всегда помнить, что нельзя ожидать «чистой правды». Источник всегда лишь одна из возможных «искорок минувшего», а не прошлое во всей его полноте. Один из выдающихся теоретиков историографии XX столетия Бенедетто Кроче заметил, что всю историю может охватить лишь «глаз Бога».

Источником для историка является всё, что «выдает» присутствие человека: это материальные следы прошлого, документальные свидетельства, артефакты, мемуары, произведения искусства, летописи, хроники, письма, дневники. В полной мере источником является и художественная литература: например, из расставленных Сенкевичем акцентов в «Крестоносцах» мы узнаём, чего ждали от писателя в эпоху романтизма.

С конца XIX века источники пополняются фотографиями и кинофильмами, потом видеозаписями. Отличить в них «правду» от мимикрии под нее непросто. Когда я учился в Киевском университете, нам часто говорили, что фотография — это достоверный источник, выхваченный объективом кусочек жизни. Но, собрав в своем архиве около тысячи документальных снимков, убедился, что среди них немало постановочных, особенно этим грешили тоталитарные режимы. В первую очередь, это постановочная кинохроника. Родной брат моей бабушки, Владимир Добжанский, снимая хронику с 1911-го по 1918 год, не применял постановок. Как можно было поставить в нужное место Николая II, Столыпина или Грушевского, которых он «навечно» запечатлел на пленку. В эпоху «политпропаганды» кадры «штурма Зимнего дворца», растиражированные в тысячах копий, всего-навсего фрагмент художественного фильма. «Высот в визуальном хвастовстве» достигли нацистская и советская кинохроника. Убедительный пример — оператор во время парада на Красной площади снимает радостных трудящихся и товарища Сталина, а не людей, которые в это самое время откупоривали бутылку казенной водки в подворотне. А во время войны хроникер снимал не повседневные ужасы и грязь, а храброго комбата, который с призывом «За Родину, за Сталина!» и с револьвером в руке рванул навстречу врагу. Элементы реальности безусловно, присутствуют, но историк обязан воспринимать их критически и не забывать об идеологическом заказе таких «документальных свидетельств», часто выполненных мастерами культуры на высоком профессиональном уровне.

Когда-то философ Декарт назвал историка «путешественником», который, переместившись из своего времени в другое, перестает быть полезным для своей страны и своего окружения — он «становится чужестранцем у себя дома». Хорошо это или плохо — вопрос риторический… Меня, к примеру, мало интересует, как формируется коалиция в Верховной Раде, а азарт у меня появляется, когда в пертурбациях и драках сегодняшних депутатов я вижу отголоски таскания за бороду в московской Боярской думе…

Что касается профессиональных и конкретных ориентаций, я считаю, что одним из принципиальнейших является материалистическое или идеалистическое восприятие прошлого. Немножко упрощая, напомню, что материалистический подход предусматривает приоритет экономического бытия и материальных реалий в понимании способов мышления и поведения человека. Идеалистический подход, в свою очередь, отдает первенство способам осмысления мира, к которому по-своему «присоединяется» материальное бытие. Я всегда в своих рассказах и произведениях заявляю, что давно принадлежу к «идеалистам», мне в первую очередь хочется проникнуть в сознание человека и понять, почему он поступает так, а не иначе. Я глубоко убежден, что именно стереотипы поведения, продиктованные теми или иными представлениями, обусловливают специфику движения истории в определенный период. Люди всегда поступают так, как им кажется «правильным». Но каким образом они получают это сомнительное понятие «правильности»?

Чтобы разобраться в этом, нужно внимательно проанализировать, как они сами мотивируют свои поступки. Большинство мотиваций в так называемое домодерное время (то есть до рубежа XVIII — ХIХ столетий) на современный взгляд кажутся странными или, по крайней мере, нелогичными. Например, никто сегодня не считает, что абсолютным регулятором поведения должны служить категории «чести», что «верность» патрону выше преданности родине и народу (а что такое «народ», тогда вообще никто еще не знал), что лишь семейно-родовая солидарность обеспечит человеку и спокойствие, и уважение в социуме, что религиозность есть обязательная примета «хорошего человека», что блага своей душе на том свете он скорее достигнет, если его тело будет погребено «рядом с предками» на семейном кладбище, и тому подобное. Эти поведенческие стереотипы стали понемногу расшатываться уже в Новое время, потом все это усугубилось в ХIХ столетии с появлением разночинцев. А окончательно их развеяли две ужасные войны на уничтожение, нацизм и советский тоталитаризм, целенаправленное истребление целых народов, чистки инакомыслящих.

В Советском Союзе это дополнилось еще и принудительной «коллективизацией» — от быта до так называемой общественной жизни, когда все были обязаны «ходить в ногу», говорить только то, что нужно, и думать одинаково. Большевистский эксперимент над «человеческим материалом» не оставил и следа от старых поведенческих стереотипов, которые еще кое-где тлели в сельских общинах.

В течение последних десятилетий, после так называемого антропологического поворота в историографии, проявилась приоритетная историческая заинтересованность: что же окружает человека, что он делает, ест, как работает, чем болеет, как организовывает свой быт, семейную и сексуальную жизнь. Эти проблемы считаются «повседневной историей». Ранее это было делом этнологов, а теперь банальная каждодневность набирает все большую популярность среди исследователей. Когда в 1984 году по курсу «Истории СССР» в университете нужно было написать реферат, я выбрал тему о Лже-Дмитрии, которого давно считаю настоящим Рюриковичем — последним — на московском престоле. Мой преподаватель Вячеслав Мордвинцев прочел реферат с удовольствием, но отметил, что так историки не пишут. Я это запомнил. Большинство моих коллег, увлекшись принятыми в советской историографии «социальными волнениями», писали скучно, а мои книги покупают и читают с удовольствием.

Рассмотрим еще один из участков науки, ставший в последнее время особо популярным — «историческая память». Его целью является изучение «памяти общественности», а конкретнее того, как образ прошлого утверждается и воспринимается в коллективном сознании определенной общности: посредством мемориальной практики, искусства, памятников героям или определенным событиям, названиям улиц; учебной литературы и так далее. Отдельным аспектом таких исследований является сознательная корреляция такой «памяти» с учетом сегодняшних потребностей со стороны государства или «глашатаев» соответствующей идеологии. Пример — особенно яркий и сохранившийся в нашей памяти, — идеологическая политика Советского государства. Но не только это, достаточно примеров мы находим вокруг себя и сегодня.

И наконец, за последние десятилетия очень возрос интерес к развитию религиозного сознания человека. Представьте себе, сколько тут можно сочинить сюжетов, причем на разном материале, с использованием многочисленных конфессиональных сред. Поклонения чудотворным иконам и реликвиям, изменения в проповедничестве, география паломничества, трансформация теологических доктрин в восприятии мирян, реакция официальной церкви на нужды времени и, наконец, демонология и вера в сверхъестественные явления.

И самое важное: существует «две истории». Первая, академическая, не обязанная служить никому и ничему, ни воспевать, ни пропагандировать. Другая — популярная, и именно ее время от времени мы видим в киноверсиях, в художественной литературе, театре, на страницах газет, а особенно в выступлениях политиков… При этом важнейшее пожелание составителям учебников — социализировать ученика в школе, то есть без лишних сложностей рассказать ребенку, гражданином какой страны он является, к какому народу принадлежит, какими были трагические и славные страницы истории этого народа и тому подобное. Именно из «школьного продукта» формируется каркас, который позже будет обрастать деталями и нюансами в упомянутой выше популяризации «нашего» прошлого, а отсюда — содействовать утверждению национальной идентичности. Но хочу заметить: сегодня академическая наука служит власти, а популярная, бывает, иногда и народу.

В последнее время особенно остро ставится вопрос: на каком языке писать книги по истории. Я предпочитаю писать на русском языке, но не потому, что я им владею лучше. Главное то, что люди, живущие за пределами нашей страны, лишены возможности познакомиться с нашей истинной историей. Их пичкают сотнями книг, где все, что касается Украины, изложено лживо и тенденциозно! И как же им узнать правду о нашей стране, о ее истории и людях? О гетманах за последнее время написано немало, а вот о литовско-руських князьях, духовных святителях и просветителях в Украине почти ничего нет. Только издательство «Балтия-друк» заполняет эту пустоту.

В книгах, которые повествуют об эпохе XIV — XVII веков совсем мало страниц. И не потому, что недостаточно сведений, а скорее всего потому, что как-то неудобно писателям ХIХ века и историкам прошлого столетия вспоминать о литовско-руськом периоде. Дело в том, что ученые имперские… неважно какой империи, российской или советской, не очень любили излагать истории народов, которые по культуре, образованности и по своему государственному строю были более прогрессивными и развитыми.

Когда московские князья, чтобы получить ярлык на правление, целовали сапоги монгольских ханов, поляки, руськие и литовцы строили мощное государство и, не побоимся сказать, создали настоящую шляхетскую республику — Речь Посполиту, в которой право голоса и выбора руководителя имело 10 % всего населения. А это немало! Сейчас, в начале XXI века, не все европейские государства могут этим похвастаться. Немного позже опишу этот период более подробно. К тому же вульгарная историография, утверждавшая, что социализм и коммунизм в стране можно построить и во враждебном социально-идеологическом окружении, старалась не упоминать эти «неудобные» государства. СССР, по их мнению, был островом, вокруг которого бушевал безбрежный, чуждый и темный океан. Поэтому, обучаясь на историческом факультете Киевского университета, я был несказанно удивлен тем, что историю Вавилона и шумеров мы изучали, а вот историю Польши, Белоруссии — нет! При этом два года нам читали курс о Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), не углубляясь в причины — почему во всех странах были коммунистические партии, а в Польше — нет. Это тема другой книги, а вот причина ясна: польскую компартию ликвидировали и исключили из Коминтерна в 1939 году, как раз перед нападением нацистской Германии и Советского Союза.

Доктор исторических наук Виктор Брехуненко считает, что всё, связанное с литовским периодом в Украине, а также украинские города, получившие Магдебургское право, род Острожских, личность князя Свидригайло требуют не только тщательного освещения, но и знакомства с ними как можно более широких слоев населения нашей страны.

Задача этой книги — хотя бы вкратце рассказать об этом важнейшем периоде становления нашего государства. В ней есть разные страницы, без которых все равно не обойтись — это имело место. Те, кто получал образование в советских вузах, прекрасно научились пропускать мимо ушей, а тем более сознания, нудно-бесполезные сведения. Но тут другое. Как говорится, «каждому свое». Мои книги написаны для читателя, мыслящего широко, но при этом читающего узкоспециализированные материалы. В этом томе можно пролистывать скучные, непонятные страницы, и при этом не потерять нить изложения. Так построена эта книга, в отличие от занятного детектива, где пропустишь какую-нибудь реплику… и не поймешь, кто убийца.

В соответствии с советской историей Киевская земля стояла как одинокий воин, в ней ничего не было — ни торговли, ни сбора урожая, ни образования, ни вероисповедания — безлюдная пустыня. То есть историки примеряли на соседние страны свой московский «тришкин кафтан». Как в свое время Япония, на московскую землю не пускали иноземцев, еще раз подчеркиваю — иноземцев, немцев, которые лопочут на своем непонятном языке… Тут хочется вспомнить высказывание одного из моих туристов, который из России попал ко мне на экскурсию по Парижу. Он заявил: «Какие они тут тупые! Второй раз в Париж приезжаю, и никто из них не понимает по-русски!» Но Япония, ограждаясь от чуждого ей влияния, при этом обладала мудрой, национальной культурой и сложившимся укладом. В Московии на дух не принимали Запад, даже врачей, которые редко прибывали к ним, при первой же неудаче топили в Москва-реке.

Не знаю, увидели ли вы отблески возможного будущего вашей страны в этих абзацах. Наверное, вы увидите больше различий, чем сходства. Но ведь это только сегодня. Конечно, история повторяется выборочно, и вполне возможно, что через 100 лет в нашем регионе всё будет совершенно по-другому. Хотя, опять же возможно, что сам вопрос «Как же оно будет?» не так уж и важен. Пожалуй, гораздо более принципиальным сегодня является вопрос «А как бы мы хотели, чтобы оно было?»

И эта книга, в первую очередь, для российской интеллигенции, которая желает понять, как появились украинцы, белорусы и русские. Когда у этих народов появился свой язык. А то можно услышать, как директор российского института стратегических исследований Леонид Решетников публично заявил, что нет никакой независимой страны Белоруссии. Он также усомнился в том, что Белоруссия может быть независимой от России, и заявил, что белорусский язык был создан в 1926 году по решению советских властей. Абсолютная историческая, да и умственная «дремучесть» этого генерала подтверждает, что он не знал о существовании Великого княжества Литовского, поэтому и говорил о «литвинских князьях».