История Киева. Киев имперский

Виктор Киркевич, 2019

Третья книга проекта «История Киева» называется «Киев имперский» и посвящена истории этого города и всей Украины от середины XVII века (Переяславская Рада) до правления Александра II, когда Россия фактически сформировалась как империя. По образному выражению Виктора Киркевича, он хотел рассказать современному читателю, «как Киев стал московским», как случилось, что Украина утратила кровью добытую государственность и как Гетманщина постепенно превратилась в окраину Российской империи. Но даже тогда Киев не потерял своей культурной самобытности и остался наиболее притягательным и почитаемым духовным центром империи. О Петре I и Мазепе, о Кирилле Разумовском – последнем гетмане Украины и о других замечательных людях, которые жили в этот период и прославили Киев, повествует эта книга.

Как Киев стал московским

Радости и неприятие Переяславской Рады

Киев — как средоточие национальной, политической и религиозной жизни Украины — обрел вновь особое значение при Богдане Хмельницком, который справедливо считал, что только из Киева можно править всей Украиной, с гордостью, после первых же побед, заявляя: «Мой Киев! Я господин и воевода Киевский!» В 1649 году состоялся торжественный въезд гетмана через Золотые ворота, пусть и полуразрушенные. В то время они сыграли роль Триумфальной арки, несмотря на щербины от меча Болеслава! От Софии навстречу победителю поляков вышло всё духовенство во главе с митрополитом Сильвестром и Иерусалимским патриархом. Восторженными криками народ приветствовал Хмеля. Песнопения и «вирши» киевских студентов перекликались с украинскими героическими думами. Спустя год после Зборовского соглашения славный Богдан вновь повел себя как правитель освобожденной страны. И сейчас для многих граждан Украины непонятно, почему гетман Богдан Хмельницкий не провозгласил Украину независимой, прекрасно зная, что его народ не желает жить в Речи Посполитой? Напрасно православный киевский воевода Адам Кисель, понимая, что под Москвой будет плохо, пытался добиться автономии украинского казачества в пределах Польши. Это было невозможно из-за упрямого нежелания панов и шляхты отказаться от безраздельного властвования на украинских землях и признать равноправие православных. Так воинственная, с боевым задором шляхта, не одно столетие боровшаяся с врагами своей земли и самобытности, вдруг вспомнила о вере, увидав разницу в гвоздях распятия — «три или четыре» — начала жестоко и яростно убивать друг друга. Вот он — истинный гвоздь преткновения! Шляхта, которая всегда была украинской, так как защищала свою КРАИНУ, вдруг выяснила, что среди них есть православные и католики! Православные стали казаками, а католики остались шляхтой, а ведь жили на одной земле! Имели похожее воспитание, «восточное», а не «западное»! Вера, которая давала Надежду и Любовь, потеряла мудрость — Софию — из-за крестного знамения: двумя или тремя перстами! А ведь эти «лыцари степу», став зависимыми от незначительных атрибутов, убивая друг друга, подорвали силу и мощь своей земли, лишив ее возможного светлого государственного будущего, украинцы — так и не получив его, а поляки — через столетие потеряв надолго… И сейчас, обвиняя друг друга в трагических ошибках 1920–1930 годов, можем раскачать хрупкую «лодку исторического прогресса» с таким трудом полученной Независимости.

Кто в этом виноват?! Рим могучий, но ненасытный! Католическая экспансия на Восток. Но не на Ближний — там сильны турки, а на украинские земли, которые вроде бы их, но, если разобраться, — и не их вовсе. Всё уперлось в расхождение в догматах. Государство Речь Посполитая имело католического короля, но в ней не все были паписты: имелись ариане, лютеране, кальвинисты, но самыми страшными для ксендзов были схизматы, — среди них нет богатых, ну, почти нет, и они необразованы… Короче, «быдло»! Почему им не навязать знания и единственную правильную, истинную веру и отца — Папу, который из Рима позаботится об «окраинных», ограниченных людях… У которых нет школ, мало ученых, грамотных священников, да и храмов почти нет… Те, кто пошустрее, уже признали верховенство Папы после Брестской унии. Потеряв честь, старались не уронить достоинства. Остались самые упрямые, но к этим можно применить натиск и силу… И запылали не костры инквизиции, а крестьянские украинские хаты… Мещан трогать боялись, они были организованы, вооружены, у них были школы… Тут шляхта встрепенулась и стала выяснять, чью сторону выбрать… У схизматов денег не было, а у магнатов — много, да и финансовые потоки щедро полились из Рима. Стать католиком оказалось выгоднее… А шляхтич был во все времена ответственным: если начал служить хозяину, то исключительно верой и правдой. Так русько-литовско-польский шляхтич растерял первые две свои составляющие и стал чисто польским. И хоть не запятнал свое звание трусостью и предательством, но последующие поколения российских и украинских писателей и историков сделали свое дело — имя шляхтич, с прилагательным «польский», получило антиправославную, антиукраинскую, антинародную окраску, которую не отмыть, да и зачем это было власть предержащим? Шевченко в «Гайдамаках» с неприкрытой болью пишет о Гонте, убившем своих детей, получивших воспитание не в той вере: «Та благайте, просіть Бога, нехай на сім світі мене за вас покарає, за гріх великий. Просіть, сини! Я прощаю, що ви католики». Эта трагическая коллизия повторяется и у Гоголя в «Тарасе Бульбе». Как неприятны сегодня споры о том, на каком языке говорить! Главное — любовь к Украине, национальная идея, а на каком языке она выражена — не так важно! Умели же в ХVI веке любить Украину на латыни! На старославянском о любви тогда не писали.

Тому, кто глубоко изучил этот период войн украинцев с поляками, понятны причина и корень обид, а народу, по большому счету, всё равно, какого вероисповедания его сосед! Я не принадлежу к числу людей, считающих, что им не повезло с погодой, соотечественниками, эпохой и страной, поэтому и горжусь тем, что живу в Украине.

Когда пишутся эти строки, лучшие сыны и дочери народа обороняют свою страну от агрессии. А пять лет назад они защищали свой язык, стояли, митинговали, даже голодали возле Украинского дома в Киеве. Их понимали и поддерживали: закон, который с нарушениями приняли в Верховной Раде, был провокационным, его принимали по указке. Это не была защита русского языка и культуры. За закон боролись не «ревнители», а хулители, не знающие его и не читающие книг на русском языке, который отличается от «советского языка» (меткое сравнение В. Новодворской). Это грязная политика и непонимание привели к средневековой смуте, от описания которой я оторвался… Закончу свои размышления, отвлеченные от ХVII века, так: «Русского дома», откуда бы шло распространение достижений великой русской духовности — литературы и искусства — в Киеве нет!

365 лет назад Хмельницкий, хитрый политик и мудрый дипломат, рассчитал, что создать самостоятельное Киевское Великое княжество не представлялось возможным. В беспрерывной войне со шляхтой победителями чаще выходили казаки. Политика Крымского ханства была очень изменчива, а сама Украина не могла взять верх — на стороне Польши был весь католический мир. Для обеспечения постоянной помощи в борьбе за свои права Украине необходима была поддержка независимой державы. Для XVII в. государственный суверенитет был тождествен персоне законного, почитаемого монарха. Иного понятия просто не существовало. Славный Богдан при всей своей власти и популярности не имел такого признания, которое могло сформироваться только у его внуков и правнуков, то есть в случае существования династии. Даже «пихатi» польские магнаты для исполнения роли законного короля приглашали претендентов из Венгрии (Баторий) или Швеции (Ваза), вели переговоры с московскими царями и боярами. Вопрос о самоопределении украинских земель не стоял, потому что казачество на то время не понимало созидательного государственного строительства. Нужен был монарх, который смог бы обеспечить вновь сформированному и автономному обществу необходимую законность и защиту.

Самым подходящим был турецкий султан, достаточно сильный, чтобы защитить Украину от нападений, а удаленность его столицы исключала бы постоянное вмешательство. Определенные шаги в этом направлении были предприняты, и в 1651 году, после обмена посольствами, Оттоманская Порта формально признала своими вассалами гетмана и Войско Запорожское на тех же условиях подчинения, которые были у Крыма, Молдавии и Валахии. Но из-за распространенного среди православных неприятия «басурман» и внутренних неурядиц в самой Турции это соглашение стало фикцией и потеряло смысл. Более подходящим на роль покровителя Украины по всему стал царь Алексей Михайлович. Он — один из немногих царей — добрый и незлопамятный, считался «тишайшим» и истинно верующим, поэтому мудрый Богдан полагал, что с ним поладит, а московский самодержец не будет гнобить народ, который «волит под царя единого православного». Надеясь на незыблемость существующего положения вещей, гетман не мог представить всю алчность и ненасытность бояр, властолюбие грядущих российских монархов, которые, получив богатые и многолюдные земли, возомнили себя императорами, а из своего государства от Прикарпатья до Якутии стали формировать империю, включая в нее племена многих вероисповеданий и разные земли.

Как ни странно, сначала Москва особого желания принять Украину не изъявила. Держать в своем государстве таких подданных, как украинские казаки, она просто побаивалась, особенно после похода Петра Сагайдачного в 1618 году. В памяти старшего поколения были рейды казачьих ватаг по глубинкам царства. Но святой Киев — «Мать городов руських!» — очень уж хотелось видеть у себя. Там находилось столько православных святынь! После Переяславской Рады в состав Московии попала лишь незначительная часть земель современной Украины. Территория, которая была под контролем украинского казачества, в состав Московии не вошла.

Богдан Хмельницкий неоднократно обращался с предложениями присоединения к будущему «старшему брату». Так, в 1651 году гетман вместе с писарем Выговским посылал наказного полковника Полтавского полка Ивана Искру с тайной миссией в Москву, чтобы «він побачив царські очі» и передал ему: «…если царское величество гетмана и всё Войско Запорожское под свою властную руку принять не захочет, то их Бог рассудит. Казаки ни одному государству в подданство не поддадутся, венгерскому и крымскому правителям больше не верят, потому что они больше берут сторону польского короля, а к ним, казакам, относились неискренне. Теперь столько сил у казаков будет, что они крепко будут стоять против своих неприятелей, и отчизны своей и церкви Божьей не отдадут!» Но Москва по-прежнему действовала предельно осторожно, опасаясь принять новых подданных. Ощутив большие потери в войне с Польшей, московиты терпеливо выжидали, когда казаки и шляхта в своих постоянных стычках и сражениях не уничтожат друг друга, чтобы после этого завладеть обессиленной страной.

К 1653 году положение в Украине очень ухудшилось, оставалось только два выхода: или быть под чужим протекторатом или подчиниться Польше и распустить казацкое войско. Последнее решение больше всего не устраивало жителей Украины: за что тогда кровь православную проливали? Сокровенной мечтой каждого украинского юноши было стать членом славного запорожского рыцарства. А тут подчиниться ляхам!

Москва постоянно ощущала угрозу татарско-турецкого нападения, в составе войск которых всегда находились казачьи ватаги. Алексей Михайлович дал указание собрать Земский собор, чтобы получить одобрение на начало войны «за царскую честь». Но собор, состоявшийся 25 мая, ничего конкретно не решил: мол де это хорошо и нужно, но не время. Зачем нам этот вольный украинский люд? Что произошло, нам известно из письма царя: «Да будет вам ведомо: был собор на седьмой неделе в среду мая в 25 день и мы, Великий Государь с отцом своим и богомольцем Никоном патриархом московским и всея Руси, на том соборе многое время разговор чинили, и всех чинов людей допрашивали, — принимать ли черкас? И о том из всяких чинов и с площадных людей все единодушно говорили, чтоб черкас принять. И мы, Великий Государь за то, что они хотят располительными и самохотными сердцами нам служить, милостивым своим сердцем похвалили. И они, слыша наши милостивые государевы слова, наипаче обрадовались». Далее в послании сообщалось, что вопрос о присоединении будет решаться позднее. Но события развивались так стремительно, что 22 июня 1653 года Алексей Михайлович срочно послал сообщение о том, что берет Войско Запорожское «под свою руку» и собирает ратных людей ему в помощь для защиты «христианской веры».

В ноябре того же года московская делегация — Бутурлин, Алферьев, Лопухин — приехала на границу в Путивль и ждала указания на въезд на территорию Речи Посполитой. Основной причиной задержки было «образцовое письмо» — содержание церемониальных выступлений и «присяжные записи» — текст протокола присяги, которую должен давать украинский люд в случае перехода под московский протекторат. Этому придавали особое значение. Нужно было сделать всё поделикатнее, чтобы закабалить и при этом не обидеть. Текст неоднократно переписывали, посылая из столицы вдогонку всё новые и новые инструкции и варианты. Только в канун Рождества посольство добралось до Переяслава, где их встретил полковник Тетеря. Гетмана при этом не было. По словам полковника, «он не может перебраться через Днепр — лед пошел». На самом деле хитрый Богдан, получив от короля Яна Казимира обещанные заверения в вольности и автономии, стал задумываться о целесообразности вхождения в другое государство. Но сведения о том, как бояр чествовал народ в Переяславе и в населенных пунктах по пути к нему, перевесили его нежелание менять подданство.

Тем временем в переяславском соборе протопоп правил службу со своим московским коллегой — диаконом церкви Благовещения. Они оба провозглашали многолетие Алексею Михайловичу и всей его семье, и «многие люди мужского пола и женского радовались и молились Богу, чтоб дал им быть под царской рукой». А потом все в совместной процессии направились «на Йордан», которым в очередной раз стал Днепр.

Только 8 января появился гетман и начали съезжаться полковники — из Киева был Явтух Пишко. Сообщения московских послов стали главным свидетельством этих событий. Они полностью напечатаны в «Актах Юго-Западной Руси». Вот некоторые фрагменты: «Была у гетмана тайная рада с полковниками, судьями и войсковыми есаулами, которые под высокую царскую руку поклонились». После этого было приказано бить в барабаны и собирать народ. А когда собралась «велика сила всякого чину людей», гетман стал в круг и есаул приказал молчать. Обращение Богдана и реакцию народа привожу полностью:

«Панове полковники, есаулы, сотники и всё Войско Запорожское и все православные христиане! Известно вам всем как Бог освободил нас от врагов, что преследуют церковь Божью и кривдят всё христианство нашего восточного православия. Шесть лет живем мы на нашей земле без хозяина — в беспрестанных и кровопролитных войнах с гонителями и врагами нашими, что хотят уничтожить церковь Божию, а также чтобы имя руськое не вспоминалось на земле нашей. Это всем нам надоело, и мы видим, что не можем дальше жить без царя. Поэтому ныне собрали мы всеобщую народную раду, чтобы выбрать себе хозяина, кого захотите из четырех.

Первый — царь турецкий, много раз звал нас под себя через своих послов. Второй — хан крымский. Третий — король польский: если этого захотим, то и теперь он готов нас ласково по-старому принять. Четвертый — православный государь Великой России, которого шесть лет беспрестанно к себе выпрашиваем. Выбирайте, кого хотите! Турецкий султан — басурман, всем известно, какую беду терпят наши братья православные греки, как притесняют их безбожники. Крымский хан тоже басурман, поневоле получив его в приятели, мы накликали много бед! А какая неволя, какое нещадное проливание христианской крови и притеснение получили мы от польских панов, этому никому из нас не нужно рассказывать: вы знаете, что для них был лучше жид и пес, чем христианин — брат наш. Православный же великий государь, царь восточный, одного с нами грецкого закона, мы с православными Великой России одно тело церковное, которое возглавляет Иисус Христос. Этот великий государь смиловался над несносными кривдами православной церкви нашей Малой России. Не отказав нам шестилетних просьб, он снизошел до нас своим милостивым царским сердцем и прислал к нам своих больших близких людей с царской лаской. Когда мы его искренне полюбим, то кроме его большой руки мы получим благополучное пристанище. А если кто с нами не согласен, тому — куда захочет — вольная дорога!»

«На эти слова весь народ закричал: „Волимо под крепкой рукой царя восточного православного в нашей благочестивой вере умирать, чем ненавистнику Христовому поганому достаться!“ Потом полковник переяславский Тетеря, обходя круг во все боки, спрашивал: „Все так считают?“ Изрек весь народ: „Все единодушно!“ Тогда гетман сказал: „Пусть так и будет! Пусть Господь укрепит нас под крепкой царской рукой!“ Все присутствующие начали вслед за ним кричать: „Боже утверди, Боже укрепи, чтобы мы все навеки единодушные были!“»

Богдан Хмельницкий, произносящий речь в Переяславле 6 января 1654 года. Худ. Шарлемань, кон. XIX в.

Понятно, что это описание события в Переяславе неоднократно редактировали и исправляли москвофилы, поэтому еще в 1822 году у Бантыша-Каменского в его истории, вместо «Московии» появилась «Россия», вместо «Украины» — «Малая Россия», но так как первоначальный вариант этого текста до нас не дошел, ограничимся тем, что есть.

После такого «единодушного» согласия условно примем, что так и было, можно было доносить в Москву о благополучном окончании дела, но тут… Нет, давайте остановимся на этом подробно. Так вот, в тот момент, когда Бутурлин с боярами и московским дьяком приготовились принимать присягу, Богдан сказал: «Пусть Бутурлин с товарищами заприсягают за московского царя следующее: „Что он, государь, гетмана Б. Хмельницкого и всё Войско Запорожское польскому королю не отдаст и за них будет стоять, вольностей не нарушит, сохранит права и имущества и подтвердит это своими царскими грамотами“». Бутурлин начал категорически отказываться, считая, что это казаки должны присягать царю, а не он им! На что Хмель, багровея, ответил, что польские короли присягают своим подданным. Московиты, тоже выходя из себя, начали кричать, что «непристойно» царю-самодержцу давать подданным присягу, вполне достаточно одного его «доброго слова». На что полковники сказали свое веское слово: «Гетман и мы доверяем, но казаки не верят и хотят получить присягу от вас — за царя!» Увидав упрямство московитов, казачество решило на первый раз поверить, и присягнуло царю. После этого на соборном дворе, согласно с царской инструкцией, произошла передача гетману регалий власти, а именно: хоругви, булавы, кафтана и шапки. Тексты торжественно читали по писаному и утвержденному в царском приказе тексту. Речь боярина была настолько длинной, что слушатели уже в середине потеряли нить, а в конце и смысл провозглашенного. При передаче булавы было сказано: «Царь передал, пусть гетман счастливо властвует над благочестивым войском и всеми людьми». Вручая «ферязь», то есть символическую верхнюю одежду, которая надевалась поверх кафтана, Бутурлин пояснил ее смысл как символ царской опеки над Украиной. Он был в следующем: «Царь имеет в гербе орла и как орел хочет покрыть лаской свое гнездо и своих птенцов — город Киев с другими городами, что когда-то были гнездом его царского (гербового) орла, и с ними принять под оборону своих верных птенцов, что были в свое время под державой своих благочестивых царей».

И как это пошло еще от монголов-завоевателей, Богдану Хмельницкому Алексей Михайлович передал меховую шапку, потому что она должна была быть охраной гетманской голове, «наделенной от Бога высоким разумом, чтоб промышлять про оборону православия». Под этим головным убором «Бог хранил голову в здоровье и всяким разумом ее наполнял на хорошее управление православным войском, ибо православные под его гетманством могли взять верх над врагами и покорить его мудрой голове безумие чванливых». Пышный подарок — шапка — сможет держать «многоумную» гетманскую голову в покорности царю, сохранять в верности его вместе с войском.

Прощальная аудиенция состоялась 14 января 1654 года. И на этот раз гетман приехал к Бутурлину, а не наоборот. Он был в шапке и в ферязи. С ним прибыли Выговский и старшина. Хмельницкий заявил, что согласно присяге, он с войском будет верно служить царю. И без банкетов и обедов незамедлительно выехал в Чигирин. В тот же день Бутурлин с товарищами направился в Киев и после двух ночевок появился на левом берегу Днепра.

Там их встретили киевские сотники с тысячей казаков под девятью хоругвями, а переехав реку, «не доехав до городового вала, от Золотых Ворот версты с полторы, встретили они депутацию киевского духовенства: митрополита Сильвестра с владыкой Черниговским Зосимой и печерским архимандритом Иосифом Тризною с другими игуменами и наместниками монастырей». Митрополит Сильвестр (Косов) сказал приветственную речь, и все направились в Софию Киевскую. Туда торжественно внесли все иконы и «царского Спаса». В церкви митрополит, облачившись в ризу, провозгласил многолетие царю. После этих торжественных обрядов Бутурлин, не сходя с места, спросил митрополита, по какой причине он, в отличие от гетмана, не присылал царю прошения принять его под царское покровительство и почему владыка не искал государевых милостей? Митрополит ответил, что о Богдановых прошениях не знал, а теперь считает своей обязанностью молиться Богу за царя и его семью. На этом порешили и успокоились, а Бутурлин отправился отдыхать на предоставленную квартиру.

На второй день приводили к присяге мещан и на третий — казаков: наказного полковника Василя Дворецкого, 7 сотников, 3 есаула, 2 писарей, 338 казаков. Но митрополичьих и людей из Печерского монастыря не было, на что Бутурлин обиделся. Он послал к митрополиту стольника Кикина, а к архимандриту подьячего Плакидина с требованием отправить шляхту и слуг на принятие присяги Алексею Михайловичу. На что Сильвестр резонно заметил, что «они служат не Москве, а мне. Свободные люди, кому хотят, тому и присягают». В том же духе ответили и на Печерске. Царский посланник этого не ожидал, он с ужасом представил, как «московский тишайший владыка» станет его наказывать за частичное исполнение миссии, к тому же отказ иерарха приведет к затруднениям дальнейшего проведения присяги по всей Украине. Для Бутурлина, воспитанного в беспрекословном повиновении власти, отказ был просто немыслим. Поэтому он стал через своих дьяков убеждать митрополита и архимандрита, иерархов Руськой церкви, что им нужно стремиться к объединению православной церкви, а не вносить «розвратье». Посланник царя, с присущей московскому боярству спесью и хамством, приказал митрополиту немедленно для присяги прислать своих людей — «чтобы Божьему и царскому делу не было никакой задержки». Владыка, как будто предчувствуя будущие притеснения украинской церкви, по-прежнему упорствовал. К нему направился дьяк Лопухин и начал вычитывать и угрожать Сильвестру: «Если вы считаете, что правы, поезжайте к Бутурлину и объясняйтесь!»

Въезд Богдана Хмельницкого в Киев. Худ. И. Ивасюк, 1912 г.

Московский посол в Переяславе даже к самому гетману Богдану не ходил, чванливо оберегая свой авторитет. Сильвестр не поддался аргументам приезжего дьяка, который на него давил со всей присущей московской бюрократии твердолобой убежденностью, и отказался ехать к Бутурлину и скромно ответил: «Знается пан с паном, а мое дело молиться за здоровье хозяина. Слуги — шляхтичи, они привыкли сами решать, кому присягать. Им по нашим законам и король не указ!» Лопухину осталось только наговорить владыке всяких резкостей, что он и сделал, после чего, не попросив положенного благословения, хлопнул дверью и ушел. Позднее сложившиеся исторические обстоятельства вынудили иерархов украинской церкви все-таки принять верховенство Москвы.

После Переяславской Рады Киев становится первым городом, жители которого присягают на верность далекому царю. По данным, опубликованным в «Архиве Юго-Западной Руси», их было всего 1460 человек. Учитывая, что гетман с первых соглашений разрешал московским стрельцам стоять только в Киеве, это вызвало некоторое глухое недовольство жителей и вскоре стало причиной вереницы конфликтов. Первое появление военных московитов произошло в феврале 1654 года. Воеводам было строго приказано вести себя тихо, чтобы не настроить против себя население, всячески оказывать им ласку и при этом неустанно повторять, что они тут исключительно для обороны «от польских и литовских людей». У киевлян еще был в памяти разгром города, учиненный войском Януша Радзвилла три года назад, и они были согласны с такой защитой. Воеводам было приказано, чтобы «черкасам» от московских людей не было никакого «задору» и кривд, а если случится, то их, стрельцов, карать немилосердно. А если виноват местный житель, то его судит воевода только по согласованию с бургомистром и с товарищами. О временах пребывания московского гарнизона напоминают нам улицы Рейтарская и Стрелецкая.

Особое значение имело строительство новой крепости, планы которой составлялись в Москве. Она должна была охранять Киев от «литвин и татар». Сообщалось, что после постройки крепости ключи хранить у воеводы, обязанного постоянно держать связь с гетманом для обеспечения защиты от внезапного нападения. Более татар боялись чумы — «страшной заразы», — поэтому на заставах бдительные сторожа выпытывали приезжих, всячески проверяя их документы и багаж. Тех, кто прибыл из мест, внушающих подозрение, в Киев пропускали, но в «приказной избе» долго расспрашивали: кто, по какой надобности, куда путь держит, тщательно проверяли документы. Московское правительство в данном случае можно было понять: их граница передвинулась ближе к Западу и к Ближнему Востоку, где в обилии болезни и много «злодеев», вечно замышляющих что-то плохое против царя-батюшки. Крестьяне, ушедшие с польско-литовской территории, поощрялись закреплением земли в вечное пользование. Им давали возможность поселения, но не вблизи границы. Мещанам помогали селиться в городах, учитывая их пожелания, шляхте и вольным разрешалось становиться казаками. А если родовитые люди захотят служить Москве, то оказывать содействие, но бдеть, чтобы среди них не было шпионов и предателей. Занимательно, что при этом в конце инструкции было указание служилым людям выполнять разведывательные функции: «Находясь в Киеве, бояры-воеводы обязаны разузнать, где на черкасской территории были значительные владения короля, бискупов, ксендзов, панов и шляхтичей, какие города и местности, и кого поименно. Сколько в этих владениях крестьян и бобылей, какие с этих владений собирали налоги. Всё это выяснить и записать для отправки царю». В этом чувствуется желание Москвы прибрать к своим рукам все — и землю, и людей, и их имущество, не особенно считаясь с мнением гетмана и старшин.

Московскому гарнизону очень был по душе Киевский Софийский собор, и даже свой «острог» московиты планировали строить вблизи храма. Категорически против выступил Сильвестр: «Этому строению тут не бывать, а если начнете сооружать, то я буду с вами сражаться». Тут воеводы заговорили о непристойности данных речей, и сразу же напомнили, как Косов не хотел присягать царю: «Владыка, вы защищаете интересы Яна Казимира и хотите навлечь на себя гнев царя!» Мужественный иерарх гневно ответил московитам: «Я не просился под царскую руку! Раньше я был под властью короля, а дальше буду под той, которую Бог даст. Не смотрите на начало, а ждите конца, увидите скоро, что с вами будет». Воеводы, сказав, что митрополит им не указ и они будут строить крепость, где им вздумается, ушли. Потом в этот спор вовлекли старшину и гетмана. Но наши хитроумные земляки сумели повернуть дело по-своему. Когда причина спора дошла до Алексея Михайловича, он узнал, что суть конфликта в том, что Богдан Хмельницкий и Сильвестр Косов не хотят на святой древней киевской земле ничего строить, чтобы не ворошить кости предков царской династии. Государь прислал письмо: «Ты, гетман, писал к воеводам, чтобы на том месте острога не ставить, потому, что тут земля митрополичья — Софийская и святых церквей, и пошлешь о том к нам, Великому Государю гонца вскоре, что прав церковных и дарения православных князей ломать нельзя. Чаете того, что мы, Великий Государь, не токмо имели бы что отнять, но еще и над существующим прибавить велим». Тут явно прослеживаются корни будущих притеснений — не успели воеводы прибыть в Киев, как грубо обидели владыку. Теперь сам царь вынужден писать гетману, успокаивать митрополита, чтобы «он о том не оскорблялся».

В то время на нашей земле бытовало и утвердилось мнение, что «при ком Киев — при том в вечном подданстве быть». Особое значение Киева, как духовного центра, подтверждают условия Андрусовского перемирия, по которому «Киевский треугольник» отходит к Москве. Граница между государствами на правом берегу, который оставался за Польшей, проходила по р. Ирпень и так называемым Змиевым валам в районе с. Мытница. Поощрялось поселение греков, которые стали организовывать сады и посылать ко двору Алексея Михайловича грецкие орехи и вишни. В 1663 году епископ Мефодий писал царю: «В Киеве малолюдно, а город большой».

Давно замечено, что именно благодаря оборонительным войнам Московское княжество разрослось до размеров Российской империи!

Сильвестр Косов

Сильвестр, митрополит Киевский, родился в православной семье, в своем наследственном имении Жировицах, что в Витебском воеводстве, в конце XVI века. Окончил курс наук в Киевской Братской Богоявленской школе и принял постриг в Киево-Печерском монастыре. Петром Могилою, с согласия митрополита Иова Борецкого, отправлен с группой молодых людей за границу для получения образования. По возвращении в 1631 году стал преподавателем Киевской коллегии. Через два года Петр Могила назначил Сильвестра епископом на Мстиславскую кафедру. В первый же год он издал два замечательных сочинения на польском языке: «Сказание, или справа о школах киевских и винницких», в котором защищает православные школы от нападок униатов, и «Патерик, или Жития святых отец печерских». Оно появилось и на руськом языке. Сильвестр ревностно защищал православие в новой епархии, в чем встречал сильное противодействие. После смерти Петра Могилы Сильвестр 25 февраля 1647 года единогласно был избран Киевским митрополитом, и с самого начала поддержал выступление казачества во главе с Богданом Хмельницким, приветствовал их победы торжественной службой в Софийском соборе. Следует заметить, что митрополит неоднократно участвовал в переговорах польских эмиссаров с казаками. В те грозные годы собственность Киевской коллегии была разграблена, нуждалась в средствах к существованию, и митрополит Сильвестр заботился о ней. Он отправил в Москву по просьбе царя для перевода священные книги, «для справки библии греческие на славянскую речь», в 1649 году ученых монахов Епифания Славинецкого и Арсения Сатановского. Митрополит вместе с ректором Иннокентием Гизелем и находившимся в то время в Киеве патриархом Иерусалимским Паисием письменно просил царя Алексея Михайловича не оставлять без своего милостивого попечения коллегии, и разрешить монахам Киево-Братского монастыря приезжать в Москву за сбором подаяний. Царь дал грамоту, в которой без ограничений дозволялось монастырской братии приезжать в Московию за сбором подаяний; причем щедро наградил и монастырь и митрополита. В то же время Сильвестр обратился к православным епископам и магнатам с просьбой о пожертвовании на нужды коллегии. На этот призыв митрополита откликнулся и Богдан Хмельницкий.

Митрополит Сильвестр (Косов)

О натянутых отношениях митрополита Сильвестра с посланниками Москвы было уже сказано. Опасаясь столкновений московских бояр с Киевским митрополитом, царь писал Хмельницкому в грамоте от 27 марта и требовал прибытия митрополита в Москву, чтобы он «в том деле дал о себе исправленье». Но, одумавшись, через три дня государь писал воеводам в Киев: «Митрополиту Сильвестру и иных монастырей архимандритам и игуменам и всяких чинов людям, у которых земля их отойдет под город, скажите, чтоб митрополит о земле, которая у него взята под город, не оскорблялся; по нашему указу, вместо тех земель велено им дать из иных земель». Гетман вступился за митрополита. И когда киевское духовенство отправляло в июле 1654 года посольство к царю с просьбой об оставлении его в подчинении Константинопольскому патриарху и о подтверждении других прав и привилегий, гетман снабдил послов своими грамотами к царю, в которых оправдывал митрополита и его окружение в их поступках и просил оказать им милость. Что и было с «царской щедростью» на пожелания и повеления проявлено.

Попытка оставить Киевскую митрополию в подчинении Константинопольского патриарха, то есть независимой от Москвы, не увенчалась успехом, несмотря на хлопоты Сильвестра Косова. Такой образ действий Киевского митрополита вызвал недовольство патриарха Никона, и Богдан Хмельницкий защищал митрополита перед патриархом в письмах к нему. Митрополит Сильвестр скончался 13 апреля 1657 года. В Киево-Могилянской коллегии составили в память о нем обширный панегирик под заглавием: «Столп цнот знаменитых к Богу зешлого ясне превелебного, его милости, отца Сильвестра Косова, архиепископа митрополита Киевского, Галицкого и всея России, в коллегиуме братском Киево-Могиленском выставленный, ясне превелебному в его милости, отцу Дионисию Балабану, архиепископу митрополиту Киевскому, Галицкому и всея России от того ж коллегиум дедикованный 1658 г., януария 30».

Для характеристики взглядов, которых придерживался Сильвестр в своей деятельности на политическом поприще, следует отметить тот факт, что митрополит не оказал содействия посланцам царя в поимке самозванца Тимошки Акундинова, появившегося в Украине около 1650 года. Когда последний был в Киеве, то митрополит с киевским воеводой приняли его у себя и через несколько дней отпустили, несмотря на то, что московские поверенные просили и митрополита, и воеводу Киселя указать им местопребывание самозванца и помочь схватить его.

* * *

Об этом историческом персонаже, мелькавшем на Украине, более столетия не вспоминали, поэтому для полноты картины той эпохи я счел нужным напомнить о нем.

Тимофей, или, как тогда писали, Тимошка, сын Акундинов, родился в 1617 году в Вологде. Его отец Демид Акундинов, бывший стрелецкий десятник, торговал холстом. Мальчик отлично пел, потому его определили в певчие Вологодского епископа Варсонофия. Владыка, выделивший смышленого мальчишку, обучил его грамоте и греческому языку. В судьбе юного Тимофея приняли участие и другие известные люди Вологды — воевода князь Львов обучил мальчика латыни, а дьяк канцелярии Патрикеев взял его на службу. Когда в семье Акундиновых случилась беда — в пожаре сгорели и дом, и лавка с товаром — на помощь пришел епископ Варсонофий, приютивший семью погорельцев в своем доме. А вскоре он выдал замуж за Тимофея свою внучатую племянницу Татьяну, дав богатое приданное. Татьяна и Тимофей жили дружно. У них родился сын, а потом дочь. Родственники были рады за молодую семью, а воевода и дьяк были довольны служебными успехами Акундинова-младшего. В конце 1630-х годов Патрикеев (кстати, крестный отец Татьяны Акундиновой) назначается на должность дьяка в приказ Новой чети (так в 1619–1880 годах называли Кабацкий приказ). Он ведал сборами с питейных заведений Москвы и других городов, борьбой с корчемством. Нужно сказать, что для провинциального дьяка стать вторым человеком в приказе (начальными людьми там были бояре) — повышение по службе изрядное. Если мерить должность современными мерками, то Патрикеев стал первым заместителем министра. Перебравшись на новое место службы, он берет с собой и своего вологодского протеже, сделав его средним, а потом и старшим подьячим. Опять-таки, если перевести должность в современную «табель о рангах», то Тимофей Акундинов становится начальником департамента (или управления) министерства. Получить такую должность в двадцать пять лет даже сегодня — предел мечтаний! А жалованье составляло тридцать рублей в год! Если учесть, что ремесленник получал в день одну копейку (стоимость сотни яиц, пары кур или четверти ведра водки), то совсем даже неплохо. Вот только увлекся Тимофей азартной игрой в кости… Как результат — проиграл жалованье, влез в долги. Чтобы отыграться, «одолжил» у друга жемчужное ожерелье, взял в приказе казенные деньги. Потом продал всё приданое жены, включая дом. Недовольная жена пообещала пожаловаться на него крестному. Ну, а дальше… «Сердобольный» Тимошка отводит детей к соседям, а сам запирает жену в доме и сжигает ее живьем. Эта жуткая история, скорее всего, была придумана в Москве для того, чтобы опорочить Самозванца Тимошку… Прихватив с собой друга и собутыльника Костьку Конюхова, Тимофей бежит из Москвы. Но скрывается он почему-то не на Дону или в Запорожской Сечи, где прятались все беглые, а в Польше, у короля Владислава, которого бояре в 1610 году выбрали царем Московским. Живет Тимошка там три года, называя себя Иоанном Каразейским, наместником Вологодским и Великопермским. И может быть, жил бы себе припеваючи и дальше, но решил назваться сыном покойного царя Василия Шуйского. Видно, окружение короля его надоумило. Не учел он только одного — в Москве побаивались самозванцев. Тем более таких, которые в Польше выдавали себя за царских детей. Уже был печальный опыт… И в дело включилась специальная служба Посольского приказа, которая позже станет Приказом тайных дел, прототипом современной контрразведки. «Посольские псы», как их называли, напав на след, жертву уже не упускали… Тимофею пришлось спешно бежать. Вначале он оказался в Молдавии, у господаря Василия Лупы. Но тот, не желая связываться со злопамятной Московией, переправил нежданного «царевича» в Турцию. Изначально там приняли беглеца ласково. Еще бы! Османская империя, находившаяся не в самых лучших отношениях с Московией, была не против иметь возле себя царского сына. Однако турки неплохо разбирались в кремлевских интригах и потому стали задавать «неудобные» вопросы: как же так случилось, что у бездетного Василия Шуйского оказался сын? И почему «сыну», по мнению лекарей, лет двадцать семь — тридцать, а должно быть уже под сорок? В конце концов, не мудрствуя лукаво, Тимошку решили казнить. Но он моментально раскаялся и изъявил горячее желание принять ислам… Это вызвало умиление, поэтому «Лжеиоанна» простили и устроили обряд принятия веры в виде обрезания крайней плоти… «Новообращенному» нашли кров, приставили к нему учителя и даже пристроили на службу. Казалось — живи и радуйся. Но он умудрился пробраться в чужой гарем, обольстить чью-то жену, за что вновь был приговорен к казни. Ждать смерти Тимофея поместили в башню вместе с такими же бедолагами. Казалось, ничто не может его спасти.

Но Акундинов каким-то чудом сумел связаться с православными сербами, убедить их в том, что «злобные басурмане» держат в плену православного царевича. Сербы, которые всегда с благоговением относились к Московии, сумели выкупить «безвинного страдальца» у караульных и переправить в Сербию… Там Тимофей изображал из себя московского царя в изгнании, давал советы, наставления и в конечном итоге изрядно всем надоел. А тут еще и появление «посольских псов», которые шли по пятам… Сербы, щедро одарив «Иоанна», отправили его в Италию. В Италии Тимофей первым делом отправился к самому Папе. Его Святейшество благосклонно выслушал рассказ и милостиво разрешил облобызать свою туфлю, но признать официально Джованни Каразейского царевичем отказался. Не помогло и клятвенное обещание перекрестить всех православных схизматиков в истинную католическую веру в благодарность за помощь Ватикана. Чтобы улестить Папу, Тимофей сам принял католичество. Однако и Папа, и кардиналы оказались непреклонны. Единственное, чего удалось добиться Тимохе — это получить от Ватикана грамоту, согласно которой он назначался уполномоченным по обращению в католичество… запорожских казаков! Далее путь Тимофея лежал к гетману Богдану Хмельницкому. Гетман, который в тот момент размышлял, к кому бы ему податься — к султану, царю или королю, встретил самозванца благосклонно. Было не важно, царевич он или нет, но в любом случае можно попридержать Иоанна Каразейского-Шуйского для смягчения Алексея Михайловича… Но вот незадача: и у гетмана появились «посольские», которые потребовали выдачи Акундинова.

Гетман оказался в сложной ситуации. С одной стороны, выдать самозванца означало нарушить заповедь «с Дона да с Сечи выдачи нет». С другой — ссориться с царем, который поставлял казакам оружие и порох по льготной цене, тоже не хотелось… Посему гетман принял соломоново решение — отправил Акундинова своим посланником к князю Трансильвании Георгию Ракоци — склонять того к союзу против польского короля. В Трансильвании Акундинов подружился с князем, но, увы, помочь тот ничем не мог. Тогда, получив от Ракоци грамоту о дипломатическом иммунитете, Тимофей отправляется в Швецию, где правила юная и очень мудрая королева Христиана Августа. В приграничной полосе его дважды арестовывали и дважды едва не выдали московитам. Однако самозванцу везло, и Тимошка добрался до Стокгольма, где стал фаворитом самой королевы и доверенным лицом ее правой руки — канцлера Акселя Оксеншерна. Но шведский парламент и слышать не хотел о каком-то московском царевиче, а уж тем более о тратах денег на войну с Московией, тогда не имевшей выхода к внутреннему Шведскому (Балтийскому) морю. Не помогло и то, что Тимофей принял лютеранство — их государственную религию. Напротив — это оказалось ошибкой, потому что королева была поклонницей католичества. А тут еще в Стокгольм явился дьяк Посольского приказа, которому было поручено подписать выгодные для Швеции торговые соглашения при условии, что королевство выдаст самозванца… Словом, Акундинову вновь пришлось бежать. Он вдоволь поездил по Европе, покуролесил в немецких княжествах, стал протестантом и даже сподобился составить автобиографию («царя-философа»), на основании которой о деяниях «Иоанна» была написана книга! Решив немного отдохнуть, Тимофей отправился в Голштинию, завел знакомство с герцогом Фридрихом (прапрадедом будущего российского императора Петра III). Там удача от него отвернулась. Фридрих, будучи прагматичным человеком, соглачился выдать Акундинова московским властям взамен торговых льгот для голштинских купцов. Тимофея Акундинова доставили в Москву и подвергли допросу с пристрастием. Но даже на дыбе Акундинов не уставал повторять, что он законный царь. Ему устроили очные ставки с друзьями, родственниками (в том числе с матерью и сыном!), но он продолжал упорствовать. В декабре 1653 года Тимофей Акундинов был четвертован. Голова была выставлена на Лобном месте, а части тела развезены по городам. Левая рука была отправлена в Вологду, откуда и был Тимошка…

Алексей Михайлович — первый царь для киевлян

В советских исторических книгах, пережевывая события до и после Переяславской Рады, не вспоминали, что боярин Бутурлин подписывать соглашения с Богданом Хмельницким был послан государем. Московский царь Алексей Михайлович играл в тех событиях главенствующую роль, совершенно забытую дореволюционными историками и сознательно не упоминаемую современными исследователями.

Царь Алексей Михайлович в истории остался под прозвищем Тишайший, что на первый взгляд кажется абсурдным. Московское царство при нем сотрясали многочисленные бунты, произошел самый крупный раскол в православии, постоянно велись войны, где он как командующий принимал участие. А этот эпитет он получил за свой характер — добрый, незлопамятный, временами мягкий. Он отличался невероятной набожностью, самым большим его увлечением было звонить в колокола. Такой себе «царь-звонарь». Всем своим поведением и степенным видом он являл собой идеал правителя — хранителя устоев и традиций, ревностного христианина. С детства ему привили любовь к чтению, и его считают первым московским государем, начавшим писать письма без помощи дьяка. Хотя и Иван Грозный любил витийствовать в письмах, но чаще диктовал. Алексей Михайлович сочинял вирши, а долгие часы, проведенные с книгой, сделали его одним из образованнейших людей своего времени.

Парсуна царя Алексея Михайлови

В последнее столетие сложилось мнение, что читателя, а впоследствии и телезрителя, больше всего интересует интимная жизнь монархов. Мне кажется, в этом кроется недопонимание исторических процессов. Государи всех времен и народов, всё равно, коронованные или узурпаторы, относились к своим подданным как неверные мужья к супругам. Таким, и скорее и единственным, не был Алексей Михайлович. Он верно и преданно любил свой народ, поэтому с ним и решил заключить договор славный Богдан. Остальные владыки к своим подданным относились как к любовницам, а то и шлюхам — обманывали, изменяли, не платили, а то и продавали на сторону. Вот откуда корни современной российской политики, где всегда присутствуют ложь и алчность!

Богдан Хмельницкий 25 апреля 1654 года направляет киевскому магистрату свою рекомендацию в виде прошения московскому царю: «Жители города Киева очень обрадовались, что святые места наших преподобных отцов печерских и особенно Богохранимый город Киев, сбросив с себя тяжелое иго неволи короля польского, под крепкую и высокую руку благочестивого государя, твоего Царского Величества, поддались и на твою превеликую ласку себя отдали. Большое благодарение Богу, бьют они челом и тебе, очень утешаясь тем, что наделил правами нас и весь мир христианский. Теперь же посылаем посланцев своих, мещан киевских к пресветлому лицу твоему с просьбой, чтобы ты указал им милостиво пожаловать права, привилегии и вольности их стародавние, веками им данные от благочестивых князей и господ русских, и от королей польских, подтвердить и при всех судах и вольностях право магдебургское оставить, как впервые мы имели за короля польского. За это и мы, Богдана Хмельницкого и всё Войско Запорожское умаляем и за них хлопочем и просим: пожалуй всех милостивыми щедротами своими — чтобы все города и граждане и весь мир христианский с этого тешился, к тебе стремился и готов был верно служить и много доброго хотел. И при сем твоему Царскому Величеству желаем многих лет и благополучия, чтобы на всех неприятелей своих, как на львов, василисков и аспидов наступал и попирал, Господа молимо».

Подготовив это письмо, магистрат отправил в Москву делегацию киевлян, состоявшую из войта Богдана Сомковича, райца, двух лавников и одного цехмастера. В Москве они в иностранном приказе о цели своего приезда заявили: «Приехали к царю просить жалованных грамот на давние свои привилегии, на земли, что отобрали насильством от войта, бургомистра и мещан шляхта, ксендзы для своих кляшторов, а теперь этими землями владеют казаки. А эти владения достались городу еще от князей руських и королей литовских». Алексей Михайлович был на войне, а правил за него князь Пронский, который переслал челобитную царю и ждал указаний. Тут и выяснилась важная деталь, что московского царя просили принять «под свою руку Богдан Хмельницкий и Войско Запорожское», а вот киевляне не обращались с такой просьбой. И это было главным, даже многомудрые дьяки-московиты не могли понять, как быть с городами, селениями и всей Руськой землей по обе стороны Днепра — к Москве просилось войско, а не посполитые, то есть жители. Важно было и то, что забирать городское имущество приходилось у казаков, которые экспроприировали его у католиков. К тому же, согласно всем существующим до этого правилам, проживание казаков в городах было нежелательным. Но московские дьяки, поднаторевшие в бюрократических вывертах, обошли все «закавыки», и делегация вернулась домой удовлетворенная, хотя не без огорчений: оригиналы царских грамот Киеву остались в Москве, а войт с товарищами уехали с копиями, заверенными вислыми печатями. Так велел Алексей Михайлович.

Остановимся на некоторых привилегиях, которые от Алексея Михайловича получили киевские мещане. Их освободили от всех податей (подымного и чопового) на 10 лет; у них, согласно Магдебургскому праву, которое осталось за городом, сохраняется судебный иммунитет; пошлину с приезжих купцов собирает магистрат, а установленную часть передает воеводам; право беспошлинной торговли за киевлянами остается, но в пределах «черкасских городов». С городских доходов киевляне обязаны были отдавать воеводе 3 тыс. золотых. Депутация просила отсрочки выплат на 10 лет, но бояре отказали. Киевляне захотели возвращения окрестных сел от казаков, которые в свою очередь забрали их от ксендзов и шляхты. Киеву эти села были отданы руськими князьями «триста лет тому». Вот они: Дымер, Демидово, Козаровичи, Глебовка, Ясногородка, Холм, Туровче, Мокрец, Петровцы, Приорка, Мостыщи, Креничи, Крюковщина, Выгуровщина, Рожевка, Сырец-речка и Котыр-речка с мельницей. Так как подтверждающих документов в наличии не оказалось, то и тут бояре им отказали. Тогда выборные стали выпрашивать хотя бы Котыр-речку, которая была во владении киевского полковника. Бояре положили резолюции: «Как служба минет, тогда государев указ будет, а ныне для выполнения службы полковника оскорбить нельзя». И тут был применен лозунг: «Разделяй и властвуй!», столкнувший лбами новых подданных — мещан и казаков. Ведь правительству приходилось считаться с фактической государственностью Казацкой Украины, при этом царь, бояре и дьяки не хотели забывать, что в свое время это были Киевское и Черниговское княжества, которые в «белокаменной» считались вотчинами правящей династии. Это вносило определенную двойственность в государственно-правовую сторону объединения Украины с Москвой, превращая новые земли в простую провинцию царства.

О тяжелой внутренней обстановке Московского государства свидетельствует бессмысленный Медный бунт 1662 года, произошедший по причине обесценивания медных монет по сравнению с серебрянными; расцвет фальшивомонетничества, всеобщей ненависти к власти. Толпа разгромила дом купца Шорина, собиравшего «пятую деньгу» во всем государстве. Несколько тысяч человек отправились к Алексею Михайловичу в Коломенское, окружили царя, а когда тот дал слово расследовать дело, один из толпы бил с царем всея Руси по рукам. Но появилась новая толпа, настроенная более агрессивно и требовавшая выдать «изменников на расправу». Тогда стрельцы и солдаты по приказу царя атаковали угрожавшую ему толпу, загнали ее в реку и большинство людей перебили, часть взяли в плен, из которых полторы сотни повесили. Остальных били кнутом, пытали, «по сыску за вину отсекали руки и ноги, и у рук, и у ног пальцы», клеймили и сослали на окраины государства на вечное поселение. В 1663 году, по царскому указу, медного дела дворы в Новгороде и Пскове были закрыты, а в Москве была возобновлена чеканка серебряной монеты.