Мы уходим последними… Записки пиротехника

Виктор Иванович Демидов, 1966

Все, о чем рассказано в книге Виктора Демидова, – правда. Много лет, день заднем, он выезжал на оперативные, не терпящие никаких отлагательств вызовы. Более тридцати тысяч мин, снарядов, гранат, фугасов, зарядов, шашек обезвредил он за это время собственными руками. И каждая из них могла стать последней в его жизни. Книги такого рода подкупают «всамделишностью», реальными ситуациями. Они, мне кажется, поучительнее и интереснее, чем десятки других, с лихо закрученными сюжетами и драматическими ситуациями. Потому что здесь жизнь. А там пусть ловкая, пусть талантливая, но выдумка. Берите любую из главок-новелл книги Виктора Демидова и везде вы встретите людей, о существовании которых даже не подозревали, но которые ежедневно, ежечасно, беспокоясь о нашем с вами благополучии, без громких слов шли на опасное дело, как мы с вами идем на свою совершенно мирную работу. Вы увидите их такими, какими увидел автор.

В «Долине смерти»

От деревни Спасская Полисть верст пятьдесят до Новгорода, больше сотни — до Ленинграда. Худосочные леса, угрюмые болота, вечно серое небо… Вдовий край!

В годы войны этому месту пришлось пережить трагедию тройного кольца фронтов. Несколько северо-восточнее деревни, за поселком Мясной Бор, был когда-то центр ожесточеннейших боев. С той самой поры и прилепилось это мрачное название — «Долина смерти».

В войну минные заграждения ставили здесь и зимой и летом. Оттого они наслоились и перепутались так, что шагу невозможно было нигде шагнуть: того и гляди — налетишь. Даже самые отчаянные из местных жителей предпочитали обходить эти болотистые места сторонкой, а во всех окрестных деревнях матери мальчишек бледнели при одном лишь упоминании о «Долине смерти». Много ребячьих жизней отняла она, многих вынесли отсюда искалеченными.

Впервые за «долину» принялись в самом конце сороковых годов, а потом, год за годом, несколько лет подряд ранней весной приезжали сюда отряды разминирования, и целые дни за околицами, в лесах и болотах, гремели и гремели взрывы.

…Один из таких отрядов расположился у деревни Спасская Полисть. По утрам розовеющую зарю встречали истошные голоса дневальных, фырканье застоявшихся моторов, гомон проснувшихся людей. Часам к восьми весь этот гул сливался в рокот удаляющихся на работы автомобилей, и в деревне опять наступала сонная, безлюдная тишина. Только разве какой-нибудь трактор вплетал в нее свое нудное, безумолчное тарахтение.

С темнотой деревня снова оживала. Вечерами в ней слышались веселые солдатские баритоны, сдержанный девичий смех, приглушенные разговоры, громыхание машин на изрытом «самом большом большаке» Ленинград — Москва, кваканье лягушек да еще какие-то странные лесные звуки: то ли филины, то ли деревья стонут… Иногда вдоль села проходила песня — громкая, разухабистая, под гармонь — местная, деревенская или более стройная, озорная, под гитару — солдатская.

Совсем к ночи оставались лишь перекличка загулявших приятелей да жаркий шепот в самых укромных углах. Потом и эти звуки таяли. Люди засыпали тяжелым, тревожным сном. Только собаки оборотнями появлялись вдруг где-нибудь посреди дороги…

Офицеры отряда расселились по деревенским домам. Семейные снимали отдельные комнаты, холостые и временно холостые сгруппировались в соответствии с привязанностями и отношениями в двух домиках в центре села. В один из таких домиков и тащил меня в отвратительную вечернюю непогодь новоявленный знакомый, лейтенант Виктор В., встретивший на станции. До сих пор не могу понять, как он ориентировался в этой кромешной тьме и уверенно выводил на нужное направление среди многочисленных ям, по жидкой холодной грязи. Мокрые и заляпанные, мы ввалились, наконец, в мрачноватую комнату с низким, давящим потолком, сплошь уставленную раскладушками. Большой дощатый стол был задвинут в угол. Кровать, два колченогих стула, табурет да грубая скамейка составляли всю обстановку хозяйского жилья.

На одной из раскладушек пришивал подворотничок худощавый офицер, на другой кто-то лежал, укрывшись видавшей виды шинелью. У стола, подсунувшись к самой керосиновой лампе, шила хозяйка, неприметная женщина того самого возраста, который принято называть неопределенным.

— О, гости! — приветствовал наше появление офицер. — Милости просим, давно к нам питерские не показывались. Да раздевайтесь вы, проходите сюда. Ничего — у нас тоже сапоги не чище. Не смущайтесь…

Я представился.

— Капитан Гришин, — отозвался он, вставая. — Мы уже знаем — звонили, что приедете. Максим Николаевич! — позвал капитан лежащего. — Да поднимись ты! Пиротехник приехал. Знакомьтесь — это наш вроде как комиссар…

Максим Николаевич, зябко кутаясь в шинель, приподнялся, протянул руку, невнятно буркнул фамилию и жестом указал на стул.

— Витя, — кивнул он моему спутнику, — ты бы пока сообразил чего-нибудь в честь гостя…

— Вот это комиссар, — рассмеялся Виктор, — проявляет заботу. У нас это, Максим Николаевич, мигом. Отработано — было бы только на что…

— В кредит, милый, — обласкал его взглядом Гришин. — Эх, молодежь, все учить вас надо!

Виктор нырнул в темные сени.

— Нуте-с, зачем мы вас потревожили, наверное, знаете? — спросил меня капитан.

— В самых общих чертах, — признался я.

— Ничего, мы вас сейчас посвятим, а завтра сами увидите. Дело такое: мы сейчас обрабатываем участки вдоль железной дороги, а там этого добра до едреной фени… Кое-что мы сами убрали — вон комиссар у нас с Виктором геройствуют. Что покрупнее и поближе к дороге, вам оставили. Наше дело, как говорится, не кантуй, не трогай, а вам и карты в руки. Давно этим «грязным» делом занимаетесь?

— Да приходилось, — покраснел я. По сравнению с этими разминерскими волками заниматься «живыми» снарядами приходилось мне унизительно мало, ну, а знаниями теории — кто же хвастается?

Гришин, похоже, раскусил мое смущение, но деликатно промолчал.

— Николаевна, — попросил он хозяйку, — огурчиков, грибков не найдется?

— Найдется, — усмехнулась хозяйка, — сейчас и картошку поставлю…

Картошку хозяйка принесла рассыпчатую, ароматную. И Виктор достал все, за чем его посылали, даже с избытком. Мы сидели за столом, и Гришин рассказывал о недавно происшедшем здесь случае.

— Идем мы, понимаешь, недавно с Виктором. Только-только подписали акт о том, что еще один участок разминирован и сдан колхозу. Председатель уже разные намеки делает… отметить бы, дескать, это событие. И вдруг, боженька ты мой черноглазый, взрыв сзади! Оборачиваемся — трактор, который следом шел, подорвался. Чуешь, какая история?

История, понимаю, не из приятных. Счастье еще их саперское, что эта дорога не входила в зону проверки. Трактор, правда, не очень пострадал — всего два звена из гусеницы выбило, тракторист вообще отделался легким испугом, а все же…

— Сколько я этих подрывов видел, — с хмельной суеверной убежденностью заключил Гришин, — а трактористам, бульдозеристам, экскаваторщикам всегда везло…

— Как туристам, — вставил Максим Николаевич, и они с капитаном рассмеялись. Виктор густо покраснел, а я с недоумением воззрился на всех троих.

— Расскажем гостю? — толкнул комиссар лейтенанта. — В порядке, так сказать, обмена опытом?

— А мне-то что? Я свое получил…

Очередная застольная байка посвящалась Виктору. Еще совсем недавно у него были очень крупные неприятности. Сейчас о них, как это часто бывает со случаями скандальными, но закончившимися благополучно, вспоминали со смехом.

Виктор грубо нарушил правила безопасности при проведении подрывных работ. Привыкнув к тому, что местные жители за километры обходили площадки, где велось разминирование, он, не проверив как следует район, начал взрывать найденные за день снаряды. А туда, как на грех, пожаловали туристы, о которых в этих местах и слыхом не слыхивали.

— Гляжу, — рассказывает комиссар, — бегут. Бегут «быстрее лани»… Помните, как тот Гарун? «Помогите, — кричат, — убивают!» Осколки по туристскому лагерю свищут… Ну, думаю, все — натворил наш Виктор делов. Подхватился — и на то место… А навстречу уже этот кудесник жалует. Идет и заранее мне бумагу протягивает.

При слове «бумага» все трое снова разражаются смехом. Максим Николаевич лезет в стол и подает мне акт, подобного которому я не встречал больше никогда в жизни. После обязательной стандартной преамбулы рукою Виктора в нем написано: «Нижеподписавшийся подтверждает, что во время подрывных работ ущерба частным лицам и государственным организациям не причинено, а осколки, которые отчасти залетали в туристский лагерь, были не убойной силы».

— Упредил-таки, — зашелся в хохоте комиссар, — надо же додуматься: «не убойной силы»! Остап Бендер! Настоящий Бендер! Вот, друг, какие чудеса у нас тут бывают… Поживи недельку — не соскучишься…

Смех то затихал, то снова нарастал от чьей-нибудь шутки, долго еще заставляя вздрагивать огонек лампы.

Немножко странно — проснуться в незнакомой, прибранной комнате, где нет ни души: обитатели ее разошлись, деликатнейшим образом стараясь не разбудить гостя.

Через раскрытые двери в сенях я услышал чье-то аппетитное фырканье, и в комнату, на ходу растираясь вафельным солдатским полотенцем, вошел Виктор, бодрый и веселый.

— Доброе утро. Это я вас разбудил?

— Ничего себе «разбудил», — смутился я. — Слава богу, девятый час уже. Все люди, наверное, давно работают.

— Успеется, — беспечно откликнулся лейтенант. — Сейчас чайку похлебаем и тронемся. Я вам там водички оставил — сполоснитесь да подсаживайтесь к столу. Чем богаты…

Спустя полчаса мы шагали с ним по умытой ночным дождем деревне, оживленно болтая на всякие пустяковые темы. За крайним домом Виктор свернул на размазанную отрядными машинами колею, и разговор сам собой прекратился — невнимательность могла завести в непролазное болото.

Минут десять ходу, и перед нами — далеко уходящая изгородь из колючей проволоки. На покосившихся столбах — таблички: «Опасно для жизни!», «Мины», «Проход запрещен!». И по одну и по другую сторону изгороди — совершенно одинаковое, чуть прикрашенное редкими корявыми кустиками, кочковатое болото.

Метров двести мы прошли вдоль минного поля. Потом Виктор в нерешительности остановился.

— Вообще-то как представителя начальства вас не следовало бы посвящать в это «семейное» дело… Ну уж… Тут, если обходить, — километра три по сплошному болоту будет. Мы топаем напрямик. Гораздо ближе… Солдат, конечно, не пускаем, — опередил он возможные вопросы.

— Что же, раз апробировано, — улыбнулся я и шагнул на едва заметную тропку к изгороди. Следы «преступления» были налицо — от частых прикосновений ржавчина на «колючке» поистерлась, проволока разошлась и провисла, выдавая лаз.

Виктор, демонстрируя подкупающую воспитанность, пропустил меня вперед и предупредительно поднял проволоку. Я перенес ногу через колючки, наступил и… сначала ничего не понял. Услышал только резкий хлопок. Увидел, как у Виктора болезненно искривился рот, а из-под сапога у меня выползла маленькая белесая струйка, дыма… Я тотчас убрал ногу, и мы совершенно отчетливо разглядели дымящуюся противопехотную немецкую мину. След мой резко обозначился всего в двух-трех сантиметрах от протоптанной стежки.

Знаменитая немецкая «прыгающая» мина, Springmine, мина «S», по свидетельству фронтовых саперов, была одной из самых паршивейших выдумок этого рода. Между двумя вставленными один в другой стальными цилиндрами помещался небольшой заряд черного пороха, а в верхней крышке — нажимной или натяжной взрыватель. Зацепил — стальное жало резко бьет по капсюлю, тоненький лучик поджигает порох, и внутренний цилиндр, набитый тремястами шариками, взрывчаткой и мощными детонаторами, стремительно вылетает на полтора метра вверх, лопаясь, как мощная многоваттная лампа. Трудно спастись от такой штуки…

— Да… — отдуваясь, произнес Виктор, — завел я вас…

— «Вас»… Обоим бы крышка…

— Вы хоть комиссару не говорите… Выгонит меня отсюда, если узнает… Да еще после той истории с туристами…

Я отвернулся от него, чтобы успокоиться. Когда мне это удалось, сказал как можно убедительней:

— Ничего, вышибной заряд отсырел — его в этом болоте теперь никакими кострами не подожжешь. Дымный порох, он быстро сыреет. Как же вы тут ходили?

Виктор долго молчал, потом, когда мы оказались уже на нормальной дорожке вдоль проволоки, сознался:

— Да мы не ходим. Это Максим Николаевич протоптал. Куча снарядов на самом виду была. Он и перетаскал их, чтобы мальчишки не соблазнялись. А я только один раз… По глупости махнул через поле. Не говорите комиссару… ладно?

Никогда не знаешь, где подорвешься… Рассказывают, что Энрико Карузо, величайший из великих певцов, чуть не погиб… в здании оперы: на сцену бросили бомбу. Вот так-то…

Мы долго шли угрюмым болотом. На пути нам то и дело попадались круглые заплывшие воронки, рваное, искореженное железо, многочисленные предметы военного снаряжения, каски, противогазы… Один раз, метрах в десяти от тропки, увидели серый человеческий череп, а рядом — ботинок армейского образца с торчащей костью… Я постеснялся спросить, много ли попадается этих печальных останков на участках, где работает отряд. Виктор же, расстроенный, не обратил на них внимания. Он шел молча, тщательно выбирая дорогу. Только далеко за полем, когда мы уже слышали голоса работающих солдат, мой спутник остановился, протянул мне пачку тоненьких, как гвоздики, папирос, затянулся и, внимательно наблюдая за поднимающимися колечками дыма, устало проговорил:

— А мы тут на прошлой неделе сержанта похоронили. На такой же вот заразе подорвался…

На этот раз надолго замолчал я.

А трудовой день на участке уже в разгаре. Издали все это напоминает мирные полевые работы, а еще больше — какую-то детскую игру.

…Участок разбит на индивидуальные ячейки. На каждой — по одному солдату. На голове — наушники, за спиной ранец, а в руках длинная палка искателя с большой, почти круглой рамкой на конце. И щуп. А за поясом — связка белых и красных флажков. Бредет солдат, словно лунатик, а подойдешь — видишь, как внимательно вслушивается он в писк сигнализатора. Даже пот выступил… Иногда звук меняется, густеет. Солдат останавливается и долго, будто танец какой танцует, топчется на месте. Потом несколько раз осторожно ткнет впереди себя щупом и идет дальше — осколок, а может, консервная банка попалась ему на пути…

Вот так и ходят с утра до вечера — и в дождь, и в жару, и в холод. Проводником у них — совесть, главным контролером — тоже совесть солдатская. Тяжело, нудно и очень напряженно. Зато так приятно бывает сказать какому-нибудь мальчонке: «Давай иди! Здесь уже можно тебе и поиграть и побегать…».

Командира и комиссара на работе даже трудно узнать. Подобранные, строгие… Не то, что вчера.

— Прибыли, товарищ капитан, — коротко доложил Виктор.

Мы сразу же приступили к делу. Не могу сказать, чтобы оно оказалось чересчур сложным. Проверяя местность, разминеры отряда обнаружили несколько крупных боеприпасов в непосредственной близости от железной дороги, линий сигнализации и связи… На такие случаи закон требовал создавать особую комиссию, в состав которой обязательно, кроме офицеров отряда, вводился специалист по боеприпасам. Комиссия решала, что можно аккуратно вынести и взорвать на безопасном расстоянии, а что вообще нельзя трогать. В последнем варианте взрывоопасный предмет уничтожался на месте обнаружения. Но это требовало сложных, а часто и дорогостоящих подготовительных работ.

На этот раз те два или три десятка снарядов, мин и бомб, которые мне показали, оказались в удовлетворительном техническом состоянии, и я разрешил их вынести с соблюдением повышенных мер предосторожности. Некоторые оттащили мы с Виктором, другие — командир с замполитом и солдаты.

— Это еще не все, — весело сказал капитан Гришин после того, как мы вынесли по кочкам и рытвинам последний снаряд. — «В расходную» вам оставили одну интереснейшую вороночку… Дашлыков! — строго позвал он высокого сутулого солдата. — Показывай, где твое «железное бревно». Не солдат, а индикатор дальнего обзора! Честное слово! На такой глубине унюхал!

Воронка как воронка… Только большая, заполненная водой и заросшая вокруг кустами так, что не подсунуться. Очень длинным щупом мы обнаруживаем на дне что-то солидное, круглое, гладкое. Я осторожно стучу — звук металлический, звонкий: или крупнокалиберный снаряд, или бомба. Еще и еще раз легонько вожу концом щупа вдоль скользкого тела. Чу, цепляет… Снова цепляет… И сразу же обрыв…

— Похоже, снаряд, товарищ капитан, — говорю я. — Калибр… около двухсот трех. Бетонобойный или фугасный. Скорее всего фугасный. Так его не достать — давайте «кошкой» попробуем… Оцепление можно выставить?

— А если взорвется? — спрашивает замполит и показывает провода над головами.

— Не взорвется. А взорвется, что вам волноваться: отвечать все равно мне, — парирую независимо.

— Ну да, вам отвечать, а нам все лето краснеть перед железнодорожниками, — иронизирует комиссар. — Милая ситуация: с одного — стружку за полчаса, а целому отряду — миллион терзаний…

— Даже если и взорвется, — по-школьному четко и раздельно начинаю объяснять я, — почти трехметровый столб воды задержит осколки и погасит волну. Проводам ничего не будет.

— Тогда зачем тащить? Взорвать на месте — и все… Ни риску, ни мороки…

Я даже вспотел от его неумолимой логики.

— Неудобно здесь, Максим Николаевич, — выручает меня капитан. — Чуть что не так — завалим воронку, ищи его тогда под землей…

— Потом дополнительный заряд… — подхватываю я.

— Ясно, — улыбается комиссар. — Люблю научно обоснованные решения… Старшина, принес «кошку»?

— Есть!

— Давай.

Зацепили… Отошли метров на тридцать в обвалившийся блиндаж… Впятером налегли на упругую веревку… Тянули, тянули — никакого результата! Потом «кошка» — раз и соскользнула. Еще зацепили… Снова сорвалась…. Еще… Еще…

— Ну, так можно до завтрашнего утра тянуть, — недовольно сказал комиссар. — Давайте-ка, братцы, еще раз подумаем. Голова не дурна, если к делу она…

Неотступно ходивший за нами Дашлыков, видимо, решил, что пришел, наконец, и его черед вмешаться в разговоры начальства.

— Подвязать бы, — робко начал он.

— Ага, скинь портки — и прямо в воду, — разозлился Гришин. — А в воде большущий рак… Тоже мне водолаз-любитель нашелся. И так дрожишь весь!

— Да я не дрожу, — обиделся парень. — Подумаешь, две минуты в воде! В воронке она завсегда теплая, — закончил он убежденно.

— Может, попробуем? — задумчиво предложил комиссар и, почему-то с сомнением измерив меня взглядом — от новенькой фуражки до новеньких полуботинок, — вздохнул: — Кто только в эту жижу полезет…

— Я и полезу, — опять подал голос солдат.

— Во неймется человеку! — окончательно рассердился Гришин.

— И я могу… — не слишком настойчиво предложил свои услуги старшина.

— Нет, уж если нырять, то мне, — счел своим долгом заявить я.

— А чего вам-то? Я еще в это лето ни разу не купался. Хоть бы осенью разок, — озорно заявил Виктор и стал раздеваться.

Мы со старшиной и еще два солдата последовали его примеру. Шел нудный мелкий дождик. Было довольно-таки холодно…

— Так я готов! — выскочил из-за кустов рядовой Дашлыков.

— Трусы-то сыми! Тут женского персоналу нет, — сказал старшина. — Чего зря мочить?

— А рак-то! — засмеялся командир. И все засмеялись вместе с ним.

— Значит, так, Дашлыков, — начал я, — первый раз вы просто нырнете. Аккуратно пощупайте — от середины влево, где взрыватель. Потом доложите… Ясно?

— Есть! — радостно откликнулся солдат и, мигом выпрыгнув из трусов, булькнул в мутную, покрытую ряской воду.

Через минуту он вынырнул, весь облепленный тиной, и, тяжело отдуваясь, сказал:

— В голове… Рваный какой-то… Чуть руку не разодрал… Давайте веревку…

— Веревку ему! Привязывай ближе к донной части. Понял?

Дашлыков кивнул и снова исчез в грязи.

— Замерзнет малый, — сказал комиссар. — Доктор, — резко окликнул он сержанта-фельдшера, — готовь спирт…

— У меня же нет!

— Найди, говорю. Быстро!

Дашлыков нырял несколько раз. Скользкий тяжелый снаряд никак не поддавался коченеющим рукам. Наконец солдат выдавил посиневшими губами:

— Готово…

В шестнадцать часов этот, как и другие обнаруженные за день снаряды, мы взорвали неподалеку в карьере.

Вечером дождь прекратился. В палаточном городке бодро играла музыка. Редактор «боевого листка», гримасничая от творческого вдохновения, усердно выводил цветными карандашами на подмокшей бумаге: «Товарищи воины! Берите пример с комсомольцев, с рядового Дашлыкова и с рядового Мамедова! Они сегодня отличились!» Старшина шумно отчитывал кого-то за небережливое отношение к резиновым сапогам. В ленинской комнате несколько энтузиастов читали, до конца используя поблекший свет уходящего дня. Звонко шлепал мяч. Трещали и шипели под огромным закопченным котлом дрова. Где-то громко спорили, Где-то вели солидный неторопливый разговор о сегодняшних достижениях в области автомобилестроения…

Я побеседовал с солдатами о некоторых особенностях устройства немецких снарядов и взрывателей. Меня сменил приглашенный замполитом агроном, рассказавший о перспективах развития совхозного хозяйства. Потом офицеры пошли в штабную палатку, и командир ознакомил меня с выполнением плана по очистке и разминированию местности.

Заглянул на огонек председатель сельсовета. Я вспомнил, что мне поручено поинтересоваться взаимоотношениями отряда с местными органами власти.

— А ничего у нас нет, никаких таких взаимоотношений, — сказал председатель, — хорошо работают товарищи. У нас к товарищам претензий нет. И во всех бригадах у них хорошие товарищи. Помогают нам. Спасибо. Уже вот много землицы нам освободили. Убраться помогли, автотранспорт дают… Мы ими довольные. Вот и бабонек наших, которые вдовые и безмужние, выручают…

Все рассмеялись.

Перед отъездом я пошел с командиром проверять хранение и охрану взрывчатых веществ. Возвращаясь, мы услышали через тонкий брезент палатки, как комиссар отчитывал Виктора:

–…Подробнее это ты на партсобрании расскажешь. Не забудь, кстати, поделиться там, что тебе говорил этот приезжий «профессор». Про триста шариков и про то, как она рвется… Понял? Для острастки любителям «непроторенных» дорог…

* * *

— Говорят, вы сегодня убедились, что не всякая прямая короче кривой? — шутливо спросил меня Гришин.

— Да как вам сказать… Было дело. Виктор все-таки проговорился?

— Исповедовался… Такие вещи скрывать нельзя. И вам теперь запомнится, что семь верст для солдата не крюк. Начальству будете докладывать, какие у нас тут безобразия творятся, или повремените?

— Повременю, наверное…

— Ну ладно, давай тогда, — снова переходя на «ты», по-дружески сказал капитан, — через час поезд. Машина уже ждет. Эй! — крикнул он в палатку. — Хватит любезничать. Хорошего человека хорошо и проводить надо…

Я уезжал в ночь, полную летних шорохов и голосистых девичьих песен.