Из ниоткуда в никуда

Виктор Ермолин, 2019

«Из ниоткуда в никуда» – роман-аллегория о темном подполье человеческой души. Пытаясь побороть страх смерти, герои превращают свою жизнь в театр. Любовь, творчество, осознанные сновидения и многие другие практики станут их средством ухода от реальности…В оформлении обложки использовано изображение фрагмента картины "Жемчужина". Автор Врубель М.

IV. Обыкновенная трагедия

Взмах длинных ресниц. Ослепительное, как от сварки, свечение опускающегося на город циркуляркой солнечного круга на какое-то мгновение лишило Женю способности видеть. В густой белой дымке за окном угадывалась только идеально ровная коробка здания напротив.

— Прямо-таки идеально? — подметила Женя, тяжело поднимаясь с кровати.

Дом словно был лишен жизни. Тени, выпрыгнувшие из неведомого мрака, бесшумно танцевали на досках старого скрипучего паркета. К свету тянулась только пыль.

Шаркая по полу, Женя подошла к зеркалу. Волосы от долговременного пребывания на подушке топорщились в разные стороны — такой проблемы она не знала, когда волосы были настолько длинные, что доставали до талии. Несмотря на это, новый образ ее вполне устраивал: боб-каре с удлиненными боковыми прядями «на ножке» преображало ее лицо с миловидными девичьими чертами, которые, по неведомым самой Жене причинам, ей хотелось скрыть или сделать более грубыми. Помимо волос Женю устраивали еще уши: сверху чуть заостренные и снизу с большой мочкой, они казались настоящим произведением искусства. Глаза, обыкновенные-голубые, девушку совсем не впечатляли — такие были у многих из ее окружения.

«Совершенных людей не бывает, — подумала Женя, глядя на свое отражение. — Насколько несовершенны люди я сужу, в первую очередь, по себе».

Женя посмотрела на часы — была пора собираться. Арсений Юрьевич Асагумов вел пары в УрГУ всего один раз в неделю по средам, причем не по финансовой нужде, а по старой преподавательской привычке. В другое время пребывающего в постоянных разъездах писателя выловить было невозможно. Выходило так, что если Женя опоздает сегодня, то до следующей встречи придется ждать, в лучшем случае, семь дней.

Наспех надев драные джинсы, футболку с логотипом NASA и косуху, она выскочила на улицу. Краситься ей не пришлось — спала она в косметике, придя уставшая после полуденных пар. Ускоряя шаг, порой переводя его на бег, она перебирала в своей голове варианты отмазок, почему не отправила магистерскую. Среди них были и стандартные, и печальные, и фантастические, но не нашлось хотя бы одной, в которую бы поверил Арсений Юрьевич.

Она влюбилась в него еще на первом курсе. В тот же год она сильно в нем разочаровалось. И такое отношение к знаменитому писателю было у многих. Высокий, статный, крупный, как медведь — он выглядел на сорок в свои шестьдесят пять. Отчасти он напоминал Маяковского, особенно своими грубыми чертами лица и коротковыбритой головой. Но, боже, как же он любил все время лить воду. Его лекции увлекали своей свежестью и дерзостью, и в то же время оставляли ощущение бесполезности и пустоты. Онтология — была и оставалась основой его мировоззрения и всех трудов. Однако, какой был в ней смысл — не знал никто, включая самого Асагумова.

Но несмотря на свое неоднозначное отношение к Арсению Юрьевичу, Женя почему-то выбрала именно его своим научным руководителем на втором курсе. Тогда единственно верным философским течением ей виделся экзистенциализм. Она верила, что красная революция беспощадно истребила нашу, русскую, философию, которую полвека кропотливо ткали Толстой и Достоевский, а затем оформляли Бердяев и Шестов. В ее глазах Хайдеггер, Сартр и Камю были лишь подражателями — ведь никто из них не смог собрать и организовать экзистенциализм в целостное учение. Только поэтому Женя считала, что эта задача все еще лежала на плечах русского человека.

— Я хочу написать курсовую об экзистенциализме как исконно русском философском течении, — сказала Женя Арсению Юрьевичу во время их первой встречи на кафедре.

— Постой, о чем ты собираешься написать?

— О том, что Толстой и Достоевский — это первые экзистенциалисты.

— Это же полная херня, — отрезал Асагумов и затянулся сигаретой.

Тогда Женя считала эту реакцию Арсения Юрьевича оскорбительной. Но уже через год она стала придерживаться такого же мнения.

— Почему сразу… фигня? Я читала, что в «После Бала» есть первая зарисовка «экзистенциальной тошноты». И в «Бесах» доведенный до абсурда философ-самоубийца Кириллов…

— Я не утверждал, что этого нет.

— Почему тогда?

— До тебя все кому не лень об этом писали.

— Так, чтобы исчерпывающе — не писали. Было бы полезно собрать все наблюдения вместе.

— Тебя Таней зовут, да?

— Женей.

— Скажи, Женя, зачем ты на философию поступала?

— Ну, она мне нравится.

— Ты же совсем не смыслишь, зачем писать научную работу.

— Кто бы нас еще научил, как правильно писать.

— Я не утверждаю, что ты бездарна или бесполезно тратишь свое время на философском. Хотя и не без последнего. Просто хочу навести тебя на мысль, что ты можешь написать, о чем-нибудь более новом и полезном.

— По-вашему, я должна всякие сомнительные теории рассматривать?

— Во-первых, давай сразу перейдем на «ты», — настоял Асагумов (позднее эта фишка с переходом на неформальное обращение так понравилась Жене, что она сама стала ей пользоваться). — Во-вторых, почему сразу «сомнительные теории»? Осмысли и зафиксируй какой-нибудь проблемный вопрос, которым до тебя не занимались.

— Например?

Женин вопрос застал мужчину врасплох. В надежде отыскать зацепку на своем столе, он перевел взгляд на «вавилонскую» башню из книг, среди которых только одна не принадлежала его авторству: массивное собрание дневниковых записей известного советского режиссера — Андрея Тарковского. Открыв издание на случайной странице, писатель скользнул взглядом по одной фразе и тут же задумался.

— «Трагедия одиночества художника и его плата за постижение истины», — зачитал Асагумов вслух.

— Это новый проблемный вопрос?

Поняв, что студентка права, Асагумов вновь полез в «Мартиролог» Тарковского. Полистав еще несколько страниц в начале, середине и конце книги, он свел от напряжения брови и вздохнул от отчаянья. Сигарета, обволакивающая кафедру густым дымом, почти что дотлела в пожелтевших волосатых руках ученого. В очередной раз бросив уже лишенный всякой веры взгляд на книгу, Арсений Юрьевич наконец-то увидел мысль, которую так жаждал найти.

— Назовем твою тему — феномен русского степничества.

«Серьезно? Просто полистал первую же подвернувшуюся книгу и определил случайной фразой мою курсовую?», — переполненная негодования спросила про себя Женя.

— Как тебе?

— У меня нет представления, что такое «степничество». Мы это еще не проходили.

— Вы и не будете проходить.

— Тогда объясните мне сейчас.

— Это, другими словами — особое русское отношение к невозможности преодолеть в себе человеческое в стремлении к духовности, — сказал Асагумов словами из книги. — Это тебе как раз все сумасшедшие дядьки, которых ты так любишь: и Иван Карамазов, и Отец Сергий, и может даже сам Толстой.

— Я не уверена, что мне эта тема будет интересна. Я бы лучше вернулась к экзистенциализму.

— Ты просто бери и пиши. Интерес к тебе сам придет, позже.

Женя притихла, пытаясь придумать, как убедить Асагумов не писать на такую сомнительную тему. Однако довлеющий взгляд мужчины оказался настолько тягостным, что она сразу же сломалась.

— Ладно, скажите… то есть «скажи», кто основоположник, я поищу в библиотеке.

— Его нет, — посмеялся Асагумов зажег еще одну сигарету.

— Где упоминается тогда?

— Пока нигде.

— Так может никакого феномена и нет?

— Может есть, может нет, — ответил и пожал плечами Асагумов.

— Это шутка такая?

— Это предположение. Я более чем уверен, что такой феномен существует не только в художественной литературе. Но даже если результат будет отрицательный — это все равно результат. Если что, в заключении так и напишем.

— Я даже не представляю, как приду к отрицательному выводу.

— Посмотри сначала Дмитрия Сергеевича Мережковского. Он не писал о «степничестве», но его «диалектика души» идейно очень похожа.

— Как, еще раз?

— Мережковский. Он писал о естественном свойстве человеческой души совмещать в себе два противоположных начала: положительное и отрицательное. Это отражено и в самом слове — диалектика — искусство спорить. Если разбираешься в христианстве, то там это называется по-другому — «Адамовым грехом». Это такая метафорическая притча о том, как люди получили знание о добре и зле, но не смогли от него избавиться, даже когда пришел Мессия. Дескать, человек рождается и умирает с этим знанием. И не важно, насколько святую и праведную жизнь он ведет — мысли о чем-то плохом или грязном будут всегда всплывать в голове. Отсюда и главная задача любого верующего — как можно сильнее склонить одну чашу весов. При этом избавиться от второй полностью — невозможно.

— А причем здесь «степничество»? — спросила Женя, мысленно закатив глаза на очередной литье воды Асагумова.

— Обычный человек не задумывается о том, что его душа амбивалентна. И это нормально. Самой природой обусловлено, что люди обманывают, завидуют, злятся и так далее. Благо есть мораль, этика и другие прелести цивилизации. Но время от времени появляются люди, которые становятся исключением из правил. Они начинают рыться в своей душе и чем глубже копают, тем большие страдания получают. Такие индивиды чаще всего пускаются во все тяжкие: подаются в христианство, буддизм, ислам или ищут правду во всевозможных философских веяниях. Но нередко они уходят в отшельничество или в нашем случае «степничество».

— Ты имеешь в виду аскетичных монахов?

— Я говорю сейчас о людях, которые живут среди нас. Они, как и мы, заселяют высотки, ходят в магазины, театры, встречаются на улице, и по внешнему виду обычные, но с окружением стараются не взаимодействовать.

— То есть ты предлагаешь изучить страдающих от одиночества людей?

— Не страдающих, а вполне здоровых в своем одиночестве. Таких, которые уединяются, потому что другие мешают им познавать себя.

— Не уверена, что такие есть.

— Узнаем, когда напишешь.

Но ни к концу третьего курса, ни к защите диплома узнать было не суждено. Так называемые «степные» обитали лишь на просторах книжек и не выходили за границы художественного мира. Из-за этого тема «русского степничества» стала постепенно обрастать новыми смыслами, пока не скатилась в «проблему Святого Антония», основателя отшельнического монашества. И даже сейчас, спустя четыре года, этот научный труд скорее складывался как элементы пазлов из разных коробок — фрагменты вроде подходят, а картинка все равно не сходится.

Женя посмотрела на часы и вмиг вернулась из воспоминаний в реальность — до конца пары оставалось меньше десяти минут. Благо университет был уже на горизонте. Быстро добежав до огромной, вдвое превышающей ее рост, двери, Женя юрко проскочила в оставшуюся от выходившего пару секунд назад студента щель, затем также ловко прошмыгнула мимо поста охраны без предъявления студенческого и остановилась в ступоре у главной лестницы. Ее магия заключалась в том, что если подняться по ней на третий этаж, то отделение философии окажется слева, а филологии — справа, но если вдруг захочется пойти по боковым лестницам, то будет все наоборот: философия справа, а филология слева. Этот факт всегда сложно вспомнить, когда стоит выбор конкретного крыла. Проблема Жени же заключалась в том, что Арсений Юрьевич выбирал исключительно боковой выход, поскольку он находился ближе к его кафедре, а это значило, что пойди девушка не правильно — она могла с ним разминуться.

Однако удача сегодня благоволила Жене — выбрав крыло наугад, она чудом вышла прямо к нужной ей кафедре. Подойдя ближе к двери, она заглянула в замочную скважину: там небольшая группа студентов уже стояла и собирала вещи. Асагумов еще успевал напоследок раздавать свои пустые напутствия. Слушая этот грубый высокий голос, девушка вспомнила, каким бывает Асагумов, когда он зол: орет, говорит гадости, размахивает руками. От этих мыслей ей стало не по себе и она попятилась назад.

«Вот я дура — поперлась с пустыми руками, — подумала она. — И ради чего? Какой-то книги?».

Вдруг распахнулась дверь и из кабинета хлынул поток замученных студентов.

«Черт, надо бежать», — решила Женя, но было уже поздно — Арсений Юрьевич ее заметил.

— Женя, сука-родина, где магистерская? — в своей естественной манере гаркнул на весь коридор Асагумов.

— Прости, я не принесла сегодня.

— Ее рецензент уже ждет. Долго еще тянуть собираешься?

— Мне буквально пару абзацев осталось дописать, — отводя глаза в сторону, соврала Женя.

— То же самое ты говорила месяц назад.

— На следующей неделе уже точно — я обещаю.

Сдерживая ком в горле от эмоционального всплеска, Женя развернулась и уж было хотела пойти, когда ее догнал Асагумов и нежно погладил по талии.

— Ты что, обиделась? — сменив строгий взгляд на нежный, спросил Арсений Юрьевич. Он не любил кричать на девушек, которым симпатизировал, потому всегда сразу извинялся, если перегибал палку.

— С чего бы это?

— По лицу вижу.

— Тебе показалось.

— Пойдем покурим.

Асагумов всегда водил девушек подымить только в одно укромное место — мужской туалет. Несмотря на запрет ректора, на курение писателя на кафедре и в уборной все закрывали глаза. Даже студент, замеченный с сигаретой в руках в компании Арсения Юрьевича получал неприкосновенность, что, конечно же, не поддавалось никакой логике. Смущало это действо разве что мальчиков-первокурсников, и то только первые месяцы.

— Давай начистоту. Куда ты ходила вместо работы над магистерской? — вышагивая по коридору в обнимку с любимой студенткой, спросил Асагумов.

— В мастерскую театра. Смотрела на репетицию, — честно призналась Женя. За последний год Арсений Юрьевич стал единственным близким человеком девушки во всем городе, поэтому ему она всегда говорила правду. Порой он действительно заменял ей отца. Бывало привозил ей домой лекарства, когда она сильно болела или подвозил до университета в холодную погоду. Но все же смотрел он на нее далеко не отцовским взглядом.

— Актрисой хочешь стать?

— Может быть.

— Что ж, уверен, что у тебя все получится. Только на учебу не забивай. У меня на тебя большие планы.

— Это какие?

— Во-первых, опубликовать твою работу в местном альманахе. Во-вторых, взять тебя с собой на недельную конференцию в Москву.

— Знаешь, Сень, я сомневаюсь, что смогу позволить себе перелет и проживание в столице, пускай и неделю. А у родителей как-то стыдно выпрашивать деньги. Они и так меня обеспечивают.

— Тебе не надо будет ни за что платить. Я сниму нам номер в гостинице на двоих.

Женя прекрасно понимала, к чему ведет эта поездка, потому всячески пыталась ее избежать.

— Мне нужно будет в эти числа уехать к родителям.

— Москва, Женя. Это важно для твоей будущей карьеры.

— Я знаю.

Когда Женя и Арсений Юрьевич подошли к мужскому туалету, их чуть не сшиб дверью второкурсник-стиляга. Одет он был по самой последней моде: в спортивное трико, запраленное в белые носки (при таком сочетании вся одежда выше торса уже не заслуживает никакого внимания). Стрижка тоже не отставала от современных трендов — коротко выбритые виски резко переходили в длинную копну волос на макушке, собранную в самурайский хвостик.

— Прошу прощения, — извинился студент, обходя преподавателя.

— Это что за хер румяный? — провожая молодого человека взглядом, спросил Асагумов.

— Сеня, он нормальный парень.

— Нормальный? Почему тогда как педик ряженный?

— Он хипстер, скорее всего. Это субкультура такая.

Арсений Юрьевич достал из кармана пачку и вытянул две сигареты — себе и студентке. Сама Женя была против курения, но отказать Асагумову не могла — это была своего рода традиция еще со второго курса. Для нее еженедельная порция никотина в легких была лишь символической платой за дружбу с писателем.

— Бред. Не существует такого понятия, как «субкультура». Это все равно, что говорить — есть люди и полулюди. — Асагумов затянулся и выпустил клубок дыма. — Вот процесс курения — это самая что ни на есть культура.

— Как и картошка — тоже культура.

— Диаметр советских папирос был семь-шестьдесят два, — словно прослушав колкое замечание Жени, подметил Асагумов. — Чтобы в случае чего можно было быстро перевести производство на выпуск патронов.

— Слушай, Сень, а ты не подпишешь мне книгу? — доставая из сумки ручку и экземпляр «Искусства онтологии», спросила Женя.

— Давай сюда, — оставив сигарету в зубах, сказал Асагумов и потянулся за экземпляром собственного творения.

— А можно с личным обращением?

— Любимой Женечке от Арсения?

— Не мне.

— А кому? — спросил Арсений Юрьевич и с любопытством посмотрел в глаза девушке.

— Знакомому.

— У тебя стали появляться знакомые?

— Отстань. Напиши просто: «Феликсу Флейману от Арсения Юрьевича, дружески».

— Феликс Флейман? Так зовут твоего нового парня?

— Он мне не парень. Я же сказала, что так, знакомый. Твой фанат, между прочим.

Асагумов ухмыльнулся и стал коряво выводить на форзаце продиктованную Женей фразу.

— Что краснеешь тогда?

— Хочу и краснею.

— Ты влюбилась, что ли? — наклонившись почти вплотную к пылающему лицу Жени, спросил писатель.

— Не смешно уже.

— Я не сторонник того, чтобы лезть в твою личную жизнь с советами, но: будь горда — не влюбляйся. Уважающая себя девушка влюбляет в себя, но сама никогда не унижается до такого дурацкого чувства.

— Видимо, по этой же причине у тебя самого никакого нет, — саркастично подчеркнула Женя.

— Я тебя предупредил. Дальше будет только хуже.

— Ладно-ладно. Мне пора идти.

— Магистерскую писать?

— В театральную труппу поступать.

Асагумов оскорбился, но из любви к Жене только рассмеялся, словно она произнесла хорошую шутку.

— Жду готовую работу сегодня, до конца дня. Поняла?

— Поняла, — ответила девушка и грустная вышла из уборной.

Арсений Юрьевич все неправильно понял — Женя просила подписать книгу не потому, что влюбилась и хотела угодить едва ли знакомому ей парню, а просто из принципа, что она должна выполнить обещанное. Подсознательно может она и мечтала о продолжении общения с Флейманом, но не более того. Хотя и влюбиться скуки ради было бы неплохо.

Восстановив в памяти прошлонедельный маршрут, Женя медленно зашагала в сторону мастерской. Спешить девушке не хотелось — не по причине хорошей погоды, а в силу боязни, что ее выступление не понравится труппе. Единственное, что она смогла подготовить за несколько дней — это короткую хореографическую зарисовку, разученную еще в пору школьного увлечения бальными танцами.

Стоя на светофоре, Женя заметила знакомое лицо на противоположной стороне дороги. Это была маленькая рыженькая девушка из студенческого театра. Ее короткие, подстриженные в каре, волосы небрежно топорщились в разные стороны. Из раскрасневшихся глаз под круглой оправой очков неудержимо текли слезы. Слишком жаркий для весны пуховик с пышной расклешенной юбкой был весь забрызган грязью, а ниже подола виднелись разбитые в кровь колени.

«Упала, наверно, — собрав воедино картинку, подумала Женя. — Еще и плачет… Черт, а я даже не помню ее имени».

Загорелся зеленый сигнал светофора. Продолжая заливаться слезами, девушка так быстро проскочила мимо Жени, что та даже не успела никак отреагировать.

«Может догнать ее?» — промелькнула мысль в голове Жени, когда она уже пересекла по щиколотку затопленную дорогу и достигла противоположного берега тротуара. Зеленый тут же сменился красным, и расстояние между девушками стало сильно увеличиваться.

* * *

— Сейчас встретила на светофоре рыжую девушку из вашей труппы. Кажется, она была вся в слезах, — сообщила Женя Лиле тут же с порога.

— Соню? Не обращай на это внимание, — вздохнув, ответила руководитель труппы.

— Просто…

— Мы уже несколько месяцев эти сцены наблюдаем. Надоела уже. Лучше бы во время спектаклей так выкладывалась.

— Может у нее что-то серьезное случилось?

— Да кого там. Она от неразделенной любви страдает, к Петру.

— А Петр это?..

— Видишь того крупного, бородатого на диване? Это Петя. Приятно познакомиться.

— Точно.

— Он новенький, пришел к нам этой зимой. Соня на него сразу глаз положила. Я, конечно, понимаю, что красивый и все такое, но у него девушка вообще-то есть.

— В театре драма не только на сцене?

— Типа того. Хотя в чем-то он сам виноват — имел неосторожность как-то двояко ответить на ее признание. Оставил надежду. Вот сейчас и получает.

— Прискорбно.

— Ладно, не будем сплетничать. Ты проходи, садись на диван. Я принесу чаю.

В самой комнате сидело трое: собственно Петр, кудрявый парень в очках и девушка, кажется назвавшая себя в прошлый раз Кристиной. Молодые люди были явно настроены друг к другу враждебно — обменивались взаимными обвинениями и оскорблениями. Пришедшая уже к кульминации, Женя не поняла суть конфликта, но абсолютно точно догадалась, что он разгорелся после ухода Сони.

–… нахрена ты назвал ее «больной тварью»?

— А какое она право имела рыться в моем телефоне и читать переписку?

— Блин, да ты сам ей его дал.

— С чего ради?

— Таких ублюдков, как ты, вставляет унижение людей.

— Слишком много болтаешь, гад.

— За своим языком следи лучше.

— Эй, прекратили там быстро, — возмутилась Лиля, гневно крикнув прямо из кухни. — Соня сама во всем виновата. Ведет себя как блаженная.

— И ты, Лиля, его защищаешь? Да пошли вы, — психанул кудрявый парень и ушел в коридор.

— Дима, вернись, пожалуйста, — произнесла Кристина и отправилась следом за молодым человеком. Громко хлопнула входная дверь.

— Всем привет, как бы, — иронично поздоровалась Женя, когда в комнате никого не осталось, кроме Петра.

— Привет, — грустно ответил молодой человек, стыдливо отводя глаза в сторону окна. — Прости, что тебе пришлось это наблюдать.

— Ничего страшного. Я же в мастерской театра все-таки — была готова увидеть накал страстей.

— А ты?..

— Женя. Я приходила на прошлой неделе.

Конец ознакомительного фрагмента.