Дорога в никуда. Книга вторая

Виктор Елисеевич Дьяков, 2013

События, описываемые в первой книге романа-дилогии "Дорога в никуда", заканчиваются в 1935 году. Во второй происходит «скачок во времени» и читатель переносится в 1986 год, в начало перестройки. Героями романа становятся потомки героев первой книги и персонажи, к тем событиям отношения не имеющие. Дорога в никуда – это семидесятилетний экспериментальный исторический путь, измучивший весь советский народ. Мучились по воле политических авантюристов, сбивших страну с общечеловеческой «столбовой дороги» на экспериментальный «проселок» в попытке «встать впереди планеты всей», взвалить на нее тяжкое и неблагодарное бремя лидера человечества.

4

Тот инцидент произошел три недели назад, в начале октября. Совсем недавно прибывшие в дивизион молодые лейтенанты, выпускник военного училища Сушко и двухгодичник, выпускник Московского Энергетического Института Рябинин, обложившись схемами, сидели в ленинской комнате и занимались самоподготовкой. Они изучали устройство сложного радиотехнического узла из состава обслуживаемой ими техники. Вернее Рябинин помогал Сушко осилить схему. В войсках ПВО ни для кого не было секретом, что выпускники гражданских ВУЗов, не идя ни в какое сравнение со вчерашними курсантами военных училищ по общевойсковой подготовке, за редким исключением, значительно превосходили их в теории точных наук. Рябинин исключением не оказался, радиотехнические схемы «читал» как книги и быстро осваивал вверенную ему технику. Он в очередной раз доказывал, что МЭИ это фирма и на военной кафедре института офицеры-преподаватели, коим вместо войск посчастливилось туда попасть, честно отрабатывают московскую прописку.

В самый разгар занятий, когда лейтенанты уже «по уши» залезли в дебри изображенных на схемах радиоэлементов, в ленкомнату нарочито-небрежной походкой вошел каптер ефрейтор Гасымов. Этот солдат занимал в дивизионе особое место. Его призвали после окончания математического факультета одного из периферийных пединститутов Азербайджана. Среди призывников последних лет, где с каждым годом рос процент выходцев из Средней Азии и Закавказья, плохо, или вообще не владеющих русским языком, выпускники институтов, не имеющих военных кафедр, считались «золотым фондом» личного состава Советской Армии. Их, как правило, назначали на самые трудные и ответственные солдатские и сержантские должности по обслуживанию техники, где главную роль играла именно грамотность, образование. Но с Гасымовым получилась «осечка». Этот математик с высшим образованием не потянул должность оператора ЭВМ, рассчитанную на добросовестного выпускника средней школы. Не прижился он и в стартовой батарее, где требовались физическая сила и подвижность. Свою судьбу на время армейской службы Гасымов устроил, используя момент, когда Ратников находился в отпуске. Он сумел «убедить» замещающего Ратникова начальника штаба дивизиона майора Колодина перевести его на должность каптера. Что и было сделано, по слухам, не бесплатно. Из Азербайджана на адрес начальника штаба, будто бы приходила какая-то посылка. Так или иначе, Гасымов сел на «теплое» место. Справедливости ради надо отметить, что в каптерке он довольно быстро навел образцовый порядок, ибо до него там самолично хозяйствовал старшина дивизиона прапорщик Муканов…

Предки старшины до затопления Долины жили на левом, казахском берегу Иртыша. Но после того, как и их селения, кладбища и пастбища оказались под водой, перебрались подальше в глубь калбинского хребта, поближе к Чертовой Долине. Но туда, на высоту и скудные для разведения скота места поехали не все, некоторые перебрались на правый берег и осели в Новой Бухтарме и близлежащих деревнях, благо свободные квартиры имелись. Родители Муканова работали в совхозе у Танабаева, но он сам после срочной службы, поработав в совхозе совсем немного, предпочел пойти в прапорщики. Старшиной он являлся довольно требовательным, но грубым с подчиненными, мог поддерживать дисциплину в казарме, но имел недостаток свойственный многим казахам — патологическую безалаберность в хозяйственных вопросах. Каптеров Муканов тоже подбирал из соплеменников под стать себе, и на протяжении тех полутора лет, что он «старшинил», в каптерке «черт мог ногу сломать».

Ратников предпринял, было, попытку избавиться от такого старшины, но веских причин для его снятия не оказалось: Муканов не пил, с начальством держал себя вежливо, особенно предупредителен был с политработниками. Именно в политотделе полка Ратникову популярно объяснили, почему необходимо укреплять связь с коренным местным населением, как говорится, народ и армия едины. А хозяйственная жилка? Ну что ж, то дело наживное, на то он Ратников и командир, подчиненных воспитывать. Потому, увидев как Гасымов начал приводить в порядок вещевое имущество дивизиона сосредоточенное в каптерке, подполковник не стал препятствовать его нахождению на данной должности.

Ну, а в тот памятный день Гасымов пребывал в хорошем настроении, что побуждало его пообщаться. За год службы он немало поднаторел в деле «учения жизни» своих сослуживцев, солдат срочной службы. Теперь он, видимо, решил, что пришло время приняться и за молодых офицеров. Не спрашивая разрешения, каптер подсел к лейтенантам и бесцеремонно завел разговор. Сушко, видимо, и в училище не отличавшийся бойкостью, сейчас попав на «точку» вообще сник, засомневался в выборе жизненного пути. Рябинин, всего четыре месяца как в армии, тоже еще не «оперился» и терялся в сложных ситуациях. Не зная как реагировать на наглость каптера, лейтенанты молча, прервав занятия, слушали гасымовские поучения.

— Вот вы все учитесь, учитесь, а жизни совсем не знаете, — небрежно кивнул на разложенные схемы и инструкции каптер. — Чтобы хорошо жить ничего этого не надо знать. Вот я институт закончил, — а почти не ходил туда, мой старший брат тоже, а дипломы и он, и я получили. — Приняв настороженное внимание слушателей за проявление интереса, Гасымов продолжал. — Я еще не работал нигде, а у меня дома шестнадцать тысяч на книжке лежит. У брата сорок пять и «Волга» есть. У всех офицеров вместе на этом дивизионе столько нет, а может и во всем полку.

Насмешливая физиономия каптера при упоминания им «достатка» офицеров приняла откровенно презрительное выражение. Лицо Сушко тоже претерпело изменения, из растерянного превратилось в удивленное и даже промелькнуло подобие восхищения. Его, парня из малообеспеченной семьи, словесное жонглирование многими тысячами рублей впечатляло. Рябинин хмуро молчал, он понимал, что наглеца надо поставить на место, но не решался.

Уловив в глазах слушателей немой вопрос, Гасымов откровенно с удовольствием поведал историю возникновения семейного капитала:

— Брат от предприятия, где работает, в командировку в Сибирь каждый год поезжает, лес закупать. Там кому надо заплатит, бутылку поставит, столик в ресторане закажет и ему лишнего леса загрузят. А дома он эту излишку с помощью отца продает. Лес у нас дорогой, из рук рвут. За год наш семья имеет больше чем другие за жизнь. Я как на дембель пойду жениться буду. Мне дом брат купит, подарит, машину — отец. Вот как жить надо! А вы тут какие то плющки-финтифлющки разглядываете, — Гасымов презрительно ткнул пальцем в треугольные изображения диодов на близлежащей к нему схеме.

Войдя в раж, каптер не услышал, как кто-то неслышно подошел к полуоткрытой двери ленкомнаты, привлеченный его голосом, и невидимый, стоял за нею, слушая.

— Ну, вам то еще ничего, два года отслужите, в Москву вернетесь, а в Москве жить можно, — утешил каптер Рябинина. — А ваше дело совсем плохо, всю жизнь по таким вот «точкам» промучаетесь, — теперь он «обрадовал» совсем сникшего Сушко.

Фривольно закинув ногу на ногу, Гасымов достал пачку «БТ». Он всегда покупал самые дорогие сигареты, имеющиеся в дивизионном магазине, в то время как прочие курящие солдаты и большинство офицеров предпочитали дешевые «Астру», или «Приму». Но покурить ему на этот раз не пришлось.

— Убери сигарету, сука черножопая, и встань, когда с офицерами разговариваешь! — в дверях стоял старший лейтенант Малышев с лицом искаженным гримасой ненависти…

Старшему лейтенанту Николаю Малышеву исполнилось двадцать четыре года. Это был импульсивный, физически развитый парень. Гасымову всего на год меньше, но внешность он имел, так сказать, среднеазербайджанскую, то есть, внешность кавказца, но не кавказца-джигита, худощавого, резкого, взрывного, а кавказца рыночного торговца, мордатого, чрезмерно тяжелого в заду, неповоротливого, и в то же время хвастливо-наглого. Исходя из этого, у каптера не имелось шансов противостоять в физическом столкновении. Впрочем, он и не успел ничего сделать, кроме того, что вскочить, опрокинув стул на котором сидел… Буквально через две минуты каптер уже выползал из ленкомнаты на четвереньках, «освещая», себе путь быстро наливающимися синевой подбитыми глазами.

Все это, до мельчайших подробностей, замполит знал уже пару часов спустя, сопоставив показания «участников» и «свидетелей». Гасымов порывался жаловаться в Политотдел, ГЛАВПУР, министру обороны, и, что особенно подчеркивал, члену Политбюро Гейдару Алиеву. Пырков сначала сбил с него спесь, пугнув тем, что если дать делу официальный ход, то при расследовании всплывет и содержимое его «поучительных» фактически антисоветских высказываний, в которых он проповедовал личное обогащение посредством расхищения социалистической собственности. И это, ох как не понравится в вышестоящих политорганах и, вполне возможно, даже его высокопоставленному замляку в Политбюро ЦК КПСС. Более того, содержание его хвастливой болтовни может дойти (если послать соответствующее письмо) до его родных солнцеобильных мест, и там его родичам вполне может «непоздоровиться». В общем, это дело плавно спустили на тормозах, но чтобы каптер получил хоть какое-то моральное удовлетворение и не рвался жаловаться через голову дивизионного командования, Малышеву объявили «строгий выговор» за нетактичное поведение с младшим по званию, не упоминая ни рукоприкладства, ни оскорбления на национальной почве. Гасымову же, в свою очередь, дали понять, что прощают и слова его и попытку закурить в святом для любого советского военнослужащего месте…

Наконец, глубокая извилистая колея вывела автомобиль к конечной цели — впереди ясно обозначились огни «точки». Машина, словно чуя близкий конец своим мучениям, перестала «капризничать». Бросив взгляд на приближающийся военный городок, Ратников привычным хозяйским взглядом отметил недостаточное количество фонарных огней. «Одиннадцать… один не горит, завтра надо команду электрикам дать, лампу поменять», — автоматом работала мысль, приученная за последний десяток лет к постоянному беспокойству за этот небольшой островок человеческой жизни, в котором он являлся главным лицом, или, как говорили отдельные, не симпатизировавшие ему офицеры и их жены — царем-самодержцем.

Фары высветили из снежной темени железные ворота со звездой и небольшую постройку — караульное помещение. Водитель засигналил, замполит спросонья вздрогнул, через несколько секунд из «караулки» выбежал солдат с автоматом, на ходу застегивая шинель, открыл металлически лязгнувшие ворота. «Радиотехническая батарея в наряде», — вглядываясь в сощурившееся от света автомобильных фар лицо солдата, вновь механически отметил Ратников. «Посмотреть, как там у них в караулке?» — появилась, тут же подавленная неким чувством мысль. Это чувство, название которому: да пропади оно все пропадом, нет-нет да и навещало в последнее время подполковника, с частотой обратно-пропорциональной количеству остававшихся ему до увольнения в запас лет. Пока то чувство боролось с другим, что присуще любому человеку, приученному к дисциплине и носит название служебного долга… машина уже миновала ворота, проехала вдоль забора, отделявшего ДОСы от казармы, и остановилась напротив входа в казарму.