Последний бой

Виктор Егорщин, 2020

Сборник рассказов воронежского писателя Виктора Егорщина – это своего рода хроники трудного, но счастливого времени. Разноплановые произведения образуют единое целое: о повседневных и нехитрых событиях рассказано просто, честно, что вызывает полное доверие к автору и к его героям, над судьбами которых мы то смеёмся, то плачем. Перед нами современники – Батя и десантники, парапланеристы Николай и Сергей, пенсионер Степан Гаврилович, девушка Римма-Света и другие. Во многих внимательный читатель узнает себя. Их истории разные, но они заставляют пристальнее всмотреться в действительность, обнаружить что-то новое, взглянуть на мир под другим углом. Небольшие рассказы раскрывают секреты счастья, любви, ответственности, долга и чести.

Люцифер. Пьеса

Действующие лица:

Брежнев Леонид Ильич, Генеральный Секретарь

Шейнин Лев Романович, Начальник следственного отдела Прокуратуры СССР

Вышинский Андрей Януарьевич, Генеральный Прокурор СССР

Суслов Михаил Андреевич, Член политбюро ЦК КПСС

Каин, Сын Евы

Люцифер, Дьявол

Действие первое

Зал заседаний членов Политбюро. Длинный стол, обтянутый зелёным сукном, по краю стола полированная широкая планка карельской берёзы. За председательским столом в стене две двери. На стене портреты Сталина и Ленина. Приглашённые собираются. Места не расписаны — каждый стремится сесть ближе к председателю. Сели. Суслов, Вышинский, напротив — Шейнин. Каин постоял и тоже сел у дальней стороны стола.

— Вы бы постояли, молодой человек, — Вышинский поправил очки, дёрнул короткими усами и пристально посмотрел на Каина.

— Сидите, сидите, Каин. Недемократично как-то, Андрей Януарьевич, — не поднимая головы, сказал Суслов.

Каин, не зная, кого слушать, остался стоять.

Дверь в задней стене широко, но тихо распахнулась, вошёл Леонид Ильич. На нём тяжёлый светло-серый костюм. Две Звезды Героя золотом блестят на пиджаке.

— Здравствуйте, товарищи, — Брежнев поздоровался и грузно сел в председательское кресло. Он знал повестку сегодняшнего совещания, поэтому Каина он узнал сразу, — а он что как неприкаянный стоит? — пошутил Брежнев.

— Присядьте, Каин, присядьте, — сказал Суслов.

— Приглашённые собрались, товарищ Генеральный Секретарь, — Суслов близоруко осмотрел присутствующих, — нет только Люцифера.

— Он всегда здесь, больше скажу — он в нас, — Брежнев поправил очки на столе. — Начинайте, Лев Романович.

— По сути, нашим следственным отделом были изучены уже существующие документы. Место преступления (скажем, «место трагедии») мы не осматривали. По материалам, изложенным в разделе Бытие, глава 4, зафиксировано, что Каин, старший сын Евы, позвал Авеля, брата своего, в пустыню к жертвенному столу, «и принесли они в дар Господу каждый своё: Авель — ягнят-первородок, Каин плоды полей своих. Бог принял дар только Авеля». Каин, по документам «Бытия», рассердился на несправедливость и убил брата, за что сразу же был наказан изгнанием и вечным скитанием на земле.

Главным в доказательной базе содеянного, — продолжал Шейнин, — это признание самого Каина. Других подтверждающих фактов нет. Правда, дополнительно отмечу, что никого других, кроме Каина, там не было и, как я понимаю, быть не могло. Адам и Ева — родители Каина — были дома. Дочь — Ада, сестра Каина и Авеля и, к тому же жена Авеля, готовила вечернюю трапезу. Так что в поле они были вдвоём.

— Товарищ Генеральный Секретарь, — на переносице Вышинского собрались складки, — он, не он — вопросов быть не может. Каин убил брата. И признание, и мотив — всё это, а это главное, есть. Сейчас, я думаю, вопрос должен стоять следующий, достаточное ли наказание за содеянное. Товарищи, члены Комиссии, посудите сами — брат убивает брата. Какой социальный пример! А прецедент безнаказанности братоубийству.

— Да, сколько их полегло в гражданскую, тоже брат на брата.

— Не путайте, Михаил Андреевич, там завоевания революции на кону было, — Брежнев ещё раз потрогал свои очки. — Продолжайте, Андрей Януарьевич, — Брежневу тяжело давалось произношение отчества Вышинского, но называть его Генеральным прокурором не хотелось.

— Учитывая вышеизложенное, товарищи члены комиссии, предлагаю назначить высшую меру социальной защиты.

Каин, безучастно сидевший за столом, вдруг улыбнулся краешками глаз. Нет, даже не улыбнулся, а какая-то выразительная удовлетворённость мелькнула на его лице. Брата он ненавидел пуще прежнего, ненавидел людей и смертельно устал от этого. Жизнь отшельником на земле Нод, на востоке от Эдема, была просто невыносима. Никакой родительской радости не принесло и рождение сына Еноха. Единственное, что его отвлекало от дурных мыслей, — это строительство города, который Каин назвал именем сына своего — Енох.

Каин не знал, что такое «высшая мера социальной защиты», но душою чувствовал — это конец невыносимых мучений. Вот почему лицо Каина накрыло блаженство.

Шейнин, неотрывно наблюдавший за ним, успел это заметить.

— Так. Товарищи члены комиссии, найти изъян в выступлении Генерального прокурора нельзя. Только прошу вас обратить внимание на тот факт, что Каин рос, по сути, без родительского воспитания. Мы вот напрасно не пригласили Макаренко или Ушинского, — Суслов прижал карандашом какое-то слово на листе перед собой, будто боялся, что оно куда-то исчезнет, — думаю, что они тоже бы отметили это. А ещё это пагубное влияние Люцифера, — Суслов ещё раз осмотрел членов комиссии.

Тяжёлая штора закрытого окна вдруг парусом надулось, будто что-то большое и мягкое влетело через пуленепробиваемое стекло. В зале раздался голос, негромкий, но удивительно ясный, чистый. Звуки, слова спускались со всех стен, потолка, поднимались с пола:

— Позвольте не согласиться с вами, — Люцифер стоял за спиной Каина, положив ему руки на плечи, опустив грязного цвета крылья. — Никакого пагубного влияния не было. Да, мы часто и помногу разговаривали о несправедливости слов Божьих, о невозможности познать истину, следуя заветам Господним. Но подстрекать к убийству — помилуйте. Можете спросить у господина Байрона — он подробно описал мои беседы с Каином во время наших полётов по звёздной Галактике.

— Ты, сатанинское отродье, — Шейнин по привычке локтем левой руки нащупал кобуру. Пустая. Пистолет сдал при входе. — Прямо ангел небесный.

— Так оно и есть. Вы, Лев Романович, абсолютно правы. Только вот рода у меня нет — я Сатана, первый и единственный. И ангел я, это действительно, низвергнутый с небес. Не сошлись с Богом, как у вас говорят, по политическим мотивам. Но людям на земле я сатанинским началом, знаменем дерзости не был. Сами тянулись ко мне. Вот у вас на стене висят мои ученики. Межи не проведёшь — где кончаюсь я, и начинаются они. Храмы Божьи разрушили — ну это, как бы, моё учение. Но попов в подвалах стрелять — это самостоятельная работа.

Портрет Сталина качнулся, затем выпрямился:

— Не заседание комиссии, а какой-то пионерский кружок. Где Лаврентий? Ты, Люцифер, нас с собой равняешь. Время-то какое было?

— Для грехов и добродетели, Иосиф, время не меняется. Оно вообще не меняется, оно постоянно. Вот Каин подтвердит: мы Галактику облетели, а вернулись — вода ещё продолжала стекать из опрокинутого кувшина.

— Скажи, Люцифер, ведь творить зло затратнее, чем добро, Косыгин бы сказал, что инвестиций душевных больше требуется, — Суслов был доволен, что помянул товарища по партии.

— Понятия добра и зла философские.

Открылась главная дверь, вошёл фельдъегерь в чине полковника.

Фельдъегерь:

— Извините, товарищи, из МИДа передали, очевидно, Суслову. Сказали, что уже неделю у двери стоят.

Полковник протянул свёрток крайнему. Люцифер взял свёрток.

— Да, Михаил Андреевич, это вам. Калоши. Вы их на прошлой неделе забыли у двери. Громыко приказал к ним охрану приставить, — Люцифер протянул свёрток через весь стол.

— Спасибо, полковник, свободны.

Полковник вышел. К Брежневу подошла медсестра Нина Коровякова, что-то прошептала ему на ухо.

— Есть мнение, товарищи, сделать перерыв и вторую часть провести в Завидово.

— Нездоровится что-то, Леонид Ильич, да и сыро там, — Суслов просяще глянул на Брежнева.

— Едем, едем, Михаил Андреевич, у вас теперь калоши есть.

Все засуетились, вышли. Члены комиссии — в главную дверь. Леонид Ильич и Нина Александровна — в дверь за креслом председателя. За столом остался Каин. Рядом с ним — Люцифер.

— Мог ли ты представить, дорогой Каин, что судить тебя будут люди, погрязшие в бо́льшем грехе, чем ты? Да, кстати. Ты когда-нибудь видел меня в старой офицерской шинели или в фуражке с бородкой? Нет? Вот, пожалуйста, на стене мои портреты. Да, да — это я, Каин. Это мои портреты.

— Прекрати, Люцифер, прекрати. Меня за это убили, — портрет Сталина стал багровым.

— Ты жив, Иосиф. Вот, я перед тобой. Ты, Иосиф, это я, Дьявол. В тебе мне было легко. Эти, как ты их назвал, «пионеры», и сейчас думают, что я, поселившись в душах Колчака, Врангеля, Деникина, творил зло на земле. С ними у меня, Иосиф, не получилось, ты знаешь, что-то пошло не так. В Бога верили, в царя. Вот с Троцким, Свердловым, Блюхером, Тухачевским, Жуковым, с тобой — получилось. Со всеми понятно, ты боялся, что они мной станут. А Жукова ты зачем постоянно в клетке держал?

— Ты, Люцифер, просто Дьявол, а Жуков — Дьявол гениальный. Помнишь, взятие Берлина. Вот. Если бы Георгию было поручено строительство Днепрогэса, то турбины вращала не вода днепровская, а кровь строителей. Поэтому и приходилось его за воротник держать. Выключи свет, Люцифер, — устал я.

Портрет Сталина принял прежние коричневатые тона.

Брежнев через свой кабинет прошёл в комнату отдыха. Проходя мимо своего стола, он закрыл красную папку с документами. Пиджак повесил на спинку кресла. Два солнечных зайчика от Звёзд Героя забегали по стене и остановились. Нина Александровна поправила подушку под головой Леонида Ильича. Из тумбочки достала пузырьки с лекарствами, из каждого взяла по одной пилюле, положила в неглубокую чашку, задумалась, вынула из кармана халата ещё таблетку — положила туда же.

Брежнев спал. Во сне ему медленными картинками вспоминалась война. Как он дважды в группе сопровождения представителей штаба фронта посещал Малую землю. А когда начинала действовать таблетка из Нининого халата — в мутнеющем сознании рисовалось и то, чего не было, а было написано группой военных писателей. Брежнев искренне в это верил, а во сне — так и красочно представлял.

Второе посещение Малой земли было отмечено тем, что взрывом снаряда его контузило и сбросило в воду залива. Матросы сейнера «Рица» его спасли.

Во сне Леонид Ильич видел это со стороны. Его высоко подбрасывает взрывной волной, он беспорядочно кувыркается, но стремится перейти в управляемый полёт. В какой-то момент рядом с собой видит летящего Люцифера. Генеральская шинель на нём расстёгнута, серо-грязные крылья распущены. Брежневу всё хочется постичь, что больше помогает лететь Люциферу — полы шинели или крылья. То вдруг узнаёт в нём генерала Давида Ортенберга. То Лазаря Кагановича. И тот, и другой влияли на его военную карьеру в 18 армии.

— Вам, дорогой Лазарь Моисеевич, мой горячий фронтовой привет… Работаю начальником политотдела 18-й армии… Не забыл всех ваших указаний, — во сне, но уже просыпаясь, вслух говорит Брежнев.

Нина не прислушивается. Ей неинтересно:

— Вставай, Лёня, пора, все собрались уже.

— Присядь ко мне, — Брежнев открыл глаза, уткнулся подбородком в её тугую грудь, — ты с нами поедешь.

Действие второе. Завидово.

Кругом тяжёлый, посеревший снег, дороги и тропинки между домами вычищены. Возле постройки с поленницей дров у стены — егерь. На длинном, добротно сбитом столе — разделанный кабан. Порубленные и завёрнутые в чистую ткань куски предназначаются гостям. Первым приехал Брежнев с Ниной Александровной. Затем остальные на своих машинах: Косыгин и Пётр Андреевич Столыпин долго не выходят из машины, о чём-то темпераментно разговаривают. Юрий Владимирович приехал с Берией. Вышинский и Шейнин приехали на одной машине. Шейнин за рулём, рядом — Вышинский, Каин — на заднем сидении. Суслов вышел из машины один.

— Алексей Николаевич, вот вы не умеете делать ложки, притом очень хотите. Я так думаю, вы идёте к ложкорезу и внимательно смотрите все его операции — учитесь. Так какого чёрта вам далась эта коллективизация. Вы наверняка изучали опыт 906–910 годов. Сельские общины не получились, принесли только упадок. Только прямая собственность крестьян поднимала сельское хозяйство. Нет, вы опять на те же грабли, — разбитый пулей Багрова крест святого Владимира на груди Столыпина задрожал. Из пулевого отверстия показалась капелька крови.

— Им, Пётр Аркадьевич, нестерпимо хотелось положить учение Ленина в жизнь, — Люцифер сидел на крыше автомобиля, крылья его свисали по обе стороны открытых дверей. — К тому времени у них нагрелась вода в пулемётах, а как хотелось длинными очередями по умирающему крестьянству.

— Ну, согласитесь, Пётр Аркадьевич, насколько идеологически красивее выглядел бы труд коллективного хозяйства. Просто песня!

— Реквием, Алексей Николаевич, реквием. А промышленность, но это уже не при нас, позже. Вы же своим импортом по рукам производителю бьёте. А мы — санкции на ввоз. Не Европа, заметь, мы вводили жёсткие санкции, — Столыпин распалялся всё сильнее. — И у нас были свои Чубайсы и Гайдары, и тоже близко ко двору были.

— Вы, Пётр Аркадьевич, тоже не ангелок, кровушки достаточно пролито было, — Косыгин поправил галстук.

— Да, в год полторы тысячи человек к высшей мере приговаривали. Это говорит о том, что в условиях дикого напора терроризма приходилось проводить реформы, а ты подчёркиваешь правительственную или мою кровожадность? Вам нужны великие потрясения — нам нужна Великая Россия!

— К столу, дорогой Алексей Николаевич, а то Суслову без вас скучно, — Брежнев рукой показал на пустое место рядом с Сусловым.

Люцифер со Столыпиным не уходили, а медленно растворялись в надвигающихся сумерках.

— Тяжёлый вы человек, Пётр Аркадьевич, как мне было невозможно с вами и как легко с ними, — Люцифер повернулся к столу. Столыпин промолчал.

Стол без ресторанного изыска накрыт богато. В больших белых, без рисунка фарфоровых чашках отдельно — жареное на костре и варёное мясо оленя, посередине — большая горка овощей. Хлеб. Егерь колготится у кирпичного мангала. В рюмках — водка. Рядом с Брежневым — Нина Александровна, вполоборота к столу, как бы и не за столом.

— Михаил Андреевич, зачни-ка тостом, мясо на ветру стынет, — Брежнев взял рюмку.

— Товарищи, я предлагаю выпить за здоровье нашего Генерального Секретаря, неутомимого борца в деле строительства социализма.

Брежнев, не дожидаясь конца тоста, выпивает. Выпивают остальные. Молча, закусывают. Налили.

— Я предлагаю выпить за удачную охоту, за прекрасного следопыта и замечательного стрелка, — Косыгин неудобно встал, ему мешала длинная лавка (это не стул, не отодвинешь). Алексей Николаевич не любил охоту, но часто принимал в ней участие. Терпеливо стоял на номерах. Но стрелять почти не стрелял, да и зверь редко выходил в сектор его выстрела — не везло. А Брежнева он отмечал как настоящего охотника. Как «правильного» — любили говорить егеря.

— И этот выстрел был просто удивительный, шагов за сто пятьдесят и в голову. Просто поражаюсь, — Егерь принёс горячие, с костра, куски мяса.

Брежнев хотел было отнекиваться — не он добыл этого оленя.

Стрелять он тоже давно не стрелял. Руки плохо держали штуцер. Оптическим прицелом разбивал либо глаз, либо щёку. Врачам подолгу приходилось маскировать его синяки и ссадины.

— Давайте закончим с Каином, выпьем подарочного рома — Фидель ящик семилетнего Habana Club в последний раз оставил — и в баньку.

— Кто может что-то толковое сказать по этому вопросу, — Брежнев посмотрел в сторону Вышинского и Шейнина.

Вышинский поставил рюмку на стол, собирается встать, отличает деловую речь от тоста.

— Шейнин, пожалуйста, вы. Только короче, — заключает Брежнев.

— Лучше всего разъяснил бы нам философ Платон, но не думаю, что у него получилось короче.

— Не умничайте, Лев Романович, — перебил его Брежнев, — продолжайте.

— В своих молитвах и жертвах Господу Каин отличался заметной неискренностью, Бог гневался и посылал новые и новые испытания. На этот раз тоже — чтобы понять, насколько лоялен Каин к Божественному Началу. Он демонстративно отвергает дары Каина, а принимает дары Авеля. Этим приёмом пользовались и потом. Например, Сталин, чтобы определить безоговорочную преданность своих товарищей по партии, брал и сажал их жён в тюрьмы, других расстреливал. Но, вернёмся. Неукротимая ярость овладела Каином, и он ударил Авеля посохом. От полученной травмы Авель скончался.

Теперь, товарищи, было ли убийство умышленным? Скажу, нет. Ни что такое жизнь, ни что такое смерть, первым людям земли было неизвестно. А было их всего — Адам, Ева и дети их, Каин и Авель. Смерти как биологического прекращения жизни Каин не хотел, да и не мог хотеть. А ударил, да, во гневе.

Бог дал Каину возможность покаяться, спросил: «Где Авель, брат твой?» На что Каин дерзко, но искренне, ответил: «Не знаю, разве я сторож брату моему?» Всё это я говорю по материалам книги Моисея «Бытие», глава 4.

Каин, товарищи, — продолжал Шейнин, — не мог оценить случившееся как убийство, как смерть. И на основании этого, товарищи, предлагаю — считать наказание Каину достаточным и справедливым. Не будем же мы, товарищи, ставить под сомнение деяния Господни, — аккуратно, не толкая соседей, сел.

Суслов опять засуетился, намереваясь взять слово.

— На том и закончим, товарищи, есть мнение согласиться с товарищем Шейниным. А вы, товарищ Суслов, лучше постарайтесь предстоящий мартовский пленум по сельскому хозяйству привязать к моей книге «Целина», а то мы Библию лучше цитируем, чем мои книги.

Конец ознакомительного фрагмента.