Буковки

Виктор Доминик Венцель, 2020

Виктор Доминик Венцель – знаменитый немецкий писатель, столкнувшийся на изломе жизни с фатальным творческим кризисом. В попытках обрести вдохновение он бросается в крайности, балансируя на грани между гениальностью и безумием. Результатом этого становится невозможность отделить реальный мир от мира воображаемого, что неизбежно ведет к трагедии. Последним отчаянным шагом будет создание новой книги, которую он считает венцом своего творения. Виктор осознает безграничную власть над персонажами последнего произведения, но так ли прост будет удел Бога в собственном разрушенном литературном мире?

Глава 4

Если верить научным исследованиям, то риск смертности, среди лиц, страдающих шизофренией в два-три раза выше, чем у всего остального населения земли в целом. Эта смертность связана не с проблемой психики, а с сопутствующими заболеваниями, такими как, сердечнососудистая недостаточность, банальный обмен веществ в организме или инфекционное вмешательство.

В среднем, от этого заболевания страдают свыше двадцати миллионов человек, хотя шизофрения встречается гораздо реже прочих проблем психики. Это значит, что некоторые люди могут доживать в фантазиях весь свой долгий или краткий век, хотя наука еще не выявила ни одного фактора, способствующего возникновению шизофрении. В больницах ведется устранение симптоматики, а не корня проблем.

А здесь борьба с шизофренией ведется только по средствам зеленого чая. Ненавистного зеленого чая, которого набралось на столе уже три кружки.

— Меня зовут Бретта, — голос моей новой знакомой теперь звучит ярко и красочно, как солнечные лучи в апреле, — Бретта Шенк. Я фотограф.

— Мое имя тебе уже известно, как я понимаю…

— Кто же в городе Глёкнер не знает выдающегося писателя Виктора Венцеля с его романом «Остров Чудес», — она горько усмехается, кивая головой на выключенный телевизор, — На всех главных каналах одно. Хочешь взглянуть?

Не дожидаясь ответа, Бретта щелкает пультом. Экран мягко озаряется розовым цветом. На нем проступает немая статичная картинка. Моя фотография в полупрофиль, а рядом стопка книг, одна из которых поставлена на ребро. Надпись рядом гласит «Бестселлер номер один! «Остров Чудес» Виктора Венцеля уже в магазинах!» Ниже, там, где должен был находиться номер телефона для удаленного заказа, значилась очередная мешанина из букв. Ничего осмысленного.

— И это все? — спрашиваю я скептически, — Больше ничего нет?

— Другого не придумали, — хмуро говорит Бретта, — Можешь потом полистать каналы. Или очередной белый шум, или твоя реклама.

— Бред какой-то, — отмахиваюсь я, — Я рад, что я звезда первой величины, но теперь, помоги мне разобраться. Расскажи.

— Рассказать просто. Поверить будет гораздо сложнее.

— Я попытаюсь. Начинай.

Бретта кашлянула, потянулась к плащу, вытащила пачку сигарет и спички. Подкурила, посмотрела на меня в упор.

— Послушай, Виктор, и ответь мне, как писатель. Или, как обычный человек. Кем является автор произведения для персонажей своей книги? Нет, не отнекивайся. Отвечай. Это самый простой способ до тебя достучаться.

— Если проводить самую простую аналогию — то, режиссером. Или постановщиком. Кукловодом. Не знаю, как выразиться конкретнее.

— Бери выше, не скромничай.

— Хм, Богом?

— Так будет правильнее, — кивает Бретта в ответ, протягивая мне свою пачку, — Кури. От рака легких здесь не умирают. Так вот, этот вышеупомянутый автор создает людей-персонажей, переносит их в выдуманный мир-сцену, связывает их нитками-отношениями, чтобы разыграть пьесу до самого конца. От первого до последнего акта, правильно?

— Витиевато, но верно. Продолжай, я тебя слушаю.

— А что бывает тогда, когда Бог бросает свое творение только начав его создание?

— Хм. Ничего. Нет произведения — нет идей. Книга не заканчивается одним словом.

— Именно. Если все сводится только к началу и первым зарисовкам, то нет никакого продолжения сюжета. Нет развития. И нет смысла. Но давай слегка усложним задачу. Положим, этот Бог, писатель, большой шутник и извращенец придумал, хоть и сам того не ведая новый механизм вселенной.

— Ты меня опять пугаешь. Нельзя ли конкретнее и проще?

— Смотри. Бог создает вселенную, а в ней другого Бога, чтобы тот создал вселенную себе. Тот порождает третьего, тот четвертого и так дальше, и так дальше до бесконечности, понимаешь? Так же и автор, который пишет книгу про писателя, который пишет книгу, в которой главный герой — писатель, он пишет…

— Хватит. Остановись-ка. Я до сих пор не понимаю, к чему ты ведешь, — говорю я осторожно. Что-то от этих разъяснений становится совсем не по себе.

— Прошлый Виктор Венцель был намного сообразительнее, — устало произносит Бретта, стряхивая пепел на пол, — Видимо, с каждым новым перепечатыванием теряется все большая и большая часть. Ладно, давай еще проще. Ты и я — персонажи книги. Даже хуже. Ты и я — персонажи черновика. И даже не оригинала. А восьмой или девятой недокопии. Ну что, так тебе проще?

В гнетущей тишине я видел, как светится красным уголек ее сигареты. Где-то на кухне настырно протекал кран. Я пытался найти слова, но снова увязал в них, как в топком болоте. Тысячи мыслей метались в голове сплошным потоком, таким быстрым, что я не мог сосредоточиться и вырвать из этой мешанины хотя бы одну.

— Бред, — изрек я наконец, — Полная чушь.

— В прошлый раз ты сказал, что я сумасшедшая сука, — заметила Бретта, потушив сигарету о край стола, — Часть твоего хамства ушла вместе с перепечаткой. Хоть это радует. А теперь, послушай меня. И слушай внимательно, потому что от этого зависит почти все в Обскуре.

Много-много лет назад, на планете Земля, может быть в этом самом городе под названием Глёкнер, жил один писатель. Никто из нас не знает его настоящего имени, но мы называем его Прим. Да-да, как в фехтовании называют первую позицию, как используют обозначение в математике. Бог, Прим, какая разница. Это одно и то же.

Так вот, Прим был бездарью и алкоголиком. Может быть, в далеком прошлом он писал великие шедевры, но когда его идеи закончились, он столкнулся с творческим кризисом и боязнью белого листа. Как говорили те, кто был до нас, он долго пытался удивить своих читателей чем-то новым, еще не виданным. И однажды он занялся одной книгой, которая так и не получила названия. Хотя нет, мы придумали ей имя — Obscure. Обскура. Понимаешь, как иногда может зарождаться новая религия?

Прим пристрастился к выпивке. Это раскрывало его сознание и позволяло справиться со страхами, как я слышала. Да ты и сам должен знать, правда? Итак, Прим начал писать книгу о неком именитом писателе по имени Виктор Венцель. Этот Виктор тоже владел пером и работал над безымянной книгой. Прославился благодаря своей драме… Думаю, название сам угадаешь? Но проблема в том, что и он получил в наследство от своего литературного отца творческий кризис и ту же самую фобию. Видишь ли, вся проблема в том, что Прим писал свою биографию. И так получилось, что именно ты стал его альтер-эго. Понимаешь, в чем дело…

— Прекрати, — цежу я одно словно, — Прекрати…

— Рада бы, да это входит в мои обязанности, дорогой. Иногда, мне хочется думать, что ты — Данте, а я — твой Вергилий, который ведет тебя по кругам ада. Это лучше, чем быть просто полузабытым очерком, рожденным каким-то неудачником-графоманом, — голос Бретты теперь отдает металлом, — Но дай мне договорить. Те, кто был до нас, говорили, что Обскура была почти закончена. Приму оставалось только дописать финал.

Но Прим забросил книгу. Может, нашел идею получше. А может, просто забыл про нее. Так или иначе, но Прима не стало. История оказалась незаконченной, и в нашем мире, который он создал, остался изрядный пустой кусок…

Она спешно закурила еще одну сигарету, вновь посмотрела на меня. В глазах ее опять стояли слезы.

— Ирония в том, что первый Виктор, из оригинального черновика, возомнил себя Примом, и перепечатал эту историю, создав болезненную копию. Он старался исправить ошибки автора, но вышло так, что совершил их еще больше. И тогда у нашего города Глёкнера стало не хватать еще одной части. И нескольких персонажей, хоть и не ключевых, но все таки. Потом за дело взялся следующий Виктор. Он почти довел рукопись до ума, но ему взбрело в голову переиначить изначальный сюжет, подарить счастье всем жаждущим… Он не знал, что сюжет нарушать нельзя. И тогда, от нашего города осталась только половина. А из Обскуры только часть. Четвертый Виктор так и не поборол свой страх белого листа. После его перепечатки наш мир больше не подлежит воссоединению, а изначальный сюжет книги уже забыт.

— А какой я… Какой я Виктор по счету?

— Восьмой. Или девятый. После твоего предшественника осталось не больше трех улиц и пара-тройка зданий. И не больше пяти персонажей.

— А как же моя жена… Я ведь помню Хеллу! Я ведь помню нашу жизнь, наш дом…

— Перепечатка сохраняет память. Тебе уж точно. Не было бы тебя — не было бы и книги. Если тебе так будет проще, Хелла была только в оригинале Обскуры. Первый Виктор решил избавиться от нее, но сохранил в памяти следующих себя любовь и привычку. Жестоко, согласна. Жестоко поступили со всеми, мой дорогой. Все предыдущие Викторы перепечатывали меня так, чтобы я не могла забыть всего, что происходило раньше. Я как хранительница знаний в этом мертвом городе. Все остальные, хоть раз, но менялись.

— Но люди на улицах… Я их видел!

— Это не люди, — вздыхает Бретта, переводя взгляд на дождь за окном, — Это упоминания автора. К примеру, написал Прим, что на улице прошел человек, но не раскрыл его, не описал толком, и на наших улицах появился тот, кого ты видел в окне. Мы их зовем контурами. Или очерками. Они разные бывают. Есть точные копии людей, даже разумные. А есть… впрочем, лучше не будем об этом. Но на будущее запомни — эти твари опасны. Лучше к ним не подходить. Все здесь существует только потому, что последний Виктор это успел написать. Вот и приходится довольствоваться зеленым чаем, да сигаретами. Хоть этого в избытке. В прошлом черновике Виктор упомянул алкоголь. Но какой не уточнил. Открываешь бутылку, а там — буквы.

— Буквы в бутылке? — спрашиваю я, почти по слогам, — Буквы в бутылке?

— Тебя только это удивляет? — спросила Бретта возмущенно, — Тебя не смущает, что мы лишены даже нормального хода времени, скачем из прошлого в будущее и наоборот. Не знаем, что уже произошло, а что только будет. И все в этих буквах. Или ты думаешь, что в нашем мире все состоит из плоти, крови, камня и кости?

— Нет, но буквы…

— Ты же видел светофор на углу? Или часы в кармане пальто? Да, трое до тебя показывали мне эту штуку. «Re» вместо цифр и стрелок. Тут хоть смысл есть, послание тебе от самого себя. Это сокращение от слова Reply. Указывает на то, что письмо является ответом на предыдущее, с этой же темой. Все связано с буквами, все из них состоит! А из чего, как ты думаешь, может быть создан книжный мир, и вся книжная вселенная?

— В прошлый раз я сказал, что ты сумасшедшая сука, Бретта, — хрипло говорю я, задыхаясь от злости, — И сейчас я скажу, что ты…

На прекрасном лице девушки мелькает зловещая улыбка.

— Если я за что-то и благодарна тем, кто был до тебя, Виктор, так это за то, что они никогда не забывали перепечатывать мои шрамы, — произносит она тихо. Ее руки ловко разматывают шарф на шее быстрыми точными движениями. Это происходит так стремительно, что я не успеваю ее остановить.

— Смотри же! — возглашает она почти триумфально.

Горло девушки распорото, словно ножом мясника. Крови давно уже нет, но разрез вгоняет в ужас. Вместо шрама — только ряды беспрестанно сменяющихся черных букв, выскакивающих одни за другими. Гласные, согласные, они мелькают так быстро, что я не могу их разглядеть. Только одно слово, точно посредине остается неизменным. Шрифт выбран крупный. Напечатан… нет, вбит, прямо в центре чудовищной раны. Одно короткое слово.

— Боль, — читаю я едва слышно.

Бретта завязывает шарф, закуривает сигарету, несколько мгновений смотрит в окно, после снова оборачивается ко мне. Она опять улыбается.

— Раз наш разговор так затянулся, может, выпьем еще зеленого чаю?