В пламени (Избранные новеллы)

Виктор Гребенюк

Виктор Гребенюк, член Союза христианских писателей Украины, – автор, в частности, двух сборников малой прозы: «Тетрамерон», «„Эффект Вертера“ и другие новеллы». На украинском оба опубликованы в Мультимедийном издательстве Стрельбицкого. Из этих книг писатель перевел сорок произведений, составляющих, по его мнению, больший интерес для русскоязычных читателей, особенно вне Украины. Это короткие динамичные рассказы, яркие, жизненные и поучительные, расположенные в хронологическом порядке – от Первой мировой до наших дней.

Рецидивист

«Никогда. Больше никогда. Обещаю Богу перед тобой, владыко», — с искренним чувством сказал медвежатник Азарт.

«Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Азарие, вся согрешения твоя…», — изрек как положено владыка Игнатий.

Странно и удивительно звучали слова исповеди под низенькими сводами далекого северного монастыря, где теперь безбожники устроили концлагерь. Странно и удивительно, потому что один узник исповедовал другого. Один — архиепископ, которого упекли сюда, потому что не сотрудничал с властями, другой — преступник, взламывающий сейфы. Он во второй раз за свою долгую уголовную жизнь попался и «мотал срок» вместе с политическими.

«Когда исповедовался последний раз?» — спросил его владыка. Последний раз Азарт исповедовался, когда мотал срок в прошлый раз, еще при царе, в тюремной часовне, потому что так следовало, потому что перед Пасхой все острожники должны были исповедаться.

Но теперь — всё иначе. Азарта несколько ночей мучили тяжелые сновидения: будто падает на него всё, что когда украл, падает, падает без конца, он уже весь покрыт тем красочным, ярким хламом, сыплются деньги, сыплются бриллианты, он уже задыхается, а гора всё больше и больше, он кричит, вопит за помощью, но его крик сразу гаснет в той куче драгоценного лохмотья и драгоценного лома. И каждый раз, когда чувствовал, что вот-вот умрет, задохнувшись, доносится откуда-то голос: «Есть надежда. Кайся!»

Потому-то Азарт решил попросить владыку Игнатия об исповеди. Завтра Пасха, так тем лучше. Владыка не имел ни облачения, ни креста, однако отвел Азарта в угол каземата и исповедал. Произошла, правда, забавная заминка. Когда исповедник спросил: «Как твое имя?», кающийся сгоряча ответил: «Азарт». — «Как-как?» — удивился владыка. — «Азарт… То бишь… Азарий». Он так давно не слышал своего имени, только кличку, что и сам не раз забывал, с каким именем его крестили.

Архиерей исповедал, но не причастил. Не было ни чаши, ни вина, ни хлеба. Однако все это должно было быть. Вскоре.

Владыка Игнатий несколько раз искренне просил начальника лагеря, а вся христобратия ревностно молилась, чтобы раз, один-единственный раз — на Пасху — им выдали и чашу, и хоругви, и кресты, которые берегутся в хранилище лагеря как музейные ценности, и открыли церковь — один-единственный разок! — и позволили отслужить всенощную, а всем желающим заключенным принять участие. И, наверное, такой искренней была молитва владыки, и такой ревностной — христобратии, а еще, наверное, какие-то тонкости политического момента, что всё это им вконце-концов разрешили. Теперь владыка Игнатий, и несколько священников всех рангов, да несколько диаконов, и немалый хор обсуждали детали такой необычной пасхальной всенощной — на далекой окраине безбожного государства, где веют метели и не отступают морозы.

Азарт блаженно растянулся сбоку и на душе было так празднично убрано, подметено, вымыто. И как-то аж немного пусто в голове, как бывает порой от глотка лёгонького хмельного. Он сладко представлял себе этот крестный ход вокруг церкви посреди лагеря, как не раз с отцом ходил еще подростком: рассекает темноту фонарь впереди, колышутся хоругви, «Воскресение Твое, Христе Боже…» поет вслед за батюшкой вся процессия, и хорошо так!.. Право, и на этот раз будет хорошо, еще даже лучше, ведь какая же это великая Божия милость на них: пасхальную всенощную позволили красные комиссары, и не где-нибудь — в лагере. А на той всенощной владыка причастит его, прощённого, и уже не будут мучить его злые сны, и вообще — больше никогда, никогда… Завязал.

Обсудили, что должны были обсудить, и пошли в хранилище по все, чего просили и что им пообещали. Вскоре вернулись с радостным гомоном: таки не обманул начальник лагеря, слава Тебе, Господи! Будет, будет, будет у них пасхальная служба! Вернулись с несколькими мешками «музейных экспонатов»: здесь вот и фонарь, и чаша для причастия, здесь, посмотрите, братья, и хоругви, и…

— Владыко, а где же ризы??

Смолк вдруг радостный гул.

— Где ризы, владыко?

Риз не было. Перетрясли еще раз всё — нет.

— Владыко?

Архиепископ Игнатий сел и заплакал. Да… Да… Он сам во всем виноват: он сказал начальнику лагеря обо всем — и про фонарь, и про хоругви, и про потир, и про антиминс, тот записывал за ним следом, а сказать про ризы — забыл. Какое ж богослужение без риз, тем более на Пасху?…

Владыка всхлипывал, а все надломленно молчали.

Наконец кто-то робко:

— Авось, еще раз пойти… попросить?…

Нет, тщетно и надеяться. Во второй раз они нас не послушают. Да и разошлись они уже все: и начальник, и зам — осталась только охрана.

Что ж, не судьба…

Никто из опечаленной братии не заметил, как с каземата выскользнул Азарт.

Так же тихо через какое-то не очень долгое время он появился перед ними — и высыпал мешок красных парчовых риз.