Фаталист

Виктор Глебов, 2017

Смерть идет за ним по пятам. Призраки прошлого терзают его, демоны настоящего – боятся. А он сам страшится темных углов и лестниц… Бывшие друзья желают ему скорейшей погибели. Бывшие возлюбленные мостят для него дорогу в Ад. И он уже давно готов ступить за грань… Твари из бездны, ожившие мертвецы, маньяки, культисты и привидения – никто и ничто не способно поколебать его хладнокровного цинизма. Грубый, презирающий всё и вся, – он один способен погрузиться в пучину кровавого безумия и распутать клубок интриг… Потому что, несмотря на дурной характер и сомнительную репутацию, он все равно герой. Герой своего времени. Печорин…

Глава 3,

в которой демонстрируется виртуозное владение эспадроном

Дмитрий Георгиевич Вахлюев располагался в левом крыле: с одной стороны, рядом с градоначальником, а с другой — так, чтобы лишний раз глаза не мозолить. Был, значит, не так уж и глуп. По крайней мере, балансировать умел, а это свидетельство если не великого ума, то уж, во всяком случае, сообразительности. И хорошо развитого инстинкта самосохранения, — добавил про себя Григорий Александрович, шагая по коридору.

Перед дверью кабинета стояли и сидели человек пять разного звания. Знакомый уже Печорину околоточный что-то им негромко, но выразительно выговаривал, однако при виде Григория Александровича тут же замолк и, развернувшись на каблуках, скрылся в кабинете Вахлюева.

Просители дружно уставились на человека, произведшего на полицейского столь мгновенный эффект, но Григорий Александрович этим нисколько не смутился: пройдя мимо, он толкнул дверь и остановился на пороге, оглядывая помещение с большим, завешенным шторами окном и казенной обстановкой. На хозяина кабинета он нарочно пока не глядел. Когда же, наконец, остановил взгляд на полицеймейстере, тот стоял за столом, слегка наклонив голову, и пристально рассматривал непрошеного гостя. В глазах Вахлюева бегали едва заметные искорки, свидетельствовавшие, как немедленно подумал Григорий Александрович, о том, что начальник местной полиции далеко не так сильно обделен умом и фантазией, как представляется Михаилу Семеновичу. С этим гусем, пожалуй, надо держать ухо востро!

— Позвольте представиться, — проговорил негромко Григорий Александрович, делая шаг вперед и прикрывая за собой дверь.

— Ну, представьтесь, раз уж вошли, — ответил полицеймейстер и сел в кресло. — Ступай пока, — кивнул он околоточному, и тот поспешно выскользнул в приемную, украдкой глянув на дерзкого господина, который стоял со скучающим видом возле большой карты Кавказа, висевшей на левой от входа стене.

— Григорий Александрович, — отрекомендовался Печорин. — Михаил Семенович поручил мне деликатное дело, до сих пор находившееся в вашем… ведении.

— Вот как?! — Вахлюев усмехнулся, но не злобно, а как-то даже весело. — Стало быть, больше не находится?

— Не совсем. Вы, разумеется, продолжите расследование, но работать мы будем вместе.

Вахлюев кивнул и снова усмехнулся.

На вид ему было лет сорок. Черноволосый, с подкрученными кавалерийскими усиками, он смотрелся в мундире так, словно родился, чтобы служить. Этакий бравый вояка, не мыслящий своей жизни без команд, атак и марш-бросков. Каково ему было здесь, на курорте, где до сих пор царили тишь да гладь? С другой стороны, почему продолжал сидеть на этой скучной должности? Значит, она его устраивала, и не надо было ему никаких сражений да построений?

— Мне… сообщили, — сказал Вахлюев неопределенно. — Что ж, если Михаилу Семеновичу охота, пусть. Я вам, сударь, препятствий чинить не буду.

«Понимай: помогать — тоже», — подумал на это Григорий Александрович, однако оценил, что полицеймейстер, по крайней мере внешне, отреагировал спокойно. Хотя чего ж ему переживать? Если другой дело сделает, от него не сильно убудет. А если обремизится, так и с полицеймейстера спрос небольшой. Очень удобно.

— Да вы садитесь, — предложил, словно спохватившись, Вахлюев и указал на стул.

— Благодарю. — Григорий Александрович расположился возле окна, из которого пахло розами (вокруг администрации росли пышные кусты). — Для начала мне бы хотелось войти в курс дела хотя бы в общих чертах. Если, конечно, вы сейчас ничем не заняты.

— Прямо сейчас — нет, — благодушно откликнулся Вахлюев. — Вот только разве вас в общих чертах Михал Семеныч не… ознакомил? — Его глаза пытливо уставились на посетителя.

— Мне известно только, — спокойно ответил Григорий Александрович, — что убиты две женщины дворянского звания.

— Изрублены, — кивнул Вахлюев и побарабанил короткими пальцами по обтянутой зеленым сукном столешнице. — Шашкой! Практически на куски.

— Неужели? — Григорий Александрович чуть изогнул черную бровь. — Что, с большой силой?

— Тут сила не требуется, — наставительно ответил полицеймейстер. — А надобно уметь. Вы же, впрочем, сами офицер, — Вахлюев замолчал, закончив фразу почти вопросительной интонацией.

— Офицер, — кивнул Григорий Александрович, поигрывая перчатками из тончайшей желтой лайки. — Впрочем, я как-то больше из пистолета.

— Напрасно эспадроном пренебрегаете, — покачал головой полицеймейстер. — Пистолет что? Один раз пфукнул — и перезаряжать надо. Хотя сейчас в большую моду револьверы входят…

— Конечно, — согласился Григорий Александрович, не желая продолжать эту дискуссию. — Давайте вернемся к убитым.

— Как угодно, — пожал плечами Вахлюев. — Первую нашли Кулебкину. Девица двадцати трех лет, приехала на воды лечить желудок, хотя, по-моему, жениха искать. Засиделась, а тут матушка ее преставилась, ну, она и рванула в Пятигорск. Видать, думала, здесь желающие под венец толпятся вокруг колодцев. — Вахлюев вдруг расхохотался.

— Это вы откуда такие сведения получили? — поинтересовался Григорий Александрович, когда смех наконец прекратился.

— А от компаньонки Кулебкиной. Торопыгиной, Марии Власьевны. Двадцать семь лет, из мещан. Разорившихся, конечно. Конечно — потому что кто ж пойдет в компаньонки, если свой доходец имеется? — При словах «свой доходец» интонации Вахлюева приобрели тоскливый характер, и Печорину сразу стало ясно, почему тот сидит на этой скучной, однако хлебной должности: копит на беззаботную старость. А если повезет, то и не только старость. Свободы и независимости хочется человеку. Видать, папаша не оставил капитал, или полицеймейстер сам промотал наследство по молодости. Теперь вот приходится балансировать.

Григорий Александрович повернул голову и взглянул в окно. За деревьями виднелись веселенькие крыши домов, расположенных так, что задние выглядывали над передними, поднимаясь по склону наподобие греческого амфитеатра.

— Где было обнаружено тело? — спросил Григорий Александрович, переведя взор на полицеймейстера.

— В гроте Дианы. Видели такой?

— Пока нет. Не довелось еще. Не успел все достопримечательности посетить.

— Ну, уж эту-то теперь, я чаю, не пропустите! — усмехнулся Вахлюев. — Грот находится в Цветнике (это у нас парк такой, на месте болот устроен). Место преступления поедете смотреть?

— Куда же деваться?

— Знаете, для любителя загадок такого рода вы довольно флегматичны, — заметил полицеймейстер, снова барабаня пальцами по столу.

— Значит, так меня охарактеризовал Михаил Семенович? «Любитель загадок»?

— Так-так. И отгадок тоже, конечно. А что, не прав он?

— Пожалуй, прав, — не стал спорить Григорий Александрович. — А что насчет второй убитой?

— Асминцева, девица из дворян опять же, двадцати одного года, приехала в Пятигорск поправлять здоровье с сестрой и кузеном. Последний отбыл третьего дня в Кисловодск, но намеревался вернуться.

— Зачем отбыл?

— Не изволил сообщить. Сестры пребывали в неведении. Видать, марьяж. — Вахлюев развязно подмигнул.

— Где обнаружили Асминцеву? — спросил Печорин, сделав вид, что этого не заметил.

— Там же, в гроте. Мы утром его закрывали для посещения, чтобы убрать тело и осмотреть все вокруг, но теперь он снова открыт.

— Вы не оцепили место преступления после первого убийства? — удивился Григорий Александрович.

Полицеймейстер досадливо крякнул.

— Оцепишь тут, как же! Повсюду отдыхающие, суют нос куда не надо. Мигом разнеслось бы, что с гротом что-то не так. Михал Семеныч не позволил. Да и кто думал, что будет второе убийство? Тем более в том же месте. Это ж… невообразимо!

— Что, даже теперь не оцепите? После нового злодейства?

Вахлюев развел руками:

— Князь и слышать об этом не желает! Велел приглядывать за гротом — и не более того.

Григорий Александрович покачал головой, но комментировать работу местной администрации не стал. Вместо этого спросил:

— Что убитые там делали и почему были одни? Неужто женщины отправились туда ночью по собственному желанию?

— Вот это именно тот вопрос, на который я не могу узнать ответ. Не считая, конечно, главного — кто душегуб?

— Вы проверили местных военных? Особенно кавалерийских?

— С этого начали. — Полицеймейстер достал из ящика стола стопку исписанных листков и бросил на стол. — Вот, полюбуйтесь. Полный список с указанием того, кто где был в то время, когда этих девиц наш изверг кромсал. Конечно, большую часть россказней подтвердить нельзя, да что толку-то с этого? Не будешь же всех арестовывать.

— Как бы ввиду высочайшего визита этим не кончилось, — негромко заметил Григорий Александрович.

Вахлюев помрачнел.

— Кончится так кончится, — сказал он, хлопнув ладонью по столешнице. — Мое дело — выполнять, а не рассуждать!

— Ну, будет вам, — поморщился Григорий Александрович. — Вы скажите-ка лучше, что говорят по поводу того, где были убитые, компаньонка и сестра.

Вахлюев вздохнул.

— Ничего, в том-то и дело. Спали они.

— И не обсуждали с покойными никаких планов?

— Абсолютно.

— Что же это получается? — Григорий Александрович переменил позу, положив ногу на ногу. — Девицы эти, выходит, никуда не собирались, но стоило заснуть компаньонке и сестре, как мигом нашли себе занятие. Да еще в парке и вечером, когда приличным дамам и вовсе выходить не принято без сопровождения кавалеров.

Вахлюев пожал плечами.

— Получается, что так. Только тут опасность ведь не в том, чтоб выйти.

— А в том, чтобы не увидели. Я понимаю.

— То-то и оно. Слухи и пересуды пострашнее… всего прочего.

— Непонятно и другое: как убийца возвращался домой после того, как расправлялся со своими жертвами. Идти ведь нужно через город, а на улицах дежурят околоточные. Пусть темно, однако он ведь должен был быть весь в крови. Женщин рубили шашкой, почти что на куски — я прав?

Вахлюев склонил голову в знак согласия.

— В гроте было ужас что, — сказал он. — Часа два отмывали. Но как убийце удалось не замараться, я, кажется, ответить вам могу.

— Да?

— Мы обыскали Цветник и нашли в кустах плащ, весь покрытый кровью. Длинный такой, до земли, и с капюшоном. Вернее, два плаща. После первого и после второго убийства.

— И выяснили, кто их покупал?

— Многие. Почти у всех местных военных и даже некоторых штатских есть такие. Очень удобно, если гроза застала в горах, например.

— Но этот человек должен был купить два плаща. Сразу или поочередно. Может быть, он приобрел даже третий плащ — после того, как выбросил в кусты второй.

— Мы это учли. Спрашивали в магазинах. Никто не приходил за двумя плащами.

— Убийца мог купить их в разных магазинах.

Вахлюев покачал головой.

— Это не столица и даже не Москва. Здесь всего две лавки торгуют плащами, и расположены они в квартале друг от друга. Мы допросили владельцев обеих. Они утверждают, что никто еще не приходил за новым плащом. Им велено сообщать о тех, кто явится, но вестей пока нет.

Григорий Александрович поднялся.

— Ну что ж, пожалуй, пора познакомиться с местным доктором, — сказал он.

— Это с Вернером-то?

— Именно. Возможно, он у себя, и мы его застанем.

— Мы? — удивился Вахлюев.

— Если у вас дела, я справлюсь и один.

— Да, — обрадовался полицеймейстер, — вы уж как-нибудь. Дом Вернера знаете где?

— Найду.

— Доктор вам наверняка понравится. Занятный субъект. При взгляде на него не подумаешь, что он способен разбивать женские сердца.

— Я слышал, с ним была какая-то история.

Вахлюев фыркнул.

— Не то слово! Гремела на весь Пятигорск. Дамочки готовы были лечиться у Вернера ради одного того, чтобы услышать ее из первых уст.

— И он рассказывал? — несколько удивился Печорин.

— Никогда. Но тем лишь сильнее подогревал любопытство.

— Что ж это за история?

— Извольте, поведаю, если имеется минутка.

— Я уж и так заинтригован.

Полицеймейстер раскурил папироску, прищурился. Взгляд его сделался такой, каким сопровождают обычно рассказ о любовных интрижках.

— Случилось, что в первый же год по приезде Вернера в Пятигорск через городок наш следовал к себе в горы местный князек. Он возил младшую дочь к лекарю какому-то прославленному в столицу и теперь обратно направлялся. Какая-то приключилась с ней хворь, а врачевать было некому, вот и пришлось туда-сюда прокатиться. Там дочку, конечно, вылечили, но на обратном пути она подхватила легкую простуду. Вот и остановились на пару дней в Пятигорске. Лечить ее пригласили Вернера.

— Дайте угадаю, — перебил Печорин. — Доктор в нее страстно влюбился и похитил у отца?

Полицеймейстер довольно хохотнул.

— Не угадали! Все вышло наоборот. Девица эта воспылала к нашему тщедушному эскулапу таким чувством, что уговорила его бежать с ней в Петербург и там жениться. Думаю, ей не хотелось возвращаться в горы — видать, столичная жизнь приглянулась. Вернер не устоял, конечно, потому что дочка у горского князя была загляденье. Красавица!

— Сбежали? — спросил Григорий Александрович, почему-то более сдержанно. На лбу у него обозначилась вертикальная морщина, которая становилась видна лишь в минуты волнения.

— Сбежали. Но до столицы не доехали. Князь этот учинил такой скандал, что Михал Семенычу пришлось отрядить погоню. Голубков вернули, причем сыскали их быстро — девица не успела даже лишиться невинности. Дочка в истерике, доктор растерян, отец в ярости. Ну, казалось бы, поорали, потопали ногами — ну и разойдитесь. Так нет же! Князь вызвал Вернера на дуэль. Кричал, что опозорен, что дочку теперь замуж никто не возьмет. Та тоже хороша. Вместо того чтобы сидеть себе тихо, заявила, что ни за кого, кроме доктора, и не пойдет. «Хоть, — говорит, — убейте, батюшка!» И глаз не подымает, но по всему видно, что девка кремень и сделает по-своему. Отец, видать, тоже за ней это знал и оттого разозлился пуще прежнего. Он-то, как выяснилось, планировал через нее породниться с кем-то там у себя в горах.

— Так они с Вернером стрелялись? — спросил Печорин.

— Нет.

— Как же? Доктор не принял вызов?

Вахлюев усмехнулся. Рассказ явно доставлял ему удовольствие.

— Разумеется, принял. Иначе ему пришлось бы уехать из Пятигорска. Вызов он принял, однако выдвинул свое условие. Доктор наш заявил, что стрелять не умеет, а становиться жертвой прихоти князя не намерен. Он-де необходим медицине и пациентам. Жизнь его бесценна, и отдавать ее ни за грош — слишком большое мотовство. Поэтому он будет драться только на эспадронах — тут у него, по крайней мере, есть шанс. Иначе дуэль не состоится. Ну, князь, конечно, посмеялся в усы, потому что саблей владел, может, еще получше пистолета, и согласился. Тем более что выбор оружия был за доктором как за вызванной стороной.

Сошлись на рассвете, как полагается. Я там, конечно, не был, и вообще знать об этой дуэли мне не положено… ну, да неважно. В общем, встали в позиции. Князь поспорил со своим секундантом, что уложится за минуту. Вернер тоже с эспадроном изготовился. А он раза в полтора меньше противника. Наверное, забавно было видеть их друг против друга. По крайней мере, пока они просто стояли. Потом уж стало не до смеха, потому что доктор как пошел рубить князя этого — только клинок сверкал. Не то что за минуту, за четверть его покрошил. Руки-ноги потом собирать пришлось. Списали на счет черкесов, ясное дело. Никто не хотел и верить, что дело кончилось в пользу Вернера, а уж про кровавые ужасы и вовсе говорили, посмеиваясь — мол, чего только не напридумывают. Но позже поняли, что так оно все и было. Опять же многие приходили на труп поглядеть, потом со знакомыми делились впечатлениями.

— Как же доктор так умудрился?

— А он неспроста сабельки выбрал заместо пистолетов. Кто ж знал, что он еще в медицинском институте чемпионом по фехтованию был? Я его спросил как-то, почему он этим занимался, ведь постоянные тренировки требуются. Знаете, что он мне ответил?

— Не представляю, — признался Печорин.

— «Мой, — говорит, — отец был кавалерист и сызмальства меня заставлял упражняться фехтованием. По его словам, шашкой можно служить либо отечеству, либо собственной чести. С первым у меня не очень получается, со вторым — тоже. Зарубить старика-отца — честь небольшая. Поэтому я тренируюсь для физического здоровья. Сложение-то у меня тщедушное, а сабля очень хорошо развивает мышцы, да и для гибкости членов полезна». Такой вот чудак, — закончил Вахлюев.

— Думаю, мы с ним сойдемся, — сказал, вставая, Григорий Александрович.

— Не сомневаюсь. Только вы ему палец в рот не кладите — откусит руку по локоть, даром что тощий, как спичка. Это я вам по-дружески советую.

— Весьма признателен.

Григорий Александрович вышел из администрации через пару минут и, постояв немного на крыльце, чтобы собраться с мыслями, зашагал по хрустящему гравию в сторону двухэтажного дома с клумбами по обе стороны старенького каменного крыльца. Возле него лежала рыжая собака и лениво щурила на солнце единственный глаз.

Григорий Александрович обошел ее и, легко поднявшись по ступенькам, позвонил в колокольчик.

Ему открыл, судя по всему, сам доктор.

— Печорин, — представился Григорий Александрович, едва заметно кивнув. — По поручению Михаила Семеновича.

— Какому поручению? — сварливо осведомился Вернер, смерив гостя взглядом с головы до ног.

Пришлось коротко объяснить.

— Ну, входите, раз так, — смилостивился доктор и исчез в темноте прихожей.

Григорий Александрович осторожно двинулся за ним, боясь на что-нибудь наткнуться, но благополучно добрался до просторной почти пустой комнаты, служившей доктору гостиной.

— Располагайтесь, — предложил Вернер, указав на диван и сам садясь в кресло. — Уж простите, я недавно поднялся. Что-то голова болит. Как говорится, сапожник без сапог.

Григорий Александрович опустился на диван, предварительно убедившись в его чистоте. Доктор возился на маленьком столике с какими-то пилюлями, и Печорин воспользовался этим, чтобы рассмотреть его.

Вернер был небольшого роста, на вид худой и слабый, как ребенок. Одна нога у него была короче другой — это Григорий Александрович заметил, еще идя по темному коридору. После лорда Байрона, правда, это в глазах женского пола недостатком не считается…

Голова у Вернера казалась слишком большой, а из-за того, что доктор стриг волосы под гребенку, неровности черепа бросались в глаза и, наверное, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Маленькие черные глаза словно старались проникнуть в мысли собеседника.

— Вы делали вскрытие убитых? — спросил Григорий Александрович, когда доктор проглотил несколько таблеток, запив их стаканом воды. Похоже, ему было все-таки нехорошо.

— Делал, куда ж деваться, — нехотя отозвался Вернер. — Вы извините, я несколько не в себе. Почти не спал эту ночь, только с утра подремал, и вот теперь совершенно разбит.

— Сочувствую, — качнул головой Печорин.

— Вчера вечером двое офицеров вздумали играть в американскую рулетку, — продолжил доктор. — Знаете, что это такое?

— В револьвер заряжается один патрон, затем барабан раскручивается, и спорщики стреляют себе в висок, — ответил Григорий Александрович.

— Ну, эти целили в сердце. Один, разумеется, проиграл. Пуля прошла сквозь левый желудочек и застряла в лопатке. Мгновенная смерть. Когда я приехал, офицер был мертв с полчаса. Я констатировал смерть и распорядился увозить тело в морг, и тут он вдруг очнулся! Представляете?!

— То есть как очнулся? — не поверил своим ушам Печорин.

— А вот так! Самым что ни на есть натуральным образом!

— Но… ведь сердце же!

— Да что сердце! — воскликнул Вернер, отмахнувшись. — Говорю вам: он был мертв! Одной крови натекло сколько. Не дышал, пульса не было. Все признаки, и никаких сомнений! И тем не менее очнулся прямо на моих глазах! Если б кто рассказал, ни в жизни не поверил бы, но тут… лично был свидетелем медицинского феномена.

— А пуля?

— Вытащил я ее! Потому и не спал полночи. Из лопатки, знаете ли, не так-то… Долбить пришлось.

— Я не об этом, — нетерпеливо перебил Григорий Александрович. — Она, получается, не попала в сердце. Вы ошиблись?

— Именно что попала! — убежденно ответил доктор. — Потому и феномен! Да что феномен?! Настоящее чудо!

Печорин не стал спорить, хотя ему было совершенно ясно, что Вернер просто не желает признавать очевидное: он счел мертвецом тяжелораненого.

— Главное, что все завершилось благополучно, — сказал Григорий Александрович. — Ваш пациент пойдет на поправку?

Доктор развел руками.

— Если уж ожил, то все может быть.

Пора было переходить к сути дела.

— Что послужило причиной смерти? — деловито осведомился Григорий Александрович. — Я говорю не об этом офицере, а об убитых девушках. Удары шашкой?

— Само собой.

— Больше ничего не обнаружили?

Вернер вздохнул.

— Дайте сообразить. — Он помотал головой, затем яростно потер виски. — Да! — воскликнул он вдруг, оживляясь. — Перед смертью их били кнутом!

— Что? — Григорий Александрович слегка опешил. — То есть как?

— Сильно, я бы сказал. По спине.

Повисла пауза, в течение которой Григорий Александрович переваривал информацию. Почему-то ни князь, ни полицеймейстер не сочли нужным ему об этом сообщить.

Вернер сидел, прикрыв глаза и судорожно двигая кадыком. Пальцами он вцепился в подлокотники так, что костяшки побелели от напряжения.

— Но… они ведь кричать должны были, — неуверенно заметил наконец Григорий Александрович. — Неужто никто не услыхал?

— Орать должны были бы, — поправил его, открыв глаза, доктор.

— Значит, им заткнули рты?

Вернер пожал плечами.

— Кляпы я не обнаружил, следы на губах отсутствуют, однако иного объяснения не вижу.

Вернер был прав. Печорину не требовалось описывать, какие звуки издают люди, истязаемые кнутом. Он слышал их не единожды, с самого детства, часть которого провел в имении матери под Москвой. Там дворовых наказывали часто — чуть не каждую неделю, — и воздух оглашался стонами, криками, плачем и воем.

Однажды Григорий Александрович, будучи лет восьми от роду, видел человека, которого вели под руки после порки. Обнаженный по пояс, он блуждал мутным взглядом из стороны в сторону, будто не понимал, где находится. Спина его влажно блестела и была красна — кнут вырезал на ней множество пересекающихся линий, длинных и коротких. От человека пахло сырым мясом, потом и страхом. Из глаз текли слезы.

Зрелище было так ужасно, что Печорин, едва наказанный прошел мимо него, убежал прочь и спрятался в своей комнате.

Через некоторое время он услышал голос матушки. Она разыскивала его — должно быть, хотела спросить, выучен ли урок по латыни. Григорий Александрович замер, сидя на стуле возле кровати, надеясь, что она не заглянет к нему. Матушка не пришла. Зато она прислала слугу, который отвел Печорина в «дедов» кабинет, где обыкновенно пребывала матушка, когда занималась делами по хозяйству.

«Может, она и меня хочет наказать?» — думал Григорий Александрович, переминаясь с ноги на ногу и глядя на худую, хрупкую на вид женщину, сидевшую в «крылатом» кресле за большим письменным столом.

Матушка сняла пенсне, положила его на зеленое сукно и взглянула на сына. Взгляд ее был задумчив и внимателен. Она всегда, казалось, искала в собеседнике скрытые пороки, не делая исключения и для своего ребенка.

— Сядь, Григорий, — велела она.

Печорин послушно забрался в вольтеровское кресло, стоявшее напротив стола. В нем он чувствовал себя совсем маленьким. Было неуютно и тревожно. Хотелось, чтобы матушка поскорее спросила заученные слова и разрешила уйти. Но она никогда не торопилась. Все делала обстоятельно, вдумчиво.

— Мне сказали, ты видел, как секли Еремея, — проговорила она, глядя на сына. Голос у нее был грубоватый, низкий. — Это правда?

Григорий Александрович молча кивнул. Глаза у матушки были светлые, почти прозрачные. Они действовали на него магнетически — он не мог отвести от них взгляда.

— Ты еще мал, чтобы смотреть.

Тонкие сухие руки придвинули и раскрыли книгу в потрепанном переплете.

— Начнем. Переведи слово «acedia»…

Воспоминание пронеслось в голове Печорина мгновенно — ослепительная вспышка прошлого, череда образов, канувших в небытие. Все это исчезло, и исчезло давно. Мать, ее испытующий взгляд, грубый голос, глубокое кресло, в котором так легко было утонуть…

И еще: свист кнута, хлесткие удары и крики, а потом — бледное тельце, похожее на сломанную куклу, и остановившиеся, широко раскрытые глаза, уставившиеся в безучастное небо.

Печорин моргнул, чтобы очистить голову.

— Удары шашкой действительно были сильны?

— Как вам сказать… Тут все от умения зависит.

— Вот и Дмитрий Георгиевич то же самое сказал.

— Правильно сказал. Он в эспадронах знает толк — служил в кавалерии у нашего градоначальника, пока в Пятигорске не стал полицеймейстером. Все при том же Скворцове, естественно.

— А вы?

— Я? — Вернер, казалось, был удивлен. — А что я?

— Тоже, смотрю, разбираетесь в оружии.

— Пришлось повоевать, правда, недолго. Но кое-чему научился.

— Где воевали? — спросил Григорий Александрович, сделав вид, что оживился. — Может, мы били врагов плечом к плечу?

— Не думаю, — скептически протянул Вернер. — Сопровождал пару вылазок в горы. Не о чем и рассказывать.

— Понимаю, — кивнул Григорий Александрович и настаивать не стал. — Я, однако, не могу похвастать тем, что владею шашкой настолько, чтобы искромсать человека в куски. Хотелось бы убедиться собственными глазами, что подобное возможно и при том даже не требует особенной физической силы.

— Ну, вот я, положим, не силач. — Вернер заметно оживился, даже выпрямился в кресле. — Но запросто могу разрубить человека от плеча до пояса. По крайней мере, на глиняных чучелах получалось, — добавил он со смешком.

— До пояса? — удивился Григорий Александрович.

Вернер вдруг вскочил.

— Идемте! — воскликнул он, озираясь. — Я вам покажу! — Он схватил сюртук, тут же бросил и застыл в центре комнаты. — Во дворе участка есть чучела для отработки ударов. Вахлюев любит попрактиковаться и своих подчиненных муштрует. Вы вот что: сейчас идите и ждите меня на улице, а я оденусь.

Григорий Александрович поднялся.

— Это очень любезно, — сказал он, глядя на доктора, пытающегося привести себя в порядок.

— Да-да! — рассеянно кивнул тот, не глядя на собеседника. — Куда же я дел перчатки?

Григорий Александрович оставил хозяина дома в одиночестве и встал возле крыльца, закурив папироску. Мимо прошли несколько барышень в сопровождении молодых людей и почтенных матрон, следивших за тем, чтобы все происходило в рамках приличий. До Печорина донеслись веселый, хоть и приглушенный, смех и взволнованные мужские голоса.

Пахло розами и вишней. Все дышало идиллическим курортным покоем. Трудно было представить, чтобы в Пятигорске кого-то били кнутом и рубили шашкой. Тем более женщин. Интересно, если бы про это узнали отдыхающие…

Когда Вернер появился, его было не узнать. Одет он был опрятно и даже с претензией на элегантность: худощавые, жилистые маленькие руки обтягивали светло-желтые щегольские перчатки — совсем такие, как у самого Печорина, — а сюртук, галстук и жилет были черные.

— Молодежь прозвала меня Мефистофелем, — прокомментировал Вернер свой наряд, заметив, что Григорий Александрович окинул его любопытствующим взглядом. — Я делаю вид, что сержусь, но на самом деле прозвище льстит моему самолюбию. Глупости, но что поделаешь? Человеческая природа!

«А вы, доктор, и правда, романтик», — подумал Печорин.

Вдвоем они дошли до полицейского участка, более поздней пристройки, примыкавшей к зданию администрации, и свернули в низкую арку, в которой дежурил скучающий часовой. На Вернера и его спутника он только мельком взглянул и отвернулся. В зубах у него была зажата дымящаяся папироска — похоже, уставу в Пятигорске следовали не слишком строго.

— Знает меня, — прокомментировал доктор, когда они с Печориным вышли на большой двор, огороженный плотным дощатым забором.

По кругу медленно ехал на белой лошади офицер в адъютантском мундире. Животное нетерпеливо мотало головой и часто перебирало тонкими породистыми ногами. Круп покрывала дорогая, расшитая серебром попона с большими кистями по углам.

— Кто это? — спросил Григорий Александрович, пристально рассматривая седока.

— Захар Леонидович Карский, личный адъютант Скворцова. Хотите, я его окликну? — предложил Вернер и, не дожидаясь ответа, сложил руки рупором и закричал: — Захар! Давайте к нам!

— Вы, я смотрю, на короткую ногу, — заметил Григорий Александрович, наблюдая за приближающимся адъютантом. Фамилия его показалась Печорину смутно знакомой, но в то же время он был уверен, что никогда прежде не встречался с ее обладателем.

— Видимся в одном местном клубе, — отозвался доктор. — Играем по маленькой.

Офицер тем временем заставил лошадь перепрыгнуть через низкое препятствие и неторопливым галопом подъехал к Вернеру и Григорию Александровичу.

Он был среднего роста, жилистый. Лицо с тонким носом было мужественно, а в серых глазах мелькали озорные огоньки, которые адъютант старательно прятал в тени ресниц. Сшитый на заказ мундир сидел, как влитой.

Карский пожал Вернеру руку, свесившись с седла. Когда доктор представил их с Печориным друг другу, офицер слегка прищурился, словно оценивая нового знакомого.

— Нам надобно поглядеть, как чучела рубят, — сообщил адъютанту Вернер и заговорщицки подмигнул Печорину.

— Зачем это? — спросил Карский, поигрывая уздечкой.

— Григорий Александрович вот расследовать будут, — ответил Вернер.

— Что расследовать? — не понял Карский, но тут же сообразил. — А-а, убийства девиц этих. — Он коротко кивнул. — Михаил Семенович что-то такое о вас говорил, да я не запомнил. Но вы не похожи на жандармского, — добавил он, заинтересованно оглядывая Печорина.

— Я служу не по этой части, — сухо сказал Григорий Александрович. — Это личная просьба Михаила Семеновича.

— Понимаю, — кивнул адъютант. — Значит, хотите провести на чучелах… как это называется… следственный эксперимент?

— Найдется эспадрон? — спросил Вернер.

— Для вас, доктор, хоть два. А вашему другу, — взгляд Карского переместился на Григория Александровича, — потребуется оружие?

— Нет, я сегодня зрителем, — отозвался тот.

Адъютант спешился, пустив лошадь отдохнуть. Та тут же обежала круг, а затем последовала к забору, помахивая собранным на английский манер хвостом. Печорин, неравнодушный к лошадям, проводил ее взглядом.

— Сторговал на днях у одного местного турка, — сказал, заметив это, Карский. — Недорого.

«Раз недорого, значит, не за просто так. Берете взяточки, господин адъютант градоначальника», — решил про себя Григорий Александрович, но в ответ лишь кивнул.

Все трое направились на середину плаца, где стояло глиняное чучело без рук и ног — этакий человекоподобный истукан.

— Рубите? — поинтересовался Григорий Александрович по дороге. — Тренируетесь?

— Время от времени, — ответил Карский, стягивая на ходу перчатки. — Мои ленятся, говорят, что потеря времени. Они, конечно, правы. Холодное оружие — жуткий анахронизм. Но я люблю помахать саблей. Очищает голову, да и упражнение хорошее. Навроде гимнастики.

Возле чучела располагалась стойка с дешевенькими эспадронами для тех, кто не пожелает рубить своим, чтобы не тупить острия, или, может, для захаживающих гражданских.

Карский предложил доктору одну из сабель, и тот лихо крутанул ее кистью. Вроде оружие должно было вырваться из его тонкой маленькой руки, но Вернер явно был сильнее, чем казался.

— Дрянь эспадрон-то! — прокомментировал он, крякнув. — Ну да сойдет. Ведь не людей рубить.

— Почему ваши люди считают, что рубить чучело — напрасная трата времени? — спросил тем временем Григорий Александрович адъютанта. — Разве не должен офицер владеть шашкой?

— Они говорят, что на современной войне противника не подпустят на достаточное для рукопашной схватки расстояние. Так что шашка надобна одним лишь кавалеристам. Вы не по этой части?

Григорий Александрович покачал головой.

— Езжу недурно, однако нет.

— Зря ваши молодцы пренебрегают искусством эспадрона, — вмешался Вернер. Он уже размялся, и ему не терпелось покромсать глиняного истукана. — На вой не, положим, исход дела решает, и правда, пуля. Ну а в мирное время? Всякое ведь бывает.

— Это что же, например, позвольте спросить? Дуэли, кажется, на саблях теперь не в моде. Все обзавелись пистолетами. Да и здесь, на Кавказе, пулю проще списать на черкесов. Удобно, одним словом.

— А если бунт? — спросил Вернер. — И надо подавить?

При этих словах Карский брезгливо поморщился. Было заметно, что само допущение, будто он может рубить шашкой мужиков с вилами, было ему омерзительно.

— Ну, это уж вы хватили, доктор! — сказал адъютант. — При чем здесь эспадрон?

— А что?

— Не буду же я сам — или пусть даже другой офицер какой — сечь людям головы! Для того казаки имеются.

— А чем же вы будете заниматься, Захар Леонидович? — оживился доктор. В голосе его прозвучала саркастическая нотка, которой Карский не заметил.

Адъютант пожал плечами.

— Прикажу стрелять из ружей, ясное дело. Чай, не прошлый век.

— Хорошо! — Вернер оперся на саблю, как на трость. — А допустим, вас где-нибудь оскорбили. Что вы будете делать?

Карский поднял руку и подкрутил тонкий черный ус.

— Вызову его, разумеется.

— А если он откажется? Заявит, что дуэлей не признает, тем более что они законом запрещены.

Глаза у адъютанта хищно сверкнули. Похоже, доктору все-таки удалось пронять его.

— Ну так можно тогда отходить его по спине палкой или кнутом! — сказал Карский. — Небось мало не покажется. А уж потом пусть жалуется мировому, если желает.

Вернер недовольно скривился.

— И таскаться по судам? Нет уж, благодарю покорно! Если бы меня кто оскорбил…

Он сверкнул глазами и вдруг побледнел, закусив нижнюю губу. Григорий Александрович едва удержал улыбку, глядя на него. Впрочем, если верить рассказу полицеймейстера, в этом тщедушном теле хватало силы для смертельного удара. Печорин вдруг почему-то представил доктора не с шашкой, а с кнутом.

Однако надо было приступать к делу. Не для того пришли, чтобы байки травить.

— Доктор, вы обещали показать, как рубят человека шашкой, — напомнил он, прихлопывая себя по бедру перчатками. — Без особых усилий. Так показывайте.

— Да, ваша правда. — Вернер мелко закивал и обошел чучело, словно примериваясь.

Карский наблюдал за ним с интересом.

— Горцы все с детства этому учатся, — заметил он. — Я сам видел. Малые дети уже машут сабельками. А взрослые одним ударом рассекают человека от плеча до бедра.

— И вы можете так? — поинтересовался Печорин.

Карский вздохнул с явным сожалением.

— Увы, нет. Да и не стал бы я. Грязное дело. Я шашкой для интереса балуюсь и в целях укрепления здоровья. Доктор вот может, — кивнул он на Вернера.

— Неужели?

— Не всегда получается, — отозвался Вернер. — Но бывает, что выходит. Все дело в кисти. — Он несколько раз крутанул клинок. — Когда наносишь удар, надо представлять, что не рубишь, а режешь, и при этом тянуть шашку на себя.

С этими словами Вернер отступил от чучела, впился в него хищным взглядом, замер на мгновение и вдруг бросился всем телом вперед, взмахнул эспадроном над головой и нанес стремительный удар.

Секунды две казалось, что с истуканом ничего не произошло, но затем верхняя половина его медленно сползла и шлепнулась на землю. Срез чучела влажно блестел.

— Браво! — восхищенно воскликнул Карский.

Вернер, довольный собой, отряхнул шашку и положил на стойку.

— Как видите, Григорий Александрович, — обратился он к Печорину, — физическая сила не имеет при правильной технике решающего значения.

— Но техникой-то обладать надо, — задумчиво ответил тот.

Доктор кивнул.

— Да, и практика тут требуется немалая. Так что тот, кого вам предстоит сыскать для Михаила Семеновича, видимо, участвовал в баталиях. Или же большой поклонник боя на эспадронах, — добавил Вернер.

— Знаете таких? — обратился к Карскому Григорий Александрович.

Адъютант стоял, сложив руки на груди.

— Людей, которые могут составить конкуренцию доктору, в Пятигорске, насколько мне известно, немного, — проговорил он, подумав. — А разве женщин разрубили пополам?

— Нет, удары были не настолько… эффектны, — ответил вместо Вернера Григорий Александрович. — Я прав? — обратился он к доктору.

Тот кивнул.

— В принципе, их мог нанести любой, имевший дело с оружием более-менее длительное время, — сказал тот. — Но не взявший эспадрон в руки впервые.

— Значит, военный, — кивнул Карский.

— Вероятнее всего.

— Задача не из легких, — сочувственно проговорил адъютант, подзывая коня. — Здесь, в Пятигорске, едва ли не половина подходит по этому признаку. Желаю вам удачи, господин Печорин.

Выйдя с плаца, Григорий Александрович и Вернер остановились выкурить по папироске.

— Пригодилась вам эта демонстрация? — спросил доктор.

— Не особенно, — признался Григорий Александрович. — Карский прав: половина здешних обитателей умеет обращаться с оружием.

— Но все же убийца обладает определенным мастерством, — возразил Вернер. — Его удары исключительно точны, и техника правильная. Наклон плоскости шашки соблюдается неукоснительно, а это достигается длительными тренировками. Я думаю, если бы он рубил не лежащее, а стоящее тело, то вполне мог бы повторить то, что я вам только что продемонстрировал.

Григорий Александрович медленно повернулся к доктору.

— А вы так уверены, что жертвы лежали?

— Конечно. Это сразу видно по следам от шашки.

— Понятно. Значит, вы абсолютно убеждены?

Вернер хмыкнул.

— Я убежден только в одном, — ответил он.

— В чем же?

— В том, что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.

Григорий Александрович усмехнулся в ответ.

— И вас это не беспокоит?

— Очень даже. Но это философия, не имеющая к делу отношения. Почему вас так заинтересовало то, что жертвы лежали, когда их убивали?

Григорий Александрович глубоко затянулся, выпустил дым и несколько мгновений наблюдал за тем, как он рассеивается, прежде чем ответить.

— Возможно, убийца хотел что-то узнать у своих жертв, — сказал Григорий Александрович. — Он бил их, добиваясь некоего признания. А потом убивал шашкой.

— Получив признание?

— Или убедившись, что напрасно теряет время.

— Вряд ли женщины долго продержались бы под такими ударами, — с сомнением покачал головой Вернер.

— Они могли и не располагать знаниями, которых допытывался преступник.

— Случайные жертвы?

Григорий Александрович пожал плечами.

— Почему бы и нет? Иначе зачем пытать и убивать нескольких женщин? Вероятно, он сам толком не знает, кто ему нужен.

— Жертвы обладали внешним сходством, — подумав, сказал Вернер. — Хотя не большим. Думаете, убийца просто обознался?

— Может быть.

— Если душегуб до сих пор не получил желаемого, он убьет снова.

— К сожалению, это вполне возможно, — нехотя согласился Григорий Александрович. — Надо установить, по какой причине убийца принял этих двух несчастных за ту, которая ему нужна.

— Вероятно, из-за внешности.

— Может, есть и другой общий признак. На одно только лицо он вряд ли положился бы.

— Что мы предпримем? — деловито осведомился Вернер.

— Мы? — Григорий Александрович приподнял черную бровь. — Мне бы не хотелось отвлекать вас от прямых обязанностей. У вас наверняка…

— Никаких дел, — прервал его доктор. — Я в вашем полном распоряжении.

Конечно, ведь почти все пациенты отказались от твоих услуг!

— Что ж, это весьма любезно, — улыбнулся Печорин. — В таком случае я думаю начать с осмотра мест преступления. Знаете, где нашли тела?

Вернер кивнул.

— Конечно. Могу показать.

— Тогда едемте.

— Возьмем лошадей в полицейской управе, — предложил доктор.