Сегодняшний язык вечности. Свободные трёхстишия

Виктор Гаврилович Кротов

Вечность, в каком-то смысле, – символ общей устремлённости поэзии. Но символ, особенно значительный для жанра трёхстиший. Небольшое словесное пространство, свойственное свободному трёхстишию, побуждает к углублённости смысла, концентрации образа, музыкальности фразы. Вечность – неуловимое понятие. Никто из нас не обладает каким-либо стопроцентным знанием о ней, но мне кажется, что всякий человек полон намёками на её существование, на её причастность к нашей жизни.

Рядом с отцом

Отец мой, Гавриил Яковлевич Кротов, был самобытным и активным педагогом. Логика советской эпохи загнала его в лагерь на семнадцать с половиной лет. Даже когда он вышел, лагерь снился ему до конца жизни. А мне до сих пор помнятся наши свидания: трое суток в году, на протяжении которых мы пытались восполнить то общение, которого нам обоим не хватало.

Среди стихов этого цикла есть и написанные в 1974 году, когда до освобождения отцу оставалось ещё два года, и в 1988 году, когда уже прошло несколько лет после его смерти.

На свидание

Он рядом — родной мой попутчик.

Его взгляд и рука — со мной,

на пути к нему.

* * *

В трёхвагонном поезде, как в ковчеге:

кто на свидание, кто на службу, кто отсидел.

Общее дыхание — узорами на стеклах.¹

Явас

Это ж надо — какое название!

Как было бы смешно,

если бы не дорога — от лагеря к лагерю.²

* * *

Вышки, овчарки, охранники.

Горы паутинной проволоки у забора.

Тихо, как в деревне.

В поселковом клубе

Стены этого клуба разрисованы отцом

по мотивам русской истории.

Меня привёл туда приветливый замполит.

Не осталось даже пустого простенка,

где кто-нибудь когда-нибудь нарисовал бы

тебя с красками — под конвоем.

* * *

Мордовский мороз, колючая проволока.

Радио разносит по бараку

вольнолюбивую поэзию декабристов.

* * *

Встреча двух болтливых сверчков

в квадратной раковине

внимательного уха.

Комната номер 4

Накурено и жарко.

Но эти светлые глаза

несут свежесть и ветер.

* * *

Громадную яичницу с салом

пододвигает ко мне исхудавшая рука.

— Ешь, сынок, а я посмотрю.

* * *

Трое суток на свидание с отцом.

Он — год готовился.

Мне — год вспоминать и обдумывать.

* * *

Столько порассказано, что не хочется жить.

Не хочется жить просто так.

Только по-настоящему.

* * *

Ты оторвал карман от полосатой куртки

и протянул мне — на память.

На память о том, чего не забыть.³

Шмон

Снимаю сапоги, разматываю портянки.

Что они ищут? чего боятся?

В какой я стране? в какой эпохе?⁴

* * *

Иду от лагеря по узкоколейке.

Вокруг зимний лес, тьма и безлюдье.

Здесь уже не страшно.

* * *

Падают снежинки дней и недель.

Пушистые сугробы воспоминаний

о часах и минутах зимней встречи.

Примечания

1

В трёхвагонном поезде — тогда от Потьмы до Яваса ходил такой местный поезд.

2

Явас — посёлок, в окрестностях которого было несколько лагерей. Лагеря были направо и налево от ведущей к нему железной дороги.

3

Полосатая куртка — в полосатой одежде ходили заключённый лагерей особо строгого режима.

4

Шмон — обыск. Точнее, «личный досмотр», когда прощупывали всё, что с тобой и что на тебе.