Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет

Виктор Вассбар

«В зените лет» и «На закате лет» – продолжение автобиографической серии «Я был счастлив», начатой книгой «На восходе лет» – 1-й том. В эту книгу вошли том 2 «В зените лет», том 3 «На закате лет» и приложение «На расцвете лет». 2-й том – рассказ о моей жене Светлане и о годах нашей жизни в Западной Сибири, на Дальнем Востоке, в Венгрии и на Урале. Том 3 о нашем становлении в цивильной жизни – трудностях и победах, о жизни, в которой мы не потеряли любовь. Приложение – дополнение к томам 1 и 2

Часть 1. Красивая девочка Света

Глава 1. Краткая генеалогия

Забайкальские казаки

Гончаровы.

Кто тот первый Гончаров, прибывший в Бурятию из европейской России, я не знаю (книгу пишу со слов Светы, а она тоже не знает всех своих корней), поэтому открываю эту часть книги с её деда по материнской линии — Гаврилы Павловича Гончарова, казака села Желтура, что в Забайкалье, потомка первого Гончарова. Света говорит, что её дед был атаманом станицы Желтура, так сказала ей её мать Полина, но достоверных сведений у неё нет, поэтому в полной мере верить словам её матери нельзя, так как в то время она была ребёнком. Но то, что он был не простым казаком это верно, я видел фотографию (к сожалению, она затерялась), на которой Гаврила Павлович в военной форме, — на погонах лычки, на поясе сабля.

Не известны Свете и полные данные бабушки — жены Гаврилы Павловича, говорит, что звали её Глафира. Из воспоминаний своей матери Света помнит, что Глафира вырастила четверых детей — двух дочерей Галину и Полину, и двух сыновей. Галина была старшим ребёнком в семье Гончаровых, Полина (мать Светы), — второй ребёнок. Имена двух сыновей близнецов — последних двух детей Гаврилы Павловича и Глафиры — Света не помнит.

Итог сказанному; кто был первый Гончаров, где родился, как оказался в Забайкалье мы не знаем, но фамилия наталкивает на мысль, что он был не простым человеком, а дворянином волею судьбы оторванным от родных мест и заброшенным в Сибирь. Вкрадывается мысль, что он был декабристом, но… это лишь мысль, догадка, но верная, как мне думается, на 99%. Доподлинно же известно, что первый Гончаров, поселившись в Забайкалье, уже никогда не выезжал из этих мест. Свой род продолжил слиянием своей русской крови с бурятской. Женился на бурятке, очевидно, из-за недостатка русских женщин или их полного отсутствия, поэтому все его потомки унаследовали бурятские черты лица, они присутствует и в Свете, что, между прочим, украшает её. Света очень красивая женщина.

Из воспоминаний Полины Гавриловны.

Жили Гончаровы зажиточно, — добротный дом, лошади, коровы, птица, земля. Дети выросли и стали хорошими помощниками, но революция 1917 года и гражданская война разрушили мирную жизнь России и обрушились смертью на её граждан, не обошла горькая доля и семью Гончаровых. Гаврилу Павловича расстреляли красные забайкальские партизаны. Жена Глафира от переживаний вскоре умерла. Полину, Галину и их двух братьев близнецов взяли к себе родственники, проживавшие в Кяхте.

Сейчас можно только представить жизнь Гончаровых после революции, но с полной уверенностью можно сказать, жили не сладко, — голодовали, носили латанное-перелатанное платье и находились в постоянном страхе, — придут, арестуют и отправят в лагеря за колючей проволокой. Но, как говорится, бог миловал. С полным установлением советской власти в Забайкалье Гончаровых оставили в покое, собственно, что с них было брать, когда господа-товарищи уже всё забрали, разворовали, растащили на «благо» революции, оставив детей «без кола и двора» — средств к существованию, именно к существованию, ибо нормальной человеческой жизни в то время ни у кого не было.

Старшая дочь Гаврилы Павловича — Галина.

Достигнув совершеннолетия, Галина вышла замуж за местного мужчину Ивана (его фамилию Света не помнит), родила дочерей Капитолину и Татьяну, сыновей Ефима и Владимира, но волею судьбы взрастить их до совершеннолетия не смогла, умерла в первый год Великой Отечественной войны. Проходил по Кяхте какой-то мужик, говорил:

— Ешьте травку, она питательная». — Показал, какую именно.

Галина отварила её, съела для пробы несколько ложек и умерла, благо не успела накормить той травой детей. Потом НКВДешники нашли того мужика и, естественно, расстреляли. А виноват он был или не виноват, сейчас уже не докажешь. Может быть, старшая сестра Полины плохо отварила ту траву или съела её очень много с голоду, или у неё открылся аппендицит, вот и результат, а может быть тот мужик действительно был враг. Пойди сейчас, докажи!

Галя и Поля Гончаровы

Вторая дочь Гаврилы Павловича — Полина.

1931 год. Голод. Полине 18 лет. Чтобы как-то прокормиться Полина устроилась помощником повара на пограничную заставу — Кяхта. В один из дней с проверкой прибыл высокий начальник. После инспекции ему устроили, как сейчас говорят, банкет. На стол поставили водку, установили тарелки с закусками и блюдо с пирогами. Взял пирог начальник, откусил, прожевал, проглотил, а потом как закричал: «Кто пироги пёк! Привести её ко мне немедленно!»

Пирогами занималась Полина. Ведут её к высокому начальнику, и думает она, что ругать её будут, а потом уволят или даже расстреляют.

Посмотрел на неё начальник, подошёл к ней, обнял и сказал: «Ах, какая же ты умница! Да какие же у тебя пироги хорошие! И кто ты здесь по должности?»

— Помощник повара, — смущаясь, ответила Полина.

— Привести ко мне старшего повара, — приказал начальник.

Привели, а она пьянющая в «драбадан».

— Её уволить, — ткнув пальцем на старшую повариху, сказал начальник, — а эту умницу, назначаю старшим поваром.

Так Полина стала старшим поваром. В тот день впервые внимательно посмотрел на неё начальник пограничной заставы лейтенант Мосин Михаил Евстафьевич. Вскоре Полина и Михали стали жить вместе.

Не спокойно было на границе в тридцатые годы. Провокации. В один из дней на участок заставы лейтенанта Мосина было совершено вооружённое нападение. Быстро вышли пограничники к границе, отразили нападение врага, а перед этим пришёл Михаил домой, положил на стол гранату и сказал: «Поля, если прорвутся бандиты, в плен не сдавайся, замучают. Лучше подорви себя», — но благо, всё обошлось.

С началом войны Полина привела в свой дом детей сестры, оставшихся без родителей, их отец был на фронте. Кормились на продовольственный аттестат Михаила Евстафьевича. Перед отправкой на фронт он отдал его Полине.

Из своих детей у Полины к тому времени остался в живых один сын — Валентин, рождения 21 ноября 1938 года. Толя — умер в 6 — 7 лет, Нэля умерла в 3 года от скарлатины, потом умерла новорожденная девочка — прожила несколько дней. Полина Гавриловна рассказывала: «Пришла соседка, посмотрела на мою доченьку и сказала, умиляясь: «Ой, какая хорошенькая! Когда она ушла, у доченьки изо рта пошла пена, и она вскоре умерла. Сглазила». Всего у Полины умерло шесть детей.

Сыновья Гаврилы Павловича.

С началом войны два его сына близнеца — братья Полины и Гали были направлены на фронт. Собрали их как казаков — с лошадьми, с кавалерийской амуницией, погрузили в вагоны, но, не доезжая до фронта, состав разбомбили фашистские самолёты, братья погибли. Год их рождения можно примерно вычислить исходя из года рождения Полины. Полина родилась в 1913 году, значит мальчики в 1914 — 1916. К началу войны им было 25 — 27 лет, они могли быть женаты и иметь детей. Но, очевидно, не были и не имели, так как Полина Гавриловна в воспоминаниях о своей семье никогда не говорила о каких бы то ни было женщинах, связанных с братьями семейными узами.

Ты, потомок, можешь сказать, что могли быть внебрачные дети. Поверь, не могли. То время — не нынешние нравы. И Кяхта в то время была небольшим посёлком, все и всё было на виду.

Дочь Галины — Капитолина.

В 1945 году с войны пришёл муж Галины, забрал у Полины своих детей и вскоре женился. Капитолине было тесно в родном доме, уехала из Кяхты к тёте — Полине в Омск, поселившейся в этом городе с мужем и детьми после войны. Через несколько лет Капитолина возвратилась в Кяхту, вышла замуж за Евстафия Потёмкина, родила Галину и Николая. К прямой исторической родословной линии Светланы Капитолина не относится, но я упомянул её, ибо к линии Гончаровых она имеет непосредственное отношение. Капитолина и Света — двоюродные сестры.

Лейтенант Мосин

Мосины.

Мосин Михаил Евстафьевич родился в??.09.1908 году в селе Мосина Клевакинской волости, Камышловского уезда, Пермской губернии Российской Империи в семье обнищавшего государственного крестьянина.

Село Мосина. По берегу речки Каменки. В «Дозорной книге» Михаила Тюхина 1624 г. внесено как д. Ячменева (Мосина) с 7 дворами. В 1762 г. некоторые жители её участвовали в восстании против приписки к ВИЗу, в 1774 г. участвовали в Пугачевщине. С 1803 г. стали государственными крестьянами. Первопоселенец имел фамилию Ячменев, преобладали фамилии Ячменевых, Мосиных, Вагановых. Первопоселенцы были выходцами с реки Ваги Олонецкой губернии. В 1914 году в деревне была построена деревянная церковь, и деревня Мосина стала селом.

К 1916 году в селе Мосина было 215 хозяйств, в них проживало 513 мужчин и 512 женщин, все русские.

Михаил Евстафьевич вспоминал.

— Из детей я был старший в семье, за мной шли братья Арсений и Анатолий, потом сестра Елизавета. Все рождены до революции семнадцатого года. Особо-то я не помню себя в тот период, помогал родителям в меру моих детских сил, шалил, естественно… Куда без этого? А вот то, что жили мы очень бедно, это помню прекрасно. У нас был маленький домик и небольшой клочок земли, на которой мать выращивала овощи, а отец кормил семью батрачеством на зажиточного соседа. Помню себя в рваной рубашке и коротких штанах, собственно, такими оборванцами были все мои сверстники, кроме сына того крестьянина, на которого батрачил мой отец. Мальчик тот, сейчас уже не помню его имя, всегда ходил по деревне чистеньким и в добротной одежде… вот, вроде бы, что здесь зазорного, ан нет, не нашинский, хотя и с одной деревни, его никто не приглашал в общие игры. Стоит, бывало, смотрит, а мы не замечаем его. Сейчас-то я понимаю, что вины в том его не было. Так вот, слушайте дальше. Как-то он вышел на улицу в таком рванье, что не приведи господи… Я-то заводила был в деревне, увидел его в рубашке с дырами, в штанах с лохмотьями и босого, подошёл к нему и сказал: «Ты куда это так вырядился? На машкерад что-ли?» — А он так гордо голову приподнял и ответил: «Папке сказал, что хочу рубашку как у тебя, чтобы была с дырками. Потому что с тобой все играют, а со мной никто». — Жалко мне стало его, сказал пацанам, что надо принять его в нашу игру. Приняли.

Пришла революция, после которой Михаил, окончив 4 класса, вступил в комсомол, был избран секретарём комсомольской организации своего села и в 1930 году был зачислен на военно-пулемётные курсы. По окончании курсов был направлен для прохождения дальнейшей службы в 51-й погранотряд КГБ. Отряд дислоцировался в селе Кяхта Бурятской АССР, входил в состав Краснознаменного Дальневосточного военного округа. В 1939 году пограничники отряда участвовали в боях с японскими милитаристами на реке Халхин-гол. В 1942 году капитан Мосин в числе 500 пограничников был направлен на фронт. Участвовал в боях под Орлом, был ранен в шею и левую руку (кисть руки стала неработоспособной), но капитан Мосин продолжил службу. Был поставлен на должность командира 78 отдельной роты обслуживания армейской базы №100 70 А. На этой должности был представлен к ордену Красной Звезды. Наградной лист от 12. 09.1944 года за подписью п/п-ка Чайкина, начальника управления армейской базы. В 1945 году капитан Мосин был награждён орденом Красного Знамени и вторым орденом Красной Звезды. Кроме орденов был дважды награждён медалью «За боевые заслуги», медалью «За взятие Берлина», медалью «За победу над Германией».

1947 год. Полина и Михаил в Берлине

Михаил Евстафьевич Мосин закончил войну в Берлине в звании капитан. Был назначен на должность командира комендантской роты советского сектора Берлина. Войне конец! Воля, свобода! Пей, гуляй, воля, — вседозволенность! И пили, и гуляли победители. Посмотрел Г. К. Жуков на творимые в Берлине безобразия и приказал офицерам вызвать свои семьи к месту службы. Отправил капитан Мосин своего ординарца в далёкое Забайкалье. Как и сколько дней он добирался до Кяхты, неведомо, но прибыл, помог Полине и её сыну Валентину собраться и отправились они в путь дорогу. Долго ли, коротко ли ехали, опять неведомо, только уже на границе с Польшей, в октябре 1946 года Валентин заболел. Отправила Полина своего сопроводителя в Германию — к мужу с наказом, чтобы приехал и привёз лекарства. Михаил Мосин приехал к семье в конце ноября, привёз деньги и лекарства, а через несколько дней отбыл к месту службы, оставив с женой Полиной и сыном Валентином ординарца. По выздоровлении Валентина Полина с сыном в сопровождении ординарца продолжила путь. В феврале 1947 года они прибыли в Берлин.

Берлин.

Берлин поразил Полину своей громадой, хотя предстал перед ней в руинах, всюду искорёженный металл — разбитые орудия и их лафеты, остовы танков и их башни; горы битого кирпича рядом с разрушенными высотными зданиями; запах пыли и жжения, тлена и гниения несущегося из-под обломков, но среди всего этого мирная жизнь, — спокойное деловитое движение гражданского населения Берлина и воинов советской армии; работал даже автомобильный, наземный и подземный электрический транспорт — метро, которое Полина увидела впервые в своей жизни, как впрочем, огромное количество людей и автомобилей, от которых у неё кружилась голова.

Особое восхищение вызвала у неё квартира в высотном доме рядом с комендатурой. Перешагнув порог квартиры, Полина остолбенела, она ожидала увидеть многое — большую комнату с вешалкой у входа, стол и стулья посреди комнаты, кровать с тумбочкой, диван, и большое зеркало — мечту своей жизни, но то, что предстало перед ней, затмило всё её мысленное воображение. В прихожей с настенной вешалкой и тумбочкой под ней было три двери, одна вела в ванную комнату с туалетом, другая на кухню, третья в гостиную комнату с пианино и большим зеркалом в полированной деревянной раме, полированным столом с круглой столешницей в центре и стульями с витыми спинками. На правой стене в красивых рамах висели картины — репродукция натюрморта кисти Фальконе и величественная стела неизвестного художника, у левой стены стоял мягкий диван с круглыми мягкими подголовниками, на полу яркий палас. Из гостиной комнаты Полина прошла в спальню с широкой кроватью, шифоньером и комодом. Открыв шифоньер, увидела в нём платья, аккуратно развешанные на вешалках мастеров: Julius Lesser, J.G. Weitfauff, H.C. Aastrup, в комоде ровными стопками лежало постельное бельё, а на его крышке зеркало на металлической подставке и большая коробка с духами и одеколоном. Потрогав всё руками, Полина присела на кровать и, взвизгивая от нахлынувшего счастья, стала подпрыгивать на ней как ошалевший ребёнок, затем резко подхватилась и побежала на кухню, размер и богатство которой ошеломили её. Здесь были полированный кухонный стол с тумбами, сервант с фарфоровой, фаянсовой, стеклянной и хрустальной посудой неведомого предназначения, и с водой из крана, которая вызвала в ней новый бурный восторг. Недоумение вызвал туалет с неведомым белым фаянсовым предметом, названным Михаилом унитаз и белая ванна на красивых витых ножках. Горячей воды не было, но это нисколько не уменьшило восторг Полины.

Понемногу освоившись и почувствовав себя в безопасности, Полина стала совершать самостоятельные прогулки по Берлину и однажды познакомилась с обаятельной немкой, сносно говорящей на русском языке. Немка сказала ей, что знает адрес, где в обмен на продукты питания можно получить красивую чернобурку. Собрав узелок с продуктами, Полина нашла дом по указанному адресу, вошла в него и, постучавшись в квартиру, вошла в неё.

За столом с водкой и закусками сидели три упитанных немца, от вида которых у Полины закружилась голова.

— Всё, сейчас меня убьют, — подумала она и, бросив узелок с продуктами, выбежала из дома.

Ноги несли домой, но вынесли к военному посту, на котором стояли солдаты в странной военной форме. Подойдя к ним, Полина спросила: «Как пройти в комендатуру?»

Солдаты внимательно посмотрели на неё, потом, улыбнувшись, что-то сказали на незнакомом ей языке. Второй раз за один день Полина испугалась.

— Потерялась. Теперь Михаил никогда меня не найдёт, — подумала она и слёзы хлынули из глаз. Полине было 33 года. Но на её счастье вскоре к ней подошёл человек и на довольно сносном русском языке спросил, кто она и откуда.

— Я жена русского офицера, — ответила Полина.

Всё понятно, — ответил тот человек. — Ожидайте здесь.

Через полчаса на «Виллисе» за ней приехал муж.

По дороге домой он сказал, что она вышла к американскому сектору Берлина, пожурил и наказал, чтобы в его отсутствие никогда не ходила одна по городу. Полина шмыгнула носиком, кивнула головой, но уже через месяц всё повторилось. Заболел Валентин. Его положили в госпиталь, а до него можно было добраться только на метро. Собрала Полина узелок с продуктами и, не поставив в известность мужа, пошла к метро, вошла в него и поехала в госпиталь.

Доехав до станции назначения, спросила у немцев: «Можно выходить?» — Ответили: «Ja! Ja!»

Электричка ещё шла, а машинист уже открыл двери. Полина ступила на перрон и упала. Ни один немец не помог подняться. Шли и говорили: «Russisches betrunkenes Schwein!» — Русская пьяная свинья!

Полина была на пятом месяце беременности. Помог подняться какой-то советский солдат, случайно оказавшийся в метро.

1947 год. Полина Мосина

С синяками, кровоподтёками и без узелка с продуктами Полина возвратилась домой и вновь получила выговор от мужа. Но этого ей было мало. Решила как-то одна пойти в баню при небольшой санитарной части. Вошла, помылась, стала одеваться, погас свет. В темноте стала искать выход, забрела в какое-то помещение.

— Солдатики спят, — увидев топчаны с солдатами, накрытыми белыми простынями, подумала Полина и пошла на узкую полоску света, пробивающуюся сквозь неплотно прикрытую дверь.

Приоткрыла её и увидела пожилого мужчину в белом халате, его глаза, расширяясь от страха, смотрели на неё как на привидение. Что он подумал, увидев молодую женщину, выходящую из мертвецкой, осталось в истории. Полина спросила его, как выйти из бани, и спокойно пошла в направлении, указанном трясущейся рукой санитара. Вечером о её походе узнал Михаил и сказал:

— Часовой, впустивший тебя в баню, забыл сказать сменщику, что в помывочном отделении находится женщина, и тот выключил свет. Ты в темноте ошиблась дверью, прошла из помывочного отделения в морг и напугала его сторожа.

Ночью 15 сентября 1947 года Полина родила девочку. 4 октября родители пошли её регистрировать, им в этом отказали, т.к. не было документа о браке Михаила и Полины, потерялся во времени. Пришлось вновь регистрировать свой брак.

Свидетельство о браке №14076. Гр. Мосин Михаил Евстафьевич. Гр-ка Гончарова Пелагея Гавриловна вступили в брак, о чём в книге записей актов гражданского состояния о браке за 4 октября 1947 года произведена соответствующая запись за №14076. Фамилия после заключения брака, он Мосин Михаил Евстафьевич, она Мосина Пелагея Гавриловна. Место регистрации консульский отдел НКВД СССР города Берлина. Выдано 4 октября 1947 года.

После их брака новорожденную зарегистрировали, о чём 4 октября 1947 года в книге записей актов гражданского состояния о рождении была произведена соответствующая запись.

Гр. Мосина Светлана Михайловна родилась 15 сентября 1947 года. Отец Мосин Михаил Евстафьевич, мать Мосина Пелагея Гавриловна. Место рождения Берлин, Германия. Место регистрации консульский отдел СВАГ (Советская военная администрация в Германии). Выдано свидетельство о рождении I-B №761091.

Светлана вспоминала:

— Имя Света мне перешло как бы по наследству. У папы был фронтовой друг, его невеста погибла во время войны, звали её Света. Вот он и попросил папу назвать меня её именем.

1947. Полина с дочерью Светой. Справа Мута — няня.

Валентин.

Брат рос слабым ребёнком и причина в том — голодное детство. Часто болел, несколько раз был при смерти. Болел и в Берлине, хотя там с питанием было хорошо. Папа служил при военной комендатуре — командиром роты, и офицерский паёк позволял ему содержать всю семью, да и зарплата была хорошая, плюс три ордена, за которые платили. Всё это со слов моих родителей.

А Валентин, когда я подросла, рассказывал о себе:

— Однажды я с пацаном, тоже сыном офицера пошёл на реку за раками, не предупредив никого. Собственно, если бы мы сказали, нас бы не отпустили, но мы пацаны, а пацаны, как известно, народ шебутной. Так вот, наловили мы раков и довольно-таки много, идём домой радостные, посвистываем. Навстречу мой папа.

Нас потеряли, и мы своим долгим отсутствием переполошили всех. За несколько дней до этого пропала девочка. Нас в школу и из школы возили на автобусе. В школу девочка приехала, а в обратном автобусе её не оказалось. Искали долго, но не нашли. Убить её, конечно, не убили, похитили немцы. Вероятно, она была очень похожа на какую-то немецкую девочку.

Папа, естественно, поучил меня рукой по попе. А вообще-то мы чувствовали себя как дома, хотя находились в Германии, совсем недавно ещё фашистской. Когда нас — ребятню везли на открытой машине, мы обстреливали всех немцев каштанами. Они молчали, а мысленно, естественно, проклинали нас. Но мы были победителями. Каштаны это ерунда, а вот оружие это уже серьёзно. Найти в разрушенных подвальных помещениях домов пистолет или автомат было проще простого, и находили, даже с патронами. Среди нас — пацанов-восьмилеток был мальчик лет четырнадцати. Он нашёл немецкий пистолет с патронами в обойме. Вынул одну пулю из патрона и, заменив её выструганной деревянной, выстрелил в немца. Убить — не убил, но больно ему было, это точно. Немец пожаловался в комендатуру, того пацана нашли и отцу-полковнику крепко досталось. Немец оказался антифашистом.

Глава 2. Первые шаги

В 1948 году моя семья возвратилась в СССР. Папа продолжил службу в военкомате города Новосибирск, а через год был переведён на новое место службы в город Омск — на должность начальника 3 отдела районного военкомата.

При отбытии из Германии на новое место службы нашей семье предоставили ж\д вагон — теплушку, точнее полвагона, в другой половине вагона разместилась семья старшего лейтенанта N.

Валентину шёл десятый год и отец хотел, чтобы он научился игре на пианино, но не судьба была стать моему брату музыкантом — при погрузке в вагон оно упало и разбилось. Умышленно ли это было сделано солдатами или по неосторожности, тайна. Осколки пианино остались на перроне, загрузили лишь носильные вещи, мотоцикл и бочку с бензином. Поехали. В первую ночь поездки в вагоне я заплакала. Мама в свете догорающей свечи подошла ко мне, покормила и тут вдруг сообразила, что если бы не мой плач быть им всем и мне тоже на «облаках». Восковая свеча стояла на бочке с бензином, и от неё остался небольшой огарок, несколько минут и мог бы произойти взрыв.

С тех пор прошли десятилетия, если точно, семь десятилетий, и я уже многое забыла из того, что мне рассказывали родители. Помню, что после ж/д дороги ехали водным транспортом. Отец на радостях крепко выпил и уснул, этим воспользовались лихие люди. Вскрыли ящики с вещами и стали их разворовывать. Мама стала тормошить отца, он в полном отрубе, не реагирует — спит богатырским сном. Она к мужчинам: «Что же вы делаете? Это воровство! Дядечки, это наши вещи!» Никакой реакции, все, кто плыл с ними на том корабле, только рады были нахватать чужое добро. И осталось от всех родительских вещей только несколько маминых платьев, часть посуды и мотоцикл. Вот такие были сволочные люди. Вероятно, нет, уверена, отца специально чем-то напоили, какой-то сонной отравой, чтобы он не мог проснуться даже при канонаде, затем стали взламывать ящики и разворовывать их содержимое. А мама, что она… с девятилетним сыном и со мной, которой было всего несколько месяцев?.. Когда отец очухался, воров след простыл.

Период жизни в Новосибирске был очень краток, со слов родителей помню, что был он не более полугода. В Новосибирск мы прибыли где-то в начале лета 1948 года, а выехали из него в начале зимы. Отцу дали мизерную квартирку в каком-то древнем доме, стены которого промерзали зимой и покрывались толстым слоем льда. Папа пошёл к своему начальству и сказал, что в таких условиях невозможно жить, тем более с детьми. Папу перевели в Омск. Ему дали однокомнатную квартиру в двухэтажном кирпичном доме на улице с названием «Красный Путь».

Немного о нашем доме и квартире, как понимании материального состояния советских людей того далёкого времени — конце сороковых, начале пятидесятых годов двадцатого столетия.

Зрительно квартира состояла как бы из двух комнат, её делил на две половины большой широкий шифоньер. В одной половине стояла родительская кровать и письменный стол, за которым Валентин делал уроки. В другой половине было две кровати, моя и брата, и круглый стол с четырьмя «венскими» стульями. За этим столом обедала вся наша семья. Слева от входной двери на гвоздях висел рукомойник, под ним табурет, на нём ведро для смытой с рук и лица воды. Правее рукомойника, гвоздями к стене, была прибита деревянная вешалка с полочкой для головных уборов и деревянными клиньями для верхней одежды. Справа от входной двери располагалась дровяная печь, она обогревала нашу комнату в холодные дни и на ней мама, в те студёные дни, готовила пищу. Летом мама готовила пищу на электрической плитке, стоящей на маленьком простеньком столе, установленном справа и на метр от печи. В углу, — рядом со столом стояла табуретка, на ней ведро с питьевой водой, на нём деревянный кружок, на кружке ковш. Над табуреткой на гвоздях висел небольшой самодельный шкафчик с обеденной посудой. Кастрюли и половник, чайник и заварник, сахарница и сковорода располагались на кухонном столе. Этот уголок был маминым хозяйством и она называла его кухней.

1950 год. Света

Воду брали в колонке, что была во дворе. Электроэнергию часто отключали, в такие долгие часы в приготовлении обеда выручала печь. В духовке печи мама в праздники пекла пироги.

Я ничего не знаю о проблемах моей семьи того периода, была ребёнком, и меня более тревожили собственные заботы; погода, позволяет ли она выйти на улицу или придётся сидеть дома; игрушки, которых у меня практически не было; мечты, задумки и много ещё чего очень важного и необходимого. Но не все детские мечты сбывались. Я не понимала почему мама не купила мне куклу, которая мне очень понравилась в магазине. Почему не покупает мои любимые конфеты и пряники каждый день. Почему у соседской девочки красивое новое платье, а у меня такого платья нет. Почему у соседей праздник, — у них поют песни, а у нас нет гостей и песни несутся только из чёрной «тарелки», висящей на стене у окна, что смотрит во двор. Почему нельзя праздновать день, когда все мои подруги и друзья выходят на улицу с красивыми — синими, зелёными, красным куриными яйцами, когда из соседних комнат доносятся запахи разных всуснятин. Много всяких ПОЧЕМУ роилось в моей голове, но ответ я искала не слишком долго, увлекалась какой-либо игрой и забывала обо всех ПОЧЕМУ.

И всё-таки праздники в нашей семье были, не пышные и не богатые как сейчас, но на столе были пироги и конфеты, яблоки и ягоды, и папа был дома, а не на работе и в окно всегда лился нежный теплый солнечный свет. С папой мне было интересно, он всегда что-нибудь мастерил, я смотрела и пыталась даже помогать ему, что-нибудь подержать, что-нибудь поднять, что-нибудь принести. Стою, смотрю, он спросит: «Интересно!»

— Натересно! — отвечаю.

Папа был удачливый рыбак и хороший охотник. Никогда не приходил домой без добычи. За несколько дней до охоты набивал патроны порохом, дробью. Я как обычно смотрела, а когда повзрослела, помогала ему насыпать в гильзы порох. Папа давал мне мерный стаканчик, я набирала в него порох и высыпала в гильзу, остальное делал уже папа. Мне было интересно, а ему, конечно, приятно.

1950. Света с цветами

С мамой тоже было интересно, но не так чтобы очень, мама всегда делала одно и то же, что-то варила, ходила в магазин, занималась уборкой комнаты, стирала вещи и мыла посуду, а это было скучно. А вот праздники это всегда красиво и радостно. Из круглой чёрной «тарелки» на стене лилась красивая музыка, неслись песни, играли марши и звучали праздничные поздравления. В такие дни я рано вставала с постели. Меня будили ароматы, обволакивающие комнату и несущиеся только ко мне, как мне казалось. Я открывала глаза, приподнимала голову и смотрела стол.

— Что там такое вкусное? — говорила я себе, хотя ещё с вечера знала, что мама будет стряпать и выпекать пироги. Только с какой начинкой они будут, это всегда оставалось для меня секретом, но то, что пироги будут с морковью, или с капустой, или с картошкой или луком с яйцом, я знала точно. А вот самой любимой моей выпечкой был рулет с маком.

Встав с постели, я быстро умывалась, и мы всей семьёй садились за стол. Я с наслаждением ела пироги, и мне казалось, что могла бы съесть их все, но с трудом съедала всего лишь два пирожка, запивала их чаем, а потом мы с папой выходили из дома и шли на сам праздник, где музыка и много людей с радостными лицами.

Папа нёс меня на своих плечах, я смотрела на флаги, транспаранты, всё было необычно и красиво. Люди о чём-то громко говорили, смеялись и у всех добрые лица. А потом мы всей нашей семьёй, — мама, папа, брат и я шли в парк, где ели мороженое, кружились на карусели и качались на качелях.

А однажды мама купила мандарины и разделила их между братом и мной. Тот день был не праздничный, будничный, но если мандарины, то для меня это самый великий праздник, пусть даже его не празднуют взрослые дяди и тёти, так думала я.

В тот день я играла дома с подругой. Мама, дав одну мандаринку мне и подруге, сказала: «Доченька, поиграй пока дома. Никуда не уходи, я ещё в один магазин схожу, очередь заняла, и быстро обратно».

1950. Мама не видела, дочь надела её шляпку

Свою мандаринку я съела быстро, расправилась и с другими моими фруктами, на столе остались мандарины предназначенные брату. Недолго думая, я съела и их. Потом пришла мама, и моя подруга наябедничала ей:

— А Света все мандарины съела. Даже те, которые вы оставили Вале.

— Они были очень вкусные, — шмыгая носом, сказала я маме, а подруге погрозила кулаком. — Ябеда-корябеда! — сказала ей и выгнала из квартиры.

А ещё я никогда, ни с кем не делилась моими конфетами. Купят родители пастилу или Кавказские, я всё съем одна. Очень любила пряники и коржи, но это будет потом, когда отменят карточки на продукты питания, а пока даже хлеб по карточкам и пироги на столе почему-то серые, так говорят мама и папа, а не белые. А какие они бывают белые, я не знаю, мне мамины пироги всегда казались белыми.

— Как могут быть они серые? — думала я. — Серым может быть карандаш, серым может быть дорога. Серое это значит грязное, а пироги не грязные, значит, они белые.

В хорошую летнюю погоду все окна нашей комнаты открыты, тёплый ветерок играет с тюлевыми занавесками, я смотрю на них, и представляла себя в сказочном дворце.

Так жила наша семья, так жили все.

— Серенькая, однородная масса, — скажешь ты, потомок.

Может быть. Но мы были счастливы, никто не выпячивался, не тянулся за богатством, не злопыхал, не подражал и не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, т.к. все мы были на виду у каждого, ибо не прятались в своей скорлупе, которая была не многоэтажной и не золотой.

Вот и всё наше семейное богатство, но, к сожалению, даже так жили единичные семьи (это я поняла позднее, когда стала сравнивать убранство комнаты моей семьи с содержимым комнат, в которых жили мои подруги). Многие из них жили не только в худших пространственных условиях, но и почти впроголодь. Помню подругу, имя её стёрлось в памяти, а сама она до сих пор стоит перед глазами. Она жила с матерью, отца у неё не было, но она была, как и все мы и веселушкой, и хохотушкой, и забиякой, и бякой, — она была обыкновенным ребёнком, без зависти, злобы и ненависти. Она была худенькой девочкой и часто болела, ходила в залатанном платьице, но это никого из нас не смущало, мы не отталкивали её от себя. Мы не выбирали себе друзей по одёжке, мы видели внутреннее содержимое каждого и по этому принципу одного называли другом, другого просто товарищем, а третьего… а вот третьих не было. Врагов среди нас не было. Как-то я зашла к ней домой, на улице никого не было из ребятни, решила её пригласить поиграть со мной в нашем дворе. Она согласилась, сказав:

— Сейчас я поем и буду играть с тобой.

Подруга взяла стакан, насыпала в него десять чайных ложек сахара, влила в стакан кипяченую воду из чайника, помешала всё это ложкой и стала пить этот сироп, заедая серым хлебом.

Я смотрела на неё и удивлялась, как можно пить такую сладкую воду и почему она ест только хлеб, и более ничего. Я не стала спрашивать, почему. Поняла, что в её доме ничего кроме хлеба и сахара нет. Потом мы пошли гулять.

Жили и не роптали, ибо не могли представить, что можно жить лучше и не знали, что были те, для кого наши жизненные условия казались адским кошмаром. Так жили победители — в нищете, в голоде и холоде! И всё же они были счастливы. Они говорили: «Лишь бы не было войны!» Никто не хотел пережить то, что уже вынес на себе, — смерть родных и близких людей, а холод и полуголод — это человек может вынести, и это проходяще. Ты, потомок, сейчас прекрасно живёшь только благодаря тяжёлому прошлому своих предков. Ты должен, обязан помнить это.

Конечно, в каждом обществе есть своя элита, кто-то живёт лучше, кто-то хуже, но в моём времени не было чётких различий, какие есть сейчас — разваливающийся дом в деревне и усадьбы на лазурных морских берегах.

Мы — это коммуналки, керосинки, ржаной хлеб, ржаная мука по праздникам и по талонам, как по талонам и сахар — один кг на человека в месяц и много ещё другого. Пустые прилавки в магазинах, за стеклом прилавков жестяные банки с консервами из камбалы, и вазочки с пряниками, на подоконниках листы бумаги с какой-то липкой массой, с потолка свисали спирали липкой ленты, и на всём этом рой мух всевозможных размеров и расцветок. Мухи везде, на прилавках, на стенах, на потолке, на продуктах. Антисанитария? Я бы не говорила так жёстко. Такое трудное было время. С мухами боролись, я это помню точно, их уничтожали дустом. Здесь дело в другом. Мне трудно судить, в чём именно, но только не в разгильдяйстве или лени власти. Страна после войны жила тяжело, вот главная причина.

А как жили крестьяне в деревне? Я не знаю. Бабушек и дедушек у меня не было. Некоторые дети нашего двора на лето уезжали в деревню, я же круглый год жила в городе и понятия не имела, что такое деревня. Нет, я, конечно, знала, что деревня это не город, но что там делают, как живут — не знала. Единственное, в чём я была уверена, так это в том, что в деревне люди живут лучше, чем в городе, если выносят на базар овощи, фрукты, мясо птицы и скота, молоко и молочные продукты.

О ценах базара я тоже ничего не знала. Видела, что по нему ходят люди, что-то покупают, и нет очередей, что было довольно-таки странно.

— В пустых магазинах длинные очереди, а на базаре, где всё есть, очередей нет? — удивлялась я. — Почему так?

Мы жили с базара, и я это понимала, так как на нашем столе было мясо и овощи, чего в магазинах никогда не было. В магазине всегда были лишь рыбные консервы, конфеты и пряники, а хлеб, мука и сахар завозились очень редко, и эти продукты продавались только по талонам. Когда всё это поступало в продажу, выстраивалась многометровая очередь. Люди в ней прилипали друг к другу так плотно, что между ними невозможно было просунуть лист бумаги. Зимой тепло, а летом душно, жарко и пот лился ручьями по лицу.

1951. Света в матроске

— Мама, ты куда?

— На базар, доченька. Я быстро, ты пока поиграй, приду, будем обедать.

И вот я уже за столом. Мама купила молоко и вкуснейшие ягодки, она называет их Виктория.

— Ах, какое красивое и вкусное имя у этих сладких ягодок, — мысленно говорю я и смотрю в тарелку, в которую мама положила эти ягодки и стала заливать их молоком.

— Вот тебе ложка, милая доченька. Кушай ягодки, — говорит мама, садится за стол, подпирает голову рукой и смотрит на меня счастливыми глазами.

Правой рукой я беру ложку, левой край тарелки, поддеваю одну ягодку и, раскачиваясь на стуле, подношу её ко рту.

— Доченька, не качайся, упадёшь, — говорит мама, но…

Стул опрокидывается, я падаю и тяну за собой тарелку. Молоко на голове, лице и платьице, а ягодки на полу.

Я лежу, моргаю глазами, мне горько, обидно, хочется плакать, но я сдерживаю себя, хотя губы, вмиг скривившиеся, готовы раскрыться и выплеснуть стон из маленькой груди под «молочным» платьем.

— Ты не ушиблась, доченька? — спросила меня мама.

— Нет, мамочка! Мне не больно! — сквозь слёзы ответила я.

Мама молча, собрала ягодки, ополоснула их в чистой воде, вновь положила в тарелку и залила новой порцией молока.

С тех пор я никогда не раскачивалась на стуле.

В нашей квартире появилась курица, клетки у неё не было, чтобы она не разгуливала по всей комнате, папа привязал её за лапку к ножке табуретки стоящей у кухонного стола. Это был сам чёрт в куриных перьях. Она клевала в ноги всех, папу, брата и меня, кроме мамы, вероятно от того, что она кормила её. В одно утро (папа был на работе, мама ушла в магазин, брат был в школе), курица каким-то образом развязалась, увидела меня, только что проснувшуюся и лежащую под одеялом, налилась кровавыми глазами, расправила крылья и, запрыгнув на меня, стала клевать в голову, благо я вовремя укрылась одеялом. Мне не было больно, страшно… — да! Я кричала, плакала, звала на помощь и на моё счастье пришла мама. Она схватила курицу, вновь привязала к табуретке и стала меня успокаивать. Я плакала и называла курицу Бякой. Вечером папа пришёл с работы, мама рассказала ему о происшествии, он взял курицу и куда-то унёс. На следующий день мы ели куриный суп. Но я не догадывалась, что ела мою обидчицу.

Выше я сказала, что в нашей комнате было четыре окна. Отдельное четвёртое окно смотрело во двор, на дальней стороне которого сиротливо стояло небольшое деревянное здание, это был склад табачной фабрики. Днём ворота склада были постоянно открыты, в них ежедневно заезжали машины гружённые тюками с табаком, реже приходили пустые грузовые автомобили, они загружались тюками и везли их на табачную фабрику. Мы — дети любили играть на том табачном складе, тюки были мягкие, мы по ним ползали и бегали, прятались среди них, что-то строили, что-то рушили, крик, визг, смех и никто из персонала склада не запрещал нам там играть.

Домой я приходила пропитавшаяся запахом табака, мама незлобиво ругала: «Опять на складе была!» — Я отмалчивалась, потому что прекрасно понимала, что заслуживаю наказания, ибо действительно играла на складе, но родители никогда не наказывали меня. Всё говорилось спокойно, убедительно, но… я была ребёнком и довольно-таки своенравным. Игры на складе продолжались. В выборе игр почему-то вся детвора советовалась со мной, даже мальчишки. Скажу:

— Сейчас будем играть в «Гуси-Лебеди», — играем в эту подвижную игру. — Будем играть с мячом, — все играем с мячом.

Игр у нас было много, это и испорченный телефон, и классики, и скакалка, и прятки, и догонялки и просто детская беготня по двору. Для нас — детворы детство было счастливое и беззаботное. Мы не сидели по квартирам у мониторов компьютеров, в наших руках не было смартфонов, мы были активны и общались со сверстниками в реальном времени и в реальном пространстве, а не через интернет неведомо с кем в виртуальном мире. Мы друг друга знали не только в лицо, знали внутреннее состояние каждого. Наша жизнь была настоящей, объёмной и в цвете. А чем живёшь ты, потомок? Ты случайно не перепутал реальность с виртуальностью? Ты случаем не живёшь в реальном мире телом, а сознанием в виртуальности, где вседозволенность затмила твой разум и позволяет тебе творить зло в реальности. Одумайся, если это так.

Ещё один случай, коли разговор пошёл о друзьях детства.

Как-то одна из моих подруг сказала мальчикам, что не хочет играть в мальчишеские игры. Ребята затеяли войнушку. Мальчики подошли ко мне и спросили, буду ли я играть с ними. Я ответила, нет. Они демонстративно поломали свои мечи через колено и бросили своё оружие к моим ногам.

Вспоминая себя в детстве, говорю: «Дети познают мир через призму своих ощущений, видят своих товарищей в сравнении с собой и другими детьми, поэтому не задумываются над своими действиями!»

Появится мальчик в новой рубашке, или девочка в красивом платьице, а мы все хором: «О-ё-ёй! Воображала первый сорт! Куда едешь? На курорт?»

Не понимали, что наш друг выходил нарядным, потому что у него, возможно, день рождения. Не понимали, что у него праздничное настроение, и он хочет поделиться им со всеми, без рисовки. Вот такие мы были злюки!

Улица Красный Путь одна из старейших улиц Омска. Многие дома на ней в то время не имели центральное отопление, квартиры, как я уже писала выше, обогревались дровяными печами. Во дворах домов были сараи. В этих сараях жильцы хранили малонужные вещи, дрова и уголь. В одном из сараев кто-то из жильцов поселил молоденького хряка. Хряк быстро рос и однажды он сделал подкоп и вырвался во двор. Мы — ребятня в это время играли во дворе, нас как ветром сдуло. Хряк бегал по двору с налитыми кровью глазами. После этого случая жильцы поставили тому мужчине условие, удалить со двора хряка. Хряк исчез. Но напугал он нас до полусмерти. Потом ещё долго кто-нибудь из ребятни ради шутки кричал: «Хряк! Хряк!» — Мы разбегались в разные стороны, а тот шутник, стоя посреди двора, показывал на нас пальцем и хохотал. Тогда мы обижались на шутника, сейчас, вспоминая, мне весело! Я была счастлива!

1954. Света первоклассница

У нас была домашняя собачка. Мы её звали Мальчик. Собачка подросла и оказалось, что это девочка, мальчик превратился в Мальку. С Малькой произошла беда. Папа пошёл в магазин и она увязалась за ним. По дороге в магазин Мальку напугал большой пёс, она рванулась в сторону и попала под машину. Папа принёс Мальку домой, и она в тот же день скончалась.

Прожив около шести лет в этом доме, мы переехали в новый район города — Советский, на улицу Магистральная, в дом №23, в квартиру №5.

Пока не забыла.

У нас была табуретка с дырочкой посередине, в неё запускали пальцы для переноса этого предметы мебели из одного места на другое. И у нас была кошка. Кошка была в каждой квартире. Кошка — это борьба с мышами, а их в наше время было очень много.

Я очень любила нашу кошку, играла с ней, привязывала к её хвосту бумажку и кошка гонялась за своим хвостом. Нам, кошке и мне, было весело.

Так вот, о дырочке в табуретке. Валентин играл с кошкой через дырочку в ней. Просунет в дырочку палец и ворочает им, кошка хвать, мимо, пальца уже нет. Как-то пришёл к брату друг, сел на тот табурет и через минуту стал ерзать на нём и морщиться. Мы не можем понять его беспокойство. Потом он как подпрыгнет, и мы увидели под табуреткой нашу кошку. Нам всё стало понятно. Наша Мурка когтями цапнула парня за зад.

1958. Света с мамой

Мама и я.

На маму постоянно сыпались беды. Если взглянуть на её жизнь с высоты моих лет, то я увижу над ней серое небо, — ранее сиротство и борьба за выживание. Отца казака расстреляли партизаны. Мать умерла в расцвете лет, не вынесла смерть мужа.

В замужестве мама похоронила шесть детей, Валентин был при смерти, и меня она однажды везла из больницы домой умирать. Я заболела дизентерией, мне делали уколы, но они не помогали. Какая-то медсестра сказала:

— Увозите свою дочь отсюда. Здесь её заколют, но не вылечат. Здесь тоже от дизентерии умерла моя дочь.

Мама лежала вместе со мной в больничной палате, собрала меня, и как была в больничном халате, так и поехала домой. Едет на трамвае и плачет. Её спрашивает женщина: (Участливый был народ. Сейчас больной человек упадёт, пройдут мимо).

— Что с вами случилось?

Мама ей всё рассказала.

— Давайте дочери пюре из китайских яблок, — сказала женщина.

Мама продала свои платья, что привезла из Германии, покупала китайские яблоки и этим выходила меня.

А однажды мама упала, сломала себе ногу, но её не положили в больницу. Она долго лежала в постели, а папа приходил с работы и готовил еду на весь день, так он её выходил. Была у неё беда и с правой рукой. Каким-то образом попала в неё инфекция, руку разбомбасило, она почернела и наполнилась гноем. Врачи сказали, надо ампутировать, но мама не дала. И вот, когда дело было уже совсем плохо, какая-то женщина пришла к нам домой и сказала, что к руке надо прикладывать траву, назвала какую именно. Рана вскрылась, и гной стал вытекать. Рука постепенно стала приобретать свой естественный цвет и мама полностью выздоровела.

Случайным, а может быть закономерным бедам была подвержена и я. Может быть, кровный рок довлеет надо мной? Но то, или другое, факт есть факт. Голова моя головушка!

Как-то зимой, катаясь с горки, я решила проверить себя на устойчивость, — скатиться с неё не на «пятой точке», а на ногах. Проехала всю горку, а у подножия её, когда скат переходил в горизонтальную плоскость, не удержалась на ногах и со всего маху повалилась вперёд. Ударилась лбом и потеряла сознание. Как долго лежала на льду, не знаю, мимо проходила соседка, увидела меня в луже замёрзшей крови, подхватила на руки и принесла к нам в дом. Мама, естественно, разохалась, в слёзы и в больницу со мной. Врач наложил шов, было больно, но я терпела. Сейчас о том ухарском катании с горы, напоминает шрам на лбу.

Школа.

В первый класс я пошла в 1954 году — 1 сентября. В нашем дворе были девочки старше меня на два — три года и они, играя со мной и моими подругами сверстницами, научили нас счёту и чтению. В первый класс я пришла подготовленная, хотя в то время это не требовалось. В первом классе мы старательно выводили в тетради палочки, крючочки, загибулинки и закорючки. Учили азбуку и цифры, читать стали во втором классе, арифметика была уже в третьем или даже в четвёртом классе. Все предметы давались мне легко, трудность была в написании букв. Учительница учила нас правильному нажиму на перо (каллиграфии), я старалась, но у меня это плохо получалось. Перо рвало тонкую бумагу тетради, на ней появлялись разводы, лишние полоски от волосков, прицепившихся к перу, и кляксы, как естественный процесс всякого письма чернилами.

1954. Подруги — Света и Света

Света Брежнева моя лучшая подруга. В школу мы пошли в один год и в один класс, сидели на одной парте, и первое время учительница нас не различала. Она и все одноклассники думали, что мы сёстры, т.к. были очень похожи друг на друга. Бывает же такое! Мало того, что были похожи лицом, одеты были одинаково и на голове у каждой был большой белый бант.

В моей первой школе, мы тогда жили на Красном Пути, я проучилась один месяц, потом папе дали квартиру в новом районе города — Советском. И со Светой мы расстались. Прощались со слезами.

Утром на новом месте, как уже было принято, я стала собираться в школу. Папа был на работе, мама занималась разбором вещей. Я взяла портфель, незаметно вышла на улицу и самостоятельно пошла в новую для меня школу, благо она находилась через дорогу, чуток наискосок. Пришла, вошла в класс, села за парту. Начался урок, учительница увидела меня, естественно, удивилась, — новая ученица, подошла ко мне и сказала:

— Девочка, ты кто такая?

— Мосина Света, — ответила я.

— Ты откуда?

— Мы вчера приехали с Красного Пути.

— Мама знает, что ты в школе?

— Нет.

— Вот что, Света, скажи маме, чтобы она пришли в школу. А сейчас иди домой. Мама волнуется, потеряла тебя, не знает, что ты в школе. Не заставляй её переживать.

На следующий день мама пришла в школу и меня зачислили в первый класс. В той школе я проучилась всего год, потом меня почему-то перевели в другую. В новую школу не надо было ходить через дорогу, путь до неё пролегал по узенькой улочке меж частных домов стоящих за сараями нашего двора. Как-то зимой я и моя новая подруга-одноклассница решили идти домой не ножками, а катиться. Легли на дорогу и катились по ней до самого дома. Забияки и выдумщицы! А однажды я ушла, никому не сказав, на районную новогоднюю ёлку. Накаталась там с горки до умопомрачения. Домой шла как ледышка, пальто стояло колом. Родители меня, конечно, потеряли. Иду домой, а навстречу папа. Взял он меня за руку и, ни слова не говоря, повёл домой. Так, молча, и шли. Уже дома папа снял с себя ремень и хотел крепко врезать мне по попе, спасла мама, хотя, уверена, папа не стал бы меня лупцевать, так… для острастки снял ремень. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы папа поднимал руку на меня или Валентина, он даже никогда не повышал голос. Не было и нудных нравоучений, были предостережение и спокойный разговор.

Новый район города — Советский, в народе названный городок Нефтяников из-за расположенного на его территории нефтезавода, строили заключённые, и все кирпичные дома в нём по своей принадлежности были нефтезаводские. В одном из своих домов нефтезавод выделил трёхкомнатную квартиру военкомату, тот в свою очередь две комнаты выделил семье начальника третьего отдела — папе, и одну комнату в этой квартире молодой семье — сержанту и его жене.

— Поживёте временно с подселением, — сказали отцу. — Построят новый дом, переселим в него сержанта, и вы получите всю трёхкомнатную квартиру.

Дом построили, сержант выехал, на его место прибыла другая семья, на смену ей третья и так далее. Ни отцу, ни маме, ни нам — их детям не суждено было жить в той квартире одной нашей семьёй, — без подселения. До самой смерти мои родители жили с чужими людьми. Валентин — мой брат уже женился, я вышла замуж, а родители так и мучились с подселением. Потом мы с мужем после его увольнения из армии переехали в Омск и жили с мамой (мама умерла в 1981 году), и тоже жили с подселением, лишь летом 1983 года мы освободились от него. Но это уже другая история и очень крутая, о ней расскажет Виктор в другой книге. А я пока продолжу рассказ о моём детстве и взрослении.

В новый дом мы переехали в конце сентября 1954 года. Помню, погода была прекрасная, — настоящая золотая осень. Казалось, она говорила: «Радуйтесь люди!» Но мне было грустно, я уехала от моих подруг, из дома с весёлым двором, с улицы с большими красивыми домами, из нашей миленькой квартиры, где было тепло и уютно.

— Что ждёт меня здесь, в новом районе и в новом доме, где нет больших домов, где нет красивой улицы, где страшно и неуютно? — думала я. — Страшно, потому что здесь всё хмуро и серо. Потому что здесь стройка и она за высоким забором с колючей проволокой. Зачем на заборе такая страшная, шипастая проволока? Неуютно, потому что наш дом какой-то неприветливый и молчаливый, и стоит он на хмурой грязной улице без асфальта. На улице нет людей, оттого она кажется мёртвой. Здесь всё не живое. Тихо. А где живут люди, там должны быть человеческие голоса, — утверждаю я. — По улицам должны ходить люди, а их не видно. Они прячутся, потому что страшные, как их маленькие страшные деревянные дома с окнами, строго смотрящими на меня. Я что вам сделала плохого? Что вы вылупились на меня? — кричу я им, но они ещё злее смотрят на меня. — Вы плохие, страшные дома, — нахмурившись, говорю я им и демонстративно отворачиваюсь от них, но через некоторое время вновь смотрю на противоположную сторону улицы. Меня привлекли детские голоса, несущиеся со стороны большого кирпичного, трёхэтажного дома, стоящего в ряду деревянных домов. Из этого красивого здания с большими светлыми окнами выбегали дети. Это школьники, что понятно по коричневым платьям и такого же цвета фартуками на девочках и серым костюмчикам на мальчиках. Я заулыбалась. У мальчишек и девочек переменка. И мне уже не грустно. — Завтра я пойду в школу, познакомлюсь с девочками, и у меня будут новые подруги, — сказала я себе, с интересом наблюдая за игрой ребят. И мой двухэтажный дом, и такой же дом слева вдруг стали светлыми и приветливыми. И даже деревянные дома устыдились своей строгости и перестали пугать меня своим хмурым видом. Их окна посветлели и на деревьях, что росли во дворах этих домов, зачирикали воробьи и запрыгали по ветвям синицы, осыпая с них разноцветную осеннюю мишуру.

Мы вошли в нашу новую квартиру, и она мне не понравилась. Узкий, длинный тёмный коридор с дверью напротив входа, справа две двери, и слева две двери. Двери, двери, двери! Контора, а не квартира. Вызвало наше новое жилище восторг в родителях или разочарование, не знаю, вероятно, чувство было смешанное. Открыли двери справа — одна маленькая, другая большая комнаты. Дверь прямо — третья комната. «Эту комнату отдадим сержанту, а комнаты рядом займём мы, — сказал папа, и мама согласилась с ним.

Зашли в первое помещение слева, — кухня с кирпичной печкой для приготовления пищи, напротив мойка. Мама открыла кран, из него потекла грязная вода.

— Миша, я зачем печка? Мы квартиру будем отапливать дровами и углём, — удивлённо моргая глазами, проговорила мама.

— В комнатах батареи отопления, значит, тепло будет, а печка… она для приготовления пищи.

— А-а-а! Понятно! Тогда ладно, только на кухне нет места для второго кухонного стола.

— Нам два не надо. Зачем нам два?

— Так сержант же… с женой.

— Поделитесь, авось не раздерётесь, — улыбнулся папа.

— А так ничего… жить можно. Главное, у детей будет своя комната, а потом и всю квартиру займём.

Приподнятое настроение испортил санузел. Зашли в него и блеск глаз моих родителей тотчас угас. Ванны не было, не было и душа, была только раковина с двумя кранами, из одного, как и на кухне, тонкой струйкой текла холодная вода, из другого немая тишина. У узкого окна, смотрящего на улицу, в левом дальнем углу узкого помещения санузла сиротливо стоял унитаз. В узком пространстве санузла стоял резкий запах открытого уличного туалета. Мама подошла к унитазу и ахнула. Он был доверху наполнен фекалиями — подарком от зеков, строящих дом.

— Ничего, Миша, уберём. Главное, что теперь у нас две комнаты, а потом и вся квартира будет наша, — сказала мама, открывая окно.

— Правильно, не такое перетерпели. Войну пережили, а это уже мелочи. Заживём, Поленька! — поддержал маму папа.

Но радость родителей была преждевременна. С приходом холодов жизнь в квартире стала испытанием воли и выдержки. Батареи отопления лишь слегка теплились и мы ходили по квартире в валенках. Папа и брат спали в маленькой комнате, а я с мама на плите печи. Мама стелила постель на протопленной печке, на кухне было теплее и выше от пола, по которому сочился холодный воздух. Вот так мы все и коротали наши долгие зимние ночи. Тепло стало на следующую зиму, когда нефтезавод застроил домами всю Магистральную. Тогда тепло в батареи подали на полную мощность, собственно, уверена, не застройка улицы домами была активатором тепла, а больничный городок, построенный и запущенный в работу к новой зиме.

Дома на всём протяжении левой стороны улицы однотипные, двухэтажные, двухподъездные, в каждом подъезде по четыре квартиры, — две на первом и две на втором этаже. Стоят эти дома и сейчас.

Вторые неудобства начальной жизни в новом районе — это зеки и бандитизм. Рядом с домом зеки строили больничный комплекс и их немного побаивались, хотя не стоило бы. Люди там, естественно, были разные, кто-то с тёмным прошлым, а кто-то отбывал срок по политической статье, но по большей мере все они были миролюбивые, по крайней мере, к местному населению. Вечером их уводили в тюрьму, и в ночь на улицы города выходили воры и разбойники всех мастей. Если зеков люди боялись днём, но всё же спокойно ходили по улицам, то по вечерам старались сидеть дома. Но как быть, если идёшь с работы? А на улице кромешная тьма — фонарного освещения нет.

В один из тёмных вечеров папа возвращался из военкомата, к нему подошли бандиты, наставили на него ножи и потребовали деньги. Папа сказал им:

— Возьмите часы, а из денег у меня есть только мелочь. Прошу не убивайте. Я всю войну прошёл, у меня двое маленьких детей. Они умрут без меня.

Пожалели. Ничего не взяли — ни деньги, ни часы. Папа пришёл домой бледный как мраморная статуя. Рассказал о случившемся маме, та стала занавешивать окна простынями. Вот такая была реакция на испуг, которая, естественно, не могла бы предотвратить беду, если бы бандиты захотели избавиться от свидетеля своего нападения. Не стояли же они на улице, и не подглядывали в окно, след их, естественно, давно простыл. Папе повезло, а кому-то другому в тот вечер вряд ли. Бандиты вышли на охоту, и они обязательно нашли «дичь».

Со временем условия жизни в той квартире стали относительно хорошие. Мы привыкали. А почему относительно хорошие? В жизни всё относительно. Кому-то дворец кажется мал, а кто-то рад крыше над головой. Вот и наша жизнь была относительно хорошая, хотя даже по меркам того времени не соответствовала жилищным нормам. Муж, жена, два разнополых ребёнка жили в двух комнатах — 18 и 11 кв. метров. Ладно бы это… так ещё подселение и постоянно меняющееся. К каждой новой семье приходилось приспосабливаться. Но хватит о них. Это я говорю себе, а тебе, потомок, продолжение рассказа о девочке, жившей в двадцатом веке.

На новом месте я быстро сошлась со всей ребятнёй и тоже стала предводительствовать над ними. Вообще-то я была та ещё забияка. Мальчишек обижала, дралась с ними, но они терпели мои выходки. Приходили домой с царапинами, ссадинами, родители выпытывали у них, кто сотворил с ними такое «варварство», потом приходили к моим родителям с жалобами на меня.

— Поля, утихомирь свою дочь! Она всех мальчишек терроризирует, — говорили они.

Я всё слышала, а когда жалобщики уходили подбоченивалась и отвечала родителям, что мальчишки сами виноваты. (Конечно, мальчишки, не я же! И вообще — «Я, не я, и моя хата с краю». ).

Больше и чаще всех доставалось Пете. Хороший, безобидный, но несчастный мальчик, его правая нога была короче левой, что влияло на его подвижность, он не мог быстро бегать, а детские игры в основном подвижные. Бывало, разделимся мы — ребятня, на две команды, Петя обязательно напросится в ту, где я. Проигрывали. Я возмущалась и замахивалась на Петю: «Из-за тебя проиграли!» — возмущалась и иногда поднимала на него руку.

Петя, плача, уходил домой. Сейчас я понимаю, ему было больно не физически, а от обиды.

Но однажды один из мальчишек не вытерпел моих выходок, подкараулил, когда я стояла рядом с сараями, взобрался на крышу сараев и сбросил на мою голову кирпич. Жаловаться я не пошла, хотя было очень больно.

Моей голове не везло. Я несколько раз билась ею о столб, о железные щит и балки. Все эти удары, возможно, сказались на моём зрении, я рано стала носить очки, хотя… может быть, в том была другая причина. Я читала по ночам под одеялом, с фонариком. Книги были моей страстью, они и сейчас являются таковыми.

В четвёртом или пятом классе на медосмотре у меня выявили порок сердца. После полного обследования в больнице выдали справку об освобождении от уроков физкультуры, а я любила бегать, прыгать и всё подвижное. С завистью смотрела на своих одноклассников, но… и вот как-то в один из дней, не сказав родителям, решила пойти на урок физкультуры. Приготовила спортивную форму и на уроке физкультуры встала в строй. Учитель физкультуры увидел меня и сказал:

— Мосина, у тебя же освобождение.

— Оно окончилось, — соврала я.

В этот день были прыжки в длину. Я прыгнула дальше всех.

Владимир Семёнович — преподаватель физкультуры посмотрел на меня внимательно и с изумлением, потом сказал:

— Света, тебе нужно заняться лёгкой атлетикой.

Я стала ходить на тренировки, потом тренер зачислил меня в сборную школы по лёгкой атлетике, и вскоре я приняла участие на областных соревнованиях, где наша сборная заняла первое место. Всех призёров поздравили, вручили грамоты, а нам, занявшим первое место, подарили ещё и по пять книг с литературными работами русских классиков (каждой девочке), и показали в телевизионных новостях. Меня увидел Петя, переехавший к тому времени в другой район. Пришёл ко мне домой свататься, а мне всего пятнадцать лет. Естественно, я ему отказала, да, он мне и не нравился, он был просто товарищем детства и не более. После этих соревнований наша женская сборная поехала на сибирские соревнования в Иркутск, где мы заняли третье место. Это был большой успех нашей школьной команды. После соревнования нам предоставили возможность кратко познакомиться с городом, мы были на Ангаре, но вода в реке была уже холодная и мы не купались в ней. До окончания каникул мы ещё успели съездить на республиканские соревнования в город Куйбышев, но там призовое место не заняли — расслабились, посчитали себя великими спортсменами. Вот и поделом! Переживали. Утешительным призом была прогулка по Волге на теплоходе. Красивая, великая река, но наш Иртыш с её зелёными берегами всё-таки лучше и красивее. В областных соревнованиях по метанию копья у меня была грамота за третье место. Со сборной я ездила не только по городам, где проводились соревнования, но и на базы отдыха, всё было бесплатно, — проезд, проживание и питание. Особенно мне понравился отдых в Казахстане — в Боровом, на озере Щучье. Там мы купались, загорали и просто «бесились». Естественно, как несовершеннолетние девушки, хотя и созревшие, мы были под опекой нашего школьного тренера Владимир Семёнович. Нам он казался взрослым мужчиной, а на самом деле он был молодым человеком и со своими «тараканами» в голове.

1962. Света в школьном спортзале

В Боровом мы жили в спортивном зале сельской школы и до озера некоторое время шли пешком. Так вот, однажды Владимир Семёнович решил обучить нас плаванию. Раздобыл где-то лодку, усадил в неё девочек, а я и Наташа Михайлова, моя подруга и соседка по дому, схитрили, в лодку не вошли. Услышали слова В. С. о том, что он будет учить девочек плаванию ужасным способом — сталкиванию их в воду из лодки, а мы с Наташей плавать не умели. Когда девочки вошли в лодку, нам в ней места уже не было.

— В следующий раз поплывёте, — сказал В. С, но следующего раза не было. Очевидно, он понял, что «переборщил». Вот так наша хитрость спасла наши души. Могло быть всякое, мы, конечно, упирались бы, и лодка могла перевернуться, а в толчее и в воде, цепляясь друг за друга, утонули бы не только мы с Наташей, но и другие девочки.

А однажды он повёл нас в горы, нужно было взбираться на них, цепляясь за уступы, я отказалась. Владимир Семёнович не стал упорствовать. А вот на площадку, невысоко от подошвы горы я взошла, так как к ней шла тропа. Там мы сфотографировались.

1962. Казахстан. Озеро Щучье

Были и вечерние прогулки под луной. Мы пили чай у озера на фоне луной дорожки, стелющейся по глади воды, это было красиво и романтично.

Пока училась в школе, занималась спортом, потом другие заботы и спорт отошёл в сторону. О нём остались лишь воспоминания, несколько грамот, затерявшихся со временем, и фотографии.

От автора.

И всё это был Советский Союз с бесплатными научными, техническими, литературными, художественными кружка́ми и спортивными секциями. Это была страна с бесплатным обучением в техникумах и институтах, с бесплатной медициной, профилакториями и санаториями. В той далёкой советской стране была идеология строителя коммунизма, а сейчас, — в стране рыночной экономики, — идеология церкви и хватай-тащи. Да, советская идеология была несовершенна, но она была истинно народной. В СССР человеку прививалась любовь к армии и государству, уважительное отношение к прошлому страны и к её героям, где бюрократизм, волокита, и коррупция пресекались, а лиц, замеченных в этом, строго наказывали по партийной и административной линиям вплоть до снятия с должности, какой бы высокой она ни была. Конечно, было воровство, и верхи воровали, а когда попадались, то, несмотря на заслуги и должности, их либо расстреливали, либо упекали на долгие годы за колючую проволоку. Развал страны и полный беспредел верхов установился с приходом к власти М. С. Горбачёва, но это будет ещё не скоро по отношению к тому времени, о котором продолжу рассказ.

Бесплатны были летние пионерские лагеря. Я, правда, была в таком лагере всего один раз, но он запомнился мне на всю жизнь. Кроме впечатлений об отдыхе, я привезла домой полную балетку (маленький чемоданчик) ягод боярышника и колонию вшей на голове.

Да, плохие в СССР были дороги! Да, были в СССР трудности с продовольствием! Да, не было в СССР сверхмодных вещей! Да, был в СССР криминал! Но в массе своей народ в СССР был прекрасный. Мы любили свою страну и верили её руководству. Мы жили в СССР, не запирая двери квартир на замки. Мы жили в СССР бедно, но не нищенствовали. Мы не стремились в СССР к обогащению и к жизни за границей. Все дети страны советов, независимо от социального статуса родителей, учились в советских учебных заведениях, а не заграницей, и советское образование было одним из лучших в мире. Мы в СССР были счастливы! А плохое и хорошее… На чистом бескрайнем поле виден даже маленький бугорок.

И к чему привели народ в СССР Б. Н. Ельцин и М. С. Горбачёв? К демократии. А у нас, что… её не было? Была! Но это была народная демократия. А с их подачи демократия стала антинародной, государственные силовые структуры — это стража олигархов и властьдержащих личностей, а не охрана интересов человека труда. Но хватит об этом. О беспределе нынешней воровской власти можно говорить вечно! Да только толку ноль! В третьей книге этой трилогии я возвращусь к этой теме. Скажу о беспределе министерства культуры Алтайского края. А сейчас продолжу излагать воспоминания Светы в третьей части этой книги.

Глава 3. Становление

1966. Февраль. Омск

Школьная пора — беззаботное детство. Учебники, конечно, не бесплатные, но доступны по цене каждой семье. Школьное питание… Освещая этот вопрос, я могу разойтись в его понимании и оценке с теми, кто был моим ровесником в то время. Дело в том, что хотя все мы жили в среднем на одном уровне материального достатка, но всё же видимые различия были. У двух-трёх девочек был ажурный воротничок на школьной форме, у остальных простенький. У трети детей пионерский галстук был из шёлка, у остальных сатиновый, скручивающийся хвостиками в жгуты, как бы их ни разглаживали утюгом. Кто-то ходил в школу в новеньком костюмчике, а у кого-то на локтях были заплатки. Так и в вопросе школьного питания. Кто-то ходил в школьный буфет ежедневно, а кто-то из ребят стеснялся даже посмотреть в его сторону.

В моей семье добытчиком, как сейчас говорят, был только папа, но он был прекрасным и заботливым отцом, и ответственным хозяином. У нас всегда были соления и мясо уток, а это большое подспорье для семьи. Папа был прекрасный охотник, рыбак и грибник. В сарае он сделал ледник, в нём наша семья хранила свежую рыбу, уток, соления. Из солений первоначально там стояла кадка с солёными грибами и кадка с квашеной капустой, а когда папе дали землю под дачу, то появились бочонки с солёными помидорами (огурцы мама солила в капусте). Мясо на столе было не часто, зато дикая утка, рыба, соления и варенье на нём были круглый год. Уток папа набивал столько много, что мама раздавала их соседям, как и стерлядь.

— Опять стерлядка! — недовольно говорила она, когда папа с очередной рыбалки приносил этих шипастых рыбин штук по пятьдесят.

А из пуха уток у нас была перина, на которой спали родители, и пуховые были подушки.

Кроме того папа был военным человеком и имел высокий оклад, много больше инженера и высококвалифицированного рабочего. Но он работал один, а в других семьях оба родителя. Так в чём же дело? Почему я могла купить калач или корж, а для многих моих товарищей это была непозволительная роскошь? Почему мои родители выделяли мне деньги на школьное питание, а другие не могли? Средний доход был одинаков! Сложный вопрос! Поэтому закрою его. Не буду вникать в подробности обеспечения родителями своих детей питанием в школе, ибо на расшифровку этой проблемы уйдёт уйма времени и это будет уже не художественная книга, а научный трактат. Просто продолжу рассказ о том, что помню.

В течение нескольких дней мальчик из нашего класса не приходил в школу. Учительница попросила нас сходить к нему домой и узнать причину его отсутствия на уроках.

К нему домой мы шли полем, пробирались через ручьи, канавы и горы мусора и пришли в городок из вагонов.

Я увидела то, что не могло разместиться в моей детской голове.

— Здесь что, живут люди? — спросила я девочек идущих со мной рядом.

— Ты как с луны свалилась, — ответили они мне.

Но мне казалось, что не я свалилась с луны, а этот уродливый город с его старыми железнодорожными вагонами, в которых живут страшные таинственные существа.

Найдя вагончик, в котором жил наш одноклассник, мы постучались и, услышав разрешение на вход, вошли в него.

Первое, что бросилось мне в глаза, — жалкий стыдливый испуг нашего товарища, и только потом нищенская обстановка его жилища.

Мы что-то говорили, слушали и отвечали, потом вышли из того вагончика. Не знаю, кто как, но я с защемлённой душой. С тех пор во мне что-то перевернулось, я стала смотреть на мир другими глазами. Мне было стыдно идти в школьную столовую, когда большинство моих сверстников не могли себе позволить даже калач за 5 копеек.

И ещё немного о школе.

В виде анекдота, но не анекдот. В нашем классе было девочка — Галя Смирнова, её тянули на медаль. Как-то учительница русского языка и литературы вызвала её к доске и, прочитав русскую народную поговорку, сказала, чтобы она сделала разбор предложения. Галя, вероятно, впервые слышала ту поговорку и не полностью поняла её, но переспрашивать не стала. Взяла мел и стала писать предложение на доске:

— Назвался груздем, полезай, — и замерла, задумалась, потом чётко вывела, — в пузо. — Класс грохнул от гомерического смеха.

Моему поколению ребят и девчат немного не повезло. Пять лет в стране проводили школьный эксперимент, — десятилетку превратили в одиннадцатилетку. Я училась 11 лет. Но мои воспоминания не об этом. На летних каникулах мальчик из нашей школы (он учился в девятом классе), попал в грозу на пляже. Тёплый летний дождь, каникулы и просто жизнь воспарили его душу, он резко вскинул голову и, высоко подняв руки, побежал. Блеснула молния, ударила его в левый локоть и вышла в правый, юноша погиб.

От автора.

Первые в жизни я ел дичь в доме у родителей Светы, это когда мы с ней крепко подружились, без вольностей, и я иногда оставался у них на ночь.

На четвёртом курсе у нас был свободны выход в город, без обязательной увольнительной записки для первых трёх курсов. После лекций мы уходили из училища и до утра следующего дня проводили время по своему усмотрению.

Тушёная утка с картошкой мне понравилась, а когда мы со Светой гостили у её родителей во время моего отпуска, то моей любимой закуской под хорошую русскую водочку, не такую как сейчас с отвратительным запахом, отдающую железом и горькую как хина, была «Докторская» колбаса с красными солёными помидорами. Солёные помидоры на столе Светиных родителей были всегда, даже когда по причине слабого здоровья они продали свою дачу.

С одеждой и обувью были трудности. Мы, конечно, не ходили в ремках, но латки на одежде были у многих моих одноклассников. В тяжёлые послевоенные годы выбор в одежде, как в зимней, так и в летней был не велик. Плохо дело обстояло и с зимней обувью, она была однотипна и неказиста. Тряпичные ботинки у женщин и мужчин, валенки у детей. Правда, в шестидесятые годы с приходом на наш рынок чехословацкой и индийской обуви ноги мужчин и ножки женщин облачились в красивые модельные туфли, но цены на ту обувь были заоблачные, — 35—40 рублей мужские туфли, женские ещё дороже, а средняя получка 80 рублей. С тканями в советское время была проблема. Красивые и добротные ткани появлялись в магазинах редко и стоили они очень дорого.

И всё же в начале шестидесятых годов жизнь стала относительно хорошая, — исчезли продовольственные талоны, появился белый хлеб и белая мука, сахар песок нескольких сортов по 78 копеек и 83 копейки, сахар рафинад и колотый по 1 рублю за кг, торты, пирожное, печенье, конфеты и бочонки с чёрной осетровой икрой. В магазинах появились даже консервы из китовое мяса. На жестяных банках этого продукта красовалась лента-этикетка с рисунком плывущего по морю кита, испускающего из себя фонтанчик воды. Мама те консервы не покупала и я не знаю вкус китового мяса. Ещё были консервы из камбалы в томатном соусе и шпроты в масле, я любила только в томатном соусе. Из свежей морской рыбы в магазине была только камбала, а из копчёной и маринованной только селёдка. Интересный факт торговли мясом. С приходом к власти Н. С. Хрущёва в магазинах появилось мясо сортового разруба, так гласил плакат с рисунками, только на самом деле его не было, на прилавке лежали кости, а не мясо, которые, куда деться, всё же покупали, но очередей за таким мясом не было. Очереди были за коровьими хвостами. Я не помню их цену, но, вероятно, она была не велика, так как их покупали все. В голову приходила смешная мысль: у хвоста корова, а не у коровы хвост, и мясо не на костях, а на крохотном кусочке мяса огромные кости. Шли люди по городу, в руках авоськи, а в них, свесив острые кончики, сидели хвосты и, казалось, мычали: «Му-у-у!»

Страна развивалась, было трудно, но выходила из военной разрухи. С ростом промышленного и сельскохозяйственного производства в магазинах стали появляться красивые ткани и обувь, но всё это было, как сказала выше, по очень высоким ценам. А то, что хотелось иметь, можно было купить на вещевом рынке или из-под прилавка с переплатой, и то по великому знакомству. Такова была социалистическая система торговли. Те, кто стоял за прилавками продуктовых магазинов, хотели красиво одеваться, а те, кто имел прямое отношение к одежде, вкусно есть. Набрал силу принцип товарных отношений; «ты мне, я тебе», — БЛАТ на ДЕФИЦИТЕ. Работники торговли стали элитой государства. Но возвращусь к рассказу о моей юности.

С высоты 21 века смотрю на мои улетевшие годы и спрашиваю себя:

— Хотела бы я возвратиться в прошлое?

Отвечаю:

— Нет, не хочу! И не потому, что моё детство босоногое, не потому, что сейчас магазины ломятся от продуктов питания и одежды, а тогда об этом мы не могли даже мечтать, а потому что не хочу ломать в моём прошлом ни-че-го. Могут появиться соблазны перемены в моём прошлом некоторых его частей, исправления поступков и слов, но тогда исчезнет часть меня собой, что обеднит мою жизнь, а это уже полужизнь, полусмерть. Лично в себе я оставляю всё так, как есть, а в этой книге раскрываюсь в допустимых моим сознанием пределах, — с некоторым скрытием самого сокровенного, того, что есть у каждого человека. Я говорю тебе, потомок, читай, но фантазировать на тему о моей жизни не надо, ибо твои домыслы не будут иметь никакого отношения к моей реальности. Твои фантазии на эту тему — это фэнтези.

Пролетели одиннадцать школьных лет. Год 1965, выпускной вечер — стол с напитками и сладостями, прогулка по набережной Иртыша. Наши мальчишки дорвались до свободы, решили показать свою молодецкую удаль, но не придумали ничего интересного ни для нас — девочек, ни для себя, кроме как напиться водки и одуреть от неё. Я поссорилась со своим другом, с которым дружила несколько лет и мы расстались…

Потом, после недели отдыха, снова зубрёжка — подготовка к экзаменам в институте. Подала документы в медицинский, но в тот 1965 год институт заполонили студенты из Монголии, их приняли всех, предполагаю, что даже с неудами, а нас заваливали. На первом экзамене по физике я отлично ответила на билет, но экзаменатор задала дополнительный вопрос, на который я не ответила, он был не из школьной программы, естественно, мне двояк. Пошла работать в регистратуру поликлиники завода СК (синтетического каучука). На следующий год снова в медицинский, все экзамены сдала хорошо, но даже набранное количество балов и положительная характеристика с работы не помогли. Тот год медицинский отдали пришедшим из армии парням. Соседка Наташа Михайлова посоветовала поступить на вечерний факультет в автодорожный институт. Приняли с учётом моих экзаменационных оценок в медицинском, училась и работала в штабе ГО (гражданская оборона) чертёжницей. Там познакомилась с девушкой годом младше меня — Аллой Липатниковой.

На третьем году учёбы в автодоре пошёл сопромат и теоретическая механика, это был для меня тёмный лес. Не сдав экзамены за пятую сессию, бросила учёбу в институте, не подумав взять академический отпуск, и пошла на работу копировщицей в проектное бюро института Гипроспецмонтаж.

Новый 1970 год Алла Липатникова предложила встретить у неё дома. Алла жила без отца, с матерью и старшей сестрой. Их квартира состояла из двух комнат, — спальни и довольно-таки просторной гостиной.

На её вопрос, с кем я буду встречать новый год, ответила, что буду дома с мамой и папой. Придёт брат с женой.

— Я дружу с курсантом из общевойскового училища. Он придёт ко мне. Будет Таня со своим парнем, тоже из общевойскового, и друг сестры Кати. Если хочешь встретить новый год с нами, я скажу своему Пете, чтобы он привёл парня для тебя? — сказала она.

Я сказала, подумав: «Пусть приведёт».

— Вот и хорошо. Понравится он тебе, не понравится, дело не в этом, просто встретишь новый год не одна, а в нашей молодёжной компании, Таня будет с Сашей, сестра с Витей, а с другом моего Пети будешь танцевать ты. Правда новый год встречать придётся с первого на второе января — на сутки позднее, мальчики будут в карауле, но это даже лучше, новый 1970 год каждая из нас встретит со своей семьёй. Так как, точно сказать Пете, чтобы пригласил своего друга? — повторно спросила она.

— Скажи, — ответила я равнодушно.

Друга у меня не было. Приняв её приглашение, я внесла договорённую сумму денег и во второй половине дня первого января 1970 года пошла на встречу. Меня отговаривали родители и брат. Новый год мы встретили вместе, но 1 января я всё же решила провести с подругой. Меня упорно что-то тянуло в молодёжную компанию. Принарядившись, надела красивое цветное шёлковое платье с кружевным жабо, взяла в руки сумочку с туфлями, вышла из дома, села в троллейбус и через час была у Аллы. Общими девичьими усилиями накрыли стол, и стали прихорашиваться в ожидании парней.

— Ах, какие вы красивые! — подойдя к нам, сказала старшая Липатникова, уточняя. — Ты, Таня! И вы, Алла и Катя!

Ни слова не сказала обо мне, вероятно, чтобы ущемить.

— А Света? — поняв, что мать поступает, мягко говоря, плохо по отношению ко мне, проговорила Алла.

— Ну, и Света, конечно! — мимолётом ответила её мать, выходя из комнаты, в которой мы наводили на себе лоск.

От автора.

Света не придала этому эпизоду значение (даже сейчас, когда то время от сегодняшнего дня отделяют 50 лет), а я со временем понял, что своими словами добивалась старшая Липатникова.. Она хотела выбить Свету из колеи, внести в её душу неуверенность в себе и тем самым показать себя в глазах курсантов бякой-букой и нелюдимкой. Её можно было понять, дочери были уже на выданье (Кате 23 года, Алле 21 год), но никто не хотел связывать с ними свою жизнь. Катю портили вставные железные зубы, а Аллу чрезмерно длинный нос на узком лице. Света, моя Света была красавицей! Она могла без напряжения сил, при её желании, отбить любого мальчика от любой девушки, собственно, так и получилось. Только её желание было подавлено моей волей.

— Идут, идут! — вбежав в комнату, скороговоркой прокричала старшая Липатникова, стоящая на «карауле», и мы моментально включили музыку и стали танцевать что-то активное и быстрое, показывая этим свою весёлость и мажорную живость.

Хлопнула входная дверь, лёгкая зимняя прохлада пробежала по квартире, резко раздвинулась штора, огораживающая прихожую от гостиного зала, и в просвете её показались молоденькие ребята в солдатских шинелях с курсантскими погонами на плечах.

Раздвинув руками друзей, на первый план вышел юноша с красивыми большими глазами, излучающими что-то невообразимо сказочное и, протянув ко мне руку, представился:

— Витя.

Взяв его руку в свою, я ответила:

— Света.

От автора.

Лишь только я увидел Свету, всё окружающее меня пространство исчезло, и кто-то чётко проговорил: «Эта девушка будет твоей женой!»

Сели за стол, подняли тост за новый год. Парни что-то говорили, рассказывали смешные истории, мы смеялись, танцевали кружком быстрые танцы, а танго было только Витино.

От автора.

Пётр Волков, Владимир Шарушинский и я — Виктор Свинаренко были крепкими друзьями, четвёртым к нашей дружной компании иногда присоединялся Александр Косов. Пётр дружил с Аллой, Саша с Катей, девушки были подруги. У Аллы была сестра Катя, друзья решили меня познакомить с ней. Мы познакомились в декабре и до нового года встречались у неё на дому два раза. За неделю до нового года договорились, что 1971 год будем встречать одной дружной компанией. Алла сказала, что будет ещё одна девушка, попросила нас привести какого-нибудь курсанта. Мы с Петром хотели пригласить Владимира Шарушинского, но его поставили в наряд по роте. Пригласили Петра Волкова, однофамильца и тёзку моего друга Волкова Петра. Собственно, пригласил его я. У меня было какое-то внутреннее чутьё моей будущности. Я чувствовал, что подруга Аллы уже связана со мной какой-то прочной нитью, нитью судьбы, и разрывать её я не хотел, не хотел отдавать её в руки ни Владимиру Шарушинскому, ни кому бы то другому. Увидев Свету, я тут же понял, что она это моя судьба. Я сказал себе, что никому не позволю танцевать с ней. Света, предназначавшаяся для танцев приглашённому нами Петру, была «оккупирована» мной, и делить её ни с кем я не собирался — ни в танцах, ни даже местом рядом с ней. С одной стороны от Светы сел я, с другой усадил кого-то из девушек. Я влюбился в Свету с первого взгляда.

— Катя сказала, что можешь забирать себе Витю, — подойдя ко мне, объявила Алла решение своей сестры.

— Он, что вещь? — ответила я. — Захочу и заберу, и её разрешение мне не нужно.

Так установилось некоторое равновесие. Исключение — второй Пётр Волков оказался без подруги, а Катя без напарника для танцев. В то время я не думала ни о Кате, ни о ком-либо ещё. Был новый год, я была молода, мне было весело и не хотелось забивать голову чем-то посторонним. Вспоминая то время, можно понять Катю. Её первый друг — курсант-танкист оказался подлецом. Дружил с Катей, по окончании танкового училища, уезжая в войска, сказал, что вызовет к себе, и они женятся, но шло время и тишина. Катя случайно узнала, что он женился, написала ему. В письме высказала свою боль, упрекнула в неверности, назвала человеком, не имеющим чести и благородства, каким не должен быть настоящий советский офицер.

В тот праздничный вечер я много танцевала, веселилась и смеялась, на улице каталась с ледяной горки, а когда слегка замерзала, Виктор увлекал меня в здание междугородной телефонной станции, где яростно согревал своими жаркими поцелуями. Я видела, что нравлюсь Виктору и позволяла ему эту небольшую шалость.

Виктор мне понравился, но сказать, что полюбила его с первого взгляда не могу. Мой первый друг обманул меня, и я стала с осторожностью относиться ко всем новым знакомствам, которых за пять лет после нашего разрыва на набережной Иртыша было всего два. С первым юношей я прервала отношения после второй встречи, — он пригласил меня на танцы в дом культуры и в танце что-то тихо говорил, я прислушалась, он нецензурно выражался. Всё, больше ни одной встречи с ним. Со вторым парнем меня познакомила Алла, это была единственная встреча, через несколько дней он демобилизовался и уехал домой на Донбасс. Виктор стал третьим. Он полностью овладел моим разумом, в настоящую, чистую любовь которого я поверила. А то, что он влюбился в меня с первого взгляда, было чётко видно, что о себе сказать не могу. Он понравился мне в наш первый новогодний вечер, но сказать, что полюбила… не могу. Во мне всё ещё был жив мой школьный друг. И всё же я встречалась с Виктором. Он приглашал меня в училище, я приходила. Шла по знамённому залу, видела знамя училища и часового у него. Наша дружба крепла. Я увидела в Викторе честного, порядочного человека, не позволяющего себе ничего лишнего по отношению ко мне. Он не позволял себе ничего низменного, даже целовал как-то робко, как бы спрашивая разрешения. Его чувства были настоящие, не надуманные, в них не было фальши. Я видела, что он влюблён в меня и вскоре пригласила его к себе домой, где он познакомился с моими родителями. Маме и папе Виктор понравился. А наша полная любовь была только после свадьбы.

В первых числах марта Виктор сделал мне предложение — выйти за него замуж. Я согласилась без колебаний и раздумий.

От автора.

В феврале я уехал в Барнаул на две недели — в отпуск, приехав в Омск, сразу поехал к Свете. Дома её не было. Решил, что она у Аллы, поехал к ней, но её не было и у подруги. Алла сказала, что Свете звонил парень из Донбасса, сделал ей предложение выйти за него замуж и сказал, что приедет. Я развернулся и поехал обратно, думая, что ни за какие коврижки не уступлю Свету. Моя ненаглядная была уже дома, пригласила за стол, потом мы с ней уединились в её комнате, где Света угостила меня купленным по случаю вином «Наурское». В тот день я сказал Свете:

— Света, давай поженимся.

Света промолчала, и я понял, что говорю как-то не так, как надо. Подумал и сказал иначе:

— Света, выходи за меня замуж!

Ответ последовал через несколько секунд, но их мне хватило, чтобы сердце миллион раз сжалось, разжалось и глухо застучало в виски.

После моего согласия на брак, мы вышли из моей комнаты, вошли в комнату родителей и Виктор сказал маме и папе, что любит меня и просит их разрешения на брак со мной.

Они, естественно, опешили. Мы с Виктором встречались всего два месяца, из них непосредственных встреч было не более двух десятков.

Родители благословили нас и 10 марта мы поехали во дворец бракосочетания.

Во дворце нас приняли без проволочек и задержек. Регистрацию предложили провести 4 апреля, но я сказала, что не успею подготовиться, и бракосочетание нам назначили на 9 апреля. Виктор сказал на выходе из дворца:

— Для курсантов военных училищ дни и часы на регистрацию брака выделяются по нашему усмотрению, а гражданским лицам попасть на регистрацию во дворец невероятно трудно, очереди приходится ждать по три месяца и более.

С обручальными кольцами была проблема, их можно было купить только по справке, выдаваемой ЗАГСом. Нам такую справку выдали, и мы их купили на следующий день. А в этот день у нас был праздничный стол. Мы пришли домой, родители нас поздравили и усадили за стол, где были сладости и бутылка коньяка с хорошими закусками.

Потом начались предсвадебные хлопоты. С водкой в магазинах проблемы не было, а с продуктами напряг. У Валентина был друг, его невеста работала в буфете райисполкома. (Чего там только не было, — чёрная и красная икра, колбасы нескольких сортов, фрукты и даже свежие огурцы. Заметьте, огурцы в апреле, о которых простой трудяга в те годы не мог даже помыслить).

От автора.

Все хлопоты по подготовке к свадьбе выпали на долю Светы и её родителей. Я выделил лишь часть денег на стол, полностью организовать свадьбу за свой счёт я не мог. Откуда у меня — курсанта могли взяться 500 рублей? Именно столько стоила наша свадьба. Написал родителям, они выслали 200 рублей, а в то время это были большие деньги. На регистрацию я пошёл в цивильном костюме, его дал Валентин, белую рубашку и чёрный галстук привезли мои родители, а туфли мы купили. Света была во всём белом, — красивое короткое платье (сшила сама), фата, белые туфельки. Света была ослепительно прекрасна, а я беспредельно счастлив!

Свадьба прошла хорошо, — без эксцессов, ругани и драк, что случается крайне редко, когда спиртное льётся морем, было весело, и всем она понравилась. С моей стороны были мои родители, два товарища детства — Виталий Корабейников (учился на третьем курсе в Омской школе милиции), и Сергей Яцков (учился на втором курсе Омской пожарной школы), и товарищи по моему Омскому общевойсковому училищу. Те из них, кто не смог прийти в первый день, пришли и поздравили нас на второй день свадьбы. На третий день мои родители уехали домой в Барнаул, а для меня этот день был последним в моём кратком отпуске. Но я учился на четвёртом курсе, до выпуска оставалось три с половиной месяца и жил не в училище, после занятий приходил домой (дом моей жены стал и моим домом), поэтому ни на день не разлучался со Светой.

09.04.1970. Омск. Дворец бракосочетания

09.04.1970. Омск. Дворец бракосочетания

В июне, после успешной сдачи государственных экзаменов, наступил «золотой карантин». Я был ещё курсантом, но уже носил мундир офицера.

После свадьбы Света проработала в Омском отделе института «Гипроспецмонтаж» до 30 июня. 25 июля, попрощавшись со знаменем училища, в парадном строю своих товарищей я прошёл по плацу училища последний раз.

Где-то дня через три после торжественного обеда в ОВОКДКУ им М. В. Фрунзе мы с Виктором выехали в его родной город Барнаул.

В Барнауле меня встретили очень хорошо. Виктор познакомил меня со своими родственниками. Мы ездили на моторной лодке по реке, на противоположном берегу Оби купались и устраивали пикники, ходили на краевую выставку достижений народного хозяйства, где Виктор катал меня на лодке по пруду и мы пили пиво с шашлыками. Были у бабушки по отцовской линии, она жила в посёлке Кармацкое в маленьком домике на берегу речки с названием «Старая Обь». До посёлка сначала добирались пригородным поездом, который останавливался у каждого «столба». Наш ж/д маршрут: Барнаул — станция Зудилово проехали часа за полтора, сейчас это расстояние электричка проходит минут за 20. Потом мы шли лесной дрогой три километра. На полпути какой-то добрый человек сделал столик и рядом вкопал скамеечку, здесь путник мог отдохнуть и поесть. Это было чудесно! Вокруг сосновый лес, пение птиц, стрекот кузнечиков, аромат трав и цветов, поляны с сочной костяникой и клубникой. Мы ели те ягоды, вдыхали аромат лета и были очень счастливы.

Кармацкий — небольшой посёлок, всего в одну улицу, на которой по обе стороны стояло дворов тридцать, но в посёлке был свой магазин-киоск, где всегда можно было купить хлеб, сахар, соль, крупы и консервы, куда без них, особенно без камбалы в томатном соусе, это визитная карточка того времени.

Дом у бабушки был малюсенький, — узкие темные сени, низкая входная дверь в единственную мизерную комнатёнку с одним окном, выглядывающим во двор с сараем, где бабушка Феодосия держала козу. Она поила нас козьим молоком и варила из него кисель, вкус его необычный, но приятный. В комнате была кровать, стол, рукомойник, вешалка у входной двери, лавочка и на ней ведро с водой. Электричества не было, благо август и вечерами ещё светло. Под вечерние сумерки мы вели разговор, потом ложились спать, бабушка на свою кровать, а мы с Виктором на матраце, уложенном прямо на пол, но нам было тепло и мы не чувствовали никаких неудобств.

Виктор катал меня на лодке по реке, мы бродили по лесу, заходили в заросли папоротника в рост высотой, ели лесную смородину и малину, а в обед и вечером бабушка угощала нас вкусной свежей картошкой, солениями, и мы пили чай, настоянный на ароматных травах и ложками ели клубничное варенье.

Витина бабушка мне понравилась, хорошая, культурная старушечка, с приятными чертами лица. Думаю, понравилась ей и я.

От автора.

После отдыха в Кармацком, возвратились в Барнаул, где ежедневно гуляли по городу, ходили в кино, изредка заходили пообедать в ресторан, цены были на удивление очень низкие. Мы заказывали салаты, вторые блюда, сок или лимонад, 300 грамм вина и всё это стоило не более пяти рублей. Сейчас, имея в кармане 500 рублей, в ресторане делать нечего, разве что пойти в захудалую столовую и купить две порции пельменей, где вместо мяса соя и свиная шкура, перемолотая в густую серую пасту. Зато демократия, хотя… о какой демократии может идти речь, когда свободное слово запирается свободной тюремной камерой, когда за листок конопли, прилипший к ботинку паяют 10—12 лет тюрьмы, а зажравшимся, заворовавшимся жлобами, стоящим у власти, на миллиарды разворовывающим государство, всё прощается. Покажут для проформы по телевизору парочку эпизодов якобы расследования о хищении каким-либо губернатором или генералом, и тишина. Через государственную кормушку прошли все верхи нашей «демократической» страны и что? Кого-нибудь судили? Ни одного! Живут и ныне те воры от власти и благоденствуют, и самый первый из них вор — первый мэр города Москвы Юрий Лужков. А народ забит, запуган, унижен, и до него нет дела никому.

Отгуляв отпуск, в начале сентября поездом «Москва — Владивосток» мы отправились на Дальний Восток, — к моему новому месту службы, — в КДВО.

Вот на этой минорно-мажорной ноте заканчиваю эту книгу. Писал её 10 дней. Сегодня 21 сентября 2019 года, 15 часов 59 минут. Сейчас буду перечитывать, дополнять, редактировать и вносить корректуру.