Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин, 1997

Трилогия. Роман – Исповедь колдуна. Том 2. Андрей Соколов. Повествует о переносе сознания зрелого мужчины в тело подростка. Сына – богатых и успешных родителей. Повествует об усилении героя. Как – Белого Колдуна. В сюжете реализованны идеи и записки, моего отца – Тарасова Анатолия Николаевича. Посвящается всем труженикам Заполярной Дудинки и Норильского Промышленного района. Для широкого круга читателей.

Глава 2

Прошло три долгих, томительных для меня, дней. Я день ото дня креп, набирался сил. Молодой организм шестнадцатилетнего подростка оказался удивительно пластичным и податливым лечению с помощью приобретенных мною магических знаний. На вторые сутки я накопил уже столько энергии, что смог исправить те огрехи и нарушения в теле, которые вынужден был оставить как есть при его оживлении. Только рану на голове я оставил без изменения, решив, что внезапное исчезновение обширного повреждения кожного покрова и сросшиеся кости повергнут в шок и без того достаточно удивленных наших дудинских эскулапов, и не стал снимать гипсовый лангет с левого предплечья.

Навещавший меня главный хирург Виктор Иванович во время своих визитов держался, как и положено опытному врачу, бодро и уверенно, но я видел, как беспокойно мечутся его мысли. Опытного врача постоянно мучила загадка моего воскрешения. Виктор Иванович не мог себе простить допущенный промах и казнил себя за те часы, что моему телу пришлось пролежать в холодном помещении морга. Он постоянно тревожился, не поднялась бы у меня температура, сигнализирующая о начавшемся воспалении легких.

Естественно, во избежание лишних недоразумений, я не мог успокоить на этот счет хирурга, зато Зоя Владимировна при виде Виктора Ивановича прямо расцветала от почтительности.

Выбрав подходящий момент, я попросил Зою Владимировну принести для меня какое-нибудь зеркало. Она удивленно посмотрела на меня, но послушно встала и направилась к двери. Через пять минут она вернулась, неся в руке маленькое круглое зеркальце, и подала мне.

Оставшись один, я здоровой рукой поднес кругленькое зеркальце к своему лицу и долго рассматривал его. Прямой нос, высокий лоб, большие серые глаза, продолговатый овал лица и нежная, с едва начавшим пробиваться пушком кожа. Симпатичное, еще не оформившееся лицо подростка, резко оттеняемое шапкой бинтов, венчающих разбитый затылок с перехватом под подбородком.

Первое время я с трудом заставлял себя называть эту молодую женщину мамой. Согласитесь сами, что странно сорокачетырехлетнему мужику называть мамой женщину, которая моложе тебя на семь лет. Но делать другого было нельзя и я постепенно привык, тем более, что эта удивительная женщина при своем появлении по-прежнему изливала на меня целые потоки нежности и своей энергии, которая помогала мне быстро оправиться от травмы.

В первый же день вечером того дня, когда я окончательно проснулся, я осторожно попытался у нее выяснить, не знает ли она некоего работника Таймырской геофизической экспедиции геодезиста Ведунова Юрия Анатольевича.

Зоя Владимировна отрицательно покачала головой.

— Нет, Андрюша. Я не понимаю, почему ты вдруг начал интересоваться работником экспедиции? Откуда ты его знаешь?

— Да просто так, мама. Просто поверь, что мне это нужно. Может быть, ты сможешь выяснить, где он живет и, самое главное, где он сейчас находится.

— Хорошо, я попытаюсь. — она пожала плечами и направилась к выходу из палаты.

Уже в коридоре я услышал, как она негромко поинтересовалась у проходящей мимо медсестры.

— Послушайте, вы случайно не знаете у нас в Дудинке человека по фамилии Ведунов? Он работает в ТГЭ.

— Нет, мамаша, не знаю такого. — услышал я ответ медсестры. — Впрочем, мне кажется, что я где-то слышала недавно такую фамилию. Но вам будет гораздо проще обратиться в горисполком или в ЖКО, если он только прописан.

— Я так и сделаю, — услышал я ответ своей названной мамы.

На следующее утро Зоя Владимировна пришла в мою палату почти к обеду. Обняв и поцеловав меня, она поставила возле моей тумбочки хозяйственную сумку внушительных размеров и начала вытаскивать и ставить возле тумбочки множество банок и свертков.

Я, улыбаясь, смотрел, как она хлопочет, расставляя и раскладывая банки и свертки по полочкам.

— Можно подумать, что вы решили, будто я собираюсь провести в больнице почти всю свою жизнь. — улыбаясь заметил я.

Зоя Владимировна улыбнулась мне и выпрямилась.

— Как-то ты странно стал разговаривать со мной, сынок. — сказала она. — Раньше ты никогда не называл меня на «вы».

— Это у меня случайно вырвалось, мама, — вынужден был соврать я. — Лучше скажи, не узнала ли ты что-нибудь нового о Ведунове?

— Узнала, Андрюша. — ответила она. Оказывается он живет в новой девятиэтажке возле «Умки». Я даже сходила туда, только дверь была закрыта, наверное, никого дома не было, все на работе.

Я покачал головой.

— Вряд ли он сейчас ходит на работу, мама. Он сейчас в отпуске и скоро должен улететь на материк.

— Хорошо, Андрей, я только немного побуду у тебя, я потом еще раз схожу. Ты лучше попробуй вот этого. Твои любимые, горяченькие еще.

И она выложила на тарелку только недавно приготовленные, исходящие паром пельмени.

Я невольно улыбнулся и проглотил слюну.

— Спасибо, мама. — сказал я.

Но едва я сделал попытку подняться, как она метнулась ко мне с встревоженным выражением лица.

— Нет, нет, сынок! Только не поднимайся, лежи. Я сама покормлю тебя.

— Ну что вы,… то есть ты, мама. Я достаточно взрослый человек, чтобы есть самостоятельно.

Лицо ее все больше становилось тревожным.

— Врачи не советуют тебе пока подниматься, сынок! Не упрямься, позволь мне покормить тебя.

Она была так обеспокоена и так горячо настаивала на своем, что я был вынужден отступить, не уставая удивляться про себя силе материнской любви, владеющей этой женщиной. Она поддерживала мою голову левой рукой, ложкой подавая мне один пельмень за другим, пока я не насытился. Серые глаза Зои Владимировны при этом светились такой лаской и такой всепоглощающей любовью, что временами становилось нестерпимо стыдно за свой невольный обман. Я впервые задумался о том времени, что с нею станет, когда мне придется покинуть тело ее сына. Сможет ли она пережить такой удар и не сломаться?

Положение в каком я оказался с каждым прошедшим часом нравилось мне все меньше и меньше, но пока я ничего не мог придумать.

Ты представляешь себе, Юрка, что она будет испытывать, когда ты покинешь тело мальчика и вернешься в свое? Так попробуй представить себе, бесчувственный чурбан, ведь она считает тебя своим чудесным образом воскресшим сыном! Разве ты не слышал вчера ночью, как она неумело, по своему молилась богу и благодарила его за твое спасение?! Ты ищешь своего двойника, чтобы вернуться в ваше общее тело, снова окунуться в свои семейные заботы. Я понимаю, ты любишь своих детишек, любишь или любил свою жену. Сегодня ночью тебе приснилась дочка. Способен ли ты представить себе то горе, которое испытывает настоящая мать при гибели своего ребенка? Молчишь?… Значит, тебе нечего сказать.

Чувство, которое мы называем совестью, постоянно шевелилось в моей душе и я никак не мог окончательно решить, как поступить.

Стояла перед моими глазами Светлана, ребятишки, и я не мог отказаться от них. Никак не мог! В конце концов я пошел на временный компромисс со своей совестью и решил протянуть, сколько смогу, и ничего не предпринимать, пока не увижу и не поговорю со своим двойником.

И я стал торопить свою приемную мать поскорее найти мне Ведунова.

Утром третьего дня меня ожидал «приятный» сюрприз. Ночью прилетел, прервав свою командировку, отец Андрея. Проснувшись утром, я обнаружил сидящего на стуле рядом со мной человека лет сорока с утомленным лицом, серыми глазами и широкими развернутыми, как у спортсмена, плечами.

Он сразу же заметил, что я проснулся, и твердые сильные пальцы уверенно легли на мою руку.

— Как ты себя чувствуешь, сын? — спросил он приятным, слегка глуховатым голосом.

— Хорошо, папа. — вынужден был ответить я.

— Мать сказала, что ты пошел на поправку. Это правда?

— Правда, — ответил я. — А как твоя командировка, папа?

Он улыбнулся и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Командировка прошла как всегда, Андрей.

— Мама говорила, что послала тебе телеграмму, но не была уверена, застанет ли она тебя в Красноярске на старой квартире. Удалось ли тебе достать все, что нужно?

— Странно! — усмехнулся мой названный отец. — Раньше ты никогда не интересовался моими проблемами и моей работой. Но раз ты вдруг заинтересовался моими делами, значит ты начал взрослеть, сын. Это хорошо.

Его зовут Игорь Николаевич, вспомнил я. Зоя Владимировна отзывалась в наших беседах о своем муже с большим уважением. Оказалось, что несколько лет назад он некоторое время работал в нашей экспедиции механиком в Сузунской полевой партии и был, по слухам, очень неплохим механиком. Я, конечно, не помнил его, хотя почему-то был уверен, что мне знакомы эти серые глаза и уверенный взгляд сидевшего рядом со мной человека.

Три года назад он ушел из экспедиции и организовал свою авторемонтную мастерскую. По рассказам Зои Владимировны дела у него до сих пор шли неплохо. Я судил еще и по тому, что, по рассказам матери, он не жадничая купил сыну компьютер, корейский видеомагнитофон, щедро выделял сыну деньги на видеокассеты, а когда сын запросил, то и на мотоцикл, причем какой-то престижной японской марки. Так что, судя по всему, семья эта не бедствовала, жила достаточно зажиточно. Вот только мне не нравилось, что они в последнее время изрядно баловали своего единственного отпрыска, что и довело его до беды.

Несколько минут мы молчали. Я размышлял и вспоминал то, о чем мне рассказывала Зоя Владимировна, а мой отец, отвернувшись от меня, смотрел в окно и о чем-то тоже думал.

Наконец от повернулся ко мне и сказал решительным тоном.

— Я должен поставить тебя в известность, сын, что твоего «кавасаки» больше не существует в нашей реальности.

Подождав немного и видя, что я молчу, он продолжил.

— Сегодня утром, только добравшись до дома, я пошел в милицию и забрал мотоцикл, а потом я взял кувалду в гараже и разбил его в пух и прах, к чертовой матери.

Решительный мужик! — подумал я, невольно усмехаясь про себя. Это надо иметь характер, чтобы испортить машину, стоившую ему, наверное, миллионы. Да еще кувалдой.

А так как Игорь Николаевич продолжал смотреть на меня с упрямым и воинственным выражением лица, я вынужден был прореагировать на его заявление. Раз он заговорил со мной на языке дипломатов, то я тоже отвечу ему той же монетой. И я сказал, улыбаясь:

— Может быть, не стоило поступать так решительно, папа? Гораздо лучше было продать… Как ты считаешь?

Он посмотрел на меня с удивлением, открыл было рот, чтобы что-то сказать, потом улыбнулся и повернулся к двери. Я услышал за дверью палаты легкие торопливые шаги, дверь распахнулась и в палату влетела сияющая Зоя Владимировна. Они мельком переглянулись между собой, улыбнулись друг другу. Он постарался незаметно для меня тихонько коснуться рукой плеча жены. Зоя Владимировна на мгновение прижалась к плечу мужчины, потом подошла ко мне и поцеловала, легко прикоснувшись губами к моей щеке.

Прошло всего несколько мгновений, но для меня, умудренного опытом прожитой жизни, все было ясно. Эти люди даже после семнадцати лет супружеской жизни продолжали любить друг друга и были откровенно счастливы.

Я вспомнил свою Светлану, вздохнул и невольно позавидовал счастью своих приемных родителей.

Зоя Владимировна наклонилась и открыла тумбочку, потом с упреком посмотрела на меня.

— Разве так можно, Андрюша? Посмотри, Игорь, как твой сын кушает. Все стоит на месте. Он ни к чему не притронулся. Поговори с ним, пожалуйста!

— Так ведь тут припасов на целый взвод. — стал защищаться я. — Тебе, мама, и папа тоже самое скажет. Скажи ей, папа.

Слово «мама» я немного привык произносить за три дня, но вот «папа» у меня с языка сходило с большим трудом. Называть папой мужика, наверное, года на три моложе меня, очень не хотелось. Во всем мне чувствовалась какая-то неприятная фальшь, причем именно с моей стороны. Все твоя магия, Ведунов, обозлился я на себя. Все дар. Сила. Целительство. Вот и допрыгался до самого настоящего фарса. Видишь перед собою двух счастливых людей, а как они через пять дней выглядеть будут? Ты об этом лучше подумай, «сыночек»!

— Кстати, Андрюшенька, у меня для тебя новость. — сказала Зоя Владимировна. — Оказывается твой Ведунов… он не живет дома. Он тут рядышком, в этой же больнице лежит. На первом этаже, в нервном отделении.

— Ведунов? — мой приемный отец нахмурил брови. — Это какой Ведунов? Не тот ли самый, что работает в ТГЭ топографом? Здоровый такой мужик?

— Он самый, папа.

— С какой стати он тебя заинтересовал, Андрей?

— Нужно, папа! — решительно сказал я. — Поверь, что мне с этим человеком обязательно нужно встретиться. Мама, ты принесла мне спортивный костюм, как я просил?

— Принесла, сынок, только тебе ведь нельзя вставать. У тебя же рука сломана и голова еще не зажила.

Она с испугом посмотрела на меня.

— Во-первых, не сломана, а в ней только небольшая трещина, об этом и Виктор Иванович говорил. А во-вторых, она уже зажила. Сама видишь, что на мне все заживает, как на собаке.

Я откинул простыню и сделал попытку подняться. Зоя Владимировна бросилась ко мне вспугнутой куропаткой, попыталась уложить обратно на постель. Я улыбнулся и решительным движением отстранил ее руки.

— Не беспокойся, мама. Я уже достаточно вырос, чтобы встать без посторонней помощи.

— Да скажи же ты ему что-нибудь, Игорек! — обратилась она к мужу за помощью. — Ему нельзя вставать. Он еще такой слабенький!

Серые глаза Игоря Николаевича внимательно и серьезно смотрели на меня.

— Ты действительно можешь встать, сынок? — спросил он меня.

— Конечно, папа!

— Тогда вставай. — решительно поддержал меня он. — А ты, мать, не мешай.

Честное слово, этот человек нравился мне все больше с каждой минутой! И я стал вставать. Опустил ноги на палатный линолеум и поднялся. Господи, какой я был худой, какой-то нескладный и длинный! Настоящий гадкий утенок из сказки Андерсена.

Я протянул руку за поданным Зоей Владимировной спортивным костюмом и вдруг качнулся. Меня повело в сторону. Сильные руки мужчины немедленно поддержали меня. Я посмотрел в серые глаза, смотревшие на меня с тщательно скрываемым беспокойством, и виновато улыбнулся. Оказалось, что я не настолько окреп, как предполагал.

— Ты в порядке, сын? — спросил он.

— Уже в порядке.

Я натянул на себя спортивный костюм. Плотная дорогая шерстяная ткань легла на узкие плечи и хоть немного прикрыла прямо-таки невероятную худобу тела подростка. Оказалось, что я выше приемного отца почти на полголовы.

Вдруг Игорь Николаевич положил свои сильные руки на мои плечи и притянул меня к себе.

— Я очень рад, сынок, что ты выкарабкался. — прошептал он. — Смотри, не вздумай больше пугать нас с мамой!

На мгновение он уткнулся лицом куда-то мне в шею и отстранился.

— Все, мать, сын стоит на своих ногах. — обратился он к жене, смотревшей на нас с непередаваемым выражением смеси самых различных чувств. — Так что мы с тобой можем идти по своим делам со спокойными душами… Пошли, Зоенька!

— Я провожу вас, — поспешно сказал я.

Мы вышли из палаты и направились по коридору к лестничному маршу. На улице стояла ясная и удивительно теплая для Дудинки погода. Я проводил родителей до самых входных дверей. Они уходили, взяв друг друга под руку, причем Зоя Владимировна все время оглядывалась на меня и махала рукой. Честное слово, я все больше завидовал этим двум людям.

— Скажите, в какой палате лежит Ведунов Юрий Анатольевич? — спросил я дежурную медсестру, перекладывающую на своем столе какие-то бумаги.

Она подняла голову и улыбнулась.

— А, бывший покойничек! Встал на ноги? А Ведунов, парень, лежит в восемнадцатой палате. Только заходить к нему нельзя. Он почти все время находится в бессознательном состоянии.

— Что с ним? — с тревогой спросил я.

— Врачи и сами плохо понимают, что с ним произошло. На вид такой здоровый мужчина и на тебе! Полное нервное истощение. Тут у нас поговаривают, что жена от него ушла. Во общем, темное дело.

«Черт!… Видно пытался меня из Смирно вытянуть и не хватило энергии. — с тревогой подумал я. — А все ты, Юрка. Зачем сбросил энергию, поддался эмоциям? Ты виноват в том, что оригинал лежит здесь без сознания. Ты, чертова копия!»

— Мне бы только посмотреть на него. — просительно пробормотал я. — Можно?

Медсестра отрицательно покачала головой, но я все таки прошел в двухстворчатые двери нервного отделения, тихонько прокрался к дверям восемнадцатой палаты и прислушался. В палате царила полнейшая тишина. Тогда я оглянулся по сторонам и, убедившись, что медсестер не видно, тихонько проскользнул в палату. Она была такой же маленькой и узкой, как моя. Небольшое окно выходило во двор и сквозь грязные стекла была видна кирпичная стена здания туберкулезного корпуса. В самой палате было сумрачно.

«Оригинал» лежал на железной больничной койке, окрашенной в какой-то грязно-голубой цвет. Его ноги высовывались сквозь прутья спинки, крупное тело едва умещалось на больничной койке.

Я подошел ближе и меня поразил цвет его лица, почти сливающийся с бело-серым цветом застиранной больничной наволочки. Ввалившиеся щеки, темные тени в глазницах закрытых глаз. Трехдневная щетина дополняла портрет моего двойника. Крепко же тебя, Юрка, перевернуло! — с жалостью смотрел я на своего двойника. — И аура едва теплится. Я протянул руки к неподвижно лежавшему телу, постарался сосредоточиться и внятно произнести про себя магическую формулу.

Медленно, как бы очень неохотно мои пальцы налились зеленоватым сиянием и энергия потекла к двойнику, прозрачным светящимся туманом окутав его неподвижное тело. За прошедшие дни с помощью Зои Владимировны я почти полностью восстановил запасы энергии и теперь так же, как и она, щедро делился со своим двойником, ощущая почти физически, как тяжелый кошмар его беспамятства постепенно отступает и переходит в глубокий сон.

Тело двойника впитывало энергию как губка, а вот с его мозгом творилось что-то странное. Мне так и не удалось проникнуть в его спящее сознание. Стоило предпринять такую попытку, как передо мной возникала зеркальная стена, которая отталкивала луч моего биолокатора, возвращала его обратно. Напрасно я менял частоту и интенсивность мысленного воздействия своего зова. У меня ничего не получалось контакта не было. Опять шуточки нашего подсознания! — мысленно возмущался я. — Черт бы тебя… Да отзовись же ты, Юрка! Что с тобой происходит?

Только окончательно убедившись, что мысленный контакт невозможен, я прекратил свои попытки, напрасно истощив запасы своей энергии, и отступился. По крайней мере, я добился главного: подпитал энергией истощенное до последней степени астральное тело двойника и теперь мой оригинал просто спал.

Решив про себя, что времени у нас с двойником еще достаточно, я тихо покинул палату с твердым намерением обязательно вернуться, когда опять накоплю необходимое количество психоэнергии.

Я вышел в больничный коридор и тут же был вынужден прислониться к стене, пропуская мимо себя женщину. Это была Светлана…

Она шла знакомой легкой походкой, высоко держа голову. Ее взгляд скользнул по мне и ушел в сторону. Это был взгляд все той же чистой и невинной девочки.

Горячая волна ненависти захлестнула меня. Я едва удержался от того, чтобы не выкрикнуть ей в лицо самое грязное оскорбление, какое только мог придумать. Зажав руками рот, я молил бога, чтобы он дал мне силы сдержать себя и не сотворить что-либо более плохое. Только потом я вспомнил заострившиеся черты лица Светланы, черные тени под глазами, полускрытые очками. Когда она скрылась за дверью восемнадцатой палаты, я постепенно пришел в себя, начал соображать и удивился: она-то каким образом оказалась в Дудинке? Ведь она вместе с детьми должна находиться в Смирно. Или… Или в Свер… в Екатеринбурге.

Медленно шел я по больничному коридору по направлению к своей палате и по многолетней топографической привычке тихонько разговаривал вслух.

Я не мог понять появления Светланы в больнице. Ведь для этого надо было бросить все и сломя голову мчаться на самолете в Москву, а потом лететь в Алыкель. Приходилось признать, что именно это она и проделала. Видно получила отсюда посланную кем-то телеграмму и решила немного поиграть в благородство. Потому и прикатила, — решил я. — И как это ей разрешил программист? А может быть, я успел-таки отдать ему свой магический приказ?… И все равно концы с концами не сходятся. Дурак будет Юрка, если после всего, что случилось, ей поверит.

Меня вдруг охватило страшное желание повидать ребятишек, посмотреть в круглые глаза дочери, приласкать. Вот только Светлану я не желал больше видеть и надеялся, что очнувшись мой двойник будет думать точно также.

За четыре дня самостоятельной жизни во мне накопилось столько отличий от своего двойника, что и мышление стало тоже самостоятельным. Я все с большей грустью думал о том, что этой самостоятельности мне остается всего пять коротких дней. Потом либо слияние в единый разум, либо постепенная деградация сознания и смерть. Смерть, которая принесет горе еще двоим людям, которые, не в пример Светлане, мне все больше нравятся.

Стоп! Внезапно остановил я себя. Почему ты, Ведунов, постоянно думаешь о неизбежности потери своей индивидуальности или о смерти? Все это могло произойти только в том случае, если бы ты внедрился в тело живого существа, подавив его сознание. Чужой разум постоянно боролся бы с тобой, чужое астральное тело отторгало. Но ведь все было по-другому. Ты вошел в мертвое тело, в котором уже давно не было ни его души, ни астрального тела. Ты занял полностью пустую квартиру, друг ситцевый. После девяти суток, о которых говорила Черная Книга, тебя некому и нечем будет отторгать.

— Ура-а-а! — заорал я таким ликующим голосом, что проходившая мимо меня санитарка тетя Клава от неожиданности вскрикнула и выразительно покрутила пальцем возле своего виска.

— Чего орешь, оглашенный?!

Я схватил ее в охапку и с трудом приподнял грузную женщину, совсем забыв о том, что у меня теперь не свое тело, а тело слабосильного подростка.

— Ура, тетя Клава! — продолжал орать я. — Да здравствует жизнь! Да здравствует лето и солнце!

— Пусти, оглашенный! — отбивалась от меня тетя Клава. — Надсадишься!

Я отпустил санитарку и бегом бросился в свою палату. Все то, что сейчас я сообразил, прежде всего нужно было тщательно обдумать. Судьбою или природой мне представилась уникальная возможность прожить новую, совершенно другую жизнь. Это практически означало, что могу начать жить сначала, избежать множества ошибок, которые я уже совершил, и наделать новые. Кроме того, я могу избавить двух симпатичных мне людей от нового горя и потери сына. Пусть я самозванец, но они-то считают меня настоящим сыном. Теряю я, впрочем, тоже очень много. Ну, во-первых, я теряю детей, мать. Теряю свое, такое привычное и удобное для меня тело, теряю жену, которую я, впрочем, стал ненавидеть. Еще теряю работу, специальность и, превратившись в подростка, теряю взрослую самостоятельность.

Я поежился. Мне, кроме всего прочего, придется ходить в школу, учить уроки, постоянно общаться в школе с салагами… Черт! Все это мне не очень-то нравилось. Как ни крути, а получалось, что все плюсы новой жизни уравновешивались не менее весомыми минусами. Взрослому человеку начать вести жизнь подростка, перспектива не из приятных.

А кто тебя заставляет задерживаться на этой стадии, Ведунов? — спрашивал я сам себя. — Все твои умения, специальности, память останутся при тебе. Даже твоя магическая сила. Живи и постарайся быстрее взрослеть. Заставь других считаться с тобой. И, кроме того, у твоего старого тела есть хозяин. Не забывай, что ты только его копия. Не забудь, что твой оригинал, которому ты обязан своим существованием, лежит внизу, почти рядом. Поэтому ты обязан помочь ему всем, чем только сможешь. Постарайся поднять его на ноги. Не забывай, что это у него, а не у тебя, есть мать, дети и внезапно возвратившаяся жена. Он сам должен нести свой крест, выполнять свои обязанности перед родными и близкими. Но ты должен помочь ему!

Кроме того, заявить, что я двойник Ведунова, кому-либо было бы верхом глупости. Появятся мордовороты в белых халатах и быстренько отправят по единственной дороге — прямиком в сумасшедший дом. Кто из наших сограждан, находясь в здравом уме и ясной памяти, способен поверить в переселение душ?

Так я выбрал окончательно не слияние наших разумов, а раздельное существование. Должен ведь я был как-то отблагодарить людей, телом сына которых я сейчас владел и именно поэтому остался жив и здоров.