Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый

Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин, 2021

Трилогия «Воспоминания Анатолия» основана на систематизированных черновиках моего отца, Тарасова Анатолия Николаевича (1939–2012), писавшего в старости о своей прожитой жизни. Книга содержит напутствие детям и является немаловажным подспорьем для понимания материала, изложенного в ранее опубликованных документальных книгах: «СССР. Таймырская Геофизическая Экспедиция», «Лествица. Родной Конок» и «Монография в фотографиях. Жизнь Тарасовой-Слишиной Розы».

Раздел 1. Детство

Глава 1. Туим

Несмотря на ранний возраст, мне запомнились яркие образы, выхваченных из бессознательной пелены, раннего бытия. Когда произошёл тот, или иной эпизод первых, удивительно красочных, зрительных образов, я точно не знаю. Хронологическая привязка, возникает в моей памяти, после тысяча девятьсот сорок третьего года, когда встал на ноги, мой младший братишка…

Вспышка света! После которой, я вижу перед собой головастую фигурку, в белоснежной распашонке и носочках, ползущую к дощатой перегородке, которая отделяла нашу кухню, от маленькой, тёмной комнаты. Достигнув препятствия, Валерка пухлыми, розовыми пальчиками нащупал плинтус, а затем упёршись ногами в пол и переставляя ладошки, шатко поднялся.

В следующий миг, его маленькие ручки, решительно оттолкнули тельце, от деревянной перегородки, а неокрепшие ножки, сделали тройку шажков… Ловя равновесие, малыш неуверенно замер, а затем боязливо приник, к спасительной опоре. «Валера пошёл! Мама — смотрите! Наш Валерочка пошёл, сам!» — раздался взволнованный голос Розы, нашей мамы, адресованный Антониде Прокопьевне. Которая поспешно вытирая, мокрые руки о фартук, показалась из кухни и радостно ахнула: «И впрямь, пошёл… Наконец-то внучок, догадался оттолкнуться от стенки!». Женщины восторженно наблюдали затем, как ясноглазый головастик, с пушком белых волос на макушке, шагнул вновь…

Я родился третьего декабря, тысяча девятьсот тридцать девятого года, на руднике Знаменитый, Ширинского района Хакассии, а младший брат Валера, четырнадцатого января, тысяча девятьсот сорок второго года, в посёлке Шира. Поэтому он младше меня, на два года, один месяц и одиннадцать дней. Выходит, что я начал осознавать себя, после двух летнего возраста, а потому хорошо запомнил, сооружение памятной перегородки. Которую мама с бабушкой, вскоре побелили. Невероятно, но по сей день, мои пальцы тактильно помнят, все неровности и шероховатости, её поверхности!

Перегородку сооружали два плотника, которые споро орудовали, блестящим инструментом. Из струганых досок, прибиваемых к продольным брускам, они возводили простенок, уходящий куда-то ввысь, к далёкому потолку! Я крутился рядом, брал стружку и кормил игрушечного зайчика, не замечая тихого ворчания, добродушных великанов. После чего, мне вздумалось посадить, своего фанерного питомца в незаконченный простенок, для того, чтобы он сверху видел, как из опилок, я сооружаю для него, пышную постель. Тогда впервые, я почувствовал приятный запах, сосновой стружки и заметил стальной, чарующий блеск, плотницкого инструмента. Когда перегородка была построена, великаны ушли.

Через час, я нечаянно спохватился! Заметив, что восхитительный подарок деда Гурия — великолепно раскрашенный, с подвижными ушами и лапами, весёлый заяц, таинственно исчез! Ближе к вечеру, я поднял большой ор и домашние кинулись, на его поиски. Искали все! Хмурый дед и расстроенная бабушка, недовольная мать и Надя, но не нашли…

Можете ли вы, представить себе, полноту моего разочарования! Во всемогуществе, домашних великанов, которые не смогли, его найти?! Я подозрительно косился, на десятилетнюю Надю, которая в те годы, жила с нами… Может это она, увела мою игрушку?! В итоге, поднятая суматоха закончилась тем, что меня отшлёпала задёрганная мама, а дедушка пообещал купить, нового зайца. Когда мне исполнилось пять лет, перегородку решили передвинуть, на новое место. Вот когда, нашёлся мой любимый заяц! Который завалившись в междурядье, дощатой обшивки, терпеливо ожидал, своего освобождения.

В годы войны, мы жили на руднике Туим, Ширинского района, Хакасской автономной области. Мой дед — Тарасов Гурий Иванович, работал главным механиком, на руднике «Знаменитый», в шахтах которого, добывали вольфрамовый шеелит. После извлечения руды, шеелит обогащали и использовали вольфрам в сплавах танковой брони, которая становилась непробиваемой, для вражеских снарядов.

Наш двухквартирный дом, стоял на единственной улице, выстроенной у подножия горы. В районе, так называемой «Новостройки», а наши огороды, уходили вверх по пологому склону. Ниже домов, шла грунтовая дорога, отсыпанная крупным песком с обогатительной фабрики. После которой, снова шли огороды, круто обрывающиеся вниз, к болотистой равнине, с чахлым леском и невысоким кустарником. Где в разливах, заболоченных рукавов, неприметно текла, речка Туимка. В разрыве огородных плетней, за дорогой, напротив нашего дома, находился колодец, из которого вся Новостройка, брала питьевую воду. Она была солоноватой на вкус, что в отличие от местных, ощущали только приезжие.

Моя бабушка Тарасова Антонида Прокопьевна, заведовала столовой, работающей при Отделе Рабочего Снабжения и была секретарём рудничной, партийной организации. Наша с Валеркой мама Роза, тоже работала в этой столовой, отделённой от нашего двора, только высоким забором.

В первые годы жизни, все что меня окружало, казалось огромным! Поэтому домашними вещами, по моим наблюдениям, могли пользоваться, только великаны. В сравнении со мной, даже Надя, выглядела большой. Вот почему, во время странствий по комнатам, я обыденно натыкался, на колени домашних. Или на великанские стопы, безразмерного Гурия! Все родственники, виделись мне всемогущими существами, которым я доверительно жаловался, на неприятности жизни. Из-за того, что необъятная улица, с высоченными домами, вселяла в меня неуверенность, а мебельные шкафчики и двери квартиры, не желали открываться, вопреки приложенным усилиям.

Наш двухквартирный дом, по тем временам, считался привилегированным жилищем, несмотря на «удобства» в глубине двора. Ведь многие люди, жили ещё хуже, ютясь в засыпушках и бараках, которые во время войны, строились как временное жильё. Например в посёлке Городок, который располагался за горой, проживали именно в таких развалюхах. И не секрет, что в таких брусовых домах, как у нас, проживало только рудничное начальство. Которое не зная лучшей жизни, считало достойным, такие условия проживания.

Вспоминая прошлое, я убеждён в том, что в необъятной Сибири, военное и послевоенное начальство, было честным! В отличие от большинства нынешних руководителей, которые не веря ни в бога, ни в чоха, хватают блага жизни, как говорится, открытым ртом и жопой! Начальство сороковых годов, прошлого века, воплощало Коммунистические идеи, а потому не присваивало народного добра. Не в последнюю очередь потому, что потомственные Сибиряки, честны и радушны.

Летом, тысяча девятьсот девяносто второго года, пятидесяти лет от роду, я снова побывал в родных местах. В посёлках Туим, Копьёво и Шира. Куда ездил через Ужур, на своей автомашине «Нива», вместе с мамой — Розой Адамовной. Только сперва, мы заехали к нашей родне, в посёлок Тупик. После чего, переехав железную дорогу и двигаясь по асфальтированному шоссе, я проехал Городок и перевалив гору, заехал в Новостройку.

Мы с волнением остановились, возле двухквартирного дома, в котором некогда жили. Невероятно, но памятная текстура досок, потемневшей калитки, была прежней! И собачья будка, осталась на месте. При трепетном осмотре, некогда излаженный вдоль и поперёк сеновал, как и дровяной сарай, оказался прежним. Правда светло-жёлтые, пахучие доски и брусья его перекрытий, потемнели от времени и удивительным образом, стали намного меньше! Пока мать разглядывала, потемневшие срубы, бывшей столовой и начальной школы, я закурил и начал вспоминать…

Прямо над головой, под высоким потолком, висит чёрный круг, музыкального громкоговорителя, который мне, никак не достать! Из него звучат, громкие мелодии и голоса, изредка прерывающиеся, непонятными хрипами. Вопреки предусмотрительной недосягаемости, мне очень хотелось взглянуть, на этот прибор сзади, чтобы поймать маленьких, поющих человечков! Ну почему дедушка, никак не соглашается, поднять меня на руки, чтобы потрогать, говорящий конус?!

Напрасно я пытался ором, заставить добродушного великана, снять со стены, поющий прибор! Он остался непреклонен. Проявив непривычную для меня, твёрдость характера. Теперь я понимаю, что мудрый Гурий, был абсолютно прав. Иначе от прибора, остались бы, рожки да ножки! Убедившись в том, что говорящей тарелки, мне не получить, я занялся поиском, нового развлечения. При помощи бабушки, я раздобыл в хозяйских запасниках, штепсель с куском провода и начал играть, в «Радиоточку». И теперь, когда дед приходил с работы, я вставлял штепсель, в карман его брюк и требовал: «Говоли деда, лучше пой!».

На глухой, боковой стене в большой комнате, у нас висела огромная карта, Союза Советских Социалистических Республик. В годы войны, дед внимательно следил, за военными сводками и отмечал линию фронта, канцелярскими булавками с маленькими, красными флажками. Эта карта и сейчас, стоит перед моими глазами. На ней, были обозначены, синие жилки рек, кружки городов и красные линии, боевых границ. Голубые пространства морей и океанов, с прерывистыми линиями, корабельных путей.

Зрительная память у меня, трёхлетнего парнишки, была хорошая. Поэтому я легко запоминал, местоположения крупных городов и их названия. Естественно, дед гордился, моей сообразительностью! Стоило у нас в гостях, появится кому-либо товарищу, как он подводил меня к карте и важно просил: «Ну-ка внучок, покажи нам, по каким местам и городам, проходит линия фронта!». После чего, я вставал на стул, брал в руку, выстроганную дедом указку и начинал бойко перечислять, отмеченные флажками названия городов, рек и горных хребтов. Как я теперь понимаю, мои публичные выступления, были для деда, не совсем безопасны.

Слава богу, что мы жили в Сибирской глубинке! В которой у людей, сохранилась больше здравого смысла, чем в больших городах. Наши гости, только одобрительно улыбались, поглядывая на меня. Потому что я, не выговаривал, букву «Р»! Представьте себе, как в моей интерпретации, например звучал «хребет Черского»?! Или названия городов, которые я выкрикивал, своим звонким голосишком: «Ленинград! Сталинград!». Хорошо, что в посёлке, не нашлось идейного дурака или фанатика, а потому никто не донёс, на моего простодушного деда, за ущербное произношение, Имён Великих Вождей!

Жили мы по современным временам, довольно бедно. Обстановка двухкомнатной, казённой квартиры, была самой простой. Железные кровати, обыкновенные табуретки, самодельные шкафы и столы из досок, которые мама с бабушкой, скоблила ножом. Пожалуй единственным, нашим ценным достоянием, были «Венские» стулья. Которые дед приобрёл, перед началом войны. Поскольку они, были изящно гнуты, из круглых прутьев, различной толщины. Потолок в большой комнате, был забит метровыми листами фанеры, которые надёжно держали, строганные рейки. Лёжа на своей кровати, я мог часами изучать расположение сучков в фанерном шпоне и отыскивать в их расположении, схожие структуры. Потом женщины, покрасили потолок светло-голубой краской, но выразительная текстура, осталась заметна.

Из стульев и табуреток, я сооружал всё, что только мог придумать. Мне нравилось строить корабли, автомобили, самолёты и баррикады. Иногда, оставшись один, я делал тайные попытки, построить из стульев, конусообразные пирамиды. Которые однажды, помогли бы мне, взобраться выше Советской карты и дотянутся до висящих на стене, маральих рогов! Потому что я, надеялся заполучить, подвешенное на их, двуствольное ружьё и кинжал. Ножны которого, были опоясаны латунными полосками и заканчивались круглым, металлическим навершием.

В том числе, на рогах висел патронташ и красивый ягдташ, сшитый из коричневой кожи, а немного поодаль, была пристроена офицерская планшетка с гнездом, для крепления компаса. Правда мои попытки, добраться до рогов, заканчивались безрезультатно! Все пирамиды, выходили шаткими и рассыпались, едва я начинал взбираться, на их верх. После чего родителям, приходилось прилагать усилия, чтобы навести порядок…

Однажды вечером, к нам пришли гости. Которые вместе с дедом и бабкой, сели за большой стол, чтобы играть в домино. В это время, из табуреток и стульев, я сооружал что-то важное, а потому неодобрительно косился на взрослых, занявших недостающие стулья.

Под потолком, в обрамлении абажура, уютно горела лапочка, тогда как за окном, быстро смеркалось. Игроки вдруг заспорили и бабушка Антонида, вскочила на ноги. Вот когда, я цепко подхватил недостающий в конструкции, бабушкин стул и пристроил туда, куда нужно…

Клянусь, у меня не было злого умысла! Я оглянулся тогда, когда испуганно ахнув, Антонида Прокопьевна начала валиться на спину… Мне до сих пор, ясно вспоминается, та обстановка. Удивлённые взоры гостей, сидящих за столом, яркий свет лампочки и бабушкины, взлетевшие ноги! Правда я не запомнил, влетело ли мне, за ту диверсию или нет?..

Вторым аппаратом, которым очень дорожил дед, был патефон. Современная молодёжь, не помнит этих серых, голубых или красных ящичков, обтянутых дерматином. Патефон был подарен деду, в начале тридцатых годов, когда он работал управляющим Саралинскими золотыми рудниками. И был чем-то вроде премии, за производственные успехи. Поскольку на боку аппарата, красовалась серебряная пластинка с завитушками дарственной надписи, правда суть которой, я не запомнил. В тоже время, мне не было известно, почему дед, ушёл с занимаемой должности. Возможно потому, что он закончил только четыре класса, церковно-приходской школы.

С патефоном в детстве, у меня были натянутые отношения, несмотря на то, что в нашем доме была, неплохая фонотека. В которой были пластинки с песнями Руслановой, Шаляпина, Леонида и Эдит Утёсовых. Много было народных песен, симфонической музыки, маршей и вальсов.

Аппарат с блестящими, никелевыми частями, естественно заинтересовал меня, как подросшего и любопытного внука. Вот почему, мой исследовательский зуд, не остался без внимания понятливого деда, который строго-настрого запретил, приближаться к патефону. Хотя его увещевания, не могли меня остановить, если бы не одно обстоятельство…

По вечерам, дед торжественно открывал патефонную крышку и ставил её на стопор, а затем вынимал из пружинного гнезда и отводил в сторону, головку звукоснимателя. После чего, он вставлял в держатель головки, острую иглу, которую закреплял винтом. И под конец приготовлений, из раструба акустического усилителя, дед вынимал короткую, но толстую ручку. Которой заводил патефон, делая тридцать оборотов, по часовой стрелке, запасая энергию сжатия в стальной пружине.

Раздаётся лёгкий щелчок, стопора пружины и положенная на приводной диск, патефонная пластинка, резво набирает положенные, семьдесят восемь оборотов в минуту. Головка звукоснимателя, осторожно опускается и касается остриём иглы, края пластинки. Несколько секунд шипения и начинает звучать, волшебная музыка! Вот только я, никак не мог понять, кто в патефоне поёт? Чтобы это выяснить, я осторожно запускал руку в раструб трубы, пытаясь поймать лилипутов, способных петь, такими красивыми голосами. Но они были шустрыми, эти карлики и незаметно проскальзывали, между моими пальцами!

Однажды бабушка Антонида, застала меня возле патефона в тот момент, когда я пытался накормить таинственных человечков манной кашей и подняла бучу. Она долго объясняла мне, что внутри патефона никого нет, только я не верил. Гораздо действеннее, оказалось её обещание, хорошенько меня отшлёпать и всё рассказать, строгой маме. Тем не менее, я однажды подкараулил момент, когда в комнате никого не было, а забытый патефон, стоял на столе с открытой крышкой и вставленной в паз, заводной ручкой.

Торопясь и оглядываясь, я подтащил стул к высокому столу и забравшись на него, изо всех силёнок, попытался провернуть заводную рукоять, но не смог, а когда снятый со стопора диск, вместе с пластинкой, начал ожидаемое вращение, я опустил иглу звукоснимателя. Но лучше бы, я этого не делал!

После непродолжительного шипения, послышался знакомый голос Шаляпина. Мужчина запел русскую, народную песню «Дубинушка», а через минуту, он вдруг начал сердиться. И вскоре, его ворчание в результате снижения, числа оборотов пластинки, переросло в страшное рычание!

Наверно маленький человечек, рассердился на меня за самоуправство. «Ай-яй-яй!» — заголосил я и кинулся удирать, подальше от страшного голоса. Дед перехватил меня в дверях комнаты. «Ах ты, пострелёнок! Добрался таки, до аппарата. Ну а ты мать, куда смотришь?!» — напустился он на меня, вместе с бабушкой. После этого случая, я стал избегать ящика с жутким голосом, а если кто-либо из взрослых, начинал слушать песни Шаляпина, пускался наутёк!

Мой страх перед патефоном, постепенно прошёл, но я ещё долго не решался, взять его рукоять, чтобы завести механизм и просил об этом, жившую вместе с нами, в военное время, девочку Надю. Я до сих пор не знаю, кем она, мне приходится. Хотя предполагаю, что Надя была дочкой, младшей бабушкиной сестры, Агнии.

Надежда была старше меня, лет на восемь и казалась взрослой девушкой, похожей на Золушку из сказки Перро, которую в отличие от меня, домашнего баловня, воспитывала в строгости, моя бабушка. Не смотря на то, что наши интересы совпадали редко, иногда мы играли. Надя изумительно рисовала, купленными дедом, акварельными красками. Но лучше всего, у неё получались цветочные орнаменты, миниатюры сказочных принцесс и принцев. Поэтому я тоже хотел, иметь краски!

Иногда Надя разучивала стихи, заданные в школе. Вот запомнившиеся строфы, из стихотворения Маяковского, которые я выучил по её требованию: «Да будь я хоть негром, преклонных годов! И то, без унынья и лени, я Русский бы выучил только за то, что на нём разговаривал Ленин!».

Как-то раз, во время игры с Надей в поиск сокровищ, я сделал важное открытие, свидетельствующее о разнице, наших тел. Мы прятали друг от друга по очереди, две пятнадцатикопеечные монеты в предметах обихода и мебели, которые сложнее всего, было найти в постелях. Ведь нам, приходилось прощупывать одеяла, ворошить подушки и матрасы, на что уходило много времени. И для того, чтобы ускорить процесс поиска, Надя предложила прятать мелочь каждому, на своём теле. После чего, она тут же спрятала монетки, да так хорошо, что я напрасно ощупывал её, со всех сторон.

«Ага! — заныл я. — Ты говорила, что так будет быстрее, а сама поди, их выбросила куда-нибудь!». Надя возразила: «Вот и не выбросила! Монетки у меня тут, на теле!». В доказательство, отвернувшись от меня и пошарив под одеждой, она тут же подала мне, оба пятнадцатика.

«Нечестно! Мы договаривались не прятать во рту!» — снова запричитал я. «Да не ложила я, эти копейки в рот!» — утверждала она. «Тогда куда?» — не сдавался я. «Попробуй, догадайся сам, а пока отвернись и закрой глаза!» — потребовала девочка. Монетки снова исчезли. Я снял с партнёрши маечку и обшарил волосы, прощупал трусики и не обнаружив их снова, обиженно выкрикнул: «Ты их выкинула!». На что недовольная Надя, поспешно ответила: «Нет, не выкинула! Вот смотри куда, я их спрятала». И она показала куда…

«Так! — мрачно подытожил я. — Теперь я спрячу, а ты отвернись! Ишь, какая хитрая!». После чего, я попытался спрятать монетки, подражая Наде, но не смог! Мой стручок явно, не подходил для этого. Это было, настоящим открытием! Выходит, что моё тело отличается от Надиного, но почему?! И потребовал: «Покажи ещё раз, как ты прятала копейки!». Надя показала. «Ага, у тебя там щелочка, а у меня её нет! — возмутился я. — Почему так?». Надежда объяснила: «Потому что ты мальчик, а я девочка! Давай лучше, пока дома никого нет, играть в папу и маму?!».

Я согласился: «Давай! Только как это? Ведь мой папа в госпитале лежит, а я вместе с мамой, к нему ездил…». Надя отмела мои сомнения: «Как играть, мне известно. Сперва я приготовлю еду, а когда ты приедешь с работы, мы поужинаем и ляжем спать. Понятно?». Так что, после символического ужина, мы разделись и улеглись в постель.

Надя уложила меня сверху, но ничего не было и не могло произойти, ведь мне тогда было четыре с половиной года и я не представлял себе, что в таком положении, могут делать мужчина и женщина. По моему разумению, лежать друг на друге и елозить, было просто глупо, о чём я поспешил сообщить, своей «соблазнительнице». И поспешно одеваясь, она строго предупредила меня, чтобы я не проболтался о нашей забаве, деду с бабушкой.

Живя в Новостройке, мы не ходили в общественную баню, но при этом еженедельно, дед водил нашу семью в душ, который находился в поселковой котельной, на краю болота. Гурий мылся первым и уходил. После него, наступал черёд бабушки и мамы. Которые намывшись, загоняли под горячие струи, меня с Валеркой и Надей. Находясь в струях воды, Надя делала вид, что очень меня стесняется и прикрывалась ладонями, что меня удивляло и немного злило. В то время, её лобок начал покрываться тёмным пушком, а груди стали походить, на две половинки яблока.

Когда мы вновь, вернулись в Туим после двухгодичного проживания на Северном Кавказе, Нади в посёлке не было. Девочка уехала к своим родным и до сих пор, мне о ней, ничего не известно.

Глава 2. Туим. 1943 год

Когда мне исполнилось четыре года, дед ухитрился купить, самую роскошную игрушку в моей жизни. Я до сих пор удивляюсь, где он раздобыл игрушечного коня, размером в мой рост, с развивающейся гривой и длинным хвостом. Конь был, как живой и растянулся в мгновении прыжка, упираясь чёрными, лаковыми копытцами, в две изогнутые планки. Которые были нарисованы, на плоском основании и по задумке художника, напоминали низ кресла-качалки.

Подаренная игрушка, сразила меня и в мгновение ока, я превратился в четырёхлетнего кавалериста. Дедушка Гурий, показал на коня и твёрдо произнёс: «Вот тебе внук, скакун! Садись верхом и езжай в поход!» На что в ответ, я удивлённо воскликнул: «В поход?!» И тут же представил, как на горячем скакуне, я врываюсь в войска неприятеля и размахивая шашкой, превращаю их в ошмётки, резаной капусты!

Как вдруг, я растерянно прервал, свои воинственные грёзы и обратился к великану: «Деда, но мне нельзя в поход! Ведь у меня нет сабли, будёновки и автомата!». Гурий торопливо заморгал и от неожиданности, опустился на стул: «Вот так раз! Неужто тебе, резвого коня мало?!». Кавалерист заплакал и начал канючить: «Конечно мало! Хочу шашку и автомат!». Через несколько минут, взаимных препирательств, дед сдался и пообещал купить, будёновку и шашку, но наотрез отказался, выдавать автомат. Почему-то он, не мог понять, что идти на войну, без надёжного автомата, просто нельзя!

Мой сказочный конь, оставался целым, только два дня. На третий день, оставшись в доме один, я распотрошил скакуна. Мне пришлось приложить, много усилий, чтобы дербаня слои, клееного картона, вскрыть его живот. Тем не менее, к концу дня, результат был достигнут, а комната вокруг меня, оказалась усыпана, ошмётками картона и ваты.

Когда взрослые вернулись с работы, я заканчивал вивисекцию коня. Мама с бабушкой схватились за головы, а мой дед, при виде такого варварства, потемнел лицом и тихо простонал: «Что ты наделал, подлец?!». На что я, искренне ответил: «Мне хотелось взглянуть деда, что лошадка кушает». Мама врезала подзатыльник и хотела отлупить, но дед не позволил. Поскольку Гурий Иванович, меня очень любил и никогда не трогал, даже пальцем! Мне исполнилось за пятьдесят лет, когда мои ребятишки, начали проделывать, подобные пакости. Конечно я сердился, особенно на Вовку и хватался за ремень, но когда вспоминал себя в детстве, злость проходила…

Другой, памятный случай, был связан с соседской коровой и произошёл снежной зимой, когда вокруг, всё было белым и пушистым. Чем я не понравился, отелившейся Зорьке, я до сих пор не знаю. В тот день, бабушка научила меня, обметать валенки голиком, так как я лепил снежки и часто бегал из дома во двор. После чего, я выбежал на улицу и почувствовала, как нечто сбило, меня с ног.

Я упал ничком, а когда перевернулся на спину, то увидел широкий, коровий лоб! Который навис надо мной, в завитках короткой, серой шерсти и начал приближаться. Зорькины рога, пришлись в обхват, моего тела и не причинили вреда, но большая голова, начала прижимать меня к заснеженной земле. Тяжесть в груди нарастала, я перестал видел и дышать, но прекрасно слышал, дыхание животного и на пороге неизвестности, тихо прошептал: «Коровка не надо!».

Когда я очнулся, надо мной склонилась бабушка Антонида, которая вместе с плачущей мамой, испуганно разглядывала меня, а прибежавший с работы дед, метал гром и молнии, на прибежавшую соседку. Грозясь застрелить, негодную животину! Поникшая женщина, пыталась оправдаться и объяснить, что Зорька ходит злая, потому что у неё, недавно отняли телёнка, но мой дед, не хотел её слушать. И впервые в жизни, я увидел деда Гурия, необычайно злым.

Прошло несколько дней. Я выглядел здоровым, но стал плохо есть и не желал выходить на улицу, предпочитая тихо играть в своей комнате. Беда пришла неожиданно, когда за полночь, со мной случился первый приступ, накатившего ужаса! После этого, по ночам, я начал вскакивать с постели и орать так, как будто меня режут! Мама вспоминала, что сперва кошмары, случались редко, примерно раз в две недели, но потом стали чаще и через несколько месяцев, начали происходить еженощно. Во время приступов, удержать меня на одном месте, было непросто и даже дед, человек удивительные силы, иногда пасовал. Поскольку в такие минуты, я громко верещал и ужом выворачивался, из его крепких пальцев.

После кошмарных приступов, я ничего не помнил, кроме начала. Когда во время сна, моё тело начинало расти, увеличиваясь до гигантских размеров, а кисть руки, лежавшая на груди, становилась такой огромной и тяжёлой, что я начинал задыхаться! Мне хорошо запомнилось, как из темноты сна, выдвигались вращающиеся, кроваво-красные витки, необъятной спирали. Которая постепенно, ускоряла вращение и затягивали меня внутрь, наполняя всё моё естество, паническим страхом!

Почему вращение спирали, наводило на меня, панический ужас, до сих пор неизвестно. Хотя я предполагаю, что её вращение, как то связано в моём подсознании, с первым испугом, после замедленного воспроизведения, патефонной пластинки. Туимские врачи, не могли мне помочь, поскольку среди них, не было психотерапевта, а приступы стали тяжёлыми. Я похудел, стал вялым и бледным. Трудно сказать, к чему бы это могло привести, если бы бабушка Антонида, не нашла знахарку, лечащую испуг.

Я запомнил жестяной ковш с холодной водой, в который старуха выливала расплавленный воск и приговаривала: «Гляди, как твой испуг уходит!». Когда причудливой фигуркой, воск застыл в воде, она добавила: «Твой кошмар, весь вышел и теперь там…».

Лечение знахарки помогло, приступы прекратились и я пошёл на поправку. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, начало приступа, повторилось снова. Я распух во сне и мои конечности, стали тяжёлыми брёвнами, а неподъёмная рука, покоящаяся на груди, не позволяла дышать. Но я стал взрослым и смог усилием воли, погасить начинавшийся приступ раньше, чем возникла ужасающая спираль.

В последние годы, распространилась мода на экстрасенсорику и приёмы самогипноза с глубокой медитацией. На мой взгляд, я всё это использовал тогда, избавляясь от распахнувшейся бездны страха, отверзшейся в подростковом сознании. В связи с чем, мне хочется рассказать, о приёме мысленного воздействия, на скорость сокращений, моего сердца.

Как то раз, в беззаботной юности, направленным волевым воздействием, я смог разогнать свой «движок» так, что он начал колотиться о рёбра, грозясь выскочить, прямо изо рта! После чего я испугался и начал успокаивать разбушевавшийся орган, снижая частоту сердечных сокращений. Добившись нормальной работы сердца, я решил больше никогда, этого не повторять, а найденные и опробованные приёмы, волевого воздействия, постепенно забылись.

Сейчас я пенсионер, мне шестьдесят шесть лет. Нет здоровья и ухудшается память, а три года назад, начался полиартрит, наследие работы на Крайнем Севере РСФСР. Болят распухшие суставы, лишая меня свободы движений. Врачи сразу сказали, что лечения нет и в будущем, станет только хуже, а назначенные препараты обезболивают, но не лечат.

От этой болезни, хрящевая ткань истончается и сходит на нет, так что кости, начинают тереться друг о друга. В народе полиартрит, называют ревматизмом и говорят, что он лижет кости, но кусает сердце!

В подтверждение чего, моё сердце спортсмена, лыжника и отличного ходока, не выдержало и стало работать поверхностно и аритмично. Таких названий, как стенокардия, тахикардия, мерцательная аритмия, я в жизни не слышал и не предполагал, что меня это когда-нибудь коснется. Только в прошлом году, боль в суставах усилилась до такой степени, что я не смог заснуть вечером, а сердце затрепетало в груди также, как во время эксперимента в юности.

Конечно, я постарался успокоить сердцебиение, опробованным приёмом волевого воздействия, но ничего не вышло. Дыхание стало поверхностным, а неровный с провалами пульс, достиг отметки в сто семьдесят ударов в минуту! Пришлось вызывать участкового врача, который ознакомил меня, со значениями вышеперечисленных терминов.

В дальнейшем, не в состоянии полноценно дышать, из-за постоянного сердцебиения, появившегося вследствие невыносимых, суставных болей, моих отёчных ног, я приготовился к неизбежному… Горестно принимая факт того, что мои лёгкие, некогда более чем, шести литрового объёма, теперь вдыхали, не более литра воздуха. В связи с чем, участковый врач и работники скорой помощи, настоятельно посоветовали мне, лечь в Уярскую больницу на обследование. Только я не соглашался, не веря в выздоровление.

На помощь врачам, по настоянию жены Людмилы, явился Андрей, мой сын, который вместе с Леонидом Устиновичем Адамёнок, моим двоюродным братом, взял меня под руки и не слушая возражений, отвёз в больницу. В которой, с некоторыми перерывами, я провалялся с декабря и по май, а в следующем январе, мне дали вторую группу инвалидности. Пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что врачам удалось вытащить меня из костлявых рук, беспощадной старухи-смерти! Правда отныне, я обречён терпеть боль и до конца жизни, пить ядовитые таблетки…

Теперь вернёмся к воспоминаниям детства. Итак, впервые в жизни, я испугался патефона, с которого началось моё знакомство с миром техногенного искусства. Впрочем, сперва была таинственная «голожопка», пугая которой, дед стремился отвадить меня от бабушкиных грядок и надо отдать должное, его уловка сработала! Грядки с рассадой, были спасены от моих набегов. Поскольку таинственное слово, включило воображение двухлетнего корчевателя и предстало в тёмном образе, чего-то ужасного!

Затем несколько дней подряд, я подкрадывался калитке огорода и раздираемый противоречивыми чувствами, боязливо думал: «Ну что, пришла пора, забраться в огород и прополоть грядки, как это делает мама с бабушкой?!». При этом, я вглядывался в кустарник, в поисках неведомой опасности и начинал пятится, трусливо завывая: «Уй-юй-юй! Голозёпка цапаит!».

Вот ещё одна, пожалуй самая яркая вспышка, в моей детской памяти… Я гляжу в окно и вижу плетёный из ивняка, конный ходок, который остановился напротив нашего дома. Из его люльки, медленно вылез, опираясь на костыли, худой человек в военной гимнастерке, без погон и в штатских брюках.

Нетерпеливая рука, отодвинула меня от окна и над ухом раздался, мамин истошный крик: «Господи! Николай! Коля, Коленька приехал! Мама, Коля вернулся!». Поднялась суматоха и все бросились к двери, только я остался у окна и смотрел на человека, который медленно переставляя костыли, приближается к дому. Пребывая в смятении чувств, я поспешно думал: «Неужели это мой папа?! Мой и Валеркин папа, о котором на кухне по вечерам, говорила мама с бабушкой Антонидой?».

Вернувшись из госпиталя, отец долго ходил на костылях и чувствовал себя плохо. Мне трудно говорить о себе, но я не чувствовал любви, к этому незнакомому человеку, которого называл папой. Видимо потому, что мне было полтора года, когда Николай Гурьевич, ушёл на фронт добровольцем, а к лету тысяча девятьсот сорок четвёртого года, когда он возвратился домой, я подрос и был самостоятельным, четырёхлетним мальчиком.

Вместе с младшим братом, нам пришлось привыкать к незнакомому дяде, который нас не обнимал и был холоден. Только в подростковом возрасте, я понял причину отстранённости нашего отца, а став взрослым, сделал очевидный вывод о том, что мы с Валеркой выросли в достатке только потому, что наш отец, не сгинул в братской могиле, во время Сталинградской битвы. Первое время, Валерка боялся отца и пользовался любым случаем, чтобы удрать от него подальше! Вот почему Николай Гурьевич, медленно ковылявший на костылях, вынужденно отправлял меня, за ним вдогонку, а по прошествии нескольких дней, братец привык.

Следует заметить, что будучи Коммунистом, коротавшим время во время домашнего лечения, отец всячески избегал распространения военных, пораженческих слухов и настроений. На людях, он намеренно выражался скупо и скрывал известные ему, трагические подробности, отступления Красной Армии на фронтах. Неприглядную правду, об обстановке на передовой, отец доверил только жене Розе. Нашей маме, которая мудро помалкивала.

Впоследствии от мамы, мне стало известно, что наши войска, перебрасываемые на правый берег Волги, попадали под шквальный огонь противника и несли кровопролитные потери. Потом выяснялось, что в любой, стрелковой дивизии, отозванной на левобережное переформирование, солдат остаётся, не больше сводного батальона! Военных орденов и медалей, отец не заслужил, но после ранения, стал инвалидом. Вот почему однажды, он горько признался: «Я получил тяжёлое ранение, из-за глупой гордости!».

Стояла ненастная, Сталинградская осень. Ранним утром, ездовые солдаты прибрали на телеге, запряжённой двойкой лошадей, накануне убитого и готового к отправке, командира полка. Присутствующие приблизились, чтобы простится с усопшим, но начался миномётный обстрел! Солдаты и офицеры, попрятались в укрытиях, а брошенные лошади, напуганные взрывами, начали ржать и вставать на дыбы. Готовые понести и разметать на клочки, тело боевого товарища! Не думая о последствиях, отец подскочил к ошалевшим животным и вцепившись в сбрую, начал осаживать. Только разрыв очередной, роковой мины, его остановил…

Раненого отца, отвезли к Волжской переправе, для отправки в госпиталь и положили в зале ожидания, маленького речного вокзала. Где пребывая без врачебной помощи и медикаментов, он начал тихо замерзать, но только из-за того, что его попросту не заметили, во время эвакуации!

Виновником недоразумения, был корыстный санитар, который положил отца в непросматриваемом углу, за спинкой дивана, чтобы незаметно для других, отстегнуть с ослабшей руки Красноармейца, приглянувшиеся часы.

Присвоив командирские часы, полковой санитар нагло заметил, что умирающему Николаю Гурьевичу, они не пригодятся. В итоге, промучившись на холодном вокзале, больше двух дней, мой тяжело раненый и обобранный отец, заболел воспалением лёгких, а позднее в госпитале, из-за ослабшего иммунитета, заразился туберкулёзом!

Николай Гурьевич, ушёл на фронт добровольцем, подав заявление в военный комиссариат СССР, двадцать второго июня, тысяча девятьсот сорок первого года и поначалу, служил в СМЕРШе. Современная молодёжь, вряд ли знает, что под аббревиатурой названия, звучащего без сокращений, как «Смерть шпионам!», скрывалась грозная, армейская разведка, которая выявляла вражескую, агентурную сеть, на территории Советского Союза.

Чем занимался отец в Саратовском СМЕРШе, мне не известно, но затем его назначили политруком батальона и поспешно направили в Сибирскую, стрелковую дивизию. После чего был Сталинград, две недели левобережной подготовки к наступлению, тяжёлое ранение и два года лечения в Анжеро-Судженском госпитале. В который весной, тысяча девятьсот сорок третьего года, мы поехали вместе с мамой, хотя наша железнодорожная поездка, до города Томска, а потом обратно, мне не запомнилась.

Войдя в госпиталь, я увидел высокие ступени, широкого лестничного пролёта, ведущего на второй этаж и высокий потолок с лепниной, который был ярко освещён, возле свисающей на шнуре, электрической лампочки. Мимо нас проходили люди, в белых халатах, чьи приглушённые голоса, достигали моего слуха. Пока мама разговаривала с врачами, я незаметно поднялся наверх и прошёлся по коридорам госпиталя, заглядывая в палаты.

Мне было непривычно видеть, раненых людей в исподнем, которые сидели или лежали на панцирных койках, либо на костылях, бродили по длинным коридорам. Многие Красноармейцы с удивлением глазели на меня, на беззаботного мальчика, проникшего во взрослый мир боли и смерти.

Не зная смущения, я тоже с любопытством разглядывал их бязевые рубахи и кальсоны с болтающимися завязками, военного образца. Хотя некоторые мужчины, были одеты в тёмно-синие, байковые халаты. Как вдруг, меня крепко схватила за руку, проходившая медицинская сестра и строго поинтересовалась: «Ты откуда здесь взялся, мальчик?! Кто тебя, сюда пустил? И где твоя мама?!». После чего, мы спустились на первый этаж и возле регистратуры, я получил нагоняй от мамы.

Затем следуя за санитаркой, Роза Адамовна пошла наверх. Тогда как я, остался её ждать с медсестрой, не выпускавшей моей руки. Через несколько минут, эта грозная тётя, отвела меня наверх и остановилась в дверях, ярко освещённой палаты.

Заглянув в помещение, я увидел незнакомого человека, который прилег на кровати и подпёр рукой, свою голову. При этом, его лицо выражало лёгкое напряжение, ведь он был вынужден, прислушиваться к тихой речи, белокурой женщины, которая сидела ко входу спиной, в медицинском халате. Тем не менее, вопреки видимой несуразице, я догадался о том, что это моя любимая мама!

Невнятно заголосив, я вывернулся из руки медсестры и бросился в объятия мамы, тогда как отец, идущий на поправку, после ранения, но подхвативший заразный туберкулёз, только глядел на меня, не в праве обнять! На прикроватной тумбочке, стояли игральные шахматы и пока взрослые разговаривали, я брал фигуры и разглядывал их причудливые изгибы. Вот то немногое, что сохранилось в моей памяти, связанное с посещением отца, в военном госпитале.

В отличие от меня, ничего не позабыла мать, которая везла в Анжеро-Судженский госпиталь, два тяжеленых чемодана с продуктами и настороженно следила, за моими выкрутасами! Поскольку я не замечал, перекладных тягот мамы и убегал вперед, рискуя потеряться. Мне было так весело, что даже позорная лупцовка на людях, меня не остановила! Видимо потому, что я рос шустрым и упрямым, но глуповатым мальчишкой…

В конце тысяча девятьсот сорок четвёртого года, отца вызвали в районный комитет, Коммунистической партии и предложили возглавить Мендольский совхоз, Всесоюзного Треста Золотопродснаба, располагавшийся в Ширинском районе Хакассии. Николай Гурьевич не мог отказаться, бросил костыли и начал расхаживаться, привыкая к тросточке. Потому что он, вместе с дедом Гурием и бабушкой Антонидой, был членом Всесоюзной Коммунистической Партии Большевиков, а это значит, что его жизнь была подчинена, жёсткой дисциплине.

Высказать разумные опасения, в связи с тем, что отец может не справиться с поставленной задачей, в райкоме никто не решился, хотя было известно, что он никогда в жизни, не занимался сельским хозяйством. Более того, до призыва в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию и службы на Тихоокеанском Морском Флоте, отец работал токарем-фрезеровщиком на руднике «Знаменитый».

После семилетней службы, на Дальнем Востоке РСФСР, весной тысяча девятьсот тридцать девятого года, Николай Гурьевич демобилизовался и по возвращении домой, женился на Слишиной Розе, а потом родился я, их первенец. Таким образом, два предвоенных года, отец проработал токарем в рудничных мастерских, а после фронтового ранения и инвалидности, был назначен директором Мендольского совхоза.

Совхозный посёлок располагался на правом берегу Белого Июса, в сорока километрах от родного Туима. Центральная улица, на которой находился казённый дом, своей ближней стороной, обрывалась перед оврагом и протекающей речкой. Директорская квартира, положенная отцу в рублёном, двухквартирном доме, оказалась просторной. За высоким крыльцом, были сени с прихожей, а дальше шла кухня, смежная с горницей и спальней. Во дворе был дровяной сарай и небольшой посад, огороженный плетнём.

В верховьях Саян, начинает свой стремительный путь, Белый Июс. Который вытекает из высокогорных озёр, подпитываемых летом, из таящих ледников. Достигнув Хакасских равнин, его поток замедляется и возле деревушки Сютик, сливается с водами Чёрного Июса, рождая полноводный Чулым. На берегах последнего, прошли мои детские и юношеские годы.

После новогодних праздников, тысяча девятьсот сорок пятого года, отец уехал в Мендоль, а ранней весной, вместе со мной и Валеркой, приехала в посёлок мама. Нас встретили рублёные домишки, плетни выпасов, любопытные свиньи и небольшие огороды. Мы обратили внимание, что на шеях многих хавроний, красовались треугольные рамы, сооружённые из перекрёстных жердей, связанных между собой.

Поскотины и плетни в посёлке, были изготовлены без единого гвоздя, надёжно и просто, как строили наши предки. Используя в основании плетня, три горизонтальные жерди, удерживаемые по краям, вбитыми в землю, парными кольями, которые связанные между собой и вертикальными прожилинами, тальниковыми вицами. При этом, прожилины упруго вставлены, между жердями и просто поджаты, друг к другу.

В отличие от забора, жерди плетня рассыхаются и со временем, начинают хлябать. Данное обстоятельство, хорошо известно Мендольским свиньям! Которые толкая рылом, научились их раздвигать и пролазить в огороды. Безнаказанно разрывая саженцы и выедая посадки. Только голь, как повелось на Руси, на выдумки хитра! Мендольские умельцы подумали и быстро остановили, пакостных животин, связывая жерди в треугольные хомуты и надевая на них.

Ещё мне запомнился, исполинский бык, который с тяжеловесной грацией, проходил по центральной улице, возвращаясь с выпаса. Заприметив которого, вся испуганная детвора, разбегалась куда подальше, от этого грозного исполина. И даже взрослые, заслышав утробный рёв могучего и рогатого бугая, взглянув на выпущенный, капающий стручок, жались к обочине. Благодаря стараниям Нади, теперь я примерно знал, зачем нужен этот орган и мог отличить мужскую особь, крупного рогатого скота, от женской…

В центре деревенской площади, росла высокая, раскидистая лиственница, под которой собирались для игр старшие ребята. В один из летних дней, по Мендольским избам, разнеслась невероятная новость! Что в одном из домов, расположенных возле площади, хозяин установил первый в посёлке, ламповый приёмник «Родина»!

Жители посёлка, пришли поглазеть на прибор и помочь владельцу с установкой радиоантенны. Сперва мужики выставляли шесты и натягивали между ними, сверкающую лаком проволоку, а потом на верхушке высоченной жерди, они закрепили сделанную из отрезков витой, медной проволоки, причудливую корону.

Во время подстройки антенны, все любопытные сорванцы и взрослые зеваки, заглядывали в окно и действительно видели, на высоком комоде, говорящий прибор в деревянном, изящном корпусе. Помимо которого, мне запомнился грозовой переключатель, прибитый к оконной раме и стоящая рядом, необычная керосиновая лампа. Поскольку на её стеклянной колбе, была водружена проволочная, многолучевая звезда с подсоединёнными, электрическими проводами, тянущимися к лампам гетеродина.

Правда технических подробностей, я тогда не знал, как и того, зачем в ясный день, была зажжена киросиновая лампа?! Только став взрослым, я прочитал об оснащении первых, отечественных радиоприёмников, термоэлектрическими генераторами, позволявшими вырабатывать от горения керосина, небольшой электрический ток. Ведь во многих уголках страны, линий электропередач, ещё не было.

Вот почему мама, всегда содержала в надлежащем порядке, имеющиеся в распоряжении, керосиновые лампы и крайне неохотно, принимала мою помощь, во время мойки и протирки, их стеклянных колб. Справедливо опасаясь, моего головотяпства и нечаянного боя, дефицитного стекла. Потому что во время войны, не только колбы для ламп, но и многое другое, стало недоступным. Хотя старшее поколение, всегда находило выход!

В магазинах не было чая, большим любителем которого, был мой дед. Поэтому мама, пережаривала на сковороде, нарезанную тонкими кружочками, огородную морковь, а когда рыжие дольки, приобретали тёмно-коричневый цвет, то становились пригодны, для заварки тёмного напитка, похожего на чай. Я вспоминаю деда Гурия в Новостройке, нацепившим очки и читающим по вечерам газеты, с кружкой морковного чая в руке.

В Мендоли, мне впервые посчастливилось увидеть, неизменное на протяжении тысячелетий огниво, которое состоит из трута и классического кресала, а искры высекают, ударом кремня по металлической пластине, которую для красоты, иногда причудливо выгибают. При этом, именно воспламеняющийся трут, являлся предметом гордости владельца, сделанный по особой рецептуре, передаваемой в семьях. Как правило из высушенного, древесного гриба, пропитанного селитрой или из древесного волокна, вываренного в зольном щёлоке. Вот почему, бородатые владельцы огнив, часто хвастались друг перед другом, выясняя у кого лучше кресало или с одного удара, начинает тлеть трут.

«Голь на выдумки хитра!» — это изречение, не единожды оправдало себя в годы Великой Отечественной войны. В подтверждение чего, умельцы изготавливали бензиновые зажигалки из винтовочных гильз, не хуже фабричных, а из-за того, что в школе не стало тетрадей и чернил, смекалистые родители и ученики, начали вываривать лиственничную кору и писать коричневой жижей, на бересте и газетах.

Мыло уходило на фронт. Поэтому мама, по примеру многих хозяек, заливала водой, ссыпанную в эмалированный тазик, печную золу и размешав палкой, оставляла на некоторое время. После чего прозрачный, отстоявшийся щёлок, она сливала в банку и по мере надобности, вместо мыла, добавляла в грязное бельё. Во время стирки, едкий щёлок разъедал руки женщин, но подругому добиться чистоты, было никак…

Привозного хлеба не было. Мендольские хозяйки, выпекали его самостоятельно, всегда имея под рукой, щипок кислого теста. В тоже время, необходимые в хозяйстве, прочные и долговечные верёвки, крестьяне сучили из волокон, вымоченной конопли и конского волоса. Так как, про капроновые шнуры, там не слыхали!

Когда я подрос, из светлых прядей конского волоса, отец научил меня, сучить невидимые в воде, рыболовные лески. Терпеливо показывая, как сращивать пряди и ввязывать восьмёркой, рыболовный крючок. Я вязал разные лески, толщиной в восемь, шесть и четыре волоса, в зависимости от размера рыбы, которую хотели ловить. Только была в этом, деликатная трудность, поскольку всё время, мне приходилось клянчить длинный волос, у совхозных конюхов. Бедные лошади!

Я хорошо запомнил, кривоного соседа Игоря, из большой и вечно голодной семьи, который вопреки своим кавалерийским ногам, бегал намного быстрее меня и обгонял в состязаниях, всех наших сверстников! Мы подружились и ранней весной, впервые в жизни, решили пойти на рыбалку…

В воскресный день, выслушав наши чаяния, да поворчав для порядка, Николай Гурьевич охотно нам сделал, две лёгкие удочки. Пользуясь которыми, мы начали регулярно ходить на Июс и ловить всё, что только плавает! Широколобиков, пескарей, краснопёрок, малявок и ельцов… Причём весь улов, исправно уходил семье Игоря, в которой было много голодных ртов. Подрастающий Валерка, начал хвостиком таскаться за нами и надоедать. Поэтому, мне пришлось наловчится и тихой сапой, удирать к реке.

Если по течению Июса, подняться за поселковую баню, то открывается вид на опасное улово — стремительный водоворот! В который отважная детвора, бросала крупные щепки и палки. Испуганно наблюдая за тем, как они становятся торчком и начинают двигаться по сужающейся спирали, а затем исчезают, в прожорливой воронке. Поэтому Роза Адамовна, наша с Валеркой мама, наслышанная о том, что в улове тонут люди, всегда боялась, когда мы уходили рыбачить, вверх по течению и категорически нам запрещала, находиться возле него.

Но разве нас, могли напугать и остановить, подобные слухи или запреты?! Ну щас, как бы не так! Мы не считали себя, беспомощными младенцами, поэтому купались в реке и бегали по лесам там, где нам захочется, а опасный водоворот, притягивал нас, больше всего! Только мама, поначалу ограничивающаяся внушением, но не услышанная нами, перешла к решительным действиям…

Вот почему однажды, вновь поймав меня, вместе с Валеркой, возле запретного улова, она без разговоров, высекла нас прутом! Было очень больно и мы громко орали, а потом с неделю, на наших попках красовались рубцы.

Как-то раз, к нам в Мендоль приехала тётя Нюра Адамёнок, мамина старшая сестра, вместе со своими детьми Тоней и Лёней. Причём тогда, нашей двоюродной сестре Антонине, было почти четырнадцать лет, а брату Лёне — девять. Взрослые, вместе с Тоней, вошли в дом, а мы с Валеркой, повели Леонида знакомиться, с местными достопримечательностями. Начав показ, со знаменитого водоворота!

Роза Адамовна, обнаружила нас, прямо на месте преступления, когда мы увлечённо швыряли в бурлящий улов, камни и палки. Прозевав надвигающуюся опасность… После первого удара, жгучего прута, я вскрикнул от боли! Валерка получил следом, так что подпрыгнув, он жалобно запричитал: «Ой, мамочка! Я больше не буду! Ай-яй-яй!». Мне как старшему, попадало чаще, а потому прикрывая ладошками зад, я начал позорно вторить, за младшим братцем…

«Тётя Роза! Что вы делаете, тётя Роза!» — вмешался в процесс наказания, наш старший, двоюродный брат. Только лучше бы, он промолчал! Длинный прут, враз изменил направление, своих приложений и обрушился на Леонида! Пришлось нашей ватаге капитулировать и позорно прикрывая тылы, от ударов разгневанной матери, драпать домой… Наказание прутом, всегда пугало и было весьма болезненным, но как не парадоксально, было мало эффективным.

Через несколько дней, тётя Нюра вернулась домой в Тупик, вместе с Леонидом, а сестрица Тоня, осталась жить с нами. После этого, куда бы не переводили работать моего отца, она всегда переезжала с нами, пока не вышла замуж. Тоня росла тихой и неизбалованной девочкой, насколько я могу судит об этом, кроме того, она на восемь лет, была меня старше. Мы с Валеркой относились к ней уважительно, как ко взрослой, хотя между нами, случались конфликты.

Однажды, когда мне исполнилось два года, рассердившись за что-то, я большой палкой, ударил Антонину по голове! Полагаю, что ей было очень больно, но она не давала нам сдачи, а зря?! Вспоминая Мендольскую жизнь, следует заметить, что двоюродная сестра относилась к нам очень трепетно, таскала за собой Валерку и находила убедительные слова, которым мы подчинялись. Как оказалось, Тоня знала превеликое множество, истинно народных сказок! Которые несколько лет, она запоминала на вечерних посиделках, а теперь ими делилась, с нами.

По сей день, мне помнится жуткая сказка, про привередливую невесту, которая потребовала жениха с золотым носом! Тоня её рассказала, когда мы уже переехали в село Ермаковское и памятным вечером, сидели в нашей избе, взобравшись через лаз, на просторную лежанку русской печи. В сгущающемся полумраке, всё тревожней звучал, голосок нашей сестрицы, а в конце сказания, начал испуганно срываться. Как вдруг, изображая крадущегося мертвеца, она сделала страшное лицо и хищно растопырив пальцы, зычно выкрикнула: «А вот и я-а-а!!!»

Мы завопили от ужаса и кинулись на выход! Только Валерка меня опередил и нырнул в лаз, головой вниз… Хорошо что там, стояла заправленная кровать, на которую он, безболезненно упал и перекувыркнувшись через себя, ошарашенно сел. Тогда как я, орал до тех пор, пока Тоня не зажала мой рот, тёплой ладошкой и внушительно не произнесла: «Хватит!».

Будучи сорокалетним мужиком, я рассказал эту сказку женскому персоналу, трудившемуся в полевых условиях, на базе гравиметрической партии. Когда поздним, осенним вечером, мы дружно чаёвничали в десятиместной палатке, оборудованной под столовую. По лесным просторам, гулял холодный ветер, но в нашем пристанище, было тепло и светло.

Стойкий жар от раскочегаренной железной печки, всех приятно согрел, а свет электрической лампочки, запитанной от запущенного и глухо бормотавшего снаружи, четырёхкиловатного двигателя, освещал наши лица. Молодые специалисты, а если сказать иначе, то девицы приятной наружности, сидели на бревне, возле деревянного стола и настороженно внимали, зловещей сказке.

Постепенно усиливая драматизм рассказа, я дошёл до кульминационного финала и хрипло заорал: «Да это был я-я-я!!!». После этого, по всей округе, разнёсся припадочный визг и напуганная четвёрка, начала прятаться под стол. Дёргаясь от ужаса и складываясь вдвое, девушки пятой точкой, оседали вниз! При этом, они скинули с бревна, начальника гравиметрической партии Чувашёва, который сидя на полу, недоумённо покрутил у виска. В тот вечер, я впервые услышал, как визжит моя будущая супруга и несмотря на то, что в её испуганных криках, не было ультразвуковых обертонов, мне было приятно…

Глава 3. Мендоль. 1945 год

Иногда у нашей двоюродной, старшей сестры Тони, бывали промашки. В один погожий день, вместе с подругами, она засобиралась на речку и взяла меня с братом. Немного погодя, девчёнкам надоело таскать Валерку на закорках и с разрешения сестры, они оставили его, на плоском валуне, посреди Июса. Нерадиво полагая, что маленькому непоседе, с него не удрать…

Я до сих пор вижу, обтекаемый шумными водами, седой валун и сидящего на нём, бултыхающего ножками, игривого братца. Хотя весьма прыткий, в таких стремнинах Июс, недалече от прибрежных заводей, обрамлённых куститыми ельниками, становится тихим… Мы вышли из быстрины и позабыв о Валерке, побрели дальше, а затем поднялись на речной остров. Благо, что светловолосого малыша заприметил и вернул родителям, проезжавший верхом на лошади, глазастый лесник. Который после объезда речных лугов, возвращался в Мендоль.

Будучи пяти летним мальчиком, я не запомнил того, как меня отчитывали дома, в отличии от тринадцатилетней, беспечной Антонины. Знать, суровый Июс, познакомившись с неунывающим Валеркой, пошёл на попятный и решил до поры, до времени, не скупиться на развлечения, балуя мальца…

Мы часто слушали, рассказы взрослых о войне, а в начале мая, ликующий отец пришёл домой, на обед и выложил маме, что Наш враг, фашист Гитлер — застрелился! После ошеломляющего известия, селяне начали ждать возвращения домой, уцелевших родных и близких.

Вскоре наступило лето. Так что мы, разновозрастные поселковые дети, начали купаться, загорать и рыбачить. В прибрежных кустах, иногда старшие парни раскуривались мохоркой, воровато отсыпанной из отцовских кисетов, а когда она заканчивалась, крутили мшаные самокрутки. Впрочем, не отказывая нам, младшим ребятам, в любопытной затяжке… Только мне, курение не понравилось.

Истосковавшиеся в одиночестве девушки и женщины, тревожно ждали возвращения домой, отвоевавших мужей, детей и суженых. Надеясь на то, что они вернуться живыми и здоровыми, после четырёхлетней войны, перемолотившей жизни, тридцати миллионов Советских Граждан! Мы тоже ждали, возвращения дяди Вити, маминого брата. Который воевал в танковых частях и последнее письмо, отправил нам из Германии, а потом в Мендоль, пришла его посылка…

Внутри которой, оказался невиданный в наших краях, серебристо-серый материал! Необычайно тонкий, гладкий и шуршащий… Отец пытливо помял, его крепкими пальцами, а затем уверенно объявил: «Это германский, парашютный шёлк!». Из которого вскоре, мама нашила мне с Валеркой, летних рубашечек и маечек.

В один незадавшийся день, я как всегда, играл с друзьями на улице, а когда проголодался, то забежал домой, чтобы взять кусок хлеба. Вот когда, за круглым столом, я увидел статного военного, грудь которого была увешана орденами и медалями! Причём Валерка, уже сидел у него на коленях и любопытно трогал, сверкающие награды…

Я рванулся к гостю, радостно заголосив: «Дядя Витя!». Благо что мама, выглянув из кухни, да поймав меня за руку, строго прошептала: «Тихо ты! Это не дядя Витя, а папин товарищ, приехавший из Германии! Который до войны, работал в нашем совхозе». После чего, захлопав глазами, я разочаровано протянул: «А-а-а… Понятно».

В разгар лета, невзирая на укусы разъярённых, рыжих муравьёв, я вместе с сестрицей Тоней, помогал маме выкапывать и перетаскивать домой в мешках, крупные муравейники. Которые изобиловали мелкими яйцами. Такое лакомство, вопреки явным пробелам, в экологическом образовании Мендольских хозяек, наши куры жадно склёвывали, а затем несли вкусные и сытные яйца.

Выездным красавцем, рысящим в повозке отца, был серый в яблоках жеребец, по кличке Экран. Который закусив удила, переходил на галоп, если чуял позади, идущего на обгон соперника. Причём далее, наперекор любым ездокам, он начинал скакать нахрапом, презирая тормозящее натяжение вожжей! Так что отец, в минуты опережающего бега, бросал вожжи Экрана, побаиваясь его загнать.

В те годы, наша Величественная Сибирь, ещё гордилась разномастными лошадьми, единственно доступной, тягловой силой в глубинке. На них мы ездили по делам, пахали землю, убирали урожай и перевозили грузы.

В первой половине, двадцатого столетия, рычащие и чадящие автомобили, работающие на бензине, были редкостью. Вот почему, когда они проезжали мимо, испуганный скот разбегался, а ошалевшие лошади вставали на дыбы и ломали оглобли! Тогда как я, горлопаня с прочей, поселковой мелюзгой, восторженно замирал…

Выездные скакуны, такие как Экран, по-прежнему оставались предметом гордости, своих трепетных хозяев. Красавцев кормили, поили и любовно холили, намного прилежней, чем в наши дни, взыскательный собственник например, готов обслуживать свой новенький автомобиль.

Как правило, коренником для разъездов по совхозным отделениям, отец запрягал Экрана. По этой причине, на нашем подворье, было две телеги. Не только тяжёлая — грузовая, с широкой рамой из толстых, берёзовых жердей и развальными бортами, но и лёгкая — пассажирская, называемая «ходок». Короб которого, был сделан из тонких, берёзовых жердей, обтянутых плетёным тальником.

Наш выездной ходок, был оборудован передним сиденьем, облучкой и задним, деревянным сиденьем с жёсткой спинкой. Который в классической запряжке, везли две лошади, коренная и присяжная. Коренного запрягали обычно, как одиночную лошадь, а вот у второй, присяжной лошади, от хомута к вальку, шли постромки. Причём валёк, цеплялся железным крюком, к переду телеги, с левой стороны. Пристяжной лошадью, правили только одной вожжой, в отличии от коренника.

После переезда в посёлок Копьёво, когда я подрос, отец выделил время и начал показывать, как правильно запрягать лошадь. Как надевать хомут, расправлять шлею и пропускать гужи, вокруг оглобель. Как вставлять дугу и затягивать супонь, правильным узлом, который можно развязать, простым движением руки. Как чересседельником, регулировать подвеску оглоблей, чтобы хомут не натирал плечи и не душил лошадь.

Приобретённый навык, я помню до сих пор, но не уверен в том, что он может пригодится. Ведь кругом, одни автомобили! Хотя в глухой деревне, ещё можно встретить, уцелевшую лошадку с вислым животом. Неспешно тянущую, неказистый воз, с резиновыми колёсами, от сельскохозяйственной техники. Которой правит, ей под стать, старый и зачуханный возчик…

Когда Экран смертельно заболел, отец переживал. Желая, во что бы то нистало, спасти любимца! Поэтому он, уговорил ссыльного хирурга Генриха Ивановича, прооперировать жеребца. Я помню тот день. Связанный Экран, лежал в конюшне и тихо похрапывал, временами пытаясь вырваться! Только его, очень крепко держали, переговаривающиеся люди, а в воздухе витал какой-то странный, неприятный запах. Который в последствии, я не раз чувствовал, принюхиваясь в коридорах Советских клиник.

Генрих Иванович не был ветеринаром, но прооперировал Экрана блестяще! К сожалению, я не запомнил фамилии, этого незаурядного человека. Хотя было известно, что он был родом из Поволжских немцев. Одним из тех, кого по воле Вождя, разлучили с семьёй и переселили в Сибирь. Поскольку в тысяча девятьсот сорок первом году, всё население Немецкой Поволжской Республики, вывезли с Малой родины, эшелонами на восток. Расселив в Сибири и Казахстане, подальше от передовой.

В связи с чем, следует заметить, что называя переселенцев Немцами, мы почему-то подразумеваем, только Германцев, что не совсем правильно… Так как тогда, двести лет назад, Поволжский конгломерат жителей, был сформирован безземельными иноземцами, откликнувшимися на призывы русских царей.

Помимо Германцев, в Поволжских степях поселились Голландцы, Бельгийцы, Англичане, Шотландцы и Французы. Которые за два столетия приросли числом и рачительно освоили, вольные земли. Несмотря на это, Поволжская Немецкая Республика — передовая сельскохозяйственная область РСФСР, после росчерка пера Отца Наций, исчезла с Советских карт! Тогда же, Великий вождь переселил Корейцев, Финнов, Калмыков, Чеченцев и Крымских татар, подальше от оседлых мест. Намеренно переименовывая, их исторические поселения, а также перекраивая границы краёв, областей и республик.

Вскоре Генрих Иванович, оказался востребован снова… Мы с Валеркой, играли подле ворот и влезая на перекладины, прыгали вниз. Вот когда братец, зацепившись за ржавый гвоздь, оцарапал ногу. Немного погодя, его ранка припухла, а вечером поднялась температура. Меня упрекали, ведь я недоглядел за братом. На третий день, вопреки испробованным лекарствам, по Валеркиной ноге, распространился багровый сепсис и родители поняли, что это заражение крови!

Не мешкая, отец посадил в ходок маму и пылавшего в жару, стонущего брата, да во весь опор, погнал крепких лошадей, в посёлок Шира. К счастью, он успел! Генрих Иванович сделал операцию в паховой области, куда дошло заражение. После чего Валерка, под присмотром мамы, пролежал в районной больнице две недели, а талантливый хирург делал чистки, его заживавшей раны. Брат терпел жгущую боль, хотя коверкая нерусское имя спасителя, нетерпеливо выкрикивал: «Грех Иванович, хватит! Грех Иванович, вы устали… Отдохните!». Ныне посмертно, но как и раньше сердечно, я желаю добра, этому интеллигентному, ссыльному немцу! Так и не научившемуся, правильно говорить по-русски…

После дневных игр и забот, Валерка беспробудно засыпал. Так что ночью, поднять его в туалет, получалось нечасто… Будучи взрослым, я прочитал ряд сопутствующих статей, по этому вопросу и понял, что недержание мочи или энурез, связан с генными нарушениями. Несмотря на врождённый недостаток, братец не унывал! И поутру, когда его журили за мокрую постель, он уверенно заявлял: «Мам, это сделал Ганька!». Откуда он взял, этого Ганьку?! Я до сих пор, этого не знаю… В тоже время, он странно выговаривал букву «Ша». Например, пододвигая чашку, он говорил: «Моя чафка», а когда играл с кошкой, то довольно приговаривал: «Хорошая кофка, хорошая…».

Пожалуй несколько слов, следует сказать о Мендольских чашках… Так как все миски, крынки и солонки, были вылеплены из обожжённой глины, а половники и ложки, вырезаны из дерева. При этом, редкой эмалированной посуды, в поселковых хозяйствах, было немного, а вот чугунных горшков, хватало на всех. Несмотря на наличие плиты, мама готовила традиционно, пользуясь ухватом. Привычно сажая в русскую печь, чугунки со щами и выпекая душистый хлеб.

Ещё помню, как отец чинил дома, эмалированные кастрюли. Ремонт которых, можно разделить на четыре этапа. Во-первых, Николай Гурьевич, нагревал жаровой паяльник в печке и до самого метала, вокруг прохудившейся дыры, счищал напильником эмаль. Во-вторых, нашатырным спиртом, он удалял окислы, с медного жала и набирал припой. В-третьих, обезжирив травлёной кислотой, ржавый метал возле отверстия, лудил его оловом. Наконец в-четвёртых, нагрев и облудив жестяную заплату, он плотно придавливал её, тупым концом паяльника, к прохудившейся кастрюле.

После ремонта, белесый дымок и специфический кислотный запах, ещё некоторое время, витал на кухне, а серебристый блеск припоя, на остывающих кастрюлях, завораживал мой взгляд. Когда я подрос, обязанность чинить прохудившуюся посуду, перешла ко мне. Только сперва, я научился пропаивать «дутыши», у которых часто отлетали подпятники..

Мендольская ребятня, в послевоенное десятилетие, от мала до велика, с ранней весны и до поздней осени, бегала босиком. Поэтому кожа, на подошвах ног, становилась настолько толстой, что заменяла обувь! Недостаток всего, приучил людей к бережливости. Мебель, кухонная утварь, ножи и ружья, пальто, платья, сапоги и костюмы, хранились бережно и переходили в семьях, от стареющих родителей, к подрастающим детям. Когда моя нога выросла и стала сравнима с маминой, та отдала мне, хромовые сапоги, которые носила в юности. Вещи деда и отца, я тоже донашивал, а больше всего вещей, доставалось Валерке.

К середине пятидесятых, Советские люди стали зажиточными, поэтому ходить босиком, стало не принято… После окончания восьмого класса, средней школы, по укоренившейся привычке, я начал ходить босиком. Вопреки тому, что мама не желает видеть меня, рослого четырнадцатилетнего парня, в таком виде на улице. Тем на менее, я продолжал ходить босиком, а потому резал стеклом и прокалывал проволокой, свои ноги. Впрочем на что, я не обращал должного внимания…

В один погожий дней, мама обрушилась на меня с упрёками и порядком настыдив, властно потребовала: «Прекрати портить ноги! Что подумают взрослые?! Сейчас же обещай, что начнёшь носить обувь! Перестань позорить родителей, будто мы нищие!». Несмотря на недельное, тихое упрямство, мамин скандал вырвал из моих уст, требуемое обещание, которое отныне, требовалось выполнять…

Ребята в посёлке, носили сшитые матерями трусы, штаны и рубашки, выкроенные из самых немыслимых материалов! Неоспоримым достоинством которых, была прочность и долговечность. В этом плане, нам с Валеркой несказанно повезло… Ведь наша мама, была искусной портнихой и из неказистых материалов, на дореволюционной машинке «Зингер», шила великолепные вещи! На зависть Мендольским родителям и появившимся в послевоенных магазинах, фабричным изделиям ширпотреба.

Будучи пятилетним мальчиком, я начал рисовать! Изображать окружающее, при помощи простого карандаша. В перерывах между творениями, неугомонно клянча у взрослых, клочки тетрадей и канцелярской бумаги. Мне до сих пор, вспоминается портретный набросок, головы моего брата. Который неожиданно для себя, я узнаваемо нарисовал! Мама готовила еду на кухне и пообещала взглянуть, на моё художество позднее, а когда она освободилась, портрет исчез! Вместе с ней, я обыскал весь дом, но рисунок пропал… Я долго ревел, поэтому Роза Адамовна, возмущённо врезала по «тылам»! По прошествии пяти десятков лет, мне видится, что мама по рассеянности, вместе со столовым мусором, смахнула клочок бумаги в горячую печь. Иного объяснения, просто нет…

Посреди лета, я приступил к постройке военного самолёт. Важной комплектующей которого, стала найденная на улице, никелированная пластинка, весьма похожая на задвижку, от корпуса швейной машинки. В первую очередь, я сбил накрест, две старые доски, принесёнными из дома гвоздями и молотком. Получились длинные крылья и короткий фюзеляж. Затем я сделал самолётный нос, прибив отрез горбыля, к торцу короткой доски. Под конец трудов, я набил никелевый щиток приборов, на дощатое перекрестие, чем обозначил моторный отсек.

Мальчишки постарше, наши соседи, посмеивались над постройкой истребителя. Рассудительно полагая, что он сможет летать, а сестрица Тоня, меня ласково пожурила: «Толенька, ты зря стараешься». Только из-за шума, запущенного двигателя, я ничего не расслышал…

Взметнув дорожную пыль, мой самолёт разбежался и взлетел! Метр высоты, два, три… И вот, крепко оседлав истребитель, я лечу над дорогой, повторяя её изгибы. Крутой крен и поворот! Теперь под крыльями, проносится золотистое, пшеничное поле. Я поднимаюсь над лесом и радостно глазею, на лазурный горизонт. Какая неописуемая красота, а насмешки ребят, здесь просто неуместны! Я забираюсь выше, к самым звёздам и на головокружительной высоте, восторженно замираю…

После изготовления самолёта, мои конструкторские идеи, начали витать в оружейной плоскости и во второй половине дня, приобрели осязаемые формы, деревянного пистолета. Тешась которым, в компании ребят, я хвастливо заявил: «Если мне потребуется, он завсегда выстрелит!». На что паренёк, один из присутствующих, скептически возразил: «Твой э… пистоль, не может выстрелить!». Тем не менее, поводя изготовленным из куска доски, Г-образным конструктивом, с нахлобученной на дуло, гильзой от дробовика, я самозабвенно хмыкнул: «Выстрелит, ещё как выстрелит!».

Рассудительный оппонент, недоверчиво взял в руки, мой несуразный пистолет. Который заканчивался, найденной на дороге, латунной гильзой, насаженной на подструганный ствол и осмотрев капсюль, деловито произнёс: «Погляди-ка сам! Пистон пробит, оружейным бойком, а в гильзе давным-давно, нет пороха!». Мы стояли на берегу Июса, возле костра… На котором старшие ребята, жарили пескарей, нанизанных на тальниковые прутки.

Забрав пистолет, я раздражённо выкрикнул: «Щас, выстрелит!». И засунул его, концевой гильзой в костёр… Наблюдавшие, за моими действиями ребята, обидно засмеялись, а преисполненный уверенности паренёк, очевидно изрёк: «Упрямый ты, Тарас! И глупый!». В этот миг, наш спор был прерван, громким взрывом! Из костра полетели угли, в сопровождении ярких змеек, взвившихся искр, а мой брошенный пистоль, отлетел в сторону. Ребята, испуганно отскочили в стороны, тогда как я, подхватив дымящийся пистолет, торжественно заголосил: «Ага! Я ведь предупреждал! Теперь поверили?!». Потрясённый оппонент, беспомощно развёл руками и тихо вымолвил: «Не понимаю…».

Невероятная победа, компенсировал с лихвой, мои физические страдания, выпавшие на начало дня! Когда острым ножом, с закруглённым концом и литой рукоятью, прибранным на кухне, я вместо дула пистолета, остругал указательный палец, левой руки! Кусок плоти, повис на коже… Боль была терпимой, но вид брызнувшей крови, меня очень напугал. Громко завизжав, я отбросил отвратительный нож, а когда немного успокоился, то приладил отрез на место, зажав правой рукой. Из дома, выскочила встревоженная мама! Которая заметив краденый нож, влепила мне ощутимый подзатыльник. После чего, со знанием дела, она чистой тряпицей, завязала пострадавший палец.

По бытовавшему мнению, Советских ребят, полученные порезы и ссадины, свидетельствуют о бесстрашии, пострадавшего мальчика. Который однажды, станет воином Красной армии, а потому заметная рана, всегда была предметом, тайной гордости её владельца. Правда, не в моём случае… Ведь поутру, я визжал на всю округу, словно девчонка! Отчаянно позабыв, что такое поведение, считается греховно трусливым.

Поэтому теперь, я не выставлял забинтованный палец на обозрение, опасаясь насмешек… Причём выстрел, мне не удалось обосновать! Ведь тогда, я просто не знал, о существовании в оружейной практике, особых инертно-агрегатных состояний, порошковых взрывчатых веществ, приводящих к отказам…

Поздней осенью, в нашем огороде собрались мужики, чтобы помочь разделать борова, выросшего за лето. Накануне вечером, отец зарядил патроны крупными жаканами, а поутру прицелившись, выстрелил тяжёлым дуплетом. Раненый боров визжа, ринулся наутёк, но после тройки шагов, упал замертво. Его тушу опалили соломой и начали разделывать. Немного понаблюдав, за действиями взрослых, я отправился прыгать, на подмёрзших лужах…

Ясное солнце, пригрело к обеду и дворовые лужи растаяли. Поэтому я, снял и повесил на плетень, жаркое пальто, а немного погодя, наигравшись вволю, зашёл в дом. Вот когда, наша вторая свинья, убедившись в том, что пальтишко, благополучно позабыто… мстительно похрюкивая, из-за убийства друга… сдёрнула его вниз и яростно разорвала! За проявленное ротозейство, мне попало от отца, поскольку с большой любовью и изысканным вкусом, его недавно выкроила и пошила, наша мама.

В пятилетнем возрасте, я научился кататься на коньках. Вид которых, по сей день в подробностях, восторженно хранит, моя память. Невзирая на то, что они были разноразмерными и неказистыми. Например правый конёк, как мы тогда называли, был «полной снегурочкой», тогда как левый «полуснегуркой». Поэтому мой отец, спилил напильником, а затем подправил абразивным бруском, штифты их подпятников, выровняв по высоте. После чего, из отрезов сыромятной кожи, он сделал ремешки креплений.

Наступили дни, удивительного состояния, похожего на полёт! Каждое утро, я спешил на замёрзший Июс и вместе с прочими ребятишками, радостно скользил, по речным изгибам. На третий день, по пути домой, выявились эксплуатационные недостатки. Мои коньки, ощутимо затупились и начали соскальзывать, с натоптанных тропинок в стороны, проваливаясь в снег.

Раздеваясь в комнате, я вновь посёк пол, что не понравилось маме. Поэтому мне, вменили в обязанность, расстегивать ремни коньков на улице и оставлять стальные лезвия, в холодных сенцах. Ранним утром, я доставал с печи, просохшие валенки и стремился пристегнуть, тупые лезвия обратно. Только силёнок, ещё не хватало! Приходилось теребить, занятого родителя: «Тять пристегни! Пап, наточи!». В такие мгновения, Николай Гурьевич переводил взгляд на меня и удивлённо восклицал: «Что, опять?!».

В посёлке жил парнишка, года на три, старше меня. Единственный обладатель, завидных коньков «обрубышей», которые напоминали «полуснегурки». Только их носки, были обрезаны и скруглены, как у легких, хоккейных коньков «дутышей». В тоже время, младшие ребята, катались на «колодках», изготовленных для плотного, уличного снега, но не для льда. Поскольку их делали, из усечённых на конус, деревянных брусков. В основание которых, забивались калёные скобы, изготовленные из сыромятной проволоки.

Наша бедность, проглядывала во всём. Я не помню того, чтобы в будние дни, мои родители носили пальто. Только телогрейки! Которые иначе назывались ватниками или фуфайками. В которых, разновозрастные Сибиряки, оценив по достоинству лёгкость, теплоту и дешевизну изделия, ходили зимой повсеместно, а молодёжь 1940-1950-х годов, незаметно выросла. Тем не менее, особым почётом, среди зрелых мужчин, пользовалась солдатская шинель. Поскольку офицерскую шинель, с длинными полами, могли себе позволить, только богатые и успешные, вернувшиеся домой фронтовики. Всех ребят зимой, родители одевали одинаково, в телогрейки, шапки-ушанки и катаные валенки. Шитые рукавицы и вязанные варежки.

Досадные проступки, случались со всеми детьми, и не единожды. После Тони, настал мой черёд… Во второй половине нашего дома, в гостях у соседей, родители справляли какой-то праздник. Валерка спал в своей кровати, а я тихо сидел рядом. Вскоре, по какой-то причине, мне потребовалось сходить к нашим соседям. Я вошёл в гостиную и в неярком свете керосиновой лампы, помимо человеческих силуэтов и теней на белесых стенах, увидел на обеденном столе, изумительный патефон! С завораживающим, отливающим жёлтой медью, хромированным звукоснимателем.

Голос певца, томно вещал о вечернем море, с которым нужно проститься, а когда он допел, послышалось знакомое шипение. Наш сосед оценил, с каким вожделением, я смотрю на патефон и вкрадчиво поинтересовался: «Хорош патефон, а, Анатолий?». Я восторженно ответил: «Ага!». Тогда он, дельно предложил: «Хочешь, заполучить его в собственность?». Конечно, мотнув головой, подумал я, а взрослый искуситель продолжил: «Могу отдать аппарат, правда недаром. Я тебе патефон, а ты мне…». Правда нечаянный кашель гостя, заглушил его вкрадчивый голос. Я не расслышал, конец заветной фразы, но моё сердце, часто заколотилось! Что может потребовать, взрослый дядя, за такое поющее диво?! Выдержав многозначительную паузу, среди притихших друзей, хозяин тихо повторил: «Забирай патефон, но отдай брата!».

Я посмотрел на родителей, но они молчали… Валерка, постоянно надоедал мне, со своими претензиями и нудно таскался следом. В тоже время, он забирал львиную долю, родительского внимания! Я ревновал… Правда больше всего, мне не нравилось то, что со слов мамы, его купили в магазине в золотой коробочке, а меня нашли в огороде, в капусте! Поэтому не колеблясь, я бессовестно выдал: «Согласен!». Родители продолжали молчать, а я побежал домой и растолкал, спящего брата. Затем привёл его к соседям и ещё сонного, подвёл к искусителю.

Вот когда, неподвижно сидевший отец, начал с матами подниматься, из-за стола и судорожно выдёргивать из брюк, застревающий в шлёвках, кожаный ремень… Я хорошо понимал, что значит подобное приготовление! Тем не менее, покорно замер возле нарядного стола, ожидая лупцовки. Только глазевшие взрослые, остановили отца, приводя разные доводы. В этот миг, воспользовавшись заминкой, я выскочил на улицу. Впрочем, не смея вернуться домой…

Побродив по округе, я нашёл прибежище в стоге сена, на задах нашего дома и зарывшись в солому, лежал неподвижно, пытаясь сообразить, как теперь быть. Прекрасно понимая, своим пятилетним умишком, что поступил постыдно! Меняя брата на патефон. Время от времени, я с отвращением вспоминаю, того искусителя. Эх, набить бы ему морду! Почему молчал отец, мать?! Хороши взрослые… Ведь даже теперь, по прошествии шести десятков лет, по моей спине, пожилого человека, пробегают мурашки негодования! Нечего сказать, «хороша» была шутка…

Не так давно, дочь Юля подралась с неугомонным Вовкой и сильно, на него разобиделась. После чего она, начала упрекать меня, вместе с женой Людмилой, именно за то, что мы купили в магазине, вредного брата! И в сердцах добавила: «Лучше бы, его у нас вообще не было, папа!». Мне было горько слышать, такое эгоистичное высказывание дочери, но вспоминая себя, я сдержал вспыхнувшее недовольство. Ведь тогда, за попытку мены брата на патефон, мне так и не влетело…

Однажды вечером, отец сказал маме, что утром поедет в соседнее отделение, нашего совхоза. Я стал просить его, взять меня с собой! Прежде отец отказывался, но подумав теперь, нежданно произнёс: «Хорошо, возьму… Только с уговором, затемно вставай сам! Будить не стану». Я был на седьмом небе, от счастья! Правда, когда подошло время ложиться спать, я призадумался… Понимая, что меня никто не разбудит! Поскольку в такую рань, все домашние будут крепко спать. Тем не менее, желая прокатиться в резвой упряжке отца, я решил не спать.

Потухла керосиновая лампа, взрослые улеглись спать. В доме стало тихо. Только я не сплю, таращась в сгущающейся темноте. Глазею, слипающимися глазами, на едва заметные листья фикуса, которые разрослись на толстом стебле, в угловой кадке, возле окна. Взираю на нечто, появившееся прямо за ним… Ай-яй-яй, замерещилась нежить! Наша привычная квартира, такая уютная днём, в сгустившемся мраке, стала пугающей и враждебной.

Воображение вторит, моим беспомощным глазам и деревенским россказням, рисуя жуткие образы домовых, леших и кикимор. Которые в свете кладбищенских огней, начали мельтешить по спальне, под приглядом шныряющей на помеле, седовласой ведьмы… В присутствии, вурдалаков и упырей! Демонстративно сосущих кровь, невинных девушек и младенцев, на невесть откуда взявшихся, настенных картинах… Мне жутко, но я терплю! Креплюсь из последних сил, чтобы не завопить на весь дом и не кинуться, под защиту к уставшей за день, спящей маме.

Иначе будет стыдно! Ведь она, поглаживая меня по голове, с улыбкой скажет, что я маленький трусишка… Вот-вот хлынут слёзы, только я креплюсь!.. Завидуя посапывающему во сне, маленькому Валерке. Однако время шло, прибавляя минуты к тягучим часам, Непостижимой вечности… Когда проснулся и закашлял отец, я был вымотан до предела. Благо, что ночные мучители, кинулись прочь! После этой, самой длинной и бессонной ночи в моей жизни, я перестал видеть красочные сны. Только через три года, они возобновились, правда стали редкими…

Пришло время, рассказать о Бесовом царстве! В котором однажды, мне пришлось побывать в компании чертенят, весьма мерзкой наружности. Ведь в том жутком, Мендольском кошмаре, я выглядел чертёнком!

Мне пришлось подражать взрослым бесам, чтобы кровожадные вурдалаки, не догадались о моём, Человеческом естестве… В какой-то миг, рогатые и лохматые черти, начали меряться силой и длиной хвостов, а затем кидаться на здоровенный, жёлтый кусок мыла! Хвастаясь отметинами, здоровенных когтей…

Тот искусанный кусок, жёлтого мыла, я вижу до сих пор. Правда, не улавливая скрытой сути, былого видения. Другое дело, радостные полёты во сне! Которые в отличие, от неприятных падений в пропасть, символизируют крепкое здоровье и долговременный успех. В раннем детстве, я часто падал во сне, но когда подрос, начал летать. Толчок ногой и начинается полёт! Купание в объятиях солнечного ветра, когда гребки руками, задают движение…

Внизу проплывают леса, поля и горы, а по лентам дорог, бегут маленькие машины и повозки. В которые запряжены, игрушечные лошадки. Возле поселковых домов, снуют маленькие человечки, которые глядят под ноги, а потому не видят, мой чудесный полёт! Чистый воздух пьянит, а сине-зелёные тона ландшафта и пологие горы, задают праздничное настроение. После таких снов, я всегда просыпаюсь, с чувством некоторой потери…

В иные дни, случаются менее приятные сны. Когда тяжело поднявшись в небо, я досадно осознаю, что неспособен продолжать, невесомый полёт. Так как мне, недостаёт свободы воли и поддержки, созидательных сил. После чего, меня начинает клонить к земле, либо сносит на дома и линии электропередач! Которые в напряжении, изгибаясь всем телом, приходится облетать. Правда теперь, из моих крайне редких, невесомых грёз, помимо ярких красок, также исчезло чувство, щемящего восторга…

Почти всю дорогу, петляющую по лесам, я крепко проспал. Поэтому куда, мы приехали в быстроходном ходке, я не знал. Хотя изредка, приоткрыв веки, я видел мелькание подков Экрана, а в сонном забытье, ощущал глухой стук, лошадиных копыт. Николай Гурьевич разбудил меня, когда мы прибыли в глухой посёлок. «Проснись, воин Аника! — тормоша и посмеиваясь, приговаривал он. — Тоже мне, великий путешественник!». Я любопытно протёр глаза и огляделся вокруг. Родитель познакомил меня, с местными ребятишками, а затем подался в контору, говорить с местными мужиками.

Конец ознакомительного фрагмента.