Второй срок

Виктор Анатольевич Коробов, 2023

После смерти небольшой процент людей наказываются второй жизнью. Но легко ли быть таким "второгодником"?

Я не боялся ковида. Во-первых, я уже болел в 2020-м, осенью. И не особенно тяжело, при гриппе бывает хуже. В-вторых, я сделал две прививки. Почти полгода назад первую, а затем, через три недели, и вторую. Да, 57 лет возраст проблемный, тем более, что в последний год я явно сдал. Но об опасности умереть я даже и не думал.

Но вот, заболел. Я на работу езжу на трёх видах транспорта, электричке, МЦК и метро, так что было где заразиться.

Для меня и 38 — это большая температура, а тут сразу под 39, затем, вроде, стабилизировалась, но снова начала медленно расти. Жена вызвала скорую, она в таких делах опытнее меня. Но я к тому времени стал воспринимать окружающее как бы сквозь дымку, или сквозь сон. Слышал громкие голоса врачей. Мне было ясно, что встать я не смогу, значит, понесут на носилках. И я думал, что скорее бы приехать, чтобы положили в кровать и закончились проблемы с перевозкой.

Хотя особых неудобств я не чувствовал. Я вообще-то не склонен терять сознание, думаю, я скорее был в сознании, чем без. Просто мало что чувствовал. Ни боли, ни холода. Внутренний мир, всякие сумбурные мысли, были тут, рядом, и были яркие. А всё внешнее где-то на расстоянии, как бы за завесой. И не было ни сил, ни интереса концентрировать внимание на том, что там происходит. Была уверенность, что всё там неинтересно, да и значения особого не имеет.

Думаю, меня всё-таки довезли и в кровать положили, я почувствовал, что суета стихла. Вот тут-то и появился он, ангел. Правда, без крыльев. По виду просто голограмма, даже просвечивает. Этакий мужик интеллигентного вида, с бородкой, только рост под три метра. А вот цвет — да, белый, или это качество голограммы такое, что цвета не передаёт. Не думал, что у ангелов качество голограммы весьма среднее, ждал совершенства.

Ещё он рот не раскрывал, голос у меня звучал прямо в голове. Обычный голос, у одного моего знакомого чуваша по фамилии Макаров примерно такой голос. Мне тоже можно было не напрягаться, он вроде как слышал, что я хочу сказать. Я просто подумал: «Я что, умер, что ли?», — а он ответил:

— Да, это тело умерло. Что касается смерти вашей личности, то, надеюсь, её вы избежите.

— Так я, значит, в раю? Раз вы ангел, а не бес?

И тут мужик заметно смутился.

— Немного не дотянули. Вы, возможно, захотите обвинить меня, но ангел хранитель далеко не всесилен. Мои возможности не так уж и велики. Но вы чувствовали мою помощь?

Ангел смотрит с искренним интересом.

— Я ведь старался, много внимания вам уделял. И не без результата: вспомните, каким вы были. Гордыня, тщеславие, блуд и грехом не считали, наоборот, всячески стремились… Я уж не говорю о сквернословии. Думаете, вы сами от этого отстали? А крещение — вы думаете, просто стечение обстоятельств к этому привело? Ну и дальнейшее развитие — сколько вам пришлось пройти, прежде чем вы стали в храм ходить и святоотеческую литературу читать?

Мне приходится мысленно согласиться, что в жизни мне часто везло, как будто и вправду ангел хранитель помогал. Но в основном я замечал удачу в житейских делах, а вот в духовных… Тут мне легко не было.

— Так что же теперь — страшный суд, воздушные мытарства? Или прямо в ад, если я до рая недотянул?

— Ну, не у всех всё одинаково. Да и рай с адом — даже вы насчитали по семь кругов, а на самом деле всё гораздо сложнее. Грубо говоря, человек получает то, к чему он готов. И вариантов много. Что же касается суда и мытарств… Богу нет необходимости что-то там исследовать или взвешивать. Ваш рейтинг в каждый момент вашей жизни и без того известен, даже мне. И уверяю вас, что он рос у вас с возрастом.

— Так дали бы мне ещё пожить, сами ведь говорите, немного не хватило.

— А вот этого я не знаю, что бы с вами было, не умри вы. Может, и снизился бы рейтинг. Вы ведь, сами знаете, даже до среднего монаха много не дотягивали.

— Так я не понял, куда же я теперь? Это уже определено, или нет пока?

— Определено. После смерти уже ничего изменить нельзя. Вы получите второй срок, вторую жизнь. Таких, как вы мало, один на несколько тысяч. И делается коррекция, чтобы вы с такими же второгодниками не сговорились. Так что не ищите вам подобных, ничего не выйдет.

— Гм… А я буду помнить, что я второгодник? Что-то ещё буду помнить?

— Да всё, что помнили на момент смерти, то и будете помнить. Память, конечно, улучшится, всё-таки молодое тело.

— Значит, вторая жизнь, да ещё и со всеми знаниями? Круто. И что же я должен за это? Проповедовать христианство, быть праведником, подвижником?

— Э… Всё это хорошо, повышает рейтинг. А должны вы в той же степени, что и в первой жизни. Сумеете продолжить наращивание рейтинга — избежите третьего срока, или других неприятностей.

— Жизнь это неприятность? Обычно принято считать наоборот, все хотят жить.

— Ну, вы же знаете о грехопадении. Жизнь — это и наказание, и испытание. Я бы не хотел снова туда попасть, да и редко кто хочет. У вас к тюрьме примерно так относятся. Да, второй срок легче, вы уже многое знаете. Увы, не всем удаётся воспользоваться шансом. Вот второгодников сейчас мало в школах, а почему? Потому, что теоретически со второй попытки усвоить курс знаний проще, а практически — редко можно ждать чего-то хорошего. В общем, второй срок — это само по себе наказание, ну и испытание, конечно. Дополнительных наказаний нет.

— Мне нравится. Думаю, если использовать имеющийся опыт с умом… Но неужели мне придётся снова быть младенцем? Это же со скуки сдохнешь!

— Ну, такой свиньи вам не подложат. Получите тело молодого человека, от 14 до 20 лет. И даже сможете выбрать. Обычно бывает от трёх до семи вариантов, иногда и вовсе один. Но у вас будет двенадцать. Вам буквально вот столько не хватило, чтобы срока избежать.

И ангел показывает кончик пальца.

— Получу тело? Как терминатор, в укромном месте и без одежды?

— Ну, что вы. Не просто тело, а всё вместе — имя, семью, в общем, замените прежнего хозяина. И даже немного знаний — например, имена ближайшего окружения, чтобы не изображать амнезию.

— Заменю? А прежний хозяин куда?

— Ну, в зависимости от рейтинга. Кто куда. Человек умер, погиб. Несчастный случай, как правило, или убийство. Небольшая локальная коррекция — и тело остаётся невредимым, и в него кто-то из вас, второгодников вселяется.

— Интересно… И кого же мне предлагают? Из дюжины вариантов должно что-то приличное найтись?

— Вот, смотрите. Все варианты одинаково приличные, от 59 до 59.2.

— Это что значит?

— Ну, есть различные параметры. Телосложение, здоровье, интеллект, красота, харизма. Учитывается и положение семьи в обществе, место проживания. Каждый параметр оценивается в процентах — у какого процента парней этого возраста параметр хуже. У вас было 59.1, вам предлагаются подобные же тела.

— У меня интеллект, способности к наукам были явно выше 90.

— И даже выше 99, но ненамного. Зато с харизмой, с красотой у вас было не очень. С местом проживания тоже так себе. Да не думайте об этом, ваша задача не проверять, а выбрать.

— Кто там поумнее, есть такие?

— Вот этот, Владимир.

— Всего-то 86? А это что за цифра?

— Это потенциальный интеллект, видите, 84. А он достиг 86, успешно развивается.

— Нет, с такой рожей… Да и тело — типичный ботаник. Мне такие псевдо умники, с ограниченным интеллектом, никогда не нравились. Да и живёт в Сыктывкаре. Я не против Сыктывкара, но…

— Вы и сами в его возрасте жили в подобном месте. А по красоте он вас даже слегка превосходит, по харизме превосходит явно.

— Нет, только не он. А вот этот, посмотрите, Виталик Чесноков. Потенциальный интеллект 82, зато выглядит нормально.

— 57 внешность, не блестяще.

— Сойдёт. Мне нравится. Да и рост 182, неплохо. И живёт в Москве. Кстати, где именно? Ага, это около Маленковской. Хороший район, Сокольники рядом.

— Да. Там его и убили. Пытался вступиться за девушку. Там кругом лес, получил ножом в живот и истёк кровью. Если бы девушка вызвала скорую, выжил бы. Но она не хотела огласки, родители могли запретить гулять допоздна. Но вас это не касается, для вас этого эпизода не было.

— Странно… Мне кажется, этот вариант значительно лучше других. А рейтинг тот же?

— Вот, обратите внимание, достаток. Его родители погибли полтора года назад, вертолёт разбился, они были геологами. Виталик остался с бабушкой, живут вдвоём на её пенсию.

— Зато двухкомнатная квартира в хорошем районе. Он единственный наследник?

— Да. Но бабушка ещё больше шести лет проживёт. Мне кажется, вы недооцениваете проблему. Вы выросли в семье с хорошим достатком, и вам запомнилось, что в советские времена все жили безбедно. Но Виталику 15 недавно исполнилось, когда ещё он станет зарабатывать. Долгие годы, вся молодость в бедности, ни одежды красивой, ни даже достаточной еды. Вы страдали от недостатков внешности и харизмы, будете страдать от бедности. Это ничуть не лучше.

— В советские? Я в каком времени окажусь?

— В 1980-м, в начале января.

— Ну, тем более. В те времена достаток — это не главное. А аскетизм полезен для рейтинга, не так ли?

— Не однозначно. Если человек страдает для Господа, то да. А если ропщет, хотя бы внутри, что мол я такой хороший, а из-за недостатка денег страдаю, жизнь пропадает, то… Да вы посмотрите другие варианты. Если вам так нравится Москва, то вот, Саша есть.

— С интеллектом 52? Да на что мне его телосложение? Нет, это не моё. Вы как хотите, а Виталик тут лучший, и с отрывом.

— Хорошо, вы выбрали. Счастливой новой жизни!

И голограмма стала бледнеть. Что, это всё, уникальный разговор с ангелом заканчивается? Надо спросить, узнать что-то важное. Как назло, в голову ничего не приходит.

— А я смогу с вами как-то связаться, что-то спросить?

— После смерти? Это зависит от рейтинга, но с большой вероятностью — да. А при жизни — тут всё как раньше. Вы же чувствовали иногда моё присутствие?

— Но может быть, установим какую-то связь, морзянкой, или сигналы согласуем?

Ангел побледнел ещё больше, скоро совсем растворится.

— Вы не понимаете нашего мира. Трудно коротко объяснить. Ну, хотя бы так: от Бога ничего не скроешь, нет левых, теневых путей. То есть, они есть, но все они…

Голос доносился всё тише, и, кажется, ангел сделал паузу. Я продолжал вслушиваться, но мешал какой-то навязчивый раздражающий звук. Как громкое тиканье часов. Я открыл глаза — точно, часы! Деревянные, с маятником. Да кто же такие часы в спальне вешает? Они же тикают так, что соседей могут разбудить! Расположены часы оригинально: стенка (это мебель такая), в середине ниже, чем по краям, там-то и висят часы. В стенке посуда какая-то, хрусталь. Ага, я уже в прошлом, в СССР такие стенки ценились почему-то.

Где-то я читал, что в молодом теле приятно оказаться, но я чувствую в основном желание опорожнить мочевой пузырь. Ага, сплю я на диване, в проходной комнате. Обычная для хрущёвских двушек планировка, 44 метра общей площади. Трусы семейные, для тощего тела излишне широкие. Уж не покойному ли отцу принадлежали? Бабушка окликает меня из кухни:

— Виталик, что рано проснулся? Отдыхай, пока каникулы. Картошку тебе сварить?

Я молча ухожу в совмещённый санузел, и через минуту я уже могу и в зеркало полюбоваться новым телом. Зеркало неплохое, да и вообще квартира бедной не выглядит, наверно, мои родители геологи зарабатывали неплохо. А вот тело… Да, рост заметно выше, я привык к телу пониже, но помускулистей. Да и толще, а после пятидесяти заметно толще. Виталик же бледный, безволосый, очень тощий (вряд ли даже 65 кило в нём есть), и, увы, с мышцами совсем плохо. В 21-м веке чуть ли не все парни качаются, хотя бы немного, всякие фитнесс-залы есть. Виталика бы однозначно признали дрищем. Хотел я помыться, благо, есть горячая вода, но решил отложить, ограничиваюсь пока умыванием и чисткой зубов пастой «Поморин». Мне хочется проверить тело. Потом и диван проверить: вот следы укусов, уж не клопы ли?

Отжаться удаётся только 11 раз, и это на ладонях, а не на кулаках. Да, таким слабым я не был никогда. Пресс качать удобно засунув ступни под диван. Тут 18 движений получается. Делаю второй и третий подходы — с отжиманиями совсем плохо, 7 и 4. Как этот дохляк решился заступаться за девушку? И зачем такого резать, он и удар-то нормальный нанести не смог бы.

Вот теперь можно и помыться, а затем и позавтракать. При виде бабушки всплывает подсказка: Терехова Людмила Марковна, называть «баба», хотя ей бы хотелось «бабушка». На завтрак она мне предлагает две картофелины, немного подсолнечного масла и кусок ржаного хлеба. В прошлой жизни я такой хлеб редко ел, кислотность желудка повышена, а как этот организм — не знаю. Организм охотно заглатывает пищу и хочет ещё. Неужели мы так бедны, что даже картошки и хлеба не можем поесть досыта?

Бабушка наливает «чай» — какие-то травы заваренные, и даёт два кусочка рафинада. Я привык к кружке 350 миллилитров, а в этой и двухсот нет. Ладно, буду привыкать… Я съедаю в прикуску один кусочек сахара, а второй, к удивлению бабушки, возвращаю.

— Ба, что-то меня ночью покусали, клопы, наверно?

— И откуда только они взялись! Не было никогда, и вот, появились, в начале лета. Я дихлофосом брызгала, но, видимо, не все умерли.

— Надо их гнёзда искать и обрабатывать, лучше все сразу. Дихлофос остался ещё?

В кладовке нахожу дихлофос, судя по весу, брызгала бабушка совсем немного. Диван — это для клопов благодать. Особенно они любят подлокотники. Снимаю оба подлокотника, они на деревянных штифтах держатся — да, под обоими гнёзда с яйцами. Обильно заливаю их дихлофосом. С трудом мне удаётся перевернуть диван, и я минут двадцать изучаю его. Больше гнёзд не обнаруживаю, а обычно их можно найти по пятнышкам экскрементов. Зато обои за диваном явно скрывают большое гнездо. Безжалостно отрываю отставшие от стены куски обоев и обрабатываю стену и даже оторванные обои, перед тем, как выкинуть их в мусоропровод. Гнездо за обоями вплотную примыкает к плинтусу. Гвоздодёра я не нахожу, но отрываю плинтус большой плоской отвёрткой. Плинтус отношу на помойку, всё равно за диваном его не видно. А на стену и примыкающий пол разбрызгиваю столько отравы, что в баллончике остаётся, наверно, треть всего.

— Бабушка, можно, я и у тебя потравлю?

— Да уж если травить, то везде. Только после этого пойдём на прогулку, а форточки откроем, хорошо?

У бабушки кровать железная, клопы такого не любят. Минут десять я её осматривал, каждый сантиметр, ничего не нашёл. А вот за обоями, в районе стыка, они есть точно. Я снова обдираю обои, все, что отклеились. Хотя в этой комнатке, спальне, ободранные обои будут хорошо видны. Но лучше это, чем клопы. Обрывки складываю в полиэтиленовый пакет и завязываю — выброшу, когда пойдём гулять, а стену обрабатываю ядом. Розетка тоже вызывает подозрения. Нахожу отвёртку поменьше, обрабатываю и розетку. Вот стык плинтусов прямо под кроватью. Отдираю плинтуса — чисто, следов не видно. Тем не менее, остатки дихлофоса уходят за плинтуса. Всё, я сделал, что мог. Теперь на свежий воздух.

Бабушка открывает настежь все три форточки. Рамы у нас деревянные, щели, хоть и заклеены газетами, но из них заметно дует. Зато батареи жарят так, что до них не дотронешься. Да, с энергосбережением тут не очень… Лампы, разумеется, накаливания. И, похоже, бабушка любит яркий свет, мощность ламп по сто ватт, даже настольной. Видимо, даже для нас плата за электричество не обременительна.

Я надеваю хэбэшные трико, штаны, которые у меня, кажется, одни на все случаи жизни, рубашку, свитер, ботинки, кроличью шапку с ушами. Неожиданно у меня оказывается неплохая курточка. Но она мне великовата, да и по стилю подходит солидному мужчине. Ясно, отцовская. Бабушка в пальто выглядит даже изящно. Всё-таки бывший библиотекарь, окончила институт культуры.

Гулять мы идём не в Сокольники, а на Ракетный бульвар. Машин очень мало, особенно удивляет совсем небольшое количество припаркованных авто. Но воздух чистым мне не кажется, не вижу большой разницы с 21-м веком. Холодно, 12 градусов мороза, но, кажется, бабушка считает условия нормальными.

— Виталий, я хочу с тобой серьёзно поговорить. Ты ведь курил, не так ли? Подумай, серьёзно подумай, надо ли тебе это?

— Бабушка, я уже подумал. И решил, что курить не буду. И так у нас денег мало, ещё и на курево их тратить.

— Но когда деньги появятся, закуришь?

— Нет, не вижу смысла. Это ведь слабость. Вот представь себе — оказался я в тайге, или на острове. Нужна еда, вода. Вода в тайге есть, чаще всего. А тут ещё одна потребность — курево.

— А ты, значит, ставишь такую цель — быть сильным?

Некоторое время я думаю.

— Нет, я как-то особо к этому не стремлюсь. Хотя и быть слабаком не хочется.

— Значит, обещаешь не курить? И ничего за это не хочешь?

— Ну, не то, чтобы обещаю. Сообщаю о своём решении. Ну и, я думаю, ты итак для меня сделаешь, что возможно и полезно.

Некоторое время мы гуляем молча.

— А ты повзрослел. И назвал меня бабушкой. Что-то случилось?

— Да. Мне приснился сон. Как будто я разговаривал с ангелом. И я теперь думаю о жизни, о смерти. Сразу же ясно становится, что только ты у меня и осталась в этом мире.

— Не забывай, в Салехарде у тебя дядя Миша, двоюродные брат и сестра. Я с ним договорилась — в случае моей смерти он станет твоим опекуном.

— Ну, ты ещё лет шесть то проживёшь, даже больше.

— Я тебе не говорила… У меня проблемы с сердцем, был микроинфаркт. Смерть твоих родителей я тяжело пережила, и я не хочу, чтобы ты в детский дом попал.

— Бабушка, давай так договоримся: как только мне исполнится 18, ты поблагодаришь дядю Мишу, и скажешь, что теперь я взрослый, и сам разберусь.

— Мне не очень удобно… Он, наверно, сам поймёт…

— Бабушка, это лучше, чем скандал с милицией на твоих похоронах.

— Что ты, Виталик, какая милиция, зачем?

— Наша квартира невелика, кто в ней будет жить? Нам всем вместе, вшестером, тесно. Либо мы, либо они. Вселится дядя Миша — я останусь бездомным.

— Ладно, три года ещё есть. Я подумаю.

Снова мы молчим некоторое время.

— Виталик, мне тоже приснился сон, очень нехороший. Я за тебя боюсь. А тебе что приснилось? Этот ангел что-то сказал?

— Ну, я не всё запомнил. В общем, после смерти каждый получает то, к чему готов. И вариантов не два, а много.

— Что-то такое есть в Евангелии: «В доме моего отца много обителей, а если бы не так — я бы пошёл и приготовил», как-то так, смысл такой. Конечно я надеюсь дожить до твоего совершеннолетия, и даже дождаться тебя из армии.

— В армию я не стремлюсь. Поступлю в ВУЗ, тогда, надеюсь, не призовут.

— Не уверена, что ты прав. Именно в армии становятся настоящими мужчинами. Это расхожее мнение, но мой опыт его подтверждает. Не всегда, но в основном.

— Я не стремлюсь быть настоящим мужчиной. Буду обычным, мне этого достаточно.

Бабушка даже остановилась. Кажется, для неё это неожиданно.

— Виталя! Что это значит? Кем ты хочешь быть?

— Если ты о профессии — то не знаю. Даже выбор ВУЗа это не всегда выбор профессии. А по жизни… Как и советовал ангел — хорошим человеком. Честным, добрым. Ну, насколько получится.

Кажется, бабушка после этих слов расслабилась.

— Девушки любят настоящих мужчин.

— А мне кажется, это манипуляция. Даже нет чёткого определения, набора качеств. Можно под этим предлогом требовать чего угодно. Денег, делать глупости ради каприза. Нет, я ничего такого не должен. Пусть себе требования предъявляют. Но мы с тобой можем поиграть: ты напишешь, что такое настоящий мужчина, а я отвечу, что приемлемо, а что нет. Ведь это не моральный кодекс строителя коммунизма, это другое?

— Да, пожалуй, другое, — бабушка теперь говорит задумчиво. — Возможно, даже альтернатива слишком пресной правильности. С элементами бунтарства, непокорности.

— Ну, кто у нас главный бунтарь, мы знаем.

— Ленин?

— Сатана.

Мы гуляем уже около часа, и я замечаю, что бабушка уже устала. Для меня главная проблема — это мороз, а для неё — пройденные километры. Но она хотела проветривать не меньше двух часов.

— А давай зайдём в библиотеку? Посидим в читальном зале, я журнал «Квант» хочу посмотреть.

Библиотека, где работала бабушка, совсем недалеко. И у неё сохранились хорошие отношения с коллегами.

Да, странно, что в первой жизни я этого не ценил. Даже почти не замечал. Густая сеть хороших библиотек, совершенно бесплатных. Сиди в тепле и уюте хоть целый день. Домой взять книги или журналы — без проблем. В детстве для меня выписывали сразу несколько изданий, а в целом на семью — десятка полтора. Это влетало в копеечку. Теперь я собираюсь читать не меньше, но в библиотеке.

В свежем кванте смотрю задачи. Физика меня не впечатляет: первые две задачи — просто нужно проделать определённые расчёты, думать не надо. А вот математика…. Первая же задача очень интересная. У меня начинают появляться идеи, ещё не полный план решения, но… Тут явно придётся подумать. Нужна бумага. На столе есть ручки и карандаши, а бумаги нет. Иду к библиотекарше, но получаю отказ. Не дают они, оказывается, бумагу. А вот это явный недостаток.

Ладно, что я возьму с собой? Два номера «Кванта», «Новый мир» — опа, а «Новый мир» не дают! Этот дефицитный журнал только в читалке можно читать. Ладно, тогда «Наш современник». И ещё роман-газету. Это, правда, лотерея — насколько качественным будет роман — как повезёт.

Бабушка нашла для меня бумагу — какая-то ведомость, а на обратной стороне можно писать. Минут сорок я боролся с задачей, весь листочек исчеркал, но так её и не добил. А бабушка уже домой собирается. Ну, и я с ней. По дороге заходим в магазин, покупать курицу. Куры стоят 1.7 рубля за килограмм. Но какие куры! С головой, с лапами. И тут же продаётся баранина по 1.8 рубля и свинина по 2.2.

— Бабушка, давай лучше не курицу возьмём, а баранину. А я сварю вкусный суп. У нас горох есть?

Про кинзу я не спрашиваю, её явно нет. Обойдёмся.

— В баранине костей много, и готовить её трудно. А курица — диетический продукт.

— Наоборот. Курица на птицефабрике росла, её могли кормить чем угодно, лекарствами пичкали. Свинки тоже сидят в загоне. А барашки пасутся на траве. Баранина должна быть втрое дороже курятины и вдвое дороже свинины. А у нас она чуть ли не дешевле, с учётом головы и лап.

Берём почти килограмм бараньих рёбер, горох, картошку, морковку, лук. Овощи, к счастью, недороги. Но я уже проголодался, и для начала варю картошку. Делаю картофельный суп: бульон из под картошки, мятая картошка и небольшой кусочек сливочного масла. Бабушке нравится. К картошке пережариваю лук, так вкуснее. И в большой кастрюле начинаю готовить шурпу. Бабушка качает головой: мяса между рёбер, кажется, меньше, чем костей. Но я не унываю: зато бульон наваристый будет. Щедро добавляю сушёный горох и картошку, немного моркови. Лук пережариваю на бараньем жире, который нам дали в нагрузку. Бабушку такой довесок расстроил, а меня — нет. В2021-м курдючный жир 500 рублей стоил, а курица 160.

Даже без кинзы и с горохом вместо нута суп получается вкусный и наваристый. У нас даже настроение поднимается от такой еды. И в кастрюле ещё много, ставим её под окно. Там такой естественный холодильник, в СССР это было модно.

После обеда я валяюсь — нет, не на диване, а на полу — постель с дивана на пол перенёс. Вот покончим с клопами, проветрится яд — тогда вернусь на диван. И читаю роман-газету. Читатель я опытный, и этот роман оцениваю невысоко. На сайте «самиздат» половина авторов не хуже пишут. Некоторые лучше. Но, должен признать — в 21-м веке литература развлекательная, а это — воспитательная, на производственную тему. Всё, не буду дочитывать. Вернусь лучше к задаче. Только через час я дохожу, наконец, до решения. А ещё через 20 минут понимаю, что можно решить проще, и писать будет короче. А я намерен послать решения в «Квант», когда все задачи решу. За это дают диплом, он поможет при поступлении.

Суп уже усвоился, и можно тренироваться. Лучше бы на воздухе, но температура до — 14 опустилась, и, кажется, карате в СССР запрещено. Ну, пусть это будет французский бокс, чтобы бабушка не переживала. Тщательно разминаюсь, растягиваюсь, медитирую. Целых полчаса на разминку. Начинаю тренировать удары. Получается очень плохо, так медленно бить нельзя. Понятно, что тело не привыкло, но, похоже, есть и другие факторы. Слабые мышцы и более длинные конечности. Короткие руки можно быстрее двигать, а по более коротким нервам сигнал проходит быстрее. Да, придётся перестраиваться, с таким телом ближний бой невыгоден, надо учиться удерживать противника на дистанции. И надо будет сделать подобие подушки из газет, вместо макивары. Через час пятнадцать я уже устал. А ведь хотел тренироваться два часа. Не получится. Теперь отжимания на кулаках, а пол в квартире из досок, окрашенных коричневой краской, на пресс упражнения. Всё, теперь ещё медитация, и в душ. Завтра мышцы, наверняка, болеть будут.

Вечером бабушка садится смотреть телевизор. Мне это не интересно, я лучше почитаю «Наш современник». Ухожу на кухню, но в тишине всё равно что-то слышу. Да, слух у меня теперь в порядке, как и зрение. И все зубы на месте, это тоже радует. Заходит бабушка:

— Виталь, кино не смотрел, так может, посмотришь программу «Время»?

— Бабушка, по телевизору я, наверно, футбол буду смотреть. А остальное….

— Но ведь разумный человек должен знать, что происходит в стране?

— Да, было бы неплохо. Но из телевизора многого не узнаешь. Ну, давай посмотрим. Переговоры с Суданом прошли в тёплой дружественной обстановке. Сколько нам должен этот Судан? Сколько другие подобные страны должны? Вернут ли когда-нибудь долги? Зачем вообще это сообщение, если ничего об итогах переговоров неизвестно? Вот, видишь, комбинат окатышей запустили. Ты знаешь, что такое окатыши? Да, и я знаю, что это из металлургии. Я бы хотел знать, куда уходит металл, сколько идёт на экспорт и по какой цене. На какие проекты металла не хватает и сколько ещё нужно. Но этого никто никогда не скажет. Ну, можно узнать общую цифру производства, рост по годам, и это всё. Краснознамённый ансамбль в Болгарии выступил. Ну, хорошо. Мне-то что до этого?

— Но Виталик, могут же быть и секреты, и по металлу, сколько его на вооружения уходит, и по переговорам.

— Да. Это одна из причин. А главное — новости нарочно так составляют, чтобы нельзя было понять. Либо совсем общее, типа того, что НАТО — это агрессивный блок, либо, наоборот, мелкие подробности, которые в единую картину не складываются.

— Виталик, ты же не против нашего государства? Возможно, новости не идеальны, но не стоит придавать этому чрезмерного значения. Просто власть старается не волновать народ понапрасну.

— Вот я и не волнуюсь понапрасну. Если мне не положено знать, думать и решать, то и не буду тратить время наблюдая, как люди пытаются складно говорить, но ничего важного не сказать.

— На что же ты хочешь потратить время?

— На учёбу, бабушка. Ещё — тебе помогать, ну и позаботиться о здоровье. Зарядку хочу делать утром и вечером. На лыжах покататься было бы неплохо. Ещё буду читать, вот как сейчас.

Оставшиеся шесть дней каникул были похожи на этот первый день. Утром я делал разминку и бил руками и ногами по стопке газет, подвешенных вплотную к стене, делал по три подхода отжиманий и пресса. Вечером пытался полноценные тренировки проводить, но больше полутора часов не выдерживал. Два раза ходил на лыжах по Сокольникам. Отцовские лыжные ботинки 43 размера мне уже в самый раз. В последний день каникул отправил в «Квант» решения всех десяти задач. Я думал, что за пару дней справлюсь, но… Что-то я уже забыл, а возможно, сказываются ограниченные способности мозга Виталика.

И вот, 11 января я иду в школу. Меня там знают, а вот я… Да и отвык я от школы. К счастью, подсказки работают вовсю. Вот моя парта, четвертая в левом ряду. Вот мой сосед, Санёк Туев. Разглядываю одноклассников. Короткие платья девочек с белыми фартуками смотрятся неплохо. Как раз мини в моде. Сами же девочки… Я не сторонник излишней косметики, но уж если её применять — то не так. И голову надо мыть почаще. Ещё — мне запомнилось, что девочки были разные, от дурнушек до красавиц. Здесь же какие-то усреднённые, на 3-4 балла по пятибальной системе. Ни одна не цепляет, и это меня радует.

Вообще, я заметил, что в этом теле давление гормонов меньше. Плюс мне хорошо известно, что секс — это не невозможное счастье, а скромное удовольствие, чреватое последствиями и не стоящее затраченных усилий. Ну и нет тщеславия по этому поводу. Какое в моём возрасте может быть тщеславие? Наоборот, я бы хотел поменьше левых связей иметь. В общем, с облегчением откладываю проблему девушек на потом.

Удобная это вещь — подсказки из другого мира. Например, нет проблем с поиском следующего кабинета. Записываю имена учителей в дневник, а одноклассников стараюсь запомнить. Кто знает, когда подсказки прекратятся.

В классе на меня мало обращают внимания, кажется, личность я неяркая. А вот оценки за первое полугодие у меня неплохие — выше, чем 4.5 в среднем, троек нет.

Легко ли, такому, как я, учиться в школе? Ну, средне. Конечно, в целом я всё знаю. Но для оценок нужно знать не в целом, а с подробностями и по учебнику. В результате к каждому уроку надо готовиться. Да, недолго. Прочесть параграф на 3-4 странички это для меня несколько минут, письменные задания тоже не проблема. Домашнее задание я делаю в среднем за 30-40 минут. Но и расслабляться нельзя, приходится слушать, что учителя говорят.

Времени у меня остаётся достаточно, друзей близких нет. Так что я каждый вечер тренируюсь по полтора часа. Бабушке помогаю. Например, стиральная машина у нас старая, не автомат. Полоскать и отжимать надо руками, и я взял это на себя. За продуктами ходит чаще бабушка, но иногда и я.

На четвёртый день учёбы, во вторник, в класс заглядывает дежурный по школе:

— Чесноков, к завучу!

У завуча есть отдельный кабинет, хотя и маленький совсем. Полная дама, Маргарита Владимировна, говорит таким тоном, что лицемерие очевидно даже мне. Высокомерное такое лицемерие.

— Чесноков, скоро городские олимпиады. И мы решили, что по физике вместо тебя должна выступить Лена Сафонова. Районную ты выиграл с трудом, на городской у тебя шансов нет. А ей это участие важно. И её отцу.

В конце голос завуча становится многозначительным. Да, сложная ситуация. В СССР ребёнку трудно переспорить завуча.

— Маргарита Владимировна, мне и самому не хочется, но бабушка почему-то придаёт этим олимпиадам огромное значение. Она уверена, что я пройду на всесоюзную и займу там призовое место.

Пожилая дама тут же вспыхивает и даже краснеет:

— Но ты-то понимаешь, что это чушь? Всего три человека от Москвы проходят, какие у тебя могут быть шансы?

От Москвы три? А от всей Свердловской области только один, дискриминация. Но сейчас мне это выгодно.

— Ну, я готовлюсь, задачи из «Кванта» решаю. Бабушка ещё сказала, чтобы я попросил задачи с предыдущих олимпиад. Но кого просить? Может быть, вы поможете?

— Зачем тебе задачи, если на городскую олимпиаду пойдёт Сафонова?

— Ну, бабушка повсюду начнёт жаловаться, в РОНО, в прокуратуру, в народный контроль, в партком — она же активная коммунистка. А меня всё равно заставит готовиться, скажет, что партия всё исправит.

Я не уверен, что бабушка в партии, просто к слову пришлось.

— А ты не говори бабушке.

— Так она спросит, она каждый день спрашивает. А врать ей нельзя, мы на могиле мамы договорились друг друга не обманывать.

— Всё, Чесноков, иди на урок.

— Маргарита Владимировна, а задачи? Ну, чтобы мне готовиться.

— Чесноков, ты вот что пойми: кроме олимпиады существует ещё аттестат с оценками, и характеристика. Ты хочешь плохую характеристику?

— Что вы, Маргарита Владимировна. Я полностью за вас, всё сделаю, как скажете. Но с олимпиадой ничего не выйдет, бабушка до ЦК дойдёт. Давайте так сделаем: если я в тройку не попаду на городской олимпиаде, мы с вами вместе постараемся убедить бабушку, что я далеко не гений. Ну а если войду — то на следующий год я не только по физике, но и по математике и по химии участвую. А я буду так готовиться, чтобы честь школы не посрамить.

— Ладно, иди на урок.

— Маргарита Владимировна, простите, но… Бабушка сегодня же начнёт писать во все инстанции. Вы пообещайте, что на городскую по физике я иду, а я постараюсь её убедить, что всё в порядке, никакого беззакония не будет.

— Ладно, обещаю, но ты, Чесноков, задумайся о характеристике. Пострадаешь то ты, а не бабушка.

Увы, через два дня последовало и продолжение. Есть у нас в классе такой здоровяк, Паша Лазарев. Ростом почти с меня, но тяжелее килограмм на 10. И вот, подваливает он ко мне на перемене:

— Ты что, Чеснок, против Ленки Сафоновой?

— Да я, пожалуй, если подумать, даже и не против. А она согласна?

— В морду хочешь?

— Да не особо. Оснований достаточных не вижу.

— Всё, зае…. Пойдём, выйдем.

Не хочу надолго откладывать, да и не сильно я его боюсь. 15 лет пацану, не взрослый мужик, вряд ли он так бьёт, чтобы покалечить. За школой есть такое место, не на виду, туда мы и направляемся. Я надеваю шапку, с опушенными ушами она лучше боксёрского шлема. Куртку не надеваю, а Паша и вовсе не надевает ничего.

— Ну чё, щас я тебя отп…., а потом пойдёшь к завучу, скажешь, что передумал.

Эта манера подростков много говорить полезна, если удаётся противника запугать. Но есть у неё и недостатки. Почему бы не попытаться их использовать? Я начинаю мямлить:

— А если у меня будет кровь, или если синяк, ведь тогда завуч…

Я неловко и с трусливым видом делаю семенящий шаг вперёд левой, потом правой, чуть быстрее, и снизу бью правым локтем. Попадаю, увы, не в подбородок, а по скуле. Почему локтем? А это удар слабаков. Не можешь бить сильно — бей локтем. Не случайно этот приём очень популярен в юго-восточной Азии, где много небольших тощих мужчин. Тут же продолжаю левым локтем, уже сбоку. Увы, зацепляю его руку и удар не получается. А вот повторный удар правым локтем, тоже сбоку, приходит в ухо. Он делает два шага назад и опускается на одно колено. Снова шаг левой и правой ногой целю в нос. На этот раз попадаю по носу снизу. Наверно, это больно, Паша не падает, но закрывает лицо руками и скулит как щенок. Я сразу ухожу, вот-вот звонок прозвенит.

Один урок мой противник пропустил, но на следующий пришёл. Нос у него на месте, кровь уже не идёт. Под левым глазом есть синяк, но он низко, почти на уровне рта, и не яркий. В общем, выглядит приемлемо.

На следующей перемене я громко рассказываю анекдот про альпиниста и апостолов Петра и Павла. Последнюю фразу «козёл ты всё-таки, Павел, и шутки у тебя козлячьи», произношу особенно выразительно.

Я не думаю, что противостояние закончилось. Он сильнее, а я ни одного удара толком пока не поставил. Надеяться можно на неожиданный удар. Карате как раз изначально было рассчитано на бой из одного-двух ударов. Эх, где моё прошлое кабанистое тело, так подходившее для коротких ударов вблизи. Впрочем, если вспомнить, каким я был в 15 лет… Не то, чтобы слабым — подтягивался 14 раз, а Виталик и один вряд ли может — но трусливым и неумелым — это точно.

Но опасность подкралась с другой стороны: комсорг класса, Света Русакова, собрала нас, весь класс, после уроков.

— Чесноков, расскажи нам о твоей драке с Лазаревым.

— Драка? С Лазаревым? А я тут при чём? Пусть Лазарев рассказывает про свои драки.

— Но ты же избил Лазарева!

— Я? Мы с ним поговорили, и разошлись, ничего серьёзного не было.

Я рассчитываю, что Паша постесняется жаловаться. Да и рассказывать про Сафонову из параллельного класса, впутывать её, он не захочет. Так и происходит:

— Я ничего такого и не говорил. Это сплетни, что-ли? Комсомольцы сплетни не обсуждают.

Так собрание и закончилось за пять минут.

В конце января меня снова вызвала Маргарита Владимировна.

— Чесноков, в субботу городская олимпиада. Вот тебе задачи с прошлогодней олимпиады. Остаётся, правда четыре дня всего, но…

— Спасибо, Маргарита Владимировна. Лучше поздно, чем никогда. Да и четыре дня на четыре задачи — это даже много. Я бы хотел штук сорок олимпиадных задач прорешать.

— Олимпиада в университете, в главном здании, начало в 9. В 8:20 жду тебя у метро Университет, у южного выхода. Это головной вагон и налево.

— Спасибо, Маргарита Владимировна.

Приходится мне в субботу вставать раньше обычного на полтора часа. До Университета доехать не проблема, 5 копеек расход небольшой. Вместе с завучем идём к главному зданию.

— Маргарита Владимировна, я вас не подведу. Я хорошо подготовился.

— Чесноков, обратно сам доехать сможешь? Мне тебя ждать четыре часа не интересно.

— Конечно, Маргарита Владимировна. Метро найти несложно, доехать до Щербаковской не проблема, а там я почти дома уже.

— И завтра сам на экспериментальный тур приезжай. Я нянчиться с тобой в воскресенье не обязана.

В большой наклонной аудитории собрались с полсотни участников. Всего-то? В Свердловской области было втрое больше, и путёвка на Россию всего одна, а не три. Впрочем, сейчас мне это выгодно.

Просматриваю задачи: кажется, ни с одной проблем не будет. Значит, время можно не экономить. Не торопясь решаю первую задачу на черновике, и аккуратно переписываю на чистовик. Затем и вторую, третью, четвёртую. Прошло только два часа и пять минут, чуть больше половины. Проверяю, нельзя ли хоть немного что-то улучшить. Но выдерживаю только 20 минут. К этому времени двое уже сдали свои работы, я сдаю третьим. Заранее изучаю путь к аудитории, где завтра будет экспериментальный тур, и ухожу.

В половине первого я уже дома, а парни там ещё сидят, решают. В качестве подготовки к завтрашнему туру катаюсь на лыжах в Сокольниках полтора часа. Вечером бабушка угощает меня куриным супом с лапшой. Увы, мы можем позволить себе мясо не чаще двух раз в неделю. Обычно в субботу я суп варю, но сегодня этим занялась бабушка, я, типа, очень занят. Хотя я вернулся раньше, чем обычно из школы прихожу.

Экспериментальный тур оказывается для меня лёгким: задача та же, что я и в первой жизни решал. Задачи теоретического тура я не помню, а эту, определение радиуса теннисного шарика при помощи банки с водой, помню хорошо. Тогда, в Свердловске, в экспериментальный тур допустили только 20 человек, да и тех на пары разбили. Москва богаче, здесь каждый из пятидесяти участников получит свой набор несложного оборудования.

В экспериментальном туре имеет значение время, за которое задача будет решена. Поэтому через 10 минут я уже подхожу к преподавателю с двумя вариантами решения.

— Да, всё верно, а зачем второй вариант?

— Ну, блок можно приклеить к дну банки пластилином только если банка сухая. А если она будет мокрая, то прочно не приклеишь. А шарик довольно сильно вверх будет тянуть. Тогда, если блок держаться не будет, можно второй вариант применить, очень надёжный — утопить шарик наклеив на него много пластилина.

Но банку мне дают сухую, и всё получается. Формула объёма шара есть, и вскоре остаётся только извлечь кубический корень из 11. Калькулятора нет, и я начинаю с того, что столбиком возвожу в куб 2,3. Затем 2,2. Дальше считать не надо, ясно, что решение между этими цифрами, ближе к 2,2. Я пишу пояснение, что более точный расчёт не имеет смысла, из-за погрешностей эксперимента доли миллиметра надежно не определяются. Всё, я первым сдаю работу, и еду домой. Меньше часа потратил.

Уже в понедельник завуч сообщает мне, что я занял второе место и могу готовиться к зональной олимпиаде. Как же так? Я решил все задачи, а если кто-то ещё тоже всё решил, то я его обхожу, быстрее пройдя экспериментальный тур.

— Не ты один такой умный. Победитель обогнал тебя по дополнительным показателям.

Жаль. Диплом о первом месте в Москве мне бы не помешал. Второе место — уже не то. Но главное — попасть на всесоюзную.

— Маргарита Владимировна, мне для подготовки ещё бы задач с прошлых олимпиад, и побольше.

— Ну, спрошу в РОНО. Но ты понял теперь, что ты не лучший?

Ещё бы я этого не понимал. Больше сорока процентов парней превосходят меня по сумме показателей. На зональную олимпиаду я прошёл только благодаря своим знаниям из прошлой жизни. В которой я тоже был по сумме показателей середнячком.

Я бы с удовольствием открутился вовсе от комсомольской работы, но в 1980 году это… Не то, чтобы нереально, а равносильно заявлению: «Я ни на что не претендую, готов работать на заводе или на стройке». В нашем классе все 25 учеников комсомольцы, а я — заместитель комсорга. И вот, после уроков общешкольное комсомольское собрание. Участвует только актив, но почему-то и меня вызвали. И, как выяснилось, не случайно. Начало собрания — это снятие стружки по поводу недостаточной комсомольской работы. И мне лично достаётся больше всех.

— Но я участвую в олимпиадах. Приходится много готовиться, это тоже работа.

–Ну, это не совсем комсомольская. Хотя… Второе место по Москве? Пожалуй, можно включить в отчёт. Может быть, тебе организовать помощь отстающим?

— Можно, но мне ближе военно-патриотическое воспитание. У нас многие о войне знают поверхностно, а я мог бы подробнее рассказать. Например, о Курской битве, или о нашей технике, самолётах. Потом, ветераны. Пока что они живы, но уже старые, скоро умрут. И с ними уйдут их знания. А я бы поговорил с ними, записал, могу вопросы подготовить. Но — слишком много работы, мне одному не справиться. Их же сначала надо найти, договориться о разговоре. В идеале — на магнитофон записать, а у меня его нет.

Комсорг школы у нас тоже девушка, Оксана Зубарь. Ей моя инициатива явно нравится.

— Пусть тебе восьмой А поможет. Они найдут ветеранов, договорятся, а ты проведёшь беседу и запишешь, хорошо? Лена, ты поняла? Выдели пару человек, пусть ищут ветеранов.

Комсорг ашников — та самая Лена Сафонова. Да, красивая девочка. Но у меня при виде её почему-то странное впечатление возникло. Девушка явно знает себе цену. И я читаю на её лице: «Да, я красивая, но что я за это получу? Эти мальчишки хотят меня просто так, да и что они могут дать? Нет, я подрасту, и тогда найдётся солидный человек, которому есть что мне предложить».

Может, она и не думает так, не знаю. А может быть… Вдруг это ангел мне подсказывает? Что-то такое он говорил, что я могу чувствовать его.

Между тем, Оксана продолжает поиск мероприятий, пригодных для отчёта:

— Так… тимуровцы… всё равно ничего не делают. Смотр строя и песни решили не проводить… Макулатуру соберём, но для комсомольцев этого мало… Диспут о религии… не проведём по той же причине…

— По какой причине? — это я вылез с вопросом.

— Пробовали уже, ничего не вышло. Верующих нет, говоришь, что Бога нет, и никто не возражает.

— А давайте я буду за Бога.

— А ты сможешь?

— Главное, чтобы против кто-то смог. А я смогу.

— Чесноков, ты сегодня просто выручаешь. Сразу два мероприятия, или даже три. Главное, чтобы теперь сделал то, что обещал. Тебе время нужно, на подготовку к диспуту?

— Нет.

— Тогда в эту субботу после пятого урока. И учти, это мероприятие общешкольное. Отнесись серьёзно.

Для диспута открыли актовый зал, он человек триста может вместить. Собралось, наверно, не меньше пятидесяти старшеклассников, очень много десятиклассников, возможно, их заставила Оксана. Есть и две учительницы. И ещё двух я видел, но они куда-то вышли.

У меня есть официальный оппонент — Слава из десятого А. У нас десятых классов, как и восьмых, по два, зато девятых целых три. Слава серьёзно не настроен, улыбается, строит рожи, пожимает плечами. Но Оксана даёт ему слово, и он говорит:

— Бога нет, поэтому о нём и говорить нечего. А есть всякие суеверия, но в наше время они уже почти искоренены. Остались ещё верующие старушки, но их мало, и скоро не останется совсем. А среди комсомольцев тема борьбы с религиозным мракобесием давно уже в прошлом. Все знают, что Бога нет, поэтому я даже готовиться к диспуту не мог. О чём тут говорить? Не понимаю, что может сказать Виталик.

И Слава вежливо поклонился в мою сторону, передавая слово.

— Слава, ты говоришь, Бога нет. А какие твои доказательства? — последняя фраза из фильма «Красная жара», и я немного копирую Шварценеггера. Я не продолжаю, делаю паузу.

— Зачем доказывать то, что итак все знают?

— Получается, ты веришь, что Бога нет, потому что тебе так сказали. И доказательства тебе не нужны.

— Потому что о том, чего нет, и говорить нет смысла, и доказать ничего нельзя. Вот, например, нет драконов. И никто не доказывает, что их нет. Нет, и всё.

— Может быть и есть на других планетах. Даже вполне вероятно. А представь себе, что некий чудак станет утверждать и клясться, что нигде нет драконов, ни на какой планете. А почему так — объяснить откажется. Нет, и всё, и нельзя о них говорить, и даже сказки о них вредны.

— Так Бог что, на другой планете?

— В другом мире.

— Значит, в нашем мире его нет.

— Он как бы в четвёртом измерении, или в пятом. Мы для него как на ладони, а он для нас — не наблюдаем.

— Это ненаучное утверждение. А наука изучает только то, что есть.

— Это не так. Есть, например, кварковая теория. Считается солидной, настоящая наука. Но кварков не видел никто никогда, и даже их следов ни одним прибором не обнаруживали. Очень может быть, что от этой теории в будущем откажутся. Но пока что наука…

— Ты хочешь сказать, что кварковая теория может быть опровергнута? — это какой-то прыщавый десятиклассник с места грозно спросил.

— Я сказал, от неё могут отказаться. Это точнее. Разумное зерно в ней есть, и его включат в другую теорию. Например, согласятся, что кварков нет, а есть, скажем, струны.

— Какие струны?

— Не знаю. Я не гениальный физик, а комсомолец из восьмого Б.

— Чесноков, ближе к делу. О Боге давай. У тебя ведь тоже нет доказательств? — это Оксана Зубарь вмешалась. Она как бы ведущая.

— Их есть у меня. Это я для начала сказал, что просто верить, что Бога нет, без доказательств, это как-то туповато.

— Ты давай, доказательства выкладывай. А мы на них посмотрим.

— Диалектический материализм утверждает, что человечество развивается, и этому развитию нет пределов. Циолковский считал, что люди со временем перейдут в лучевую форму. Но это отдалённое будущее, а что происходит уже сейчас? Усиливаются связи между людьми. Появилось радио, телевидение. Мы видим отдалённые от нас места на экране. А скоро будут такие радиотелефоны, без проводов, которые можно с собой носить.

— Есть они уже давно.

— А лет через двадцать они будут у каждого, даже у школьников. И можно будет не только позвонить кому хочешь в любой момент. На этом телефоне будет цветной экран, и можно будет смотреть фильмы, любые. Будет выход на глобальную библиотеку, в которой будет вся информация, все фильмы, все книги. Написал писатель или учёный книгу — направляет её в библиотеку, и любой человек может прочитать. Всё человечество будет связано как бы огромной сетью. И тогда перед человечеством встанет проблема объединения разумов в один сверхразум. Этот сверхразум будет умнее любого гения…

— Погоди, — это опять Слава вмешался, — Разум общий, а тело у каждого своё?

— Ну зачем сверхразуму эти обезьяньи тела с вонючими какашками? Что-нибудь получше придумает. Ну и время этот сверхразум тоже покорит, в полном соответствии с диалектическим материализмом.

— И к чему ты всё это говоришь?

— А к тому, что он сейчас здесь.

— Кто?

— Сверхразум. Или Бог, если так понятнее.

Наступает тишина, но не надолго. Её нарушает Валентина Ефимовна, учитель русского языка и литературы:

— Чесноков, а при чём тут религия?

— Ну, Богу что от нас нужно? Чтобы мы готовились стать его частью, чтобы были достойны….

— В рай, что-ли?

— А что такое рай, Валентина Ефимовна? Всю вечность по саду гулять? Нет, рай — это быть в Боге. Ну, или Бог в человеке, это одно и то же.

— А ад тогда что?

— Ну, я думаю, когда это объединение происходило, многие были против. Мол, нельзя ущемлять личность, подчинять её Богу. И они тоже объединились, но их объединение это не Бог, а Сатана. Примерно треть таких, поставивших личность выше коллектива.

— А что надо, чтобы попасть в рай? — а это спросила моя одноклассница, Таня Косточкина.

— В основном коллективизм, умение подчинить свою личность интересам коллектива, то есть единого разума. Для этого нужно развивать послушание, смирение. Добровольное подчинение на основе любви к ближнему и к Богу в целом. А в аду наоборот — там все друг с другом грызутся, конкурируют. Как в Америке.

— Конкуренция — двигатель прогресса. А послушание и смирение — это унизительно. Человек — это звучит гордо, — симпатичный хорошо одетый десятиклассник, и голос у него убедительный, такие доверительные интонации.

— У каждого есть выбор. Отправляйтесь в ад, там гордость в цене. А подчинение… Так подчинение то кому? Богу. А Бог — это мы и есть.

— Не Бог, а КПСС какая-то.

— Да, похоже. Чтобы присоединиться, нужно быть достойным и признавать устав. А в уставе — подчинение общей цели и конкретно руководству. Ну и надо подать заявку, то есть креститься.

— Чесноков, а тебе не кажется, что такие взгляды не совместимы с комсомолом? — снова Валентина Ефимовна.

— Подожди, Валя. Если он говорит, что Бог — это партия, а Америка — это ад, то не всё так плохо, — это, как ни странно, наша учительница физкультуры, Людмила Владимировна. — Но, думаю, на сегодня хватит, продолжать этот диспут не надо, а то действительно не туда уйдём.

— Нужна резолюция. К чему в итоге пришли? Что я должна написать? — а это Оксана Зубарь.

— Оксана, напиши, что объединённое человечество на пути прогресса преодолеет любые препятствия. С этим же все согласны?

Никто не возражает. Но Валентина Ефимовна разволновалась, и не может успокоиться:

— А тогда почему, Чесноков, наша партия против религии?

— Валентина Ефимовна, это вопрос политический. И не всё следует обсуждать публично. Давайте я вам на него отвечу наедине.

— Не наедине, а на собрании ячейки. В понедельник после шестого урока, все согласны? — не знаю, кого Людмила Владимировна называет «все», но я, конечно, молчу. — Всё, диспут считаю закрытым.

Все расходятся с громким галдением, а ко мне подходит Оксана. Она девушка даже симпатичная, но… Всего на два года старше меня, а выглядит как взрослая женщина с неслабыми грудью и попой. Тело Виталика к такой внешности неравнодушно, а мне нравятся девушки другого типа.

— Дождался, Чесноков? Перед партячейкой будешь отвечать. Но мне понравилось. Главное, с юмором, с улыбкой. Это очень важно, самому не поверить в то, что говоришь.

— А чё это Людмила раскомандовалась?

— Так она секретарь ячейки, а ты не знал?

— А кто ещё в ячейке?

— Кроме них с Валентиной только Лилия Михайловна.

— Это хорошо, она подобрее.

— В целом, ты молодец — на ровном месте общешкольное мероприятие провели. Причём без занудства. Я хочу тебя кое с кем познакомить, он к тебе присмотрится. Я через полгода буду уже студенткой, а у тебя есть шанс стать секретарём школы. Это хорошее начало карьеры, актив своих не забывает. А откуда ты взял все эти прикольные штучки о Боге?

— Ну, из Библии. Из Евангелий, в основном.

— Погоди, ты серьёзно? Ты что, может, и в Бога веришь?

— В Бога да, верю.

— Чесноков, ты дурак? Если не откажешься от этой дури, о карьере можешь забыть. Пойми, у тебя есть способности. Умение выступать перед толпой — это талант. Ты хочешь зарыть его в землю? Ты можешь, хотя бы, для начала, молчать об этой твоей прихоти?

Вот чем она реально хороша — это глаза. Яркие голубые глаза. И то, как она ими смотрит. Вряд ли она меня соблазняет, скорее, это инстинкт или привычка.

— Не, куда мне в актив. Я лучше займусь военно-патриотической работой.

— Точно дурак, — и Оксана уходит, даже не прощаясь. Наверно, обиделась.

Надеюсь, этот диспут мне зачтётся как миссионерство. А то — собирался жить праведно, а получается… Завучу наврал, с Лазаревым подрался. С дядей Мишей тоже как-то не так, наверно. Вместо бескорыстной любви отказываюсь прописывать его в нашу квартиру. В церковь не хожу.

В воскресенье я с кайфом покатался на лыжах, выдержав, наконец, два часа физической нагрузки, и снова сварил шурпу. А в понедельник события начались прямо с утра. Перед первым уроком ко мне подошёл Паша Лазарев:

— Чеснок, ты не обижайся. Ленка мне нравится, но если ты занял второе место, то всё честно.

Я молча протягиваю ему руку. Да, бывает. Виталик, вон, тоже за девушку заступался…

— А тебе она нравится?

— Красивая, но я в неё не влюбился. Да и вообще, успеется ещё. Я пока об учёбе больше думаю.

— Слушай, а то, что ты говорил на диспуте, думаешь, всё это правда?

— Думаю, не совсем. В Евангелии правильнее изложено.

— Ты читал Евангелие?

— Да, все четыре.

— И как?

— Нечеловеческий разум. Людям до такого не допереть.

Паша даже рот приоткрыл и брови сдвинул. Но тут звенит звонок, и мы расходимся по партам.

А на перемене его ждёт ещё одно испытание. В класс заходит Ленка, и вместе со Светой Русаковой подходит ко мне.

— Виталик, а ветеранов каких искать? Любых?

— Нет, конечно. То есть, уважения достоин каждый, но мне бы лучше тех, кто сам убивал. Не в штабе сидел, не в обозе, даже не в смерше, а в окопе с винтовкой или в танке. А совсем уж жемчужины — это те, кто в сорок первом воевал. Пусть даже не с первого дня.

— У нас у Вадика Торопова есть магнитофон с микрофоном, я с ним договорилась. Можно к нему прийти, или он может принести в школу.

— Хорошо, сначала давай хоть одного ветерана найдём и с ним поговорим.

Лена уходит, но Света продолжает наседать.

— Кроме общешкольных мероприятий нужны и классные. Ты обещал о войне рассказать, оформим как урок мужества. Ты когда сможешь?

— Сегодня не смогу, вызван на партячейку. Завтра смогу.

— Хорошо, тогда завтра остаёмся после уроков. Явка с меня, доклад с тебя.

Шесть уроков — это немало, я уже хочу есть. Тем более, ещё осталась в холодильнике шурпа. Но приходится идти в тот же кабинет завуча. Там пока только Лилия Михайловна, преподаватель биологии.

— Привет, Виталик. Зря я не пошла на диспут, говорят, было интересно. Но скажи честно, ты за кого?

— И за большевиков, и, тем более, за коммунистов. Конечно же я за наших, Лилия Михайловна. Ну и в целом за хороших людей и вообще за добро.

Учительница благосклонно улыбается. Она довольно молодая, явно нет сорока. А вот Валентина Ефимовна прямо от двери хмурит брови.

— Ну что, Чесноков, отчитывайся, что ты там наговорил.

— А Людмила Владимировна разве не придёт?

— Придёт, придёт. Ладно, подождём.

Ждать приходится недолго, входит учительница физкультуры, и сразу становится заметно, что для четверых кабинетик маловат. Выглядит она уставшей.

— Так, значит, вопрос был такой: почему наша партия против религии. Отвечай, Чесноков.

— Так сложилось исторически, что в 1917-м в ЦК ВКП(б) большинство были евреями. Троцкий, Каменев, Зиновьев, Свердлов, Урицкий — всё это псевдонимы, настоящие фамилии другие. На низовом уровне среди комиссаров тоже евреи преобладали. Причина в том, что, с одной стороны, их и вправду угнетали, а с другой — многие из них были образованными людьми по тем временам.

— И при чём тут религия?

— Так ведь у евреев религия другая. А христиан они не любят. Крест для них — это трефа, то есть бяка, что-то нечистое.

— Это как в картах?

— Да. И вообще, они считают, что лучше разбираются в том, что случилось в Иерусалиме. Ну и, тем более, в более ранних еврейских текстах. Свою религию проповедовать они не могли, а вот выступить против христианства — это с удовольствием. Кроме того, был в те времена такой термин, «черносотенное духовенство». А часть духовенства и вправду черносотенцев поддерживала. Ну и отомстить за погромы, самое милое дело. Думаете, евреи не мстительные?

— Так что, дело в одних евреях?

— Не только. Хрущёв, например, не еврей. Но он ещё в двадцатые усвоил, что надо бить всех попов, так и пёр всю жизнь, как носорог.

— Ты потише, всё-таки он был генеральный секретарь, хотя и… ладно, дальше давай.

— Христиане для государства очень удобны, им против власти идти запрещено. Честные, работящие, не хулиганят. Я уверен, уже недалеко то время, когда гонения на христиан прекратятся. Даже многие храмы восстановят.

— Что, они никогда не шли против власти? И в гражданскую?

— Были такие недоразумения, но быстро прекратились. Так и от властей им как доставалось. Эта вражда обеим сторонам невыгодна. Христиане уже давно одумались, а власть… Тут резко действовать нельзя. Первое время надо спускать на тормозах, смотреть сквозь пальцы…

— Ладно, Чесноков, устала я сегодня. По существу ты не прав, но кое в чём прав. В том, что не надо об этом много болтать. Диспут провели, и всё, хватит. Закрыли тему. Ты иди, а мы тут ещё кое-что обсудим.

Свободного времени у меня немного. Тренировка и домашнее задание съедают половину того, что остаётся после уроков. И выходной только один в неделю. Что я делаю в оставшееся время? Каждый день на прогулку выхожу. У меня неплохие отцовские лыжи, катаюсь я 2-3 раза в неделю в Сокольниках, среди берёзового леса. В остальные дни гуляю, стараясь не приближаться к проспекту Мира. Машин в 1980-м, конечно, меньше, но такое впечатление, что они ещё вонючее. Остаётся ещё время на чтение и немного — на задачи из «Кванта». Хороших книг, которые я не прочёл в прошлой жизни, не так много, поэтому читаю я в основном периодику. Благо, «толстых» журналов в СССР несколько, в их числе «Иностранная литература». Проза там в основном добротная.

Начинает меня напрягать нехватка денег. Семьдесят рублей в месяц на двоих — это очень мало. Я уже привык питаться кашей, картошкой, молоком и хлебом, но при всей экономии денег остаётся мало. На одежду и обувь приходится копить, их покупка — это событие. Ну и кроме еды и одежды не покупаем ничего.

— Бабушка, а таким, как мы, никакой материальной помощи не полагается?

— Полагается, хотя и немного. Но мне не хочется идти в собес, добиваться…

— Ба, а ведь умение работать с госорганами — это важный навык. Я как раз сейчас учусь. Может быть, мне потренироваться на собесе? Что мы теряем?

— Виталик, ты, наверно, будешь меня ругать… Но мне очень не хочется клянчить, уговаривать. Мы, в конце концов, не нищие, проживём как-нибудь. И, конечно, я не пошлю тебя унижаться к этим…

— Разве надо клянчить? Госорганы — это аппарат. Если бы мы купили магнитофон и ты бы не сразу разобралась, как записывать с микрофона, ты же не подумала бы, что магнитофон тебя унижает? Так и собес — это у них есть обязанности и возможна ответственность, у нас нет. Надо просто разобраться, как работает аппарат, и сделать всё по правилам.

— Пока разберёшься, они уже успеют унизить. Не словами, так тоном.

— Это вовсе не плохо. Нам за это простятся грехи, им, правда, наоборот. Ну, помолимся за них, бедолаг. В идеале, конечно, пострадать за веру, но и так тоже полезно.

— Если тебя послушать, так всё легко и даже приятно. Ладно, я этим займусь, а ты учись. К олимпиаде готовься. А то с этой твоей зарядкой тебе и учиться некогда.

— Не беспокойся, бабушка, я собираюсь успеваемость даже улучшить. Пятёрок по всем предметам не гарантирую, но будет к этому близко. С олимпиадой тоже постараюсь, но гарантии нет.

Я не собирался особо активничать в школе. Разве что в олимпиадах хотел пройти подальше, ведь именно в восьмом классе мои преимущества как второгодника особенно весомы. Но само собой получилось, что я привлёк к себе внимание. Паша Лазарев второй день подряд ко мне подходит:

— Чеснок, так что у тебя с Ленкой? Почему она к тебе подходила?

— Ну, ей Оксана комсорг дала поручение. Найти ветеранов войны, а я потом с ними проведу беседу и запишу. Кстати, Паша! А ты к ней подойди, предложи вместе ветеранов поискать. Чем плохо, будете по вечерам вместе ходить, к старичкам заглядывать.

— Ну, как-то мне… Да и чего тут искать — у меня дед воевал. Только он… Не особо добрый, и любит выпить. Он не с нами живёт, а отдельно.

— Да ты не ссы, девушки этого не любят. Ты же по делу, как комсомолец. Ну, хочешь, скажи, что это я тебя направил к ней на помощь. Я же зам. комсорга. Или, хочешь, я с Русаковой договорюсь.

— Не, не надо. Может, я итак подойду. А ты думаешь, она…

— Вряд ли. Но, может быть, поймёшь, что она обычная девчонка, ничего особенного.

Сегодня у нас пять уроков. По вторникам, четвергам и субботам так, в остальные дни шесть. Именно в такие дни удобно проводить мероприятия. Сегодня у нас после пятого урока «урок мужества», и веду его я.

— Курская битва? Опять неудержимая лавина танков под Прохоровкой? — это Саша Тайменев. Вот у кого средний коэффициент, вероятно, превышает 90. Девочки, кажется, все в него влюблены. Учится он даже похуже меня, есть и тройки, но это потому, что не старается.

— Я хочу о другом рассказать, о сражении под Черкасским. Оно было на неделю раньше, в первый день курской битвы. А под Прохоровкой… Не такая уж лавина. Всего 400 танков, из которых половина — это Т-70. Лёгкий танк, бойцы его называли «мотоцикл с пушкой». Да и те наступали двумя волнами, по 200 танков. А всего в пятой танковой у Ротмистрова было 600 танков, 200 в резерве остались. Потеряно было в первый день 355 танков.

— Ого! А у немцев сколько было?

— Было 87 только исправных танков. Ещё самоходки, неисправные танки закопанные, и штук пять трофейных Т-34. Потеряли они одних танков 55, а вместе с самоходками, Т-34 и неисправными — близко к 70. Ну и лавина не была неудержимой. Продвинулись к вечеру на шесть километров, потом контратака, и пришлось на два отступить. А левее, в районе хутора Сторожевой, наоборот, немцы продвинулись, и тоже на 4 километра. Правее — там неоднозначно. В одном месте продвинулись немцы, в другом наши.

— Но наши же победили?

— Да. На северном фасе, у Рокоссовского, дела шли лучше. И там готовился контрудар с севера на Орёл. Так что в ночь на 13-е Гитлер принял решение о переходе к обороне. А давайте я вам расскажу о подвиге роты старшего лейтенанта Козлова.

И я рассказываю о рейде десятка Т-34.

— Здорово. Если бы все так воевали…

— Ну, на войне так бывало. В одном месте наши немцам наваляют, в другом — наоборот. А в целом получалась бойня. Но немцы не выдержали первыми. А о сражении под Черкасским мало говорят, а ведь это был первый бой пантер. Первых тигров, двух, немцы ещё в 1942 на фронт послали, испытывать. И очень неудачно — один застрял в болоте, и наши его захватили. Изучили, напечатали памятки, где слабые места. Пантер немцы накапливали, и накопили 200. Гитлер настоял, чтобы они все в одном месте воевали, в отдельной бригаде. Думал, они любую оборону проломят, никто не устоит. Командовать поставил бригаденфюрера СС Декера.

И я рассказываю о бое под Черкасским.

— Да… Странно — неужели немцы такие дураки?

— К сожалению, такие ошибки они редко допускали. Воевали грамотно, а иногда и талантливо. И, заметьте, Штрахвиц захватил Черкасское в тот же день, хотя и вечером. Да и Декер не такой уж идиот. Просто человека из благополучной Франции кинули на курскую дугу — давай, проламывай оборону, которую строили три месяца. Ну и пантеры были ещё сырые — постоянные поломки, возгорания. Танкисты к ним ещё не привыкли. Хотя упрямство Декера было решающим фактором.

— Всё-таки немцы потеряли 120 пантер, а наши под Прохоровкой сколько? 355?

— Да. Но пантера — очень дорогой танк. Вместо одной пантеры можно было сделать три Т-4, а они примерно равны нашим Т-34. У нас половина потерянных танков — это Т-70. Формально наши потери больше, и самолётов немцы сбили в четыре раза больше, чем мы, но их потери были невосполнимы. Много асов погибло, которых годами выращивали, а у нас лётчиков учили массово, тысячами. В результате — было две примерно равных армии, у каждой свои преимущества. А после курской битвы немцев буквально гнали до Днепра, и даже Днепр сходу форсировали. Они были сильны своими лучшими, элитными частями. А когда тех перемололи, сразу стали слабее намного.

Некоторое время все молчат. Да и время урока уже к концу подходит. Таня Косточкина поднимает руку, я ей киваю.

— Виталя, а вот то, что ты говорил на диспуте… Мне Лазарев сказал, что это всё неточно. Как же так, он врёт, или ты и вправду…

И тут звенит звонок, но все остаются на местах, слушают.

— Тань, ну если бы я стал просто пересказывать Евангелие, меня бы и слушать не стали. А так… люди хотя бы задумаются. А потом — путь к Богу у каждого свой, он может быть долгим, сразу всех не переделаешь.

Тут некоторые начинают шевелиться, а потом и к выходу тянутся. Урок мужества закончен.

— Погодите! — это Света Русакова, — А следующая тема какая?

— Мне кажется, про самолёты интересно, про моторы. Или могу рассказать про всяких предателей, бандеровцев, литовцев с латышами.

— Лучше про самолёты.

Два мероприятия, одно из которых общешкольное, плюс участие в олимпиадах, это уже достаточно для одного человека. Ну, ещё один урок мужества провести, и хватит. Но тема с ветеранами уже закрутилась. Зубарь дала поручение Сафоновой, та точно кого-то найдёт. Хотя бы ППЖ какую-то, с медалью за боевые заслуги и с пятью юбилейными. Так что придётся беседовать. Подобную работу проделал Драбкин, кажется, Артём. Несколько книг издано его бесед с ветеранами. Но это дело большое, серьёзное. Я вряд ли справлюсь.

Через неделю ко мне Лазарев подходит.

— Чеснок, я с дедом поговорил. Он вообще-то по школам ходить отказывается, пришлось ему рассказать про Черкасское, как ты говорил. Он согласен с тобой встретиться. Но это надо сразу после уроков. Он и так-то… А вечером выпьет, тогда совсем…

— А что Сафонова? Будете с ней ветеранов искать?

— Да ну её. У неё итак два помощника. Надо было раньше с ней поговорить.

— А что выяснилось?

— Да ничего. Я ей не нравлюсь. Я для неё никто.

— А ты на что надеялся?

— Всё, забили. После шестого урока — сразу к деду, согласен?

— Пожрать бы. Ну ладно, пойдём.

Итак после шестого урока пора обедать, так ещё и до Пашиного деда идти почти полчаса.

— Его Иваном зовут, Иван Прокопьевич. А фамилия как и у меня — Лазарев. Только учти — ты сам напросился.

Живёт Иван Прокопьевич в панельной хрущёвской пятиэтажке, в однокомнатной квартире. Так себе дом. Выглядит он тоже не очень, на забулдыгу похож. Но манеры у него властные.

— Пашка, ты домой ступай. А ты, пацан, заходи, разувайся. Тапки возьми, пол я редко мою. Так ты, значит, войной интересуешься? И даже решился рассказать маленький кусочек правды?

— Я думаю, скоро войной будут по-настоящему интересоваться. Вот отойдёт народ от ужаса, и захотят знать правду. Только к тому времени ветераны…

— Все передохнут. И мне нас не жалко, тараканов. Лучшие погибли ещё тогда.

Иван Прокопьевич уходит на кухню, и возвращается с бутылкой водки, неполной. Ещё у него стакан, плавленый сырок и два куска чёрного хлеба. Один кусок он даёт мне, и отрезает половину сырка. Мне это как раз кстати.

— Водки не предлагаю, мал ты ещё. Ну, помянем погибших.

И он залпом выпивает, но немного, треть стакана примерно.

— Ну и что ты хочешь знать?

— Давайте сначала начнём. Вы когда родились?

— В 1920-м, в Щёкино, это под Тулой. Потом семилетка, по тем временам это неплохо было, потом училище милицейское, и я стал опером. Работал «на земле». А потом война…

— Погодите, Иван Прокопьевич. Так значит, вы застали репрессии 1937 года, или вы позже пришли?

— Репрессии… Много болтовни и хрущёвской брехни. Ты в лагерях был? Нет, конечно. А если бы был, то увидел бы, кто там сидит. Конечно, ошибки были, но в основном…

Мысленно я согласился с бывшим ментом. У Солженицына во «В круге первом» только один еврей Лев Рубин за советскую власть, все остальные — убеждённые противники. Да и этот Лев мягко говоря чудаковат.

— Я на войне такого понавидался, тебе лучше и не знать, а то не заснёшь. А если бы ещё и не та чистка… Эх, зря ты ко мне пришёл. Ну спрашивай, чего тебе надо.

— Вот вы говорите, война. А вы предполагали, что она будет, или это полная неожиданность?

— Предполагал? Я знал. Я же мент, нам себя тешить сладкими байками — последнее дело. Мы разгребаем дерьмо, которого люди не хотят видеть. Пока к ним не подойдут с ножом. Всё на самом деле было понятно, все улики складывались. Но люди не хотели верить. Понимали, что будет война, но… Не сейчас, когда-нибудь потом. А может, и вовсе не будет. Сталин, опять же, мудр.

— Вы об этом говорили?

— В то время лучше было не говорить, что не положено. А о войне ясно было сказано: молчать. Ты дурачок, думаешь, кукарекнул бы кто-то о войне, все бы проснулись, приготовились… И без того готовились, как только могли. Ещё бы год, довести до ума новую технику… Не дали нам года. А чем нам пришлось заплатить, чтобы выиграть это время… Я бы выпил, да боюсь, на этом наша беседа и закончится.

Конец ознакомительного фрагмента.