То Да Сё

Виктор Алексеевич Гончар, 2004

Даже если весь мир сходит с ума, всегда найдётся человек, который на вопрос: «Что ты делаешь?», – ответит: «Осим хаим» – «Делаю Жизнь».

1. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Шипит вольтова дуга в прожекторе.

На арену, в круг света, вбегает маленький человечек во фраке.

ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР:

— Дамы и Господа! Почтеннейшая публика! Только сегодня на арене цирка Тризини французская борьба! Я сказал борьба? Почему я сказал борьба? Нет-с, господа! Простите великодушно бедного шпрехшталме́йстера. Конечно же никакая это не борьба! Нас ожидает Битва! Битва Титанов! Сегодня! Железный Вурлих Третий — потомок Зигфрида и Брунхильды, и Непобедимый Григорий Тарасыч — отпрыск знаменитого ассирийскаго рода шумерских Гельгаме́шей. Они сойдутся в непримиримой схватке за звание Чампиона Бессарабии и Польши. Сегодня же, непобедимый Заикин покажет свою неподражаемую технику турецкого захвата! Сегодня…

2. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами уже выстроились борцы. Все при регалиях, все с бицепсами, с торчащими нафиксатуа́ренными усами.

Особняком держится немец фон Вурлих III. Блондин-альбинос, из-за белого трико похожий на большую алебастровую обезьяну.

Рядом его импресарио-переводчик. Маленький толстяк в цилиндре и с сигарой.

Судья-француз, Жан-Марк, замечает у Вурлиха на запястье левой руки кожаный напульсник.

СУДЬЯ:

— Что это? Это нюжна снимать. Рюка до́лжна быть голым. И белый трико? Это, так здесь не принято! Бороться нюжна в чёрном! Белый, это неприлично!

ИМПРЕСАРИО:

— Херр Арбитра! У фон Вурлих рука больной! Неудачный тренинг! Армбанд помогайт немножко держать боль. Но фон Вурлих готов к борьба абсолют! А, белый трико есть часть ревю! На белом хорошо виден кровь. Публи́к нравится, когда в схватка явится кровь.

СУДЬЯ:

— Пардон, месье. Я виню́жден буду иметь согласование с ваш противни́к господин Тараси́ч. Если Тараси́ч скажет — нет. Напульсни́к нюжно снимать.

В это время, в глубине коридора, появляется Григорий Тарасыч. Огромный, в чёрном трико, усищах с бакенбардами. Рядом с ним идёт секундант. Такой же огромный, борец — Данила.

Тут же, навстречу к ним бросается немецкий импресарио. Что-то говорит борцам, оживлённо тыкая в воздух квёлой сигарой. Те, снисходительно нависают над ним. Тарасыч кладёт на плечо немцу свою лапищу. Улыбается. Немец аж приседает.

Наконец все подходят к судье и Вурлиху.

ДАНИЛА:

— Будем бороться, Жан-Марк. Не один ли нам… Этот самый, с кем манеж работать? Белый, так белый.

ТАРАСЫЧ:

— Ну, давай знакомиться, брат-борец: Григорий, Тарасыч, я.

Улыбается, протягивает руку Вурлиху.

Вурлих смотрит на его руку, потом на Тарасыча, но руку пожимает.

ВУРЛИХ:

—

Фон Вурлих. Барон

ДАНИЛА:

— Вот те на! Фон-барон!

Тут, с манежа раздаётся истошный крик шпрехшталмейстера.

ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР:

— Парад алле, господа! Пар-р-рад алле!

Оркестр грянул марш. Судья командует униформистам.

СУДЬЯ:

— Живо открывать форганг! Живо-живо-живо!

Двое униформистов рванули за верёвки, и тяжёлый занавес-форганг дёрнулся, пошёл в стороны.

С манежа, в расколовшийся надвое занавес ударил свет.

3. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Захват. Бросок через себя. Вурлих вывёртывается как кошка и ухитряется упасть на четвереньки, на бок. Вскакивает.

СУДЬЯ:

— Бра руле! Господа!

4. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами борцы смотрят из—за занавеса за схваткой. Борец Батый переживает.

БАТЫЙ:

— Паскудник, он, Вурлих этот. Вацлаву в пах коленом задвинул лукаво, а Заикину сподтишка, под бровь локтем прописал, глаз-то и заплыл.

5. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

СУДЬЯ:

— Тур дё тет!

Захват, тут Вурлих боднул Тарасыча, что есть мочи, затылком. Аккурат в ухо попал.

Тарасыч поморщился, да и взял Вурлиха на «кочергу». Ловок лягаться Вурлих, в последнюю секунду от «лопаток» ушёл.

Тут Вурлих отскочил. Схватился за руку. Поднял левую руку с напульсником. Скривился, взялся правой рукой кисть больную массировать, а сам ремень на напульснике чуть отпускает.

Тарасыч подмигнул публике, наклонился, упёр руки в колени — рассматривает снизу, раскрыв рот от изумления — мол что там соперник его делает? Даёт Вурлиху передышку, ждёт, когда тот поправит напульсник, с болью справится.

Публика рассмеялась, даже засвистела было.

Всё понимает опытный Жан Маркыч. Начал схватку спасать: неуклюже подскочил к столику жюри, что-то спросил возбуждённо: указал на Тарасыча, на Вурлиха, на публику. В Жюри что-то ответили.

Тут Судья грозно направился к Тарасычу.

СУДЬЯ:

— Тараси́ч, ви будете работа́ть манеж, или ви не будете работа́ть манеж?! Или я буду́ вас наказывать партер?!

Тарасыч даже выпрямился и от изумления развёл руками.

ТАРАСЫЧ:

— Вот те, на!

Мол, — без вины в виноватые записали.

Публика заулюлюкала:

«Судью на мыло! Долой! Жюри на мыло!»

Тарасыч усмехнулся, поднял руку, успокаивая публику — поддержал игру: кивнул на Вурлиха, да пробасил виновато на весь цирк.

ТАРАСЫЧ:

— Извиняйте, Жан-Маркыч, мне тут вдруг зави́делось, что я со снеговиком борюсь. Не помять бы. А он, натурально, фу́ксом, не растает?

Публика взорвалась хохотом. Вурлих недобро оскалился.

6. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами грохнули дружно.

ДАНИЛА:

— Во, даёт, Тарасыч! Уморил!

БАТЫЙ:

— Да уж, окрестил немца! Снеговик! С мясом теперь не отдерёт!

7. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Вурлих ухмыльнулся и встал в стойку. Руки огромные вперёд выставил, и пошёл «на приём».

Тарасыч, хотел было правой захватить Вурлихово левое запястье, да тут два пальца, аккурат, под напульсник ослабленный и проскочили. Указательный и безымянный.

Вурлих, как ждал этого, резко дёрнул руки на себя, да вниз, аж хруст пошёл.

От боли всё почернело. Тарасыч на колено просел, но, тренированное тело само, перекатом в сторону ушло.

А когда боль чуть «отпустила» увидел Тарасыч, что правая рука, могучая, плетью вниз повисла. А оба пальца в обратную сторону показывать начали.

А Вурлих, улыбается чёртом! Атаковать низом удумал. Да, Тарасыч вовремя увернулся, и пришлось Вурлиху, как бычку переростку, пол манежа лбом пропахать.

Публика хохочет.

Тарасыч, взялся было пальцы на место ставить, да куда там — болью аж оглушило. Только видит:

— Судья рот раскрывает, медленно, как во сне.

— Данила на манеж к Вурлиху рвётся, да его трое держат.

— Вурлих уже встаёт грозно, лыбится, руки к нему тянет.

Не успел немец.

Тарасыч левой ухватил руку Вурлиха. Крутнул, что есть сил, вкруг себя «мельницу», так, что слилось всё в белые полосы: и цирк, и публика. Да и ахнул того Вурлиха на ковёр.

Немец выгнуться дугой — не хочется ему на лопатки.

Да Тарасыч, лёгонько ножку-то подбил, тут-то Вурлих и рухнул. А уж колено на грудь и к ковру дожать, так это дело техники. На обе лопатки прилип Вурлих.

СУДЬЯ:

— Туше!

Эээээ-ееее-эгге-геееее… Ревёт восхищённая публика, — Туш-еееее.

8. ИНТ. УТРО. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА

На стене с обоями, фотографии: Борец в трико, при регалиях, с огромной гирей.

Подпись:"Григорiй Тарасовичъ. Чампiонъ 1898 годъ". Рядом висит фото красивой женщины с семитскими глазами.

Чуть слышно звучит молитва.

СОЛОМОН:

— МОДЭ АНИ ЛЕФАНЕХА, МЕЛЕХ ХАЙ ВЕКАЯМ, ШЕЭХЕЗАРТА БИ НИШМАТИ БЕХЕМЛА — РАБА ЭМУНАТЕХА!

Мужская рука с изуродованным, навеки оттопыренным указательным пальцем, трогает резной багет, словно проверяет — на месте ли она?

СОЛОМОН:

— Мирра-Мирра, гэвэрэт, вот и стал мне ближе к тебе ещё один день.

Огромный, бородатый, босой, в нательной рубахе и кальсонах стоит он у окна. Утренний луч упирается в него словно розовый палец.

Это он, бывший борец — Тарасыч, а по рождению Соломон Израилевич Кац, местечковый еврей.

А за окном солнце с листвой в прятки играет, Соломону лукаво подмигивает. Птицы за окном с ума сходят.

Мужчина щурится на яркое.

СОЛОМОН:

— Шалом. И что до Соломону вами слышно?

ТИТР: «ТО ДА СЁ»

«ЯКОВЪ»

9. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. ДВОР ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

У коновязи шестеро казаков. Кто отирают коня сеном, кто курит, привычно пряча цигарку в кулак.

КАЗАК 1:

— Да и то сказать, не то, чтоб в Петрограде или Первопрестольной, так и у нас уж, нынче непросто стало. Ох, непросто. Лютовать народец начал так, что…

ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:

— А ну хорош балакать. Не нашего это…

С крыльца словно тугой мячик скатывается Сотник с бумагой в руках. Казаки побросали цигарки, принялись их затаптывать.

СОТНИК:

— Казаки! Намедни, в Ломбардные ряды ворвались лихие люди, да всё, что нашли там, и вывезли. Вот, депеша к сыску получена. Одной посуды сребря́ной, бают, полтора пуда сволокли. Да часы, золотишко опять же, гуртом. И ведь, аккурат подгадали, тати: в сумерках наведались. Вечор-то, в рядах этих, почитай, никакого хера уж и не шлындало. Подогнали пролёточку, да на порах-то — тю-тю. Хозяин рядов, обрусевший швед…

Сотник заглядывает в бумагу. Читает.

СОТНИК:

— Магнус Йорикович, вот холера, язык сломаешь — Брундстрэм, остался ни с чем. Подчистую. Его голого, в одних подштанниках… А, ну не ржать! Кони…

Не сдержались казаки, прыснули смехом.

СОТНИК:

— Да, в подштанниках! Собственными помочами скрутили. Так и нашла его девка, зашёдша заложить колечко. Это та, что в услужении у доктора Блюма, по срамным болезням. Вот нехристь, не платит он ей, что ли, жидовская морда? Девка-то эта крик и по́дняла. Прибежал дворник, да и ослобонил… этого…

Сотник опять заглядывает в бумагу.

СОТНИК:

–… Йор-понский городовой… Шведа! А ну, не ржать! Смотреть в меня оба!

Гаркнул, и тут же, нарочно-придурковато заголосил.

СОТНИК:

–"А то рты пораззявюте, вас своими-ж вожжами-те скрутють, как шведа, а вы и не заметюти!"

В город выезжаете, казаки, это вам не в степи гулять. Да на девок и баб не заглядываться! На тебя Прохор Спиридоныч надежда.

ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:

— Сделаем, Дмитрий Иванович, не сумлевайся, не впервой конвойную службу правим.

10. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. УЛИЦА ГОРОДА

Карета с деньгами свернула в боковую от банка улицу, неспешно затряслась по брусчатке Скобелевской.

Четверо конвойных казаков угрюмо смотрели прямо перед собой, подозревая в недобрых намерениях каждого и всякого. Яков зачем-то прошептал.

ЯКОВ:

— Четверо. И с казначеем в карете двое. Да, сам казначей.

Идущая навстречу Якову молодая женщина аккуратно переложила увесистую котомку из правой руки в левую.

Солдат, до того шествовавший под руку с вертлявой девицей другой стороной улицы, незаметно кивнул Якову и сунул руку за отворот шинели.

Яков легко подхватил из руки женщины котомку, сделал ещё пару шагов, размахнулся и, натужно ухнув, пологой дугой метнул её под колеса, приближающийся кареты.

Глухой взрыв сотряс утреннюю улицу Витебска. Яков попал аккурат куда надо. Карету подбросило, колесо её подломилось, и она жахнулась на бок.

Двое казаков сразу упали на мостовую, остальные пытались лихорадочно сдёрнуть висевшие за их спинами винтовки. Из пролётки, словно безвольные кули с углём, вывалились трое — оглушённые, ничего не соображающие.

Солдат со спутницей выхватили револьверы и принялись стрелять по упавшим. Неожиданно быстро всё заволокло чёрным дымом.

Казначей ползал в пыли и тонко визжал до тех пор, пока в него не попала пуля.

«Я жив», — с безразличным удивлением подумал Яков.

Это вызвало удивление. И ещё тошноту. Его вырвало.

Из ближайшего переулка выскочили две пролётки. Разрывая губы лошадям их осадили — они встали как вкопанные возле обломков кареты.

Яков на непослушных ногах пошёл к первой. Налётчик, переодетый извозчиком, заорал истошно.

НАЛЁТЧИК:

— Мешки, мешки грузи!

Ноздри его раздувались от едкого порохового запаха. Он даже приседал от возбуждения. Тыкал в сторону кареты рукой с вожжами и ещё орал без устали.

НАЛЁТЧИК:

— Ох, и свезло тебе паря: адская машинка с нитроглицерином и в руке может рвануть, а тут… ты моло́дчише: с самоубийственного расстояния ахнул, практически себе ву́смерть. Но вот — получилось же, а тебя уже все хоронили. Гуляй паря, почитай смерть рядом прошла!

Яков видел это всё словно сквозь толщу воды. Звуки были такими же — приглушёнными и вязкими.

Десять мешков были мгновенно погружены в первую пролётку. Яков очнулся, уже сидя на них сверху, когда призовые рысаки полетели пустынной Скобелевской.

Молодой налётчик на козлах хохотал в голос. Видно было, что его переполняет азарт.

НАЛЁТЧИК:

— Сам-то не ранен?

Яков отрицательно помотал головой. Сказал безразлично.

ЯКОВ:

— Я жив…

Вдруг откуда-то впереди и слева, из проулка, стали раздаваться хлопки частых выстрелов. Там был полицейский участок.

Яков увидел, что из дверей участка высыпали люди и на бегу стреляют по пролётке.

Главный из них, молодой жандармский поручик (Жандармский Поручик), никак не мог извлечь из кобуры свой револьвер и зло материл нижних чинов.

Вдруг тот, что на козлах, начал валиться набок и выпал на мостовую. Яков только успел заметить, как мелькнула в пыли его оскаленная улыбка.

Яков поспешно занял его место на козлах и пустил лошадей вовсю. Ещё успел заметить прижавшегося к стене какого-то унтера с выпученными глазами (Тищенко).

Вскоре Якову удалось уйти от плохо организованной погони.

11. ИНТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА

Местечко, где проживали евреи в пределах черты оседлости, когда-то было и родиной Якова тоже.

Яков переступил порог родительского дома.

ЯКОВ:

— Здравствуй, отец.

СОЛОМОН:

— Шалом, Яков.

Ответил ему Соломон и отложил в сторону огромные портновские ножницы.

СОЛОМОН:

— Ты не был здесь восемь лет, и я интересуюсь знать, где же ты провёл их? Наверное, тебе было весело?

ЯКОВ:

— Нет, отец, весёлого было мало…

Яков присел на лавку рядом с дверью. Осмотрел дом — здесь ничего не изменилось. Разве что чувствовалось отсутствие женской руки. Всё стало более мужским. Скупым, что ли. У Якова запершило в горле, он сглотнул и украдкой глянул на фото отца в трико и с огромной гирей, на фото женщины на стене.

Соломон ждал молча.

ЯКОВ:

— Я приехал в Ревель, поступил юнгой на пароход «Станислав Потоцкий», а когда мы пришли в Дувр, то я сбежал с парохода…

СОЛОМОН:

— Постой, сын. Ты был моряк, ты бегал по миру, а моя Мирра, твоя мать, имела много горя и слёз, что тебя не видела. Где твоё сердце? И где твоя совесть? Ведь у твоей мамы было слабое здоровье, она умерла три года тому как.

ЯКОВ:

— Я знаю об этом…

СОЛОМОН:

— Хорошее дело: он знает!.. Зачем ты пришёл, Яков?

ЯКОВ:

— Отец, дело в том… Дело в том, что я состою в боевой дружине… Мы взяли деньги, я привёз их сюда, чтобы ты сберёг их, больше мне некуда деться. Спрячь их до времени, до того дня, когда я приеду за ними. Ты слышишь? Когда именно Я приеду к тебе. Никому другому ты не имеешь права их отдать. Это… Это народные деньги. Они пойдут на правое дело.

Яков говорил торопливо, запинаясь, словно боясь, что его перебьют, или, не дослушав, выставят вон. И вдруг он замолчал.

Молчал и Соломон. Наконец, он прервал молчание.

СОЛОМОН:

— Хм… Мой сын налётчик, Боже всемилостивый!

ЯКОВ:

— Я революционер, а не бандит.

СОЛОМОН:

— И сколько денег я должен спрятать?

ЯКОВ:

— Десять мешков.

СОЛОМОН:

— Люди добрые, мой сын считает деньги уже мешками!.. Да, ты не бандит. Бандиты столько не имеют… Они имеют взять часы при цепке, они имеют бумажник, но не мешки.

ЯКОВ:

— Извини, у меня мало времени, папа.

СОЛОМОН:

— Неси их в дом, негодяй. Я спрячу, так и быть.

Яков сам перетаскал все мешки в комнату. Соломон даже не пошевелился, чтобы помочь. Огромный, поживший на своём веку еврей никогда не видел такого количества денег. Он был потрясён, но виду не подавал.

СОЛОМОН:

— Брось здесь… Зачем на тебе офицерский шинель, к тому же так плохо пошитый? Ты стал офицер, а я стал отец офицера?

ЯКОВ:

— Это для конспирации. Прости, мне надо ехать в город. Скоро я вернусь, отец, и мы поговорим подробней, обещаю тебе.

12. НАТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. ДВОР У ДОМА СОЛОМОНА КАЦА

Яков торопливо вышел из дома, направился к пролётке, сел на козлы.

Соломон в наброшенном на плечи пальто вышел проводить его.

ЯКОВ:

— Прощай, отец.

Соломон махнул ему рукой.

СОЛОМОН:

— Литра от!

Пролётка выехала за ворота и вскоре скрылась из вида. Соломон пожал могучими плечами.

СОЛОМОН:

— Офицер за кучера. Кому такое было?!..

13. НАТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК

На улице у трактира фонарщик уже зажигал газовый фонарь.

14. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. ЛЕСТНИЦА У КОНСПИРАТИВНОЙ КВАРТИРЫ

Яков поднялся по парадной лестнице доходного дома. Прислушался. Всё было тихо.

Он протянул руку к кнопке звонка.

15. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА. ПРИХОЖАЯ

На звонок Якова двери конспиративной квартиры мгновенно открыла молодая девушка — хозяйка квартиры. Словно она его ждала в коридоре и быстро, за руку, перетащила Якова через порог:

ДЕВУШКА:

— Отчего вы так припозднились? Вас давно ждут!

Яков повесил шинель, стянул галоши и только сейчас почувствовал, как он устал.

16. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА. ГОСТИНАЯ

В комнате Якова встретили взгляды ещё трёх мужчин и двух женщин и назвать эти взгляды доброжелательными было бы затруднительно.

На столе стоял давно остывший самовар, чашки с блюдцами. Было впечатление, что к ним никто не прикасался.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Куда вы пропали, товарищ Степан?

Не нарушая правил конспиративной работы, назвал вошедшего по его партийной кличке высокий мужчина в белой косоворотке. И потом тише.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— И где деньги из банка?

ЯКОВ:

— Деньги в надёжном месте… товарищ Гурьян.

Яков, подошёл и стал наливать себе чаю.

ЯКОВ:

— Я счёл нецелесообразным везти их товарищу Бэлле, за мной была погоня, к тому же…

Яков пригубил из чашки, и вдруг, неожиданно зло взорвался.

ЯКОВ:

— Да почему же у вас чай, вечно холодный? Это, что, тоже для конспирации требуется?

Ему никто не ответил. Только девушка-хозяйка подхватила со стола самовар и исчезла из комнаты.

Яков присел на свободный стул.

ЯКОВ:

— Товарища Сергея убили…

Товарищ Гурьян вкрадчиво продолжил.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Это нам известно. А вот известно ли вам, что вторая пролётка была у нас отбита полицией и отбита вместе с деньгами? Погибли и Фрол, и Эля…

ЯКОВ:

— Как?!

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Как герои, товарищ Степан. Итак, вы не ответили: где деньги? И что это за «надёжное место»?

ЯКОВ:

— Хорошее место, крепкое, товарищ Гурьян. Я на время спрятал их и приехал в город, чтобы узнать общий ход дел и получить инструкции.

Товарищ Гурьян быстро переспросил.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Приехали в город? Значит, деньги за городом?

ЯКОВ:

— Да.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Это хорошо. В Витебске нас ищут. Полицмейстер в бешенстве… Вы не пересчитывали общей суммы? Сколько там?

ЯКОВ:

— Нет, как я мог — без партийной комиссии, товарищи.

Товарищ Гурьян ещё раз произнёс.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Это хорошо.

Он изо всех сил старался смотреть на Якова «проницательным взглядом».

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Они нужны партии, нужны для устройства типографии, для закупки динамита, оружия. А в город их везти действительно нельзя: товарищ Лука оказался провокатором.

Товарищ Гурьян ещё раз остро глянул на Якова, словно ожидая от того какого-то знака или неосторожного слова.

Тут не к месту поднял руку лысый в поддёвке.

ТОВАРИЩ ЗАХАР:

— Разрешите сказать… Аресты, обыски — это неизбежность, и мы все к ним готовы. Но вот за деньгами необходимо послать двоих: товарища Степана и с ним ещё кого-нибудь. Они пересчитают и перепрячут результат экса.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Разумно. Что скажете, товарищ Степан?

ЯКОВ:

— Я прошу партию поручить дело мне, и только мне, товарищи.

Гурьян насторожился.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Отчего?

ЯКОВ:

— Дело в том, что я не могу подвергать риску человека, который принял на хранение мешки. Появление там двоих чужих будет немедленно замечено, а о последующем вы догадываетесь… К тому же, тот товарищ очень немолод… Я не хотел бы его… подвести.

Во время этой речи присутствующие тревожно переглянулись. Когда Яков закончил, наступила тишина.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Это хорошо.

И потом, после некоторого раздумья.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Мы, сосиаль-револьюсонеры, должны помнить: забота о простых людях наша наипервейшая задача. Попрошу вас за мной, товарищ Степан.

Прошу прощения, товарищи.

17. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА. ПРИХОЖАЯ

Двое вышли в прихожую, прикрыли за собой двери.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Партия даёт тебе неделю, Яков. Ровно через неделю деньги должны быть…

Тут из кухни, в коридоре показалась девушка с сотворённым самоваром в руках, и пролетела в комнату оставив после себя паровозный дымок.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Вот по каким адресам доставишь…

Человек в косоворотке склонился к уху Якова, и косясь в сторону комнаты, что-то зашептал.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Всё понятно, Яша?

Яков безучастно качнул головой.

ЯКОВ:

— Да

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Ну, давай тогда… Тьфу ты, чуть не ляпнул: «С Богом»…

Гурьян негромко засмеялся, тревожно заглядывая в глаза Якову.

Яков посмотрел на него, но почему-то не поддержал.

Человек в косоворотке ещё раз хохотнул, но уже не так весело, как прежде.

18. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА. ГОСТИНАЯ

Оставшиеся молча сидели вокруг шипящего самовара не глядя друг на друга. Никто даже не пошевелился. Меньше всего они были похожи на компанию, собравшуюся весело скоротать этот вечер.

Товарищ Гурьян вернулся в гостиную. Оглядел товарищей.

ТОВАРИЩ ГУРЬЯН:

— Нуте-с… И какие будут мнения, товарищи?

19. НАТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. УЛИЦЫ У ДОМА БЭЛЛЫ

Яков прошёл вечерней улицей, свернул в тёмную подворотню дома, не такого большого, как предыдущий.

20. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. ДОМ БЭЛЛЫ. ЛЕСТНИЦА

Яков поднялся деревянной лестницей и осторожно дёрнул ручку звонка. Где-то в глубине жалобно тренькнуло. За дверью послышались лёгкие шаги. Женский голос за дверью тревожно спросил.

БЭЛЛА:

— Кто?

Яков сказал не своим, сдавленным голосом.

ЯКОВ:

— Простите, но я от Александра.

БЭЛЛА:

— Вам Сигизмунда Карловича?

Голос за дверью тоже звучал глухо и как-то без эмоций.

БЭЛЛА:

— Он вчера уехал в Барановичи… По делам фирмы…

Яков ответил паролем на пароль.

ЯКОВ:

— Он забыл у меня свой бумажник, я хотел бы его вернуть.

В замке провернулся ключ, двери приоткрылись.

Женщина от неожиданности приложила розовую ладонь к губам. В её огромных глазах дрожали слезы.

БЭЛЛА:

— Ты?!

21. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КВАРТИРА БЭЛЛЫ. ПРИХОЖАЯ

Яков не успел переступить порог, как женщина тут-же повисла на нем, словно приклеилась.

БЭЛЛА:

— Живой, живой!.. А я, идиотка, думала…

Они некоторое время жарко возились в тёмной прихожей. Наконец, он оторвался от неё.

ЯКОВ:

— Напрасно думала. Поесть ничего не соберёшь?

БЭЛЛА:

— Конечно, милый мой! Ты раздевайся, я сейчас!

Она засуетилась и исчезла в кухне. Яков потоптался, потом решительно сбросил шинель прямо на пол прихожей и пошёл за ней.

22. ИНТ. НОЧЬ. ВИТЕБСК. КВАРТИРА БЭЛЛЫ. СПАЛЬНЯ

Ночные тени бродили по стенам полутёмной спальни. Яков и женщина в изнеможении разомкнули объятия.

БЭЛЛА:

— Товарищ Степан, ты меня правда любишь?

ЯКОВ:

— Правда, товарищ Бэлла.

Они со смехом посмотрели друг на друга, расхохотались, как могут хохотать только молодые влюблённые.

Потом он гладил её по щеке. Потом она опять жмурилась, но иногда, сквозь густые ресницы благодарно поблёскивало.

Потом он сел на кровати, ссутулился острыми лопатками и закурил. Спичка на какое-то время осветила комнату и женщину. Она протянула руку и осторожно коснулась его спины, прямо между этими мальчишескими лопатками.

ЯКОВ:

— Наших двоих убили… Элю и Фрола…

БЭЛЛА:

— Я знаю.

ЯКОВ:

— От кого?

БЭЛЛА:

— Товарищ Гурьян сказал… А что с деньгами?

ЯКОВ:

— Что вы все: деньги, деньги! Да целы они, в надёжном месте спрятаны!

Женщина затихла. Яков молча затянулся ещё раз, ему стало вдруг неловко, что он так сорвался на неё.

ЯКОВ:

— Я сегодня опять почувствовал себя маленьким, мальчиком. Испуганным, как в детстве, на реке. Я очень боялся зайти в воду. Отец, огромный, сильный, тогда просто положил меня себе на грудь, велел держаться крепко и поплыл на спине, медленно загребая под себя своими чудовищными руками. Мне было страшно. Я и сейчас помню этот ужас. Я хотел кричать, но не мог. Вода, перекатывалась через плечи отца, заливала мне рот. А ещё мне казалось, будто подо мной ходуном ходят мышцы огромного, сильного животного. Помню, как своими маленькими пальчиками я пытаюсь удержаться за скользкие лямки трико и не сорваться в водоворот. Отец хохочет, а мне хочется только одного: спрятаться…

БЭЛЛА:

— Бедный мальчик…

Яков потушил папиросу, посмотрел на Бэллу.

ЯКОВ:

— А вот ты не спрячешься от меня, и не уцелеешь, товарищ Бэлла.

За сим последовал продолжительный, далеко не товарищеский поцелуй.

БЭЛЛА:

— И никакая я не Бэлла…

ЯКОВ:

— Да и я не Степан…

23. НАТ. ДЕНЬ. ТАРКОВИЧИ. ДВОР ДОМА СОЛОМОНА КАЦА

К отцу Яков пришёл только на четвёртый день.

Соломон как раз, хе́кнув, развалил колуном огромное полено, когда Яков неожиданно вышел на него со стороны сарая.

ЯКОВ:

— Здравствуй, отец.

Соломон поставил колун, поднял лежащие на земле вилы и прислонил их к стене. Только после этого, проходя мимо сына, он пробурчал недовольно.

СОЛОМОН:

— Еврей здоровается с отцом не так, еврей говорит: «Шалом».

ЯКОВ:

— Прости, я уже давно позабыл, что я еврей.

СОЛОМОН:

— Вижу.

Соломон пошёл в дом.

24. ИНТ. ДЕНЬ. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА

СОЛОМОН:

— Есть хочешь?

ЯКОВ:

— Спасибо, я сыт.

Соломон свалил дрова у печи.

СОЛОМОН:

— Спасибо, еврей не говорит. Он говорит: «Тода раба, адони ханибат».

Яков опустился на ту же лавку у двери, всё как в тот раз.

ЯКОВ:

— Ой, не цепляйся, отец!..

Соломон подошёл к незаконченному шитью и уселся, основательный и серьёзный. Взял иголку и, не смотря на криво торчащий сломанный палец, ловко стал вправлять в неё нитку.

СОЛОМОН:

— Я к тебе семь годов не цеплялся, сын. А твоя мама Мирра Самуиловна Брауде больше никогда к тебе цепляться не сможет… Зачем пришёл?

ЯКОВ:

— За деньгами… Я оставлял у тебя десять мешков…

СОЛОМОН:

— Да, помню, как же. А для чего они тебе?

ЯКОВ:

— Это не мои деньги, отец, это деньги моей партии…

Соломон воткнул в подушечку иглу. Сдерживать себя он больше не мог.

СОЛОМОН:

— Это не партии твоей грязной и смрадной, деньги, это деньги других людей. Весь Витебск гудит за налёт, и ты их не получишь, запомни! Ты убил за них простых человек, и Бог тебе не простит такое, гнев Его падёт и на меня, отца изверга и душегуба.

ЯКОВ:

— Ой, не надо мне, Соломон Израилевич!

Досадуя, что сказал это грубее чем хотел, Яков произнёс примирительно.

ЯКОВ:

— Бога нет и никогда не было!

Вот тут, Соломон поднялся во весь свой медвежий рост и со сжатыми кулаками пошёл на сына.

СОЛОМОН:

— Я проклинаю тебя, Убийца! Вон из моего дома! Иди к своей партии, скажи, что ты проклят своим отцом. Скажи, что он отказался дать денег негодяям для новых у́зверств! Никогда! Ты слышишь: Никогда — Вы — Не — Получите — Их! Я сижу, я шью, я порчу свои немолодые глаза, — Я работаю!!! Конечно, куда проще украсть, убив ближнего, — конечно! Вы — мошенники, не желающие трудиться, как делаю это я. Как делал это мой отец, как делал отец моего отца!!! У вас нет ни совести, ни веры!

Яков тоже вскочил и тоже закричал неожиданно тонким от напряжения голосом.

ЯКОВ:

— Отец, великий Бакунин сказал: «Покуда народные массы будут погружены в религиозные суеверия, они будут послушным орудием в руках всех земных деспотов»!

СОЛОМОН:

— Мудак твой Бакунин, так ему и передай! Небось, такой же прощелыга, как и ты, Яков. И кто он такой?! Пророк Моисей твой Бакунин?! Пророк Исайя твой Бакунин?! Жопа он с ушами. И — вон отсюда! Деньги про́клятые, я сжечь буду, чтоб даже пепла вам не вышло!

Яков со сжатыми губами опустил руку в карман шинели. Она оттопырилась вперёд.

ЯКОВ:

— Соломон Кац, я вынужден прибегнуть к крайним мерам…

СОЛОМОН:

— Что? Убить меня хочешь? Отца?! Ну, стреляй… Моя Мирра уже заждалась меня, Яша.

Лицо Якова стало кривиться, словно он вот-вот расплачется. Уголки губ его дрожали, но сейчас от гнева, обиды и бессилия.

Яков опустил глаза и тихо произнёс.

ЯКОВ:

— Отец, ты не знаешь их… Если я не привезу мешки, они убьют меня…

СОЛОМОН:

— Пустое! Настоящий мужик должен уметь стоять за себя. К тому же, ты имеешь оружие. Ступай от меня, Яков. И повтори своим бандитам мудрые слова твоего прадеда: «Слепой теряет посох только один раз». Выбирай, Яша, жить: или твою жизнь… или свою.

Соломон опять уселся и, не обращая внимание на стоящего перед ним сына, опять принялся за своё шитьё.

Яков молча повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

СОЛОМОН:

— Засранец. Добрые люди так не прощаются с родителем, Яша.

25. ИНТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА

… Обухом сзади по голове, сапог под рёбра.

Его били, верней его убивали. Это повторялось снова и снова.

Трое из нападавших возились у буфета. Они начали лихорадочно распахивать створки, бросать на пол ящики. Нашли несколько серебряных рублёвок, да шкатулочку с украшениями.

«Деньги ищут, — успел подумать Соломон, — А их там нет».

СОЛОМОН:

— Берите всё и уходите.

Четвёртый погромщик, покачивая топором, с перекошенным ртом пошёл на жертву.

ПОГРОМЩИК:

— Ты думаешь, Соломон, мне деньги твои надобны. Нету такого, нету!

Закрыв окровавленную голову руками, Соломон рванулся к чёрному крыльцу и, такое ему удалось.

26. НАТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. ДВОР ДОМА СОЛОМОНА КАЦА

Соломон смог выбежать на задний двор.

За ним, с животным воплем, выскочил из дома погромщик с топором.

ПОГРОМЩИК:

— Мне твоя жидовская душа нужная!

27. ИНТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. ДВОР ДОМА СОЛОМОНА КАЦА. САРАЙ

Соломон распахнул двери сарая и, схватив вилы, прижался к стене.

Вилы на удивление легко вошли в живот преследователя, едва тот переступил порог.

Соломон сглотнул накопившуюся во рту кровь.

Жертва упала на землю, поджав к животу ноги и мелко ими перебирая.

СОЛОМОН:

— Вот и я убил… человека…

Соломон переступил через умиравшего, ногой откинул в сторону топор.

28. НАТ. ВЕЧЕР. ТАРКОВИЧИ. САДЫ ЗА ДОМОМ СОЛОМОНА КАЦА

Шатаясь, он нашёл в себе сил перевалить огромное своё тело через изгородь. Спотыкаясь и падая, он картофельными грядами выбрался из Тарковичей и пошёл к белому под вечерним туманом лесу.

29. НАТ. УТРО. СМАРГОНЬ. ОКРАИНА У КОЛОДЦА

Федосья крутила ворот колодца, уже и первое ведро вытянула, а как второе поднимать стала, то стон услыхала.

Загрохотала цепь колодезная. Федосья выглянула из-за сруба и увидела: лежит на земли мужчина. Стонет.

Всколыхнулась вся, Федосья, да и прыснула по дороге оттуда.

30. НАТ. УТРО. СМАРГОНЬ. У ДОМА ВАСИЛИЯ

Подбежала Федосья к конюхову дому, отдышалася и в окошко — тук. Тук-тук.

Недолго и ждала-те, Василий на крыльцо вышел, грудь под рубахой поскрёб, на бабку уставился.

ВАСИЛИЙ:

— Чё те, молодка?

ФЕДЬКА:

— Помоги, Васюшко, мужика сташшить.

Конюх хохотнул похабно.

ВАСИЛИЙ:

— С тебя, что ли?

Да, сам-то в нужник, опроста́ться. Федосья возмущённо перекрестилась на дверь с окошечком сердечком.

ФЕДЬКА:

— Болтай! Дядька какой-то у колодца лежит. Кровишши на ем, — страсть! Лежит на земли, здоровенной да в годах, голова да бородишша кровью залиты, одежда порва́тая, но живой, потому как дышит часто. А, чо мне, бабе слабой делать, и понять не можу. Куды такую горищу поднять, — уму невозможно! А утро. Только-только петелы по деревне отпели. Я смотрю поле́во, — никого. Попра́во, — ни души. А он и стонет.

Конец ознакомительного фрагмента.