Воспоминания человеческого детёныша о Великой Битве кромешной

Виктор Авива Свинарев

Провинциальный литератор. Военные и послевоенные годы и были детством. Это тяжело, но зато правка на всю жизнь. Детсад, школа, армия, техникум, работа, работа, университет, работа. строитель, слесарь, тракторист. Сейчас группа риска. Все как у всех! Патриотизм, сила, оптимизм, несколько неоправданный.Зато больше улыбки и смеха, как лекарства от всего. От самой нашей жизни, и уж тем более, от смерти!

Одуванчик Вася

Я, — Одуван Одуванчиков.

Шлю всем вам свой весенний солнечный привет!

Наша рота стояла на отшибе, на фланге 89 пехотной дивизии. И если до нас немец достать не мог, все ж таки два оврага поперек поля, то на связи с полком сказалось все очень плохим образом. Тем более, что по радиостанциям вообще нельзя было вести разговор. Категорически. А что касается снабжения, то, как говорят сами немцы, — «полный «швах». Потому что, не только все три оврага были впереди нас, у немцев. Единственная дорога, если можно ее так назвать, шла по полю и немцы со своей артиллерией были там полные хозяева.

Что там машина, повозкой, самой глубокой ночью, невозможно было проехать. Раз-два и одни ошметки по всему полю летят, немцы-то заранее пристрелялись. Даже ночью могли молотить без передышки. И днем. Приходилось все снабжение по чужим ложбинам перекидывать. А там не развернешься, иногда такие буреломы, танком не прошибешь, И если с вооружением, боеприпасами было, по школьной оценке на три, то по еде и газетам и письмам — полный ноль. Вот так мы и оказались в окружении, хоть и на своей стороне.

И сегодня и вчера и завтра на ужин обед и завтрак только каша, с каким то черным маслом. Про него еще так один солдат говорил, что это масло ободное, для осей, которые у телег. Но ели и еще как!! Посылали группы людей за питанием, так они все равно норовят боезапас взять. Потому что знали, наступают дни очень серьезные, Готовились и мы и немцы, а если у тебя нет ни патронов, ни снарядов то дело — «гроссеншвах». Поэтому оружие, боепитание — это, прежде всего.

А то будешь со своей картошкой лететь и пятки салом смазывать, немцы вояки те, про Сталинград уже не помнят, и могут дать хорошего жару. Так что лучше пшенки про запас наесться, это вернее будет. Открывался и «второй фронт», так тут называлась те действия, когда уволокут хуторскую козу, или мешок картошки или раскурочат с концами разбитую снарядом машину с комбижиром. Но такое счастье выпадало редко. Да и командир подразделения посматривал косо. «Объяснительную записку по поводу самовольного захвата продовольствия, писать ему.

Всего однажды наши разведчики заявили о себе и доставили взятую с боем немецкую телегу, набитую мешками с какой-то желтой крупой. Трофеям, радовались все, а в спешке забыли спросить у пленного, не то что как варить, а как и звать ее.

Была эта крупа желтой, пахла кукурузой или еще чем, но варить ее было долго, она становится совсем тугая, и на вкус — резина резиной, только желтая. Но зато наши командиры узнали, что против нас воют венгры и мадьяры, то мука оказалось кукурузной, для мамалыги. Ешь такую кашу, точнее, подошву, а сам о другой, нормальной еде думаешь, точнее, мечтаешь.

А тут еще и термоса, в которых носили от своих борщ и кашу стали все чаще приходить полупустые. Это на той стороне, где стояли румыны и венгры появился снайпер. Пришлось всем нам ходить потише, пониже и с оглядкой. Автоматом снайпера не возьмешь, а из пушки, куда стрелять неизвестно. Но жили и приспосабливались. Сам командир наш, где ползком, где на четвереньках, а где, как зеленая ящерица, быстро и на пузе в штаб пробивался. Что ж — война есть война, жить захочешь и не так согнешься и поползешь, не хуже ужа под вилами.

И тут в штабе, куда пригласили всех командиров для ознакомления с боевой обстановкой и дальнейшими нашими планами, узнали про нашу беду. И главный командир сказал, что он самолеты с питанием посылать не будет, а просто даст одного человека, который ему лично знаком и вот он пусть там со всеми бедами нашими и разберется.

— Я тебя уверяю, — говорит высокий командир, — как боевой офицер; он вам там наладит питание, ведь своего повара вам даю, ты это понимать должен.

Наш командир согласился, хотя и не уверен был, что все будет, так как ему сказал командир.

Тем более, что большую часть личного состава этот генерал забирал на свое главное стратегическое направление. Наступит ночь, подъедут поближе, по самой глубине далекого оврага трактора и тягачи, артиллеристы, сами, на себе, выкатят орудия и уедут от нас, оставят одну батарею, и снова мы будем, как в окружении, под снайперами, свои дни коротать.

Зато возвращались мы с пожилым, лет так на двадцать — тридцать, военным, который тащил с собой чемодан. Такой кожаный, типа немецкого. Тяжелый. Всем было интересно, что же в нем такого. Раз человек был у самого генерала поваром, значит было чего, что можно положить в чемодан. А когда я предложил понести чемодан, он мне его не дал. Только сам.

А тут командир увидел, что я рядом с ним ползу и тут же произвел меня в помощника повара. Потому, что наш повар и его помощник слезно просили отпустить их в пехоту. Уж такие они были повара. Всю жизнь будут вспоминать и никому не рассказывать, как их разведчики заставили съесть по полному котелку каши, который они сварили. Попробуй только не выполнить приказание командира-разведчика. По нынешнему времени они стали нормальными поварами, это когда есть все хотят, да нечего. Но теперь побаивались.

Конец ознакомительного фрагмента.