Воспоминания человеческого детёныша о Великой Битве кромешной

Виктор Авива Свинарев

Провинциальный литератор. Военные и послевоенные годы и были детством. Это тяжело, но зато правка на всю жизнь. Детсад, школа, армия, техникум, работа, работа, университет, работа. строитель, слесарь, тракторист. Сейчас группа риска. Все как у всех! Патриотизм, сила, оптимизм, несколько неоправданный.Зато больше улыбки и смеха, как лекарства от всего. От самой нашей жизни, и уж тем более, от смерти!

Прохоровское поле

И теперь наша общая задача следующая: повернуть ход истории в нашу пользу. И ты, как участник, и как русский человек, должен быть достоин памяти своих предков.

Чтобы никогда больше не повторялось, когда против вражеских танков противостоят и побеждают воины с противотанковым ружьем, когда женщины выполняют работы, которые не под силу и самим мужчинам. Чтобы наше оружие было самым сильным, наши солдаты лучше всех, как было всегда при Суворове, и при Александре Невском.

И еще хочется сделать последнее авторское замечание. Все вы в своей жизни, так же как и наши предки, не раз и встречали и не раз еще встретите, такое хорошую и вкусную вещь, как гречневая каша. Самая любимая из всех каш для мальчика, который здесь автор. И поэтому недаром ей и посвящен один из рассказов этой книжки. Даже и не верится, что могли быть времена, когда мечталось об обыкновенной простой каше. Но когда неделю другую питаешься жмыхом и прелой картошкой, мечты выглядят совсем иначе.

Теперь, когда родина доверит вам оружие, или большое строительство, выход в космос или спасение человеческого сердца, эта каша, как добрая тетушка, вновь и не один раз напитает и радует хорошего человека.

Ведь эта гречневая каша не просто символ сытой и здоровой еды. Каша, как и Родина, как и наша Белгородская область, как и Курская дуга — все это составные части произошедшей здесь Курской битвы, которая является:

МАТУШКОЙ НАШЕЙ ПОБЕДЫ

И многое стоит за этими словами. Вот только я все чаще вспоминаю одно детское дело. История про то, как хоронили моего дружка.

Смерти было так много вокруг, и такие жуткие, что неизвестно по какому закону, вдруг превращались в самые разные приключения. Будто сам тогдашний Бог войны принимал в этом свое гадское свирепое участие. Ведь ему нужно, чтобы много было войны, много смертей и не просто так, но и еще такое, тоже было.

Мой друг, сам, втихаря, за сараем, пытался сам разрядить итальянскую, такую блестящую мину, и на все про все — молотком и зубилом. Хоронили его в снарядном немецком ящике. Ящик был крепкий. Весь окованный железом, как и подошва немецкого сапога, но чуть не такой, как надо. Дедушка почти сам отдал его на наши похороны. Пока везли на тележке — ничего. В могилу мы сами этот страшный военный гроб поставили-всунули, нами еще дедушка командовал. Стали закрывать, а крышка не закрывается.

Ноги засунут, голова, перевязанная сухим кровавым полотенцем, вылезает наружу. Голову еще раз спрячут, ноги в летних валенках торчат в разные стороны. Тут три маленьких девчонки, что увязались с нами, испугались.

А мы, его друзья, вдруг стали лыбиться и смеяться, как дурачки. А мать увидела, что ее сыночек, такой всегда непослушный и супротивный вдруг выскакивает в третий, и самый смешной раз, своей прямой головой, из-под крышки снарядного немецкого ящика, — то она просто упала на землю, откуда ничего не было видно.

Тогда дедушка нареченного внука пожалел, положил его набок. Ноги в руки подтянул. Еще можно было так сделать. Взял себе на память дырявые валенки. И вышло как на картиночке, мальчишка на всех обиделся и тихо заснул себе в уголочке. На боку. Правда, интересно?!

Да, так оно и было. Зато крышка теперь закрылась навсегда. Я стоял и ждал, мне уже ничего не хотелось, как и всем. Только бы уйти отсюда. Слезы настоящие пришли после. Хорошие люди живут дурачками не всю свою жизнь.

И если ты, читатель, споткнулся немного на этом месте, или даже улыбнулся чуть, то тогда давай вместе попросим прощения у моего такого маленького друга, которой навсегда уснул сам себе, под немецкой доской.

Ящик, и в самом деле, был не такой уж и большой. А другого было не найти во всей, только что вновь расколошмаченой, Курской области, во всей порушенной Отечественной Войной стране.

Друг, прости меня, что я тогда тоже чуть смеялся, прости за то, что я так и забыл, как тебя звали. Но ты напомнишь мне о себе! Что в свой черед, и моя смерть припожалует ко мне, и не просто так.

А от того, что вспыхнет и станет гореть надо мной тот хворостяной сарай с соломенной крышей, каких много погорело в войну в нашей области.

* * *

Но теперь всю жизнь я знаю и буду помнить и знать, что я несу с собой крылышко бабочки. Я знаю — тебе это понравится!

А, значит, успокоит нас всех, которые узнали про тебя и твою маленькую жизнь и твое тело, похороненное на безымянном русском поле. В мелком окопе, в немецком ящике.

Пусть все знают, как могут реветь три маленькие наши девочки зараз! Не считая взрослых.

И у них, таких длинных соплей вообще никогда не бывает

* * *