Министерство Глупости

Вик Веймар, 2022

«Министерство Глупости» – дебютный роман писателя-мага Вика Веймара. Государство Банум, в котором живет главная героиня – журналистка по имени Аннет – развязало войну с соседом – Каннавой. В разгар боевых действий Аннет, охваченная ужасом, хватается за таблетку – экспериментальное лекарство от панических атак, выписанное ее психотерапевтом. Аннет успокаивается, засыпает, а просыпается уже в новом мире, которым правит Министерство Глупости. Аннет задается целью выяснить все подробности Великого Перехода и вывести на чистую воду всех Министров, разоблачить государственную пропаганду и спасти своих родных и близких, вернувшись в прошлое. Удастся ли ей осуществить задуманное, оставшись все тем же человеком? Содержит нецензурную брань.

Глава 1. Новомирье

«Ты берёшь в долг у своего здоровья и отдавать этот долг будешь тоже здоровьем» — Аннет взяла в руки смятую пачку сигарет, достала папироску и без особого энтузиазма затянулась. «Зашибись! Выбрала себе сиги со вкусом «помои из прачечной»! Кто и как поставил людей с больной, воспалённой фантазией у руля большой и некогда великой страны?» — сокрушалась про себя девушка, давясь едким, вонючим дымом. С тех пор, как к власти пришло Министерство Глупости, её попытки разобраться с вопросами «кто мы и откуда пришли?», «почему жизнь так несправедлива?» и «почему все люди — скоты по своей природе» не выдерживали уже никакой критики. Аннет держалась за сигареты — привычку из старой жизни как за спасительный якорь. Курение не доставляло ей никакого удовольствия, принося одни сплошные неудобства и разочарования, но возможность видеть хоть что-то хорошо знакомое (пусть и сильно проигрывающее в качестве некогда любимым ею «Vogue») помогала худо-бедно держаться ей на плаву. Возможно, именно благодаря этой дряни она ещё до сих пор жива и даже, кажется, сумела сохранить рассудок. Кукуха, конечно, того и глядишь так и норовит упорхнуть, но пока всё же хоть как-то, на соплях, зыбко держится на месте.

Раньше, до революции, вывозить всю эту херню под названием жизнь, состоящую из другой херни под названием люди и самой загадочной и страшной херни под названием Я, Аннет помогала психотерапия и антидепрессанты. Раньше она любила свои «колеса»: они ведь действительно работали, хоть и не без побочки, а теперь она их проклинала: ведь это именно они привели её сюда, в новую реальность, сделали вассалкой Министерства.

День Икс, день Великого Перехода, день начала и окончания революции она не помнила. Из старого мира она попала сразу в новый. Теперь ей хотелось во что бы то ни стало восстановить картину событий того дня и понять, что же всё-таки произошло, хотя правда, опасалась Аннет, может окончательно её доконать.

Бесконечный поток новостей, война — с каждым днем жить ей становилось всё страшнее и страшнее. Быть врагом, тем, кого против его воли записали в армию агрессора, было ужасно. Аннет казалось, что сидеть во всё ещё сытом и относительно безопасном Аруме даже мучительнее, чем дрожать от страха в одном из бомбоубежищ Каннавы. Всю эту войну затеяла не она, она ни в чём не была виновата, она, правда, пыталась помочь людям по ту сторону границы, но что, скажите, пожалуйста, она могла сделать? Вернуть миру мир было не в её силах, хотя она бы очень этого хотела. Когда угнетённая сторона нанесла ответный удар, Аннет всерьёз подумала, что настал конец света. У неё началась паническая атака: земля ушла из-под ног, картинка перед глазами размазалась. Аннет казалось, что она — космонавт, оказавшийся в условиях невесомости, у которого случилась гипотермия и диарея одновременно и которого кто-то вдобавок знатно долбанул кувалдой по голове. Аннет с удовольствием стала бы космическим мусором, растворилась бы во времени и пространстве, дефрагментировалась бы, перестала бы быть, согласившись оказаться поглощённой большой черной дырой. Но ничего этого не произошло. Напряжение всё скакало, а транзисторы так и не выбило. Проблески сознания возвращались к девушке. В какой-то момент она очень четко увидела свет в конце тоннеля, поняла, где искать спасения. Она достала из тумбочки маленькую желтую баночку с надписью «SOS» и одним ловким движением закинула в глотку несколько таблеток. Она точно помнила, что за раз ни в коем случае нельзя употреблять больше двух, но здравый смысл был ей уже не подконтролен. Когда в жизни происходит ядерный пиздец, двумя таблетками точно не обойтись.

Транквилизаторы — экспериментальный препарат нового поколения — накануне выписала ей её терапевтка. Аннет не хотела становиться наркоманкой и подсаживаться на дозу, не хотела побочек, привыкания и синдрома отмены, поэтому с осторожностью отнеслась к «заманчивому предложению». Но один бутылёк — «то, что тебя точно не убьёт, но однозначно сделает тебя сильнее», как говорила врач — Аннет с собой на всякий случай прихватила. Терапевтка, конечно, у неё была крутая: столько регалий, премий, грантов! Вот и передовые технологии по блату к ней первой спустили. «Только микродозы, только по показаниям, только тем, кому они максимально могут подойти» — сейчас Аннет вспоминала её слова, произнесённые твёрдым и уверенным голосом в самой позитивной и доброжелательной манере, и готова была удушить эту суку голыми руками.

Название лекарства разглашать не позволялось, поэтому позже, оказавшись дома, Аннет самолично взяла стикер и аккуратно вывела жирным чёрным маркером содидную и всё объясняющую надпись «SOS». Наклейка плотно облепила маленькую узкую баночку из полупрозрачного пластика оранжевого цвета. «Какой идиот и когда решил, что оранжевый помогает бороться с депрессией?» — подумала девушка, убирая банку с глаз долой. Из-за этого вездесущего оранжевого, тихой сапой вечно пробирающегося в терапию, она даже успела возненавидеть ни в чём не повинные апельсины. Хотя, впрочем, очень скоро она решила, что это только к лучшему: с такой расшатанной нервной системой, как у неё, лучше заранее исключить из рациона любые аллергены, пока те не успели исключить из неё остатки здоровья.

«SOS» сработал на ура: он действительно помог. Аннет и вправду смогла проснуться от того ночного кошмара, в который превратилась её жизнь, вот только никто не предупредил её, что проснется она в ещё более жутком кошмаре. Девушка пока ещё совершенно не понимала, как ей жить дальше под руководством Министерства Глупости: кто вообще все эти люди — Министры и откуда они взялись? Кому верить? С кем общаться? Есть ли шанс избежать наказания за неподчинение законам? Но пару вещей, пару кое-каких вещей, она, Аннет всё же знала: первое — что она больше никогда ни за что не притронется ни к каким таблеткам, второе — что несмотря на то, что всё происходящее ей категорически не нравится, она всё же способна это выносить, и третье — что первым делом ей обязательно нужно понять, что же тогда на самом деле произошло в день Перехода. Ей нужно непременно узнать эту правду, которую от неё скрывают. Восстановить ход событий, реконструировать ту часть истории, из которой она выпала против своей воли. Что происходило в тот момент, когда она спала? Сколько вообще длилось всё это забытьё, этот миг между тем, как начал действовать «SOS» и тем, как она стала вассалом?

Аннет взглянула в зеркало: вид у неё был помятый. А каким ещё он, спрашивается, мог быть? Спать Аннет не могла. Она часами ворочалась на кровати, не смыкая глаз в попытках уснуть, но провалиться в объятья Морфея ей удавалось лишь на считанные минуты. «О какой, сука, свободе вы всем там вещаете? — мысленно обратилась она у себя в голове к представителям Министерства. — Ходить на работу запрещено. Будильники запрещены! Всё, мол, для вас, дорогие вассалы — мы отучим вас самих себя насиловать. А я, может, хочу ходить на работу, хочу вставать по будильнику? Да, ходить на нелюбимую работу, да, нехотя вставать по будильнику… но что с того? Я так привыкла, я так научилась. Я знала, как с этим справляться. А с вашим Безвременьем и Безденежьем мне что прикажете делать?» — внутри себя Аннет негодовала. Впрочем, сил ни на какие протесты у неё не оставалось. Ей надо окрепнуть, встать на ноги, наладить хоть как-то режим и после этого выяснить, кто ещё вместе с ней выдержал Переход. Где теперь её муж, где её друзья, где мама? «Чёрт, мама! Мама! Она-то наверняка всего этого не перенесла! — при мысли о родительнице у Аннет кольнуло в животе. Она скрючилась от боли. — Ладно, ладно. Сначала режим, потом визит в информационный центр и архивы. А кто там? Кто — в инфоцентре и архиве? Люди Министерства? Или такие же, как она, вассалы, совершившие переход? Ей придется как-то с ними взаимодействовать! Режим, режим! Сначала и прежде всего режим!».

Из потока тревожных мыслей Аннет вырвал звонок в дверь. «Миндоставка!» — послышался бодрый голос. На пороге стоял молодой человек в красной униформе. «Здравствуйте, Аннет! В дни великой адаптации министерство особенно поддерживает своих вассалов! Для вас — свежайшие устрицы, суп из мидий, запечённый авокадо с камчатским крабом под сырной шапочкой, ведерко красной икры и бутылка шаманского!» — курьер с милой улыбкой протянул ей большой пакет из крафтовой бумаги, который, надо отдать ему должное, выглядел довольно стильно. Парнишка казался довольным и приветливым, да и вообще выглядел он так, как обычный доставщик в дореволюционные времена. Аннет хотелось спросить у него, кто он и как он здесь оказался, но она не решилась. Необходимость коммуникации вызывала у неё стресс. Она молча взяла пакет и, окинув курьера недоверчивым взглядом исподлобья, бросила ему краткое «спасибо!», а затем закрыла дверь.

Усевшись за обеденный стол, Аннет стала выкладывать на него лотки с едой. Порции были большие и выглядели довольно аппетитно, к качеству упаковки тоже сложно было придраться. Все эти изыски были хорошо знакомы Аннет. Она без труда узнала в них еду из любимого «Пафоса». В этот ресторанчик в одном из уютных переулков Арума она любила захаживать в компании представителей прогрессивной интеллигенции. Интересно, где сейчас вся эта интеллигенция?

Первым Аннет распаковала авокадо с крабом. Ты посмотри-ка! Это ж оно! Ну точно, ее любимое блюдо из «Пафоса» — ни дать ни взять. И как этим гадам из Министерства это удалось? Неужели «Пафос» в полном составе совершил Переход? Вкус блюда тоже был сохранен: оно буквально таяло во рту. Аннет ела его, но ни удовольствия, ни насыщения не чувствовала. «Что за хрень! — кипела внутри себя Аннет. — Это же вкусно, ну объективно — вкусно, прям как я люблю. А меня не вставляет! Всё из-за этих сволочей! Даже кусок в горло не лезет!». Аннет отложила вилку. Только сейчас она обнаружила открытку внутри пакета. Она достала её и прочитала текст: «Дорогая Аннет! Министерство Глупости делает всё, чтобы период вашей адаптации прошел максимально комфортно и безболезненно для вас. Мы приготовили для вас вашу любимую еду: собрали все те блюда, которые, по нашим данным, доставляли вам особенное удовольствие и мотивировали вас тратить драгоценное время своей жизни на зарабатывание денег, которые можно было бы потратить на подобную еду. Что ж, теперь у вас нет необходимости работать. В течение всего периода адаптации Министерство будет предоставлять вам вашу любимую еду — до тех пор, пока вы не начнёте трудиться — на радость себе и другим вассалам. Кроме того, ваше текущие жилищные условия будут сохранены, об этом также можете не беспокоится. Отдыхайте и восстанавливайте силы! Когда будете готовы, обращайтесь в инфоцентр для получения ответов на все интересующие вас вопросы. Приятного аппетита и хорошего отдыха! С заботой о вас, ваше Министерство Глупости».

«Нельзя работать, а трудиться — нужно. Что за игра слов?! Что за демагогия?! Они там точно все с ума посходили! И какой же труд, интересно, они мне предложат — «на радость себе и другим вассалам»? Они что, коммунизм что ли строить задумали? Мы же всё это уже проходили! Так не работает! Зачем всё это? Верните всё, как было! Давайте просто отмотаем события на пару лет назад и попробуем жить так, как будто ничего не было… Эх, и что я как дура всё время жду какого-то светлого будущего, а оно всё никак не настает? Я же работаю, расту профессионально, налаживаю социальные связи, строю семью, обустраиваю быт, слежу за новостями, постоянно расширяю собственный кругозор, выстраиваю свою гражданскую позицию, я даже спортом в последнее время занималась. Ну что, блядь, я делаю не так? Чего ещё этот мир хочет от рядового индивида?». Записка Министерства расстроила Аннет и окончательно отбила аппетит. Апатия девушки сменилась злостью и раздражением. Неожиданно она почувствовала прилив сил. «Ну всё, хватит это терпеть! Сейчас же пойду в инфоцентр и всё узнаю! Они не заморочат мне голову!» — сказала себе Аннет и решительно шагнула за порог. Можно сказать, это был первый раз, когда она вышла на улицу после революции. До этого девушка только пару раз выбегала до палатки с сигаретами, которая стояла во дворе.

Удивительно, но всё выглядело так, как будто революции не было вовсе. В центре Арума и раньше всё время шла какая-то стройка, благоустройство по программе модернизации останавливалось лишь на несколько летних месяцев, а потом, к осени, неизменно возобновлялось. Вот и сейчас рабочие снимали старые вывески на фасадах и устанавливали новые, а в витринах магазинов сновали какие-то люди в ярких костюмах, которые, очевидно, занимались декором и оформлением. Прохожие выглядели довольно буднично, за исключением того факта, что большинство из них казались чересчур довольными и расслабленными. «Это что, постановка? Массовка? Куда делись все нормальные люди? Они, наверное, как и я, до сих пор в шоке и пока не рискуют выходить из дома. Ладно, я со всем разберусь. Я справлюсь. Вдох-выдох. Едем дальше!».

Довольно скоро Аннет дошла до здания инфоцентра. Оно напоминал собой гибрид музея современного искусства и библиотеки. Даже офис «Гугла», откровенно говоря, ему проигрывал. «Когда они успели всё это отгрохать? И за чей счёт, интересно? Прошло же всего пару дней… Может, это галлюцинация? Или просто голограмма, которая обрела повышенную плотность? Как, как они это сделали? Или они соврали о времени Перехода? Может, он занял, не один день, как они утверждают, а, к примеру, полгода? Хотя нет… За полгода я бы изменилась. А у меня тот же маникюр и та же стрижка… Сколько же времени прошло? Или они сделали что-то с моими воспоминаниями? Кто-то же говорил мне об редактировании памяти… Неужели это правда? Ладно, сейчас я всё узнаю. Врага нужно знать в лицо. Пусть расскажут мне официальную повестку, пусть изложат мне постулаты своей пропаганды, а дальше я уж буду думать, как их разоблачить!».

— Здравствуйте! Приветствуем вас в инфоцентре Министерства Глупости! Здесь вы можете получить ответы на все интересующие вас вопросы! — приторно-слащавым рекламным голосом произнесла сотрудница ресепшена.

— Здравствуйте! Меня зовут Анна Гульд. — Аннет всегда коробило, когда она представлялась официальным, паспортным именем. Обращение «Аннет» прочно прилипло к ней ещё в школе с подачи обожавшей её учительницы французского. «Аннет» уже давно стало её творческим псевдонимом, скорее уже не вторым, а первым её именем. «Анну» она больше не использовала. Все знали Аннет как Аннет. Одна только мама имела право любовно называть её Аня. В этом мамином «Аня» скрывалось столько всего: порой в нём отчётливо слышались любовь и нежность, чаще — намёки и призывы к совести, временами — претензия или немой упрёк. — Я у вас первый раз. И у меня куча вопросов! — Аннет старалась говорить как можно спокойней, но в интонации её голоса всё же явственно проступало недовольство.

— Вам не обязательно называть своё имя. Мы и так всё про вас знаем. Годон у нас всего третий день на должности идентификатора и невероятно успешно справляется со своими обязанностями. Он сейчас займется вами!

— Что? Идентификатор? Годон? Это робот так что ли называется? У вас тут какие-то новые технологии?

— Да, новые технологии, инновационные даже, я бы сказала. Годон — это не робот, это живой человек. В прежней жизни он был ясновидящим, работал энерготерапевтом. Он многое мог увидеть, почувствовать, считать… Давал довольно точные прогнозы и предсказания. Но вот точно назвать фамилию и имя человека… детально просканировать весь профайл — такие способности открылись у него только после Перехода.

— Годон! Что за имя такое? Иностранец что ли? Или старовер какой?

— Нет, что вы! Он наш, банумский. Просто решил сменить имя после Перехода, счёл, что это будет символично.

— Понятно! — быстро бросила Аннет, стараясь поскорее отделаться от разговорчивой секретарши. Разговор по делу ещё не начался, а девушка уже начинала закипать. Её раздражали и эти люди, и вся ситуация в целом. Ей хотелось уйти прочь, спрятаться куда-нибудь подальше от всего этого безумия. Но прятаться было некуда. Она выдохнула и попыталась собраться. Напомнила самой себе, зачем сюда пришла.

К стойке тем временем приблизился красивый статный мужчина, похожий на Криса Эванса. «Погодите-ка, да это же он! Это же Крис Эванс! — пронзила Аннет мысль. — Живой Крис Эванс у меня перед глазами! Да такого же не может быть! Эти твари точно что-то подсыпали мне в еду! Хорошо, что я совсем немного съела. — Какого чёрта тут вообще происходит?!».

— Здравствуйте, Аннет! Я — Годон. Прощу прощения, что вас смутил. Это у нас такое нововведение от Министерства. Знаете ли, после Перехода у ясновидящих обострились все способности, в том числе и способности к гипнозу. И вот, чтобы облегчить адаптацию новых вассалов, было придумано представать перед ними в образе любимых актёров. Знаю, вашу первую реакцию вряд ли можно назвать восторженной, она больше пропитана страхом и отторжением, но ведь это пока ничего не значит. Бывает же так, что сначала не зашло, а потом ка-а-а-ак зашло? — подмигнув Аннет, поинтересовался Годон. Аннет, услышав так часто произносимую ею фразу, ещё больше нахмурилась и смерила нахала скептическим взглядом. — Нам требуется больше данных для анализа, подводить итоги об эффективности подобного шага ещё рано. Спустя какое-то время мы сможем это сделать, — продолжил мужчина.

— Я бы предпочла, чтобы вы ни кем не притворялись и не использовали в отношении меня гипноз без моего согласия. Это вообще незаконно!

— Как скажете! — с готовностью отреагировал Годон, даже не дав Аннет толком закончить фразу. Он несколько раз элегантно обернулся вокруг своей оси и предстал перед девушкой уже в облике обычного задрота, как выразилась бы Аннет. Настоящий Годон напоминал какого-то славянского гусляра: черты лица были блёклыми и максимально невыразительными, русые волосы длиной до плеч были зачёсаны на прямой пробор. «Тьфу ты! Неприятный какой! Уж лучше бы Эвансом оставался!» — подумала Аннет. Годон тут же вновь совершил пару виртуозных вращений и снова превратился в копию голливудского актера.

— Как вы смеете! Прекратите читать мои мысли! Я вам это запрещаю!

— Вы, конечно, можете, сколько угодно мне это запрещать, но это ничего не изменит, — парировал Годон. — Дело в том, что ясновидение, равно как и гипноз — это моя особенность, мой дар, мой талант, если хотите. Вы не можете это отменить и вообще хоть как-то на это повлиять. Более того, я и сам, даже если захочу, не могу этого сделать. В новых реалиях отказ от своего таланта равен смерти. Нам нужно перестать взаимодействовать, чтобы я перестал читать ваши мысли. Но не спешите уходить. Я не причиню вам никакого вреда, не нарушу вашу конфиденциальность, не выдам ваши секреты. Это против правил. Нарушение профессиональной этики нанесет огромный урон в первую очередь мне самому, поэтому я на такое не пойду. Прошу вас, расслабьтесь и сосредоточьтесь лучше на том, зачем вы сюда пришли.

— Ну, вот это наглость! Вы нарушаете мои границы! Это преступление! Срочно дайте мне другого специалиста или я ухожу!

— Аннет, сожалею, но в этом уже нет никакого смысла. Вы полностью идентифицированы, ваши данные уже загружены в систему.

— Как? Когда вы успели это сделать? Мы тут с вами пять минут всего общаемся. Вы же даже не подходили к компьютеру!

— Аннет, для идентификации мне хватает и нескольких секунд. И компьютер для передачи информации больше не нужен. Точнее, нужен, но не тот компьютер, к которому вы привыкли. Это другой компьютер, можно так выразиться. Новый… А всё новое, как вы помните, — это хорошо забытое старое. Короче говоря, компьютер новой формации — это просто наш мозг. Мы научились строить нейронные связи между мозгами людей. Грубо говоря, информация передается теперь силой мысли. Вы тоже, если захотите, сможете освоить эти технологии.

Аннет не нашлась, что ответить. У неё складывалось чувство, что она стала героиней какого-то дешёвого фантастического романа бездарного автора. Заметив её растерянность, Годон сделал приглашающий жест рукой: «Пожалуйста, проходите в переговорную. Там с вами будет работать специалист службы поддержки, который уже непосредственно ответит на ваши вопросы. Он не будет читать ваши мысли, не волнуйтесь!».

Аннет колебалась. Она никому здесь не доверяла, ни с кем не хотела здесь говорить, но понимала, что без этой неприятной процедуры всё же не обойтись. Она направилась с указанный кабинет. Там её уже ждала приятного вида женщина, по виду её ровесница.

— Присаживайтесь! Располагайтесь! Рада вас приветствовать, Аннет! Меня зовут Алекса, я готова ответить на все ваши вопросы.

— Хм, Алекса! Как символично! — саркастически заметила Аннет.

— Просто совпадение! — развела руками Алекса. Хотя ничего «просто» в этой жизни не бывает, впрочем, как и совпадений, но это уже тема отдельного разговора. Не берите в голову! Я вас слушаю!

— А вы разве мысли читать не умеете, как Годон? Может, мне не стоит даже напрягаться и рот почем зря открывать?

— Ну, как бы вам сказать… Это не моя специализация. При желании я, конечно, могу, но мне это не нужно. При желании вообще-то может любой. Но не сканером работать, как Годон — для этого нужен этот конкретный дар, а просто получать нужную тебе информацию из нематериальных источников. В работе с вами я бы тоже теоретически могла воспользоваться этим методом, но это того не стоит: слишком энергозатратно и по итогу неэффективно. У меня будет перерасход ресурсов, в то время как вы не используете свой потенциал. Получится явный дисбаланс, нам этого не нужно.

— Я не использую свой потенциал? Что вы имеете в виду?

— У вас есть внутренний запрос и его нужно выразить — в данном случае, сделать внешним. Это самый элементарный и грубый пример материализации — вербализация. Механизм древний и многими людьми прекрасно освоенный, но он всё ещё не теряет своей актуальности — даже наоборот, в новых условиях он только раскрывает свой скрытый потенциал.

— А какой скрытый потенциал у вербализации? — Аннет подловила себя на том, что, несмотря на недоверие к системе, довольно быстро въехала в её терминологию. Шарить в теме оказалось приятно. Журналистские навыки из прошлой жизни, кажется, смогут пригодиться ей и в этой.

— В новых реалиях это один из инструментов. Озвучивая и формулируя свои мысли, люди учатся не врать себе. Сейчас к процессу звукоизвлечения гораздо больше, чем раньше, подключена физиология. Почувствовать, заметить и отследить свою ложь стало проще. В скором времени мы ожидаем появление нового языка — метафоморфного. Его ближайший аналог — китайский, где каждый иероглиф — это не просто слово, но понятие, образ, символ, да притом вариативный. Метафоморфный язык — емкий и объемный, красочный и образный, но в то же время лаконичный. Развитие метафоморфного языка может привести к тому, что речь превратится в музыку — возможно, сначала это будут песни со словами, потом просто мелодии. Если человечество справится с этим вызовом, то каждая фраза и каждый диалог превратятся в законченное произведение искусства. И общение будет походить на бесконечный процесс извлечения матрёшки из матрёшки. Мы планируем переводить речь и в формат пиксельных рисунков, а получившиеся картины использовать в быту.

— Каким образом?

— Мы пока разрабатываем эту технологию. Поймите, Аннет, всё сказанное мной — пока лишь прогнозы и предположения, не стоит сейчас на этом зацикливаться. Что вам нужно знать — так это то, что вам не стоит удивляться, если вам захочется изъясняться новым для себя образом, использовать новые слова, значение которых вам самой пока еще до конца непонятно. Дело в том, что с Переходом темп жизни сильно ускорился, многие процессы сейчас происходят намного быстрее, чем раньше. Материализация мыслей уже работает вовсю. Поэтому и появляются новые слова и понятия — одновременно в пространстве и в головах у людей. Им потребуется какое-то время, чтобы устояться в речи и войти в обиход. В общем, это не страшно. Вам наверняка знакомо чувство, когда знаешь и используешь какое-то слово, к примеру, на английском, а объяснить его по-банумски не можешь, бывает сложно по-банумски сформулировать его значение.

— Да… — задумчиво протянула Аннет. В начале разговора у неё было столько идей и вопросов, а сейчас нить диалога постепенно ускользала от неё. Девушка потерялась в информации, которую обрушила на неё Алекса. Гульд потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями. — Хорошо, давайте плясать от печки… Начнем сначала и пойдем по порядку. Буду задавать вопросы в порядке их важности. Итак: что стало с Каннавой? Война, выходит, закончилась? Кто победил?

— С Каннавой всё хорошо. Война закончилась. Но в ней нет победителей и проигравших. Грубо-условно победителями можно назвать всех тех, кто совершил Переход. В Каннаве таких достаточно. Мы с ними сотрудничаем и вполне плодотворно. Что касается проигравших (но это условное обозначение, прошу, не придирайтесь к словам!) — то это те, кто пока ещё не с нами, кто попросту не выдержал интенсивности высокочастотных вибраций. Но они к нам присоединяться рано или поздно, в свое время, когда будут готовы.

— Они умерли?

— Ну, как бы вам сказать. Мы предпочитаем говорить — отделились. В пространстве сохранились их энергоинформационные копии. По сути, весь старый мир до сих пор ещё существует в виде остаточного файла. Это как бы другое измерение. Люди там продолжают свою привычную жизнь и даже не догадываются о нашем существовании, о существовании нового мира. А мы знаем об их существовании и даже можем за ним наблюдать, но вмешиваться и влиять на них напрямую — не можем. Как-то так, — Аннет показалось, что Алекса стала произносить слова снисходительным тоном, как будто разговаривая с каким-то несмышлёнышем. Гульд это не понравилось.

— Что стало с людьми, которых я знала? С мамой, с Марком, с моими друзьями?

— Чтобы это узнать, вам нужно сходить в архив. Я могу обрисовать вам лишь общие перспективы. Ваши знакомые либо совершили Переход, либо остались жить (если это, конечно, вообще можно назвать жизнью) в старом мире, либо умерли.

— Умерли? Вы же говорили, есть только те, кто, как вы выразились, отделились…

— Это разные вещи. Есть те, кто действительно умер во всех смыслах в том старом физическом материальном мире. Кто не смог пережить Перехода, самого факта того, что настало время перемен. От аутоимунного заболевания, от сердечного приступа, панической атаки, от того, что оторвался тромб… — тут Алекса многозначительно посмотрела на Аннет, а потом продолжила: от несчастного случая, в конце концов.

— Так, а что с теми, кто должен присоединиться? Из старого мира можно перейти в новый, получается?

— Да, но только уже по старинке — через физическую смерть. Те, кто упустил новые возможности, вынуждены пользоваться старыми.

— Интересно, и как же они сюда, к нам, тогда попадут?

— Аннет, вы же — интеллектуалка. Я уверена, вы догадываетесь — как. Так же, как и раньше люди вновь возвращались с игру под названием жизнь.

— Перерождение? — нахмурив брови, язвительно спросила Аннет.

— Именно! Почему вас так это коробит?

— Это же шизотерические бредни! Человек умирает вместе со своим физическим телом.

— Аннет, у вас на глазах произошло массовое, коллективное перерождение даже без физической смерти, а вы все ещё не верите!

— Это больше похоже на массовый психоз или массовую галлюцинацию!

— Можно и так сказать! Суть от этого не меняется. Массовый психоз и массовые галлюцинации тоже имеют свои предпосылки, они не возникают из ниоткуда. И, между прочим, эти явления тоже вполне наглядно демонстрируют, что мысль материальна.

— Ладно, допустим. Значит, те, кто умер, не выдержав Перехода, переродятся в новом мире? А те, кто остался в старом мире, который сейчас существует только в виде какого-то остаточно файла, сначала доживут свою жизнь там, а потом умрут и тоже переродятся уже здесь, у нас? Правильно я вас понимаю?

— Аннет, вы оперируете линейной логикой. Это очень упрощенное объяснение. Однако вы не сильно далеки от истины. У вас просто довольно примитивные представления о природе времени и пространства. Те, кто ушел и ещё уйдет, могут переродиться как в прошлом, так и в будущем. Впрочем, и прошлое, и будущее в какой-то момент могут превратиться в настоящее. Вообще, это тема отдельной беседы. Если хотите, можете записаться на курс в школу современности — там вам всё подробно объяснят. И про время, и про пространство, и про квантовый скачок.

— Квантовый скачок?

— Да. Это — базовое понятие. По сути, это как раз то, что и случилось во время Перехода. Время и пространство уплотнились, одновременно произошло очень много событий, очень много мыслей приобрели материальную форму… и вот результат — мы оказались в новом мире, в новомирье, как мы его называем.

— Так, ладно… допустим. А что с другими странами? Если произошел квантовый скачок, то Переход должен быть совершить весь мир целиком…

— Не совсем так. Последствия скачка для каждого разные, это всегда — очень индивидуальная история. Самая мощная трансформация, конечно, произошла с Банумом и Каннавой — конечно, война этому сильно поспособствовала. Но в других странах тоже нашлись люди, которые совершили Переход, просто их меньше, чем у нас. И они, как люди новой формации, все хотят соединения, хотят синергии. Те, кто уже преодолел внутри себе эгрегор разделения, потихоньку переезжают к нам. Говоря «к нам», я имею ввиду и Банум, и Каннаву. Границы между нашими странами сейчас — это чистая условность. Мы с соседом — как две картины кисти одного художника: суть и посыл — одни и те же, а форма выражения — несколько разная. Мигрантам мы рады — и здесь, и там. И они, мигранты, могут выбирать себе страну по вкусу, исходя из собственных предпочтений. А что касается тех, кто пока ещё не готов переехать, тех, кто пока ещё находится на пути преодоления эгрегора разделения, то они могут спокойно оставаться на своих местах и там заниматься любимым делом. У них будет несколько иной путь — возможно, их личная эволюция будет не такой быстрой и интенсивной как могла бы быть здесь, у нас, но это — их выбор. Хотя они, скорее, будет теми, про кого можно сказать «долго запрягает, да быстро едет». Может, они ещё и нас по всем параметрам обойдут! В любом случае, для нас они будут только дополнительными объектами исследования и наблюдения — и очень интересными, кстати. И, конечно, мы готовы будем оказать им поддержку по запросу. Мы готовы к любой форме сотрудничества и культурному обмену.

— А старый мир в других странах тоже, получается, сейчас существует только в виде остаточного файла?

— Да, всё именно так и есть!

— Ладно, Алекса, допустим, я поняла и, допустим, даже поверила. У меня ещё куча вопросов к вам, но пока мне нужно как-то уложить в голове всю полученную информацию. И ещё, конечно же, мне нужно сходить в архив. Так что давайте дальше коротко и по делу, пожалуйста. Чего вы от меня ждёте? Чего хотите? Какие есть правила? Помимо тех, о которых я знаю — о запрете будильников и отсутствия телевизоров.

— Аннет, первое, что вы должны понять — Министерство придерживается политики ненасилия. Поэтому вы вольны делать абсолютно всё, что вам заблагорассудится.

— Так, но только не вставать по будильнику! — не выдержала и съязвила Аннет.

— В старом мире люди привыкли себе насиловать, они утратили связь с собой, со своим телом, с организмом в целом. Будильники не нужны человеку новой формации.

— Да, но я — человек старой формации, уж простите. Даже не знаю, каким образом меня вместе с вами всеми занесло в этот ваш Переход.

— Аннет, уверена, вы легко со всем этим разберётесь на курсе в школе Современности. Поверьте, то, что вы здесь, с нами — вовсе не случайность.

— Допустим. А вам не кажется, что ваш запрет «насилия» — это тоже акт насилия? О какой свободе вообще идёт речь, если вы лишаете человека свободы воли? Если я, как вы выражаетесь, насилую себя, — это ведь мой выбор, моё право! Почему вы решаете за меня?

— Это реалии периода адаптации. Это всего лишь опыт, эксперимент. Если этот инструмент окажется неэффективным, мы перестанем его использовать.

— Мы вам что тут — лабораторные крысы? Как вам не стыдно проводить эксперименты над живыми людьми?!

— Функционирование ментальных атавизмов под названием стыд и вина вы изучите на дисциплине под названием «история дисфункий».

— Зашибись! Ладно, проехали! Но вы же сказали — я могу делать, что хочу! А я, может, не хочу ходить в вашу школу Современности!

— Не хотите — не ходите! Вас никто не заставляет и не принуждает. Но мы обязаны предоставить вам такую возможность. И, кстати, я бы на вашем месте ею воспользовалась бы. Школа может сильно облегчить период вашей адаптации.

— Ладно, я подумаю. Пожалуй, на сегодня хватит. Спасибо, Алекса! Я пойду… Только давайте сначала уточним, как долго я могу «тунеядничать» — ну, или как там у вас это называется? Вы вообще свою модель светлого будущего с коммунизма, похоже, скопировали. Трайл-версия бесплатно, остальное — за деньги, так что ли? Ваши эти «не работайте и делайте, что хотите» — это вы так кость собаке кидаете? Ох, чую, дорого всем нам обойдутся эти ваши ноу-хау. С чего вы вообще решили, что человечество готово заплатить такую непомерную цену?

— Аннет, давайте по порядку! Тунеядничать, как вы выразились, вы можете ровно столько, сколько потребуется. С коммунизмом новый мир имеет мало общего. Мы тут, скорее, строим светлое настоящее, а не светлое будущее, хотя это как посмотреть — можно сказать, это оно нас строит, или даже перестраивает, если точнее. Вы помните лозунг коммунистов — «Свобода, равенство, братство?». Это всё очень плоские понятия, узкие, я бы даже сказала. Уравниловки у нас тоже нет. Мы топим, как любили выражаться представители вашего поколения, за раскрытие индивидуальности, вслед за которым следуют со-знание, со-трудничество, со-творчество, со-зидание и со-единение. Мы никому не кидаем кости, никого не хотим купить. Мы лишь пытаемся предоставить всем вассалам Министерства возможности для эволюции. А что касается того, «с чего мы решили, что человечество готово заплатить такую непомерную цену?», то у меня к вам встречный вопрос: а с чего вы решили, что оно не готово? И почему цена кажется вам непомерной?

— Вы же разлучили родных и близких! Кто-то застрял в старом мире, кто-то вообще умер, а кто-то оказался в этом новом мире вообще против своей воли — одинокий и потерянный, и с трудом пытается сохранить остатки рассудка и не спятить вместе со всеми… — Аннет начала за здравие, а закончила за упокой. Ее боевой настрой как-то неожиданно угас. Желание вывалить на Алексу весь поток своих бесконечных претензий постепенно сошло на нет, сменившись сдавливающим грудь чувством жалости к себе. Хорошо знакомое по старой жизни чувство собственной ничтожности и бессилия внезапно пронизало собой всё существо девушки. Она с досадой отметила, что ей не просто не хватает аргументов, но и даже элементарных сил продолжать разговор.

— Я вижу, наша беседа вас утомила, — тактично заметила Алекса. — Не узнаю, успокоит ли это вас, но хочу сказать, что «мы» ничего не решали. Точнее решали глобальные «мы», которые одновременно и вы, то бишь ты, я имею в виду — задолго до обозначенных событий. Скажем так: вся совокупность людей в совокупности со всеми их мыслями, эмоциями, действиями и поступками дала результат в виде череды произошедших изменений.

— Ладно, я вас поняла, — соврала Аннет. Ей хотелось еще что-то возразить, но она подавила этот свой порыв. Голову ей как будто сдавило стальными тисками: ненавистная ею мигрень вновь пожаловала совсем не вовремя. Аннет хотелось поскорее вернуться домой, усесться на свой уютный балкончик и сделать затяжку. Она поспешила привести свой план в действие. — До свидания! Спасибо, Алекса! — произнесла она и покинула кабинет.

Первым делом ей нужно расслабиться, прийти в себя, унять мигрень и как-то сбросить нервное напряжение. А потом она уже сможет подумать, переварить полученную информацию и решить, что дальше делать. Аннет зашла в палатку за сигаретами. На витрине были выставлены десятки одинаковых пачек с одной и той же дебильной надписью про здоровье в долг, отличался только ценник: некоторые коробочки стоили сущие гроши, другие — баснословных денег. Покупателю, по сути, предлагалось приобрести кота в мешке. Что за табак и какие сигареты окажутся внутри, всегда было сюрпризом. Аннет дважды покупала пачку по той цене, которую привыкла платить за любимый некогда «Vogue», но в этой русской рулетке ей явно не везло: в первый раз попались какие-то а-ля дамские сигареты с ядовито-приторным привкусом клубники и ванили, а во второй — те самые «помои из прачечной», которые она докурила сегодня с утра. В этот раз Аннет решила взять пачку подороже и выбрала ту, что стоила ровно в два раза больше предыдущих. Раскрыть её она решилась только дома.

Глава 2. Сосед

Она заварила себе голубую матчу, которая всегда её успокаивала, и уселась с чашкой на балкончике, укрывшись пледом. Цветочные горшки служили живым забором и надежно укрывали её от шума и суеты улицы, а так же от взглядов случайных прохожих. Ей сразу же стало легче: на минуту даже показалось, что никакой революции и не было, никакого нового мира не наступило. От этого миража стало так тепло внутри, Аннет даже о мигрени забыла. Откуда-то вдруг пришла уверенность: на этот раз она не ошиблась и выбрала подходящую пачку — пусть не с «Вогом» внутри, но хотя бы с чем-то не таким противным, как то, что ей попадалось до этого. Открывая пачку, она чувствовала себя ребенком, распаковывающим «Киндер-сюрприз». Внешний вид папиросины не давал никаких подсказок. Ярко выраженного запаха тоже не чувствовалось. Аннет вставила трубочку в рот, подожгла её и затянулась. От внезапного приступа кашля она согнулась пополам. Сигареты оказались очень крепкими, с терпким, слегка пряным вкусом. «Твари! Подсунули махорку какую-то! Да ещё и за такую цену! Такими темпами я точно скоро брошу курить! Хотя как тут бросишь!» — Аннет поймала себя на том, что разговаривает сама с собой, вслух. Эта мысль её напугала. «И где этот паршивец Марк? Уж если кому-то из нас и суждено было совершить Переход, так это ему… Неужели он меня бросил? Неужели переехал?» — продолжить эту логическую цепочку Аннет помешал ступор. Осознание того, что она даже не знает, какой вариант для неё оказался бы предпочтительнее, пронзило ее насквозь. Возможно, она предпочла бы, чтобы он просто умер. Девушка сочла эту молнией мелькнувшую мысль бредом и наваждением, быстро списав своё малодушие на нервное перевозбуждение.

Она скучала по Марку, ей очень его не хватало. Сейчас она как никогда нуждалась в его поддержке. Аннет подумала о том, что нужно как можно скорее сходить в архив и выяснить, наконец, где сейчас её родные и близкие. Но готова ли она к этой правде? Сможет ли её принять? При мысли о маме у девушки кольнуло сердце. «Как там моя бедная мамочка? Если она совершила Переход, то я срочно должна её найти, как-то помочь ей и утешить. Она же там, наверное, с ума просто сходит. А если… Если её больше нет? Вдруг она осталась в старом мире или, хуже того, не вынесла всех этих потрясений и умерла?» — Аннет почувствовала комок в горле. Что же выбрать: правду, которая способна убить, или неизвестность, дающую какую-никакую надежду? Девушка закусила губу и начала раскачиваться на стуле, пытаясь собраться с силами и принять решение. Тревога только нарастала: Аннет поняла, что у неё просто нет сил, чтобы сегодня же дойти до архива. «Опять эта чертова прокрастинация! В решающий момент мой организм меня подводит! Я же уже почти починила голову, я уже почти научилась справляться… Чёрт! Старый мир было сложно выносить, но этот новый вообще невозможно!» — она обхватила руками колени и уткнулась подбородком в ямочку между ними. В этот самый момент раздался звонок в дверь. Аннет от неожиданности чуть от стула не свалилась. Она медленно, стараясь не издавать звуков, вышла в коридор и посмотрела в глазок. За порогом стоял незнакомый ей молодой человек. «Здравствуйте! Меня зовут Тымок. Я — ваш новый сосед, на днях сюда переехал. Хотел стрельнуть у вас сигаретку!» — каким-то слишком уж добрым и весёлым голосом произнес он.

Аннет не хотелось ни с кем разговаривать. С тех пор, как произошла революция, она не видела никого из соседей. В первый день ей удалось поговорить с прохожими на улице, потом — с продавцом из ларька с сигаретами, на этом её общение с людьми и закончилось, если, конечно, не считать курьера «Миндоставки» и сотрудников инфоцентра, которых и людьми-то толком назвать было нельзя. Из разговоров с прохожими Аннет знала, что те из соседей, кто вместе с ней совершил Переход, могли успеть за эти дни с легкостью сменить место жительства — в связи с новыми открывшимися в них способностями или образовавшимися у них новыми потребностями. Переход, говорили люди на улице, — это своего рода перерождение. Индивид сначала как будто тонет, а потом всплывает на поверхность уже другим человеком. И совершенно естественно, что у этого нового человека в новой реальности совсем иные интересы и задачи. Всё то, что было наработано в старой жизни, многократно усиливается: и если количество ментального мусора в голове не достаточно для того, чтобы тормозить процесс, то распаковка потенциала происходит моментально. В новомирье совершившие Переход находят себе самое лучшее применение.

Всё, это, конечно, звучало для Аннет как бредни, но изменившийся облик мира заставил её принять условия игры. Тот факт, что из жизни исчезло телевидение, а также интернет и будильники, красноречиво свидетельствовал о том, что произошла какая-то глобальная катастрофа. Аннет, конечно, не терпелось узнать, остался ли в её доме кто-то из соседей, но стучаться к ним в квартиры она не решалась, опасаясь того, что наткнется на незнакомые рожи. А ещё она тайно питала надежду на то, что соседи просто, как и она, тоже до сих пор находятся в шоке от происходящего и просто не рискуют совать нос на улицу. Она подумала, что этот новый сосед, зашедший к ней за сигаретой, может быть в курсе того, кто из старых жильцов остался жить в доме. Она открыла дверь.

— Здравствуйте! — широко улыбаясь, произнёс парень, обнажив ряд кривых, неровных зубов. В его искренней, по-детски доброй и такой неидеальной улыбке Аннет разглядела определённый шарм и непосредственность. Это её сразу как-то подкупило. В былые времена она бы, скорее всего, подумала: «И как можно так себя запустить? Это совсем уж не комильфо в наше-то время. Тем более парень молодой и в целом симпатичный». А сейчас «запущенность случая» её даже умиляла. Забор во рту как будто делал соседа человечнее, выделял его среди всех тех одинаково счастливых людей, которых Аннет видела на улице.

— Здравствуйте! Я — Аннет. Заходите!

— Спасибо! Очень приятно! Тымок!

— Вы тоже что ли после Перехода переименовались? Не пойму, что за мода такая…

— Ну, мода эта во все времена была. Смена имени — это символично. Новая жизнь с чистого листа и всё такое. Бодрит и вдохновляет и — самое главное — придает ускорения.

— Ну, допустим. А откуда такое имя?

— Я вообще-то разработчиком компьютерных игр раньше трудился. Последний проект, над которым работал, был посвящен истории ацтекской культуры. И вот в нашей бродилке ключевым персонажем был такой чувак по имени Каутемок — реально существовавший, кстати, когда-то персонаж. Он был правителем. И я его докручивал — функционал, суперсилы, доступные ему бонусы. Кучу инфы перелопатил. И даже как бы сроднился с ним. И я его так по-панибратски про себя называл сокращенно — Темок. И всё никак я с этим Темоком договориться не мог. Вроде бы классная игра получалась, но чего-то не хватало. А я всё понять не мог — чего. Знаешь, даже руководство до меня не докапывалось — их и так моя работа устраивала, а я знал, что это всё не то. Да, неплохо, да интересно, но всё не то. Я так хотел поучаствовать в проекте, чувствовал, что это — моё. Он как будто бы специально для меня и был создан, а я — для него. И тут такой ступор, бессилие полнейшее. Я засомневался, подумал, что ошибся, переоценил свои силы, решил, что всё было зря. Вообще всё, понимаешь? Как будто бы моя неудача с проектом вообще перечеркнула всё, что до этого было. Как будто то бы я ошибался с самого начала, с самого своего рождения делал что-то не то. Ужасное гнетущее чувство как будто я — ошибка природы, ходячее недоразумение. Признаюсь тебе, я даже плакал: так горько мне было. Мне хотелось исчезнуть, не существовать больше. И вот я думаю: «Откажусь вообще от проекта, сменю на хрен профессию, перееду куда-нибудь». И от этой мысли мне стало страшно. А дальше-то что? Мне вообще ведь больше ничего не интересно. Я не хочу другого, да и не могу ничем другим заниматься. А играми, и в частности этой, хочу, но не могу, не получается. А ту ещё известные тебе события — война, ответный удар. Ну, просто шах и мат от жизни. Я готов был сдаться. Стал думать, как с собой покончить. Думаю, вот бы хорошо, если бы меня под шумок с лица земли стерло. А то сам-то я трус: и жить невыносимо, и сдохнуть мужества не хватает. Короче, война эта для меня единственной надеждой стала. Я прям уверовал, что такой балласт в виде непригодного к жизни меня обязательно будет уничтожен. И вот я ждал, ждал своего часа, чтобы сгинуть, а он всё никак не наступал. И в этом томительном ожидании меня опять стали одолевать сомнения, я стал задавать себе вопрос «а действительно ли я готов исчезнуть, перестать существовать?». И однозначного ответа у меня уже не было. Мне вдруг вспомнилось детство. Я жил тогда на юге. И на лето ездил к бабушке в село. Туда охотниками с орлами иногда приезжали. У нас с ба был любимчик — большой серый беркут. Бабушка его Дымком называла. Я смеялся, говорил: «Какой же он Дымок? Это имя для кота подходит больше. А орёл — он же гордый, свободный, независимый, большой и взрослый, в конце концов!». А она качала головой и всё твердила: «Дымок, Дымок». Так и меня этим Дымком заразила. Нравилась мне эта птица — сильная, мощная, красивая, да ещё и с человеком сотрудничать научилась. Я как представлял себе, что орёл во время полета чувствует, так у меня аж сердце от восторга сжималось. И я хотел, когда вырасту, стать, как этот беркут — парить и чувствовать кайф, выполняя поставленные жизнью задачи. И вот, только когда умирать собрался, вспомнил эту историю. И тут меня прошибло. Каутемок в переводе с ацтекского языка науатль переводится как «пикирующий орел». Каутемок — Темок — Дымок… всё это — ведь не просто совпадения! И тут я всё понял. «Ты мог!» — пронеслось у меня в голове. То есть я мог, точнее смог бы всё же справится с проектом и игрушку классную выдать. Но было уже поздно. Поскользнулся — упал — очнулся — гипс, — Тымок рассмеялся. — Очнулся я уже в новомирье, собственно. С четким ощущение того, что я точно теперь со всем справлюсь. Докрутил своего Темока, превратившись в Тымока, и представил начальству. Народ в главном офисе проникся. Мне повышение дали, позвали сюда, в Арум. Я и переехал. Так что на днях будем игрушку нашу выпускать.

Услышанная история Аннет понравилась даже несмотря на то, что показалась немного надуманной. Всё-таки этот Тымок ей нравился гораздо больше всех тех, кого ей довелось увидеть за последние дни.

— А как тебя раньше-то звали?

— А это уже не имеет значения. Того человека больше нет. Он умер, не пережив Перехода. Пусть прошлое останется в прошлом.

— Ладно, как знаешь. Можешь и не говорить. Так ты, говоришь, сигаретку стрельнуть зашел? Пойдём, поболтаем на балкончике? Покурим вместе. Правда, у меня вместо сигарет какая-то махорка, но что уж есть, сам понимаешь, — Аннет не понравилось, что Тымок не раскрыл ей своего прежнего имени, но всё же выставлять его за дверь она не спешила.

— Ну, честно говоря, это был просто предлог. Я хотел познакомиться, пообщаться. Но раз уж ты зовешь — пойдем, конечно, посидим.

Увидев стильные кресла из паллет с яркими оранжевыми сидушками (Аннет когда-то купила их по совету терапевтки, убеждённой в том, что оранжевый поднимает настроение), Тымок заулыбался.

— Уютненько тут у тебя! Ты случайно — не дизайнер? Или, может, декоратор? — спросил он.

— Не-а. Раньше я вообще-то работала журналисткой на фрилансе. А сейчас… сейчас — даже не знаю, кто я. Ни интернета тебе, не телека, как жить-то!? И вообще непонятно, кто из моих бывших работодателей теперь здесь, в новомирье, и занимаются ли они всё тем же…

— Ох, Аннет, это — последнее, о чём стоит переживать! — когда Тымок произнёс эти слова, в голове у Аннет зажглась красная лампочка с надписью «обесценивание». Ей захотелось немедленно осадить нахала. Но вот незадача: все те трюки, которым её обучала терапевтка, как-то разом забылись и попросту вылетели из головы. Самой оттренированной и хорошо отточенной реакцией Аннет в таких ситуациях были красноречивый взгляд и молчание — этакая драматическая пауза в разговоре, которая, по идее, должна дать понять собеседнику, что тот перегибает палку. Этим-то методом девушка в очередной раз и воспользовалась. Тымок, правда, похоже, совсем не уловил её посыла. Он на мгновение замолчал и, нисколько не смутившись упёртого в него взгляда, продолжил смотреть на Аннет своими большими широко распахнутыми глазами. — Не переживай, Аннет! Уверен, скоро ты обязательно найдешь себе занятие по душе. Иначе и быть не может! А отсутствие телека и интернета тебе в этом только поможет!

— Как это, интересно?

— Ну, это же политика у Министерства такая. Чтобы у тебя появилось своё мнение, тебя решили избавить от чужого. Официальную информацию и вообще любую справочную всегда можно получить в инфоцентрах, а вот всякий флуд, бурление говн в комментариях, тренды, тенденции и прочее — это уже пережиток прошлого. Никто больше не будет рассказывать тебе о том, что тебе думать, как относится к тому или иному вопросу. Теперь мнение можно получить только изнутри — хотя, конечно, люди старой формации к такому не приучены и не готовы, да их почти и не осталось. Да и вообще всё идет к тому, что мнения в чистом виде утрачивают свою актуальность, становятся рудиментами. Люди новомирья — это люди без мнений!

— Что? Какой ужас! О чём ты говоришь? Это же биологическая масса! Они что, хотят сделать из нас быдло, которым легко управлять?

— Нет, как раз наоборот. Они хотят сделать из быдла людей. Те, кто совершил Переход — это те, кто в ком на момент Перехода было больше человека, чем быдла.

Бред, который нёс Тымок, сильно раздражал Аннет, она уже подумывала выставить его за дверь, но, вспомнив общение с Алексой, передумала. Всё-таки личная история, которую рассказал ей молодой человек в самом начале, сильно её подкупила. Тымок, даже несмотря на свою идейность и фанатичную преданность политике Министерства, казался ей все же более человечным, чем Алекса. В манере его речи было что-то успокаивающее. Аннет поймала себя на когнитивном диссонансе: она поняла, что несмотря на то, что ей не нравится содержание речей Тымока, форма их подачи ей очень даже симпатична. Она решила дать ему шанс. Девушка достала очередную сигарету и затянулась, протянув пачку также и своему соседу: «Дрянь полнейшая! Будешь?».

— Ну, чисто из любопытства попробую. Спасибо! — Тымок сделал затяжку и закашлялся. — Точно махорка!

— А ты в курсе, что это вообще за прикол с сигаретами?

— Это своего рода троллинг. Министерство считает, что счастливый человек не курит, а общество новомирья, в конечном счёте, будет представлять собой общество счастливых людей, потому то несчастные тут просто не выживут. Все эти заморочки с сигаретами — попытка нисповержения бога маркетинга, которому мы все щедро платили дань последнее время. Покупая сигареты, что ты покупаешь? Элегантную, стильную упаковку, принадлежность к определенной социальной группе, возможность демонстрации своей платежеспособности? Подчеркиваешь утонченность своей натуры, которая якобы понимает всё, что происходит, и от этого ей так тяжело жить? Вкус? Возможность снять стресс, снизить уровень тревоги? А откуда он взялся, этот стресс? Откуда взялась тревога? Откуда взялась необходимость подчеркивать свою тонкую душевную организацию? Или принадлежать к этой группе избранных, которые не вывозят? Министерство пытается сказать, что желание унять этот зуд порождает только еще больший зуд. Нужно не создавать проблему, чтобы потом её не решать. И вот пока ты пытаешься разобраться в системе, понять, как это работает, угадать с ценой и вкусом, у тебя есть возможность как раз-таки понять, что конкретно побуждает тебя к покупке сигарет.

— Слушай, не понимаю я эту идеологию, которая сама себе противоречит. То они вопят: «Свобода, индивидуальность!», то уверяют, что все должны быть, как один — без своего мнения, да ещё и счастливые. Как вообще кого-то можно осчастливить насильно? Это же тирания! Узаконенная тирания.

— Ну, ни о каком долженствовании речи не идет. Несчастные, как я уже сказал, исчезнут сами по себе, без всякого давления извне. Хотя они, эти самые несчастливцы, будут убеждены, что именно давление извне их и погубило. На самом деле их погубит давление изнутри — так вообще-то было и раньше, просто процесс шёл в разы медленнее. А то, что люди без мнения все одинаковые — это ты заблуждаешься… В отсутствие мнений — как своих, так и чужих (что вообще-то одно и то же) — индивидуальность цветёт пышным цветом. Хотя к полному отсутствию мнений нам ещё идти и идти — это такой некий абсолют, некий недостижимый идеал, к которому мы движемся. И цель — не дойти, а идти.

— Кто и когда так успел промыть тебе мозги?

— Промывка мозгов — это термин пропаганды, а также антипропаганды или контрпропаганды. Мы его не используем. Инструментом промывки мозгов были соцсети, которые настолько хорошо справлялись с этой задачей, что телевидению даже и не снилось.

— Но это же жесточайшая цензура! А как же людям общаться? Как делиться своими личными новостями?

— А зачем тебе с кем-то общаться и делиться личными новостями?

— Как это? Это же базовая человеческая потребность! Без общения мы все умрем! Знаешь, в средние века один король проводил жестокий эксперимент над грудничками. Он отлучил их от матерей и отдал нянькам, запретив тем разговаривать с малышами. Сумасшедший монарх хотел понять, на каком языке сами собой, естественно заговорят дети. И знаешь что? Они так и не заговорили! Они все умерли, не дожив даже до двух лет!

— Никто и не отрицает необходимость общения и обмена информацией, просто сейчас социальные коммуникации меняют свою форму. После Перехода многие люди обнаружили у себя способности к телепатии и сейчас технологи и айтишники Министерства думают, как использовать новые перспективы на благо всего общества.

— Слушай, ну не все же владеют телепатией! Как быть тем, кому это недоступно? Неужели нет никакого секретного вайфая, никакого подпольного интернета?

— Об этом мне не известно. Наверняка, есть что-то подобное. Большинству пока достаточно общедоступной нейросети.

— Это какой? О чем ты?

— Аннет, помнишь, раньше ты могла во время прогулки поговорить с подругой об уроках игры на ударных, которые помогают расслабиться и снять стресс, а потом увидеть рекламу подобных уроков у себя в телефоне? Ты ведь не пользовалась поисковым запросом, ты ничего специально не искала, ты просто была участником разговора, в котором фигурировало словосочетание «уроки игры на ударных». Так вот, этот самый диалог естественным образом и стал твоим поисковым запросом. Нейросеть поспешила удовлетворить только-только зародившийся интерес. Это была цифровая нейросеть, да притом коммерческая. Разработчиками её были люди, работающие на крупные корпорации. А разработчиком нейросети, которой сейчас пользуемся мы, была сама жизнь. Нейросеть существовала со времен основания мира, только вот число людей, которым она была доступна, всё время менялось. До революции ей пользовались лишь немногие, а сейчас она доступна абсолютному большинству.

— И как ей пользоваться?

— Это очень просто, интуитивно понятное управление, как любят говорить айтишники. Хотя, по сути, тут даже и управления никакого не требуется. Это как воздух. Ты же не задумываешься, как дышать. Не обязательно открывать рот и произносить какие-либо слова, не обязательно даже формулировать какие-то определенные мыслеформы. Жизнь сама знает, что тебе нужно и очень оперативно отвечает на твои запросы.

— Я не понимаю, приведи пример!

— Ну, вот, например, наша встреча. Ты же не думаешь, что это — случайность? Ты хотела кого-то, с кем можно поговорить, кого-то более приятного и располагающего к себе, чем сотрудники инфоцентра. При этом ты не хотела напрягаться и совершать какие-то дополнительные телодвижения, способные лишить тебя остатка сил. Вуаля! Я сам первым постучался в твою дверь. Я — гость на твоей территории. Если я тебя достану, надоем тебе, меня легко можно выставить. Разве не этого ты хотела?

— Ну, допустим…

— А если эта нейросеть ошибется?

— Нейросеть — самый древний и точный механизм, он работает без сбоев. Нейросеть не ошибается. Ошибаются люди.

— Ладно, но давай представим, к примеру, что мы с тобой стали друзьями. Ты куда-то переехал, далеко. А я хочу с тобой поговорить. Как быть?

— Ну, во-первых, телефонная связь все ещё доступна. Во-вторых, способности к телепатии постепенно будут осваивать всё больше людей. А в-третьих, и в главных, Аннет, ты переоцениваешь значение определенных личностей, которых привыкла называть друзьями. Всё самое необходимое и самое важное — всегда рядом, всегда — вокруг. А то, без чего нельзя обойтись, так и вовсе внутри — внутри тебя самой. Тот минимум, без которого твоё существование невозможно, — это ты и есть. Хотя этот самый минимум легко становится максимумом при определённом стечении обстоятельств. Если мы перестанем быть соседями, значит, то, что нас объединяло, истончается, блекнет. Резонанс слабеет. Это нормально. Но если где-то убыло, значит, где-то прибыло. Конец старого — всегда начало нового. О чём здесь переживать? А потом, ты даже не представляешь, как приятно порой встретить старого знакомого в самом неожиданном месте. Жизнь порой преподносит очень приятные сюрпризы! Случайные встречи приносят гораздо больше восторга, чем запланированные. В них есть жизнь, динамика, внутренняя драматургия, если хочешь. В них есть настоящесть, пульс. А искусственно созданные обстоятельства порождают только искусственность, некий суррогат, пустышки.

— Но ведь настоящих друзей и хороших приятелей очень трудно найти! Близкими по духу людьми нельзя разбрасываться, ими нужно дорожить!

— В том случае, когда ты не занят своим делом. Когда ты делаешь то, для чего предназначен, когда ты увлечен настолько, что забываешь обо всём, вокруг тебя всегда будут твои люди. Да и вообще твой самый близкий человек, тот, который на 100% с тобой от первого до последнего твоего вздоха, — это ты сама. И этого уже более чем достаточно.

— Слушай, ну ты рассказываешь про каких-то гениев, людей с выдающимися способностями, одарённых, исключительных. А обычным-то людям что делать?

— Ага, а по-твоему так получается: одни — одарённые и талантливые, а другие — так, космический мусор, терпилы, которым достанутся лишь крохи от общего пирога?

— Я этого не говорила! Я не понимаю, почему ты вообще их противопоставляешь. Я как раз-таки всеми силами старалась добиться того, чтобы обычный, простой человеку мог жить достойно. Чтобы не было этого дикого расслоения общества.

— Аннет, а как, на твой взгляд, его можно избежать в условиях свободы воли? Окей, существует ли эта самая свобода — вопрос спорный, но предположим, что да. Одни предпочитают лежать на диване с чипсами и пивасом, а другие работают 24/7. Им тем, и другим, по-твоему, положены одинаковые блага?

— Ну, ты сейчас говоришь о каких-то крайностях. А я говорю о людях, которые не способны, например, взять Нобелевку, но при этом честно трудятся большую часть времени.

— Они не трудятся, Аннет, они работают, за деньги. Почувствуй разницу. Работать большую часть времени очень утомительно и от этого нужен отдых. А вот трудиться ты можешь без устали 24/7. Другое дело, что формы этого труда видоизменяются в течение дня. Со стороны, если смотреть на происходящее взглядом обывателя, всё может выглядеть так, как будто ничего не происходит. А в голове у трудящегося, у человека, который что-либо создает, непрерывно идет процесс — творческий мыслительный процесс.

— Это какая-то демагогия! Чем отличается труд от работы? Трудом занимаются гении, а остальные — работой, так? И Министерство собирается каким-то образом из всех сделать гениев?

— Да мы и так уже все — гении, просто некоторые об этом начисто забыли. Понятие гениальности было сильно извращено в последнее время. Гениальность — это характеристика, которая относится к природе человека, его сути. И характеристика эта — неколичественная, её нельзя посчитать или измерить, нельзя снять с неё какие-то параметры, из неё нельзя сделать шаблон. Формы гениальности могут быть разными и совсем не очевидными. Совсем не обязательно получать Нобелевку, чтобы быть гениальным. И вообще все эти премии, награды, знаки отличия — это все пережитки прошлого, отвлекающий фактор. Может быть, в будущем в них не будет надобности вовсе. Посмотрим!

Аннет почувствовала, что остатков ее человеколюбия не хватит на то, чтобы продолжать разговор. Нет, Тымок — конечно, прикольный чувак, забавный и смешной, но выносить его словоизлияния она больше не могла. Тымок заметил перемену в лице Аннет и поспешил ретироваться.

— Вижу, я тебя немного утомил. Тогда поспешу откланяться. Ещё увидимся, Аннет! — Тымок уверенным шагом направился к коридору и быстро вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Аннет поймала себя на том, что как минимум одна вещь в новомирье ей точно по вкусу — то, что люди, которые в определённый момент становятся ей неприятны, не стремятся к продолжению диалога. «Наверное, почувствовал, что его заносит… Ещё немного — и он бы лишился наших милых добрососедских отношений». Вообще-то Аннет хотелось заткнуть Тымока за пояс, объяснить ему, что он не прав, но она не стала спорить и возражать, потому что испугалась неожиданного исхода дела. Она боялась, что в ходе диалога поставит на Тымоке клеймо «полный неадекват». И как потом дружить с таким человеком? Всё-таки на сегодняшний день её чудаковатый сосед был единственным, кого она хотя бы могла назвать человеком. Жечь с ним мосты в этом смутное время было бы опрометчиво.

Ещё Аннет отметила, что, даже не смотря на всю абсурдность их беседы, после неё она почувствовала себя значительно лучше. У неё как будто стало больше сил. Аннет решила набраться смелости и сегодня же сходить в архив. Ей срочно нужно найти своих, узнать, что с ними случилось. Сказано — сделано. Идти оказалось недолго. Первым делом Аннет спросила про Марка. Ей сказали, что он совершил Переход и куда-то переехал. Выдавать его новый адрес или какие-либо другие его координаты ей отказались. «Если он захочет, он сам с вами свяжется. Ну, или в какой-то момент вас просто сведёт нейросеть» — развела руками сотрудница архива. Аннет решила оставить свои негодования на потом и поинтересовалась о том, что стало с её мамой. «Ваша мать умерла от инфаркта во время революции. Я очень сожалею. Примите мои соболезнования!» — глядя ей прямо в глаза, сообщила обслуживающая Гульд девушка. Дальнейшие вопросы про подружек-приятельниц Аннет задавать уже не стала. Всё вдруг резко перестало иметь значение. Почва ушла у неё из-под ног. Время как будто остановилось. Тело Аннет словно налилось свинцом, оно стало таким тяжелым и неподвижным, что казалось чужеродным и бесполезным. Внутри у Аннет была пустота. Она даже подумала о том, что, возможно, раньше, до этого момента, у неё действительно была душа, в существование которой она вообще-то не верила. И только сейчас, когда эта самая душа как будто бы её покинула, она оказалась готова в это поверить. Хотя теперь уже поздно, теперь уже — какая разница?! Аннет стояла на месте как вкопанная, не в силах сдвинуться или открыть рот, уставившись в одну точку. Случилось самое страшное — то, чего она так боялась. Нечто глобальное и непоправимое. Какое ей теперь дело до бросившего её Марка, какое дело до старых соседей, до бывших подружек-приятельниц? Совершенно точно в этом мире теперь больше нет самого родного для неё человека. Нет его и в том, другом, старом мире. А где же он теперь? Где мама? В какое такое страшное небытие она попала? Аннет на мгновение даже готова была поверить в переселение душ — во всё что угодно, лишь бы сохранить для себя образ мамы, продлить в той или иной форме её жизнь.

Сотрудница архива, заметив шоковое состояние Аннет, вызвала санитаров. Девушку уложили на кушетку и ввели в вену какой-то раствор. Пока она засыпала, медсестра бережно держала её за ладонь и аккуратно поглаживала её побледневшую кисть. Ритмичные движения и деликатное давление на кожу успокоили Аннет быстрее, чем подействовало лекарство. Она вновь почувствовала себя маленькой, ребёнком, от которого ничего не зависит, малышом, о котором заботится большой и всемогущий родитель.

Глава 3. Адаптация

Проснулась Аннет уже в своей комнате. На тумбочке рядом с кроватью стоял пакет из «Миндоставки», а рядом с ним лежала записка. Аннет развернула её и прочла. «Дорогая Аннет! Мы искренне вам соболезнуем! В пакете вы найдете еду, а также таблетки, способные облегчить ваше эмоциональное состояние. Для вызова врача звоните 112». Слово «соболезнуем» сразу вернуло Аннет в удручающую реальность. Нет, нет, этого не может быть! Неужели всё это правда? Аннет готова была смириться уже и с войной, и с революцией и даже с новомирьем, но с потерей мамы — нет, ни за что! Такого просто не может быть! Мама в свои 75 лет была живее всех живых. Она регулярно участвовала в любительских лыжных гонках, зажигала на ретро-дискотеках, вырастила целый огород на своем небольшом балконе, разгадывала кроссворды и судоку на раз-два! Она быстро думала и быстро двигалась. Если кто-то и мог в её возрасте пережить Переход, то это она! «Это какая-то ошибка! Мне нужно ещё раз сходить в архив и всё проверить! Они наверняка что-то напутали. Сколько там людей в их базе — страшно представить! Наверняка, где-то с кем-то они накосячили! Конечно же, мама жива! Она не могла умереть!» — пронеслось в голове у Аннет. Она хотела встать с кровати, но не смогла. Тело её обмякло, руки и ноги занемели. Она повалилась обратно на постель и, пролежав без движения около получаса, предприняла повторную попытку. Идти девушка никуда не могла. Она решила позвонить по единственному знакомому ей номеру — 112, и попросить дать ей номер архива. В службе спасения её заверили, что сами уточнят интересующую её информацию и перезвонят. «Ошибки нет. Да, откровенно говоря, её и быть не могло. Данные в архиве многократно проверены и превосходно упорядочены. Ваша мать скончалась. Сожалеем! Отправить к вам доктора?». Ответа на том конце провода не дождались: Аннет повесила трубку.

Пару дней она провалялась дома. Еду из «Пафоса» от «Миндоставки» Аннет успела возненавидеть. Странное дело: вроде бы и блюда были все те же самые, и продукты свежие, а кусок совершенно не лез в горло. И это при том, что Аннет принадлежит к числу людей, которые в стрессовых ситуация вовсе не страдают от отсутствия аппетита, а, наоборот, предпочитают поплотнее набить желудок. Аннет не находила себе места, не знала куда себя деть. Как ей выживать теперь одной в этом новом, чуждом ей мире? Как жить среди людей, которых она не понимает? Среди этих зомби с промытыми мозгами…

Аннет ненавидела Министерство и его вассалов, ненавидела новомирье, ненавидела войну и революцию. Печальные исторические события отобрали у неё самое дорогое, самое любимое, самого родного человека, на которого всегда, даже в самые смутные времена, она могла опереться — её мать. Обстоятельства и люди, которые повернули ход истории в то самое убийственное, кровавое русло, сделали из Аннет инвалида. Как живут сейчас эти скоты, которым нужно было дойти до крайности? Те, кто всё это устроил, наверняка, спасли не только всю семью и родню, но и весь ближний круг, заранее побеспокоившись об их комфорте и адаптации. А она, Аннет, безвольный винтик в этой системы, вынуждена сидеть теперь у разбитого корыта, с разбитым сердцем — без друзей, без любимого, без мамы! У неё больше нет ничего и никого. «Хотите, чтобы я сдохла? Этого вы добиваетесь? — провопила Аннет, обращаясь непонятно к кому и глядя в потолок. — Как бы не так, суки! Друзей у меня нет — ладно, зато врагов теперь полно! Я выведу вас на чистую воду! Я восстановлю историческую справедливость! Я раскопаю всю вашу подноготную! Моим оружием в этой войне станет информация. Журналист я или кто, в конце концов?! Если надо, я доберусь и до самого Министра! Людей массово одурачили, их заставили поверить во весь этот бред! Как? Я это выясню! Чего бы мне это не стоило! Терять-то всё равно уже нечего!» — злость и жажда отмщения придали ей сил.

Поток её мыслей прервал звонок в дверь. Аннет злорадствовала. Она ожидала увидеть за порогом курьера «Миндоставки» и готова была уже спустить на него всех собак и даже напялить ему пакет с едой на голову, но вместо курьера она, к своему удивлению, обнаружила немного растерянного, совершенно безоружного Тымока. Было в нём что-то такое неуловимое детское. Каждый раз, сталкиваясь с этим чем-то, Аннет волей-неволей становилась мягче. Вот и в этот раз при виде соседа её внутренняя пружина как будто мигом потеряла упругость, превратившись в мягкую и плавную волну.

— Привет, Аннет! У меня для тебя подарок! — улыбаясь, произнес Тымок и, достав из-за пазухи пачку сигарет, протянул девушке.

— Что это?

— А ты попробуй и узнаешь!

Уставшая давиться махоркой Аннет с интересом изучила гостинец. В махорке, впрочем, был несколько плюсов: она шла в расход довольно медленно и никак не кончалась, благодаря чему у Аннет совсем не было нужды выходить из дома, а ещё она была настолько гадкой и забористой, что девушка постоянно заходилась кашлем старого туберкулезника и тогда мысль о саморазрушении отвлекала её от мыслей о потере матери. Аннет затянулась прямо в гостиной. Вместе с клубами сигаретного дыма она словно выдохнула всё накопившееся за последние дни напряжение. Она поверить не могла: в руках у нее был самый настоящий «Vogue», натурально — тот старый-добрый «Vogue», который она знала и любила.

— Зачётный подгон! Спасибо тебе! — поблагодарить Тымока Аннет смогла, только сделав подряд пару глубоких жадных затяжек. — Где ты их нашёл? И главное — как?

— Всё в той же палатке. Ловкость рук и никакого мошенничества! — рассмеялся Тымок.

— Так, скажи мне срочно, сколько они стоили?

— Стоили чуть меньше, чем раньше, на треть.

— Хм, интересно… И где здесь логика?

— Логика есть, но она не та, которой ты привыкла руководствоваться. Впрочем, не буду тебя смущать своими разглагольствованиями. Я мог бы попытаться в этом разобраться, но, думаю, это просто ни к чему. Всё равно вывести какую-то рабочую прикладную формулу не удастся. Если коротко, то всё это — просто лотерея. Знаешь, Аннет, я думаю, мне в ней повезло как раз потому, что я думал о тебе, когда выбирал эту пачку. Мне очень хотелось как-то тебя поддержать. Расскажи мне, как проходит твоя адаптация?

Аннет нервно сглотнула. Слова застряли у неё в горле. Произнести вслух страшное «мама умерла» она не могла. Сказать вслух значило бы принять это, расписаться в своей полной и безоговорочной беспомощности. В то же время ей хотелось поделиться с кем-то своим горем, и этим самым кем-то был Тымок. Он был единственным человеком на всем белом свете, с кем она могла общаться.

— Я не знаю, как к такому вообще можно адаптироваться! Я, наверное, здесь никогда не приживусь и никогда не адаптируюсь. Не хочу стать как они! — заняла девушка оборонительную позицию.

— Что случилось? Откуда такие мысли? Как они — это как кто? Как Министры что ли? А что тебя, собственно, в них не устраивает? — глядя на Аннет своими широко распахнутыми наивными голубыми глазами, спросил Тымок.

— Ты что, правда, не понимаешь? — взбесилась Аннет.

— Нет. Объясни мне!

— Из-за революции погибло огромное количество людей! Этот грёбанный Переход поставил всю жизнь с ног на голову, это самый ужасный госпереворот в истории! А тех, кто выжил, остался массово целенаправленно сводят с ума!

— Аннет, это уже какая-то теория заговора! Революция — это условное обозначение того, что произошло. Это была не силовая акция и не восстание. Это был естественный процесс, точнее говоря, сверхъестественный, если судить по тому, что подобного никогда не происходило раньше. Тут нет виноватых, зачинщик — сама природа. Просто в определённый момент в пространстве-времени скопилась критическая масса людей, которая больше не могла жить по-старому. Министерство — это, можно сказать, временное правительство. Во главе страны встали наиболее энергетически сильные и энергоемкие люди, те, которые прожили наиболее интенсивную трансформацию. Знаешь историю Будды? Он просветлел, когда пережил жизни всех живых существ, испытал всю палитру эмоций, которые когда-либо были доступны человеку со времен сотворения мира. Так к нему пришло понимание, так он достиг нирваны. Но он не ушёл в это, скажем так, параллельное измерение, а остался служить людям. Так вот, Министры — это кто-то типа Будды, хотя, конечно, о том, что все они достигли нирваны и речи не идёт. Всё-таки мы все пока ещё очень плотно привязаны к земле, к материи. Я, понимаю, всё произошло очень быстро и неожиданно, людям нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Это нормально. Но поверь мне, смысла в том, чтобы искать виноватых, нет. Это только затянет процесс адаптации.

— А сколько их вообще, Министров? Что тебе об этом известно?

— Эта информация не раскрывается. Министры не любят, когда их отвлекают, не любят привлекать к себе излишнее внимание.

— Это же абсурд! Зачем тогда было идти в Министры? Не любишь внимания — не лезь в политику! Это уже какое-то тайное правительство получается! Это же абсурд! Это не прогресс, а регресс!

— Аннет, скажи мне, как изменится твоя жизнь, если ты будешь знать о них всё?

— Кардинально! Они обязаны раскрыть информацию! Как можно жить в стране, которая управляется непонятно кем?

— Аннет, твою жизнь творишь ты сама! Причём здесь правительство?

— Как это при чём? Мир же не состоит из меня одной! У нас тут страна, общество вообще-то! Мы все должны как-то мирно сосуществовать, учитывать интересы друг друга.

— Ну, так и учитывай! Кто тебе не дает?

— Они и не дают! Я вообще ни о чём думать не могу, когда не знаю и не понимаю, что происходит и кто этим всем рулит!

— Происходит жизнь, которой рулит сама же жизнь, ну или законы мироздания, если тебе так удобно. Так было испокон веков, ничего нового в этом нет.

— Ты меня троллишь, да? — Аннет хотелось бы разозлиться на Тымока, но она не могла. Слишком уж спокойным и расслабленным он выглядел. В его манере речи не было ни капли агрессии. Аннет подумала, что он мог бы работать дипломатом.

— Да это жизнь нас всех тут троллит, если ты не заметила! — рассмеялась парень.

— Ладно, я рано или поздно все равно все выясню! Я разберусь с этим!

— Знаешь что, Аннет, тот момент, когда ты окончательно и бесповоротно со всем разберёшься, и будет нирваной. Тут есть ещё одна маленькая деталь, которая, возможно, тебе не понравится: такие моменты обычно сопровождаются физической смертью.

— За правду я готова даже умереть!

— Значит, правда дороже жизни?

— В текущих условиях — так точно!

— А не в текущих? Вообще, в принципе, безотносительно?

— Хм… — Аннет призадумалась и внезапно вспомнила про маму, про хрупкую человеческую жизнь и беспощадные обстоятельства разного рода, которые могут эту самую жизнь забрать. — Я бы отдала всё, чтобы вернуть маму! И правдой бы легко пожертвовала! — слёзы брызнули из глаз Аннет, она зашлась в истерическом плаче.

Тымок подошёл к ней и обнял. Он так крепко и уверенно сжал её в своих объятиях, что на миг стал для неё щитом, способным укрыть от всех житейских бурь и неурядиц. Аннет вспомнила, как до самой школы любила забираться на ручки к разбаловавшей ее маме. Мама сопротивлялась, протестовала, взывала к совести и жаловалась, что ей тяжело, но всё же соглашалась. Эти моменты были самыми сладкими для маленькой Аннет: в объятиях мамы она чувствовала себя как у Христа за пазухой, спокойно и умиротворенно. «У мамы на ручках» было самым теплым и безопасным местом в мире. В объятиях Тымока Гульд вновь испытала то сладкое забытое чувство родом из детства. Оно, с одной стороны, принесло ей некое облегчение, а, с другой стороны, только удвоило её страдания — боль от потери мамы только усилилась. Однако сейчас, под защитой Тымока, Аннет поняла, что способна её выносить. Она рыдала без остановки, её тело подпрыгивало и сотрясалось мелкой дрожью, нечеловеческие стоны-хрипы с какой-то зверской, животной силой вырывались из груди. Тымок гладил Аннет по голове, приговаривая: «Тише, тише, моя хорошая! Всё обойдется! Всё как-нибудь наладиться!».

Постепенно, потихоньку Аннет пришла в себя. Неожиданно она вновь почувствовала себя живой.

— Я соболезную, Аннет! Мне очень жаль!

— Спасибо тебе за поддержку, Тымок! Ты мне очень помог! — выдавила из себя Аннет, которой теперь вообще не хотелось разговаривать. Все эти споры, выяснения, обсуждения, все эти правды и неправды показались ей теперь такими мелочными, такими ничтожными. «Слова врут, люди врут, мысли — тоже» — промелькнуло у неё в голове. Ей хотелось побыть во внезапно обнаружившейся внутри неё тишине. Рушить красоту момента дальнейшим продолжением диалога не хотелось. Но Тымок всё испортил.

— Знаешь, Аннет, ничего правдивее смерти в этой жизни нет!

— Ты прям стихами заговорил! — выдала Аннет нетипичную для себя реакцию. Она совершенно не пыталась вникнуть в смысл сказанного, оказавшись неожиданно завороженной ритмом и мелодикой произнесённой фразы.

— Ты даже не представляешь, сколько у меня ещё всяких разных талантов! Но это не главное. Главное — ты не представляешь, сколько их у тебя! — приободряющим тоном произнес Тымок, не без радости отметивший, что эмоциональное состояние соседки выровнялось. — Кстати, о талантах: я хочу пригласить тебя на одно культурное мероприятие. Скажи, ты уже была в храме Истины?

— Храме Истины? Это в том, который в Таиланде?

— Да нет же. У нас тут свой есть, с тайским он не имеет ничего общего, за исключением названия.

— Мне казалось, Банум даже при правительстве Министерства остается светским государством… Разве нет?

— Всё правильно. Храм ни к церкви, ни к религии не имеет никакого отношения. Это, скорее, социокультурное пространство. Там идёт непрерывный перфоманс под названием «Рождение Истины». Приглашаю тебя его посмотреть!

— Мм.. даже не знаю. Там наверняка опять будет какая-то идеология и пропаганда…

— Ну, идеологии и пропаганды там не больше, чем в искусстве в целом. Из крипты каждый выходит со своими впечатлениями. Каждый выносит что-то своё. Это то и интересно!

— Из крипты? Там что майнят крипту? А истина, получается, в крипте, так что ли? — рассмеялась Аннет.

— Ну, что я тебе тут буду рассказывать! Так неинтересно! Ты должна всё увидеть своими глазами. Пойдём! Если не понравится, обещаю — мы сразу уйдём, я провожу тебя обратно домой.

— Ладно, уговорил! — Аннет не хотелось выходить на улицу, но и отпускать Тымока тоже. За человека, способного её рассмешить, она готова держаться мёртвой хваткой.

Глава 4. Храм Истины

Храм Истины совершенно не был похоже на храм. Аннет здание напомнило перевёрнутую вверх тормашками хрустальную люстру с висюльками. «И когда они успели здесь такое отгрохать? И главное — на какие шиши?» — подумала про себя девушка, но вопросы свои пока решила оставить при себе. Внутри всё выглядело футуристично: как галерея-лабиринт с дверями-порталами в залы, представляющими из себя стеклянные сферы. Тут и там сидели люди с блокнотами и мольбертами, некоторые даже с музыкальными инструментами. «Нам вниз!» — схватив за руку Аннет, проговорил Тымок и увлёк девушку за собой вниз по винтовой мраморной лестнице.

— Крипта — это нижняя церковь вообще-то. Слово пришло к нам из греческого и обозначает крытый подземный ход, тайник. Его ещё и в биологии используют, если ты не знала. Так обычно называют какую-то полость, скрытую между стенками каких-нибудь канальцев, этакое слепое пятно, пространство с секретиком, полость между двойным дном, где спрятано что-то неочевидное. Подумай, какая игра слов! Секрет в биологии — это выделения каких-то желез, выполняющих определённую функцию. Для того чтобы понять какую, учёным обычно приходится поломать голову. Сначала они обнаруживают то, что сверху, а уж потом находят крипту, а в ней секрет. Наша крипта в храме Истины — это дом одноименной богини. Где же, спрашивается, ей еще жить, как не здесь?

Аннет и Тымок спустились в помещение со сводчатым потолком, в центре которого было нечто вроде сферической формы шатра, от которого шло мощное белое-фиолетовое свечение. У самого основания шатра оно походило на водяную дымку, состоящую из множества крохотных брызг, а ближе к потолку рассеивалось, приобретая причудливые формы, подобные клубам сигаретного дыма. Аннет заметила фейерверк из сердечек, подобный россыпи лайков, отправляемых пользователями любимым блогерам во время прямых эфиров. Среди других символов были крохотные бабочки, активно машущие своими крылышками, стрекозы, колибри и даже скачущие по радуге единороги. Чуть поодаль вспыхивали знаки свастики, фигурки каких-то чертиков с хвостами, рогами и вилами, трехмерные изображения черепов и костей, фаллические символы. Цифры, буквы, какие-то непонятные и незнакомые Аннет знаки растворялись в воздухе, пожираемые всполохами неонового пламени, языки которого поднимались высоко вверх, до самого купола. Картинка менялась настолько быстро, что спустя секунду Аннет уже забывала о том, что видела накануне. Ей пришлось сильно напрячь всё свое внимание, чтобы продолжать различать витающие в воздухе послания. Довольно быстро взгляд её замылился, и свечение вокруг купола превратилось в одну сплошную стену света. Свет этот вибрировал и даже как будто бы танцевал, завораживая своим движением. Аннет смотрела на него как зачарованная и не могла сдвинуться с места.

— Готова столкнуться с неочевидным? — спросил девушку Тымок, вырвав её из оцепенения.

— Да, пойдём! — растерянно протянула Аннет.

Они приблизились к шатру, который при ближайшем рассмотрении показался Аннет полнейшей бутафорией — собранной на коленке конструкцией из дешёвого пластика. Внутри было полно народу. Кто-то смотрел в потолок, кто-то крутил головой по сторонам, кто-то застыл на месте, будто бы обратив взгляд куда-то внутрь себя. Изнутри обиталище богини напоминало собой то ли какой-то шаманский чум, то ли просто шалаш из говна и веток, как про себя окрестила его Аннет. Она смотрела на людей и пыталась понять, что они все здесь делают, ради чего они тут собрались. И где, собственно сама богиня?

— Тымок! Куда смотреть! Где чудо? Где богиня? — шикнула девушка приятелю.

— Смотри куда хочешь! Ты не ошибёшься!

— В смыыысле? — сквозь зубы раздражённо процедила Аннет.

— Пойдем! Я тебе наверху всё объясню!

Они вышли из шатра и Аннет заметила, что посетители, которые вышли вместе с ними, бурно обсуждают увиденное. «Поразительно!», «Невероятно!», «Рвёт все шаблоны!» — произносили люди, казавшиеся полностью обескураженными.

— Что, на хрен, тут вообще происходит? Я никак не вкурю! — дёрнула она Тымока, стремительно тащившего её наверх.

— Пойдём сядем где-нибудь! Мы все сейчас обсудим, не беспокойся!

Когда они оказались в холле, Тымок стал высматривать место, где они смогли бы присесть. В одной из рекреаций сидели художники-скетчисты, которые, судя по всему, зарисовывали то, что открылось им в крипте. Аннет не постеснялась заглянуть в их блокноты и альбомы. Некоторые изображали животных или насекомых, особо часто — мух или козлов, другие ангелов с крыльями, цариц или нимф. Третьи вообще ваяли на листах какие-то кляксы или закорючки, четвертые строчили какие-то непонятные формулы. Аннет казалось, что она попала в театр абсурда. Тымок нашёл для них тихое место в стороне и усадил девушку на большой мягкий пуфик.

— Ну и? — с угрозой в голосе произнесла Аннет, требуя от Тымока немедленных объяснений.

— Ты ничего не увидела, верно?

— А что там, скажи на милость, можно было увидеть, кроме кучки упоротых зевак, усердно изображающих, что получают какие-то внеземные откровения?

— Увидеть можно всё что угодно. Красота в глазах смотрящего, помнишь? Здесь этот принцип работает на 100%.

— Ты издеваешься? — скептически отозвалась на это Аннет.

— Это как посмотреть! — рассмеялся Тымок, но, заметив, что Аннет пилит его недовольным взглядом, поспешил реабилитироваться в её глазах. — Аннет, прошу, давай обойдемся без жертвоприношений! Вижу, ты уже готова сделать меня агнцем на заклание! Это слишком опрометчиво! Поверь, я ещё тебе пригожусь! — молодой человек улыбнулся как можно шире. — Кстати, я говорил тебе, что тебе очень идёт злится?

— Не съезжай с темы! Так что за прикол с этой Истиной? Где богиня?

— Ну, как бы тебе сказать… Везде и нигде, и в том числе и в тебе. То, что ты ничего не увидела — это вполне нормально, это естественная реакция. Просто истина — такая вещь, такая субстанция… ну, странненькая, мягко говоря. Эта такая богиня Шредингера: она как бы есть, и в то же время её как бы нет. Недаром её издревле одаривали такими эпитетами, как непостижимая, неуловимая, неочевидная… Рождение истины — это непрерывный процесс. Она рождается в тот же самый момент, когда и умирает. Идет постоянное перерождение, непрекращающаяся трансформация — настолько быстрая, что её невозможно отследить. Так что твоя реакция, можно сказать, самая здоровая.

— Но ведь люди, которые вместе с нами выходили из шатра, были убеждены в том, что они что-то видели? Это что гипноз? Или массовый психоз, всеобщая галлюцинация, помешательство?

— Ну, не совсем так… Эти люди были в трансе разной степени погружения. Всё то, что они видели — продукт их фантазии, опыта, восприятия, на которые накладываются ожидания и проекции. Скажем так, истину нельзя увидеть, можно только поверить в то, что ты как-то её почувствовал, прикоснулся к ней на миг. Но тот образ истины, который возникает у людей в голове, по сути лишь — когнитивное искажение.

— И зачем тогда все это представление?

— Ну, во-первых, храм — это место тусовки, социокультурное пространство. Во-вторых, здесь, как и в любом храме, идёт накопление и распределение энергии, мощный массовый энергообмен. Люди здесь находят утешение и вдохновение.

— Но это же какая-то профанация!

— Пусть так, Аннет. Это лишь вопрос терминов и определений.

— И к чему мы в итоге приходим? Истины нет, равно как и способов её увидеть! Так?

— Это слишком радикальное заявление! Ее настолько же нет, насколько и есть. Истина парадоксальна — вот ещё одна её характеристика. Это не какой-то универсум, ни калька, ни застывшая маска. Не знаю насчёт того, можно ли её постичь, но вот определённые её проблески, отдельные её части — вполне. Хотя части, отделенные от целого, сильно искажают представление об этом самом целом.

— Ладно. А что за декорации мы видели внизу? Что значит всё это свечение вокруг шатра? Все эти спецэффекты? Это голограммы или что там было — всё это просто декор, получается?

— Ну, это просто побочный эффект, вызванный наличием наблюдаталей. Это просто образное выражение эмоций свидетелей рождения Истины.

— Это какое-то запрограммированное многомерное компьютерное изображение?

— Нет, если ты говоришь об айтишниках, то нет. Изображение это запрограммировала сама природа. Ты можешь его видеть только потому, что совершила Переход. Переход перепрошил нас всех. Нам теперь доступно более чуткое многомерное восприятие. Спецэффекты, как ты их назвала, — всего лишь продукт твоего мозга.

— Ты хочешь сказать, что видел что-то другое?

— Да нет, думаю, я видел примерно то же, что и ты. Шатёр все видят примерно одинаково, потому что снаружи бросается в глаза его форма. Купол — это ретранслятор, где аккумулируется общая психоэмоциональная энергия, он её усиливает и равномерно на всех распределяет. То есть, грубо говоря, энергия самого этого объекта — доминирующая. Она настолько мощная, что сглаживает все неровности индивидуального восприятия. В итоге все видят примерно одно и то же. Внутри же пространство совсем другое, как бы максимальное бесформенное — как раз для того, чтобы у каждого была возможность личного, шапочного знакомства с госпожой Истиной. Ну, по крайней мере, это так задумывалось. Министерство, когда строило храм, изначально рассматривало его как увеселительное заведение. Никто не думал, что оно будет иметь такой успех. Что сюда будут приходить толпы. Изначально внутрь шатра пускали только по одному. Истина — дело личное, даже интимное, можно сказать. С ней сталкиваются наедине, переживают её в тишине. Но тишина и одиночество — это некий недостижимый абсолют, впрочем, как и сама истина. Поэтому о чистоте эксперимента говорить не приходилось. В итоге все ограничения сняли, и так получилось даже интереснее. Когда в шатер стали пускать всех подряд, как раз и образовалось то самое свечение снаружи. И те, кто проникся увиденным снаружи, потом смогли уже дофантазировать и то, что увидели внутри. Так что если у сей басни про истину и есть какая-то мораль, то она такова: истина — в синергии, как показал опыт с этим храмом.

— Слушай, ну об этом интересно послушать как о какой-то отвлеченной философской концепции, но меня пугает, что эту расплывчатость формулировок Министерство использует, чтобы снять с себя ответственность и запудривать мозги своим вассалам.

— Запудривание мозгов Министерством — преступление не более ужасное, чем запудривание расширенных пор записной красоткой.

— Как ты можешь такое сравнивать? Кому и когда испортила жизнь пудра на расширенные порах?

— Речь не о пудре, и даже не о порах, а о необходимости эти самые поры маскировать.

— Ну, а что в этом такого?

— Да нет, ничего. Зачем вы, девушки, это делаете?

— Ну, потому что расширенные поры неприглядны, с пудрой кожа смотрится более эстетически привлекательной.

— Ну, вот, с истиной — то же самое. В том виде, в каком она есть, она мало кого устраивает.

— Слушай, но мы же — люди, мы стремимся к красоте и совершенству, что в этом плохого?

— Да, только порой эти стремления ведут нас совершенно в противоположную сторону.

— Слушай, ну с тобой просто невозможно разговаривать! Ты — просто мастер демагогии 80-го уровня!

— Спасибо! Таких комплиментов мне ещё никто не делал!

— И всё-таки я не понимаю, как можно жить без каких-то нравственных ориентиров, без четкого понимания того, какими словами какие понятия мы обозначаем. Без общего знаменателя…

— Это ведь всё — условности. В какой-то момент они сильно упростили нам жизнь, зато потом они же её и усложнили, они же довели её до крайности. Условности как раз и стали катализаторами Перехода.

— Но ведь жизнь без них невозможна!

— Боюсь, это утверждение мы не сможем ни подтвердить, ни опровергнуть. Не волнуйся, Аннет, никуда не денутся эти твои условности! Они до сих пор есть и останутся с нами ещё на долгое-долгое время. На наш век их точно хватит. Другое дело, их будет становиться меньше, и они будут менять форму.

— Ладно, истина — слишком претенциозное понятие и слишком заюзанное — буквально до тошноты. Навязшая в зубах пошлость. Я так понимаю, с правдой дела обстоят так же — ни определений, ни рамок?

— Есть и определения, и рамки. Только у каждого они свои.

— Я хотела бы понять, какие они у Министерства.

— С точки зрения Министерства правда — это то, что с тобой резонирует. Системообразующий элемент человеческого организма.

— Это же ахинея какая-то! С кем — со мной? Со мной, Аннет, резонирует одно, а с тобой, Тымоком, совсем другое! Что правдой-то будем называть?

— Ты — своё, а я — своё.

— У меня такое чувство, что Министерство хочет свести своих вассалов с ума! Лишить слова смысла и дать всяким простор для разночтений!

— Аннет, разночтения были всегда, это не придумка Министерства. Как раз их-то оно и хочет пусть не избежать, но хотя бы минимизировать.

— Без точных определений каждый сможет творить, что хочет! Начнутся преступления, беззакония, беспорядки! Мы же все вымрем!

— Аннет, не забывай, Переход ведь случился не просто так. Его совершили только те, в ком есть потенциал приспособиться к новым реалиям. А что касается правды, она, как ни странно, не такая уж и разная при всем своём многообразии. Ну, вспомни детство. Разве тебе было нужно объяснять, что такое хорошо и что такое плохо? Многие вещи ты ведь понимала интуитивно. А сказки, мультики? Если там и был какой-то злодей, которому ты по каким-то причинам симпатизировала, то всегда ведь было то, чем он тебя зацепил. Нет абсолютного зла, как нет и абсолютного блага. У нас, людей, формулировки, понятия и определения могут быть разными, а вот природа-то у нас одна. Мы изначально запрограммированы на добро, а зло придумали только для того, чтобы его оттенять.

— Да? А как же маньяки? Убийцы? Психи? Их понятие добра и блага тебя тоже устраивают?

— Они удовлетворяют коллективный запрос, которые возникает на подсознательном уровне. Это такие волки — санитары леса. Это материальное проявление некого бага в системе, побочный эффект свободы, данной человеку. По задумке природы человек устроен совершенно. Но совершенство скучно само по себе. Вот и человек в какой-то момент начинает скучать и копаться в своих «заводских» настройках, играться с ними. Игра эта — настолько же азартная, насколько и опасная. В результате мы приходим к пудренью носов и мозгов. А от этого уже и до маньяков не далеко.

— Извини, Тымок, я, чувствую, просто не вывезу всю эту идеологию… Для меня — это слишком! Зашквар!

— Аннет, мне кажется, ты всё драматизируешь! А драмы в голове разыгрываются исключительно от скуки. Скажи мне, сколько маньяков пытались изнасиловать тебя за последнее время? Сколько из них выслеживали тебя? Сколько прятались в кустах?

— Да мне и без маньяков в этом вашем новомирье страшно жить! Потому что люди, у которых каша в голове, те, у кого нет четких определений для базовых понятий — для меня самые настоящие маньяки! От таких не знаешь, чего ждать!

— То есть я, по-твоему, — маньяк?

— Ты — нет… Ты — хороший и добрый, но мне просто кажется, ты немного запутался.

— Пусть так, не буду спорить. Но смотри: у тебя вызывают страх твои убеждения, в то время как никакой реальной угрозы во внешнем мире нет.

— Неадекватные люди — это очень даже реальная угроза!

— Они неадекватны только твоему представлению о том, какие они должны быть. Разве это преступление? Для себя самих и друг для друга они, возможно, более чем адекватны. Реальная угроза, Аннет — это не твои домысли и опасения, реальная угроза — когда тебя уже схватили за жопу!

— А ты думаешь, меня не хватали? Меня не насиловали? Интересно, как в этой ситуации мне помогла бы мысль о том, что всё это — мои домыслы и опасения, или что насильник — всего лишь порождение какого-то там коллективного запроса. Думаешь, меня бы это успокоило, как-то облегчило бы мою участь?

— Аннет, ты путаешь причину и следствие. В ситуациях, когда нужно действовать, думать некогда. И в этом-то вся прелесть, вся истинность и правдивость таких ситуаций. Такие ситуации всегда либо дарят силу, либо отбирают её. Результат зависит от того, умеешь ли ты обращаться с силой как таковой. Твои действия, твое поведение определяются совокупностью всего твоего предыдущего опыта — мысленного, чувственного, физического. И если опыт этот основан на восприятии, не пронизанном бесплотным страхом и вечным беспокойством, действия твои будут точны и максимально эффективны — в том плане, что опыт взаимодействия с этой реальной угрозой принесёт тебе свои плоды, даст ответы и инсайты, станет трансформационным.

— Ты хочешь сказать, сама виновата? А вдобавок ещё, что насилие нужно как-то оправдать?

— Я этого не говорил. Никто не застрахован ни от маньяков, ни от других неприятностей…

Тут Аннет вскипела и не дала Тымоку договорить:

— Неприятности? Так ты это называешь? Ты считаешь, изнасилование — это всего лишь неприятность?

— Смотри, как сложно не придираться к словам! Хорошо, назови это трагедией, катастрофой — тебе от этого станет легче?

— Неужели в тебе нет ни капли эмпатии? Тебе совершенно не жалко жертв маньяков, да?

— Жалость заставляет жертву оставаться в роли жертвы. Мои эмоции по отношению к жертвам довольно ровные, они ближе к тому, что мы называем сочувствием и состраданием. И да, эмпатия у меня есть, не волнуйся. Дело в том, что, как бы человек ни старался, он все равно не убережется ни от неприятностей, ни от катастроф, ни от трагедий. Мы все тут играем в большую лотерею и шанс «нарваться» есть у каждого, даже у мифического человека с самыми чистыми помыслами. Дело не в том, повезло тебе или нет, а в том, как ты на это реагируешь. Допустим, очередная несправедливость, на которую богата жизнь, случилась именно с тобой, маньяк напал именно на тебя. Да, тебе было жутко, дико больно, противно и всё в том же духе, но… неужели этого «жутко, дико больно и противно» достаточно для того, чтобы разлюбить жизнь? Мы так носимся со своей болью, что множим её, сами того не желая. Боль проходит, если не цепляться за неё, а попытаться её опустить. Жизнь становится невыносимой, когда ты её не любишь, когда ты её боишься, боишься каких-то отдельных её проявлений. Маньяк не забрал твою жизнь, он оставил тебе самое ценное. Но из-за боли ты уже не видишь ценности в жизни и сама же её у себя забираешь. Да, маньяк нанес тебе урон, но ты в состоянии восполнить его, зализать свою рану. Но ты не даешь ей зажить, а продолжаешь и продолжаешь ковырять с упорством, достойным лучшего применения.

— Легко рассуждать на отвлечённые темы, когда сам с этим не сталкивался! Посмотрела бы я не тебя, попавшегося в лапы маньяка!

— Тебя изнасиловали, а меня нет. Тебе обидно? Ты находишь это несправедливым? Тебе бы стало легче, если бы меня тоже изнасиловали?

— Я не это имела в виду! А то, что со стороны многие вещи кажутся вовсе не такими, какими ты их видишь, когда с ними сталкиваешься. О боли просто говорить, когда её не испытываешь. Теория и практика — разные вещи!

— Так вот и я тебе о том же! После неприятной практики или травматичного опыта, как сказали бы психологи, вся дальнейшая жизнь порой превращается в одну сплошную травму. Теория ломается, искажается и заставляет человека делать странные вещи, находить подтверждения своим воззрениями в реальном мире. Как ты думаешь, кто легче переживет укус собаки, к примеру, — человек, который до укуса не боялся собак или тот, который параноил на эту тему и шарахался от каждой шавки? Физическая боль у обоих будет условно одинаковая, а вот последствия для жизни — разные. Первый вылечит рану и забудет — став, возможно, разве что более осмотрительным и острожным при встрече с собаками, а у второго паранойя только усилится и, скорее всего, будет распространяться уже не только на собак.

— Ну, быть изнасилованной маньяком и укушенным собакой — это разные вещи.

— Я понимаю. Это был просто пример. Но давай вернёмся к моему вопросу. Стало бы тебе легче, если бы меня тоже изнасиловали?

— Нет, конечно! Я что — псих, по-твоему?

— Знаешь, возможно, и псих, потому что ты пытаешься отрицать очевидное, а именно — человеческую природу. Ты сейчас врёшь не мне, ты врёшь себе. Это всё порождение стадного чувства, а стадное чувство — одно из проявлений инстинкта самосохранения. Или, может, ты хочешь сказать, что чувствовала бы себя лучше, если бы знала, что ты первая и единственная жертва маньяка за всю историю человечества? Чувство социальной принадлежности и механизмы саморегуляции заставляют тебя чувствовать себя лучше, когда ты знаешь, что что-то страшное случилось не только с тобой. В этом случае тебя спасает мысль «я — хорошая, маньяк — плохой», что гораздо выгоднее для твоей психики, чем обратная установка. А дальше в этой парадигме твоя мысль скачет в сторону того, как бы этого «плохого» наказать, проучить, а ещё лучше — искоренить всех «плохих» в принципе, тем самым как бы восстановив справедливость и обезопасив себя от дальнейших рисков. Но так как «искоренить плохих» — задача непосильная и невыполнимая, ты только теряешь силы, пытаясь её разрешить, чем делаешь хуже исключительно себе. Бьёшься, негодуешь и не понимаешь, где и когда твоя мысль свернула не туда. Я скажу тебе, где! Там, где ты поверила в несправедливость! То, что ты зовешь несправедливостью, — всего лишь жизнь в не самых приятных её проявлениях.

— И что ты предлагаешь? Забыть о том ужасе, которому меня подвергли и делать вид, что ничего не произошло? Натягивать счастливую улыбку?

— Нет, совсем не так. Зачем забывать? Этот опыт был тебе дан как раз затем, чтобы ты его помнила. Боль — это ведь тоже сила, притом огромная. Но только ты выбираешь, на что её направить: на созидание или на разрушение. Ты же сама сказала: человек, который её испытал, и человек, который только где-то о ней слышал, не сопоставимы. Так используй свою боль для своих целей, найди в ней источник вдохновения. Ты же журналисткой была, если я не ошибаюсь? Ну, напиши, какой-то текст, книгу, сценарий, в конце концов!

— Я и писала! Честно тебе скажу, это не особо помогало. Я бы предпочла, чтобы этого со мной не случалось.

— Я тебя понимаю! Нам всем хочется сытой и спокойной жизни, только вот беда в том, что сытую и спокойную жизнь мы переносим еще хуже, чем ту, что полна лишений и испытаний. Человеку ведь постоянно чего-то не хватает и это что-то он с завидным постоянством ищет и находит извне. Даже люди, живущие в дворцах, то и дело заглядывают к соседу за забор, чтобы посмотреть, не обскакал тот их самих, не посмел ли в чем-то превзойти. Это бесконечное сравнение себя с другими и неутолимая жажда всё новых и новых игрушек, тешащих самомнение, — источник всех человеческих бед.

— Послушай, но ведь конкуренция и желание лучшей жизни заставляют нас развиваться. Появляются новые проекты, новый бизнес, новые товары, услуги, изобретения. Что в этом плохого? Можно же не завидовать друг другу, а перенимать опыт, учиться, сотрудничать.

— Чтобы перенимать опыт, учиться и сотрудничать, нужно нечто большее, чем зависть и конкуренция. Нужен интерес — к себе и своему делу, в первую очередь. И вот парадокс — чем больше у тебя этого интереса, тем меньше у тебя интереса к учителям, наставникам и гуру, а также ко всяким внешним атрибутам, регалиям и статусам. И вот с этим, с интересом к самому себе — своему опыту и своему внутреннему миру, у людей напряжёнка. На интересе стать круче, богаче, успешнее тоже можно вырасти, но во сколько обойдется такой рост, мало кто задумывается. Ради этих миражей люди готовы ломать и насиловать самих же себя, опять же — вставать по будильнику. Они — маньяки по отношению к самим себе. А потом ещё удивляются, откуда маньяки в реальной жизни берутся.

— Ты опять уходишь в какой-то жуткий индивидуализм! Мы же тут, на земле, все вместе живём, мы же — общество, мы должны взаимодействовать!

— Так никто с этим и не спорит! Взаимодействие индивидуумов — это нечто совсем иное, чем инертное колыхание народных масс.

— Ладно, Тымок, раз ты такой умный, может, скажешь мне, как же рядовому представителю этих самых народных масс, как стать индивидуумом?

— Ну, для начала этот представитель народных масс должен задаться соответствующим вопросом — это, скажем так, первый шаг на пути к успеху. А потом ему стоит вспомнить, чем он любит заниматься, что доставляет ему максимальное удовольствие. И следовать за своим интересом. Всё.

— Да, а если это маньяк и его любимое занятие — убивать и насиловать?

— Знаешь, Аннет, маньяки обычно не задаются такими вопросами. Они просто делают свое дело, они действуют и получают свою порцию наслаждения. У них не возникает ни угрызений, ни диссонанса.

— И это, по-твоему, нормально?

— Это имеет место быть. А ты думаешь, есть какой-то способ избавить человечество от маньяков раз и навсегда?

— Ну, во-первых, нужно прекратить виктимшейминг — травлю жертв и все эти разговоры из серии «сама виновата» и «ты сама создала маньяка в своей жизни, подсознательно ты его к себе привлекла». Надо дать жертвам возможность высказаться без страха быть закиданными камнями.

— И как это скажется на маньяках?

— Это скажется на жертвах! Они поймут, что с ними всё в порядке и перестанут себя грызть. Потому что да, ты прав, своим самоедством они причиняют себе ещё большую боль.

— Но маньяки-то никуда не денутся?

— Их станет меньше. Потому что девушки, которые не будут опасаться публичных унижений и оскорблений, будут своевременно сообщать в полицию об изнасиловании.

— Значит, дело не в маньяках, а в общественном мнении?

— В большей степени — да.

— Знаешь, Аннет, даже если нам каким-то образом удастся истребить всех маньяков, то против страха общественного мнения мы бессильны. Ты думаешь, если не будет маньяков и их жертв, то и поводы для осуждения у людей исчезнут?

— Это вряд ли. Но общественное мнение не так цепляет, когда речь идёт о чём-то другом. Чем сильнее изначально пережитые потрясение и стрессы, тем больше стыда и вины мы испытываем по этому поводу, тем большее боимся говорить о своём печальном опыте.

— А откуда, скажи мне, этот страх берётся?

— Ну, мы же видим, как осуждают других! Как люди клеймят и ненавидят тех, кто оказался слабее, уязвимее или просто тех, кто как-то отличается.

— Если ты видишь абсурдность и необоснованность таких обвинений, почему тогда они тебя цепляют?

— Потому что это неприятно! Это некая форма коллективного газлайтинга. Люди заставляют тебя сомневаться в том, все ли с тобой в порядке…

— Тогда получается, что от этих самых людей, от общества и зависит твоё счастье и благополучие, твоё представление о себе?

— Отчасти — да.

— Хорошо. А в какой степени тогда это зависит от тебя самой?

— В той степени, что я должна стараться сохранить остатки здравомыслия и как часть этого самого общества сделать что-то для того, чтобы ненависти и осуждения стало меньше.

— Скажи мне, а сама ты хоть раз испытывала ненависть к тем людям, которые осуждают? К тем, кто говорит жертве: «Сама виновата»?

— Да, не без этого.

— Получается замкнутый круг. Как ты собираешься искоренить ненависть и осуждения в других людях, если не можешь искоренить их в самой себе?

— Так это все взаимосвязано. Искореняя в них, я искореняю и в себе.

— Аннет, неужели ты думаешь, что для того, чтобы ненавидеть и осуждать, нужен какой-то особый повод?

— Конечно! Нам всем нужно работать над тем, чтобы быть более толерантными. Тогда ненависти и осуждения станет меньше.

— А на что, скажи мне, пожалуйста, будет похожа толерантность толерантных людей по отношению к не толерантным?

Конец ознакомительного фрагмента.