Дом изгнанников. Роман в картинах

Вероника Тутенко

Героиня, начинающая художница, попадает в различные переделки, в прошлое и будущее, в шкуру кошки, в картину неизвестного художника, в загробный мир – все это ради встречи с избранником, который погиб пять лет назад. Что принесет героям встреча на границе миров?

13

На Новый год меня пригласили в гости друзья. Влад и Лена живут всего в двух остановках от меня, в самом центре города, разумеется, огороженном в праздники во имя порядка, так что добраться до дома друзей можно только пешком. Тем более у меня закончились деньги на телефоне, что в канун Нового года весьма неприятно, и значит, нужно срочно найти автомат. Магазины все, конечно, были закрыты.

На огромном экране над сценой на главной городской площади россиян поздравлял президент, но слушали его в основном одни студенты-иностранцы и те, кого бой курантов застал на улице.

— Шампанского? — протянул мне пластиковый стаканчик незнакомец лет пятидесяти пяти и достал из пакета бутылку «Советского».

— За счастье! — зашипел алкоголь.

Над моей головой рассыпались блестящими ошметьями хлопушки.

— А теперь танцы! — провозгласила на сцене Снегурочка в большой серебристой короне, и африканские студентки, одна в белой шубке, а другая в белой шапке, пустились в пляс. Рядом под русские песни о зиме танцевали вьетнамцы, чуть поодаль зажигали бенгальские огни индийцы.

— Одни иностранцы, русских почти нет, сидят по домам, — как будто прочитал мои мысли новый незнакомый знакомый. — Одни в незнакомой стране и не у всех есть деньги, чтобы вернуться обратно, так и будут здесь жить, как изгнанники.

Вздох незнакомца заглушили залпы фейерверка. Небо над городом, над многими и многими городами превратилось в сверкающую палитру, и я отправилась дальше на поиски автомата.

Я нашла его чуть поодаль от дороги. Следом за мной от праздничной толпы отделился молодой человек с иссиня-черными бровями и волосами и смугловатым лицом. Национальность его определить было сложно. Возможно, метис.

Говорят, метисы самые красивые люди на земле. Молодой незнакомец, вероятно, иностранный студент, был, действительно, очень хорош.

— Меня Тойле зовут. Я могу чем-нибудь помочь?

— Спасибо, — отказалась я.

— Можно пригласить тебя в кафе или бар?

— Сколько тебе лет? — зачем-то спросила я.

— Двадцать т… — осекся Тойле, — пять, — надбавив себе парочку лет.

— Я старше тебя, — предупредила я тоном строгой старшей сестры.

— Я вижу, — остался невозмутим Тойле, — тебе двадцать шесть или двадцать семь.

На самом деле мне больше, но продолжать играть в «угадай возраст» было бессмысленно и неинтересно.

— Ты такой красивый, необычный… — продолжал иностранец с полусказочным именем. — Тебя, наверное, где-то ждут.

— Да, — не солгала я.

Ждали меня зря. Когда палитра неба снова стала беззвездно синей, я отправилась домой, получая по дороге поздравления от подвыпивших молодых людей.

Хотелось спать, но в новогоднюю ночь как-то не принято так сразу отправляться в царство Морфея, и я надела туфли-лодочки на шпильке и подошла к большому зеркалу. В уложенных на одну сторону светло-коричневых волосах путались конфетти, что и правда придавало мне необычный и праздничный вид. Ажурное желтое платье было связано когда-то давно на заказ, но надевала я его крайне редко, потому что оно слишком уж прозрачное. В белом цвете такое можно надевать невесте. А в желтом замечательно встречать год Желтой Собаки, что и сделала я. Желтой Собаке, я думаю, понравилось, и теперь весь год меня ждет большая, огромная даже удача. Но к Владу и Лене идти в таком наряде точно не стоило, иначе Лена бы решила, что я намереваюсь соблазнить Влада, и год Собаки был бы испорчен у всех троих. И идти с Тойле в кафе не стоило тоже. Пусть лучше останусь в его памяти, если останусь, конечно, девушкой с конфетти в волосах, чем вульгарной дамой в платье, сквозь которое видна вся ее анатомия. Нет, стыдиться мне в принципе нечего в том смысле, что тело у меня упругое, подтянутое даже. Немногим женщинам нравятся их фигуры, и я как раз из числа этих счастливиц, хотя некоторые считают, что мне стоило бы немного похудеть, другие, — что, наоборот, слегка поправиться. Но в целом это как раз и говорит о том, что я нахожусь где-то в золотой середине, и не полнеть, не худеть мне не надо.

Да, я выгляжу, пожалуй, моложе своих лет, одно из тех лиц, по которым трудно определить возраст. У меня интересный овал лица, сильно сужающийся к подбородку, широкие и высокие скулы. Идеальным считается по канонам красоты правильный овал, но мне больше нравится такой, как у меня. Красная помада на губах. Мне идет, хоть, говорят, мужчины не любят яркий макияж, но он прекрасно сочетается с конфетти и моими, скажу без лишней скромности, красивыми ярко-синими глазами.

Я села за стол с ананасами, маслинами и сыром, налила в бокал морковный сок и включила телевизор. Все эти так называемые новогодние шоу, мишура, толкотня и беготня страшно раздражают меня. Я пощелкала кнопки на пульте, на всех каналах именно эта возня и бессмыслица.

Лисичка говорит, что я слишком раздражительна и это мешает мне жить. Отчасти она права, хоть и я оправдываю себя тем, что творческие люди в принципе легко возбудимы, и поэтому любая ерунда может дать толчок вдохновению. Но об этом я говорить хозяйке не стала, а она посоветовала мне, как когда-то своему старшему сыну, наклеивать на лоб этикетку от банана, чтобы не залегали мимические морщины, обличающие злую сущность человека.

У меня как раз в холодильнике была пара бананов. Я выключила телевизор, наклеила на лоб этикетку, услужливо оказавшуюся на одном из них, стряхнула с волос конфетти, взяла в руки телефон и подумала, не забыла ли я кого-то поздравить с Новым годом.

У меня много друзей и еще больше знакомых, случайных и неслучайных, у меня прекрасные родственники, так что даже странно, почему я одна в новогоднюю ночь в прозрачном платье и этикеткой от банана на лбу.

Наверное, и впрямь, характер у меня неважный, а, может, мне просто потребовалось уединение именно сейчас, и я вовсе не обязана сверять свои внутренние ощущения с календарем.

В конце концов, многие поздравили меня, и те, чьих поздравлений ждала, и те, о ком забыла, и еще пришли sms-ки от тех, кого я вспомнить не смогла. Перебирая в телефоне номера, я вдруг остановилась на одном из них, по которому вообще звонила очень редко, но именно сейчас именно эту знакомую, талантливую художницу, мне захотелось поздравить с наступившим Новым годом. Наверное, потому что мой временный дом невольно, а может, и вольно послужил мастерской живописцу.

Среди моих друзей много художников, вообще так называемых представителей богемы — слово, которое тускнеем с годами, как старая люстра, которую давно не протирали смесью воды и нашатырного спирта.

Я обещаю себе, что скоро обязательно найду время, чтобы заглянуть наконец в гости к Лене и Владу, тем более, что они настойчиво меня приглашают, а мне все время некогда. Да, время в последнее время как будто уходит в какую-то черную дыру.

Когда произносят «черная дыра», представляют обычно темноту и пустоту, но, как сказала как-то одна знакомая художница-фантаст, может быть, это всего лишь переход в другую галактику или другое какое-то измерение, где все мерцает, переливается иными красками и, возможно, звучит даже музыка. Да, я хотела рассказать вам об Эле.

У меня есть ее деревянная птица счастья-кулон. Я тогда переживала непростые времена, разрыв с моим бывшим мужем. Он подал на развод всего через два месяца после нашей несчастной супружеской жизни, сказав, что больше не может так жить, и сообщил мне об этом в день восьмого марта.

А начиналось все конечно совершенно иначе… До сих пор в моей жизни не случалось ничего столь радикально романтичного. Сейчас, конечно, кажется странным, как я могла целый год носить, не снимая, розовые очки, ведь меня нельзя назвать наивной и доверчивой, а некоторые и вовсе считают циничной.

Не смейтесь, его звали Карл. Кораллы он, правда, не крал, но я до сих пор не знаю, откуда он появился. Он говорил на разных языках и жил во многих городах — учился в Лондоне, не помню, на кого, работал в Испании, Греции, Швеции, Франции и почему-то решил обосноваться в нашем городе.

Я умышленно не упоминаю его названия, чтобы ненароком не всколыхнуть того, что все уже почти забыли. Карл обладал удивительной способностью производить сильное, сродни гипнотическому, воздействие на всех женщин, попадавших в радиус его взгляда, — от соседской девчонки, ненароком влюбившейся во взрослого дядю, до заведующей ЗАГСом — достопочтенной замужней женщины, неистово желавшей всем без исключения молодожёнам прожить в любви и согласии до бриллиантовой свадьбы.

Как видите, у моей глупости есть смягчающие обстоятельства…

Чувство собственного достоинства… я всегда отмечаю это качество в людях — есть оно или отсутствует, истинное или показное. Последнее, конечно, не более, чем снобизм. Истинное чувство собственного достоинства не имеет ничего общего с самовозвеличиванием, которое, как известно, является одним из синдромов маниакального синдрома. Я часто вспоминаю Пушкина: «Ты, Моцарт, не достоин сам себя»; и каждый раз удивляюсь, как же это возможно: гений без чувства собственного достоинства?

А ещё когда-то читала о Мерелин Монро «звезда без чувства собственного достоинства» — что-то в этом роде.

Или это исключения из правил, слияние с бесконечностью — быть всем и ничем одновременно? Музыкой, красотой, бесплотностью во плоти?

А заявить себе объявленную ценность — значит поставить пусть даже высокую или просто завышенную — так или иначе, цену. А значит ты уже не бесценность, не абсолют.

Мужчина, любящий дарить цветы, обречен на успех у женщин. Что же говорить о мужчине, составляющем эксклюзивные букеты со вкусом и знанием дела. Да, он был дизайнером цветов, и сам он был холеный и свежий, как бутон орхидеи, который вот-вот распустится…

Он дарил мне корзины орхидей, выкладывал моё имя из роз… С тех пор я не люблю розы, особенно голубые. Их он особенно жаловал. Теперь, конечно, очевидно, что может быть более неестественным и жалким, чем белая роза, напичканная синькой и даже пахнущая ею? А тогда мне казалось, он срезал их специально для меня в Эдеме, пока с меня не спали розовые очки.

Только не смейтесь, она была продавщицей очков. Нет, слово «продавец»

здесь не совсем корректно. Вероятно, она была менеджером, я даже не знаю, как называется эта профессия — раздавать у входа в супермаркет буклеты с рекламой фирмы оптики, обещавшей к тому же бесплатную проверку зрения. Я ни в коем случае не хочу принизить её занятие, тем более, что, вероятно, у неё есть и, может, не одно высшее образование, с которым трудно найти работу по специальности — не исключено, что даже и медицинское.

Дело не в этом, а в самой ситуации — продавец очков помогла мне увидеть правду, замечать которую я упрямо не хотела.

— Да, — думала я, — Карл нравится женщинам всех возрастов и калибров, но сам-то он к чужим юбкам безупречно равнодушен.

Разве можно винить пышный цветок за то, что он источает аромат такой сильный, что на него слетаются все пчелы вокруг? Нет, нельзя…

Да, он был банальным бабником, но когда я пыталась его в этом уличить, он счастливо улыбался и говорил: «Мне нравится твоя ревнивая речь» и принимался подробно объяснять, почему та или иная женщина не может вызывать у него тех чувств, которые вызываю я. Потому что Таня еще совсем ребенок, тщедушный к тому же, Аня, да, формы у нее, соблазнительные, конечно (это даже он не отрицает), но ты посмотри на ее лицо… Лицом она похожа на мужчину, да, конечно, она хороший друг, и отличный менеджер, но нет, не более того. Маня? Да кто вообще такая Маня? Тем более для человека, у которого есть любимая жена. И дальше в том же духе…

Действительно, после такого разбора полетов из его жизни Аня, Таня и Маня исчезали, но на смену им вскоре появлялись Галя, Аля и Валя…

В конце концов я убедила себя в том (не без помощи Карла, конечно), что сама себе все напридумываю, пока одна из пассий не стала слишком явно заявлять о своем существовании. «Да кто она такая?» — кричал он возмущенно. Я не била посуду, вообще не люблю это дело, а просто в первый раз собрала вещи и ушла к родителям.

Мама сначала расстроилась, а потом сказала, что все к лучшему, и что она сразу меня предупреждала, что с этим Карлсоном, как она называла Карла, у нас ничего хорошего не выйдет. Так и получилось.

Но благоверный мой считал иначе. Он уговаривал, скандалил, приезжал за мной на машине и в конце-концов сказал по телефону, что во всем виновата теща, потому что сразу настроила меня против него, и что я, взрослая женщина, должна иметь собственное мнение и немедленно возвращаться туда, где меня любят и ждут. И что лучше всего будет, если мы уедем в другой город (подальше от тещи!) и начнем там все сначала без Тань и Галь…

Мне хотелось верить ему, но лимит доверия закончится, хотя, если бы он не стал винить в наших проблемах маму, возможно, я бы решилась на еще одну отчаянную попытку.

Через час он позвонил снова и сказал, что уезжает в другой город с другой женщиной. И спрашивает меня в последний раз, не хочу ли я к нему вернуться. Конечно, я ответила «нет».

— Хорошо, — ответил он бодро. — До встречи на небесах!

Может быть, и впрямь, я слишком зависима от мнения мамы, мучили меня сомнения, но их вытеснял образ другой женщины, а потом опять по кругу — внутренний голос, которому я давно уже не верила, малодушно успокаивал, что никакой другой на самом деле нет. Просто фраза, брошенная в сердцах, чтобы сделать больно в ответ на причиненную боль.

Вся эта сложная гамма эмоций звучала в душе полнейшей какофонией.

Не представляя, как ее унять, я поднималась по лестнице эскалатора в развлекательном центре, и уже приближаясь к краю четвертого этажа, поняла, куда я еду. В то самое кафе, где так много цветов и где мы любили бывать с Карлом.

Мне даже показалось на какой-то момент, что я вижу нас со стороны, как будто смотрю кино о собственном потерянном счастье. Но я ошиблась, в главной роли на этот раз была не я, а та самая продавец… жаль, что не розовых, очков, которую я уже упомянула в повествовании.

Я заказала мороженное и села за соседний столик. Продавец очков вскочила и потащила к эскалатору изменника. Он обернулся на прощание. Как ни в чем не бывало, я ела мороженное. Да, потом были слезы и жалость к себе, но в тот момент мне, правда, хотелось только сливочно-мятной прохлады.

Не скажу, что мне было легко спускаться на землю с небес

В международный женский день шел дождь, но я не замечала его. Навстречу шли мужчины и женщины с тюльпанами и мимозами, а я отчаянно завидовала их тихому счастью.

День стал бы одним из самых ужасных дней в моей жизни, если бы не Эля.

Магазин «Птица Счастья» встал как вызов на моем пути, и я приняла этот вызов. Решительно завернула в полуоткрытую дверь, как будто здесь ждали меня.

Иногда мне кажется, что вся наша жизнь — один огромный магазин, где мы одновременно и продавцы, и покупатели, а самый ходовой товар, конечно, счастье или грубые его подделки — зависит от совести продавца и разума покупателя, ведь даже оценщики и те не всегда отличают его от подделки. Мне повезло. Я знаю, где купить продукты с высоким содержанием счастья, экологически чистые к тому же и сделанные с любовью.

Да. Если бы Эле требовался PR-менеджер, я бы с радостью согласилась им стать.

Людям нужны деревянные птицы счастья, сделанные искусными мастерами-художниками. Нет, конечно, если у вас нет такой птицы счастья, вам все равно оформят кредит в банке, вас пригласит на свидание Максим из соседнего отдела, а если вы сами и есть этот Максим или Слава (вставить нужное имя), то вам не требуется птица счастья, чтобы Леночка из соседнего отдела согласилась выпить с вами по чашечке кофе в соседнем кафе после работы.

Но. Вы же не станете утверждать, что кредит, чашечка кофе с Максимом или Леной, работа это и есть то самое сверкающее восхитительное счастье, которое так нужно нам всем?

Какое оно, часто мы не знаем сами. Оно одно на всех и у каждого свое, и птицы счастья безошибочно знают к нему дорогу.

Колокольчики дружно звякнули над дверями. Наверное, что-то это означает по фэн-шуй, привлекает любовь и удачу. Да, наверное, так, хотя вряд ли Эля придает какое-то особое значение этим милым звенящим вещицам.

У этого счастья есть крылья, а в крыльях есть ветер, и оно летит. Летит туда, где порой его уже не ждут.

Птицы счастья в магазине Эли разлетались на подарки только так.

Вид у меня, наверное, был промокший и жалкий, потому что, едва заметив меня, хозяйка магазина ободряюще мне улыбнулась и протянула на ладони птицу счастья.

Именно так я представляла себе птицу счастья — белую, похожую на голубку, но с огромными сильными крыльями. Я тоже улыбнулась — Эле и птице счастья одновременно — и потянулась за кошельком.

— Сколько?

— Что сколько? — не сразу поняла Эля. — Нисколько! Это — подарок. Она принесет тебе счастье. Обязательно. Вот увидишь.

По лицу Эли было видно, что она, действительно, желает мне этого — сильно и искренне, хотя в сущности мы не были даже близкими знакомыми — просто встречались время от времени на каких-то мероприятиях.

С тех пор птица счастье всегда со мной в сумочке, так некоторые носят в ней с собой каштан на счастье.

Я знала об Эле совсем немного — только то, что она художница, очень талантливая художница, и мастерица. Ее муж делает из дерева птиц счастья, а Эля расписывает их. Они идеальная не только супружеская, но и творческая пара. Пожалуй, это и все.

Птица счастья довольно скоро принесла мне удачу — вскоре у меня вышла первая книга, и первый авторский экземпляр я подписала — да, Эле, а она пригласила меня в гости.

Бывать в домах художников — совершенно особое удовольствие. Экскурсия в другое измерение, можно сказать, где каждая вещица обретает особый смысл.

Но дом Эли и Леонида особенный даже для дома художников. Само определение «дом» даже не слишком подходит ему.

Если бы меня попросили нарисовать дом моей мечты, я бы изобразила в точности такой, как у Эли — из красного кирпича, похожий на терем. В нем очень уютно было бы семи гномам.

Скорее, его уместнее было бы назвать замок искусств. Снаружи он очень похож на замок, но не огромный, где правят бал приведения, а маленький, уютный, где живут любовь и радость, и это видно невооруженным взглядом, и дело вовсе не в семейных фотографиях в веселеньких фоторамочках.

— Проходи… Нет-нет, не разувайся, — от улыбки круглое лицо Эли так и засияло и стало похожим на солнышко, каким его рисуют на детских открытках — с полукруглыми глазами и широкой улыбкой. Даже ее чуть взлохмаченные (художественный беспорядок на голове) русые волосы хочется заплести в мелкие косички, и каждую дополнить маленьким ярким бантиком — будет настоящее мультяшное солнышко.

Такие, как Эля, впускают в дом и душу без стука и даже в обуви, совершенно не заботясь о том, что у кого-то грязные ботинки или намерения, и следы потом придется оттирать. Я бы назвала таких людей слишком добрыми и открытыми для этого мира, но без них он давно бы пропал.

Полное отсутствие фальши и каких бы то ни было задних мыслей многими распознаются как некая аномалия, странность, или же на всякий случай к такому человеку приклеивают ярлык «себе на уме», потому что поверить вполне человеку с сердцем, полным благородства, бескорыстия, довольно сложно.

Да, мои мысли скакнули от мультяшного образа до высоких материй, пока, сняв вопреки протестам Эли ботинки, я проследовала за ней на кухню.

Она была похожа на бар, где собираются друзья и просто хорошие знакомые.

Плетеные стулья и прозрачный столик в углу молчаливо приглашали к приятной беседе за чашечкой кофе, который уже варила заботливая хозяйка.

Я не большая поклонница кофе, но в трудные минуты моей жизни он выручает меня неожиданно, словно джин.

Обычно я литрами пью несладкий зеленый чай.

Но в тот момент, когда в моих мыслях возникают струйки кофейного пара, кто-то, неслучайно оказавшийся рядом, берет на себя роль доброго волшебника и спрашивает: «Будешь кофе?»

Да, вы уже догадались, какой вопрос задала мне Эля и как я на него ответила.

Удивительно, но в доме было немного картин. Впрочем, правило «сапожник без сапог» никто не отменял. У хорошего художника картины живут не взаперти, хотя, справедливости ради надо сказать, что истинный талант могут признать и после смерти, когда самому какому-нибудь Ван Гогу уже совершенно безразлично, за сколько там миллионов долларов ушли на аукционе его «Подсолнухи».

Мне нравятся подсолнухи. И если бы у меня был домик в деревне, я посадила бы много подсолнухов. Разных. Декоративных и с вкусными семечками. Они бы росли вдоль плетня и радовали меня и соседей и всех, кто случайно заехал бы в нашу деревню.

Люди останавливались бы возле нашего дома и удивлялись: «надо же какой плетень, как в старину, и сколько подсолнухов! Даже на подоконнике. Не знал, что декоративные подсолнухи — это так красиво».

Декоративные подсолнухи я люблю даже больше, чем розы. Вернее, розы я люблю только живые, и желательно, когда их целый огромный розарий.

Да! У меня был бы великолепный розарий…

На мысли о розах меня навела картина в позолоченной, довольно громоздкой раме.

Бутонов роз на холсте даже не было видно, их дорисовывала фантазия. Только листья и огромные шипы. И стебли, как стволы экзотических каких-то деревьев.

Среди них пробирались три девушки, похожих и не похожих друг на друга.

— Твоя картина?

— Нет, это картина Жанны, нашей старшей сестры. Жаль, она забросила живопись, стала серьезной бизнес-леди. Помнишь магазин «Виолетта»?

Я кивнула.

Такие магазины я обхожу стороной. Они, как правило, слишком помпезны. Несколько секунд, и ты сама не замечаешь, как вещи захватывают тебя в плен, и уже не ты выбираешь что-то из одежды, а платья выбирают тебя.

Неплохой бы получился слоган.

Одна из барышень, показалось мне, похожа на саму Элю. Только стройнее, моложе.

— Да, это я, — озорная улыбка сделала художницу еще больше похожей на себя саму в юности. — А это мои сестры — Жанна и Мила. Мы в детстве так всегда и ходили вместе, неразлучные сестрицы.

Взгляд Эли стал мечтательным, а улыбка немного грустной.

На столе из чашек поднимались к потолку кофейные джины. Я вдруг подумала о том, что хочу написать картину и назову ее «Кофейный джин».

В школе мне часто говорили, что я хорошо рисую, а в университете я была из тех, к кому обращались, когда нужно было сделать стенгазету, даже ставили за это зачеты автоматом по какому-нибудь второстепенному предмету.

Кофе Эля варила отменный, но все-таки мне было интересно, есть ли в доме художницы хоть одна ее собственноручно написанная картина.

— Есть, одна, — не сразу ответила Эля, как если бы речь зашла о чем-то сокровенном.

Я выразила нетерпение увидеть творение.

Эля вздохнула и предложила продолжить кофепитие в зале.

Там, на стене напротив дивана, и висела картина Эли. Довольно простая и вместе с тем завораживающая картина. Какая-то дверь.

За этой дверью прятались и страхи, и надежды, и ответы на какие-то самые важные вопросы.

Мне показалось, я где-то видела ее, может быть, даже была за этой полукруглой деревянной дверью, за которой жили…

«Гномы!» — едва не вскрикнула я, рискуя показаться сумасшедшей, но вместо этого только благоразумно спросила, точнее, мой вопрос звучал как простое повествование, так, мысли, вслух…

— Да… Необычная картина. Как будто дверь в стене. Так и хочется войти в нее и узнать, что находится за ней.

Эля не заметила подвоха, а улыбнулась странной блуждающей улыбкой.

— Там… часто идут дожди.

К гномам это не имело ни малейшего отношения, поэтому мое предположение о том, что Эля тоже знает о двери, преследовавшей меня во сне, было, конечно, абсурдным.

— Писала с натуры? — уточнила я на всякий случай.

— Нет, — ответила Эля. — Заказ одной знакомой… — по взгляду художницы было понятно, что ей будет жаль расставаться с картиной, которая так прочно обосновалась на гвозде, что, казалось, вовсе не собиралась переезжать ни в какой другой дом.

А потом Эля надолго куда-то исчезла из поля моего зрения, а этим летом я снова встретила ее и не сразу узнала.

Нет, внешне она почти не изменилась, только похудела. И все же я не сразу узнала ее, когда она окликнула меня на Фестивале блинов. Эля продавала жар-птиц и свои написанные маслом картины.

Вообще-то я равнодушна к блинам, но само название Фестиваль блинов вытащило меня в тот залитый солнцем день из дома в городской старинный парк, где врасплох заставали звуки электрической скрипки. Красавица с распущенными темными волосами, казалось, была со смычком единым целым. Те же, кто приходил на фестиваль не со стороны центральных улиц, по мосту, тропинками, по обе стороны поросшими ромашками, попадал прямиком в этакое царство книг, где гостей встречали девушки в старинных сарафанах и домовенок Кузя.

Лодки покачивались на привязи у берега, приглашая в дальнее плаванье с убедительностью прощерлыги-ловеласа, сулящего доверчивой красотке с неба звезды и золотые горы впридачу.

Конкурсанты в белых фартуках ловко подбрасывали блинчики на сковородках и относили свои кулинарные творения на блюдцах восседавшему чуть поодаль жюри.

Детишки с разукрашенными аквагримерами лицами обступили мастеров.

Самая большая девчачья компания собралась вокруг моей давней знакомой художницы Розы.

Они учила детей расписывать матрешек.

— Я назову свою Огнецвета.

— А я свою… Дариэл, — объявили девчушки.

— Отличные имена, — похвалила Роза, — но надо еще много-много имен. Не забывайте, что внутри них может вместиться сколько угодно матрешек.

— Сколько? — вскинула любопытные глаза девочка с кошачьими усами и носиком.

— Даже представить невозможно, — развела руками Роза, — очень, очень, очень много, бесконечно много, но они были бы такие маленькие, что их невозможно было бы рассмотреть даже в микроскоп.

— В Огнецвету поместится миллион матрешек, — сделала вывод девочка с ромашкой на щеке.

— А в Дариэл — миллиард и даже еще больше.

— Сколько угодно матрешек поместится в любую из них, согласилась Роза и улыбнулась сразу обеим девочкам.

Мы договорились с Розой как-нибудь созвониться и где-нибудь посидеть поболтать, но так и не встретились до сих пор.

«Абонент недоступен или находится вне зоны действия», — уведомил меня автоответчик, и, вздохнув, я отправилась спать.