Дом изгнанников. Роман в картинах

Вероника Тутенко

Героиня, начинающая художница, попадает в различные переделки, в прошлое и будущее, в шкуру кошки, в картину неизвестного художника, в загробный мир – все это ради встречи с избранником, который погиб пять лет назад. Что принесет героям встреча на границе миров?

18

Кажется, краски обиделись на меня, что я так легко сдалась. Время от времени мне приоткрывался так завораживавший меня мир, где из каких-то линий и пятен рождались миры.

Как-то в студенческие годы один мой друг, будущий художник, даже уговорил меня поработать натурщицей у них на худграфе.

Оказывается, натурщиком может стать практически любой. Одни люди более графичны. Другие — более живописны.

…На подиуме Настя — девушка с выразительным лицом, напоминающая античную Нику. Полуобнаженная. Но, похоже, молодых людей это совершенно не волнует. Вооруженные карандашами и окрыленные вдохновением, они обеспокоены тем, чтобы правильно передать пропорции натурщицы. Настя позирует для рисунка.

Следующая пара — живопись. Общими усилиями меня нарядили в этакую романтичную цыганочку, посадили в красивой позе на фоне романтично-размытой драпировки.

Взгляд художника — как взгляд врача. Позируя для полуобнаженной натуры, не чувствую себя раздетой. Вот только нелегко долго сидеть в одной позе. Зато когда холст оживает под кистью художника… На одних работах цыганка… На других — русалочка… Вот знойная женщина из песка… А здесь — томная барышня, словно вылепленная из теста… И это все — я?

Одна картина мне особенно понравилась. Она была… описать картину словами все равно, что изобразить на плоскости поэму. Возможно, получится тоже прекрасно, но все же это нечто совершенно иное.

Да, эта картина была особенно хороша.

Я казалась на ней похожей одновременно на цыганочку и на нимфу.

Не знаю, каким образом художнице удалось добиться такого изумительного небесно-речного оттенка. Да, пожалуй, больше всего я походила на картине на русалку.

В реальности сине-зеленая накидка служила мне неким подобием шлейфа.

Студенты писали полуобнаженку, а их преподаватель обещал заплатить мне как за обнаженную натуру целиком и сдержал обещание, что стало предметом раздора между кафедрой и штатной натурщицей — тридцатишестилетней длинноволосой в меру полной особой с пикантными веснушками.

Позже студентки мне рассказывали, что она требовала прибавки к гонорарам, размахивая зонтиком-тростью, и даже грозила увольнением, но потом успокоилась.

Да, та картина…

Я хотела было купить русалочку. Что-то завораживающее было в картине. На ней была я и в то же время не я — мой прекрасный двойник.

Я даже договорилась уже с художницей о цене, которая нас обеих устраивала, как дело испортила ее подружка.

— Смотри, вот здесь, — подошла со спины, — здесь надо порезче, — показала на тот изгиб, на котором, я была рада, художница изначально не стала акцентировать внимание и, надо признать, именно этим легким несходством прежде всего мне и импонировал портрет и вовсе даже не глубиной творческого замысла и не цветовой палитрой, о которой я говорила выше.

Художница кивнула и добавила мазок.

Всего один лишь мазок, но картина в моих глазах была безнадежно испорчена. Такую русалочку, слишком похожую на оригинал, я не хотела видеть у себя дома.

Так неприятие себя помешало мне обзавестись шедевром.