Четыре. История дивергента

Вероника Рот, 2014

Перед вами приквел к культовой трилогии-антиутопии о выживании подростков и взрослых в экспериментальной реальности. В сборник вошли четыре рассказа: «Перешедший», «Неофит», «Сын», «Предатель», а также дополнительный бонус для фанатов – «Эксклюзивные сцены из “Дивергента”, рассказанные от лица Тобиаса». Главный герой книги, Тобиас Итон по прозвищу «Четыре», сын деспота Маркуса из фракции Альтруистов, станет в недалеком будущем наставником, а потом и парнем мятежной Трис. Но пока персонажи находятся только в самом начале пути, матрица еще не раскручивается, а Тобиас уже проявляет характер. Отчаявшийся парень пытается вырваться на свободу и сбежать от лицемера-отца. В итоге Тобиас выбирает не фракцию Альтруистов, как положено ему по наследству, а экстремальное Лихачество. Но найдет ли он здесь убежище и спасение от самого себя?.. Впервые на русском языке!

Неофит

В тренажерном зале пахнет усталостью, потом, пылью и обувью. Каждый раз, когда мой кулак ударяется о грушу, костяшки, еще не зажившие после недели боев с лихачами, пронзает боль.

— Вероятно, ты уже видел списки, — заявляет Амар, опершись на косяк и скрестив руки на груди. — И понял, что завтра тебе предстоит поединок с Эриком. Иначе сейчас ты был бы не здесь, а в комнате симуляций.

— Туда я тоже хожу, — бурчу я и отхожу от груши, разминая мышцы. Иногда я сжимаю кулаки настолько сильно, что перестаю чувствовать пальцы.

Я едва не проиграл свой первый бой с девушкой из Товарищества, Мией. Я не знал, как победить ее так, чтобы не бить ее, а драться с ней я не мог — по крайней мере, до тех пор пока она не применила удушающий захват и у меня перед глазами не закружились черные мушки. Тогда мои инстинкты взяли верх, и я нокаутировал ее одним мощным ударом в челюсть. Я по-прежнему чувствую уколы совести, когда думаю о том поединке.

Но второй бой я тоже чуть не проиграл. Я бился с парнем-правдолюбом по имени Шон, который был крупнее меня. Я измотал его, с трудом поднимаясь на ноги каждый раз, когда он думал, что со мной покончено. Он не догадывался, что еще с детства я выработал привычку терпеть боль, как и манеру покусывать ноготь большого пальца, или держать вилку левой рукой, а не правой. Теперь мое лицо покрыто синяками и ссадинами, но я показал, на что способен.

Завтра моим противником будет Эрик. Для того чтобы победить его, понадобится нечто более серьезное, чем грамотный удар или настойчивость. Для победы мне необходимы навыки, которыми я не владею, и сила, которую я пока не развил.

— Верно, — смеется Амар. — Кстати, Четыре, я долгое время пытался понять, что с тобой такое, расспрашивал людей. Оказывается, по утрам ты отправляешься сюда, а ночи проводишь в комнате пейзажа страха. Ты совсем не общаешься с неофитами. Ты всегда изнурен, изматываешь себя и спишь как убитый.

Капля пота стекает с моего уха. Я смахиваю ее заклеенными пальцами и провожу рукой по лбу.

— Знаешь, вступить во фракцию — это совсем не то, что посвящение, — продолжает Амар, сосредоточенно проверяя, насколько крепко висит груша. — В основном лихачи заводят лучших друзей именно во время посвящения. Они находят себе парней и девушек. Врагов, в конце концов. Но ты как будто решил, что у тебя вообще ничего не будет.

Я видел, как другие неофиты вместе делают пирсинг, а потом приходят на тренировку с ярко-красными проколотыми носами, ушами, губами. Видел, как они выстраивают башни из еды на столах за завтраком. Я и подумать не мог, что способен стать одним из них. Или хотя бы попытаться. Я пожимаю плечами.

— Я привык к одиночеству.

— А мне кажется, что ты скоро сорвешься, и я не хочу быть здесь, когда это случится. Между прочим, сегодня мы играем в нашу традиционную игру. Тебе следует к нам присоединиться.

Я молча смотрю на липкую ленту на своем кулаке. Мне не стоит никуда идти и играть в игры с неофитами. Я должен остаться здесь и тренироваться, а затем поспать, чтобы быть в форме для завтрашнего боя. Но мой внутренний голос, который часто твердит мне, что я «должен», напоминает мне голос отца, требующего вести себя прилично и обособленно. А я выбрал лихачей, потому что хотел перестать его слушать.

— Я помогу тебе влиться в компанию. Имей в виду, что я за тебя переживаю, парень, — поясняет Амар. — Не глупи и не упусти хорошую возможность.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Что это за игра?

Амар только улыбается в ответ.

* * *

— Она называется «Вызов». Девушка-лихач по имени Лорен держится за ручку сбоку вагона, но все равно шатается и едва не выпадает из него наружу. Она хихикает и спокойно втягивается внутрь, словно поезд не мчится на рельсах, расположенных на высоте двух этажей, и ей не грозит перелом шеи, если она из него выпадет. Свободной рукой она держит серебряную фляжку. Это многое объясняет. Она наклоняет голову.

— Первый игрок выбирает того, кому бросить вызов. Второй игрок, принявший вызов, выпивает, выполняет задание и получает возможность бросить вызов кому-то еще. А когда все уже выполнили задания или погибли, пытаясь это сделать, мы немного напиваемся и тащимся по домам.

— А как выиграть? — спрашивает один из лихачей с другого конца вагона. Он сидит, ссутулившись, напротив Амара, будто они старые друзья или братья. Судя по его вопросу, я не единственный неофит в вагоне.

Напротив меня расположился Зик — парень, который первым спрыгнул с поезда. Рядом с ним — девушка с каштановыми волосами, челкой и проколотой губой. Остальные лихачи — явно старше нас. И они-то, конечно, уже полноправные члены фракции. Они непринужденно общаются, наваливаются друг на друга, шутливо дерутся или ерошат волосы. Атмосфера братства, дружбы, флирта. Мне это незнакомо. Я пытаюсь расслабиться, обхватив руками колени.

Я самый настоящий Сухарь.

— Выигрывает тот, кто не трусит, — отвечает Лорен. — И есть еще новое правило — чтобы выиграть, не задавай тупые вопросы. Поскольку у меня — алкоголь, то я и начну, — добавляет она. — Амар, я бросаю тебе вызов! Отправляйся в библиотеку эрудитов, когда зануды будут учиться, и выкрикни что-нибудь неприличное. — Лорен откручивает крышку от фляги и бросает ее Амару. Лихачи улюлюкают, когда Амар снимает крышку и делает глоток неизвестной жидкости.

— Скажешь, когда прибудем на нужную остановку, — кричит он, заглушая всеобщие возгласы.

Зик машет мне рукой:

— Эй, ты ведь перешедший? Четыре?

— Да, — говорю я. — Ты классно прыгнул. — Я слишком поздно понимаю, что это может быть его больным местом — момент триумфа, смазанный оплошностью и потерей равновесия. Но он добродушно смеется.

— Да, не самый лучший момент, — добавляет Зик.

— Зато, кроме тебя, никто не вызвался прыгать первым, — вставляет девушка с каштановыми волосами. — Кстати, меня зовут Шона. А правда, что у тебя только четыре страха?

— Поэтому меня так и называют, — киваю я.

— Ух, ты! — восклицает Шона. Похоже, что она впечатлена, отчего я выпрямляюсь. — Ты, наверное, урожденный лихач?

Я пожимаю плечами, дескать, возможно, и так, хотя я точно знаю, как обстоят дела на самом деле. Она не знает, что я пришел сюда, чтобы сбежать от уготовленной мне участи. А ведь я изо всех сил стараюсь пройти посвящение лишь потому, чтобы мне не пришлось признать, что я самозванец. Урожденный альтруист в результате нашел пристанище среди лихачей. Уголки ее рта расстроенно опускаются, но я не пристаю к ней с расспросами.

— Как твои поединки? — спрашивает меня Зик.

— Нормально, — говорю я, демонстрируя лицо в синяках. — По мне видно.

— Зацени. — Зик поднимает голову — и я упираюсь взглядом в огромный синяк над его челюстью. — И все это — благодаря ей. — Он тычет в Шону большим пальцем.

— Он меня сделал, — улыбается Шона. — И я получила сильный удар. У меня никак не получается выиграть.

— Тебя не смущает, что он тебя ударил? — вырывается у меня.

— А почему меня должно это смущать? — удивляется она.

— Ну, хотя бы потому, что… ты девушка.

Шона обескуражена.

— Ты что, думаешь, что я не могу вытерпеть боль, как и любой другой неофит, просто потому, что у меня другое тело? — Она показывает на свою грудь, и я ловлю себя на том, что на мгновение задерживаю на ней взгляд, прежде чем соображаю отвернуться. Мое лицо пылает.

— Извини, — бормочу я. — Я совсем не то имел в виду. Я пока не привык к этому.

— Да, я понимаю, — без злобы соглашается она. — Но ты должен знать, что здесь, в Лихачестве, не важно, парень ты или девушка. Важно то, на что ты способен.

Амар поднимается, кладет руки на бедра в драматичной позе и марширует в сторону открытого дверного проема. Поезд ныряет вниз, и Амар, который даже ни за что не держится, сдвигается в сторону и качается вместе с вагоном. Лихачи резко поднимаются со своих мест. Амар прыгает первым, бросаясь в ночь. Остальные торопятся за ним, и я позволяю толпе нести меня в сторону двери. Меня пугает не скорость, а высота, на которой мы находимся, но сейчас поезд едет близко к земле, и я прыгаю без страха. Я приземляюсь на обе ноги и спотыкаюсь, прежде чем остановиться.

— Смотри-ка, ты делаешь успехи, — отмечает Амар, пихая меня локтем. — На, глотни. Похоже, тебе кое-что не помешает, — добавляет он, протягивая мне флягу.

Я никогда не пробовал алкоголь. Альтруисты никогда не пьют, поэтому достать его было негде. Но я видел, какими расслабленными делаются захмелевшие люди, а мне безумно хочется выбраться из своей старой кожи, в которой теперь слишком тесно. В итоге я нисколько не сомневаюсь — беру флягу и пью. По вкусу алкоголь напоминает лекарство — обжигает меня, но быстро проходит дальше — в пищевод. Потом по моему телу разливается тепло.

— Неплохо, — одобряет Амар, подходит к Зику, обвивает его шею рукой и тянет на себя. — А ты уже познакомился с моим юным другом Изекилем?

— То, что меня так называет мама, не значит, что ты должен звать меня так же, — бурчит Зик, отталкивая Амара, и поворачивается ко мне. — Наши родители были друзьями.

— Были?

— Мой отец, бабушка и дедушка умерли, — признается Зик.

— А что с твоими родителями? — спрашиваю я у Амара.

Он хмурится.

— Они умерли, когда я был маленьким. Несчастный случай в поезде. Очень грустно. — Амар улыбается, будто он ни капли не расстроен. — А мои дедушка с бабушкой совершили прыжок, когда я стал официальным членом Лихачества. — Он делает быстрое движение рукой, напоминающее нырок.

— Прыжок?

— Ой, только не рассказывай ему ничего, пока я здесь, — просит Зик, качая головой. — Я не хочу видеть выражение его лица.

Амар не обращает на него внимания.

— Пожилые лихачи иногда совершают прыжок в неизвестность, достигнув определенного возраста. У них есть выбор — либо прыгнуть, либо остаться без фракции, — объясняет Амар. — Мой дедушка был болен раком. А бабушка не хотела жить без него. — Амар умолкает, смотрит на ночное небо, и в его глазах отражается лунный свет. На какое-то мгновение мне кажется, что он показывает мне свою другую сторону, тщательно спрятанную под слоем обаяния, юмора и напускной храбростью лихача. И я невольно пугаюсь, потому что тайная часть его души — тяжелая, холодная и грустная.

— Мне очень жаль, — выдавливаю я.

— Зато я хотя бы с ними попрощался, — продолжает Амар. — Чаще всего смерть приходит независимо от того, успели ли вы попрощаться или нет.

В одну секунду его тайная сторона исчезает вместе с новой искрящейся улыбкой, и Амар подбегает к лихачам с фляжкой в руке. Я тащусь сзади вместе с Зиком, который ходит размашистым шагом — неуклюже и грациозно одновременно, как дикая собака.

— А что насчет тебя? — спрашивает Зик. — У тебя есть родители?

— Один родитель, — отвечаю я. — Мама давно умерла.

Я помню похороны, когда альтруисты заполнили наш дом тихой болтовней, разделив с нами горе. Они приносили нам еду на металлических подносах, накрытых фольгой, мыли нашу кухню и убрали в коробки всю мамину одежду, чтобы ничего о ней не напоминало. Я помню, как они шептали, что она умерла от осложнений во время беременности. Но я не забыл, что за несколько месяцев до смерти она стояла перед комодом, расстегивая просторную рубашку, под которой виднелась облегающая майка, и ее живот был плоским. Я слегка трясу головой, прогоняя старые образы. Ее уже нет. Детским воспоминаниям нельзя всецело верить.

— А твой отец поддерживает твой выбор? — интересуется Зик. — Скоро День посещений, ты ведь в курсе.

— Нет, — отвечаю я отстраненно. — Он меня совсем не поддерживает.

Мой отец не придет в День посещений, тут уж я уверен. Он больше никогда не будет со мной разговаривать.

В секторе Эрудиции чище, чем в любой другой части Города, на тротуарах нет ни мусора, ни валунов, а каждая трещина на улице залита гудроном. Кажется, что нужно ступать аккуратно, чтобы не испортить тротуар кроссовками. Лихачи беззаботно идут рядом, хлюпая подошвами ботинок, — звук напоминает шум дождя. Штаб-квартирам фракций разрешено включать свет в холле в полночь, но в остальных местах должно быть темно. Но здесь, в секторе Эрудиции, озарены здания всех штаб-квартир. Я прохожу мимо домов с ярко освещенными окнами и вижу эрудитов. Они устроились за длинными столами, погрузившись в книги или мониторы. Иногда они тихо общаются между собой. И молодые, и старые члены фракции сидят за одними столами в безупречной синей одежде, с гладкими волосами. Более половины из них — в блестящих очках. Отец назвал бы их тщеславными. Они очень беспокоятся о том, чтобы выглядеть всезнайками, и поэтому, по мнению Маркуса, выглядят глупо.

Конец ознакомительного фрагмента.