Глава 9
Один из бесфракционников разводит огонь, чтобы мы могли разогреть еду. Те, кто хочет поесть, собираются вокруг большой металлической чаши, в которой и развели огонь. Разогревают банки с едой, а потом их передают по кругу, вместе с ложками и вилками, чтобы каждый мог взять по кусочку. Я стараюсь не думать о том, сколько разной заразы может распространяться таким способом, и опускаю ложку в банку с супом.
Эдвард плюхается на землю рядом и принимает у меня жестянку с супом.
— Значит, вы все из Альтруизма, а? — спрашивает он, вылавливая несколько лапшичек и кусок морковки. Засовывает их в рот и передает банку женщине, сидящей слева.
— Были, — уточняю я. — Тобиас и я перешли, сам понимаешь, и…
Внезапно я понимаю — не стоит упоминать о том, что Калеб перешел в Эрудицию.
— А Калеб и Сьюзан — все еще альтруисты, да.
— И он твой брат. Калеб, — говорит он. — Бросила семью, чтобы уйти в Лихачество?
— Ты говоришь, как настоящий правдолюб, — раздраженно отвечаю я. — Не оставишь свое мнение при себе?
— На самом деле сначала он был эрудитом. А не правдолюбом, — замечает Тереза, наклоняясь к нам.
— Ага, я знаю. Я…
— И я тоже, — перебивает она меня. — Но пришлось уйти.
— Что случилось?
— Умишка не хватило, — отвечает она, беря у Эдварда банку с бобами и засовывая в нее ложку. — Получила недостаточно высокую оценку в тесте интеллекта во время инициации. «Будешь всю жизнь мыть полы в лаборатории, — сказали они. — Или можешь убираться отсюда». Я решила уйти.
Глядя на ложку, она вылизывает ее дочиста. Я беру у нее бобы и передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.
— И много тут у вас из Эрудиции? — спрашиваю я.
Тереза качает головой.
— Большинство из Лихачества, на самом деле, — отвечает она, кивая в сторону Эдварда, который кривится, слыша эти слова. — Потом — Эрудиция, Правдолюбие, немного из Товарищества. В Альтруизме инициацию никто не заваливает, так что их очень мало, кроме тех, кто выжил после симуляционной атаки и присоединился к нам как беженцы.
— Почему-то ситуация с лихачами меня не удивляет, — говорю я.
— Ну да. У вас — одна из самых жестких инициаций, и вся эта штука с возрастом.
— Какая штука с возрастом? — спрашиваю я и гляжу на Тобиаса. Он прислушивается к нашему разговору и выглядит почти нормально. Он задумчив, синие глаза отблескивают в свете огня.
— Когда лихач достигает определенного уровня упадка физических сил, ему предлагают уйти, — отвечает он. — Тем или иным способом.
— Каков же второй? — спрашиваю я. Мое сердце колотится, будто я уже знаю ответ, но не могу себе признаться.
— Скажем так, для некоторых смерть лучше, чем бесфракционники, — отвечает Тобиас.
— Идиоты, — усмехается Эдвард. — Я лучше буду бесфракционником, чем лихачом.
— Значит, тебе повезло, если ты оказался здесь, — холодно отвечает Тобиас.
— Повезло? — хмыкает Эдвард. — Ага, с одним глазом остаться и все прочее.
— Припоминаю, ходили слухи о том, что ты сам спровоцировал нападение, — говорит Тобиас.
— О чем ты? — возражаю я. — Он был лучшим, вот и все, а Питер ему завидовал, и просто…
Я замечаю на лице Эдварда кривую усмешку и замолкаю. Возможно, я не в курсе всех фактов.
— Был один случай, — продолжает Эдвард. — Питер не победил. Но это не оправдывает удара в глаз ножом для масла.
— Тут спорить не о чем, — говорит Тобиас. — Если тебе от этого легче будет, знай, его ранили в руку во время симуляционной атаки, в упор.
Разговор явно доставляет Эдварду удовольствие, его ухмылка становится еще шире.
— И кто это сделал? — спрашивает он. — Ты?
— Трис, — качая головой, отвечает Тобиас.
— Молодец, — говорит Эдвард.
Я киваю, но мне не слишком-то приятно получать поздравления за такое.
Ну, не настолько неприятно, в конце концов, это же был Питер.
Я смотрю на огонь, пожирающий куски дерева. Языки пламени колеблются и движутся, как и мои мысли. Я вспоминаю, что ни разу не видела пожилых лихачей. Мой отец не мог подняться по тропам Ямы, потому что был слишком стар. Я осознаю больше, чем хотелось бы.
— Насколько хорошо ты знаешь текущую ситуацию? — спрашивает Эдварда Тобиас. — Все ли лихачи переметнулись к эрудитам? Что делают правдолюбы?
— Лихачи разделились примерно пополам, — отвечает Эдвард, продолжая жевать. — Часть — в районе Эрудиции, другая — у правдолюбов. Те из альтруистов, что выжили, — с нами. Больше пока ничего не произошло. Кроме того, что, как понимаю, случилось с вами.
Тобиас кивает. Я чувствую облегчение от того, что по крайней мере половина лихачей не стала предателями.
Ем ложку за ложкой, пока мой желудок не наполняется. Потом Тобиас отыскивает нам тюфяки и одеяла, и мы укладываемся, найдя свободное место. Когда он наклоняется, чтобы развязать ботинки, я вижу на его пояснице татуировку с символом Товарищества. Ветви изгибаются по обе стороны позвоночника. Когда он выпрямляется, я перешагиваю через одеяла и обнимаю его за талию, поглаживая татуировку пальцами.
Тобиас закрывает глаза. Надеясь, что неверный свет огня дает нам достаточно уединения, я провожу руками по его спине, касаясь каждой из татуировок. Представляю себе глаз, символ Эрудиции, наклоненные весы Правдолюбия, сложенные руки Альтруизма и огненные языки Лихачества. Другой рукой нахожу вытатуированное пламя у него на груди. Он тяжело дышит, я чувствую это щекой.
— Хорошо было бы нам остаться наедине, — мечтательно говорит он.
— И я этого хочу, — отвечаю я.
Под шум разговоров я постепенно проваливаюсь в сон. Сейчас мне легче заснуть, если вокруг есть какой-нибудь шум. Я могу сосредоточиться на звуках, и отвлечься от мыслей, которые заполняют мою голову в тишине. Возня вокруг — спасение для осиротевших и виноватых.
Я просыпаюсь, когда от огня остаются едва светящиеся угли. Бодрствуют лишь немногие из бесфракционников. Пару секунд я пытаюсь понять, что случилось. И слышу голоса Эвелин и Тобиаса меньше чем в метре от меня. Лежу неподвижно, надеясь, что они не обратят на меня внимания.
— Ты должна рассказать мне, что тут происходит, если хочешь, чтобы я захотел помочь тебе, — говорит он. — Хотя до сих пор и не представляю, зачем я тебе вообще нужен.
Я вижу на стене тень Эвелин, дрожащую в такт пламени. Она худощавая и сильная, как Тобиас. Она запускает пальцы в волосы, начиная говорить.
— Что именно ты хочешь знать, конкретно?
— Расскажи про таблицу.
— Твой друг прав. На карте и в таблице перечислены и указаны наши убежища, — отвечает она. — Не прав он насчет переписи населения… до некоторой степени. Цифры отражают не все количество бесфракционников. Только определенных людей. Думаю, ты догадываешься, каких именно.
— У меня сейчас нет настроения решать задачки.
Она вздыхает.
— Дивергентов. Мы ведем подсчет дивергентов.
— Как вы их определяете?
— До атаки в рамках помощи, которую оказывали нам альтруисты, было проведено тестирование бесфракционников на определенную генетическую аномалию, — отвечает она. — В рамках исследования заново проводился тест на проверку склонности. Иногда были проверки и посложнее. Но они подтвердили факт, что среди нас самая большая группа дивергентов в городе.
— Я не понимаю. Почему…
— Почему среди бесфракционников больше всего дивергентов?
Она усмехается.
— Совершенно очевидно, те, кто не может ограничить себя строго определенным образом жизни и мышления, чаще всего покидают фракцию или проваливают инициацию, так?
— Дело в другом, — говорит он. — Я хотел понять, почему тебя беспокоит, сколько тут дивергентов.
— Эрудитам нужна армия. Временно они обрели ее в виде лихачей. Теперь им нужно еще больше, и мы — очевидное место поисков, пока они не выяснили, насколько много у нас дивергентов. В том случае, если они еще этого не сделали, я хочу знать, сколько у нас людей, способных противостоять симуляциям.
— Откровенно, — говорит он. — А зачем было искать дивергентов альтруистам? Ведь не для того, чтобы помочь Джанин, так?
— Конечно, нет, — отвечает она. — Но пока я точно не знаю. Альтруисты неохотно делились информацией, если в их глазах это выглядело лишь удовлетворением любопытства. Они говорили нам ровно столько, сколько считали необходимым.
— Странно, — говорит Тобиас.
— Возможно, тебе следует спросить твоего отца, — замечает она. — Ведь именно он сказал мне про тебя.
— Про меня, — повторяет Тобиас. — Что?
— Он подозревает, что ты дивергент, — отвечает она. — Он все время следил за тобой. Подмечал особенности твоего поведения. Был очень внимателен. Именно поэтому… именно поэтому я думала, что с ним ты будешь в безопасности. В большей, чем со мной.
Тобиас ничего не отвечает на это.
— А теперь вижу, что была не права.
Он продолжает молчать.
— Хотела бы я… — начинает она.
— Не смей даже пытаться извиниться, — дрожащим голосом говорит он. — Это не то, что можно поправить одной-двумя фразами и объятиями или чем-то в этом роде.
— Хорошо, не буду, — кивает она.
— Зачем бесфракционники объединяются? — спрашивает он. — Что ты собираешься делать?
— Мы хотим свергнуть эрудитов, — отвечает Эвелин. — Когда мы от них избавимся, ничто не остановит нас на пути к власти в правительстве.
— Так вот в чем тебе нужна моя помощь. Свергнуть продажное правительство и установить тиранию бесфракционников.
Он хмыкает.
— Без вариантов.
— Мы не хотим становиться тиранами, — отвечает она. — Мы построим новое общество. Без фракций.
У меня пересыхает во рту. Без фракций? Мир, в котором никто не знает, кто он такой и что ему лучше подходит? Такого я себе даже представить не могу. Для меня это означает лишь хаос и взаимное отчуждение.
Тобиас усмехается.
— Хорошо. Так как ты хочешь свергнуть эрудитов?
— Иногда радикальные перемены требуют радикальных мер.
Тень Эвелин приподнимает плечо.
— Я понимаю, такое потребует серьезных разрушений.
Я вздрагиваю. Где-то, в темной части моей личности, я приветствую разрушение, если уничтожать будут эрудитов. Но сейчас это слово обретает для меня новое значение. Теперь я знаю, как это выглядит. Тела в серых одеждах, лежащие на тротуарах. Лидеры Альтруизма, которых убивают прямо на лужайках перед их домами, рядом с почтовыми ящиками. Я вжимаюсь лицом в тюфяк так, что лбу становится больно. Чтобы избавиться от воспоминаний. Избавиться.
— Вот для чего ты нам нужен, — говорит Эвелин. — Чтобы сделать это, необходима помощь лихачей. У них есть оружие и боевой опыт. А ты сможешь закрыть пропасть между ними и нами.
— Ты считаешь, я важный человек среди лихачей? Ты ошибаешься. Я — просто человек, который мало чего боится.
— Я полагаю, ты стал важным человеком среди них, — отвечает Эвелин. Она встает, и ее тень протягивается от пола до потолка. — И уверена, ты найдешь способ это сделать, если пожелаешь. Подумай.
Она откидывает назад вьющиеся волосы и завязывает их в узел.
— Двери открыты всегда.
Спустя пару минут он снова ложится рядом со мной. Я не желаю признаваться, что подслушивала, но очень хочу сказать ему одну вещь. Я не верю Эвелин, бесфракционникам и любому другому человеку, который так непринужденно говорит об уничтожении целой фракции.
Но прежде, чем я набираюсь смелости заговорить, его дыхание становится медленным и ровным. Он засыпает.
