Глава 3
Я просыпаюсь с потными ладонями и ощущением вины. Я лежу в кресле в зеркальной комнате. Откинув голову назад, я вижу за спиной Тори. Поджав губы, она снимает электроды с наших голов. Я жду каких-то слов о проверке — что все закончилось или что я неплохо справилась, хотя разве можно плохо справиться с подобной проверкой? — но она молча снимает провода с моего лба.
Я сажусь и вытираю ладони о брюки. Наверное, я сделала что-то неправильно, пусть все и происходило всего лишь у меня в голове. У Тори такое странное лицо, потому что она не знает, как сказать мне, какой я ужасный человек? Лучше бы она не тянула с ответом.
— Очень неожиданно, — говорит она. — Извини, я на секундочку.
Неожиданно?
Я прижимаю колени к груди и зарываюсь в них лицом. Жаль, мне не хочется плакать, ведь слезы могли бы принести облегчение. Как можно провалить тест, к которому не дают подготовиться?
Время течет, и я нервничаю все больше. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, потому что на них собирается пот… а может, просто потому, что это слегка успокаивает. А вдруг мне скажут, что я не гожусь ни в одну фракцию? Мне придется жить на улицах, с бесфракционниками. Но это невозможно. Жить без фракции — значит не просто жить в нищете и убожестве, это значит быть отвергнутым обществом, лишенным самого главного в жизни: коллектива.
Мать сказала однажды, что мы не можем выжить одни, но даже если бы могли, то не захотели бы. Без фракции у нас нет цели и смысла жизни.
Я качаю головой. Нельзя об этом думать. Необходимо сохранять спокойствие.
Наконец дверь открывается, и входит Тори. Я хватаюсь за подлокотники кресла.
— Извини, что заставила волноваться, — говорит Тори.
Она стоит у моих ног, засунув руки в карманы, и выглядит бледной и напряженной.
— Беатрис, твои результаты неокончательны, — произносит она. — Как правило, каждый этап симуляции исключает одну или более фракций, но в твоем случае были вычеркнуты всего две.
Я гляжу на нее.
— Две? — повторяю я.
Горло перехватывает так, что трудно говорить.
— Если бы ты выказала рефлекторное отвращение к ножу и выбрала сыр, симуляция пошла бы по другому сценарию, который подтвердил бы твою склонность к Товариществу. Этого не случилось, а значит, Товарищество исключено. — Тори скребет в затылке. — Обычно симуляция развивается линейно и выделяет одну фракцию, исключая остальные. Принятые тобой решения не позволили отвергнуть следующий вариант, Правдолюбие, и мне пришлось изменить симуляцию и поместить тебя в автобус. Где твое упорство во лжи исключило Правдолюбие.
Она криво улыбается.
— Не переживай. Только правдолюбы говорят правду в этом случае.
Один из узлов в моей груди ослабевает. Может, я не ужасный человек.
— Я полагаю, что это не совсем так. Правду говорят правдолюбы… и альтруисты, — продолжает она. — А значит, у нас проблема.
У меня отвисает челюсть.
— С другой стороны, ты бросилась на пса, чтобы защитить от него маленькую девочку, а это альтруистическая реакция… Но когда мужчина сказал тебе, что правда спасет его, ты продолжала упорствовать во лжи. Это не альтруистическая реакция. — Она вздыхает. — Ты не убежала от пса — так поступают лихачи, но лихачи берут нож, а ты не взяла.
Она прочищает горло и продолжает:
— Твоя здравая реакция на пса означает сильную тягу к Эрудиции. Понятия не имею, как толковать твою нерешительность на первом этапе, но…
— Погодите, — перебиваю я. — Выходит, вы не представляете, к чему я склонна?
— И да и нет. Мой вывод, — поясняет она, — что ты выказала равную склонность к Альтруизму, Лихости и Эрудиции. Люди, которые получают подобный результат… — она оглядывается через плечо, как будто ожидает кого-то увидеть, — называются… дивергентами.
Последнее слово она произносит так тихо, что его почти не слышно, и снова становится напряженной и беспокойной. Она огибает кресло и наклоняется ко мне.
— Беатрис, — произносит она, — ты ни в коем случае не должна об этом рассказывать. Это очень важно.
— Мы не должны делиться результатами, — киваю я. — Я знаю.
— Нет.
Тори опускается на колени рядом с креслом и кладет руки на подлокотник. Между нашими лицами всего несколько дюймов.
— Это другое. Я не о том, что ты не должна ими делиться сейчас; я о том, что ты не должны ими делиться ни с кем, никогда, что бы ни случилось. Дивергенция крайне опасна. Ты понимаешь?
Я не понимаю, как могут неокончательные результаты проверки быть опасны, но киваю. Мне все равно не хочется ни с кем делиться результатами.
— Ладно.
Я отлепляю руки от подлокотников и встаю. Меня пошатывает.
— Советую пойти домой, — говорит Тори. — Тебе нужно хорошенько поразмыслить, а ожидание вместе с остальными может пойти во вред.
— Я должна предупредить брата.
— Я сама ему скажу.
Выходя из комнаты, я держусь за лоб и гляжу в пол. Я не в силах смотреть Тори в глаза. Я не в силах думать о завтрашней Церемонии выбора.
Теперь это мой выбор, что бы ни показал тест.
Альтруизм. Лихость. Эрудиция.
Дивергенция.
Я решаю не садиться на автобус. Если я вернусь домой рано, отец заметит это, проверяя домашний журнал в конце дня, и мне придется объяснять, что случилось. Вместо этого я иду пешком. Мне нужно перехватить Калеба, прежде чем он обмолвится о чем-нибудь при родителях, но Калеб умеет хранить секреты.
Я иду посередине дороги. Автобусы стараются прижиматься к обочине, так что здесь безопаснее. Там и сям на улицах рядом с домами я вижу следы желтых линий. Они больше не нужны, ведь у нас так мало машин. Светофоры тоже больше не нужны, но кое-где они еще висят над дорогой, угрожая свалиться в любой момент.
Реновация медленно продвигается по городу, лоскутному одеялу новых, чистых зданий и старых, крошащихся. Большинство новых зданий стоит рядом с болотом, которое в прежние времена было озером. Добровольная организация Альтруизма, в которой работает мать, отвечает за большинство этих реноваций.
Когда я смотрю на образ жизни альтруистов глазами чужака, он кажется мне прекрасным. Когда я наблюдаю за совершенным согласием нашей семьи, когда мы ходим на званые ужины, где все убирают за собой без просьб и понуканий, когда я вижу, как Калеб помогает незнакомцам носить сумки с продуктами, я заново влюбляюсь в подобную жизнь. И лишь когда пытаюсь жить ею, возникают проблемы. Я чувствую фальшь.
Но выбрать другую фракцию означает отречься от своей семьи. Навсегда.
Сразу за сектором Альтруизма начинается полоса остовов зданий и разбитых тротуаров, по которой я сейчас и иду. Местами дорога совершенно развалилась, обнажив канализационные системы и пустые тоннели, которые надо старательно обходить; местами так сильно воняет нечистотами и мусором, что приходится зажимать нос.
Здесь живут бесфракционники. Они не сумели завершить инициацию и вступить в фракцию, которую выбрали, и потому живут в нищете, выполняя работу, на которую никто другой не согласен. Они работают дворниками, строителями и сборщиками мусора, ткут материю, водят поезда и автобусы. В обмен на свой труд они получают пищу и одежду, но, как говорит моя мать, ни того ни другого им не хватает.
Я вижу бесфракционника на углу впереди. На нем поношенный коричневый костюм, и кожа складками свисает с его челюсти. Он смотрит на меня, а я смотрю на него, не в силах отвести глаз.
— Извини, — говорит он дребезжащим голосом. — Нет ли у тебя чего-нибудь съедобного?
У меня комок встает в горле. Строгий голос в голове требует: «Опусти голову и иди своей дорогой».
Нет. Я качаю головой. Я не должна бояться этого мужчины. Ему нужна помощь, и я должна ему помочь.
— Мм… да.
Я лезу в сумку. Отец велит всегда носить еду в сумке, как раз на такой случай. Я протягиваю мужчине пакетик сушеных яблочных долек.
Он тянется к ним, но его пальцы смыкаются не на пакетике, а у меня на запястье. Он улыбается мне. У него трещина между передними зубами.
— Какие красивые глазки, — произносит он. — Жаль, остальное подкачало.
Мое сердце колотится. Я отдергиваю руку, но его хватка становится крепче. Я слышу что-то едкое и неприятное в его дыхании.
— Не слишком ли ты мала, чтобы разгуливать в одиночестве, дорогуша? — спрашивает он.
Я перестаю тянуть руку и выпрямляю спину. Я знаю, что выгляжу маленькой; ни к чему об этом напоминать.
— Я старше, чем кажусь, — возражаю я. — Мне шестнадцать.
Он широко растягивает губы, обнажая серый коренной зуб с черной дырой. Я не могу понять, улыбается он или гримасничает.
— Выходит, сегодня у тебя особенный день? День перед выбором?
— Отпустите, — требую я.
В ушах звенит. Мой голос звучный и строгий… совсем не такой, как я ожидала. Он словно не принадлежит мне.
Я готова. Я знаю, что делать. Я представляю, как бью его локтем в живот. Вижу, как пакетик яблок летит в сторону. Слышу, как бегу прочь. Я готова действовать.
Но затем он отпускает мою руку, берет яблоки и говорит:
— Не промахнись с выбором, крошка.
