Не ангелы

Вероника Осьминина, 2021

Говорят, сломанных не собрать обратно живыми людьми, и они пустыми, полностью потерянными в этом мире остаются. У каждого человека своя боль удавкой на шее, кинжалом в рёбрах. Задыхаясь от чувства мести, одиночества, любви и желания быть с теми, кто тебя всегда ненавидеть будет, они эту жизнь извращённой усмешкой считали. "Перед внутренним взором калёным железом выжгли, кажется, юношу хрупкого, изломанной куклой сейчас на его диване свернувшегося в клубок тесный, и глаза заплаканные в подушке прячущего. Горло удавкой душит. Он этот мир не-на-ви-дит. С его губ рык почти звериный срывается".

Плач ветра

— Ты не собираешься отсюда уходить? Уже ночь.

Голос касается тихо и даже мягко, но среди поистине мёртвой тишины всё же режет воздух слишком сильно. Ярик невольно вздрагивает, резко оборачиваясь и с удивлением отмечая краем сознания, что вокруг действительно стемнело. Он снова потерял счёт времени, уйдя в свои мысли слишком глубоко.

Когда глаза немного привыкают к полумраку, Яр наконец может увидеть юношу, стоявшего за его спиной. Они явно не были знакомы, но что-то странно скребётся на задворках памяти, отражаясь в тёмно-зелёных радужках.

— Почему тебя это интересует? — Ярик решает не церемониться с обращениями, поскольку счёл нарушителя своего спокойствия своим ровесником.

— Потому что ты здесь с самого утра и приходишь почти каждый день. Не стоит столь часто навещать мёртвых, твоё место среди живых.

— Кто бы говорил, — безрадостно усмехается Яр. — Ты сам тут едва ли не живёшь.

Яр всё же полностью продирается сквозь пелену, окутавшую все события минувшего месяца. На это кладбище почти никто не ходит, но в одном из уголков стоит, судя по виду, кажется, со дня основания этого места, небольшая лавочка, на которой почти всегда сидит этот юноша, сливаясь с тенями и пребывая мыслями очень далеко от земной жизни — это легко заметить по всегда задумчивому выражению, застывшему в его глазах. Ярик с уверенностью может сказать, что за время его приходов сюда, «тени» не было только несколько раз. А приходил он… часто.

— Я, это другое, — несколько отрешенно отзывается юноша, — а тебе всё же стоит уйти. Ты весь дрожишь.

— Оставь меня, — бесцветным голосом, в котором не проскальзывает ни намёка на хоть какие-то эмоции, просит Яр, обхватывая себя руками за плечи.

В воцарившейся тишине Яр снова слышит лишь своё дыхание, но он нутром чувствует чужое присутствие. Тёплая ладонь, на миг сжавшая его плечо, и чуть хриплый, словно задушенный голос вынуждают его дёрнуться.

— Прошу, не сломись.

Ярик оборачивается торопливо, но успевает увидеть только удаляющийся силуэт.

Особенно сильным порывом, ветер срывает целую охапку шуршащих листьев.

***

Ярик снова стоит здесь, в этом проклятом для него месте, чувствуя, как изнутри, медленно разгораясь, поднимается нечто, ранее им неиспытанное. Всё тело бьёт крупная дрожь, вынуждая сгорбиться, пытаясь хоть как-то уменьшиться, спрятаться. Только от кого прятаться среди совершенно безлюдных мест?

От самого себя.

От своих мыслей.

От своей слабости.

Внутри словно резко затягивают тугой узел, выкручивая мышцы и выбивая болезненный вскрик из худого тела. Ярик падает на колени, прижимая руку к груди и надеясь хоть так удержать сердце, которое грозится проломить рёбра. Воздуха становится отчаянно мало, и он пытается глубоко вдохнуть, но выходит лишь хриплый стон.

Страшно.

Раньше ломало, было больно, но не до такой степени. Тёмно-синие глаза не раз звали за собой, манили, будто разрешали сдаться и уйти из этого мира, но в последний момент видение исчезало, спугнутое каким-нибудь человеком или шумом.

Теперь же рядом остаётся только ветер, который печально воет среди голых ветвей, со всей силы врезаясь в разум Яра и отдаваясь там её голосом. Он зажмуривается, отгораживаясь от реальности и отдаваясь во власть измученного разума.

Яр царапает землю, ломая ногти и тихо поскуливая побитой собакой. Ему безумно хочется умереть прямо здесь, избавиться от каждодневных видений и не отпускающей, раздирающей на части, боли в груди…

Он сам себе противен.

Какая-то струна внутри него натягивается до предела, он чувствует это, но не может понять, почему всё же цепляется за неё. Зачем он сам продлевает свои мучения, что изощрённый способ мазохизма? Ведь можно просто позволить наконец разуму отключиться, позволить безумию окончательно вступить в свои права, нужно только…

Чьи-то руки до боли сжимают его плечи, резким движением поднимая его на ноги. Яр качается от неожиданности и снова начинает падать безвольной куклой, но ему не дают этого сделать. Спустя миг он оказывается прижатый к чужой груди и ограждённый от реальности прочным кольцом сильных рук, не дающих вырваться.

Ярик не до конца осознаёт свои действия. Он то пытается высвободиться, то сминает под своими пальцами чужую рубашку, словно пытаясь удержаться от падения в разверстую под ногами бездну. Слёзы бесконтрольно текут по его щекам, сдавленные всхлипы отчаянно давят на горло, не давая вдохнуть. Захлёбываясь в собственной боли, Яр, не выдержав, срывается на крик, наполненный болезненной горечью, столько времени раздиравшей изнутри и столь упорно сдерживаемой.

Когда голос срывается, превращая крик в сиплых всхлипы, Ярик невольно чувствует, что становится легче. Намного. Он словно наконец выплеснул всё то, что накопилось внутри, разъедая кровь ядом. Силы резко покидают его, и он упал бы, не держи его стоящий рядом человек.

Он робко поднимает взгляд, желая и одновременно боясь узнать, кто не дал ему переступить роковую черту и вместе с тем увидел его совершенно жалким, слабым, склонившимся перед судьбой и уставшим с ней бороться.

В потемневшей зелени напротив таится явная настороженность, смешанная с невысказанной болью, совершенно Ярику непонятной.

— Зачем? — хрипло выдыхает Яр, отступая на шаг назад.

— Тебе ещё рано ломаться, — едва слышно отзывается юноша, отпуская его, но пристальным взглядом словно продолжая держать.

— С чего ты за меня решил? А если я хотел этого?! — он и сам не замечает, как осипший голос взлетает на несколько октав.

— Этого? — горько усмехнувшись, уточняет тот, дёрнув головой в сторону.

Ярик следует за его взглядом и не сдерживает тихого вскрика, увидев человеческую тень на том месте, где он чуть ранее раздирал ногтями землю. От тени ощутимо веет потусторонним холодом, который вынуждает съёжиться в тщетной попытке спрятаться.

От страха подгибаются колени, и Яр снова оказывается на земле, но теперь он больше всего на свете мечтает как можно скорее исчезнуть, убежать. Тень кажется настолько реальной, что сомнений в её присутствии здесь не остаётся.

Истерика подкрадывается слишком быстро, накрывая, оглушая. В ней исчезнуть очень просто — только в руки холода отдаться. Но снова иная рука плечо сильно и даже жёстко сжимает, рывком одним на ноги поднимая и оттаскивая в сторону.

Яр брыкаться пытается, но повисает вскоре безвольной куклой, подчинившись. Силы его покидают резко, а в душе и мыслях появляются опустошение и безразличие. Ярику может и стало бы жутко от контраста собственных чувств, если бы он их осознавал.

Но ему неожиданно становится совершенно всё равно на происходящее вокруг. Он словно выпадает из этой реальности, потерявшись в самом себе. Ему и возвращаться не хочется нисколько — там боли не существует просто, ставшей с недавних пор вечной спутницей.

Но всё же он приходит в себя. На скамейке, в парке, ему совершенно незнакомом. Вздрагивает невольно, почувствовав резкий толчок изнутри — осознание накрывает яркими вспышками, освещая то один миг из только что случившегося, то другой.

Ярик чуть не задыхается, вспомнив безумие, которое к земле его пригнуло, сломить грозясь и унося куда-то в небытие. Его страх прошивает — а если бы он действительно разум потерял? Ему бы тогда просто существование осталось. Оболочка без чувств и эмоций…

И тень та. Реалистичная настолько, будто воистину стояла рядом. Неужели это было взаправду или он уже начал сходить с ума?

Но он не хочет. Нет! Он не хочет умирать раньше, чем найдёт того убийцу и свои пальцы на его горле сомкнёт! Он не уйдёт, не отомстив.

Очередная вспышка воспоминаний снова перетряхивает его судорогой и… неожиданным тёплым прикосновением среди холода того мёртвого. Живым прикосновением.

Яр воздух носом втягивает резко, голову поворачивая слишком внезапно и слыша, как суставы болезненно хрустят.

Этот человек сидит рядом, просто Ярик не замечал его, как и вообще всё вокруг.

Ярик настороженным зверем замирает, на юноше всё своё внимание сосредоточив. А тот сидит, согнувшись, локти в колени уперев и лицо в ладонях спрятав. От напряжения, с трудом сдерживаемого, его порой дрожью мелкой прошивает. Ярику кажется, что он даже вибрирующее в горле рычание тихое слышит. Юноша неожиданно пальцами себе в волосы, светло-русые, зарывается, вцепившись в них так, что белеют костяшки пальцев, и лопатки болезненно выворачивает.

Яр и сам не замечает, как рука к нему тянется. В себя он приходит уже, когда свои тонкие пальцы осторожно сжимает на чужом плече. Два острых желания борются почти что на смерть — отдёрнуть руку, вскочить, убежать подальше и позвать, встряхнуть несильно, помочь хоть как-то попытаться.

Внутренний спор так и не разрешается, ибо юноша голову вскидывает резко, глазами хвойными тут же за него цепляясь и вглядываясь пытливо. Яр взгляд опускает невольно. Не смог чужого силу выдержать. Руку всё же отдёргивает. Резковато даже. Словно обжёгся.

— Ты как?

Голос всё такой же вроде, уже (как странно!) привычным даже кажется почему-то… Но что-то неуловимо поменялось в нём — будто надлома нота теперь слышится, боли невысказанной и столь упорно душимой внутри себя. Ярик голову поднимает, из-под упавшей на лицо чёрной чёлки всё ещё настороженно на своего нового знакомого глядя, и словно, спрятаться пытаясь за ней.

— Мне страшно, — честно шепчет он в ответ.

Ярик сам пугается своего ответа и сиплого, охрипшего голоса, и слов, которые он не хотел говорить. Нет, это чистая правда — именно так он себя сейчас ощущает — но это сорвалось с его губ не по его воле, а будто по чужой. Ему кажется, что в ответ на растерянность, наверняка отразившуюся в его взгляде, в глазах юноши мелькает едва заметная добрая усмешка. Но лишь на миг, снова скрываясь за чуть потемневшей зеленью.

— Я, Саша.

— Ярик, — чуть помедлив отзывается он, сжав протянутую руку.

Саша руку несколько поспешно отдёргивает, улыбнувшись чуть виновато, но Ярик всё равно успевает почувствовать то тепло, пробежавшее от чужой ладони с узлами выпирающих вен, которое согревает его от кончиков пальцев, коснувшись, кажется, даже вымороженной изнутри души.

— Пойдём куда-нибудь в тепло, ты замёрз.

Яр в безмолвном изумлении смотрит на Сашу, взглядом говоря: «И после всего произошедшего, ты говоришь это?».

— Дрожишь весь, — мотает головой Саша, поднимаясь на ноги и задумчиво глядя на него сверху вниз.

— А…?

— После, — обрывает его вопрос Саша, нетерпящим возражения голосом.

Нет, он конечно мог остаться и дальше сидеть здесь, мог и пойти домой, но что ждёт его в таких раскладах? Снова одиночество и безумие, которое давно ломает его, а он ведь ещё и поддавался всё это время… Теперь же ко всему этому добавится ещё и добрая сотня вопросов, ответы на которые он за всю свою жизнь найти не сможет. В этом Ярик был уверен, как ни в чём.

Вот только он давно потерял веру в то, что в этом мире есть люди, которым не наплевать на совершенно чужого человека, которому плохо, которому боль рёбра выламывает, смертельные осколки в сердце вонзая и вкус крови по горлу пуская. А после смерти Иры… Верить хоть во что-то, а уж тем более кому-то, расхотелось окончательно.

Он встаёт молча и идёт вслед за уже отошедшим на несколько шагов юношей, появившемся в его жизни слишком странно. У любого человека в голове сейчас теснились бы тысячи мыслей, вопросов, сомнений, но Яра снова накрывает безумная усталость и апатия. Этот приступ истерики выбил слишком много сил. Почти все.

Их хватает лишь на то, чтобы идти, не натыкаясь на встречных прохожих и несколько бездумно разглядывая спину человека, которому почему-то оказалось не всё равно.

Где-то на периферии начинают мелькать отдалённые мысли: «…он оказывается выше меня, а мне казалось, что мы одинаковые… хотя он просто почти всегда сидел… и в плечах шире будет… но всё равно до жуткого хрупкий какой-то… даже ломкий… только в глазах сила такая, что её не признать невозможно…»

В кафе, в которое они сворачивают, теплее не становится. Дрожь всё также продолжает бить, но теперь Ярик слишком отчётливо её ощущает, как и то, что он в одной кофте. С него вообще как будто сдёрнули какую-то вуаль, под которой он пребывал всё время после… Того случая.

Он впервые за всё это время хочет есть, впервые слышит звуки окружающего мира настолько чётко, впервые замечает всю суматоху этого мира… Он уже стал забывать обо всех этих простых и обыденных вещах, и сейчас они кажутся чем-то необычным и даже несколько неземным.

Вот только причину столь неожиданно пробуждения, если это так можно назвать, он не понимает.

Ярик одну руку неосознанно в кулак сжимает, а другой, пальцами выстукивает нервный ритм по столешнице. Саша сидит напротив него, развалившись в несколько ленивой позе и рассеянно скользя взглядом по залу.

Ярика от его вновь возвратившейся спокойности потряхивает невольно. Как вообще можно настолько наплевательски относиться ко всему произошедшему? Он что каждый день людей от преступления грани безумия спасает, тени из потустороннего мира отгоняет, а после сидит и ведёт себя так, будто ничего такого не случилось?!

— Ты всё же объяснишь, что произошло? — не выдерживает он наконец.

Но в ответ получает лишь чуть прищуренный и всё такой же спокойный взгляд несколько посеревших зелёных глаз. Саша голову на бок наклоняет немного, словно изучая его, будто зверя диковинного.

— Ты едва не сорвался в бездну собственного безумия. Хотя я и предупреждал тебя, — будничным тоном отзывается всё же тот, жестом подзывая официантку.

Александр заказывает им обоим кофе и снова поворачивается к Ярику, смотрящему на него взглядом, в котором смешано всего два вопроса, легко читаемые для Саши: «Я сошёл с ума?» и «Он вообще нормальный?». Саша лишь только усмехается, чуть вздёргивая подбородок.

— Почему ты вдруг решил вмешаться в мою жизнь? Я не просил.

— А почему ты столь упорно держался над пропастью, не желая разжимать пальцы? — вопросом на вопрос отвечает Саша, кивком головы благодаря официантку и толкая Ярику по столу чашку. — Пей. Замёрз ведь.

— Прекрати же говорить загадками! — Ярик вздрагивает невольно, чувствуя злость в груди зарождающуюся.

Но он взгляд свой столь же быстро опускает, сколь и вскинул мгновением раньше. Яр сам себя пугается невольно. Он словно над своими эмоциями контроль теряет, и те главенство берут себе. Он чашку всё же в ладонях сжимает и пьёт медленно, вкуса не чувствуя. Зато тепло разливается, согревая хоть немного. Жаль только пустоту из души этим не вытравить.

— Ты говоришь так, словно… Словно в каком-то другом мире живёшь. Не этом. Не реальном.

В ответ раздаётся лишь тишина, и Ярик голову поднимает, на юношу напротив глядя. Тот губы, несколько полные для мужчины, поджимает.

— И снова ты молчишь. Зачем же спас, если сейчас просто молчишь? Да зачем я вообще тебе сдался?!

— Тише, — неожиданно мягко говорит Саша, руки примирительно вскидывая. — Не злись. Прости, я действительно слишком туманно говорю, но я привык так. Я захотел помочь тебе, потому что ты настолько изломанным показался и при этом потерянным каким-то…

— Хочешь сказать, в мире таких людей мало? — Ярик бровь тонкую недоверчиво выгибает.

— Таких много… наверное.

— Наверное? — Яр совсем теряется, неуверенность в его голосе слыша. — Ты…? Я не понимаю.

— А может… и не надо? — Саша снова едва заметным движением, едва заметной нотой в голосе зажимается. — Слушай, я тебя вытащил просто потому, что захотел. Прости, что в жизнь твою вмешался. Больше не буду, обещаю. Я, пожалуй, лучше пойду.

Саша официантке деньги протягивает, поднимаясь торопливо. Ярик медлит лишь мгновение, колеблется, но вскакивает, догоняет его на улице уже. На плечо руку кладёт, вынуждая того вздрогнуть невольно.

— Я… — он совершенно не знает, что сказать, когда вновь с внимательной и какой-то нечеловеческой хвоей встречается. — Я спасибо сказать хотел. Извини, я не понимаю, что со мной творится. Я теряюсь будто. Ты спас меня. Я, наверное, просто с ума бы сошёл.

— Но что тебя держит в этом мире? Я так понял, что ты потерял…

— Месть, — рычит Ярик, не дав Саше договорить, и поздно язык прикусывая.

— Месть? — в чужом голосе и взгляде ноты настороженности проскальзывают, но бровь с лёгкой иронией выгибается. — Прости, но ты как мстить собрался, если с кладбища не выходил?

Ярик тушуется, ёжится невольно, зажимается снова. Он в двух словах это объяснить не сможет, а подробную повесть своей личной боли пока не особенно готов случайному знакомому поведать.

— Почему ты до сих пор вообще со мной возишься? Тебе это нормально?

— Что именно?

— Я же на душевно больного больше всего по виду тяну, а ты всё пытаешься понять меня. Ну зачем?! — Ярика снова на последнем предложении переламывает, дрожью по хребту прошивает, вновь подступающей истерикой глушит по голове.

Саша замечает это, ближе подходит, в глаза вглядывается пристально. Ярику кажется, что он даже если бы очень сильно захотел, не отвёл бы взгляда. От юноши, на вид обычного, слишком силой какой-то веет. От него не то спрятаться хочется, не то напротив спрятать попросить.

«От кого? Ярик, от кого ты прятаться собрался?! От самого себя уже давно бесполезно!», — Яр от собственных мыслей вздрагивает невольно.

— Пойдём со мной, если хочешь, — говорит неожиданно Саша, тихим шёпотом выдыхая следом так, что Яр решает, будто ослышался, — Я об этом пожалею.

— Куда? — уточняет Ярик, не обращая внимания на разум, отчаянно что-то кричащий в самом дальнем уголке сознания.

— Ко мне домой. Приглашаю тебя на душевную беседу, если так можно сказать, — у Саши в голосе снова насмешка добрая появляется.

— И ты не боишься? Я вообще-то меньше часа назад в приступе истеричном бился.

— А ты не боишься идти не пойми куда не пойми с кем?

Ярик первый в их безмолвной схватке взгляд опускает, усмехается горько, головой мотает.

— Ты уже точно мне больнее не сделаешь. Даже если очень постараешься.

Саша вздрагивает, взгляд короткий и странный на него бросает и вперёд идёт, слыша шаги за спиной тихие.

«Я об этом пожалею», — мысленно повторяет он.

***

Но Саша об этом не просто жалеет, много позже из квартиры своей вылетая и дверью едва не хлопая, он себя клянёт на всех известных ему наречиях. Он воздух ночной, холодный глотает жадно, глаза закрывает, жмурится до цветных пятен под веками. В груди так привычно болью дерёт.

Он устал, устал, устал-устал-устал!

Капли дождя рядом падают сначала редкие, потом более частые и крупные. Саша голову назад запрокидывает, струям воды небесной лицо подставляя.

Перед внутренним взором калёным железом выжгли, кажется, юношу хрупкого, изломанной куклой сейчас на его диване свернувшегося в клубок тесный, и глаза заплаканные в подушке прячущего.

Горло удавкой душит. Саша этот мир не-на-ви-дит.

С его губ рык почти звериный срывается.