Пообещай

Вероника Мелан, 2018

Будучи богиней справедливости, живущая на Небе Эмия Адалани ежедневно тратит время на то, чтобы воздать людям за их поступки: у одних отнимает небесную манну, другим добавляет. И каждый раз задается вопросом: почему люди совершают то, что совершают, – неужели это все чувства? Ей, жительнице Неба, где все спокойно, они давно забылись, ведь Боги Астрея не имеют тревог, лишений или проблем. В Астрее процветает изобилие, любвеобилие и пресыщенность, и все хорошо. Вроде бы… Только почему тогда ей так сильно хочется испытать давно забытую, но такую притягательную земную любовь?

Глава 2

Утро.

Калея была сегодня отчаянно-рыжеволосой, почти что красной — Эмия, чтобы не раздражать глазные рецепторы, старалась не смотреть в сторону. Щелкали по клавиатуре пальцы; всплывали фотографии, имена, описания совершенных поступков. Туда-сюда ходила манна — сливалась из одних столбиков, наполняла другие.

Эмии некстати подумалось о том, что у Дарина в запасе всего три единицы — ничтожно мало. Наверное, часто злился, отчаивался, хандрил. Может, редко помогал товарищам, а, может, совсем этих самых товарищей не имел. Не часто был благодарным…

«А она в его случае была бы? За обрубок жизни?»

Ей нужно думать не о нем, а о тех, кто на экране.

Однако вчерашнее фото теперь покоилось в сумочке между листами блокнота, куда иногда в приступах вдохновения, записывались стихи. Довольно примитивные — люди часто писали лучше, — но ей нравился сам процесс.

— Ты вчера отказала Романосу?

Калея отчаянно любила сплетни — собирала их так тщательно, как не собирала утреннюю прану с листьев небесных васильков.

— Отказала. Решила вечером поработать.

— Послушай, ты уже пала ниже облаков в моих глазах. Поработать? Вечером? Он, между прочим, собирался сделать тебе сюрприз: встретить тебя, увитый в гениталиях цветами родондроса, голым. Пригласил Юпитреса…

— А Юпитреса для чего?

— Чтобы вам было веселей…

Ох уж эти групповые забавы! Куда делись старые ценности, почему плотский произвол ныне считается лучшим развлечением? Хотя, так было во все времена.

— Я семью хочу…

— Так с чего-то нужно начинать?

— С чувств. А не с телесных утех с Юпитресом.

— Зажатая ты! — припечатала ее, словно штампом «старая дева», подруга. — Скучная до невозможности. Сегодня представление чешуйчатых нимф на Зарраканском Пруду. Идешь?

— Нет…

— Слушай, может, твой Павл так хорош, что ты из дома не выходишь?

— Может.

Эмия уже забыла, насколько хорош Павл. Но помнила о том, что всегда думала о нем, как о роботе, даже если поддавалась уговорам на редкие ласки.

— А-а-а, — Калея прищурила глаза, — я поняла! Ты метишь на место в Верховном Конгломерате, выслуживаясь сверхурочно, так?

— Наверное.

Лучший способ запутать чье-то любопытство — это соглашаться со всем сказанным.

«Место в Конгломерате?» Творить Небесное Законодательство? Вот это точно скучно.

Эмии вдруг подумалось о том, что девяноста семи единиц манны хватило бы Дарину для того, чтобы продлить жизнь до «бесконечности». Человеческой, конечно же. Если бы он принес их к Жертвенным Воротам…

А в памяти опять фото.

— Я обедать. Идешь?

— Через пять минут.

— К нам в отдел пришел новенький, хочу посмотреть.

— Расскажешь потом…

Конечно, расскажет — не сможет не рассказать.

— Если не просидишь тут до вечера, увидишь его сама. Говорят, красивый неимоверно — златогривый, крепкий, ляжками похож на кентавра.

— Очень… сексапильно, — пробубнила Эмия безо всякого интереса.

— В общем, жду внизу.

— Угу.

«Девяносто семь единиц».

У нее в запасе будет сто своих. Если… Если…

Нестабильно и часто забилось любопытное сердце.

«Интересно, можно ли с собой прихватить еще девяносто семь?»

* * *

Жуя листья салата в ресторане, она выглядела так сосредоточенно, будто проворачивала в уме схемы строения Вселенной.

«Девяносто семь — мало».

А если форс-мажор? Приступ агрессии, вспышка ярости, случайно вырвавшееся проклятье? И минус драгоценные крохи сияющей субстанции — Эмия однозначно должна иметь в запасе не меньше ста единиц. Лишних. Их нужно сразу же «законсервировать» на точных условиях передачи…

Черт, она собралась на Землю?

–… ты меня слушаешь? Говорят, если намазать его на запястья, то всему телу такие ощущения, как мурашки, только частые и яркие…

Эмия не слушала. Ни про чудо-крем, ни про новую колесницу Эриоса, ни про возможности левитирующих Богов дышать под толщей речных вод — «ведь они тогда и в бассейнах смогут, представляешь?»

Чушь какая… При чем здесь бассейны?

Что она помнит о наказании Эфин, преступивших закон? И преступление ли это, если она захватит с собой лишний сосуд с манной? Нужно вечером больше узнать о развоплощении — правила, запреты, ограничения… Чтобы без сюрпризов.

— Вот он! — зашептала Калея так громко, что вся женская половина ресторана моментально повернулась и посмотрела на вход. — Зареон, наш новенький!

Со всех сторон ахали, сладострастно содрогались, обмасливали взглядами высокого и ладно сложенного мужчину. Сладко в предвкушении чмокали напомаженные губы; тек по залу шепоток с придыханием.

Эмия смотрела на парня с золотистыми волосами до плеч, как на старый поцарапанный комод, заполненный макулатурой, — не на Зареона даже, сквозь него. А заодно сквозь стены ресторана и пространство Астрея — на воображаемое лицо Дарина, прототип которого существовал где-то на Земле.

И бился в уме один-единственный лишенный логики вопрос: ей будет с ним рядом так же… как с Павлом во время последнего танца?

* * *

Первая тысяча лет — ваш «век» развлечений, учили Старшие Боги. Наслаждайтесь праздным бытием и ничегонеделанием. Отдыхайте, воспевайте Создателя, творите, восхищайтесь, живите в радости — заслужили.

Старшие призывали молодых поклоняться Кронису — Богу времени — тому, кто лично отбирал души, которым предстояло обрести божественное воплощение.

Эмия, Калея, Зареон, Юпитрес и еще десятки им подобных — молодняк. Когда-то в далеком прошлом люди, достигшие «земного» просветления, те, кто набрал максимальное количество манны благими поступками.

Заслужили…

«Пройдут годы, и ваша праздная жизнь дополнится ответственностью — вы приобретете новые роли в повелевании людскими судьбами, обретете могущество…»

Могущество Эмию пока не интересовало. А вот определение «пройдут годы» навевало на нее такую пресную скуку, какую не навевала бы обещанная следующие три тысячи лет по утрам сваренная на воде овсянка.

Пройдут годы…

Если Кронис когда-то ее отобрал, значит, чувствовал в ней божественный потенциал.

Однако, похоже, не учел того, что Эмия в роли человека не нагулялась.

* * *

— Снова стать этим человеком? Ты уверена, Эфина?

— Уверена. И дай ему полный доступ, как в прошлый раз.

— Я уже говорил, что полный доступ более невозможен.

— Дай максимально полный из дозволенного. И просто побудь им.

Павл будто ревновал.

— Давай, я жду.

Вздох, раздражение, насупленный взгляд — нет, она позволила этому роботу выказывать слишком много эмоций.

— Он тебе нравится?

— Не твое дело.

— А что в этом доме мое? Заряжаться? Вытирать пыль, мыть полы, посуду?

— Павл!

— Слушаюсь, госпожа.

Трансформация сопровождалась длинным и укоризненным вздохом.

На нее снова смотрел другой. И поле в квартире изменилось, завибрировало незнакомыми эмоциями. А взгляд такой, какой ее робот никогда не смог бы сымитировать, — удивленный, раздраженный, делано-безразличный. Все потому что где-то очень больно внутри.

Она видела, как стоящий перед ней человек привычно старается защититься от того, что не понимает, боится снова испытать страдания — вероятно, сейчас Эмия ему снится. Или чудится в мыслях, и он не понимает, зачем и почему.

— Привет.

Павл зажал Дарину и рот, и мимику, и движения.

— Помнишь меня?

Во взгляд прокралась дерзкая, но почему-то грустная улыбка — мол, помню, только «что толку?»

— И я тебя помню.

Чужое для него тело, чужие глаза, прикинувшиеся его собственными — Дарин глядел на Эмию словно давным-давно запертый в клетке зверь, чья шерсть давно свалялась. Зверь, который давно отвык от вкусной еды и свободы, покорился судьбе и теперь лежал в дальнем углу, ожидая кончины.

— Не грусти, слышишь?

Она коснулась своими пальцами теплой мужской руки, ободряюще сжала ее.

Павл смог блокировать многое, но все же незнакомый ей доселе запах мужской парфюмированной воды пробрался наверх вместе с аурой. Эмия приблизилась к мужскому лицу и вдохнула запах кожи — другой, человеческий, едва уловимый. Моментально вскруживший ей голову тем, что был другим, запретным здесь.

— Скажи, а я тебе нравлюсь?

Сквозь зрачки мелькнуло раздражение Павла.

А Дарин смотрел на нее иначе — как на торт, который он никогда не попробует и который давным-давно перестал хотеть. Зачем травить душу чувствами, которых не испытать?

— Ты любил когда-нибудь?

Он схлопнулся болью и раздражением — отстань с дурацкими вопросами.

— Хочешь попробовать? — не отставала Эмия. — Хочешь? Вместе?

Никогда она не видела такого взгляда — тоскливого, усталого, совсем на самом деле не злого. Просто Дарин давно перестал верить в чудеса, еще с интерната.

— А хочешь, я приду? — Эмия чувствовала, что не может сглотнуть ком, вставший в горле. — Приду на самом деле?

И вдруг почувствовала, как ее пальцы порывисто сжала мужская рука, — хочу, приходи.

Павл взбрыкнул, как пришпоренный в области паха бык:

— Вот же какой… упертый! А сила воли! Пробился через защиту, руками задвигал! Да меня из-за него пожизненно деактивируют…

Робот стал собой, но его вид отчего-то стал Эмии неприятен.

— Умолкни.

— Я, между прочим,…

— Два часа полного молчания!

Она вдруг приняла решение. Дурацкое, спонтанное и, вероятно, самое глупое за все время пребывания в Божественной ипостаси.

Дарин пробился сквозь чужую защиту… смог.

Он был человеком — диким, неудержимым, спонтанным, не забывшим о том, как это — сильно чего-то хотеть.

А она вдруг поняла, что без длительных дум относительно «за» и «против» променяла вечную жизнь на грядущие тридцать дней неизвестности.