Пообещай

Вероника Мелан, 2018

Будучи богиней справедливости, живущая на Небе Эмия Адалани ежедневно тратит время на то, чтобы воздать людям за их поступки: у одних отнимает небесную манну, другим добавляет. И каждый раз задается вопросом: почему люди совершают то, что совершают, – неужели это все чувства? Ей, жительнице Неба, где все спокойно, они давно забылись, ведь Боги Астрея не имеют тревог, лишений или проблем. В Астрее процветает изобилие, любвеобилие и пресыщенность, и все хорошо. Вроде бы… Только почему тогда ей так сильно хочется испытать давно забытую, но такую притягательную земную любовь?

Емаил: [e-mail]

www.veronicamelan.ru

18.03.2018

Глава 1

Начислить небесной манны за благое деяние, вычесть за неблагое — обычный рабочий день.

За те четыре часа, которые проводила за рабочим столом, Эмия просматривала сотни человеческих лиц — мужских, женских, молодых и старых. Детям начисляла не глядя — честные, открытые, они всегда славились благими намерениями, даже если дерзили, совершали ошибки, озорничали. С остальными сложнее — их приходилось пропускать через кончики собственных пальцев, чтобы ощутить чистоту помыслов; иногда богиня справедливости зависала на минуту или две, разглядывая изображения, силясь понять, что стояло за поступком того или иного человека.

— Привет, Эмми! Работаешь? Ну, и как там наши люди?

— Нормально.

Эмия как раз рассматривала фото дородной и толстощекой чернокожей женщины с лоснящимся от пота лбом.

— Дерутся, ругаются, спят?

— Как обычно.

Перед тем как приступить к работе, Калея, относившаяся к людской расе не то, чтобы с презрением, но с легкой прохладцей, долго смотрелась в зеркало. Касалась собственных волос пальцем, и те через каждые две секунды меняли цвет — оранжевый, розовый, фиолетовый, коричневый с красными прядями, светло-желтый, наконец…

— Какой мне сегодня оставить?

Вокруг ногтей Калеи вились золотые пылинки — последний писк моды. Эмия видела такие утром в электронном журнале, который проглядывала за завтраком. Уже давно хотела отписаться от периодики, но изнывала от скуки, если ничего не смотрела и не читала во время поглощения пищи. Павл не спасал — что с него взять? Красивый, услужливый, преданный. Робот. Конечно, он вел диалоги, заботился, спрашивал о ее пожеланиях, но темы для разговоров, равно как и настроение Павла задавала, еще не вставая с кровати, Эмия. И разве интересно говорить с тем, кого настроил сам?

Калея, впрочем, часто напоминала Эмии Павла — начинала и заканчивала день одними и теми же фразами. Как сейчас — про людей.

— Оставь каштановые.

— Скучно.

— Тогда зеленые.

— К ногтям не идут.

— Смени ногти…

— Мне нравится желтая пыльца — ты себе не сделала?

Эмия не стала. Выбрала из предложенной на сегодня коллекции платьев подходящее — простое и белое, похожее на те, что носили их прародительницы в храмах, когда еще обитали на земле, добавила пояс, заплела волосы в косу. Все. По мнению ее коллеги, богини, обладающие могуществом моментально воплощать любые приходящие в голову идеи, просто обязаны были этим правом ежеминутно пользоваться. И Эмия для Калеи была скучна, как пошитая в подполье сумка для модницы.

— Что у нас тут? Четыре тысячи двадцать два человека? Я тут до ночи просижу…

Зеркало исчезло; Калея, остановившаяся сегодня на волосах цвета бордо и коже золотисто-коричневатого оттенка, со вздохом уткнулась в экран.

А за окном прекрасный Астрей — единый город Верхнего Мира. Облачная набережная, Ратуша Верховных Эфин (Эфины — боги Верхнего Мира. )^[1], парковка, часть Небесного Сада и вид на восточные апартаменты. Красиво, чисто и до боли знакомо.

Эмия посмотрела на экран и в который раз поймала себя на ощущении, что люди опять интересуют ее больше сородичей. Последние за прошедшие годы стали слишком предсказуемыми — должности, иерархии, соблюдения правил. А люди — они такие странные. Они жили короткую жизнь и в этой жизни, как умели, любили — из-за этой самой любви сходили с ума, творили великие вещи, создавали, разрушали.

Калея бы назвала людскую любовь болезнью; а в верховном Храме утверждали, что Верхний Мир потому и зовется Верхним, что хаотичная и неполноценная любовь — удел людей, Богам же присуща любовь всеобъемлющая и полноценная. В общем, другая.

Ровно в одиннадцать над Астреем взошла радуга, в половине двенадцатого, как всегда, неспешно угасла.

Калея пила второй по счету коктейль из разноцветного нектара и обсуждала по телефону с Эриосом — собственным женихом — район, в котором хотела бы жить после церемонии Объединения.

Сменяли друг друга фотографии на мониторе Эмии.

«Исмаил Конек: с утра пожелал купить новый шкаф, накричал на мать, отказался вести на прогулку брата. Злость — тридцать шесть процентов, благих намерений — ноль, корысть — плюс два… Итого: манна минус ноль сорок пять…

Ричард Бауэр: мысленно пожелал коллеге-преподавателю поперхнуться — минус ноль целых три десятых; Филипп Мортон, Зачек Тржевский — благих намерений нет, неблагих тоже нет, количество манны неизменно…

Ирэна Коль…»

Калея часто говорила, что люди несовершенны. Что они не умеют держать себя в руках, контролировать чувства, не знают, чего хотят, задаются глупыми вопросами и сами себя заводят в тупик.

Несовершенны, точно — тут Эмия была согласна.

Однако люди «кипели». Что-то в их сердцах горело, бушевало, вело вперед — что-то непознанное и неосязаемое. И оно — это самое «непознанное», как вредоносный вирус в четкой решетке логики, отвергалось Богами с самого начала.

И оно же — «это самое» — бесконечно царапало разум Эмии вопросами.

Люди. Почему они делают то, что делают? Почему живут, как живут? Что такое — их несовершенная любовь?

— Слушай, Кал…

— Подожди, — подруга крутанулась в удобном кресле и прижала к трубке ладошку, — я сейчас закончу…

— Хорошо.

Разговор по телефону длился еще восемь минут.

* * *

— Слушай, а ты никогда не хотела попробовать стать человеком?

— Нет. Ради чего?

— Чтобы почувствовать их… жизнь, заботы.

— Развоплотиться из Богов, чтобы погрязнуть в заботах? Нет, спасибо.

Тогда почему туда тянет ее? Вопрос, остававшийся без ответа последние несколько месяцев (лет?).

Ресторан на втором этаже. Теплые и пряные эльфийские сквозняки, пахнущие карамелью, сверкающие фонтаны, тончайший фарфор и приготовленная в живом пламени еда — вкусная необыкновенно. Улыбки официантов накрахмалены пуще скатертей, уши ласкает музыка ангельских арф. Почему мне здесь тесно? Что не так?

Наверное, всему виной однообразие и покой. В Верхнем Мире не существовало сумасбродства, случайностей, хаоса и беспорядков, и всех это устраивало.

— А я, знаешь… — пауза и зависшая в воздухе нерешительность, — хочу попробовать…

— Попробовать что?

— Стать человеком.

Калея подавилась крабом.

— Человеком?

— По-настоящему.

— Ты ведь шутишь сейчас?

Противно и слишком звонко стукнулся о тарелку выпавший из пальцев подруги нож, в их сторону обернулись головы — все как одна с прическами, укладками, завивками.

Эмия наклонилась вперед и зашептала горячо, сбивчиво:

— Мы живем вечно, но так одинаково.

— Одинаково? Да к нашим услугам все разнообразие Астрея!

— Но мне этого мало… Чего-то не хватает.

— Эй… Эй… — и выражение искреннего участия в черных глазах, — ты просто устала, слышишь? Эти мысли твои — они меня пугают. Возьми отпуск на две недели, слетай к волшебным источникам, искупайся, отдохни…

— Но я не устала.

Эмия отложила столовые приборы и покачала головой. Ее здесь не поймут. Нигде, судя по всему, не поймут.

Целых пять минут, пока тщательно выскребала мороженое из вафельной корзинки, Калея делала вид, что все в порядке. Потом не выдержала, укоризненно покачала головой и спросила с нажимом:

— Эм, ты помнишь о том, что люди всегда чувствуют негатив?

— Помню.

— Они не могут его не чувствовать.

— Знаю.

— Если ты станешь человеком и потеряешь хотя бы одну единицу манны из-за неверного поступка, тебя ждет Верховный Эфинский Суд — ты об этом знаешь?

— Я…

Калея не дала договорить:

— Они больше не воплотят тебя в Боги, слышишь? Они этого не сделают. А человеком ты сможешь прожить всего тридцать дней. Это… того стоит?

Доедали они в молчании.

* * *

(Fabrizio paterlini — The clouds)

Вечер.

— Нам прислали три корзины с цветами и одно электронное приглашение.

— Открой.

Одетый в трико, сверкая обнаженным торсом, как она любила, Павл кивнул. И воздухе тут же зазвучал мягкий баритон Романоса:

— Дорогая, прислать за тобой колесницу в девять? Сначала в Звездную Галерею…

— Закрой.

— Что-нибудь ответить Романосу?

— Ничего. Хотя, нет… Ответь, что у меня не подходящее случаю настроение.

— Как скажешь, Эмия. Что тебе приготовить: ужин, ванную, комнату для расслабляющего массажа?

— Ничего.

— Совсем?

Робот чувствовал ее странное настроение, но едва ли мог чем-то помочь.

— Позови меня, если…

— Позову.

Павл скрылся в соседней комнате — наверняка, принялся чистить белоснежный палас или протирать от несуществующей пыли предметы.

Иногда ей его хватало — своего помощника. Иногда. Когда Эмия ложилась в постель, закрывала глаза и представляла, что это не рука Павла, но того человека, которого она искренне любит, — любит так сильно, что ее душат эмоции, слезы, чувства — все вместе.

«Боги так не любят, — упрекнула бы Калея. — Наша любовь ко всем одинакова…»

Одинакова… Как будто ее нет ни к кому. Странная любовь.

Романос, Пелиогос, Донт, Эреон — у нее было много ухажеров, но все они казались ей одинаковыми, как шпалы рельсов призрачного трамвая.

Эмия вновь смотрела на свои просторные апартаменты пустым взглядом. Если она не решит с кем-нибудь Объединиться, то проживет здесь еще день, потом еще сто дней, потом еще тысячу. Вечность за вечностью в одиночестве.

Или выбрать того, к кому ничего?…

Сверкала за прозрачным стеклом накопленная ей за годы работы в Конгломерате Справедливости небесная манна — золотая, переливающаяся, невесомая, как пыльца. Каждая крупинка, словно маленькая Вселенная, будто несостоявшееся еще пока замечательное событие, чудесный поворот — рождение, смех, неожиданная встреча, всплеск чувств… Если бы Эмия захотела.

Но ведь чувства должны рождаться сами по себе, разве нет?

Туда, за стекло каждый день добавлялось по несколько золотых единиц — зарплата из Конгломерата. Но тратить не на что — Боги воплощали свои желания без манны. Это люди… Скольким на Земле помог бы ее запас? Паре десятков, сотен, может, даже тысяч человек? Они могли бы снести ее всю к Жертвенным Воротам — по крупице, по несколько, горстями. Ворота принимали все. Как много счастья породил бы каждый сияющий всполох? Кого-то вылечил бы, кому-то подарил бы любовь, кому-то немного денег. Люди в силу чрезмерно бушующих внутри них чувств копили манну плохо. Почти не копили, и потому часто страдали.

Черт, она опять думает о работе. Потому что работа для нее интересней всего.

Спустя еще час, после легкого ужина и бокала вина ее развезло на философию. Идти все равно никуда не хотелось; Эмия лежала на пушистом диване, закинув ноги на спинку и в который раз пыталась ощутить в себе Божественную Любовь, но вместо этого ощущала тишину. Может, тишина, отсутствие бед и забот и есть Любовь? Может, она и состоит из абсолютной гармонии, из недвижимого созерцания, из пустоты, в конце концов? Но как же тогда любовь к мужчине?

Наконец, не выдержала, подошла к компьютеру, включила.

— Снова работать? — появился в дверном проеме Павл, и она мельком глянула на него.

— Да. Не знаю… Может быть.

— Ты сегодня не определена.

«Сегодня. И вообще».

— Хочешь, сегодня я стану блондином? Подлиннее чуб, короткая бородка?

— Нет.

— Брюнетом?

— Ты и так брюнет.

— Да, но я стану другим брюнетом.

— Не хочу.

— Я пытаюсь тебе помочь.

— Уйди.

На лице робота мелькнуло вполне правдоподобное обиженное выражение — она сама запрограммировала его на максимум эмоций. Но и этого максимума ей не хватало. Слишком одинаково, пресно, плоско, однообразно. Надоело.

Почему она не такая? Ведь, как все, — одна из тысячи дочерей Великого Бога Крониса, Эфина, жительница Атрея, завидная невеста… Правда, у нее с периода взросления отмечали нестабильность эмоциональных полей, но в пределах допустимого. Может, ситуация ухудшилась? Проверить? Нет, проверять не будет, потому что тогда ее могут перевести из Конгломерата Справедливости куда-нибудь еще. А Эмия любила свою работу. Людей. Лица. Их жизнь.

«Любовь земного мужчины — какая она?» — создала запрос системе.

И тут же получила ответ:

«Неоднозначная. Мягкая, нежная, сильная, бушующая, страстная, нестабильная. Доводящая до сумасбродства, до приступов ревности, побоев…»

Подобная формулировка напугала бы Калею до чертиков.

Эмию она заставила прикусить губу.

Звезды в вышине складывались то в одно созвездие, то в другое, чередовались, танцевали, подмигивали — красиво. Кронис дал Богам счастливую жизнь — идиллию: километры волшебного пространства, пропитанные флером чего-то тонкого и необыкновенного ночи и наполненные искрящимся светом дни. Возможность иметь семью, в которой никогда не ругались. Детей, если подождать пару тысяч лет после Объединения.

Долго.

Эмия сидела, уткнувшись в экран монитора, — на дом она брала чужую работу, свою успевала сделать за первые три часа в офисе.

Павл отстал. Затих в самой дальней комнате — наверное, спал, подключившись к зарядному устройству.

С экрана смотрели сегодняшние «клиенты» Калеи: снова мужчины, женщины, старики, дети.

«Мария, одиннадцать лет, молилась за здоровье матери, сестры, просила Бога подарить им в семью еще одну сестренку, ведь дети такие хорошие…» Плюс балл манны.

«Леон Власкис, сорок три года, четыре раза проклял соседей за поднятый во время вечеринки шум…» — Эмия прощупала глубину проклятий — только слова, ничего серьезного. Минус ноль целых и тридцать десятых манны. Если проклясть по-настоящему, можно схлопотать до минус десяти целых за раз.

Чудные они — пьют, ругаются, молятся друг за друга.

«Они друг другу не чужие» — вдруг подумала Эмия. Гораздо более близкие, чем Боги в вышине… Глупая мысль.

Начислить… подтвердить… пробел… ввод. Следующий.

На следующее фото она засмотрелась.

Мужчина, молодой, не больше двадцати пяти — не красивый, но симпатичный. Не такой рафинированный, как все здесь, не идеальный и не лощеный. Уникальный, сам свой.

Она в который раз поймала себя на удивлении — люди всю жизнь живут в одном теле. Не могут поменять внешность, стареют, смотрят на одно и то же отражение в зеркале каждый день. Она может смотреть на триста восемьдесят разных за минуту. Может стать худой, полной, плоской, «выпуклой», неприметной, яркой, как две капли воды на кого-то похожей. А они…

Незнакомый парень завораживал. Чем? Застывшим в глазах раздражением и глубокой в них же печалью. Жесткими складками вокруг неулыбчивого рта, снисходительно-презрительным выражением лица. Он будто говорил фотографу: «Ну, все, я постоял перед объективом секунду, теперь отвали от меня».

Но небесные фотографы — системы считывания — сканировали не лица, но ауры, и, значит, лицо на экране сформировалось именно из такой вот «отвалите от меня» печальной и чуть злой ауры.

Эмия глаз оторвать не могла от монитора.

Почему у местных парней не бывает на лице таких выражений, как у этого? Ровный, но, кажется, когда-то перебитый нос — довольно узкий и «модный» по здешним меркам. Ежик русых волос на затылке, спадающая на лоб челка; продольные морщинки-линии на лбу — они, как ни странно, его не портили. Чуть разросшиеся брови, щетина — не идеальная, как у красавцев-Богов, но настоящая, потому что подбородок брили дня три назад и наспех…

Эмия вдруг поймала себя на том, что улыбается, — парень был настоящим. Она даже не стала читать, совершил он сегодня благие дела или неблагие — ей просто нравилось лицо.

— Павл?

Тишина в квартире.

— Павл?!

— Иду, — послышалось откуда-то издалека. — Звала?

— Да, звала. Подойди сюда, посмотри на фото. Считай максимальное количество информации об этом человеке и стань им. Максимально стань, ладно?

— Хорошо.

Робот подошел к столу и замер — подключился к единой справочной системе. И уже через секунду начал меняться — откуда-то взялась незнакомая синяя клетчатая рубашка, укоротились и посветлели волосы, изменило форму лицо — более выпуклыми стали скулы, менее выпуклыми и чуть более ровными губы.

— Музыку, — дала команду Эмия, — пусть играет «Пообещай мне» Элизы Келлинтон.

Земная музыка ей нравилось больше всего. И сейчас хотелось танцевать — не с Павлом, но с «этим».

И вот он, совсем такой же, как на фотографии, уже стоит рядом — разглядывает Эмию с удивлением, будто видит впервые. Замечательно! Она рассмеялась и потянула его на центр комнаты за собой.

— Все, Павл, завершил трансформацию? Давай потанцуем.

(Birdy — Silhouette [Beautiful Lies])

Робот больше не был роботом — он был кем-то другим. Пах по-другому, ощущался по-другому, касался ее иначе, смотрел так, будто только что нырнул из одного сна в другой и теперь сам не понимал, где оказался.

— Ты такой… чудесный.

А Эмия двигалась из стороны в сторону с нескрываемым наслаждением — «новенький» нравился ей неимоверно. Его щетина, светлый тон кожи, странного оттенка глаза — не то темно-серого, не то холодного шоколадного — разглядеть наверняка не получалось из-за полумрака гостиной. Нравилась его «неидеальность» — чуть ближе, чем у большинства, посаженные глаза, не пухлые губы, короткие на затылке волосы — в Астрее так не стриглись, потому как «гривами» дорожили даже мужчины.

— Ты классный. Нравишься мне…

Незнакомец вел себя чуть скованно и в танце двигался менее уверенно, нежели она. Эмия же, не стесняясь, гладила и обнимала крепкие плечи сквозь фланелевую ткань рубашки.

— Кто… ты? — вдруг раздался тихий и настороженный вопрос.

Она тихонько рассмеялась.

— Павл? А ты вошел в роль…

— Я…

Ее вдруг отпустили — руки разжались, — и совсем не похожий на Павла гость остановился посреди комнаты. Со странным выражением восхищения и неприязни осмотрел просторную красивую комнату, изрек:

— А неплохая хата. Это сон?

Затем подошел к окну, долго пытался понять, что за пейзаж за окном. Эмия изумленно усмехнулась:

— Павл… Что с тобой?

— Где я?

— Павл?

— Я не…

И снова долгий взгляд на нее. Мужчина в рубашке вернулся к Эмии, заглянул ей в глаза со смешком и долей дерзости, мол, «гулять, так гулять, а в остальном разберемся завтра…»

— Красивая, — улыбнулся и провел по ее щеке тыльной стороной указательного пальца. — Может, сбежим отсюда?

Эмия забалдела до состояния эйфории, обняла нового знакомого так, будто никогда не желала отпускать, и счастливо кивнула:

— Сбежим. Хочешь? Прямо сейчас…

Сегодня она будет спать счастливая. С ней будет настоящий человек!

Но фигура в ее руках вдруг подернулась рябью помех, и Эмию тряхнуло разочарование:

— Павл, нет! Только не сейчас, я не приказывала!

На несколько секунд робот перестал работать, а когда очнулся, почти моментально принял свою прежнюю внешность.

— Нет! — колотила по его груди Эмия. — Верни все, как было!

— Прошу прощения, Эфина, я считал ауру объекта слишком глубоко и на время позволил ему взять надо мной контроль.

— Верни все!

— Нет, Эфина, не могу, — Павл, ставший прежним собой, пожал плечами. — Моя система уже сообщила о случившейся ошибке в Конгломерат, и теперь глубокий доступ заблокирован.

— Дэймон тебя раздери, я куплю другую куклу!

— Всем «куклам», Эфина, — робот обиделся, но быстро взял себя в руки. — Мне снова принять внешность того человека?

— И ты снова будешь себя вести, как он? Смотреть? Касаться?

Эмия вдруг ощутила себя маленькой девчонкой, стоящей на пороге грандиозной волшебной сказки, — шаг, и ты опять в приключении.

— Нет, я буду вести себя собой, — огорчил ее Павл. — Так мне менять внешность?

Несколько секунд ошарашенная и поверженная Эмия не могла говорить — она жадно, почти до сумасшествия желала вновь ощутить рядом кого-то… непредсказуемого. Того, кто еще минуту назад был рядом.

— Иди… Уходи… Принеси мне вина.

— Ты вновь не определена. Хочешь, чтобы я добавил в вино успокаивающие пряности?

— Уходи. Просто уходи.

Робот в трико и с обнаженным торсом вздохнул, после чего двинулся к выходу из комнаты.

Он был таким… реальным. И совершенно другим. У нее вдруг взбеленились все до единого рецепторы, по телу до сих пор гуляли незнакомые доселе волны ощущений. Павл, черт, Павл… Сообщил об ошибке, все испортил! Идиотский робот, тупой мешок с псевдоинтеллектом…

Эмия поймала себя на негативе — на раздражении, граничащем со злостью. Это все ее нестабильные эмоциональные поля. Может, это из-за них она мечтает о ком-то дерзком, живом?

Комната рябила чужим присутствием.

Тот парень… Он за несколько секунд колыхнул ее так, как никто и никогда. Она будто проснулась, стала чувствовать в сто раз сильнее, чем когда-либо до того.

Люди…

Они такие…

Она хотела к людям.

Надо прочитать о нем, узнать больше…

Эфина, колыхнув подолом белого платья, быстро направилась к компьютеру.

«Дарин Романович Войт, двадцать четыре года (имя необычное, редкое), проживает в бывшей стране Советов, ныне именуемой Великой Русской Державой. Русский. Мать русская, отец поляк. Вырос в детдоме при живых родителях, потому как «ЧЕНТ».

ЧЕНТ. Это слово встало в мозгу Эмии, как палка в колесе несущейся на полной скорости колесницы.

«Ч.Е.Н.Т — человек несовершенного типа…»

Они — такие люди — стали рождаться на земле не так давно, всего лет тридцать как. Тогда же, когда из неизвестности возникли вдруг в лесах предгорья Жертвенные Ворота.

Эмия догадывалась, что Ворота возникли не из «ниоткуда», и что Великие Эфины приложили к этому руку, но точными данными ни она сама, ни система не обладали.

Значит, «чент»… Человек, обреченный умереть в определенную дату, обозначенную в собственном ДНК.

Таких детей исследовали сразу после рождения — опознавательным знаком служила точка в окружности на запястье, — а после, согласно законодательному праву, забирали у матерей, чтобы поместить в интернаты. Позволяли пробыть в семье год, если соглашались родители. А те почти никогда не соглашались — привязывались, потом плакали.

Дарин уехал в интернат в возрасте одного месяца.

И умереть, согласно предсказанию, ему предстояло через тридцать два дня.

Она зачем-то распечатала его фотографию, взяла с собой в постель и долго не гасила ночник.

«Уровень радости жизни: двенадцать процентов…»

Один из максимально низких.

Хотя, какая радость, если скоро умрешь?

Чуть ближе, чем обычно, посаженные глаза, настороженный взгляд, застывшее в зрачках неприязненное затравленное выражение — оно стало ей понятно. И вот почему морщины на лбу и плотно сжатые губы, вот почему нет улыбки в ауре.

Чент. Месяц жизни.

Жаль, что Павл не смог удержать иллюзию — у него так хорошо вышло.

«Давай сбежим…»

Касание щеки, невеселое веселье во взгляде, безуминка в словах — желание сбежать от судьбы хоть куда-нибудь, хоть на край земли, хоть за небо…

И он действительно выглядел так, будто присутствовал здесь: удивлялся по-настоящему, изумлялся, назвал ее апартаменты «хатой».

Чтобы уточнить значение слова, ей пришлось открыть человеческий словарь.

Забавно.

Фотография отправилась под подушку; Эмия погасила ночник.

Вздох и тоска в воздухе — не посчастливилось ей спать, обнятой человеческим мужчиной.

Павл в наказание ночевал стоя и возле своей розетки.

Примечания

1

Здесь и далее прим. автора.