Как разлагался пластик

Вера Саровская, 2023

Мария просыпается холодным декабрьским утром и понимает, что ее грудной сын мертв. На похоронах она замечает странного человека и пытается разузнать о незнакомце побольше. Но не каждый деревенский житель находит в себе смелость говорить о нем. Они зовут его Идолом. Он просыпается и выходит из озера всякий раз, как на деревню обрушивается наводнение. Местные знают, что затяжные ливни предзнаменуют страшные времена. Мария чувствует, что смерть сына связана с Идолом. Так она обретает главную цель жизни – разгадать тайну загадочного существа.В то же время художник Михаил работает над картиной, которая должна шокировать мир. Но его вдохновляет лишь одно – человеческие крики. Он шаг за шагом идет к мечте, однако вскоре понимает, что за вдохновение рано или поздно придется заплатить.Мария и Михаил не должны были встретиться, но судьба решает иначе. Более того, их связь обретает чудовищные масштабы, ведь отныне один из них не сможет жить, пока живет другой.

Запись от 23.08.2024

— Машенька, газетку забери…

На улице под проливным дождем ждала Зоя. Я глянула в окно, она стояла терпеливо, хотя могла сунуть газетенку в ящик, или, на худой конец, швырнуть на веранду да пойти по своим делам. Накинула фуфайку, вышла на улицу. Зоя не шевельнулась, будто ждала, пока я подойду и возьму проклятую бумагу прямо из рук.

— Фенечка хочет, чтоб ты зашла…

Зоя, заприметив, что я отреагировала прохладно, уточнила, или скорее пригрозила: «Очень хочет…» Очень так очень… Молчаливо кивнула в ответ, и пошла в хату, дабы одеться потеплее. Топать до старушки было в тягость, тут тебе и ливень, и куча хлопот по дому. У хряков-то кто чистить будет… Но в глубине души, конечно, понимала, что предстоящая встреча несколько важнее уборки навоза. Швырнула засохшие лепестки гладиолусов, что готовила для гербария, и пошла к старухе.

Всякий раз, когда я шла в сторону кладбища, накатывала тоска, и дело здесь не в серых могилках. По пути ненароком заглядывалась на холм за озером. Там мы с мужем начали строить дом еще в восемьдесят девятом… Он задумывался футуристическим: круглый каркаc, высокий змеевидный фундамент. Смелый план оказался настоящим вызовом не только для строителей, но и для нас, для деревни. Но не хватало то денег, то желания. А после Борька и вовсе исчез, оттого маленькая Бузлуджа так и осталась в дерзких планах и помыслах. На холме и по сей день стоит лишь полуразрушенный фундамент, а весь участок порос елью. Потому у домика только одна призрачная схожесть с величественным болгарским сооружением. И то, и другое — вызов, с которым мы не сумели справиться.

Подойдя к калитке, я отчего-то перекрестилась, а после вошла во двор. Там было чисто: трава скошена, дровишки аккуратно сложены под навесом. Я сразу юркнула в дом, обошла все комнаты, но Фенечку не отыскала. Зоя ухаживала за старушкой и говорила, что та совсем не встает с кровати. Стало не по себе. Я пошла к огороду.

— Тута я, тута…

Старуха Феня одной рукой бросала поленья листвяка в банную печь. Следом в огонь отправлялись платья, фотографии и прочее барахло. Все это походило на дурной сон. Она закинула охапку дров и все вещи, а после принялась хаотично бродить по дворику, прибирая все по местам. Выглядела она совсем отреченной и неземной. На меня не реагировала. Стало жуть как неловко. Годы свое берут, может, позабыла? Или Зойка, дура, решила так позабавиться. Ну тоже ересь — нам уже не по десять. Я покралась к улице совсем тихонько и нерасторопно — не хотелось тревожить старушку, как вдруг она звонко выпалила: «Ну все! Идем у хату!»

Я в миг продрогла не то от колючей мороси, не то от неожиданной фразы. Облокотилась на дощатый забор и бездумно смотрела в сторону озера.

— А-а-а… Увидела, увидела?

Приглядевшись, я заметила, что в самом его центре появился небольшой островок. Старушка взяла меня под руку и повела в дом, бубня под нос: «Времечко, времечко…»

В кухне пахло выпечкой. Увидела на столе надломленную рыбную кулебяку. Я разулась и села на табурет. На полу блестело несколько лужиц, будто мыли его в спешке, толком не отжимая тряпку. Я томилась в безмолвном ожидании, а Феня не могла найти себе места: она то суетливо вытирала посуду, то копошилась в корзине с фруктами, то наводила порядки на полках.

— Агриппина Григорьевна, садитесь, пожалуйста…

В этот момент старушка тянулась к шкафчику, чтобы поставить соль на место. Рука ее остановилась на полпути, и Фенечка необычайно резко замерла, точно робот, у которого сел аккумулятор. Мой зов вывел ее из транса, она довольно взглянула на меня и прекратила бесноватые зигзагообразные хождения по кухне, усевшись за стол. От столь официального обращения на морщинистом лице нарисовалась робкая улыбка. Думалось, это натолкнет Феню на разговор, но она продолжала молчать. Взгремело затянутое тучами небо, сильнее разошелся дождь.

— Идол никого не убил. Ни одного ребеночка! — лицо Фени не переменилось, однако старушка произнесла эту фразу заносчиво, будто сей факт был поводом для гордости. Я вдруг поняла, что за секунду узнала об Идоле больше, чем за предыдущие шестнадцать лет, оттого зародилось неконтролируемое, буквально кошачье любопытство. Захотелось подогнать ее: «Ну, ну?» Но в порыве воодушевления я не заметила, что по щекам бабушки потекли слезы. Сделалось стыдно. Феня задрала подбородок и резким выдохом сдула слезинки, а после сказала:

— Это мы… Это мы убиваем.

Меня как ледяной водой окатили. Замерла. По телу пробежала дрожь. Феня ждала, терпеливо ждала, пока я поведаю свою тайну. Я увидела это в проницательных глазах, почувствовала в тяжелом затхлом воздухе. А после я поймала сверлящий укоризненный взгляд, который говорил лишь об одном: то вовсе не тайна, а секрет на весь свет.

Захотелось прильнуть к старушке, ведь у нас поганое и постыдное, но все же родство. Я поднялась, крепко обняла ее, и мы тихо заплакали.

— Лжецы они все! Кругом одни лжецы!

Неясно, сколько бы мы так простояли, не забубни вдруг Фенечка вновь: «Время. Время». Она легонько подтолкнула меня к табуретке, я села и тогда старушка разговорилась.

— Я встретила его почти сто лет назад. Сто лет… О как… Тогда мы только перебрались в деревеньку: я, папка, мамка да Колька. Все было добренько, да, добренько было… Домик, как сейчас помню, для житья вполне годился, но кое с чем еще надобно было повозиться. И вот, папка с утра до вечера то в поле, то на элеваторе, а мамка — на ферме. А с коровами знашь, как? Накорми, напои, а вечером будь добра — подои. Мама домой вернется, руки трясутся… Упадет и отдыхает, да и батька так же. А дома что? Дома свое хозяйство. Барашки бякают, коровка мычит. Всем пожрать навали, у всех почисть, всем внимание удели! Ну а мы с Колькой чего? Не орем да ничего не просим, потому родители отдохнули с пол часику, одежды сменили, чтоб вконец не зачухаться, да в стайку, а потом уже к нам! Словом, с братом мы были предоставлены самим себе. Меня шустро нянькой заделали: хошь не хошь — делаешь, как велено, не то — ремнем по жопе! Разочек завела я с батькою разговор, мол у меня и подружки, и куличи у озера надо лепить. Разговор этот, как разумеешь, был недлинный…

Так мы то лето и скоротали. В один день с Колькой пойдем, червей под чурбаками насобираем, удочку у батьки стащим, да сидим у бережка — рыбку ловим. Домой баночку ротанов принесем, а родители: «Ух ты, Коленька! Правда ты наловил?!» А про меня? А про меня тихо… В другой день в лесок у дома сходим, силки поставим, а потом ждем. Хех, никто в них и не попался ни разу — не мудрено, силочки-то метрах в тридцати от дома подвязывали, кто ж туда заберется? А дальше уходить родители запретили. Потому я с девками своими только у озера игралась. Но им же скучно становилось! Они в лес далеко побегут, да еще дразнят, что мне с ними нельзя! Вот я обрадовалась, когда ливни пришли: и мы с Колькой у хате, и дурехи мои все по своим хатам! Хоть с бубном пляши, да дождик вызывай, как те папуасы!

На улице лило, как из ведра. Один раз мы во дворике все же поиграли, вымокли до нитки и зачухались. Пиздячек я тогда выхватила добротный, потому впредь сидели строго в доме. И весело нам было, но только одно удручало. Родители с работы придут злые, как собаки, да сразу: «Коленька покушал? Коленька не плакал? Коленька то, Коленька се…» А про меня? А про меня тихо, словно и нет никакой Фенечки… Как-то ночью лежала я спокойно да хныкала в подушку. Батька подошел и спрашивает: «Доча, что стряслось?» А я молчу. Обида внутри горькая. Думаю, пусть сами догадываются, не хочу я с ними говорить. Он обнял меня, не обронив ни слова. Но та ласка показалась фальшивой. Думалось, он лишь хотел, чтобы я умолкла и спать не мешала.

А природа тем временем совсем разгневалась. Озерцо так воды набралось, что мостик наш, вщух, и смыло! Мужики все сбежались, да репы зачесали… Немножко покумекали и решили: камней натаскаем да перекроем водичку. Ну а сверху… Сверху песочком присыплем.

Батька тот песок и возил. Ну оттуда, это самое… из-за поворота, где карьер. Лошади-то все остались на другом берегу, потому только так, своими ручками. Мужики потом собрались с духом да переплыли озерцо, чтоб батьке помочь, а другие тем временем булыжники ворочали кое-как да в воду скидывали. А я все крутилась подле них да смотрела, чего там делается. Ребенок же, интересно все, етит твою мать! Сделали они запруду с горем пополам, а потом плиту из города привезли. Плиточку поставили, и все — по мостику можно было бегать.

Но воды к тому времени утекло уже много… Тогда-то и показался проклятый островок, поросший тиной. Родня в тот день по дому хлопотала, я смотрю: дела до меня никому нет, ну я раз и улизнула из дому. На бережку сижу да камешки в воду швыряю. Гляжу: подле меня, метрах в пяти, из воды показалась шляпа. За нею голова. А потом и тело по пояс. Чудак стоит да смотрит молчаливо. И улыбка на морде, свирепая такая! Чего, говорит, тут сидишь? Я головку опустила да взгрустнула… Он глянул мельком на домик и говорит: «А-а-а, вот оно что. Деточка, хочешь, чтобы папа и мама полюбили ее, как прежде?» Я покорно кивнула. А он говорит, веди, мол, братика сюда, поглядим на него. Я пулей в дом, Кольку под руку и обратно к озерцу. Стоим мы с Колькой, а Идол глядит на нас и облизывается. Говорит, ты кинь-ка мне его, тут неглубоко, не переживай. Я кое-как взяла братца на руки и сделала, как просили. Колька — буль! и ушел под воду. Я за ним сиганула, а нет его нигде, как растворился! Я заплакала да побежала к папке. Обернулась на полпути, а тот все стоял и улыбался. Нагло так улыбался, во весь рот…

Фенечка вскочила и с фразой «ах да, времечко» посеменила в комнату. Оттуда вернулась с полотенцем и белой сорочкой.

— Я сейчас мигом у баньку, а ты посиди пока, подожди. Если минут через пятнадцать не вернусь — шуруй проверять, — сказала переполненная спокойствием старушка. Отчего бы ей не вернуться?

Она ушла, а я то и дело поглядывала в оббитое пленкой окно. Так еще и дождь не стихал, потому рассмотреть, чего там на улице, было трудно. В этом белом киселе нарисовалось лишь очертание бани, но я все же надеялась увидеть шагающую к дому старушку, ведь отправляться за ней не хотелось. На стене висели запыленные часы с маятником, их ход был столь громким, что нельзя было и на миг отвлечься от тиканья. Феня купалась уже двенадцать минут, отведенное время стремительно догорало. Я услышала шорох в одной из комнат. На один «тик-так» сердце отвечало двумя ударами. Его биение казалось непростительно гулким, а прерывистое дыхание и вовсе смахивало на пыхтение быка. Собралась с духом и, ни секунды не мешкая, ринулась в сторону шума. Пусто… Зашла в дальнюю комнату: в самом центре стоял сервант и ничего более. Там пахло свежестью и чистотой. На потолке не болталась паутина, вокруг не сыскать и пылинки. Место напоминало красный угол, но там не было ни икон, ни лампады, ни свечей. На серванте находилась лишь статуэтка из глины — человек с бычьей головой и длинными витыми рогами. Дверца тумбочки была приоткрытой, я заглянула туда и нашла пачку неумелых рисунков. Просмотрела с двадцать листочков, на каждом одинаковые изображения: на одних — мужчина с бычьей головой, а на других — с рыбьим хвостом вместо ног. И бородатый такой… Я прошерстила все и среди зарисовок попался замызганный клочок бумаги, а на нем надпись «ищбинайнкартага».

Услышала, как со скрипом отворилась дверь. Пулей вылетела из комнаты и побежала встречать Фенечку. Та уже ждала за столом, от нее исходил пар. Я чуть не начала оправдываться, но она велела поскорее сесть.

— Так вот, Кольку мы так и не отыскали. И не мудрено… Батька еще несколько дней бродил у берега да все высматривал. И в один денек Идол ему показался. Не знаю, чего он батьке наговорил, что тот побежал в дом, ну а там… Слышу — грохот! Я туда, а мамка меня держит и входа и чуть не кричит, чтоб я не заходила. Так батьки и не стало. Да и чего уж тут, мамки — тоже. Совсем она захворала и зачахла. А меня в интернат отправили, тут, у городе который… Детвора с первого дня от меня шарахалась да так и не приняла. Дразнили с утра до ночи, мол кричу я во сне и под себя пружу. А я не отвечала, не говорилось как-то мне… Чего, говорят, придурошная к реке ходишь каждый день? Чего там у тебя за секреты? По морде мне дали, я завалилась на пол, гляжу, кровь из губы капает. Говорю, что нет у меня никаких секретов. Ночью пойдемте к водичке, когда все спят. Тогда и увидите…

Идол так и сказал мне: «В водичку их заведи, а дальше я уж как-нибудь сам». Детки в речку заходить трухнули, стояли переминались с ноги на ногу. Говорю, ну чего струсили, аль как? Они чуть ли не хором фыркнули и зашли в воду по колено. Дальше, говорю им. Вот стоят уже по пояс… Буль, буль, буль… Даже пикнуть не успели, и нет их… А я мигом в кровать и спать. Утром панику подняли, а до Фенечки что… Старшие знали, что детки со мной дел не водили, на меня никто и не подумал.

— Что Идол делает с ними?

— Жрет…

Сложно сказать, что напугало больше: фраза или интонация. Феня сказала это нарочито сухо и равнодушно, а во мне не было ни капли сил оценить слова трезво или подвергнуть сомнению. В голове лишь замелькали образы: как чудовище рвет детей на куски и сжирает их вместе с костями и кишками. Или ждет, пока те не сгниют, а после высасывает все внутренности.

— Идол заговорил со мной несколько раз. Он сказал, звать его Балли. Балли Серпент. Да, он пришел, когда я вернулась домой, к мамке… Сказал, что он — седлающий облака. Сказал, что его стихия — огонь, а отец любит воду. Но огня сейчас не сыскать, потому он не чурается воды. Ведь он и отец — одно. Мне больше нечего рассказать, Лаурочка. Раве что… Была одна семья, они уже уехали. Приди в их дом, когда он вновь оживет. Тебе нужно…

Она всегда звала меня Лаурой. С первого дня знакомства. Я никогда не поправляла ее, ведь находила это имя красивым. Разок спросила, чего же она меня так кличет, на что старушка лишь ойкнула и отмахнулась.

Фенечка вдруг замолкла и уставилась на что-то прямо за мной. Она фыркнула, губы ее задергались. Захотелось взглянуть, но старушка быстро протянула руку, прислонила ладонь к щеке и не позволила обернуться.

— Ступай домой, Лаурочка…

Она обошла меня и помогла подняться. Старушка вела меня к двери, легонько подталкивая в спину. У самого выхода я все же ослушалась и на миг оглянулась. Там, в тени кухни был силуэт человека в огромной шляпе.

— Вот так божества исполняют желания, Лаурочка… Потому проси не у них, а у Бога. Проси не того, чего хочется, а того, что тебе должно и нужно… А теперь ступай домой.

Ее глаза… На миг показалось, что бельмо исчезло. Они стали чистыми и ясными. Старушка перекрестила меня, и я сделала, как она просила. Через несколько минут уже была дома и сразу ринулась к сундуку на чердаке.

Эта страница… Она подобна грязной и пошлой книге. Читая ее, чувствуешь, будто испачкал руки в смрадной липкой жиже, от которой немедля нужно отмыться.

…08.2013