Дети вечного марта. Книга 2

Вера Огнева, 2012

Рок, судьба, фатум, случай? Каждый Санькин шаг сопровождают потери. Кажется, только что он нашел своих друзей и все должно быть хорошо, но жизнь устраивает новое испытание. Опять все звезды встали парадом над головой несчастного кота, который и не кот вовсе.Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Цыпа умирала. Фасольку Эд насильно увёл во вторую кибитку, посидел с ней немного и вернулся. Смрад под тентом стоял вовсе уже невыносимый. У Шака слезились глаза. У Дайрена распух нос. Ко всему немного похолодало, но и этого немного хватило, чтобы не открывать доступа воздуху. Всех и в первую очередь роженицу тут же начинала колотить крупная дрожь. Цыпа больше лежала без сознания.

— Уходи, Эд, я с ней посижу.

— Шак, ну сделай что-нибудь!

— Ты второй день просишь, Эдди. Если бы я мог, давно бы сделал. Яйцо застряло. Даже если разрезать живот, плод не удастся вынуть.

— Его тоже можно разрезать, вытащим кусками.

— Эдди, мы её убьем этим, ты же сам понимаешь.

— Понимаю.

— Я не умру?.. — вдруг сказала Цыпа. Она лежала, уставившись вверх. Глаза сухо блестели.

— Конечно, девочка. Сейчас отдохнёшь, поднатужишься. Я тебе помогу.

— Да, Шак. Я постараюсь, только… вынеси меня на воздух.

— Там холодно.

— Утро наступило?

— Светло.

— Пожалуйста, вынеси меня, Эду не будет так плохо…

— Хорошо.

Дайрен откинул край полога. Невероятно, но дождь прекратился. Трое суток сплошной стоячей воды кончились влажным солнечным теплом. Эд тянул полог, пока тот не сполз с распорок совсем. Шевелить Цыпу было нельзя. А так она увидит утро, солнце. Может быть, последние утро и солнце в своей жизни.

Шак начал гладить курицу по уродливому животу. Он уже так один раз вернул на место застрявшее яйцо, но тогда у неё ещё оставались силы. Сейчас их не было. И даже встань плод на место, это только облегчит боль. Но не спасёт.

— Какое странное место. Куда ты нас завёз на этот раз? — в слабеньком голосе Цыпы появилась лихорадочная игривость. Шак понял, что она не в себе, и даже немного обрадовался. Умирать в полном сознании тяжело. Пусть плавает в тихих грёзах. Тем более, что ему и на этот раз удалось поправить яйцо. Цыпа облегчённо вздохнула.

Из соседней повозки высунулась растрёпанная голова Фасольки:

— Кто-то идёт.

— Откуда? — подскочил Эд, нюх отшибло напрочь ещё вчера. Оставалось полагаться на Солькины слова.

* * *

Лошадь, наверное, тоже боялась по-своему — по-лошадиному. Она дышала Сане в затылок, не отставая ни на шаг.

Хрень лешачья! Тропа под ногами — вот она. Лошадиные вперемешку с человеческими следы измесили дорожку, а никуда не ведут.

Саня остановился и бессильно заругался. Кузькина мама тут колобродила на пару с перевёртышем… поставил ногу в старый, не меньше недели назад оставленный след и обомлел. След оказался его собственный. В ухо сильнее задышала терпеливая лошадка. Тоже, поди, примеривается, не она ли тут натоптала. На колючке у самой земли обнаружился лоскут, выдранный из Саниного плаща. Утром выдранный — Саня помнил, — но уже затлевший, сморщенный и трухлявый, будто месяц провисел.

Кот терпеливо выпутал лоскуток, разгладил, теряя гнилые ниточки, и приставил на место дырки. Если не придираться — в самый раз, обалдеть! Саня скосил глаза вбок. Лошадь стояла в собственном следу.

Ага, старушка, мы вляпались. Хоть вперёд топай, хоть пяться — один хрен.

Собственно, почему хрен? Он прошёл немного вперёд и присел на пенёк, ибо другого относительно сухого места не нашлось. Кусты, кроны деревьев, поваленные или наклоненные стволы истекали влагой.

Хрен привязался к думке — не сковырнёшь. Ну, рос у мамки в огороде этот въедливый овощ. Тятя, ругаясь, поминал. Санька только много позже сообразил, что имеется в виду не твёрдый, до слёз ядрёный корешок, а нечто иное…

Кот замотал головой так, что с волос брызги полетели. Жучка так отряхивалась. Залезет жарким полуднем в речку, наплюхается, нафыркается, выскочит на берег и вся пойдёт винтом, изгоняя воду из разношёрстой шкуры…

Вот те и хрен, вот те и мамкина Жучка! Вокруг сырой, как губка, лес, а тропа сухая, и следы на ней затвердели до каменного звона. Санька ещё раз тряхнул головой. Опять полетели брызги — дождь, оказывается. Подставил ладонь, на неё заморосило. Странно, что раньше не заметил.

Лошадь тоже соступила с тропы и в первый раз за весь день отошла от седока на три шага. Конёк потянулся к травке, захрумкал, довольно всхрапывая.

Саня решительно поднялся, скинул с плеч непромокаемый синий плащ, подарок Горюты, стянул куртку, вывернул наизнанку и стал трудно напяливать влажную одежду обратно.

–Воронок, пошли дальше.

Конь поднял голову. Изо рта торчал похожий на усы пучок травы. Прожевал и мотнул башкой: отвязался бы ты от меня. Но Саня не внял, ухватил под уздцы и повёл, но не на тропу, а напрямую через лес, выискивая просветы между деревьями и обходя завалы; и даже не стразу сообразил, что нашёл ещё одну дорожку. Почти незаметную, но вполне торную.

Укромная полянка не замедлила себя явить. Кот свернул за неохватный, чёрный, с потрескавшейся корой ствол, вывалился на кругленькую, поросшую короткой густой травой прогалину, и остановился в нешуточной задумчивости. Противоположная сторона поляны поблёскивала и кривилась, будто её затянул огромный мыльный пузырь. Если не присматриваться, вообще не заметишь, а постоял немного и разглядел границу этой и той стороны. Да хоть трава: тут — короткая и густая, там — высотой по пояс, испятнанная цветами. А за ней… видел Саня такое дерево, не дерево, леший знает, что такое: зелёное и лопушастое, под которое Шакова телега поместится. Но видел он его на самом юге. Куст этот там обихаживали, холили и лелеяли. В начале лета он выстреливал огромный колос-соцветие, который к зиме вызревал сотней плотно пригнанных, сладких-пресладких продолговатых плодов. Ага — банан. Самое место для него на северной Границе!

Пока вспоминал, сам не заметил, как подобрался к прозрачной преграде вплотную. Она колыхалась и как бы перетекала. Кот осторожно тронул её пальцем. В стороны пошли едва заметные мелкие круги. Лес за преградой исказился рябью.

Надо бы подумать, взвесить все за и против, к месту вспомнить пример из прошлой жизни, как совал голову, куда тебя не звали, хуже — не пускали.

Саня зажмурился и рывком, как в воду, нырнул в прозрачную неизвестность. Она неприятно обволокла и тут же, чмокнув, пропустила. Лошадь недовольно всхрапнула, натянула повод — её, однако, никто не спрашивал — и пошла за хозяином.

Хоть обратно скидывай куртку: снизу — мокро, сверху — мокро, в середине — жарко. В первый момент показалось, что и в самом деле нырнул в воду. Потом и глаза и дыхание приспособились. Колет пришлось расстегнуть, иначе утонул бы в собственном поту. Зато отчётливо и близко обозначились знакомые и такие долгожданные… Шак, Эд, Фасолька.

С Цыпой было плохо! Очень плохо — впору сорваться и бежать на помощь. Если бы не высоченная густая трава, да мириады всяких населяющих её беззаконных тварей, Саня побежал бы. Приходилось продираться. Он уже не думал об осторожности, шёл напролом, треща кустами, потому что к месту бивака, на котором расположились его товарищи, к телеге с измученной Цыпой шёл ещё кто-то. Кот его не видел, только чувствовал верхним запредельным чутьём, улавливая приближение странного, непонятного, невиданного и вполне вероятно опасного существа. И что самое паршивое: оно могло добраться до стоянки арлекинов раньше Сани.

Ноги заплетались в траве. Кот поминутно спотыкался, дергал повод. Пару раз на него сзади натыкалась лошадь.

* * *

— Шак!

— Я вижу, Эдди.

Незнакомец вышел на поляну, будто вынырнул из густой зелёной воды. Вокруг колыхалось, разве только кругами не расходилось. С чужака капало. И его заметно шатало. Высоченный, выше Шака, широкий в плечах и тонкий в поясе, он имел зеленоватую кожу и длинные рыжие волосы. Одна прядь запуталась в листве. Чужак мотнул головой. Шаку показалось, что не прядь соскользнула, а сама ветка колыхнулась, сбрасывая волосы. Чужак сделал огромный шаг и оказался в центре поляны. В руке он нёс несуразный глиняный сосуд, заткнутый помятой еловой шишкой.

Эд уже стоял напротив. Если не знать, не поймёшь, чего это Дайрен схватился за край плаща. Шак знал: там пряталась тончайшая режущая струна. Эду не хватило одного мгновения. Руки зелёного человека вдруг удлинились и спеленали собаку наподобие полос лыка. Спеленали и сдавили, так что Эд сразу обмяк.

Шак до последнего сидел над Цыпой. Только что показалось, она справится: злополучное яйцо начало двигаться. Курица, собрав последние силы, помогала ему. Шак чертил круги по уродливому животу: женщину нельзя было сейчас бросать!

Эд!!! Но тот болтался в лыковых руках зелёного чудовища бесчувственной куклой. У Шака зазвенело в голове от напряжения. Она сейчас лопнет, разорвётся части…

И тут с другой стороны поляны, тоже будто вынырнув из воды, показался мокрый и расхристанный, невероятный, уже почти потерянный кот с когтями наголо.

— Отойди от собаки, урод! — крикнул Саня, как давеча ему самому кричал мужик, отгоняя от девчушки.

— А чего он драться, — мирно спросил незнакомец.

Но лыковые руки не разжал. Эда даже приподняло над землей. Лицо собаки посинело. А Зелёный продолжал:

— Я его отпущу, когда ты когти спрячешь. И, вообще, вали из моего леса, тут я хозяин.

— Никто твоего права не оспаривает. А когти я не уберу, вдруг пригодятся.

— Тогда получишь труп.

В голосе Зелёного сквозило полное равнодушие. Пьяное равнодушие, между прочим. Шёл выпивший лешак по лесу, нарвался на компанию, не занравились, отчего бы не придушить одного-двух…

— Мы тебе зла не хотим, — сквозь зубы проговорил кот, краем глаза наблюдая, как Апостол осторожно перекладывает голову Цыпы со своих колен на подушку.

— Сиди, конь, на месте, бабе помогай, — рявкнул Зелёный, не поворачивая головы. — Лохматая, вылазь!

Из-за бортика телеги показалась голова Фасольки. Растрёпанные волосы торчали в стороны. Скупые северные цветочки в них повяли и смялись.

— Я тебя звал, ты почему не пришла?! — потребовал у неё Зелёный.

Солька дёрнулась как от пощёчины. Лицо из растерянного вмиг стало лютым:

— А кто ты такой, чтобы я к тебе бегала, лягушка двуногая!

— Кто я? — лягушка?! Ну, держись…

Волосы Фасольки вдруг сами собой зашевелились и взвились в стороны мелкими кудряшками. Из них полезли, раскрываясь на ходу, крупные яркие бутоны. Вся голова девушки мгновенно оделась цветами. Из этой клумбы свесилась тонкая зелёная лиана с белыми крапчатыми цветами и защекотала шею.

— «Лягушка!!!» Да? Я тебе сейчас ещё покажу… знаешь, что я с лягушками делаю? Жаль, нет, а и собака подойдёт…

Но Солька не очаровалась превращениями. Завизжав будто резаная, она кинулась к Зелёному и вцепилась в его роскошные золотые волосы. Эд вывалился из ослабевших пут точнёхонько в лапы подскочившего Сани. Только Шак остался на месте.

— Всё! Всё! Я его отпустил. Дриадка… дриадка-а-а… У, какая ты красивая!

Солька успела уже выдрать одну прядь. Зелёный охнул, но отбиваться не стал, наоборот, притиснулся к девушке, обвил руками, спеленал, как только что Эда и… поцеловал.

Солька не сразу смогла вырваться, но таки оттолкнула любвеобильное пьяное чудовище, да ещё и по роже дотянулась.

— Свинья! Нажрался, так веди себя прилично.

— А что я!? Подумаешь, живой воды хлебнул.

Лешак поболтал бутыль, в ней ещё оставалось. Солька опять переменилась в лице. Только в другую сторону — донельзя озадачившись. А Зелёный вытащил смятую шишку из горловины, ещё раз болтнул посудину и приказал:

— Эй, конь ушастый, отойди от птицы! Отойди, говорю.

Пока Апостол раздумывал, прикрыть собой Цыпу либо, в самом деле, отодвинуться, золотоволосый набрал в рот жидкости из бутыли и фукнул на курицу. Брызги полетели маленьким искристым водопадом. Саня опустил уже задышавшего ровно и глубоко Эда на траву и кинулся к повозке. К ней же пришатался Зелёный, постоял, пьяно пялясь на то, как Цыпа тужится, кивнул сам себе и, объявив Шаку, что теперь де курице сил хватит, отвалил в сторону Фасольки, но на полшаге споткнулся:

— Эй, ты, с когтями! Тащи птицу под дубок, да подержи на весу, пока не родит, в траву не клади. У меня тут… водятся всякие.

— Без тебя знаю, — огрызнулся Саня, подхватил Цыпу в охапку и унёс в указанном направлении.

Крона над головой оказалась такой плотной, что вновь зарядивший дождь её не промокал. Медленные, вялые, тяжёлые струи стекали с листа на лист, барабаня где-то вверху, как по крыше. По контуру стояла сплошная водяная завеса.

— Видишь, как всё здорово получилось — сухо, тепло. Поднатужься, Цыпочка.

— Саня… я думала. Саня… мы… О-о-о! А-а-а-а!

— Ага, покричи, не так больно будет.

— Как хорошо, что ты вернулся. О-о-о!

Она так исхудала, что и напрягаться не надо было. Саня взял её под коленки и придержал, как держат маленьких детей над горшком.

— Давай, девочка, чуть-чуть осталось. Ты же можешь. Тебе дышать не тяжело?

— О-о-о-о! А-а-а… Ик!

Это «ик» сотрясло сухое измученное Цыпино тело до самой макушки. За ним последовало громкое чмоканье. Тяжёлое кожистое яйцо выскользнуло из чрева роженицы и плюхнулось в мокрую траву. Сразу пропала невыносимая вонь. Черты лица Цыпы разгладились. И Саня подивился неожиданно явившейся красоте.

— Какая ты молодец. Цыпочка! Шак, неси простынку и плед тоже! Сейчас мы её переоденем, завернём…

— Где мой ребёночек? — Цыпа начала вырываться.

— Здесь, не волнуйся, — успокоил подбежавший Шак.

Вместе с Саней они стащили с женщины мокрую холодную одежду, завернули в сухое. Шак выкатил из травы новорожденный болтун.

— Где, покажи мне его, — потребовала курица.

— Смотри, — без тени брезгливости Апостол взял в руки мертворожденное яйцо, которое чуть не убило мать, и поднёс к ее лицу.

— Дай мне, я его согрею. Шак, должна же я родить хоть одного живого ребёнка!

— Сейчас, моя девочка… Я его только заверну.

И в самом деле, запеленал болтун в чистую тряпку и подал матери.

Полуживой собака, между прочим, успел натянуть над второй повозкой чистый полог. Цыпу перенесли туда и оставили, пусть поспит. Сами они и под дождичком… хотя есть же дубок. Вонь странным образом успела выветриться. Шак говорил, что она обычно несколько дней висит в воздухе. Но, наверное, тут места были особенные.

Золотоволосый господин буйного зелёного царства спал тут же, обняв дерево. Рядом валялась пустая бутыль. Фасолька с сожалением перевернула её и потрясла, убедиться, что — всё.

— Что, росиночка, и тебе напиться захотелось? — хохотнул Шак.

Он нервно веселился, хотя Саня видел, едва держится на ногах. Пока, значит, господин кот по границам путешествовали, Шак над Цыпой сидел. А ещё раньше уводил повозки от медведей, а ещё раньше — от Пелинора.

У собаки наискось по шее тянулась багровая ссадина — след захвата. Эда шатало. Его усадили, привалив спиной к стволу, Шак ещё потоптался, повозился и вдруг рухнул рядом с собакой. Саню кинулся к нему.

— Стой, котик, не трогай его. Он просто спит, — остановила Фасолька.

— Да ну, упал…

— Котенька, миленький, он же чуть сам над Цыпой не умер. И Эд. А я тебя звала.

— Я не слышал.

— Я не голосом звала, сидела и думала о тебе. Ты же нашёл нас, значит, услышал. И о Цыпе думала.

— Что случилось в крепости, почему вас Пелинор выгнал? Или вы сами уехали?

— Какой там сами! Нас среди ночи похватали. Сначала Шака вывели, потом Эда. Я уже в телеге лежала. Связали всех.

— А дальше?

— Дальше довезли до опушки княжеского леса и оставили. Зато на каждом перекрестке нас ждал медведь, чтобы дорогу не перепутали. А потом мы чуть на плешь не заехали. В обход две дороги, и на каждой по кадьяку. Я голову юбкой замотала, чтобы не видеть. Кричала, наверное. Ничего не помню. Эд позвал волков. Только их очень мало в медвежьем краю водится. Пришли трое, стали отвлекать медведя. Да что бы они одни сделали! И вот… Цыпа. Она почирикала, и прилетел… я не знала, что такие птицы бывают.

— Селяне клянутся, что дракон.

— Орёл! Гигантский…

— Такой большой, что медведя уволок? — хохотнул Саня.

— Вот ты смеёшься, а я думаю, если бы захотел — унёс бы. Но он только за уши кадьяка рванул, волки довершили — мы проехали. Ой, а потом я все цветочки из головы повыдирала. За нами же ещё медведи гнались. Правда, обыкновенные.

— В деревню голубь прилетел от Пелинора. Князь велел задержать вас до особого распоряжения.

— Санечка, может, я и ошибаюсь, только мне кажется, что он не хотел нам зла… не знаю.

— Ага, а медведи сами по своей воле вас гоняли…

— Ты как человек рассуждаешь. Младшие братья же только самые простые приказы понимают. Велел им Пелинор нас ловить, вот они и ловили.

— Так чего же он хотел?

— Тебя на Границе оставить. Ну, может, ещё Эда. Только Эдвард…

— Знаю, отказался. Кто он?

— Кто, кто?

— Эд.

— Младший сын какого-то князя. Вся его семья погибла. Больше я ничего не знаю.

Фасолька не лгала, она действительно не знала.

Сопел Эд. Совсем как лошадь всхрапывал во сне Шак. Свистел носом спавший в мокрой траве будто на перине Зелёный.

— А этот кто? — указал Саня взглядом.

— Тшш! — громко прошипела Фасолька. — Он и во сне слышит.

На восточной оконечности поляны, наполовину загороженный лапами голубой ели, возвышался величественный и одновременно нелепый термитник. Сооружение напоминало изящно вытянутую вверх, испещрённую ходами, похожую на древний полуразрушенный храм, кучу дерьма.

Обитателей в термитнике жило всего ничего. Каждый — длиной в поллоктя взрослого человека, не считая усов. К гостям, расположившимся на поляне, они относились неприязненно, но нападать — дураков нет. Эх, рано гостюшки сюда пожаловали. Семья термитов только-только начала строить свой замок. Лет бы эдак через… нет, пожалуй, через десять, чужие начнут объезжать эту полянку седьмой дорогой.

Старому седому термиту ничего не оставалось, как прятаться за верхушкой своего недостроенного замка и наблюдать. Тем более, к противной компании присоединился Его Зелёное величество Повелитель леса. Тут уже не до коварных планов, сиди, прижав усы, и тихо надейся, что не заметят, не тронут. Характер Пан-Дар-Т”ха — Лаххеда, шепотом именуемого мелкоподданными просто Паном, знал всяк живущий на его земле.

Сначала все спали, потом нянчились с проснувшейся курицей, потом уставились на Шака. Апостол отмахивался, ругался, дотянулся даже один раз до развеселившейся Фасольки. Но Саня видел, как конь украдкой сбегал за телеги с полной миской воды и, используя её вместо зеркала, посмотрелся.

Дело в том, что, получив часть предназначенной исключительно Цыпе живой воды, сын вольного клана Шак по прозвищу Апостол резко помолодел. Он как прежде хмурился, иногда щерил в невзаправдашней улыбке зубы, но выходило это у него не страшно, как раньше, а комично. Тем более, что лицо коня нет-нет да приобретало счастливое мальчишеское выражение.

Кот сушил над огнём одежду и уже прожёг в нескольких местах дорогую бархатную куртку: сказывалось отсутствие привычки к изысканным вещам. Но выбрасывать её он не собирался. Во-первых, все старые тряпки остались у Пелинора. Во-вторых… рубашка, которая высохла сама по себе, имела длинные кружевные манжеты. Напяль поверх дерюгу, на кого будешь похож? Правильно! Просушит куртку, затаскает её, пока та сама не развалится и выкинет всё разом.

Эд очухался только к темноте, но нет-нет да болезненно морщился, зло косясь на Зелёного Хозяина. Сволочь! Демонстрацию он решил перед Солькой устроить. Но смотрел на ожившую, расцветшую необыкновенной красотой Цыпу, на обновлённого Шака и менял злость на милость. Тем более — гневаться на золотоволосого всё равно, что на Фасольку. Хозяин леса происходил из рода дриад. А это вам ни хухры-мухры. Это — явление редчайшее, никем почти из живущих не виданное.

Ни для кого не было секретом, что дриады почти бессмертны. То есть естественной смертью они не умирали. Жили себе и жили. Притом — одни женщины. Но ведь откуда-то они должны были появляться. Для изучения сего феномена в университете имелась целая лаборатория, занимающаяся по причине скудости фактического материала исключительно теорией. Учёные мужи, возглавляемые важным, но глуповатым зайцем Танчиком, намудрили, что дриады размножаются партеногенезом. Танчик всю свою учёную карьеру доказывал это главным образом с помощью всяческой демагогии, вёл факультативный курс, на который мало кто из студентов заглядывал, а до истины докапываться — на фига она, если и так всё в жизни прекрасно сложилось?

Тутанх в споре с Мараведишем только раз коснулся мутной темы, но Дайрен запомнил обронённую скарабеем фразу, дескать, если дриаду мужского пола никто не встречал, это ещё не значит, что её или, вернее сказать, его, не существует. Тутанх относил дриад к коренным жителям континента, Мараведишь сомневался. Но поскольку фактического материала опять же было катастрофически мало, учёные мужи опасались строить свои выводы на домыслах и фантазиях недалёкого зайца.

Солька сидела непривычно тихо. Зеленый господин на неё посматривал, но не приставал. Цыпа нянчила завёрнутый в тряпочку болтун. Под чёрной кофточкой выступали исхудалые, острые плечи. Курица время от времени принималась что-то напевать, но спохватывалась и замолкала.

Её было жаль. И одновременно радостно, что жива, что, как и раньше, сидит с ними у огня и смотрит внутрь себя огромными чёрными глазами.

О Пелинорах уже наговорились вдоволь, но тема всплывала, как вонючий пузырь над болотом. От неё отмахивались, разговор заходил о другом, потом сам собой замирал, и всё возвращалось на прежний круг. Зелёный господин не встревал и даже вопросов никаких не спрашивал. Оно и понятно: у него своя страна, маленькая и непонятная. Ему до трудностей каких-то приблудных аллари дела нет.

Так всё сходилось, что Пелинор порушил данное слово и старую дружбу с Дайреном исключительно из-за Саньки. Всё, можно сказать, поставил на кота. Тот уже и спорить устал.

— Оставим Эрику, ладно? Согласен, для счастья любимой племянницы князь бы на многое пошёл, но он же преступил все законы! — возмутился кот на очередную подначку собаки.

— Кроме медвежушкиной семейной жизни у Влада и другие резоны были, — безапелляционно положил Эд.

— Да, брось ты, какие резоны-то!? Вы с Апостолом можете хотя бы на младших родственников положиться. Случись нужда, тебе волки послужат, Шаку — лошади. И те, и другие хоть какая-то сила. А я что? Разве пошепчу кошке, чтобы она на подушку ворогу нагадила. Да и, честно скажу, не очень у меня с родаками.

— Что «не очень»?

— Они меня не то чтобы слушаются, а просто боятся. Я к кошке — погладить, а она вся трясётся, обмочится даже. Мамка из-за этого всех кошек из дома переселила. Жили в сарае, в горницу, хоть на веревке тащи, не заходили.

— Санька, — Шак осторожно вертел в руках кружку с вином, глядел в огонь, а не на кота, но всё равно было понятно, что собирается сказать нечто очень важное, — река в Камишере откуда и куда течёт?

— Из Дебрей на юг. По обоим берегам люди живут. А как вытекает за пределы Камишера, виляет на крайний запад и идёт по краю Сухого моря. Там уже никого живого. По этому берегу и то опасаются селиться.

— Да, в общем… я знаю. Я о другом хотел спросить. Корзина, в которой тебя нашли, по течению плыла или против течения?

— По течению, конечно.

— Люди тебя не боялись?

— Нет, чего им бояться, я ж на их глазах вырос. Человек как человек… кот, конечно… да какая разница!

— Погоди, не злись. Я только в том смысле, что ты, получается, из Дебрей появился.

— Ну и что?

Тщательно подобранные слова, в которые Шак пытался облечь неудобный вопрос, сами собой пропали. Он-то сидел, голову ломал, как помягче коту преподнести истину, а тому и дела до неё нет.

— Я только то хотел сказать, что ты кот необычный. Не такой, как все. Думаю, из-за этого Пелинор в тебя вцепился.

— Если меня из Дебрей принесло, так я урод что ли!? — вспылил Саня. Он никак не ожидал от Шака такой обидной подковырки. — Думаешь, как ночь, я кровь пить побегу?

— Санечка, — встрепенулась Фасолька, — никто про тебя ничего такого не думает. Что вы, в самом деле, к нему пристали?

— Извини, брат, — Шак впервые так назвал Саню. — Солька права. А ты не сердись. Мы-то точно знаем, что ты кот.

Цыпа опять тоненько запела. Золотоволосый господин глянул на неё не вполне протрезвевшим взглядом и вдруг протянул руку:

— Дай посмотреть.

Цыпа сильнее прижала к груди новорожденного.

— Не бойся, я ему ничего не сделаю.

Как ни крути, не явись пьяный лешак вовремя, лежать бы Цыпе мёртвой. Они это понимали, и она тоже. Но так просто отдать хоть и мёртвое, но всё равно дитя равнодушному — ни тени эмоций на лице — чужаку опасалась. Только когда Зелёный нетерпеливо тряхнул головой, Цыпа трясущимися руками протянула ему свёрток.

Зелёный развернул тряпочку, покачал в руке коричневое, покрытое плотной сухой кожей яйцо:

— Болтун, как болтун. Хочешь, чтобы он жил?

— А?! Что?! Как…

— Летать, как ты, конечно, не будет, а вот дерево я из него выращу.

Это было против всяких законов любой природы. Это было против законов даже магического свойства, с которыми разве что Эду приходилось сталкиваться. Но Зелёный говорил так уверенно и безразлично, что ему безоговорочно и мгновенно поверили. А, главное, поверила Цыпа:

— Какое дерево? — губы у курицы прыгали.

— А какое хочешь.

— Здесь? — Цыпа обвела раскрытой ладошкой круг поляны, костёр, арлекинов и даже недостроенный термитник.

— На кой ляд оно мне здесь, — скривился Зелёный. — Посажу где-нибудь рядом с людьми. Они к нему будут ходить за советами. Ты же предсказываешь. Вот и твоё дерево станет предсказывать. Видела когда-нибудь деревья, на которые навязаны ленточки? Не знаю, как их люди чуют, но чуют как-то. И ходят и ходят…

— Так много мёртвых яиц!? — осторожно спросил Эд не для того, чтобы обозначить собственный скепсис, скепсиса как раз и не наблюдалось, просто уточнить. Случай с Цыпой, как ни крути, уникален. А священные деревья растут по всему континенту. Не много, кто спорит, однако есть.

— Яйцо не обязательно… можно кусок шкуры, кость. Женщина… над мёртвым ребенком ревела. Я её пожалел, забрал трупик и такое дерево из него вырастил, ни одна сволочь под него зайти не может. Если какой подлец сунется — оно ветками захлещет.

— Я слышала… — глаза у Фасольки стали огромные и прозрачные, как вода.

— Что ты слышала, дриадка? — Зелёный ей так улыбнулся, что у Сани заскребло внутри: уведёт у них девчонку пьяный лешак. Но Солька будто не заметила:

— Голос. Мы рядом проезжали. Шак, помнишь, я на холм побежала, а ты меня догнал и вернул.

— На том холме, девочка, люди своих покойников как раз хоронили. Сама знаешь, к ним в такой момент соваться ни к чему. Эд раненый лежал. Как бы я один вас всех защитил?

— Шак, я не в укор. Просто я услышала, будто дерево говорит.

— И моё дитя будет жить? — глаза у Цыпы расширились уже до полной невозможности.

— Других у тебя нет, что ли, — буркнул Зелёный.

— Нет.

— Ну, будет. Если подружка твоя мне поможет, — кивок в сторону Фасольки и ей же жгучий косой взгляд, от которого у Сани опять кошки на душе заскребли.

— Чем это я должна тебе помочь? — подозрительно зашипела Солька.

— Сама знаешь. Но если не хочешь, не надо. Закопаем болтун прямо тут, пусть сгниёт.

Цыпа прижала кулачки ко рту. Собака задёргал верхней губой. Прянул ушами Шак. А Саня подумал, что Зелёному вся их жизнь безразлична, безынтересна, чужда и что помогает он Цыпе не потому, что жаль ему вещую птицу, а из-за Фасольки.

А та посмотрела на Зелёного господина через плечо, строптиво мотнула головой, дескать, раз надо, я, так и быть, снизойду, поднялась, яркая до умопомрачения, и уже сверху бросила Повелителю леса, как подачку:

— Идём, что расселся?!