Дети вечного марта. Книга 2

Вера Огнева, 2012

Рок, судьба, фатум, случай? Каждый Санькин шаг сопровождают потери. Кажется, только что он нашел своих друзей и все должно быть хорошо, но жизнь устраивает новое испытание. Опять все звезды встали парадом над головой несчастного кота, который и не кот вовсе.Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Горюта сидел на пороге казармы и прилаживал к сумке кожаную петлю. Саня сам не заметил, как вышел к северной стене крепости. Посидел в тени беседки, птичек послушал — верещат — и побрёл, куда глаза глядели.

Длинная приземистая казарма приросла одним боком к стене. С торца — дверь нараспашку, а в ней — скрюченный, занятый починкой старшина.

Домой не пошёл. А у него там, между прочим, жена, дети. Интересно, какого лешего он на службе прохлаждается!? И лицо у Горюты смурное, сильно задумчивое, в тугую тёмную печаль.

— Службу исправляешь? — вместо приветствия спросил Саня.

— Угу.

Гукнул и опять уткнулся в своё рукоделие. Но кот не обиделся на такую непочтительность, наоборот, интересно стало, отчего это открытый, прямой Горюта глядит, будто кум обиженный.

— Что на границе? — спросил кот, усаживаясь рядом.

— Тихо, — последовал короткий ответ, в том смысле, что не пошли бы Вы, господин кот, по своим делам.

Но Саня уже бы никуда не пошёл. Тащи, от ступеньки не оторвёшь. За спиной старшины в полутьме казармы стояли приготовленные в дорогу седельные сумки. На лавке распласталась кольчуга. Чуть в стороне в рядок — меч, короткий крутой лук, метательные ножи. И несло от Горюты не в смысле конюшней или потом — чёрной тоской.

— Тебя Пелинор куда-то посылает? — понизив голос, спросил Саня.

— Иди, господин кот, — пробормотал Горюта. — Тебя медвежушка, должно, обыскалась. Иди, итак уже…

— Э, нет! Давай, выкладывай. Я от тебя теперь точно не отстану.

— На дальний кордон меня князь отправляет, на неделю. Неохота, да как откажешься, — покорно отозвался старшина. И было в том ответе правды ни на комариный чих.

— Выкладывай! — Саня и голоса вроде не повышал, а получился рык. — Поручение князя касается меня?

— Нет.

— Моих друзей? Только не начинай врать сначала. Я ложь за версту чую.

— Да, знаю я. Слушай, котовий сын, соврать ты мне, конечно, не дашь. Отвечу я… только назавтра в донжоне окажусь!

Вот и поспрошал! Право, разумеется, на твоей стороне, с какого боку ни посмотреть, но и человеческая жизнь на твою совесть ляжет. Это не чистюка завалить… Там ты кругом прав, и всё равно грызёт. Это — знакомого, хорошего человека медведям скормить.

Санька сдавил щеки ладонями.

— Обложили они меня, — пожаловался в кулак. — И вроде ладно говорят, всё к моей пользе складывают, а только пользы мне той не надо.

— Мы как вчера вернулись, — решился вдруг старшина, — меня князь пытать начал, куда ездили, да о чём толковали. Я ему доложил, дескать, всё, как всегда. А утром…

— Стой, молчи, сам разберусь!

— Твоих-то, говорят, тотошней ночью в телеги покидали, да вывезли на перекрёсток за лесом. Дальше чтобы сами…

— А тебя сегодня князь гонит проверить, убрались они восвояси или так и колесят по его земле…

Не дожидаясь ответа, Санька, опёрся на плечо Горюты, встал, ещё прихлопнул, давая понять, что зла не держит, и решительно зашагал в сторону княжеских хором. За хаосом хозяйственных построек встали витые столбики и ровно выструганные, покрытые весёлым жёлтым лаком ступени крыльца, застеленного грубым шарганским ковром. Выше — резные наличники и пёстрые стекла оконных витражей, ещё выше — кровля, из-за которой торчала верхушка донжона. А над всем — бездонное, голубое небо. Только смотреть в него не хотелось. Ничего вообще видеть не хотелось. И слышать. И даже дышать.

В углу на крыльце валялась железная курочка с одной ножкой. Вторую, должно быть, отломили ребятишки.

Эрика заступила ему дорогу, когда до княжеского кабинета осталось всего ничего. Слишком нарядное для утреннего времени платье сидело на ней косо. И всё лицо в слезах.

«Опять», — обречённо подумал кот.

— Ты к дяде?

— Да.

— Подожди…

— Эрика… я ничего не могу тебе дать, — сказал, как ухнул в ледяную воду.

— Подожди!

— Нет! — Саня отодвинул девушку с дороги и пошёл дальше.

Пелинор сидел за столом, разбирая бумаги. Кучкой лежали свитки, отдельно, стопой — толстые пергаментные листы. На непрошенное вторжение он свирепо вскинулся:

— Зачем пришёл?

— Пошли в донжон.

— Недосуг мне.

— Тогда я сам.

— Там охрана…

— Поберёг бы людей, княже.

— Ты как со мной разговариваешь? — пошёл на обострение хозяин границы.

— Как ближайший помощник, которого ты, князь, за дурака держишь.

— Подумал, прежде чем сказать?

— Нет.

— Для твоей же пользы стараюсь, тебя оберечь. Ты парень добрый, с государственными делами незнакомый. Не всё, что во благо, с первого взгляда по душе придётся. Так что остынь, разберись сначала. А в донжон мы всегда успеем.

— Ты мне только что предлагал на утреннюю голову решение принимать. Самое время. Но пока я твою яму своими глазами не увижу, ничего тебе не отвечу.

— Сдалась она тебе! Ну что же, пошли, раз приспичило. Только там, сразу предупреждаю, ничего интересного. Яма и яма. А что бывает я в неё и сажаю кого-нибудь, так то скорбная необходимость — порядок требует. Ответь: преступника, зверя в человеческой шкуре, да просто зверя, который ни страха, ни совести не понимает, куда девать, то-то и оно.

Пока шли, Саня взмок. Точно знал, что друзья уехали пусть не своей волей, но живыми и здоровыми, а нет-нет ворохалась дурная паника: что если их?..

Пелинор топал впереди, походя отдавая приказания встречным. По всему выходило, что он за собой вины не чуял. Саня задавил верещащий внутри голосок и ступил за князем в полумрак донжона.

— Смотри, — бросил князь, отворачиваясь.

Стены тонули в тени. Сверху проистекал ленивый серый свет, обволакивающий предметы мутной слизистой бледностью. Колодец, окружённый каменным парапетом, находился в самом центре. Саня шагнул, увидел дно ямы — чёрную, утоптанную, изрытую кое-где когтями землю, две решётки напротив друг друга, тросы подъёмного механизма.

Из ямы несло смрадом и смертью.

Можно было идти, жить дальше и даже радоваться. Разве вот за одну из решёток зацепилась яркая тряпка — шапочка безумного ребёнка, который отдал Сане свою игрушку.

Люди сходились на пятачок у крыльца. Вставали молча, разделившись на две половины. По живому коридору кот вёл в поводу оседланного коня. Небо затянуло тонкой ребристой пеленой. Поднялся ветер, срывая с деревьев редкие листья. Князь стоял на крыльце.

Саня остановился, снизу глядя на Пелинора. Бурое от прилившей крови лицо князя дрожало. Но кот не торопился прыгать в седло и удирать от сиятельного гнева.

— Стража! — рявкнул Пелинор.

Несколько воинов встали по сторонам лестницы. Саня не двинулся с места. Пустит на него князь своих людей или нет, его как будто не волновало. Он смотрел в лицо недавнего друга.

— Хочешь меня остановить?

— Глупец! Ты не даёшь себе труда подумать, куда тебя заведёт дурная голова. Ты не найдёшь Эда, ты их не найдёшь! Они ушли за границу моих земель.

— Посмотрим.

— Последний раз тебе предлагаю: оставайся.

— Нет.

— Тогда…

Толпа заволновалась. Саня обернулся. К нему шёл Горюта. Поравнялся, поставил под ноги коня ладную кожаную сумку.

— Не откажи, господин кот, прими от меня в дорогу.

Теперь они стояли плечом к плечу. К ним примкнул Клим и ещё кто-то. В затылок дышали.

–…тогда иди, — выдавил князь.

Могучие плечи обмякли. Саня кинул ногу в седло, Горюта подставил руки под колено.

Верхом кот оказался с медведем глаза в глаза. Ожидал злости, чёрного гнева, ненависти, а увидел досаду. И рад бы князь остановить неразумного котейку, да вот не получается, пока…

— Медведей против меня не посылай, — тихо сказал Саня, упреждая. — Пожалей родаков.

— Думаешь осилить? — вскинулся Пелинор.

— И не думаю даже. Прощай, господин хранитель Границы. Не держи на меня зла.

— И ты…

— Людей, прошу, не трогай.

— Не трону.

Ворота растворились, невысокий крепкий конёк пошел с места в хорошую рысь. Копыта простучали прощальную дробь по брёвнам моста.

И вдруг встретило солнце. Пока переглядывались да переругивались с Пелинором, облачную пелену разметало прорехами, в одну из которых упали лучи. Саня не подгонял коня, тот сам перешёл в галоп, будто не чаял быстрее оставить крепость, пряничные хоромы, Границу, князя, княгиню, сопливую медвежущку, верных Пелиноровых воинов и того же Горюту, который, зная про яму, против воли господина пошёл.

Прощайте, золотые горы на шёлковых коврах. Не жалко, особенно если всё время помнить про людоедов. Ты на этих коврах с девушкой обнимаешься, а за стеной…

Нельзя чтобы была яма. Поганого упыря, звероящера… это — да. Туда им и дорога. А безумного ребёнка! А мужика в грязной шкуре, который за прутья решётки цеплялся, да с перепугу на Пелинора рычал? Но оставь их жить, придётся заботиться, учить, кормить, пристраивать. А зачем князю такая обуза? Зачем ему ненужные люди? Ни проку от них, ни толку. У него высокая цель, тайная и тяжкая. И ответственность перед всеми аллари, а главное перед собственным родом. Князь осилит герцога, сядет на высокий престол и начнёт править по справедливости, но от ямы уже никогда не откажется. Нипочём не откажется. У герцога, надо полагать, тоже своя яма есть. Неужели любая власть опирается на людоедов, схороненных от посторонних глаз в каком-нибудь донжоне?

Погоняй, котейка. Выходит, за без малого тридцать лет ничего-то ты не видел. Разве Камишер родной, так там ни князя, ни герцога. Там только друг за дружку держатся, иначе конец — стопчут людей Дебри. От суровой жизни что ли там терпимости больше: человек, не человек — какая разница, лишь бы не кусался.

Вернуться в Камишер? Можно, только сначала надо товарищей найти.

Развилку за лесом, от которой арлекины двинулись восвояси, Саня и с закрытыми глазами бы не проехал. Что земля перерыта, и кусты помяты — полдела. В воздухе что-то такое витало. Кот натянул поводья, зажмурился, повёл носом. Вот с Шаковой телеги сполз возница. Апостол перебрался на облучок.

Фасолька тихо, чтобы никто не услыхал, всхлипнула, утёрла мокрый нос кулаком.

Эд легко прыгнул на свой облучок: вокруг головы будто тёмное облако. Саня вспомнил князя. Не соврал Пелинор, как есть, собака лапу к поспешному отъезду приложил. Ну и что? Поворачивать и просить у хранителя Границы прощения кот не станет, догонит арлекинов, а там и разберётся, с чего это Дайрен беременную Цыпу и ни в чём неповинных Апостола с Фасолькой, не дожидаясь Саниного возвращения, за собой потащил.

«Ты его не вини. У него судьба страшная…»

Мученик! А по рылу он у меня всё равно получит…

Саня повернул от развилки на южную дорогу. След и тут сохранился. Зря князь печалился, что котейка своих не найдёт. Граница, не граница — нос он завсегда при себе… г голова.

К полудню впереди замаячил дорожный камень, такие по всему герцогству стояли. Стрелка налево — Землероевка, стрелка направо — Хрумки, прямо — Малоперекопанное.

На этом камне указаний не выбили. Зато на правой дороге виднелись следы огромных лап. Конь прянул ушами, совсем как Апостол. Саня подъехал ближе. Медведь был тут совсем недавно. Ушёл в ближнюю балку, и по сей момент недалеко обретается. Кот на всякий случай привстал в стременах оглядеться, но ничего особенного не заметил. Внял, стало быть, князюшка голосу разума, не послал родаков против сумасшедшего кота. Но медведь тут очень долго путь сторожил — старого и свежего помёта полно.

Опять пришлось зажмуриваться и смотреть, что там было. А ничего, как выяснилось, и не было. Пришли повозки, медведь порычал, попугал, но не кинулся. Он остался на своём посту, они покатили на юго-восток.

* * *

— Не ходите туда, господин кот!

Девчушка пришла в рощу за ягодами и, нарвавшись сразу за опушкой на незнакомца, перепугалась до икоты. Пришлось спешиваться. Саня полез в торока, нашёл мешок со снедью и уже развязал, собираясь достать угощение, когда за спиной раздался свирепый мужской голос:

— Отойди от ребёнка!

Да кот и не приближался к ней. Девочка сидела в траве и икала шагах в пяти. Саня распрямился и начал тихо поворачиваться. Здоровущий мужик зажал в побелевших руках пику, какой рыбу острожат. Дёрнись, не задумываясь, пустит в дело. Саня показал ему пустые ладони.

— Ты кто, что тут делаешь? — мужик ещё грозился, но уже разглядел богатую одежду и тон немного сбавил.

— Я друзей ищу. Они по вашим землям дня три назад должны были проезжать. Две кибитки. На одной конь, на другой собака. И женщины с ними.

— Их медведи съели, — вдруг прорезалась осмелевшая девчонка.

— Как съели, не может быть! — кинулся к ней Саня. Мимо просвистела острога и воткнулась в землю рядом с девочкой. Та опять икнула.

— Остолоп! — заорал Саня на мужика. У того уже не только руки побелели, всё лицо стало известковым. — Ты же её убить мог.

— Ляночка… — мужик сам икнул, споткнулся, не зная куда кидаться: на незнакомца или к чуть было не пострадавшей дочери. Выбрал всё-таки дочь, подхватил в охапку и, только отбежав на край поляны, обернулся:

— Что тебе от нас надо, уходи!

— Заладил. Никто ни тебя, ни твоего ребёнка трогать не собирается. Ты что, слепой? Не видишь? У меня и в руках-то ничего нет.

— А мешок зачем развязывал?

— Хотел твоей дочери калач дать, чтобы не плакала.

— Покажи.

— Смотри.

Мужик вытаращился на калач, будто тот был невиданным и от того ещё более опасным оружием. Зато девочка начала выбираться из отцовских объятий.

— Пусти, я плюшку хочу.

Саня положил угощение на траву, взял лошадь под уздцы и увёл на другой конец поляны. Девочка за это время успела выкарабкаться из родительских рук, подхватить калач и даже сунуть его в рот. Сейчас они побегут с поляны, а Сане останется идти в деревню и расспрашивать селян.

Он и в лес-то заехал, чтобы не мозолить людям глаза. Что Пелинор родаков поберёг — отрадно. А людей мог не пожалеть. Явишься так посреди бела дня в село, против тебя ватага с дрекольем: заворачивай, господин кот. И что, лезть с ними в драку?

Мужик не убежал. Посмотрел, как дитя за обе щёки уплетает гостинец, на чужака, как тот терпеливо дожидается в сторонке, и заговорил:

— Зачем тебе, добрый человек, нелюди?

— Они тебя обидели? — спросил Саня.

— Нет, ночевали они у нас. Овса купили. Потом от князя голубь был, но они уже уехали. Там за деревней…

— Их медведи съели, — повторила девочка набитым ртом.

— Не слушай её.

— Ты мне можешь толком сказать, что случилось?! — озлился Саня.

— Зачем тебе, добрый человек?

— Я не человек!

— А кто?!

— Кот я, хочешь, спину покажу? Спина лохматая.

— Ой, кот! А я котов никогда не видела.

Но папаша не дал дочери подойти, ухватил за рубашку и, отвесив челюсть, вымолвил длинное: «А-а!».

— Ага, — подтвердил Саня. — А теперь покажи, в какую сторону они уехали. Раз говоришь, живы.

— Ага, ага… Вы её, господин кот, не слушайте. От князя голубь прилетел, чтобы задержать, значит, гостей до особого распоряжения. Но они уже катили в сторону большой плеши.

— Плешь горячая?

— Ага. Там трясина с одной стороны, а с другой дорога в порубежный лес…

— На дороге медведи сидели! — выпалила девчушка, чем привела папаню в большое смущение.

— Говори! — зарычал Саня. Дальше продираться сквозь осторожное косноязычие крестьянина не было уже никаких сил. — Они на плешь заехали?

— Нет, господин кот. Говорят… говорят… прилетел дракон и кадьяка на глазах у всех порвал. А друзья Ваши в порубежный лес свернули и как сгинули. Староста по их следам вчера ходил — нет следов.

Саня сел в траву, где стоял, и даже за голову схватился. С перепугу не иначе у мужика всё в голове перепуталось. Кадьяки — медведи-гиганты — в природе существовали, а драконы — чистая сказка. Но опять же — Граница. Пустобрюхого кровопийцу видел? Видел, даже руками трогал. Почему не быть драконам?

— Да Вы, господин кот, так не убивайтесь. Может, они живы, друзья Ваши, — отец с дочерью осмелели и подошли к коту. Девочка подёргала его за рукав куртки.

— А? — поднял голову Саня.

— А ты обратно к князю поедешь? — спросила девочка.

— Нет, я должен найти своих друзей. Пусть мне твой папка дорогу покажет.

— Не ходите туда, господин кот, там место плохое. Лучше, пойдёмте в деревню. Переночуете у нас, отдохнёте… — замялся крестьянин.

Саня поднялся на ноги, отряхнул штаны, потрепал девчушку по светленьким тонким волосам, забрался в седло и сверху приказал мужику:

— Веди.