Литера «Тау»

Вера Михайловна Флёрова

Доктор Мерц – обычный человек в обычном дефолт-сити. Вместе с физическим уродством он получил дар воскрешать умерших. В эпоху потребления, когда некромантия стала бытовой услугой, его талант пользуется большим спросом. Клиенты доктора Мерца готовы платить ему немалую сумму за воскрешение должников, кредиторов, бабушек, не успевших расписаться в завещании. Каждый клиент предупрежден: у мертвецов после воскрешения меняется характер. Но каждый клиент так или иначе получает желаемое.

© Вера Михайловна Флёрова, 2023

ISBN 978-5-0060-4682-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Литера «Тау»

Повесть «Литера Тау» и дополнительные главы сборника «Выбор некроманта» являются продолжением книги «Услуги некроманта», включающей в себя циклы «Будни некроманта» и «Выходные некроманта».

Предупреждение: действие происходит в условном настоящем, в условной стране, и точки зрения персонажей не всегда совпадают с точкой зрения автора. Все совпадения — случайны.

Глава 1. Педагогика

— Источником энергии для нашего ремесла или, как его еще иногда называют с необоснованной гордостью, «оккультного искусства», является наша репродуктивная система. Она создает вокруг нашего тела поле, ограниченное оболочкой. Оболочка на профессиональном жаргоне называется «контур». Чем ярче и плотнее контур, тем сильнее способности оккультиста.

Некромант доктор Мерц стоял, опираясь верхним плечом о порыжевшую от времени стену светелки и смотрел на угол стола, за которым сидела пухлая блондинка, нацелившись карандашом в блокнот. Стол был старинный, как и вся мебель в этой части Ваниного дома, и в сочетании с девушкой навевал что-то от Третьяковской галереи, сам некромант на ее фоне казался себе мистическим пришельцем — из тех, что всегда оставались за рамами старинных картин, изображающих людей с выражением испуга на детально прорисованных пухлощеких лицах.

Девушку звали Магда.

— Таким образом, — продолжал некромант, — каждый из нас может поднять столько народу, сколько живых единиц способен произвести в рабочий момент. Мужчина может поднять армию мертвецов, женщина — одного или двух, и то не каждый день, а в тот период репродуктивного цикла, когда она способна положить начало какой-либо жизни (пусть даже и самой ничтожной) плюс-минус три дня.

— Почему три дня? — осторожно спросила Магда.

— Очевидно, длина так называемого «эффективного периода» в метафизическом мире более подвержена инерционным процессам, чем в мире физическом, — ответил ей доктор Мерц. — Так или иначе — три дня. Если же женщина хочет поднять мертвеца в период, начинающийся примерно с пятого дня по одиннадцатый и с пятнадцатого по первый день цикла, то она должна принести равноценную жертву. И это одна из причин, почему женщина-некромант ассоциируется у прочих оккультистов с проблемами морального и уголовного толка. Мы неспроста значимся у наших бюрократов под литерой «тау» — от слова «Танатос», а у Танатоса нельзя что-то забрать, не дав ничего взамен. И чаще он берет больше, чем отдает.

Некромант перевел взгляд с угла стола прямо в оливково-зеленые, как на старинных картинах, глаза сидящей перед ним ученицы, словно в поисках ответа на мысленный свой вопрос о том, как Магда может относиться к подобным проблемам, но что именно он прочитал по ее взгляду, она не поняла. В иные моменты ей чудилось вокруг него некое особое, кристалловидное пространство ромбической сингонии, резко отделенное от мира и скрывавшее многие его мысли. На всякий случай она полагала это пространство воображаемым, как линию горизонта.

— А вторая причина? — спросила она.

— Ко второй причине мы подойдем несколько позже, если, конечно, вы проявите терпение, — по тону учителя Магда поняла, что превысила лимит вопросов. — Мы остановились на том, что женщина поднимает одного, но поднимает эффективно — из пепла, фарша и прочих деструктурированных субстанций. Кроме того, женщины могут передвигаться по оси времени куда легче мужчин и способны даже попадать в миры альтернативных вероятностей. Но только три дня, — он снова посмотрел на Магду. — Женщины также способны поднимать свой энергетический коэффициент за счет мужчин. Подойдет любой, но чем сильнее, тем лучше. Такой процесс передачи энергии злые языки называют «принцип суккуба».

— То есть, женщина некромант может даже убить мужчину, если…

— Хорошо тренированная — может, — кивнул он. — Даже посредством одного-единственного поцелуя. Это, собственно, и есть вторая причина. Многие ведьмы перед ритуалом устраивают оргии, тогда как мужики вынуждены поститься, чтобы накопить хоть что-то.

— Ух ты, — злорадно восхитилась Магда, кое-что вспомнив. — И надолго хватает… накопленного за оргию?

Ансгар поднял брови — мол, могла бы догадаться.

— До первой дисконтурации — временного разрыва контура. Нештатный разрыв контура происходит, если некроманту, например, выбили зуб. Если прежде, чем зуб успел остыть, его склевала курица, то вы теряете часть вашей силы практически навсегда, потому что дисконтурация превращается в постоянный разрыв. Если же зуб успел остыть прежде, чем его склевали — контур со временем восстанавливается. Если вы достанете зуб из курицы, вам, чтобы восстановить контур, придется эту курицу съесть, а зуб остудить и только потом спокойно выбросить. То же самое происходит с любой частью вашего физического тела, оторвавшейся от общего организма, исключая вещества, участвующие в ежедневном обмене с внешней средой и вещества, выделяющиеся в небольших количествах. То есть, комар вам вреда не причинит, а вот бульдог — очень даже может. Из вышесказанного следует, что женщина репродуктивного возраста, например, в первый день цикла носит не контур, а обрывки его, трепещущие на метафизическом ветру. Потом восстанавливается.

— А если она нерепродуктивного возраста?

— Тогда она не работает. Или ей приходится приносить жертвы.

— А обладатель Золотого крыла, господин Интайр, он же старенький, неужели он…

— Уважая тайну профессиональной и личной жизни господина Интайра, мы не будем делать из него учебное пособие. Хотя можем предположить, что он хорошо питается и каждое утро делает зарядку. Или занимается йогой. Или сидит на стимуляторах. Честно говоря, я никогда не спрашивал у малоинтересного мне господина Интайра его, как часто у него… в общем, его физиологической кондицией не интересовался. Главное, что на его месте теперь не я, а он. Так мне можно продолжить, или ваш поток вопросов еще не иссяк?

— Извините. Продолжайте, пожалуйста.

— Итак, мы остановились на том, что обнуляет все ваши достижения. Успешная беременность навсегда положит конец вашей работе, потому что ребенок станет первой жертвой в случае любой попытки. Впрочем, если детей у вас много, можете попытаться несколько раз.

Магда вздохнула.

— Наверно, поэтому господин Интайр пытался меня отговорить от поездки к вам… ну, когда он еще вас не выбрал. Но он говорил обиняками, ничего толком. А вы все объяснили очень понятно.

— Рад это слышать. Итак, если с этого момента вы выбираете нормальную человеческую жизнь, то мы с вами попрощаемся, и мой помощник Иван отвезет вас до станции. Если же намерены продолжать обучаться профессии, выслушайте задание.

— Да, конечно! — воскликнула Магда. — Я готова… выслушать задание.

— Поскольку периоды оптимума вашей, — Ансгар вынул руки из карманов и сцепил пальцы, — профессиональной эффективности, как вы поняли, совпадают с физиологическими периодами месячного цикла, возьмите, пожалуйста, календарь и нарисуйте схему по дням, чтобы я мог планировать практическое занятие. — Увидев, что Магда замешкалась, Ансгар на всякий случай пояснил: — В медицине оптимум рабочего периода законопослушной некромантиссы называют овуляцией.

— Ансгар Фридрихович, — возмутилась Магда, — я не дура! Я это поняла. Я только не знаю, когда она.

— Это знаю даже я, — пробормотал Ансгар, вытащив из заднего кармана джинсов пачку бумажных салфеток и вытирая одною из них лицо. — Если не вспомните метод определения — предоставлю вам Интернет, потому что информация, добытая самостоятельно, запоминается лучше. И запомните, если вы становитесь ведьмой, то вы — это ваш рабочий инструмент, вы должны изучить его и знать о нем все. Сколько вы можете прожить без еды, без воды, какие тяжести вы можете поднять без вреда для здоровья, сколько часов провести на жаре и на холоде. Какую боль вы можете выдержать и так далее. Со всем этим вам рано или поздно придется работать.

Использованную салфетку он скомкал в руке.

— А теперь позвольте мне закончить лекцию. Через час обед, если у вас есть какие-либо пожелания, обращайтесь к Ивану.

Развернувшись, он вышел. Магда знала, что где-то на лестнице, спускаясь на первый этаж, он достал вторую салфетку. Видимо, некромантисс не любят еще и потому, что их тяжело учить.

Поднявшись из-за стола, Магда подошла к окну и открыла старую деревянную форточку. За окном было жарко, но все же ветер приятно охладил лицо.

Магда до сих пор не верила, что все это происходит с ней. Что она, Магда — ученица, постигающая тайное знание!!! Ее друзья иногда изображали из себя ведьм и колдунов, но теперь все по-настоящему. Теперь она выбрала путь, с которого не свернет.

Доктор Ансгар Мерц оказался не так безнадежен, как ей рассказывали. Обычный, не очень здоровый человек с невероятными, на ее взгляд, способностями. Были и другие люди. Она их видела. Дерек Интайр, нынешний Московский обладатель вожделенного для всех некромантов Золотого крыла, мужчина лет шестидесяти с тонким, хитрым лицом. Аркол — стройный неулыбчивый красавец с каштановыми кудрями. Смотрел на нее как на кусок грязи. Или как обычно красивый мужчина смотрит на женщину, выпадающую из милых его сердцу стандартов красоты. Она пришла к ним позавчера — о, как это было давно! — со своей историей.

— Я воскресила чучело в музее, — призналась она.

Юноша и старик переглянулись.

— Чучело кого? — спросил Интайр.

— Форели. Рыба такая, — на всякий случай уточнила Магда. — Она разбила стекло своей витрины и выпала на пол.

Это было почти месяц назад. Форель прыгала по полу, разбрасывая остатки лака, которым была покрыта для пущего сходства с живой рыбой. Потом были две недели мытарств и дурацких разговоров о веществах и общей нервной усталости. И только кузен, спасибо ему, рассказал про Ассоциацию.

Мужчины переглянулись снова.

В этот момент в штаб-квартиру оккультистов вошел толстый широкоплечий мужик в грязной рубахе и мятых брюках. Кивнув собравшимся, он шлепнул Магду по попе, чуть не уронив при этом журнальный столик с пустой вазой. Ваза зашаталась, и Магде пришлось ее ловить.

— Вы что себе позволяете? — рассердилась она. Она знала, что ее фигура — невысокая «пышка» с тонкой талией — располагает к таким жестам и ненавидела их.

— Феминистка? — угрожающе спросил мужик, обернувшись к ней.

— Не люблю фамильярности, — холодно объяснила Магда. На пороге новой карьеры ссориться не хотелось.

— Она умеет воскрешать форель, — насмешливо сказал Аркол. — И хочет учиться дальше. И мы, что интересно, не имеем права ей отказать.

— Что интересно, — эхом повторил старик. — Мы можем ее убить или ограбить, но отказать — мы не можем. Поэтому ты, Гена, возьмешься ее учить. Раз она тебе так понравилась.

— Ага, — недовольно пробормотал мужик, — щас. Мне завтра надо уезжать, а с ней за один раз не управишься. В смысле, не научишь. Вы же понимаете. Это же баба. Так что увольте.

Двое вновь переглянулись. Теперь Магда знала почему: женщин-некромантов боялись все.

— У нас есть один человек, он в отпуске, — вкрадчиво произнес Аркол, прикрыв глаза. — Почему бы не заняться ему? Только вам придется ехать к нему в… куда?

— В Кукурино, — сказал большой мужик. — Я знаю. Он там парня-утопленника поднял и его хатой пользуется, как собственной дачей. Ушлый тип.

— Не Кукурино, а Укурино, — поморщился Аркол. — Вы поедете туда?

Лицо у Аркола стало такое, словно если Магда согласится, он навсегда вычеркнет ее из списка двуногих.

— Поеду, — кивнула она энергично. — Это с какого вокзала?

*

На станции ее встретил странный пыльноватый субьект по имени Иван. Неужели, спросила она себя, тот самый утопленник? Цвет кожи нездоровый, волосы розоватые… шрамы какие-то…

— Садитесь.

Утопленник открыл перед ней дверцу блестящей дорогой машины и помог пристегнуться. По дороге рассказал анекдот сначала про армян, потом про евреев. Предложил еще про поляков, если она не обидится.

Тут Магду окончательно отпустило напряжение, и она всю дорогу прикладывала к подбородку кулак, чтобы скрыть истерический смех.

— А ваш некромант, — спросила она Ивана, — он такой же, как вы? Веселый?

— Да как вам сказать…

Машина остановилась у потемневшего, но все еще очень прямого штакетника. Пока Магда смотрела, как Иван выгружает ее сумку, калитка позади нее отворилась.

— Знаете, — Иван задумался, посмотрев куда-то за ее спину, — так, по-своему… Я думаю, вы не соскучитесь с ним.

— Главное, чтобы не приставал, — высказала Магда свое главное пожелание.

— Вот этого не обещаю, — Ваня с потусторонней легкостью перекинул ее сумку через плечо. — Он редкий, знаете ли, ловелас и обаятелен, как лорд Байрон…

— Идиот.

Обернувшись на голос, Магда увидела сухощавого молодого человека с темными волосами до плеч, одетого в бежевую водолазку и драные китайские джинсы. На Ваню он смотрел устало.

— Я не Байрон, — сказал он меланхоличным тоном, без интереса ее разглядывая. — Я другой. Добрый вечер, Магда. Заходите. Ваня покажет вам вашу комнату. Утром будьте готовы рассказать подробности про форель, а в двенадцать дня я преподам вам теорию.

*

Первое, что понравилось Магде в ее новом учителе, так это то, что он не выделывался и не выпендривался, пытаясь подчеркнуть свой высокий статус, как делают многие юноши, когда боятся за свое самолюбие. Второе и самое главное, вдохновившее Магду, заключалось в том, что с физической точки зрения она его не интересовала. И еще она несказанно удивилась, когда он действительно пришел ровно в двенадцать дня; без стука, что для многих избалованных барышень означало бы режим обучения, близкий к военному. Но Магда была не самой избалованной из барышень и оценила этот наполовину деловой, наполовину товарищеский жест. Ансгар дал пронять, что уважает ее, но и не настроен давать поблажек.

Тема же первой лекции его явно смущала. Впрочем, Магду тоже. Кому как, а она бы лучше все то же самое выслушала от толстого Гены (Ваня сказал, что его фамлия Стоеросов), чем от кристаллически закрытого Мерца. Закрытого, на ее взгляд, настолько, что она каждый раз поражалась, насколько его в физическом мире хорошо видно: хлипкий, корявый с торчащими на разном уровне лопатками, обтянутыми бежевой водолазкой, разными глазами и холодными, выверенными фразами, прерываемыми внезапной, не имеющей продолжения откровенностью:

— У меня раньше горб был. А сейчас немного сгладился, но кости торчат, — сказал он в первый же вечер, уловив, куда она смотрит. — Я даже еще не привык быть выше ростом, чем был всегда.

Магда сделала вид, что не поперхнулась ужином. Доктор Мерц выглядел хрупким, но высоким.

— А… так бывает? — осторожно уточнила она.

— Как видите.

Магда обвела черным фломастером пять дней в календарике. Интересно, а Мерц видит ее энергетический контур? Или у нее такого еще нет? Надо будет задать и этот вопрос тоже.

Отсчитала одиннадцать и обвела синим — три справа и три слева. Один день — где они пересекаются. Теоретически. А практически… придется за собой наблюдать.

— Это скоро, — сказал господин Мерц, взглянув на ее пометки. — Хорошо, что, по крайней мере, жертв нам приносить не придется.

— А кого мы будем… ну…

— Собаку. Видели череп на полке? Ему лет сорок.

*

— Душа — она не одна. Она состоит из нескольких частей.

Втроем — господин Мерц, Магда и Иван — оккультисты шли по лесу. Магда всегда любила лес и теперь с любопытством оглядывалась, переполняясь ожиданием обещанных ей мистических явлений и чудес.

— В начале жизни, — продолжал Ансгар, — человек получает именно ту часть души, которая будет ведать соотношением генов. В момент зачатия. То, что называют случайностью, в данном случае не случайность. Это звучащая нота, в которую должны уложиться некие физические параметры. Затем на эту основу накладывается вторая душа, или старшая. Она отвечает за внешнюю одухотворенность, и каждая мать ищет ее сама для своего ребенка.

— Когда?

— Во сне. Во сне каждая из вас спускается в мир мертвых. Поэтому вам легче воскресить кого угодно.

— А если не спускается?

— Часто бывают такие случаи. Тогда ребенок рождается слабоумным или маньяком. Иногда душа теряется впоследствии, заменяя себя на что-то другое, и тогда говорят, что ее продали дьяволу.

— А почему в этом случае человек не умирает? Вот он живет, делает всем зло, но ведь долго может жить. Это несправедливо.

— Справедливо. Его первичная душа долго терпит, зажатая в тиски его внешних заблуждений. А потом приходит час смерти, когда нужно обратиться к тому источнику, что создал его. Осознав истинное устройство мира, человек видит свою душу — замученной, оборванной, истомленной вечным голодом. Она не может дать ему сил на существование по ту сторону черты. И тогда он теряет все нажитое, теряет силы души и остается ни с чем.

— Но что-то все же остается?

— Несомненно. Последняя душа. Отпечаток его жизни, его собственный внутренний ребенок, которого он обслуживал всю жизнь. Бескрылый птенец хмм… ласточки.

— А некромант? Он ведь тоже. На что похожа его душа к концу жизни?

— Возможно, — мрачно улыбнулся Ансгар, — на меня.

— И вы не боитесь?

— Боюсь.

*

Расположившись на уютной поляне, словно для пикника, учитель, ученица и ассистент приступили к практике.

— Классические каноны создания живых мертвецов, — начал некромант, — подразумевают наличие поблизости от вас всех четырех стихий — огня, воды, земли и воздуха. Кое-что приходится приносить с собой, но лучше брать на месте. Ваша задача за эту ночь: поднять пса — Ваня, как его зовут? Гефест? — а потом развоплотить его. Ясно?

— Угу.

Магда расставила свечи, потом набрала воды из родника и привязала к сосне самый прочный поводок, который нашелся у Ивана. В тазик с водой положили ошейник, в него — собачий череп. Стало смешно и немного жутко.

— В круг мы встанем вместе, — сказал Ансгар. — Я ничего делать не буду; только сопровождать.

— А… куда мне идти? — спросила Магда.

— Куда хотите.

Девушка закрыла глаза.

Сначала она не видела ничего. Был только шорох темнеющего леса, крики птиц и журчание ручья и тихое, на грани слышимости, дыхание своего учителя — такое ровное, что казалось, он спит.

А потом она увидела — осознала? — себя давно уже идущей по песчаным кочкам, между которыми мерцала блестящая голубая пустота. Серое пространство по бокам походило на утонувшее в киселе хмурое небо, которое ничего не давало разглядеть. Наверно, разглядывать ничего и не требовалось.

— Чувствуй, — приказал Ансгар. — Они здесь.

В этом мире ее наставник был совсем прямым и высоким.

И Магда почувствовала. Образы, метавшиеся вокруг нее, не относились ни к зрительным, ни к осязательным, ни к звуковым. Она назвала бы это осязанием в пространстве. Ее способность ощущать расширялась, и все, что ее сейчас окружало, словно бы оказывалось в ней, в ее сознании.

— Бери одного, — велел учитель.

Она взяла нечто, как ей показалось, мерцающее синим теплом. Оно пообещало быть Гефестом. Откуда-то она знала, что Ансгар его не видит — он видел лишь те души, которые положено было видеть ему.

— Взяла, — отрапортовала она.

— Тогда уходим.

— Как?

— Просто взять и идти.

Магда замешкалась. Она не знала как это — взять и идти. Везде было одно и тоже, а взлет — откуда-то она это знала — означал падение. Внизу было совсем страшно.

— Вернись в свое тело.

Магда поняла и приказала это сама себе, однако ничего не произошло. Между ней и ее телом было препятствие, которое она не могла преодолеть. Все-таки, вспомнила она, с рыбой было проще — там из тела выходить не требовалось.

— Что мне делать? — спросила она. — Я не могу вернуться.

— Тогда ты умрешь. За что ты его не любишь?

— Что?

— Тело свое. Поверь мне, это не тот случай, когда ты получаешь свободу. Ты должна вернуться, ты еще многое не сделала.

— А я… я не могу.

Ансгар сделал шаг к ней и обхватил ее метафизическими руками.

— Должен быть какой-то стимул возвращаться, Магда. Семья, например, близкие или любовь. Вспоминай.

— Нет ничего.

— Scheisse.

…Ей показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем она снова ощутила реальность — холодный предрассветный воздух, тишину и легкий привкус дыма на языке. Руки и ноги замерзли, а спина почему-то нет, и в следующий момент она поняла, почему именно: Ансгар держал ее сзади за талию. Но вот он разнял руки, откатился на мокрую траву.

— Не зря я вас посылал в Интернет, — сообщил он насмешливо. — День мы угадали.

Магда ощущала себя еще не совсем вернувшейся в свое тело, и, рассматривая в сумраке лежащего на спине Ансгара, поняла, что и он тоже.

— Первым возвращается лицо, — поделился он так, словно продолжал давно начатый разговор о временном выходе души из тела. — Обычно левый глаз. Потом шея, а потом вы можете дышать.

— Получается, я некоторое время не дышала?

— Вы бы и не вернулись, не вытащи я вас. Этот момент еще придется отрабатывать. Что там с Гефестом?

Невидимый за деревьями Ваня какое-то время молчал, потом ответил:

— Ну… он уже целиком есть… здоровый, кстати, пес, я думал, он поменьше. Видимо, бабка преуменьшала, когда называла его дворнягой… Ага, поднялся, пьет… виляет хвостом.

Ансгар посмотрел на Магду,

— Вы можете подойти и попробовать приказать ему.

*

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Магда поняла, что на такой собаке можно даже кататься верхом.

— Здорово, Ансгар Фридрихович! — крикнула она, в очередной раз свалившись на траву. — Я мечтала о такой собаке!

— Не увлекайтесь. Вам его еще развоплощать.

— А можно, — Магда просительно сложила руки, — можно я оставлю его себе? Вы же Ваню оставили.

— Пока вы не получите лицензию — нельзя. Кобель слишком нестабилен и может вовлечь нас в неприятности.

— Но он меня слушается!

Гефест, словно в подтверждение, повилял хвостом и гавкнул басом. Он был огромен. Его холка доставала Ване до локтя, густая грива серой шерсти спускалась до середины передних лап, а виляя хвостом, он, наверное, смог бы перешибить бревно.

Ансгар старался находиться от него подальше.

— Пока он вас слушается, — сказал он, — сделайте это. Вот вам ампула.

Внезапно Гефест повернулся к некроманту и зарычал, оскалив огромные белые клыки — куда больше, чем были у черепа.

— Ваня, — спросил некромант, — пистолет у тебя?

— Да. Стрелять?

— Подожди. Магда сама должна это сделать.

Магда надломила стеклянную ампулу, вытащила за кольцо иглу.

И протянула ее некроманту. Он покачал головой.

Магда снова посмотрела на Гефеста. Огромный пес между тем вскочил на лапы и двинулся к ней, виляя хвостом.

— Я не могу, — тихо сказала Магда. — Он как живой.

— Он не живой. Он — лишь воспоминание о живом.

Услышав, что о нем говорят, Гефест повернулся к Ансгару. Однако что-то в выражении его лица псу не понравилось; он оскалился и тихо зарычал.

— У него черная дыра в груди, — без выражения сказал некромант. — И она растет. Наверно, вокруг него слишком много энергетических возмущений — нас ведь двое, некромантов, к тому же одна из нас женщина.

Гефест присел на задние лапы и внезапно прыгнул.

Если бы его тело было живым, он без труда повалил бы Ансгара на траву и разорвал на части; но к демонической эффективности своего нового тела Гефест еще не привык. Поэтому, сбив некроманта с ног, он пролетел пятью метрами дальше и закопался передними лапами в землю.

— Стоять, — крикнул Ваня. Будь пес живым, он бы не послушал, но воскрешенный человек подтвердил свой вербальный приказ приказом мысленным. И пес пошел. Медленно, пытаясь ослабить связь с таким же, как он.

— Стоять, я сказал!

В следующий момент Ваня прицелился и выстрелил.

*

— Он ничего такого не хотел, — сказала Магда, покосившись на Ивана — тот как раз замахивался, чтобы зашвырнуть собачий череп в овраг.

— Разумеется, — ехидно продолжил Ансгар Фридрихович, пытаясь расчесать пальцами слипшиеся от крови волосы. — Только распахать мне шею когтем. А больше ничего. И еще превратиться в портал во тьму. А больше — ничего.

Магда немного помолчала.

— Вам надо промыть рану, — сказала она.

— Потерпит до дома, — отмахнулся Ансгар. — Воскрешенные нами мертвецы обычно стерильны, микробы на них не живут. Но вам я засчитываю два больших недочета. Первое: вы не умеете выходить из субкоординат. Это плохо, но поправимо. И второе: вы не слушаетесь меня. Это гораздо хуже, и я имею полное право после первого такого инцидента отправить вас домой с пожизненным запретом обучения любой околооккультной дисциплине, включая йогу и восточные единоборства.

— Простите, — Магда упрямо потупилась. — Но он бы не напал, если б не…

— Заткнитесь, будьте любезны, — через силу произнес Ансгар. Было ясно, что еще хотя бы слово, и он взорвется.

Ваня успокаивающе положил ей руку на плечо.

— Ансгару Фридриховичу виднее, Магда. Не надо спорить, прошу вас. Вы многого не знаете. Я потом расскажу вам про черную дыру, которая была у вашей собаки. Она могла превратиться в демона…

Магда не слушала. Разочарования этого дня переполнили ее, оставив только мечту о том, чтобы уединиться и разрыдаться в тишине.

*

Ваня обрабатывал доктору Мерцу царапину на шее.

— Что там? — спросил тот, так и не поняв, желает ли он услышать ответ. — Мне стало трудно поднимать голову.

— Немного надорвал эту… мыщцу, — сообщил Ваня, осторожно приподнимая тампон с перекисью.

— Шей.

— Но, Ансгар Фридрихович… там совсем чуть-чуть.

— Шей. Не хватало мне еще и головой разучиться вертеть.

От калитки послышался грохот — это упала «входная» кастрюля. Ваня выглянул в окно и увидел, как, открыв калитку, смотрит себе под ноги высокий человек с рюкзаком, кажется, завороженный катящейся по дорожке посудиной. Человек выглядел усталым и пыльным, щурился от навязчиво-ясного дня, но держался, как на приеме у королевы.

— Вы не поверите, — сказал Ваня. — Это Сальвадор Андреевич. Странно, что он без приглашения.

— Во-первых, ты его когда-то приглашал, — напомнил Ансгар, пытаясь отследить глазами нитку, которую Ваня, сначала воткнув в него, унес в сторону окна вместе с иглой, — а во-вторых я к нему в прошлый раз тоже пришел без приглашения. И ты либо вернись, либо дай мне иголку, потому что я к тебе в некотором роде пришит.

*

— У меня отпуск, — заметил Сальвадор, выгружая из рюкзака продукты на указанную ему дубовую скамью, — я вам позвонил, но никто не ответил. Я решил, что проще заехать. Если у вас есть другие дела, то я сегодня и уеду…

— Нет у нас других дел, — сказал Ансгар, ощущая, как сзади на его шее затягивается узелок, — только для вас кое-что, Сальвадор Андреевич. Как для педагога… Хватит, Ваня! Помажь теперь это йодом и расскажи Сальвадору Андреевичу, пожалуйста, про Магду и собаку. А я сейчас вернусь.

Потрогав обработанный шов, Ансгар встал с табуретки, повертел головой и вышел за дверь. Миновав беседку, он завернул за угол сарая и остановился. Оттуда начинался пологий, заросший дикими ирисами спуск на берег.

В ирисах виднелась неподвижная золотистая голова Магды, и Ансгар направился к ней.

Девушка все еще хлюпала носом. Прошедший день доказал, что она не годилась ни на что волшебное. Не смогла вернуться. Из всех потусторонних существ вытащила именно ту душу, что была заражена демоном. Не смогла выполнить команду учителя. Более того — она до сих пор считает, что Ансгар не прав.

Тот подошел, сел рядом на траву.

— Вы меня прогоните? — смело спросила девушка.

— Прогоню, — ответил некромант. — Если такое еще раз повторится. Надеюсь, вы после этого здесь и утопитесь.

Магду сотрясла новая порция рыданий. Ансгар с горечью подумал, что никогда не умел утешать женщин.

— Хватит реветь, а? — попросил он. — Ничего ужасного не произошло. Через полчаса, когда отрыдаете, приходите обедать. — Он протянул Магде пачку салфеток. — И вытрите, пожалуйста, лицо. У нас в гостях мой друг, и мне неловко будет предстать в его глазах тираном.

— Вы не тиран, — пробурчала Магда, вынимая салфетку и пряча в нее распухший нос. — Ваш друг должен это знать. Просто вы ничего не поняли.

*

— Она, — объяснил Ваня, когда Ансгар вернулся, — плачет не из-за собаки. А из-за вас. Она думала, вы великий человек, который откроет ей тайны… тоже великие. А вы обычный предусмотрительный зануда, вас даже можно порвать зубом. Она что-то хотела от будущего. Но оно накрылось, и она расстроилась.

— С такими воззрениями девице лучше не воскрешать никого, кроме стабилизированных рыб, — резюмировал Ансгар. — А вы что скажете, Сальвадор Андреевич?

Сальвадор не отвечал. Теперь стало заметно, что он бледен, рассеян и очень глубоко погружен в себя, в ту тоску, что пронизывала его облик, как иногда гнилые коричневые сосуды пронизывают лежалое яблоко. Читалась эта точка, как припомнил Ваня, с самого первого момента, просто никто ее не читал.

— У вас что-то случилось? — спросил он. Несмотря на свою мертвую фактуру, он иногда проявлял куда большую наблюдательность, чем доктор Мерц.

— Нет, — Сальвадор рассеянно улыбнулся. — То есть, да, но ничего серьезного… Я думаю, девушка, во-первых, переутомилась, а во-вторых… должна же у нее быть какая-то цель. Просто так в некроманты никто не идет. И, наверно, теперь эта цель отодвинулась от нее во времени. Ансгар… Ирина просила меня передать вам письмо.

— Письмо?

Ансгар не ожидал получить письмо от девушки, которой он нравился в тот период времени, который сам же выкинул из ее жизни ради спасения оной, и которая при вторичном знакомстве, без потерянных воспоминаний, искренне сочла его уродом. Воспоминания об их взаимном интересе остались только у него.

— Да. Вот оно.

Ансгар покрутил в руках тонкий конверт.

— Она сказала, что вы можете ответить ей по электронной почте — там есть адрес — но это письмо она хотела передать вам именно на бумаге. Я не знаю, что в нем.

— Угу. Сальвадор… а вы не могли это письмо… ну, из человеколюбия, скажем… выбросить по дороге?

— Вы можете сделать это сами, — любезно предложил Сальвадор.

— В том-то и дело, что нет, — посетовал Ансгар. — Я — не могу. А вы бы смогли. Ну, или прочитать его и пересказать его содержание мне на словах.

— Прочитать не смог бы, — сказал хорошо воспитанный Сальвадор.

— Жаль, — сказал Ансгар и положил письмо в ящик стола. — Прочитаю, когда буду готов.

— Раз уж я так виноват перед вами, — развел руками Сальвадор, — то, пожалуй, пойду, познакомлюсь с вашей ученицей. Попробую, как опытный педагог, примирить ее с действительностью.

Он покинул их и действительно минут через десять привел уже вполне уравновешенную Магду. Она смотрела на Сальвадора и улыбалась.

— Волшебник, — оценил его усилия доктор Мерц, разрезая картошку в тарелке и поглядывая на ящик стола, где лежало письмо. Он спрашивал себя, действительно ли ему хочется быть таким красивым и обходительным, каким был Сальвадор Андреевич. Однозначного ответа не нашел. Кроме того, ужасно хотелось спать.

*

— Из города я трусливо сбежал, — сказал Сальвадор, когда они с Ансгаром остались вдвоем на берегу. — И теперь даже помыслить не могу о том, что когда-либо вернусь туда. Но если я вам надоем, скажите — я найду себе другое убежище.

— От чего же вы скрываетесь? — вежливо полюбопытствовал Мерц. Получилось даже слишком вежливо, хотя ответ на этот вопрос действительно его интересовал.

— Выражаясь пафосно, в моей душе портал во тьму, как у вашего дважды почившего Гефеста, — покаянным голосом сказал учитель. — Четырнадцать лет я пытался его закрыть, строил вокруг него прекрасные замки и сажал цветы. Но вчера из него полезли темные твари. И теперь я не знаю, что мне делать.

*

— Когда мне было четырнадцать, — начал Сальвадор, — я предал своего друга. Это привело к его гибели.

Ансгар молчал, надеясь, что его молчание выглядит сочувственным, а не выдает усталость от человеческих страстей, доза которых за последние два дня с его точки зрения превысила предельно допустимые пороги.

— Мы жили в рабочем районе, — продолжал исповедоваться школьный учитель, не вникая в реакции собеседника, — и в моей жизни было, как и у всех, плохое и хорошее. Хорошим был мой друг Акимка и его сестра, с которыми мы учились в одном классе и вместе делали стенгазеты для школы. Это было чудесное время, в моей жизни не было ничего лучше.

А еще в нашем подъезде жил бандит по кличке Турок. На самом деле никаким турком он, разумеется, не был, но внешне очень походил. Никто не знал, за что конкретно и когда он сидел, называли несколько статей, в том числе и убийство с особой жестокостью. Мы в это верили, потому что Турок определенно был не совсем нормален. У нас во дворе одна девочка выгуливала собачку — маленькую рыжую дворнягу с очень скверным характером, которая непрерывно всех облаивала. Однажды эта собачка, спущенная с поводка, начала облаивать Турка. Не знаю уж, как он ее изловил, только сделал это за секунду. А потом оторвал ей голову и засмеялся, бросив под ноги ее хозяйке. Велел ей «убрать эту дрянь». Мы были в ужасе, а она что… она убрала. Больше эта девочка собак не заводила.

Турок иногда вел дела с каким-то стариком, про которого все говорили, что он маньяк или что-то в этом роде. Про него рассказывали ужасные истории. Девчонки боялись его до полусмерти. Если он видел кого-нибудь из нас — сразу начинал доматываться, блажить, и все заканчивалось скандалом, который почему-то быстро заминали. Однажды меня угораздило возвращаться домой поздно вечером, Маньяк с Турком встретились мне в подъезде и долго рассказывали, какая я гнида, что бы они хотели со мной по этому поводу сделать. А потом вытащили нож и заставили повторить это наизусть. Я повторил, конечно. Некоторые из моих друзей заявляли на эту парочку в милицию, но там отказывались заводить дело из-за отсутствия состава преступления. Думаю, истинная причина была в том, что Турок неплохо зарабатывал и дружил с ментами.

Так продолжалось года полтора, но однажды весной в нашем подъезде поселилась многодетная семья с мальчиком Яшей. Яша был странный. Медлительный, в очках. Еще он был толстым и заикался. Он пытался дружить с нашей компанией, но это было невозможно — он настолько медленно соображал, что все над ним издевались. Мы с Акимкой защищали его, но остальные если и терпели, то недолго.

Однажды Яша в очередной раз поссорился с нами и ушел домой. Было десять часов вечера, когда весной еще светло, и мы не думали, что с ним что-то может случиться.

А через три дня его нашли в мусоропроводе. Мы были последними, кто видел Яшу в тот вечер и представляли большой интерес для следствия. Вспомнили, что наша компания травила Яшу, а среди нас были два парня, обремененные проблемами с правоохранительными органами. Люди показывали на них и на Акима — его как раз не любили за сочувствие к Яше, но об этом мотиве широкой общественности известно не было. Дело все равно обещало развалиться, как говорили мне адвокаты, потому что в деле с Яшей явно орудовал маньяк. И я знал, кто он. За день до суда я встретил его и…

Сальвадор перевел дыхание и, положив удочку на торчащую из земли рогатульку, сцепил пальцы. Обычно красноречивый, про собственное прошлое он рассказывал сбивчиво и нескладно, как ребенок.

–… не знаю, как я от них вырвался. Они сказали, что я должен оговорить всех, иначе я буду следующим. А о Маньяке с Турком должен молчать. Оговорить я не оговорил… но молчал, надо сказать, хорошо. Возможно, если бы среди окружавших меня следователей нашелся хоть один чуткий человек, который заподозрил бы неладное в моих показаниях, я бы раскололся. И возможно, сейчас бы мы не разговаривали. Но такого не нашлось. Надо сказать, были люди, которые не верили, что мои друзья способны на убийство, дело затягивалось, но не закрывалось, потому что про Турка и Маньяка молчали все. Однажды Аким явился ко мне и сказал, что так больше не может, что если его осудят — его родители это не переживут. Я успокаивал его, говорил, что не осудят. Тогда он сказал, что сам пойдет и расскажет про Турка с Маньяком. А я должен подтвердить его показания. Я согласился… но в условленный день испугался и остался дома. Испугался потому, что Маньяк как раз стоял у подъезда, и мне, чтобы выйти, пришлось бы пройти мимо него. И прошествовать в отделение, которое как раз находилось в зоне видимости. Я позвонил Акимке, сказал, что надо перенести наше признание. Но он уже не мог остановиться. Он обозвал меня предателем, сказал, что пойдет один, я просил его этого не делать… Ну, он бросил трубку… Я смотрел в окно, не идет ли кто в отделение, но никто не шел. И я решил, что Акимка передумал и лег спать. А наутро узнал, что он вскрыл себе вены, и его не смогли спасти.

Через пару месяцев Маньяк или кто-то другой все же прирезали сумасшедшего Турка, Маньяка закатали, и наш двор наконец-то вздохнул спокойно. Все узнали об их преступлениях. Маньяк, что называется, пел соловьем, сваливал все на Турка. В деле оказалось много запуганных детей, и тех из нашей компании, кто выжил, оправдали окончательно.

Вы, Ансгар Фридрихович, часто спрашиваете, как совершенно здоровый человек может отказаться от дарованной ему жизни, так вот посмотрите на меня, я не раз пытался покончить с собой, когда мне было шестнадцать.

Сальвадор закатал рукав своей серой трикотажной толстовки и показал несколько вертикальных насечек.

— В скором времени мы переехали на другую квартиру, а потом я и вовсе стал жить один. Жить с памятью обо всем этом. В те годы я понял, что это куда гораздо труднее, чем умереть.

Конечно, в настоящий момент я смирился с тем, что мир неоднозначен, что на моей совести есть пятно, которое я пытаюсь хоть немного обелить, оказывая детям в моей школе социальную и психологическую помощь. В силу особенностей своей судьбы я легко нахожу тех, кого запугивают. Они чем-то похожи на меня в подростковом возрасте. Когда все заканчивается хорошо, я чувствую, как моя вечная вина на время перестает высасывать из меня жизнь. Как в «Молчании ягнят», знаете ли. Но я запретил себе забывать об этом, хотя в наше время муки совести не в моде.

— Ясно, — сказал Ансгар. — Меня окружают самоубийцы. Вряд ли я имею право судить ваше… твое прошлое, Сальвадор. Возможно, я и сам поступил бы похожим образом.

— Ты, Ансгар, вряд ли, — возразил Сальвадор. — Ты упрям как черт.

— Ерунда, Валя. Меня никогда не пытались ломать всерьез.

— Ой ли?

— Ну да.

Сальвадор не стал спорить, несмотря на свою уверенность в том, что будь на его месте Ансгар — все узнали бы правду сразу же. Он так же считал, что Маньяк с Турком в случае с Мерцем не стали бы и пытаться действовать путем угроз и насилия. Во всяком случае, Сальвадор не мог себе такого представить. С кем угодно, только не с ним. Было в некроманте нечто, лишающее этот процесс удовольствия.

— А теперь я расскажу о том, что случилось на днях, — продолжил Сальвадор, явно намеренный выговориться полностью, досуха.

*

Некогда, говоря об отсутствии у себя личной жизни, Сальвадор немного лукавил. Была у него личная жизнь. Только вот он не очень хорошо знал, что за персона, помимо него самого, принимает в ней участие. Он даже долго не понимал, какого она пола. Он называл ее «Призраком».

Началось все со странного письма, подложенного под дверь. Мол, выключайте, пожалуйста, свет в подъезде, когда приходите позже полуночи, а то лампочка зря горит. Вы ведь такой замечательный человек и так всем нравитесь.

Сальвадор стал выключать. Однажды за лампочку заткнули еще одно письмо — длинное, написанное мелким почерком. Мол, вижу вас каждый день, можно к вам прийти. Но так, чтобы вы видели моего лица. Это важно.

Сальвадор был так заинтригован, что согласился.

Призрак носил просторные одежды и маску с вуалью. Теперь перед каждым своим приходом он писал Сальвадору на мобильный телефон: «Я приду во столько-то». И, открыв дверь ровно в это время, Сальвадор заставал его на пороге. Человек в маске кивал, входил в квартиру и доставал листок с программой вечера. Обычно это выглядело как «Сегодня мы сначала смотрим кино, а потом пьем чай».

Сальвадор никогда не слышал голоса человека в маске, и не видел его рук — те всегда были в перчатках. Иногда, наблюдая за движениями, он подозревал в нем женщину, но потом сам себя опровергал. Иногда ему казалось, что под маской его посещает не один человек, а разные. Но и это тоже не казалось достоверным, потому что по росту и звуку дыхания эти люди совершенно не отличались.

Сальвадору нравилась конфиденциальность. На месте человека в маске он мог воображать кого угодно, а поскольку связь их была односторонней — маска не позволяла до себя дотрагиваться, — то и говорить при этом он мог что угодно. Маске всегда нравилось то, что он говорил, и как выглядел. И Сальвадор позволял ей выражать свое им восхищение любыми доступными ей путями и порой сам удивлялся тому, сколькими способами можно общаться с человеком, не позволяя ему себя видеть.

Говорили они о странных вещах.

— Сегодня я пытался перевоплотиться, — говорил Сальвадор. — Я подражал иному голосу, иначе строил фразы, и даже цифры, которыми я мысленно считаю, из-за этого стали других цветов.

«Ты не боялся утратить себя?» — письменно спрашивал Призрак.

— Я утрачивал себя не единожды, — признался Сальвадор. — Иногда мне кажется, что моя суть — в череде этих неизбежных утрат.

«Ты никогда не выйдешь за рамки определенного круга личностей, которых ты можешь изобразить».

Порой он думал, что маска не раскрывает себя из-за того, что считает свою внешность неудачной. И он не настаивал на развиртуализации.

— Знаешь, — говорил Сальвадор своему странному визави, — я после тебя с нормальными людьми общаться не смогу. Видимые люди уже давно кажутся мне пресными и даже пугающими.

«Если таким образом я убиваю тебя, то это хорошо. Что может быть лучше, чем разрушать, сострадая!».

От этого пафоса немного коробило, но в то же время — он волновал. В бытовом разговоре, заметил Сальвадор, такая характеристика как «инфантильная женщина-гот» может прозвучать пренебрежительно, но общаясь с таковой, легко втянуться.

— Ну, хотя бы скажи, какого ты пола, — попросил он однажды. — Как это ни парадоксально, воображению, чтобы развернуться, нужны хоть какие-то рамки.

Призрак нарисовал на бумаге кружок. Потом, помедлив, пририсовал сверху стрелочку.

— Не верю, — сказал Сальвадор.

Призрак пожал плечами и дополнил картину крестиком снизу. После чего перечеркнул рисунок и нарисовал крестик побольше, схожий с могильным.

— А нарисуй кота, — попросил Сальвадор.

Он забыл, что неплохо умея рисовать сам, он мог многое сказать о человеке по его рисунку. О характере каждого своего ученика он узнавал все, стоило ему только посмотреть на то, что тот изображал на парте или на полях черновика.

Призрак послушался и нарисовал кота.

В тот день они пили чай и молчали. Сальвадор, внезапно понявший, кто такой Призрак, не мог говорить. А Призрак не понимал, почему он молчит.

*

После его ухода Сальвадор понял, что остро нуждается хоть в ком-то. С кем можно поделиться своей тайной, потому что хранить ее дальше не было сил. Он позвонил Ирине, и она честно поговорила с ним на лестничной клетке, потому что дома спал ребенок, а у него был очень плохой сон.

— Скажи, не бывало ли у тебя, — начал он вежливо, — таких моментов, когда ты готова умереть, если тебе не с кем поговорить?

— Эти моменты, — сказала Ирика, — у меня происходили постоянно. До замужества. Но сейчас мне всегда есть с кем говорить. Правда, есть один… один вопрос, который я хотела бы обсудить не дома. Но, наверно, я не скоро смогу это сделать.

— А мне позволено будет полюбопытствовать относительно если не сути, то хотя бы природы этого вопроса?

— Я вижу странные сны, — она улыбнулась. — Когда мне удается толком уснуть.

— Я думал, муж на то и существует, чтобы с ним обсуждать сны, — удивился Сальвадор. — По крайней мере, будь у меня жена, я бы привлекал ее к обсуждению снов, не стесняясь.

— Ты в последнее время стал совсем нечуткий, — Ирика тихо засмеялась. — Сны не про Мишку. С ним такое не обсудишь, мало ли, что ему в голову взбредет.

— Наверно, напоминать излишне, но я все же рискну обратить твое внимание на собственную персону. Со мной можно обсудить сны не про Мишку.

Ирика задумалась.

— Хорошо, что напомнил. Ты — свободный человек. Ты не хочешь поговорить с этими… ну, про которых ты мне рассказывал? — спросила она с таким растерянным выражением лица, что Сальвадор насторожился.

— Я почувствовал, что наш диалог вышел к важной для тебя теме, — сказал он. — Не строй коварных замыслов, проси прямо. Я готов исполнить.

— Тогда вспомни некроманта и его зомби. Ты еще говорил, мы вместе замерзали в степи глухой. Когда воскрешали Ай Поха.

— Некромант и его зомби сейчас в далекой деревне, куда меня приглашали в принципе, но не приглашали конкретно.

— Включи свой дипломатический талант на полную мощность. Пожалуйста, Валя. Я хочу, чтобы ты отвез этому Ансгару письмо. Мне нужно знать, что за события я вижу во сне. Бред это или правда.

— Ты можешь спросить у меня.

— А если речь идет о вещах, которые знает только он? А что, имею право спросить. Он у меня три месяца жизни отнял.

Посмотрев на нее пристально, Сальвадор вздохнул.

— Я тебе завидую, — сказал он. — У тебя и муж, и Ансгар. Нормальная личная жизнь. А у меня какой-то бред вместо этого.

Ему было неспокойно. Но вообще-то Ирина права — возможно, все эти дела давно минувших дней можно было и не обсуждать ни с кем. Главное — сменить обстановку. И уехать от Призрака, а вернувшись, сменить квартиру, чтобы Призрак его уже точно не нашел. Скорее всего, ничего плохого, конечно, не произойдет, но воспоминания Сальвадору пробуждать не хотелось. Они были еще слишком тяжелыми. Неподъемными были.

*

— Призраком назвалась сестра Акима, Тося. Мы же с ней вместе рисовали стенгазету, и я очень хорошо помню ее руку. Как она изображает. В том числе и котов. Увидеть созданную ее рукой картинку — все равно, что увидеть ее лицо.

Сальвадор замолчал и, скосив взгляд, увидел, что Ансгар поежился.

— Думаешь, она пришла отомстить? — спросил он, перезабрасывая удочку.

— Не знаю. У нее неоднократно была такая возможность, но она не воспользовалась.

— Или она просто хотела исполнить свою детскую мечту — например, была влюблена в тебя когда-то — но не хотела проходить через объяснения. Видишь, в семье у твоего почти канонизированного друга тоже есть малодушные люди. Так что не ты один упал в собственных глазах на самое дно. Возможно, и она тоже. А еще может быть, что она простила тебя, и ей тоже из-за этого стыдно — ведь ты явился причиной смерти ее брата.

Сальвадор не ответил. Обхватив себя руками, он смотрел куда-то под ноги.

— Ты прав, Ансгар Фридрихович, — сказал он. — Возможно, все, кто бескорыстно помогает другим, всего лишь непрерывно врачуют собственные раны. Как я.

Ансгар коснулся его плеча.

— Поверь, мне куда приятнее сопереживать такому человеку как ты, чем моим обычным клиентам, расстроенным из-за того, что дядя помер, не отписав им квартиру в спальном районе.

Сзади послышался шорох.

— Я не помешал? — спросил Ваня. — Я могу прийти позже…

Сальвадор повернулся к нему всем телом, легко перекинув ноги через скамейку.

— Нет, Ваня, — сказал он с улыбкой. — Пока тебя нет, мешать особенно нечему. Без тебя жизнь останавливается повсюду.

Ваня хмыкнул.

— Там заказ новый, Ансгар Фридрихович. Бабка какая-то, километров пятьдесят до нее. Поедем?

— Поедем, — Ансгар поднялся и вытащил удочку — все равно не клевало. — Буди нашу красавицу, скажи, что практика продолжается. Получасовая готовность.

*

— Итак, баба Клаша, которая померла, не поведав никому, куда спрятала бухгалтерские книги. А в магазине через неделю проверка.

Глуховатый голос господина Мерца стал, казалось, немного злорадным — будто ему самому предстоит эту проверку проводить. Он застегивал куртку и щурился на заходящее солнце, еще заметное сквозь ветви деревьев. Выключил мобильник, не глядя, сунул в карман. Первый раз промахнулся, но поворачиваться не стал, любовался закатом. Попал на второй раз и пошел разогревать машину.

Ваня вдруг подумал, что вот он, Ансгар, хоть и великий некромант, но величие — лишь одна из его сторон. В остальном он такой же, как все люди. Так же ошибается, и так же уязвим. Точно так же может на дороге не туда наступить, например. Хорошо если просто в какашку, а то ведь и ногу себе сломать может, или руку. И когда он погружается в это свое условное время, он тоже не застрахован от ошибки. И в надпространстве наверняка тоже водятся всякие твари, у которых нет ни имен, ни тел. Но он хоть не приводит их в мир, а вот женщины делают это запросто.

И Ваня посмотрел на зевающую Магду, прикрывшую рот рукой. Она куталась в приталенную синюю курточку, едва сходившуюся у нее на груди. Курточка очень шла к ее длинным платиновым волосам; Ансгар в приказном порядке велел забирать их в пучок и распускать только во время ритуалов, однако перед выездом Магда в знак некоторого протеста собрала их в обычный хвост.

— Будь я живым, — сказал Ваня Магде, — я бы за вами приударил, потому что вы прекрасны, как холодное зимнее солнце. Но я, блин, мертвый.

Магда грустно улыбнулась.

— Я бы вам живому не ответила взаимностью.

— Почему?

— Потому что живой может умереть, — сказала девушка с грустью. — А мертвый, как я поняла, с большим трудом.

— Да, но в этом состоянии я уже не буду за вами приударять, уж извините, — сказал Ваня. — И волосы, пожалуйста, соберите в пучок. Господина Мерца лучше не раздражать этими вещами.

— Чем плохи мои волосы? — возмутилась Магда.

— Ваши волосы невероятно прекрасны, — вмешался Сальвадор, — поэтому пожалейте, пожалуйста, господина Мерца. Он может как-нибудь не вернуться из ритуала, если начнет тратить силы на борьбу с инстинктами.

Магда хихикнула и кокетливо было глянула на Сальвадора, но потом опомнилась и загрустила снова.

— Мне кажется, она решила пойти в ведьмы, потому что у нее кто-то помер, — тихо сказал Ваня Сальвадору. Школьный учитель пожал плечами.

— Я бы не стал менять свою жизнь из-за одного акта воскрешения, — сказал он осторожно. — Ведь можно попросить кого-то другого это сделать. Нет, мне кажется, она ищет себя.

*

— А как у бухгалтерши с характером? — спросил Сальвадор у Ансгара, когда они загрузились в «крайслер».

— Не знаю, — некромант пожал плечом. — Обычная бабка, дети давно совершеннолетние, внуки тоже. Правнуки не в счет. Сторож говорит, что верила в вампиров.

— Я забыл, — поспешил уточнить Ваня, — вы ведь в них не верите?

— Не верю. Хотя теоретически они хорошо вписываются в классификацию мертвецов.

— У них есть разум, но нет души? — попытался угадать Ваня.

— Да, их зовут «низшими». Что глупо, потому что у половины известных мне живых людей нет души, нет разума, а общее развитие пребывает в зачаточном состоянии, — он покосился на Магду, которая так и не убрала волосы в пучок и теперь уже мало походила на старинный портрет. — Мне приходится признавать за ними одухотворенность пусть и чахлой, но искрой божией, потому что эта протоплазма живет, обменивается веществами с внешней средой и обладает (что лично я всегда считал страшной ошибкой природы) самосознанием. Самосознание — это самое бесполезное, что эволюция может подарить протоплазме.

Ансгар включил зажигание.

— Вы бы хотели, чтоб они умерли? — продолжал спрашивать Ваня.

— Нет, я и так вижу, как они регулярно умирают, — сказал некромант и резко надавил на газ.

Магазин был уже закрыт, однако навстречу с выпученными глазами бежала огромная тетка, поправляя платок.

— Я — Зина, меня прислал директор. Мы не успели, господин Мерц! Ее родственники уже все знают. Там ее сын. Он может эта… отказаться от ритуала! Что нам делать?

Тетя Зина спрашивала так, словно доктор Мерц был, по меньшей мере, президентом.

— Это ваши проблемы, — отвечал Ансгар, как ему показалось, вполне в президентском духе. — Я не обязан уговаривать родственников.

Тетя Зина нахмурилась, скривив малиновые губы.

— Вы… вы знаете, что вы сейчас сказали? — завыла она. — Вы хоть отдаете себя отчет в том, что вы сейчас сказали? Вы втоптали в грязь все наши надежды! Вы — не отмоетесь! Если наша Леночка… это будет на вашей совести!

Ваня смутился и действительно задумался о том, что же такого нехорошего сказал Ансгар Фридрихович. Магда побледнела, но стойко молчала. Однако сам некромант хорошо умел отличать реальные катастрофы от манипуляций.

— Я некромант, — напомнил он. — У меня нет ни совести, ни страха адского пекла.

— Вот видите! — горько сказала тетя Зина. — Нам говорили! Нас предупреждали!

— О моем коварстве? — доктор Мерц огляделся. Ему явно было неприятно находиться в магазине. Еще Ивану показалось, что ему стыдно за своих клиентов. — Да, я всегда так себя веду. Ну, так что, вы идете говорить с родственниками? У вас, Зинаида Викторовна, должно получиться.

— Что? — тетя Зина заподозрила оскорбление. — Это почему?

— Не хотите? Ну, значит, не должно, — согласился некромант. — Но, если вы не договоритесь, Леночка будет уже на вашей совести, а не на моей. Кстати, а кто это — Леночка?

— Она сейчас на больничном, — подсказала мрачная тетка, сидящая за компьютером. — Она должна была принять дела. Пойдемте, я провожу вас к покойной. Родственников уже должны были подготовить. А на Зинку не обращайте внимания, она стукнутая.

*

Смерть застигла бабу Клашу на складской кушетке. Вокруг стояли алюминиевые кастрюли, сетки с мытой картошкой и тумбочка, забросанная синими халатами. Над кушеткой, поставив под зад трехногую табуретку, склонился мужчина в черном плаще и очках.

— Еще могла пожить, — бормотал он, — и сосуды хорошие… и обмен…

В этот момент Ваня понял, что им наврали про подготовку родственников. Родственник был один, и он явно удивился, что в комнату вошли три непонятных мужика и сонная девица в синем.

Подняв голову, родственник некоторое время вглядывался в них, потом неприязненно спросил:

— Вы кто?

Ансгар Мерц подумал, вот ведь, как странно. Сын спрашивает, кто он. А вот Ансгар спрашивать не стал бы. Он этого человека хорошо запомнил. Рад был забыть, но… и вот же ж, где встретились. Видать, с вестями из прошлого везет не только Сальвадору, и наверно, бывают периоды, когда Танатос впускает в чью-то жизнь все, что, казалось, забрал навечно.

— Здравствуйте, Алексей Олегович, — сказал Ансгар. Голос у него стал странный, словно подвешенный. — Не ожидал увидеть вас здесь.

Алексей Олегович встал. Это был мужчина лет пятидесяти, наполовину седой, с тонкими, подвижными руками.

— Мерц? — усмехнулся он. — Что вы здесь делаете?

— Случайно зашел, — осторожно сказал Ансгар. — А вообще-то я отдыхаю поблизости.

— Отдыхаете? А работаете кем?

— Да так, — Ансгар пожал плечом. — Никем особенно.

— Странно, — насмешливо протянул Алексей Олегович, — я был уверен, что вы непременно кем-нибудь станете. С вашими-то талантами.

Он намекал на что-то, известное лишь им обоим.

— В медицину я не возвращался. Простите, мы сейчас уйдем, не будем вам мешать.

Развернувшись, Ансгар двинулся было прочь, но Алексей Олегович окликнул его раньше, чем кто-то еще успел двинуться с места.

— Мерц!

Ансгар остановился.

— Так зачем вы сюда приходили? Вряд ли вы знали, что это моя мать.

Ансгар обернулся и сделал несколько шагов обратно.

— Ваша мать, — отчеканил он, — Клавдия Сергеевна, работала здесь бухгалтером и спрятала важные документы, необходимые для аудита всего предприятия. Меня позвали спросить у нее, где эти документы. — С этими словами он впервые поднял глаза на Алексея Олеговича. — Потому что я умею спрашивать у мертвецов. И получать ответы.

Алексей Олегович отвернулся. Почесал нос, поправил очки.

— Что же, — сказал он. — До свиданья, Мерц. Зря я вас остановил. Вы все тот же.

— Я некромант, — объяснил Мерц, внезапно успокоившись. — Наша деятельность регламентируется неким документом, который предписывает мне поинтересоваться у вас — не хотите ли вы спросить у вашей матери что-либо, что важно для вас?

Некоторое время Алексей Олегович смотрел на него тяжелым взглядом.

— Вон, — тихо сказал он. — Выйдите вон. И чтобы я никогда вас больше не видел.

— А черта с два я теперь уйду.

— Я вынужден буду позвать полицию, — пригрозил Алексей Олегович.

— Зовите, — кивнул Ансгар. — Хоть полицию, хоть ФСБ. Про меня у них написано в инструкции номер 6 — 18, литера «тау», пункт 9-й. Я своих полномочий не превышал. Если вы против воскрешения вашей родственницы, вы должны написать письменное заявление. Копию мне. — Он склонил голову в сторону Магды. — А вы, Магда, запоминайте, потому что если вы будете рыдать по полдня, то до законодательной базы мы дойдем очень нескоро… Итак, Алексей Олегович, повторяю, копию мне, потому что…

Он снова глянул на Алексея Олеговича и, не опуская глаз, сделал несколько шагов вперед.

— Потому что сломать мою жизнь второй раз я вам не позволю.

*

— Вы совсем спятили! — опешил Алексей Олегович. Он вынул было мобильник, но уронил его, и тот мгновенно оказался в руке у Ивана.

— Если вы хотите, чтобы я ушел, — сказал Ансгар, открывая ящик стола, — пишите заявление.

В третьем ящике он нашел какой-то разлинованный журнал, вырвал листок, положил перед Алексеем Олеговичем.

— Это бред, — сказал тот отрешенно. — Мертвые не воскресают.

— Ваня, — Ансгар кивнул своему фамилиару, чтобы тот подошел. — Можете обследовать его, профессор.

Алексей Олегович оторвался от созерцания пустого листка и взглянул на Ивана.

— Посмотрите, — настаивал Ансгар. — Он ничего вам не сделает. Он умер в 2008 году. Утонул.

Как бы не был зол Алексей Олегович, но упустить шанс хоть как-то уязвить строптивого студента он не мог и дрожащими руками потянулся к серой, как мрамор, шее Ивана.

Отойдя в сторону, Ансгар смотрел в совсем уже потемневшее окно. Только не радоваться, говорил он себе. Не ненавидеть.

Впрочем, он не радовался. Он даже был благодарен Алексею Олеговичу, потому что если бы тот не вышиб его с кафедры, не было бы, например, визита в Древний Египет. Не было бы оккультистов, Ваньки, тех людей, которым он дал возможность примириться со смертью, и которые позволили ему самому примириться с жизнью. Он не стал бы самим собой.

*

— И к-как это работает? Эта ваша… некро — что-то там.

— Я не знаю.

От сильных эмоций Ансгар быстро уставал. А ему еще предстояла работа, потому что отказа Алексей Олегович так и не написал. Вот уже час он был в странно приподнятом настроении, выдвигал версии одну за одной, а потом сам же их и развенчивал. Собеседником его был Сальвадор, который вежливо реагировал на реплики, но ничего не утверждал.

Магда снова зевнула. Она давно подвинула ноги покойницы и села на угол кушетки, где и скучала, ковыряя носком ботиночка раздавленную кем-то картофелину.

— Вы — шарлатан, господин Мерц, — сказал в итоге его бывший преподаватель. — Но удивительный, удивительный. Не знаю, как вам это удается.

Он засмеялся. Пыльное окно над его головой отворилось, и сквозь него повеяло запахом лежалых овощей.

— Но я вас разоблачу, вот увидите.

— Так вы не хотите…

— Нет, — Алексей Олегович истерически засмеялся и покинул помещение. — Позовите меня, когда приедет бригада! — крикнул он уже из коридора.

— Бригада не приедет раньше утра, — сказала мрачная тетка из торгового зала. — Этот ее сын… вы его раньше знали? — обратилась она к Ансгару.

— Он был моим куратором, — сказал Ансгар. — Из-за него я вылетел. Похоже, и сейчас его сознание отторгло информацию о воскресших мертвецах как несостоятельную. Ваня, принеси земли. Сальвадор, вы тоже сядьте куда-нибудь. Вот хотя бы на ящик с луком.

*

Воскресить бабу Клашу можно было за час, но доктор Мерц никак не мог успокоиться и войти в требуемое состояние. Контур, который накапливал энергию, теперь никак не желал ее отдавать, посторонние мысли из головы не уходили, руки дрожали.

Он тогда так и не понял причин нелюбви Алексея Олеговича к нему, Ансгару. Возможно, корень зла был в том, что профессор Калебов просто отторгал его, как непостижимое. Дистанцировался мысленно и физически, обеспечив себе максимальный комфорт, изгнав непонятного человека из зоны видимости. Злость и досада захлестнули Ансгара с такой силой, что о трансе можно было забыть. Из-за этого, думал он с досадой, слабохарактерного убожества столько талантливых людей не смогли заняться своим делом!

— А вы бы хотели вернуться в медицину, Ансгар Фридрихович? — осторожно спросила Магда, заметив, что тот не работает, а просто сидит с опущенной головой, бессмысленно глядя на догорающие свечи.

— Не знаю. Думаю, что добиться в этой сфере того статуса, что я добился в оккультизме, было бы проблемой. А статус существенно облегчает нам, уродам, жизнь.

— Никто давно не замечает ваших недостатков, — дипломатично сказала девушка.

— Это из-за статуса. Вы не представляете, насколько хорошо он скрывает эти самые недостатки в глазах людей.

— Значит, мнение общества важно для вас, — сказала Магда.

— По крайней мере, — подтвердил Ансгар, — я неравнодушен к тому его тот его разделу, где говорится, что меня нельзя обливать дерьмом и побивать камнями.

— А я думал, вы работать любите, — изобразил Ваня обманутую наивность.

Окно, выходившее на улицу, болталось на одной петле. Из-за кучи деревянных ящиков, сложенных у стены, веяло отхожим местом, а на улице надрывно выли собаки и вот уже час истошно рыдал младенец. Иногда доносились обрывки разговоров людей, безуспешно пытавшихся успокоить то ли его, то ли собак, а где-то устраивала очередное представление скандалистка Зинаида.

Ансгар поднял голову и посмотрел фамилиару в глаза.

— Я уже, кажется, говорил, что люблю отдыхать на глади затерянного пруда, лежа в лепестках лотоса под нежные звуки ноктюрна. И ты, осмелюсь предположить, тоже. Но нам приходится поднимать мертвую бухгалтершу в подсобке магазина. И мы не отказываемся. Вот и ответь себе — любим ли мы работать?

Взглянув на свои руки, некромант увидел, что они почти не дрожат.

*

…Войдя в транс, Ансгар с непонятной и внезапной легкостью обнаружил искристый след от исконной, собственной души Клавдии Сергеевны, видимо, не сумевшей даже мысленно расстаться с родным магазином. Неожиданно для себя некромант решил ее поймать, потому что тогда баба Клаша душой будет куда более похожа на саму себя, чем с чужой, а это могло помочь ему пробить заслон неверия Алексея Олеговича. Раз уж он не возражал. Кроме того Ансгар Фридрихович какой-то частью своей натуры был все еще молодым, очень молодым и безрассудным человеком.

След вел сквозь свечение, сквозь тени предметов, сквозь обрывки неисполненных желаний и колонны чьих-то императивов. Здесь, в этом мире, была материальна любая мысль.

За одной из колонн след уходил вниз, в темный ледяной тоннель, в какие некромант никогда ранее не заглядывал, справедливо опасаясь обитающих там неведомых ему существ. Однако ради того, чтобы Алексей Олегович столкнулся с неведомым и признал его существование, Ансгар сам решился на шаг в строну неведомого и вслед за душой нырнул в тоннель.

Тоннель походил то ли на шахту, то ли на заброшенную каменоломню, и порой Ансгару даже чудились следы присутствия людей, этот тоннель проложивших. Он шел по нему и думал, сколько здесь лишних сущностей, которые могла бы увидеть только Магда.

Он же не видел никого, поэтому душа Клавдии выглядела для него одинокой и нашлась быстро.

— Идем, — сказал он.

— Куда? — спросила она.

— На работу, — ответил Ансгар. — Смерть — не повод для прогула. А еще к вам сын приехал, а вы мертвая.

— И правда, — согласилась Клавдия Сергеевна, разглаживая на коленях метафизическитй фартук, — нехорошо.

*

Книги оказались в одном из холодильников, стоявших на складе. Клавдия вынимала их, расправляла страницы и комментировала содержимое. Мрачная женщина из торгового зала ставила пометки на полях, Зинаида писала в блокноте, а директор бегал вокруг и суетился.

В десять пришел Алексей Олегович, на радостях обнял маму, спрашивал про жизнь и про хозяйство.

Заметив Ансгара, он прервался и представил:

— А это мой бывший студент, очень был способный мальчик. Правда, сейчас считает, что умеет воскрешать мертвых. Правда, странный?

Ансгар понял, что факт вчерашней смерти матери стерся из его памяти, как не прошедший цензуру.

— Но это… — начала было Клавдия, но Алексей Олегович снисходительно улыбнулся:

— Мама, давай хоть сегодня не будем спорить! Я так давно не видел тебя!

Ансгар Фридрихович понял, что ему пора. Единственная сложность, предстоящая ему, заключалась в получении расписки от заказчика, что мертвеца не нужно развоплощать. Заказчиком был директор.

— Я не могу брать на себя такую ответственность, — тут же заявил он. — А если она убьет кого-нибудь?

— Если я развоплощу ее, — сказал Ансгар, — ее сын может расценить это как убийство. Вы же видите, он неадекватен.

Сговорились на том, что директор выберет момент развоплотит ее сам. Это было отражено в дополнении к контракту и два раза прочитано ученицей некроманта — чтоб запомнила.

На том и распрощались.

*

Поздно вечером, кода Ансгар сидел за ноутбуком, проверяя почту, дверь тихонько отворилась, и вошла Магда в халате золотистого велюра, из-под которого торчали многослойные белые рюшечки и кружева — очевидно, веселая девица догадалась притащить в эту глушь свою парадную ночную рубашку. А может, у нее они все такие.

— Я хотела пожелать вам спокойной ночи, Ансгар Фридрихович.

— Спасибо, — сказал Ансгар. — И вам спокойной ночи.

— Я хотела сказать… я вела себя так же, как этот ваш бывший куратор. Эгоистично. Я очень извиняюсь. И обещаю отныне всегда вас слушаться. Правда.

Она улыбнулась, качнув оборочками. Ее волосы были заплетены в толстую косу.

— Рад это слышать. Со своей стороны скажу, что эти два дня немного утомили меня. Поэтому завтра у нас выходной.

Магда кивнула.

— Что-нибудь еще? — спросил Ансгар.

— Ну… я хотела сказать — я вижу ваш контур. Он серый и ромбический. А мой — шарообразный и голубой.

Ансгар, который мог видеть собственный контур только из состояния легкого транса, прикрыл глаза и сверился.

— Да, — сказал он, — сейчас он серебристо-серый. А вообще он разный бывает. Вашего я не вижу, впрочем, как и других. Будет, над чем работать, а сейчас, сделайте милость, идите спать.

Магда отметила признание своего таланта восторженным писком и скрылась за дверью.

Ансгар подошел к двери, запер ее изнутри, открыл ящик стола и вынул конверт. Некоторое время он читал письмо, потом зажмурился, вздохнул и приложил его к лицу. Затем, вытащив из кармана пачку салфеток, Ансгар вытер лицо, быстро сложил письмо, вернул обратно в конверт и задумался над ответом.

*

Ответ его выглядел примерно так:

Уважаемая Ирина!

Во-первых, позвольте поздравить вас с прибавлением в семействе. Примите мои наилучшие пожелания вашему мальчику. Пусть он вырастет таким же умным и красивым, какою мне посчастливилось знать вас в то короткое время, которое мы с вами были знакомы.

Вы спрашиваете меня о том, имеют ли ваши сны что-то общее с реальностью, не могли ли они случиться в то время, которое вы не помните. Вы приводите эпизод, где якобы мы с вами стояли на железнодорожной станции «Загрызино» в лесу, и я вырастил коричневый лист из мертвой древесной почки. Предполагаю, что неподалеку было еще здание станции с круглым слуховым окном, в котором ворковали несколько сизарей.

Вы так же спрашиваете меня, было ли такое, что мы шли по улице мимо огромного поля красных тюльпанов. Мне кажется, неподалеку была ратуша или какое-то другое официальное здание, построенное, судя по архитектурному стилю, в середине 70-х годов прошлого века.

Еще вы спрашиваете меня относительно эпизода, когда мы вдвоем с вами стояли в коридоре гостиницы, на вас была одежда с широким воротом, и мы с вами говорили о чем-то настолько личном, что даже такое чудовище как я не выдержало, прижало вас к стене и несколько раз поцеловало в шею. От себя могу добавить, что в тот момент я наверняка даже старался дышать тише, чтоб не показаться вам совсем уж свиньей, однако мы были прижаты друг к другу довольно тесно, и вы, как мне казалось, все поняли.

С огромным облегчением спешу заверить вас, что ничего этого на самом деле не было, и ваши сны — не более чем ваши сны, не имеющие никакого отношения к действительности.

С глубочайшим почтением,

Мерц, А.Ф.

Глава 2. Призвание Магды

— Будь я древним ацтеком, я бы после смерти никогда не попал в Тамоанчан, — Сальвадор склонил голову и, подняв вилку с наколотой на нее оливкой, покрутил последнюю перед глазами, любуясь игрой света на маслянистой пленке рассола. — Недостоин я его кукурузных садов.

Перегретая июльская земля, вдоволь напившаяся дождя, наполняла утро запахами себя и прохладой, заставлявшей теплолюбивого Сальвадора Андреевича ежиться и грустить. Даже книжка про ацтеков, которую он читал на ночь, не утешила его, а лишь придала мрачным фантазиям определенное культурно-этническое направление.

— А я после смерти попал в лапы некроманта, — поделился Ваня, убирая со стола пустую банку и попадая ей в ведро — метко, как умели только воскрешенные. — Не знаю, что про это сказали бы ацтеки.

Стены застекленной веранды таяли в бликах, просеянных сквозь листу огромной старой вишни, такой раскидистой, что было непонятно, как она еще не раскололась надвое. Некромант, в лапах коего Ване приходилось влачить свое безрадостное посмертие, советовал опилить от ее кроны хотя бы самую громоздкую часть, но Ване было жалко. Он сам сажал эту вишню в детстве.

— Картина мира этого народа была несовершенной, — заметил все еще погруженный в свои мысли Сальвадор, — и этот немаловажный пласт посмертия — попадание в лапы некроманта, — доступный лишь высокоорганизованным цивилизациям, мог из их внимания просто выпасть.

— Невнимательность их и погубила, — заметил Ансгар Фридрихович, приступая к вегетарианскому салату. Миска ему досталась старинная, с позолотой и цветочками. — Хотя Тлалоку у них был ничего, мне нравится.

— А можно ли его встретить там, в субкоординатах? — спросила Магда.

— Тлалоку?

— Ну да.

— Запросто. Пару лет назад американский некромант Кэлси, например, встретил Тора. И Локи. И сделал он это на заказ. Там много метаобразов, надо только знать, где искать. Но следует быть осторожным, чтобы не нарваться, например, на Фредди Крюгера.

— Я не понимаю вот чего, — сказала Магда, намазывая себе бутерброд. — Религия связывает зло с животной сущностью человека, с землей, физикой. А добро считает субстратом тонких миров. Тогда откуда в них, в этих мирах, эти… разрушители? Откуда зло и как оно там удерживается?

— Я уже говорил вам, — напомнил Ансгар, — не все, что человеческая мораль считает добром, есть и в самом деле добро. Любая кошка со стандартным набором инстинктов вполне уживется в тонких мирах и будет выглядеть куда большим ангелом, чем наши общепризнанные праведники. Хотя, в целом, конечно, зло и порок тянут души вниз, а просветление — вверх. Просто человечество сильно исказило этот вектор.

— Значит, даже я могу не попасть в ад? — тихо спросил Сальвадор.

— Можешь.

— Если только доктор Мерц не решит вас воскресить, — ввернул Ваня.

— А куда попадают те, кто умер, едва родившись? — осторожно спросила Магда.

— Куда-то в середину, — сказал Ансгар. — И довольно быстро распадаются, потому что печати личности на них еще толком нет.

— А говорят, они — самые чистые души.

— Но не самые добрые, — заметил Ансгар. — Они на уровне той же кошки.

Кошка Лобачевского старательно умывалась на подоконнике. Ей вишня нравилась; выспавшись дома, кошка уходила показательно дремать на ее толстых ветвях, свешивая с них разные части мохнатого тела.

— Но ведь они люди! — возмутилась Магда.

— Ну и что?

— Господа! — поняв, что сейчас произойдет, Сальвадор примиряюще поднял руки. — Вам сегодня вдвоем ехать в райцентр за продуктами и бочкой для навоза. Не ссорьтесь хотя бы перед поездкой.

Все помнили, что доктор Мерц и Магда ругались по мировоззренческим вопросам почти каждый день. Магда обижалась, а доктор Мерц говорил, что человек, которого легко обидеть — слабый человек, потворствующий ложным амбициям, и неумение скрыть свою обиду выдает недостаток самоконтроля. И что все рассуждения Магды о непреложности добра как основы ее собственного характера разобьются о первую же экстремальную ситуацию.

Магда спорила, но аргументов привести не могла, потому что жизнь ее не была так уж богата экстремальными ситуациями.

Оно и видно, говорил на это Ансгар Фридрихович. Возразить на этот аргумент было нечего, поэтому Магда просто обижалась.

Когда Сальвадор и Магда вышли, притворив за собой дверь, некромант жестом попросил у Ивана пачку салфеток.

— Этот человек, — сказал он о Сальвадоре, — так вежлив, что после его слов чувствуешь себя оплеванным. Может, запретить ему пользоваться вежливостью в моем доме?

— Не знаю, каким вы себя любите чувствовать, — проворчал Ваня, — но вообще-то дом — мой.

— Оказывается, я был бестактным, — фальшиво удивился Ансгар. — Не стоило тебе напоминать, что права собственности у тебя давно уже нет. Надеюсь, твое посмертие хоть на миг стало более невыносимым, чем твоя жизнь.

— За что же вы меня так не любите, Ансгар Фридрихович, — пожаловался Ваня, убирая со стола.

— Если бы я тебя не любил, мне было бы все равно, жив ты или мертв, — сказал некромант.

— Вот и непонятно, что вам больше не нравится.

— В моей профессии, Ваня, непонятного много. Вот если человек кого убил, то ясно, что его следует осудить — оборвал жизнь, лишил возможностей и удовольствий. А если ты кого воскресил, то осуждать или нет?

— Я не знаю, — признался Ваня, — осуждать мне вас в глубине души или нет. Но, надеюсь, Сальвадор еще не раз отомстит вам за меня, э… унизив своей вежливостью.

— Ты стал куда меньшим идиотом, — задумавшись, Ансгар сам начал убирать со стола, — и даже перестал обижаться всерьез.

— Я-то да, — согласился Ваня. — А вот вы не меняетесь. Уж и не знаю, кто из нас мертв.

— Конечно ты, идиот, — буркнул Ансгар, снимая с гвоздика ключ от машины. — Я в речке не топился.

*

Сегодня Ансгару снился лабиринт со стенами из бетонных заборов, не имеющий выхода и настигающая его компания одноклассников.

— Лови немецкого шпиона! — кричали они. — Стой, Мерц! Мы тебя еще не допросили!

Он знал, что если остановится, они окружат его. Если побежит — они тоже побегут и догонят. Поэтому он шел, ненавидя себя за малодушное желание отодвинуть развязку. Под ногами хлюпали лужи и валялись битые кирпичи вперемешку с собачьим дерьмом. Однажды его где-то здесь заставили есть землю, и он обломал об кирпичную крошку кусок переднего зуба.

Теперь, однако, он сделал то, чего избегал раньше — побежал. Бегать ему всегда было больно. Позвоночник не амортизировал удары должным образом, спину начинало ломить, голова кружилась. Легко было потерять равновесие и упасть. Однако сейчас, во сне, бежалось ему хорошо как никогда, и скоро голоса преследователей за спиной смолкли.

Ансгар завернул в заборную дырку — туда, откуда был выход на шоссе, и обомлел. Там стояла серая человеческая фигура с пучком в тонких упругих хлыстов, в правой руке, искрившихся, как бенгальские огни.

— Ну, вот мы и встретились, — сказала фигура и взмахнула пучком, словно самурай — катаной.

Ансгар слышал свист рассекаемого воздуха, чувствовал боль ожога, силу удара, и проснулся с красными пятнами на лице и горле. Но через пару минут они прошли — все-таки это был сон.

*

— Я знаю, что, не принимая участия во всеобщем празднике лицемерия, я выгляжу злом мира сего, — продолжил разговор Ансгар, заводя машину с гордо молчащей Магдой рядом на переднем сиденье. — Родство насилия с человеческой природой можно отрицать лишь в угоду собственным страхам. Каждый из нас рождается эгоистом и жестоким подонком, потому что любая жизнь начинается с переживаний за самого себя. У некоторых она на этом и останавливается. А истинное… хм… благородство приходит с опытом. Когда начинаешь сопереживать и понимаешь, как хрупок мир вокруг. Да и вообще многое понимаешь.

Несмотря на то, что Ансгар искренне так считал, в этот момент он сам себе казался лжецом. Его извинения, в какой бы форме они не приносились, всегда выглядели именно так. Он не знал почему.

— А как же воспитание? — решила все-таки Магда вступить в разговор.

— Воспитание значит много, но без личного опыта это всего лишь суррогат жизни. В семье учат делать добро, но не всегда объясняют, почему и для чего это нужно.

— Ну как почему? За добро воздается добром.

— Это искусственная, — Ансгар крутанул руль, выезжая на асфальтовую дорогу, — и очень эгоистичная мотивация. Истинно добрый человек начинает беречь живых существ только после того, как видит смерть нескольких из них и понимает, что это его печалит. Он не ждет воздаяния, он просто избавляет себя от боли за других. Если, конечно, он на него способен. Это вернее, чем заучивать красивые, но пустые слова, которые вы так любите мне говорить.

— Значит, чтобы стать истинно доброй, я должна была сначала видеть, как кто-то умрет?

— Да. Еще лучше убить его самостоятельно. Так вернее и на всю жизнь.

— Вы смеетесь надо мной.

— Магдалена, на вашем месте я бы не нарывался на оскорбления, потому что помиривший нас с вами Сальвадор Андреевич остался дома колоть дрова.

— Я знаю…

Магда почему-то смутилась.

— Неудивительно. Вам нравится смотреть на него. Особенно, когда он что-то делает.

— Почему это? — смешалась Магда. — Мне нравится?

— Это нравится всем, даже Буяну или мне, но вам немного сильнее в силу устройства вашего мозга. И заметьте, я не считаю, что вас за это нужно осуждать. Было бы куда хуже, если бы вы такими глазами… какими смотрите на него… смотрели, например, на Буяна.

— Да ну вас, — буркнула Магда. Однако обижаться перестала. Помолчав, добавила:

— Он такой… в нем нет ничего лишнего. Словно его нарисовал художник, а потом оживил.

— Художник — это он сам, — первый раз за все утро почти согласился Ансгар. — Нарисовавший себя, но забывший оживить. Тем удивительнее он выглядит с топором.

Когда Сальвадор колол дрова, он раздевался до пояса, собирал волосы в хвост и оказывался вполне способен расколоть толстое полено с одного удара.

— Я люблю смотреть, когда мужчины занимаются физическим трудом, — рассудительно пояснила Магда. — Их это красит. Нет, я не хочу сказать, что занятия некромантией, например, никого не красят… — спохватилась она.

— Еще б вы это сказали.

Доктор Мерц никогда не цеплялся к формулировкам, но давал понять, что замечает каждую возможность истолковать превратно то, что может быть превратно истолковано. Однако молчит. И это рождало у собеседника чувство благодарности за то, что доктор Мерц — не такой уж зануда, каким мог бы быть.

–…но некромантия — это не так зрелищно, — закончила Магда.

Они выехали на трассу.

— Я тоже никогда не видел зрелищной некромантии. Но говорят, она бывает. И не приведи судьба вам увидеть ее.

*

— Эй, красотка! Какие тарифы? А если спецом для меня?

На потемневшей лавочке из толстого бревна, шлифованного сверху, сидели трое парней с бутылками пива. Магда вздрогнула и ускорила шаг.

— Вы прямо как первый раз в обществе, — ехидно сказал Ансгар.

— Я должна броситься им на шею? — мрачно ответила Магда.

— Они выделываются друг перед другом. Если лишить их этой возможности, они перестанут вас замечать.

— Как?

— Достойно ответить.

— Мне ничего не приходит в голову!

— Это потому, что вы боитесь той доброты и человечности, что дана людям от рождения, — съязвил некромнат.

— Не боюсь, — фыркнула Магда.

Ансгар посмотрел на нее внимательно, но продолжать разговор не стал.

Очередь в магазине была на удивление тихой, и дальше ругаться они не стали.

*

— Так чего красотка, надумала? — продолжал один из парней с пивом, когда Магда с Ансгаром шли обратно, теперь уже от магазина к стоянке. — Идем гулять! Я тебе такие места покажу!

Остальные заржали.

— А у нее уже есть кавалер, — сказал второй. — Вон тот…

Ансгар остановился.

— Ой, не надо, — тоскливо сказала Магда. — Мне они здесь действительно не страшны, а вот вам…

Парни были крупные, и их было трое. Лучший некромант России существенно уступал им размерами и численностью.

— Помолчите, Магдалена, — сказал он, рассматривая противников искоса, почти не поворачивая головы. — Я же вырос среди таких рыл. Почему я не могу позволить себе ностальгию?

Повернувшись, он подошел к скамейке.

— Любите гулять? — осведомился он, без особого удовольствия, явно соблюдая унылую формальность. — Могу устроить познавательную прогулку.

Парни картинно переглянулись.

— Ты этот писк тоже слышишь? — спросил один у другого.

— А я вижу, — сказал дотоле молчавший третий, которому явно надоел политес. — Тут какой-то…

Он попытался в меру своих лингвистических возможностей дать описание Ансгара. Оно получилось неточным, но уничижительным.

— Господа, — обратился к ним некромант тихим, проникновенным голосом, — ваши тупые шутки испортили девушке день. В некоторых древних культурах за это сажали на кол, и это правильно.

Парни снова переглянулись. Один отставил свое пиво, намереваясь подняться уже и вломить уроду ко всеобщему удовольствию, но тут урод вытащил из кармана зажигалку, чиркнул ею, поднял свободную руку, поднес ее к полузакрытым глазам и медленно опустился на колени в пыль.

*

Деревня обсуждала случившееся почти неделю. Версии произошедшего разнились, но вывод был непреложен: бревно на площади у магазина пришло в полную негодность как скамейка. Полуметровые ветвистые сучки, торчащие из него в разные стороны подобно копьям, не позволяли использовать изделие в прежнем качестве, а зацепившиеся за мертвые ветви куски штанов и прочей одежды заставляли тех, кто не видел — сожалеть о неувиденном. Говорили, что кое-кто из местного пивного бомонда не успел вскочить достаточно быстро, и теперь был вынужден ходить с подлатанным афедроном. Много интересного говорили. Говорили, ветви выросли за несколько секунд.

Магда же видела все. Сначала она удивленно расширила глаза, а потом смеялась. Долго. До истерики.

Когда они отъехали от магазина, она даже почувствовала, что еще немного, и заплачет.

— Я тоже так смогу? — спросила она у Ансгара, вытирая глаза протянутой им салфеткой.

— Возможно, — ответил тот, выруливая с площади. — Только бревно не должно быть сухим. Нам повезло, что ночью шел дождь. А теперь кое-куда заедем. Я намерен допросить вас без свидетелей.

— О чем? — Магда встревожилась.

— Увидите.

*

Асфальтовый пятачок, на котором они остановились, находился глубоко в лесу. Раньше в этом месте был шлагбаум и въезд на турбазу некоего почившего в бозе предприятия, теперь же остались только ворота и спускающийся к речке косогор, заросший сочным зеленым подлеском. Кое-где, правда, еще сохранились почерневшие от времени домики и туалеты, а в чаще можно было различить два административных строения с заколоченными окнами и летнюю кухню.

— Ну? — сказал доктор Мерц, заглушая мотор, поворачиваясь к своей спутнице и нарочито картинным нажатием на ключ блокируя двери.

— Что? — не поняла Магда.

Он наклонился к ней. Взгляд его говорил, что она непременно должна знать ответ на это «ну», однако ответа она не знала.

Ансгар подбросил ключ на ладони и сунул в карман джинсов.

— Так и что? — спросил он, глядя на Магду как на слабоумную. — Я жду.

Отодвинувшись, она задрожала и стукнулась спиной о дверь.

— Что вы хотите? — спросила она внезапно севшим голосом. — Что? Если вы приблизитесь ко мне, я буду кричать!

— Разве вас будет слышно в лесной глуши? Подумайте.

Магда из последних сил взяла себя в руки.

— Что… что вам надо?

— Понять, чего вы боитесь сейчас и чего испугались минут пятнадцать назад. Такого белого лица вы при мне еще не носили.

— Я испугалась за вас… Выпустите меня сейчас же!

Краем сознания Магда понимала, что ведет себя как-то не так, но ее эмоции считали иначе и превратились с цунами, утопившее остатки здравого смысла. Она словно смотрела на мир через стекло. И особенно неприятно было, что за всем этим, не выражая особенных эмоций, наблюдал Мерц. Вид у него был такой, словно он измеряет накрывшее ее цунами и мысленно заносит данные в блокнот.

Но вот он перестал наблюдать и откинулся на спинку сиденья.

— Не заблудитесь только, — сказал он вяло, — а то Интайр будет смотреть на меня неодобрительно, и мне станет стыдно.

Вынув из кармана ключ, он разблокировал двери. Магда выскочила.

Захлопнув дверцу, она медленно пошла вперед. Ее только что нарочито грубо спровоцировали, «взяли на понт», и она среагировала так, как предполагалось. Это было обидно. Она и не подозревала в себе такие страхи. С другой стороны, она понимала, что Мерц только что вытащил то, что ему было нужно, а следовательно, те выводы, которые он сделает, пойдут ей на пользу. А в-третьих… в третьих, в машине был кондиционер, но когда Ансгар повернулся боком и откинул голову, она увидела, что несколько прядей волос намокли и приклеились к виску. Где-то у него водилась своя цунами, издали признавшая сестру.

Бабушка воспитывала Магду правильно. Она не говорила ей «держи себя в форме». Она говорила: «чем ты сильнее, тем лучше твое настроение». Она не говорила: «учись, чтобы тебе было о чем поговорить с мужчинами». Она говорила: «чем больше ты знаешь, тем интересней твоя жизнь». И Магде было весело и интересно. Но в тринадцать лет ее поджидало нелегкое испытание. Друзья, с которыми раньше они лазили по голубятням, купались в речке и рассказывали допоздна страшные истории, стали говорить о какой-то ерунде. Девочки обсуждали у кого лучше волосы, у кого стройнее фигура и больше грудь. У кого красивей лицо. Магде становилось скучно и мерзко. У нее была самая стройная фигура, самая большая грудь, самые платиновые волосы и самое востребованное модой лицо. Подруги ей завидовали, но ей становилось только хуже. Родители говорили что-то про гормоны, и Магда поняла, что гормоны выстраивают непреодолимую стену между ней и миром. Парни, подходившие поговорить с ней, ее бывшие друзья, еще в трех метрах от нее натыкались на эту стену и становились глупыми, грубыми и развязными. Незнакомые парни иногда невзначай пытались ее потрогать или схватить, и Магда, всегда болезненно относившаяся к нарушению своего личного пространства, очень пугалась. Все люди стали злобными оборотнями. И в этом, она знала, была виновата ее фигура, волосы и лицо.

Магда оказалась в информационном вакууме и замкнулась в себе. Родители говорили, что у нее сложный подростковый период, и что это пройдет. И к девятнадцати годам это действительно прошло. Магда привыкла к враждебному ей навязчивому миру, несколько раз влюбилась и даже как-то раз завела роман с парнем, по которому сохли все подруги, поняв, что мужские инстинкты, это, в сущности, не так уж плохо, если уметь ими управлять. И она управляла ими, как управляют ненавистным, непонятным внутри автомобилем, мечтая продать его и купить простой и понятный велосипед. И поговорить все равно было не с кем, стена отделяла ее от всех, и это Магда миру простить не могла. Она даже слегка растолстела, чтобы не казаться такой уж красоткой, но оказалось, что женские журналы врут, и популярность от этого не особенно сильно падает. Даже наоборот (если, конечно, не считать типов вроде Аркола, но с ними интересного разговора все равно не получилось бы).

Что же до нынешнего ее учителя, то с ним говорить было интересно, хотя его убеждения лишали ее желания жить. Он бы хотела его переубедить, он пока что счет был в его пользу. И сейчас он снова понял про нее главное, почувствовал, вытащив из реквизита жизненного театра омерзительную маску.

А хуже всего было то, что Магда завидовала Ансгару, которому-то уж точно не приходилось отбиваться от навязчивых сограждан, желающих его потрогать. И надо же это было сделать именно ему. Такое между ними странное духовное родство, как сказала бы ее правильная бабушка. И откуда же оно может быть?

Магда шла медленно, глядя на порхающих по кустам мотыльков и пытаясь успокоиться.

Всю прошедшую неделю некромант каждый день заставлял ее на час уходить в неведомое. Она могла погружаться в тонкие миры так глубоко, что он не раз рисковал потерять ее, условно говоря, из виду, но ей еще ни разу не удавалось самостоятельно вернуться. Один раз он ее действительно «потерял» и, выйдя из транса в одиночку, употребил не очень гуманное средство вызова духа обратно в тело, отхлестав ее по щекам. Это не помогло. Тогда он взял зажигалку и обжег ей мизинец. Это подействовало, хотя вернувшись, Магда чувствовала себя ужасно.

— Получается, пока я в трансе, — спросила она, — люди могут делать со мной все, что захотят?

— Как видите, не все, — сказал доктор Мерц, забинтовывая ей палец. — Сжечь вас без вашего ведома, например, у них не получится.

— Я не люблю, — сказала она, — чувствовать себя беззащитной.

Они сидели на нагретой солнцем лесной поляне, изрядно уже ими самим истоптанной за время занятий.

— Чемодан-вокзал-Москва, — отозвался на это грубый доктор, завязывая на бинте абсолютно симметричный бантик.

И Магда осталась. Мерц, при всей своей грубости проходил эту страшную гормональную стену вокруг Магды почти без потерь в интеллекте. Только пару раз она заметила в его глазах тень этой их обычной тупой истомы, когда он уставал ей что-то объяснять и замирал, измучившись подбирать слова. Но это все. В целом доктор Мерц оказался корректен именно в тех вопросах, в которых даже лучшие друзья Магды иногда вели себя как скоты. И, что говорить, эта его деликатность нравилась ей, как сладкий лесной воздух после духоты свиного хлева. И она была согласна лучше терпеть прихоти этого урода, и даже принимать от него в экстренных ситуациях физические повреждения, чем возвращаться туда, где к ней относились как к дозе героина.

Магда миновала остатки шлагбаума и уходила все глубже в заросли по растрескавшемуся от времени, проросшему травой асфальту. Она слышала, как Ансгар хлопнул дверью, закрыл машину и подошел сзади, остановившись от нее в паре шагов.

— Никого из тех, кто содержал эту базу, уже нет в живых, — сказал он.

— Откуда вы знаете? — Магда обернулась.

Он стоял, как обычно ссутулившись и зацепив большими пальцами карманы черных джинсов. Эти джинсы частично накрывала белая рубашка с короткими рукавами. С тех пор, как Ансгар отдал Золотое крыло господину Интайру, он ничего не носил на шее, и Магда могла в подробностях рассмотреть рисунок вен над неровно сходящимися ключицами. Да, природа сильно обидела его телом, и Магда первый раз спросила себя, а не завидует ли он ей.

— Это главная деревенская легенда, — между тем продолжал Ансгар, начав не спеша обходить Магду по краю дороги. Было заметно, что он избегает наступать на трещины в асфальте. — Их было восемь человек: директор базы, зам по хозяйственной части, кастелянша, повариха, сторож, электрик, подсобный рабочий и уборщица. Однажды рабочий с вечера пошел на рыбалку, на обрыв. Обрыв под ним осыпался прямо в воду, а плавать он не умел. Через день чуть ниже по течению выловили труп. Директор решил скрыть факт смерти рабочего, чтобы не было нареканий за неукрепленные берега, поэтому труп силами директора, зама и двух женщин его закопали прямо на берегу, а родным сказали — пропал, мол, без вести. Но кто-то сболтнул электрику, а тот заявил, что не станет молчать. Через неделю и электрика нашли в канаве возле трассы — машина сбила. А в следующие полгода весь персонал базы вымирал по одному, рассказывая, что ночами за ними приходит электрик и зовет их с собой.

— Кто-то воскресил его? — спросила девушка.

Ансгар посмотрел на нее искоса.

— Лицензии еще нет, а профессиональная деформация уже налицо, — сказал он. — Ну почему сразу — «воскресили»? Просто легенда такая. Может, людей совесть заела. Из-за ничтожного повода на убийство пошли. Так незначительное событие может повлечь за собой большую трагедию, если человек слаб и подвержен соблазнам.

— А какое отношение это имеет ко мне? — насторожилась Магда.

— Абсолютно никакого, Магдалена. В мире иногда происходят события, не имеющие лично к вам никакого отношения. И эти деревенские дебилы, окликнувшие вас на остановке, тоже обращались не к вам. Они не знают о вас ничего, ваш внутренний мир им глубоко чужд. Они увидели блондинку с хорошей фигурой и, как могли, выразили свое восхищение. Что случилось с вами в ответ?

Магда повернулась к своему учителю и резко спросила:

— К вам когда-нибудь приставали? Охотились, как на дичь?

— Я не настолько привлекателен, — улыбнулся Ансгар. — Но охотились. Загоняли. Что же касается возможных унижений, инспирированных моими фенотипическими особенностями, то были и они. Вам это должно показаться странным, ведь мы с вами такие разные. А мне это не кажется странным, потому что дело отнюдь не в нас.

И тут он, наконец, на нее посмотрел.

— Зря вы не любите свой организм, — сказал он. — Он не виноват в своей правильности. А вам нужно куда-то возвращаться. Другого у вас нет.

Они шли по «главной улице», бывшей турбазы, словно бы погружаясь все глубже в прошлое.

— Все домики не заперты, — сказала Магда, с интересом заглядывая в один из них. — Заходи, кто хочет, живи, где хочет…

Ансгар огляделся.

— Зато на сортирах большие висячие замки, — заметил он.

Надо было возвращаться, но заброшенная турбаза не отпускала так быстро.

*

— Я поняла, что вы хотите от меня, — Магда села на давно отсыревшее покрывало с бело-синими «петухами». — Чтобы я ушла и вернулась. Давайте попробуем прямо сейчас, мы ведь не купили никаких скоропортящихся продуктов?

— Здесь? — Ансгар повернулся к ней от окна, через которое разглядывал разрушенный причал и законсервированную зачем-то раздевалку (можно подумать, в эту глушь кто-то поедет нелегально переодеваться).

— Мне кажется, это очень интересное место.

Ансгар неопределенно повел бровью. В данной ситуации выдавать свое любопытство было бы неприлично, но, что греха таить, место нравилось и ему.

— Хорошо. Давайте. Может быть, увидим пару неупокоенных душ.

В крайних мирах, база, как водится, была монохромной и на Тамоанчан совсем не походила. Или это они видели ее такой. Зато по всем остальным характеристикам она была абсолютно физична — те же открытые домики, тот же причал, те же запертые сортиры. Правда, в данном случае все запертое не могло быть отперто, а, следовательно, замки выглядели нарисованными на дверях, которые давно приросли к стенам.

— Здесь ручей, — сказала Магда, первой продирающаяся сквозь черно-белые кусты.

— Стой, — приказал ей Ансгар. — Интуиция подсказывала ему, что если ручья нет на физическом уровне, то провести его на метафизическом может лишь чья-то воля. И с определенной целью. — Не переходи ручей.

— А я уже перешла.

Магда обернулась и увидела за спиной простиравшуюся до горизонта пустую муть.

— Видишь меня? — спросил невидимый теперь Ансгар.

— Нет. Но слышу.

— Переходи ручей обратно.

— Не могу, сзади ничего нет.

— Это иллюзия.

— Кому как.

— Ты вышла из мира, который никто не придумал, в мир, кем-то воображенный. Как мы помним из нашего жизненного опыта, из придуманного мира никогда не видно настоящего.

— Мне страшно.

— Scheisse…

Ансгару ничего не оставалось, как дойти до ручья и тоже переступить его.

Теперь он хорошо видел Магду. Вокруг нее простиралась великая степь, заросшая почему-то цветущей геранью, кусты которой были абсолютно идентичны между собою. Пеструю картину разбавлял огромный сломанный причал, похожий на средневековый за́мок, увешанный светящимися лампочками видимых и невидимых цветов. Двор замка был выкрашен голубой масляной краской и затянут бельевыми веревками, на которых сушились несколько десятков длинных черных кальсон и одинокий носок с надписью «Крылья советов».

— Приветствую вас! — произнес чей-то нежный тенор. — Располагайтесь.

Ансгар потрогал веревку. Портки, как им было положено, закачались, игриво покачивая узкими штанинами.

— Кто ты? — спросил он.

— Зовите меня Владик, — из лабиринта черного белья вынырнул высокий блондин в майке-алкоголичке и залатанных армейских штанах. — Я здесь давно. У меня есть коллекция скелетов, хотите, покажу?

— Спасибо. Уж что-что, а скелеты я вижу, даже если мне их не показывают. Ты один это все возвел?

— Один. А что?

— Барьер зачем?

— А чтоб не лазили всякие!

— Так он открыт.

— Ну и что? С барьером меня больше уважают. Если есть барьер — значит, добра много. А если барьер открыт — значит, я гостеприимный. Располагайтесь, гости дорогие. Выбирайте комнату по скусу.

— Он псих, — сказала Магда.

— У него нет психики, — напомнил Ансгар. — Только обрывки привычных настроений.

Внезапно зыбкий мир словно отвердел, приобретя черты реальности.

Теперь они все трое сидел, расположившись в мягких креслах. Их окружала гостиная без потолка.

— Я всех простил, — облегчил душу Владик. — Вы не думайте. Я простил и хочу собрать всех. Я устрою праздник. Люди должны любить друг друга, разве нет?

Облегченная душа Владика действительно стала чуть прозрачнее и вознеслась к несуществующему потолку вместе с креслом. Магду чуть не вырвало от психоделики, но она сдержалась, и, по законам воздаяния за благородные усилия тоже немного вознеслась и поплыла над полом.

— Вы, — отважилась спросить Магда, — электрик?

— Да, — донеслось сверху. — Носитель света. Я всегда нес людям свет. Хорошо, что вы поняли это.

— Что здесь произошло? — спросил Ансгар.

— Кротов меня убил на своей «шохе». Ехал и улыбался. Так же, как когда мы с ним пили. У меня была бы моральная травма на всю жизнь, если б я не помер. Если травма — нужно с кем-то делиться, так врачи говорят. Вот я и приглашаю гостей из мира живых. Но все они проскальзывают сквозь мои руки. А вы пришли сами. Я собираю людей. Ваша девушка — хорошая. Я приглашаю ее навсегда.

— Но я… ненадолго зашла, — попыталась отвертеться Магда.

Спустившись чуть ниже, Владик надавил на подлокотник кресла, и вокруг Магды выросли стальные прутья.

— Надолго, — улыбнулся он.

— Убери это, — вмешался Ансгар.

— Нет, — отвечал электрик. — Ты не представляешь, как мне грустно вспоминать вас всех здесь.

— Мы не имеем отношения к тому, что произошло, — сказал Ансгар.

— Тем более.

Ансгар немного помолчал. Слез с кресла, подошел к клетке, потрогал прутья.

— Я вижу себя в клетке, — отчиталась Магда, как учили.

— Поразительно. Я тоже вижу тебя в ней. И это плохо. Мы все трое верим в клетку, а, следовательно, она не исчезнет.

— Ты говорил — надо устранить того, кто изобрел иллюзию.

— Сейчас займемся. Иди сюда, Владик. Тебе пора на тот свет, а нам — домой.

— Я собираю людей. Я пойду только с людьми! — закричал электрик.

— Так говорят врачи?

— Да! Так говорят врачи!

В зале открылись две двери и из одной в другую действительно пробежали врачи в белых халатах и с носилками. На носилках стоял горшок цветущей герани.

…По ощущениям Магды, прошел час, в течение которого они всячески уламывали Владика. Но логика Владика была подобна ускользающей из рук рыбе. Очевидно, перед смертью он действительно сошел с ума, удивившись предательству мира.

— Она пойдет со мной, — Владик обхватил руками клетку с Магдой. Магда почувствовала, как клетка и она сама в ней начинают уменьшаться. Это значило, что она начнет терять части своей души, потому что размер, даже здесь, в субкоординатах имел очень большое значение. Куда большее, чем в реальности.

— Ансгар! — крикнула она, ощутив удушье. Пространство стало вязким, жемчужно-белым, жадным до ее дыхания. Оно впитывало ее в себя.

— Владик, если ты не отпустишь ее, я вселю твою душу в трухлявый пень, — пообещал Ансгар. — Или в бревно.

— Я у себя дома, — Владик присел, не отпуская клетки, а потом вдруг разжал свои огромные руки и ушел в сторону. Пол под ногами начал распадаться квадраты и падать вниз, в пустоту. Ансгар хотел сделать шаг в сторону, но провалился и долго падал, считая какие-то бессмысленные этажи с выбитыми окнами и прибитыми к ним колесами от машин.

Скоро вокруг него оказалось лишь пустое помещение, покрытое цементной пылью, лестница, бетономешалка и моток черного провода. И, совсем как в его сегодняшнем сне, кто-то больно хлестнул его по лицу искрящимися проводами. На мгновение он ослеп, а когда прозрел, оказался снова в гостиной. За прозрачной стеной Магда задыхалась в клетке.

«Выйди, вернись в свое тело! Только ты сама можешь вернуться в него и прекратить этот бред!»

«Не могу. Я чувствую свое тело. Оно не дышит. Сколько оно так сможет лежать?»

«Очень недолго».

В отчаянии Ансгар понял, что эффектной некромантии не избежать. Надо пробиваться с боем. Когда-то его учитель Витольд Венглер рассказывал, как это бывает, когда нападаю недружественые сущности. Сам же Ансгар никогда не пробовал.

Он распрямился, сложил руки перед собой, словно для молитвы; и пространство вокруг сгустилось, завилось кольцами, сошло на нет; и вот с характерным шумом из-за спины появились две тени, в которых несчастная сплющенная чужой волей Магда с удивлением узнала крылья.

Те самые, легендарные некромантские крылья, согласно легенде, уносившие души из царства мертвых, чтобы соединить их с оставленными кем-то телами. Костяные, построенные по принципу крыльев летучих мышей, но без перепонок, да и сами кости существенно толще, с подвижными, рельефными суставами. Где-то за этим колючим каркасом угадывались и другие крылья — из перьев, полупрозрачные, словно сделанные из нежного стеклянного тумана и острые, как у чайки. Обе пары крыльев являли собой одну и удивительным образом вписывались друг в друга.

В следующий момент Магда увидела, что костяные крылья обросли конусовидными шипами — темными, с синеватым металлическим отливом и красноватым, словно раскаленным в кузнечном горне острием.

Пространство успокоилось.

— Ты кто? — спросил Владик, отступая на шаг.

— Я разрушу твой дом, — пообещал Ансгар, — если ты не отпустишь девушку.

— Ничего ты мне не сделаешь, — убежденно ск азал электрик. — Тебе нельзя.

Врачи с носилками и геранью вбежали обратно.

— Тебе нельзя! — сказали они хором и обросли синеватыми щупальцами. — Тебе нельзя! Тебе нельзя!

Скандируя, они придвигались все ближе, и щупальца их медленно подползали к ногам Магдалены. От ужаса ее стошнило на щупальца мерцающими голубыми звездочками, а в ответ прутья клетки стиснули ее так, что она не смогла больше дышать.

— Ансгар… — прошептала она, выдыхая последний виртуальный воздух.

И он ударил. Одна стена тут же закровоточила царапинами, задрожала и сникла, открыв за собою уже знакомый им двор с веревками и бельем.

Ансгар ударил еще раз.

Врачи, щупальца, носилки и герань вспыхнули клочковатым облаком, забрызгав оставшиеся три стены очень натуральной кровью.

Ансгар ударил третий раз. Несколько шипов взрезали клетку Магды, прутья разогнулись и осыпались искрами.

— Уууу! — завыл Владик, пригибаясь к полу и обхватывая себя руками.

Ансгар же, вместо того, чтобы оставить его, схватить вновь потерпевшую фиаско Магду и выйти в нормальный мир, снова взмахнул крыльями, набросился на него и обхватил шипастыми костями. Магда успела увидеть, как он протянул руки к горлу врага, всадил в него пальцы и рвал, как это делают кошки.

Из Владика сыпались камни и желтый речной песок.

*

Магда очнулась на покрывале с синими петухами. Ее уже вполне реально тошнило, лицо и шея горели, словно от удара.

— Ансгар?

Некроманта нигде не было. На месте, где он сидел, осталась едва заметная вмятина в покрывале, окруженная складками. Дверь домика болталась, хотя Магда помнила, что они прикрыли ее, когда вошли.

*

Отдышавшись и уговорив тошноту подождать, Магда выскочила из домика. Солнце стояло в зените, заливая теплом сыроватый подлесок. Где-то в чаще шумел ручей.

…Прошатавшись по окрестностям полчаса, Магда поняла, что ее учитель пропал. Машина стояла на месте, у входа на турбазу, все было так же, как было в момент их «заезда», но вот Ансгара не было нигде. Еще раз обыскав всю турбазу вдоль и поперек, Магда вытащила мобильник и начала звонить Ване, однако мобильник здесь почему-то не ловил.

— Бред, — сказала себе Магда. Ее колотило.

В голове нарастала паника, требующая бежать, бежать без оглядки из этого места. В конце концов, километров семь до станции можно пройти пешком, а там ей помогут.

Бежать. Это был самый естественный выход.

И она побежала бы, но внезапно возникшее дежа вю ее остановило. Одна паника сегодня уже была, вспомнила она. А ведь это она, Магда, говорила сегодня Ансгару про добро. Говорила, что хороший поступок является первым побуждением человека, и если у него есть возможности не бросить себе подобного, то он, конечно, не бросит.

И теперь оно стояло перед ней во весь рост, ее первое побуждение, дикое, страшное и не имевшее ничего общего с хорошим поступком. От этого Магде стало еще страшнее, и она остановилась.

*

По здравом размышлении вспомнилась одна вещь, которую она умела в детстве, да и сейчас, наверно, не забыла, как это делается. Сейчас уже сжилась с нею, не замечала — если сесть и зарыть глаза, можно услышать все живое, что есть вокруг. Маленькое живое, большое, растения немножко тусклее, животных немножко ярче. Так она искала своего кота, который вечно убегал. Ей, конечно, никто не верил, но главное, что она верила себе сама.

*

Здесь, в других субкоординатах, лес был светло-серый, и за его кружевом скрывалась жизнь, похожая на поток воды, который можно до бесконечности перебирать пальцами.

И так, не открывая глаз, Магда пошла на зов далекого, но яркого звукового пятна, боясь, что оно вот-вот замолкнет и потускнеет.

*

Доктор Мерц сидел на дне неглубокого каньона с отвесными песчаными стенами. Под ним были сложены сосновые бревна с облупившейся корой, слегка присыпанные осыпающимися стенками.

— Ансгар Фридрихович! — позвала Магда. — Вы живы?

Некромант открыл глаза.

— Не знаю, — сказал он. — Я давно здесь сижу, ничего не сломал. Вроде… Вы можете притащить из машины буксировочный трос? Спускаться сюда опасно. Не выберешься. Я пробовал.

— Как вы здесь очутились?

— Я разрушил хрупкую оболочку Владика, и он вошел в мое сознание. Заставил меня прийти сюда и свалиться в яму, мстительный дух.

— Разве так бывает?

Некромант поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Так бывает у всякого, кто сражается со злом. Он позволяет себе разозлиться, а это значит, что то зло, с которым он сражается, оказывается уже в нем. Вот я его и впустил. Владик меня вывел из себя… скажем так. Я… очень эмоциональный человек… пусть даже с первого взгляда это не скажешь.

Магда присела на край ямы. И несколько секунд посвятила тому, чтобы засунуть растрепавшиеся волосы за воротник футболки.

Видимо, в их дискуссии о добре и зле ей придется проиграть.

— Я вам тоже кое в чем признаюсь, — пообещала она со вздохом. — Вы же хотите знать обо мне все. Вот только сначала трос принесу.

*

Вечером того же дня к Ансгару, промывающему перекисью свои ссадины и царапины, подошел Сальвадор Андреевич.

— Как ты? — спросил он.

— Нормально. Устал очень. Неслабо так сходили за хлебушком, — Ансгар говорил отрывисто и нехотя. У него, в отличие от Владика, была психика. И она сегодня определенно перегрузилась. — Ну, зато наша красотка научилась возвращаться в ненавистное ей тело, что радует. А то я уже думал, что я на грани профессионального фиаско.

— Она сказала, что ты открыл в ней еще одну способность.

— Да. Она находит живых, как я нахожу мертвых. Например, меня в яме. Я порекомендую ее соответствующим учителям, может быть, она сумеет заняться куда более полезным делом, чем некромантия. Так что через два дня она уедет, и я, наконец-то, отдохну.

— Рад за тебя, — улыбнулся Сальвадор. — Тебе помочь?

— Угу.

Ансгар повернулся спиной, и Сальвадор, наклонив лампу, некоторое время молча промывал ему ссадины на лопатке.

— Не знаю, будет ли тебе интересно, — осторожно сказал он, — но моя история тоже закончилась.

Ансгар оживился.

— Будет, конечно, — быстро отреагировал он, даже не особенно пытаясь соблюсти мрачный и незаинтересованный тон.

Сальвадор светски улыбнулся. Как всегда, когда ему бывало трудно.

— Я написал Антонине, и она призналась, что это она, — сказал он просто.

— Призналась ли она тебе в коварных и мстительных замыслах?

— Нет. Она много говорила… — Сальвадор помолчал, словно бы подбирая слова. К изысканной своей речи он слова не подбирал. А к обычной — приходилось. — Я звонил ей, пока вас не было… она заявила, что я нравился ей еще в детстве, просто она боялась сказать мне об этом. А теперь, когда снова увидела, поняла, что не забыла. Но она боялась, что придется говорить про брата, и поэтому пряталась. Она не хочет говорить о нем. И уж конечно, не считает меня виновным. Она думала, что, если я ее увижу, это напомнит мне о нем и испортит наши отношения. А она хотела начать их, как она выразилась, с чистого листа. Признаться, у нее это получилось.

Сальвадор вздохнул и шмякнул использованный ватный тампон в тазик.

— Значит, тебя уже можно поздравить? — Ансгар повернулся и стал натягивать футболку.

— С чем? — не понял учитель биологии.

— Ну… Чистый лист заполнен великой любовью (потому что ходить к возлюбленному, прячась под одеждами с головой — не всякий человек выдержит), она любит тебя ты — ее… никто ни на кого не сердится, можно начать личную жизнь.

— С ней? — искренне удивился Сальвадор.

— Ну да. Ладно, попросишь ее сначала по-прежнему закрывать лицо…

— Вряд ли это понадобится.

Сальвадор отвернулся. Он не понимал, как можно этого не понимать. Однако не понимали все.

— Ты говорил, — начал он терпеливо, — что я не виноват. Вот и она говорит то же самое… она говорит, нужно жить дальше, и всякую чушь, которую обычно говорят в таких случаях. А я не могу. Ансгар, это был мой друг. И я забыл его. И она забыла. В сущности, мы все простили себя за его смерть.

Сальвадор горько рассмеялся.

— И мы никогда не знаем, что так будет. Вот сейчас я откровенен с тобой, как ни с кем, а завтра, может быть, меня собьет машина, и через год ты уже не будешь помнить, о чем говорил со мной сегодня… я думал, я один такой. А оказывается, мы все такие. И она. Мы незаслуженно забываем наше прошлое. А ведь мы состоим из него.

— Но ведь она не забыла тебя за столько лет, — напомнил Ансгар.

— Но ведь и не искала, — горячо возразил Сальвадор. — Просто случайно встретила.

И Сальвадор вздохнул, словно смиряясь со всей глубиной бренности бытия. Потом печально улыбнулся.

Ансгар немного помолчал. В случайности он не верил.

— Слушай, я не хотел тебе говорить, — начал он осторожно, — но… раз уж ты говоришь, что мы так друг с другом откровенны и все такое… и ты такой щепетильный в вопросах доверия…

— Я слушаю тебя, — Сальвадор улыбнулся чуть шире.

— У меня есть еще одна, — Ансгар запнулся, потом закрыл глаза и сосчитал до трех, — …еще один большой синяк. Я его увидеть не могу, но знаю, где он. Я не решался, но после твоего признания я готов тебе его показать, а ты скажешь, насколько он ужасен, и нужно ли с ним что-то… ничего смешного, кстати.

Щепетильный Сальвадор внезапно согнулся пополам, беззвучно смеясь. Его накрыла настоящая, вялотекущая истерика, наступающая после длительного эмоционального напряжения. Напряжению было много лет, и теперь оно отпускало медленно, рывками, вызывая конвульсии и даже слезы.

Ансгар, считавший всю эту достоевщину несерьезной, с удивлением смотрел, как Сальвадор, упав спиною на его кровать, дергается от смеха и вытирает рукою глаза.

В конце концов, не дождавшись ответа, Ансгар опустился на локоть рядом с Сальвадором, посмотрел на освещенный лампой профиль учителя биологии, и подумал о том, что Магда с ее душеспасительными проповедями, в сущности, была не так уж неправа. Люди бывают и такими. Просто потому, что они такими родились. И судьба совершенно справедливо сделала, послав сюда этого человека. Надо же было чем-то «заесть» Владика.

Да и от самого себя доктор Мерц иногда уставал.

Глава 3. Тринадцатый мертвец

— Каждая культура по-своему относится к смерти, — в синевато-серой тени от длинных штор стоял лектор и изучал плакат, где был представлен расовый состав планеты. Верхний и нижний края штор уходили в бесконечность и где-то там, вероятно, сходились за перепутанными плоскостями миров.

— Китайцы, например, — продолжал лектор, — уважают ее и пытаются приспособить к своей суровой хозяйственной философии. У японцев, как мы знаем, вообще не принято считать смерть главной опасностью в жизни. Немцы все время пытаются показать ей задницу. Русские в этом плане почти как немцы, но если немец показывает задницу просто потому, что такова его национальная традиция, и не вдается в подробности, то русский при этом с удовольствием осознает, что данная конкретная задница демонстрируется данной конкретной смерти. Еще может помахать над нею флажком, потому что самого акта демонстрации для его лихой натуры недостаточно. Американец хвастается, что вступал со смертью в интимные отношения — исключительно для того, чтобы скрыть тот факт, что сама по себе смерть никакого возбуждения у него не вызывает.

Аудитория зашумела — то ли от обиды за моральную нестойкость американцев, то ли от радости, что уязвлен очередной басурманин; напомнив таким образом лектору, что живет он в годы обострения инстинкта родоплеменной консолидации народов и рас. Такие периоды, он теперь знал, со стороны похожи на затянувшийся визит в психиатрическую лечебницу.

— Англичане, — перешел он на относительно нейтральную тему, — разговаривают со смертью на равных — видимо, за много веков она сумела заслужить их уважение своим постоянством и необратимостью.

Зал продолжал шуметь — с англичанами у аудитории тоже имелись какие-то счеты. И лектор пошел, что называется, конем.

— Евреи, — он повысил голос и сделал паузу, — не очень понимают, зачем вообще нужна смерть, когда есть жизнь, и в ней вполне можно жить. Однако мирятся с ней, хоть им это и обидно.

Зал замолчал, то ли демонстрируя свою толерантность, то ли мысленно не соглашаясь, и только кто-то один в задних рядах негромко сказал что-то.

Лектор между тем продолжил.

— Испанец любит ходить со смертью под руку и покупать ей дорогие украшения — не для того, чтобы задобрить ее, а чтобы полюбоваться, насколько они ей к лицу. Итальянец пытается накормить смерть, ему ее жалко. Румын… о, у каждого румына своя, прирученная смерть, обитающая в глухом подвале или в замке на горе, в коробке под столом — где угодно! Иногда он рассказывает о ней — шепотом, по секрету, но с удовольствием. Об африканских племенах прочитаете сами. Поскольку определенные национально-культурные особенности чаще всего связаны с определенными психотипами личности…

— Да вы шовинист! — выкрикнул кто-то.

В этом месте лектор решил вступить в беседу. Он помнил, что периоды обострения инстинкта родоплеменой консолидации характеризуются склонностью многих особей человеческого стада проводить границы где угодно, любыми предметами и в самых неподходящих для этого местах. В этих случаях возражать им по существу не имеет смысла. Однако если перед человеком ставят забор только для того, чтобы показать, как здорово он там выглядит, мудрый человек должен заострить внимание на толщине досок, дабы показать агрессору, что его жест истолкован не как агрессия, а как неловкая попытка любить и созидать.

— Спасибо за комментарий! Но при этом все люди делают одни и те же ошибки…

Лектор прервался, придумал фразу, но так и не сказал ее, потому что в аудитории стало слишком светло, и занавески перестали отбрасывать тени.

*

Ансгар проснулся. В этом его мире, условно называемом реальным, висели прозрачные тюлевые шторы, и весеннее солнце — первое за много дней — пронизывало их с такой силой, что казалось, они вот-вот исчезнут вовсе.

Уже почти было согласившись на хорошее настроение, насажденное в его жизнь погодой, доктор Мерц вспомнил новом налоге на занятия оккультизмом, навеявшие ему этот ужасный сон. Он никогда не читал лекций и вообще не хотел ничего делать для живых, но боялся, что придется.

— Я убежден, — поделился он с миром, с без удовольствия глядя на вошедшего Ивана, — что свобода воли и здравый смысл ничего не значат. И существуют только лишь для того, чтобы мозг мог оправдывать инстинктивные порывы сам перед собой. А этому делу он учился миллионы лет.

— В прошлом году вы говорили иначе, — напомнил Ваня, протягивая таблетку и стакан воды.

— В прошлом году, — Ансгар сунул таблетку в рот и сделал глоток, — свобода воли и здравый смысл еще что-то значили.

— То есть, вы хотите сказать, что способность человечества мыслить зависит от года?

— И от исторического периода, — сказал Ансгар в глубину стакана. — Еще от температуры, лунной фазы и миллиметров ртутного столба. Объективный разум есть дурная фантазия человеческой гордыни. Вселенная может сделать так, что мы все в одночасье отпилим себе головы, и лица на этих головах будут выглядеть счастливее некуда, потому что мы умрем с мыслью, что спасли всю эту самую Вселенную от злых врагов путем мысленного захвата, а потом лишили себя жизни, чтобы закрепить победу. Потому что пока головы не отпилены — всякое может случиться. А когда от них избавился — ни что не станет мешать гармонии.

— Знаете, вот будь я сейчас живым, я бы впал в депрессию, — сказал Ваня, принимая из рук шефа опустошенный стеклянный сосуд.

— Значит, тебе лучше не становиться живым, — произнес доктор Мерц ненужную фразу.

Он обхватил руками прикрытые одеялом колени, и некоторое время сидел так, прислушиваясь к своему последнее время никуда не годному здоровью. Спал он обычно в белой широкой рубахе и таких же широких льняных брюках, будучи похож то ли на отдыхающего, то ли на паломника, вид имел библейский и очень подходящий к различного рода проповедям.

— Но ведь вы этого хотите! — вспомнил Ваня.

— Я? — почти оскорбился некромант. — Нет. Это правильно из соображений гуманности, но мои личные интересы при этом будут попраны. Я останусь один.

— Но я могу стать вашим равноправным другом! — воскликнул Ваня.

— Это прекрасно, — сказал доктор Мерц кислым тоном. — Но мне не нужен равноправный друг. От него никогда не знаешь, чего ждать. Мне нужен слуга.

Здоровье сегодня не жаловалось. Система функционировала хоть с некоторой дрожью, но слаженно.

— Я же иногда с вами спорю, — не сдавался Ваня.

— Это входит в список услуг — мне интересно с тобою ругаться.

— Еще я смотрю телевизор, а вы это не одобряете. А то как бы я вчера вечером узнал, что Госдума приняла законопроект о запрещении неправильного отношения к смерти?

— Запрещении чего?

— Неправильного, потребительского отношения к смерти, — сказал Ваня, торжествуя, что перехватил инициативу в беседе. — Там сказано: смерть — это естественное завершение жизни, венец ее, и мы не позволим всяким спекулянтам наживаться на факте ее существования. Конечно, в период кризиса со смертью связано много проблем, но правительство уже разрабатывает пути их решения и в настоящий момент представило на рассмотрение несколько приемлемых смертных программ. В связи с этим хотелось бы особо подчеркнуть, что смерть есть…

Господин Мерц поднял ладонь, останавливая ужасную фразу, набирающую скорость, как горный оползень.

–…почетная обязанность каждого гражданина страны, без различия пола, возраста и вероисповедания, — закончил он. — К которой он должен всю жизнь неукоснительно стремиться. Я понял. Будь я психиатром, я бы это записывал и благодарил бога за интересный случай. Но я некромант, и мне просто придется немного подождать.

Он вытащил ноги из-под одеяла, поставил на пол, встал и медленно отправился к подоконнику, чтобы взглянуть на улицу. Солнце к тому времени уже согласилось с его настроением и спряталось за беспросветным дождевым фронтом.

Увидев черную точку на белой раме, Ансгар потянулся к ближайшей пачке салфеток, вытащил одну и точку вытер, попутно вспомнив, что вчера ему написал Аркол. Настаивал на встрече. Ансгар отказался, сославшись на «библиотечный день». Теперь придется действительно переться в библиотеку. Как раз вчера он нашел ее адрес, и сегодня, уповая на вполне сносное самочувствие и полную луну, придающую поездке оттенок мистического паломничества, собирался туда наведаться, чтобы уточнить один дурацкий вопрос, вот уже два года требующий ответа.

За окном пошел дождь, мокрый снег начал таять, а рабочие в оранжевых жилетах — кидать лопатами горячий черный асфальт. Засыпав стынущей крошкой две небольшие лужи, они замерли в растерянности, не зная, стоит ли засыпать третью — уж очень она была глубока. Еще двое неподалеку красили облезлые бордюры, и краска, смешиваясь с водой, заполняла собою черные вмятины. По бордюрам, до которых ремонтные работы еще не добрались, ходили люди с плакатами «Сварог — наш рулевой» и «Чингиз-хан — герой России». Они с неудовольствием поглядывали друг на друга и старались не замечать пару полицейских и одного мокрого журналиста.

— Все-таки есть в нашей стране вещи, которые не меняются, — заключил некромант, разглядывая двор через забрызганное стекло.

— Это называется «стабильность», Ансгар Фридрихович, — подсказал Ваня.

— Когда ты читал книги, ты был вежливее. И говорил, хоть и глупости, но по делу. Все-таки телевизор надо выбросить, — проворчал некромант. — Меня от этой армии мертвецов мутит так сильно, словно это меня принудили их поднять.

*

Надо заметить, что предложения (и принуждения) создать армию настоящих мертвецов, как сказали бы по телевизору, были известны некромантам, как принято писать в школьных рефератах, с древнейших времен.

Однако же о великих победах мертвецких армий в истории не было ни одного достоверного слова. То есть, армии бывали. Спонтанно воскрешенные проходили, смешиваясь с войной, после чего пропадали неизвестно где. Таким образом, все некроманты, так или иначе решившиеся на массовые подъемы, своей цели не достигали — то заболеют, то что-то с заказчиком случится, то погода устанавливается не та, то мертвецы не слушаются… И, хотя теоретически возможности подъема армий никто не отрицал, даже Кодекс отзывался на эту тему не особенно строгими формулировками — мол, не рекомендуется, но дальше как хотите — чудилось в этом не-отрицании Ансгару какое-то лукавство.

Как-то раз он все же поинтересовался у магистра Интайра, нет ли здесь какой тайны, но Интайр ответил в том плане, что, мол, есть Кодекс, где оговариваются запретные действия, а есть негласные правила, в которые входят запретные вопросы. И, если некоторые молодые оккультисты, пусть бы очень талантливые, эти вопросы задают, то пусть не считают, что талант их дает им право получать ответы. Ведь талант — всего лишь обещание могущества.

— Просто вы, господин Интайр, — сказал Ансгар, отворачиваясь — с детства ленивы и нелюбопытны. Как и любое мое начальство, к сожалению.

Позже, на одном из заседаний Московского филиала АДНИ к Ансгару подошел, позвякивая бубенчиками на одежде, бородатый Саддам-Книжник и сунул листочек, где был напечатан адрес: «пер. Ялтинский, д. 1, кв. 3. Старая библиотека оккультистов. Дверной молоток из бронзы» и, еще одна строчка, похожая на библиографические данные: «Хельмар. Русло горы, 1407 г, п.и.»

Некоторое время Ансгар размышлял, что такое может быть это странное «п.и.», решил, что все-таки переиздание, а не наказание за любопытство.

Вчера Ансгар, наконец, верифицировал адрес и собирался посетить старую библиотеку оккультистов. И вот теперь стоял у окна и думал, стоит ли тащиться, или остаться таким же ленивым и нелюбопытным, как господин Интайр.

Звонок мобильника пресек его размышления.

— Да, — неприветливо сказал господин Мерц.

— Ансгар? Добрый день, это опять я, Аркол.

Голос юного некроманта был глух и странен.

— В чем дело?

— Я вам писал. Мне нужно с вами поговорить. Это очень важно. Я не могу по телефону.

— Что-нибудь случилось?

— Пока ничего.

— Ну так оно и подождет, — резко сказал Ансгар. — Я сегодня весь день занят.

— Я понимаю, что очень отвлекаю, но это дело не терпит отлагательств.

— Если вы понимаете, что отвлекаете, тогда будьте добры, не отвлекайте!

— Ансгар! Подождите! Я готов поехать с вами в библиотеку, если вы позволите…

— Не позволю!

Ансгар отключился и на всякий случай заблокировал контакт «Аркол». Потому что если говорить о людях, готовых отпилить себе голову во имя мировой гармонии, то их в жизни Ансгара Мерца и так было слишком много.

*

Месяц назад напротив дома доктора Мерца наконец-то достроили торговые помещения, и первый же магазин, открывшийся в новом здании, оказался магазином дубленок и шуб. Тут господину Мерцу опять не повезло с историческим периодом: если раньше человек носил шкуры и не рефлексировал, то ныне обилие неизбежных при перенаселении неврозов по закону больших чисел перешло в новое качество, приведшее пред очи некроманта антимеховое народное движение. Пикетируя магазин, движение мерзло на осеннем ветру с плакатами о том, что норки, мол, тоже люди.

Ансгару Фридриховичу было одинаково наплевать как на норок, так и на людей. Все его моральные травмы были совсем на другую тему. Однако настал злосчастный день, когда антимеховые представители ему, проходящему мимо, что-то положительное сказали про его холодную куртку с китайского рынка. Мол, так и надо. Вот образ жизни, достойный подражания.

Ансгар никогда не рассматривал свой образ жизни в подобном ключе и сейчас чувствовал себя немного озадаченным, как, наверно, ощущал бы себя на его месте любой человек, обвиненный в достижении чужой цели. Цели, которую он в общем-то, перед собой никогда и не ставил. Поэтому, остановившись в замешательстве, он вгляделся в антимеховые плакаты, что призваны были шокировать обывателя, давно растерявшего закалку межвидовой борьбы. Ответа не нашел. Надписи на плакатах он счел тупыми, картинки — идиотскими, а зоозащитников — дискредитирующими идею гуманизма своей непроходимой безмозглостью. Еще он вспомнил, что зима подступала все ближе, а у него до сих пор нет ничего, кроме старого пуховика, в котором безнадежно свалялся пух.

— Мы призываем закрыть этот магазин и ему подобные, — сказала девушка с плакатом. — Ведь это ужасно.

— Спасибо за эмоциональные разъяснения, — сказал Ансгар Мерц. — А то из ваших плакатов понятно только, что вы апеллируете к моей кровожадности и неудовлетворенным охотничьим инстинктам. Потому что глядя на них, мне сразу захотелось кого-нибудь убить, и это не обязательно должно быть животное.

Даже больше — глядя на плакат с ободранными тушками норок, призванными кого-то ужаснуть, Ансгар размышлял еще и том, что норки — сырье возобновляемое, ликвидное и не наносящее вред экологической обстановке. Из них наверняка получаются хорошие удобрения. Равно как и из этих деятелей с плакатами, если снять с них эти их синтетические одежды и утилизировать их по всем правилам, чтобы не загрязняли планету. Это будет правильно, даже несмотря на то, что качество гумуса получится невысоким, потому что эти деятели, наверное, еще и мяса не едят. А отсутствие незаменимых аминокислот — это медленная смерть мозга. В этом месте своих размышлений он заметил, что все-таки продолжает говорить с антимеховым движением — парнем и девушкой — вслух, да еще таким «преподавательским» голосом, что самому хочется встать по стойке «смирно».

С удовольствием поругавшись, он отвернулся и понял, что разочарован — эти люди оказались ненастоящими гуманистами. Они просто осуществляют потребность человека принадлежать к группе и бороться за высокую идею. А может быть даже и получают деньги от конкурентов этого мехового магазина, что является низкой идеей и уже совсем неинтересно.

Но думать об этом и говорить было так же бессмысленно, как душить идиотов, поэтому в тот день Ансгар все-таки выбрал не поход в магазин, а поездку в библиотеку.

*

Искомое место оказалось парком, примыкающим к железной дороге, и Ансгар с Иваном некоторое время гуляли меж деревьев, пока не наткнулись на старый, трехэтажный, многократно покрашенный и многократно облупившийся дом. Адрес на доме был другой, окна нижнего этажа забраны фанерой, однако, подойдя ближе, доктор Мерц к восторгу своему обнаружил на потемневшем дверном покрытии — уже неясно было, лак это или старая темная краска — бронзовый дверной молоток, слегка объеденный коррозией. Издали его плохо было видно, потому что время на дворе стояло почти зимнее, и смеркалось рано.

Протянув было руку, Ансгар вдруг отдернул ее и огляделся. В процессе поиска дома им попадались гуляющие парочки, молодые матери с колясками и даже бабушки со злобными мелкими собачками. Казалось, вот только что обошли одну; Ансгар до сих пор не стер с лица омерзение от ее бестолкового лая. Теперь же, всмотревшись в темные, почти сливающиеся уже с небом голые ветви, он понял, что вокруг никого.

— Не ходили бы вы туда, Ансгар Фридрихович, — поддержал его тревогу стоявший за плечом Иван. — Что-то мне не по себе. Чувство такое, что отсюда не будет пути назад. И мобильник тут не ловит. И луна полная.

— Твои чувства, если помнишь, — сказал доктор Мерц, — когда-то заставили тебя утопиться в речке. А мобильник я все равно отключил бы.

*

Стук канул в замершее, холодное нутро дома и затих. Некоторое время ничего не отвечало им, кроме этой тишины. Но через пару минут изнутри послышалось движение, секундами позже оформившееся в неспешные, тяжелые шаги.

Мертвый дом откликнулся.

Еще через несколько секунд дверь отворилась, приглашая в типовой полутемный холл с лестницами — восходящей справа и нисходящей слева. Пыльный ковер устилал ступени, а человек в сером пиджаке, похожий на покосившуюся тень, глядел на них тусклыми черными глазами.

— Добрый вечер, — сказал доктор Мерц, — вы — Хельмар?

— Да, — безголосо ответил человек, отступая чуть вбок, чтобы они вошли. — Здесь больше некому быть, кроме меня.

— Это воскрешенный, — шепнул Ваня.

Доктор Мерц присмотрелся.

Жить с таким драным и грубо заштопанным горлом едва ли смог бы кто-то живой. С тех момента его смерти и воскрешения явно прошло немало времени: стежки, стягивающие кожу, почернели по краям, а в плохо сомкнутый разрез глубоко въелась пыль. Лицо Хельмара было костлявым, бумажно-серым и немного полупрозрачным, словно часть его остановившейся во времени плоти была уже там, в другом мире. Волосы, некогда темные, после смерти пожелтели на концах, посеклись, перепутались и теперь лежали на плечах светлыми дредами.

Ансгар представил Ивана и себя.

— Мерц, — повторил библиотекарь. — Уж не правнук ли вы Рудольфа Мерца, одного из лучших оккультистов Аненербе?

Под взглядом темных, совершенно живых глаз Ансгар дернулся. Видел он портрет того Рудольфа — истинный «ариец», какой-то даже тевтонец, если судить по выражению лица. Ансгар был его сильно ухудшенным вариантом, ибо включал в себя множество подозрительных примесей, и только глазами был похож.

— Двоюродный.

— За тайным знанием пришли? — улыбнулся библиотекарь, и кожа вокруг его рта полностью уподобилась оберточной бумаге. Казалось, что и улыбку, и фразу эту он взял у кого-то на время и носит без особой охоты.

— Мне нужна книга «Русло горы».

Хельмар кивнул. Состояние высохшего, но еще относительно молодого лица говорило о том, что насильственная смерть настигла библиотекаря еще не очень старым, поэтому двигался он легко, цепко и ладно, как паук. И обладал паучиным же спокойствием. Только один раз Ансгару почудилось в его глазах сожаление пополам с чем-то неясным — то ли надеждой, то ли тревогой. Но он тут же забыл об этом.

На третьем этаже располагалась пыльная, из ДСП, маленькая стойка и лабиринты невысоких книжных шкафов.

— Есть у нас две книги, — прошептал Хельмар своим похожим на ночной сквозняк голосом, — они стоят на полке рядом. «Русло горы» и «Хребет реки». Те, кто приходит за знанием, выбирают одну. Если знание хочет открыться им, то в выбранной книге они видят текст.

— А если знание не хочет открываться?

В обществе двух покойников Ансгар чувствовал себя неприлично живым. То, что в библиотеке нет отопления, похоже, имело значение только для него. Как же они хранят книги? Книгам нужен правильный климатический режим…

— В этом случае, — Хельмар снова покосился на Ансгара бегло и тревожно, — они видят в книге лишь одни лишь пустые страницы.

— То есть, — уточнил Ансгар, — в одной книге есть текст, а в другой — нет?

— Да, — тощий пыльный Хельмар по-змеиному улыбнулся. — Но каждый раз в разной. Никогда нельзя заранее сказать, в какой именно.

— А если открыть сначала одну, а потом вторую? — спросил Ваня.

— Это не по правилам, — все так же безголосо отвечал Хельмар, пожимая плечами.

*

— Перед тем, — продолжал библиотекарь, — как вы выберете книгу, вы должны что-то отдать. Чем-то пожертвовать. Любой своей вещью. Если жертва понравится, вы сможете увидеть текст.

Нагнувшись, Хельмар начертил на полу мелом круг. Остатки других кругов, в виде забитых мелом щелей между паркетинами, были хорошо видны, из чего Ансгар заключил, что за знанием сюда приходили нередко.

Что можно было отдать? Ансгар припомнил, что как раз сегодня утром надел на руку часы, чтобы каждый раз, когда нужно было узнать время, не вытаскивать мобильник. Часы были недешевые, но чего не отдашь за знание?

И он отстегнул их и положил в круг.

— Этого достаточно?

— Не знаю, — ответил Хельмар. — Это уж как книги решат. Подумайте сами — ведь вряд ли им раньше не приносили часов.

— И они показывали текст?

— При мне — ни разу.

Ансгар наклонился и забрал часы назад. Хельмар с улыбкой наблюдал за ним.

Оглядываясь, Ансгар лихорадочно соображал, что еще есть у него такое, что способно понравиться книгам.

— Ваня, — спросил он, — что у тебя в карманах, кроме салфеток?

— Вообще-то ничего, — ответил Ваня, смутившись. — Только салфетки.

— Тогда давай их, — прорычал Ансгар, досадуя на то, что всего не предусмотришь.

— С ароматом белого лотоса или этого… таежного рассвета? — осведомился Ваня, осмотрев содержимое своих карманов.

— Ненужное эстетство мы оставим для Сальвадора Андреевича, — сказал Ансгар. — А все деревянное проще завоевать патриотической ностальгией.

Пачка «Таежного рассвета» — для личной гигиены, с добавлением натуральных ингредиентов — легла в очерченный мелом круг.

*

Пройдя вглубь между стеллажей, библиотекарь и посетители спустились по винтовой лестнице вниз на второй, а потом и на первый этаж, со стороны, противопопложной парадной лестнице. Здесь располагались стеллажи металлические, с коваными бортиками, и казалось, было холоднее, чем наверху.

— Интересно, — рассуждал Ваня, — почему так много нельзя знать? Я понимаю, когда это нужно, чтобы не допустить человека к тайным силам, способным что-нибудь разрушить. Ну, в мире. Но ведь «Хребет реки», как говорит Ансгар Фридрихович, это всего лишь знания о природе вещей, которую нельзя изменить. Почему оккультистам нельзя знать правду?

— Если бы люди знали правду, — прошелестел Хельмар, — они не делали бы ошибок. А людям нельзя не делать ошибок. Иначе сойдешь с пути. Путь человека определяется его выбором. Когда знаешь заранее, какой выбор делать — не сможешь проявить себя и понять кто ты. Абсолютное знание делает жизнь бессмысленной.

— Сейчас я делаю ошибку? — быстро спросил доктор Мерц.

— И очень большую, — безразлично кивнул Хельмар, погружая правую руку в карман пиджака. Жест показался Ансгару слишком уж профессиональным, и целое мгновение он ждал, что Хельмар сейчас достанет пистолет.

— Тогда, выходит, все правильно, и жизнь моя имеет смысл? — спросил Ансгар, готовясь, если что, броситься на пол и укатиться за стеллаж. Если, конечно, получится.

— Можно сказать и так.

Вытащив их кармана маленькую белую пуговку, Хельмар подбросил ее на ладони и сунул обратно в карман.

*

Подземное хранилище тайных знаний занимало довольно большую площадь. Нужный стеллаж был заставлен плотно, и искомые книги оказались рядом, в самом его центре. Книга «Хребет реки» была серой, а «Русло горы» — черной с медным обрезом.

— Берите одну, — напомнил Хельмар. — И у вас есть час — до четырех вечера. А в половину пятого я закрываю библиотеку.

«Как будто она раньше была открыта» — подумал Ансгар, а вслух сказал:

— Надолго?

Хельмар пожал плечами.

— Не знаю.

— Я бы взял черную, — сказал Ваня. — Она как-то солиднее. Тем более, что вам ее советовал Саддам-книжник.

— Судя по виду этих книг, серую ни разу не выбирали, — заметил Ансгар.

После чего сам протянул руку и взял с полки «Хребет реки».

*

Прежде, чем открыть, Ансгар вытащил салфетку и аккуратно протер обложку фолианта. Обложка оказалась кожаной, жесткой и кое-где растрескавшейся. Однако годом последнего переиздания значился 1970. Буквы, отпечатанные золотом и не померкшие от времени, гласили: «Для посвященных надзирателей, осуществляющих контроль за профессиональными и стихийными оккультистами», а на задней странице обложки похожая фраза была набрана с использованием еще дореволюционной грамматики.

Ансгар подумал и открыл ровно посередине.

На желтоватых листах покоились глубоко оттиснутые черные знаки, ни один из которых российский некромант узнать не мог. Казалось, это были буквы, даже знакомые, но мозг отказывался складывать их в слова.

— Я тебя вытер, — очень нехорошим голосом напомнил Ансгар. — Если не покажешь, что на тебе написано, запылю снова. Это очень противно, поверь мне. Я вот, например, не выношу.

*

— Вы шантажировали мою книгу? — на мертвом лице Хельмара, казалось, вот-вот отразятся эмоции.

— Нет, я просто напомнил ей о чувстве благодарности, — сказал некромант с базарными интонациями. — Надо отдать ей должное, она отреагировала быстрее, чем большинство так называемых воспитанных людей.

— Вы удовлетворены? — церемонно спросил хранитель.

— Посмотрим. Где тут у вас читальный зал?

*

Печатный труд оказался настолько увлекательным, что доктор Мерц чуть не забыл, зачем, собственно, пришел сюда и что хотел найти. Только когда случайно увидал абзац о воскрешенных и их числе, вспомнил.

«…большое скопление мертвых в одном месте невозможно, потому что они всегда влияют друг на друга — читают мысли — создавая общее ментальное пространство. Энтропия в этом пространстве возрастает настолько, что никаких слаженных действий эти армии выполнять не могут. И, если пять или десять мертвецов еще могут отличать в своей голове собственные мысли от чужих и действовать сообразно принятым ими решениям, то, начиная с дюжины, количество поднятых мертвецов считается балластным. Мертвецы запутываются в своих и чужих командах, замирают и, из-за больших мысленных усилий сходят с ума или даже рассыпаются в прах. Одно время даже существовало такое выражение, как тринадцатый мертвец — субъект, после появления которого поднятое сообщество перестает выполнять положенные ему функции».

— Вот, собственно, и все, — сказал Ансгар. — И это стоило скрывать за несуществующим адресом? Там есть куда более скандальные сведения.

— Если все будут это знать, вас перестанут нанимать для массовых воскрешений, — предположил Ваня.

— Да…

Ансгар задумался. Какая-то мысль возникла и ускользнула.

Вложить душу. Массовые воскрешения. Массовое вложение души. Если вкладываешь душу в мертвеца — она умножается на соседнего мертвеца и так далее, пока не наступает путаница. А если осеняешь идеей живого — она не умножается, а отнимается. Личность — сложна. Толпа — примитивна, ибо способна усредниться до одного стремления, отминусовав все составляющие ее души. Мертвецам это явление кажется неправильным. Мертвеца трудно обмануть, он видел изнанку мира со всеми его рычагами. Живому можно дать фальшивую душу, он может сделать ошибку, может поддаться власти дьявола, может… Армия не может быть мертвой. Только живой.

Так Ансгар размышлял довольно долго, сам не понимая, прочитал он это, или додумался. Придя к определенному выводу, он сфокусировал взгляд на страницах и снова увидел неразличимые знаки.

— Хельмар! — крикнул он в темноту. — Мы закончили.

Он понял, почему Хельмар при взгляде на него вспомнил Рудольфа. Это Рудольф когда-то заставил реку вспучиться хребтом и посадил властвовать человека, которого по какой-то своей странной прихоти считал усредненной идеей всего. И все тот же Рудольф своротил горы и выстроил их руслом, когда его протеже сыграл свою роль. Какая тайна крылась за этими действиями? Что это было — обычная игра гордыни или высший замысел, спасение человечества от чего-либо более страшного, чем та война, которую оно пережило?

Вот бы спросить. Но только не у кого.

*

— Вы задержались на десять минут, — сказал Хельмар с некоторым беспокойством. — Вам нужно быстрее уходить.

— А что тут будет? — спросил Ваня.

— История этой библиотеки такова, что иногда после наступления темноты в ней могу оставаться только я.

— Я понял, — быстро сказал Ансгар, хватаясь за ручку двери. — Но почему? — на этот раз спросил он, а не Ваня.

— Уходите! — прошипел Хельмар. Помявшись немного, понял, что пояснений не избежать и нехотя продолжил: — Не все книги попали сюда мирным путем. И часто связанные с ними истории… продолжаются тут. Мне это не грозит ни чем особенным, но вы ведь живой человек.

*

— Вот почему Интайр так беспокоился, — ворчал Ансгар, когда они спускались по темной лестнице. — Социальные осложнения — его фобия.

Они миновали один лестничный пролет, повернули и уже собирались было ступить на первую ступеньку следующего, как вдруг доктор Мерц остановился.

— Где Хельмар?

— А что?

— Лестница.

— А что с ней не так? — удивленно спросил Ваня.

— Смотри.

Господин Мерц указал на старые, покрытые многими слоями краски чугунные перила. В темноте было не очень хорошо видно, на Ване показалось, но они покрыты чем-то мутным. Он коснулся этого пальцем.

— Просто вода.

— Бестолочь. Они холодные. И чем ниже, тем холоднее. — Некромант спустился на несколько ступенек. — А здесь вообще мороз. И он поднимается вверх.

Ваня обхватил перила и замер.

— Я не чувствую холода, — грустно сказал он.

— Надеюсь, это тебя не деморализует прямо сейчас. Идем быстрее.

Спустившись еще на несколько ступенек, Ансгар заметил, что перила покрыты инеем.

— По ощущениям здесь уже минус пять…

— На улице плюс десять, — заметил Ваня.

— Что бы я делал без твоих ценных замечаний.

Они спустились еще немного.

Показалась темная прихожая, в конце нее обозначился выход. Только выглядел он непривычно светло. Сделав еще несколько шагов Ансгар Фридрихович сквозь пар от собственного дыхания разглядел сияющую, покрытую снежными кристаллами дверь.

— Замо́к заморозило, — сказал Ваня, попытавшись эту дверь открыть. — Вам не холодно?

— Нет, Иван, мне жарко! Запарился, пока спускался! — съязвил некромант, кутаясь в свою дешевую короткую куртку. По его ощущениям температура здесь, внизу, упала градусов на двадцать. — С-сейчас п-получу т-тепловой удар.

— Нам придется вернуться, — Ваня смерил его взглядом. — Еще не хватало, чтобы вы простудились.

Наверху между тем послышались шаги и шорохи; можно было бы решить, что вернулся Хельмар, если бы не странное эхо этих шагов, раздававшееся словно бы с разных сторон; Хельмар так не ходил.

— Боюсь, что п-простуда — это самое м-мягкое, что мне тут грозит, — сказал доктор Мерц, прислушиваясь.

Однако с опасностью следовало встретиться лицом к лицу.

— Идем наверх, — скомандовал доктор Мерц. — Что толку пялиться в закрытую дверь. Она окончательно п-примерзла.

*

Несмотря на шорохи и шаги, лестница оказалась пустой, они довольно быстро достигли теплого зала с картотекой и закрыли дверь.

— Обратно не побежим, — сказал Ансгар, доставая из кармана салфетку и вытирая ею руки, мокрые от растаявшего инея.

*

Хельмар сел на старый, обтянутый кожей с кнопками стул. Возникло ощущение, что отступление от сценария поведения Библиотекаря требовало от него больших энергетических затрат.

— Вот и все, — сказал он. — Вы не успели.

— Но мы не смогли! — сказал Ваня. — Эти души. Когда они уйдут? От них можно чем-нибудь откупиться?

— И желательно побыстрее, здесь тоже становится холодно, — пробормотал некромант, обхватывая себя руками и глядя в пол. Познавать непознанное ему больше не хотелось. Хотелось горячего чая и в шубный магазин.

— Вы должны были уйти чуть раньше, — повторил Хельмар. — А теперь вас настигла История Библиотеки. Видите ли… Эти книги собирали после революции, в войну и после нее. Полковник НКВД. Сеть его осведомителей сообщала ему, у кого есть, что почитать. Их арестовывали. Все книги попадали сюда. Проклятие иногда приходит за этими книгами. Вот как сейчас.

Ансгар поднял голову и взглянул в тусклые глаза Хельмара.

— А кто поднимал вас, Хельмар?

— Его давно нет в живых.

— Вот это верно, — кивнул Ансгар. — Давно нет. Но его к-клеймо видно в вашем голосе и в вашем имени. Полковник НКВД — или что на тот момент было? МГБ? Чем вы так понравились некроманту Венглеру?

Хельмар передернул плечами.

— Я знаю, — продолжал Ансгар, — что теперь у вас другое имя и другая душа. Но п-призраки ходят за книгами и, возможно, вашим мертвым телом.

— Его первая душа в аду, — вмешался Ваня. — Может быть, там и моя.

Хельмар кивнул.

— Я не помню своего имени, — продолжал он. — Это было одно из условий Витольда. Забвение. Душа была тяжела, я лишился ее, но самосознание осталось на этом свете. Я чувствую ее боль. Мир так устроен… пока тело не распалось, душа не может подняться оттуда, куда она упала. Если упала.

— Следовательно, и моя предыдущая — она тоже? — спросил Ваня.

— Да. Но если тебя она не беспокоит, значит, она просто блуждает где-то недалеко. Это не страшно. Самая страшная месть — это оставить в целости тело злодея. Тогда его душа будет вечно привязана к нему и к той своей судьбе, которую она сама выбрала. Мумии фараонов… вы понимаете. Их сохраняли, чтобы они вечно принимали возмездие. Это придумали жрецы. Под видом почестей.

— Да, я видел это в «Русле горы»… то есть, в Хребте реки», — сказал Ансгар. — Странно, что раньше я этого нигде не встречал.

— Так вы, может быть, первый за много лет, кто прочитал эту книгу. Те, кому это удавалось раньше, не пережили революцию и последующий террор. Будь это достоверно известно, на Красной площади не было бы Мавзолея.

— А может, и был бы, — быстро возразил Ансгар. — Потому что все, кто его возводил все равно были материалистами, а те немногие, кто не был, были бы уверены, что дух этой мумии заслужил рай.

Хельмар засмеялся.

— Рай! О да! Часть меня полощется в вечной, удушающей тьме. Это как постоянная боль, не утихающая ни на минуту. Один мой глаз вечно смотрит в бездну.

— Эта его душа… ну, она для него ближе, чем мы, например, — пояснил Ваня вопросительно взглянувшему на него некроманту. — От того он так погружен в себя. Он как бы наполовину существует в… тех мирах. И его новая душа влачит эту тень. Страшный человек был этот ваш Витольд.

Ансгару почему-то вдруг захотелось ему возразить. Нет, подумал он. Вовсе не страшный. Сильный оккультист, моральный извращенец, таинственный, погруженный в себя Витольд… так и не разгаданный им, Ансгаром. Однако порою Ансгар понимал его, как самого себя. Это он, Ансгар, пришел к самому себе из той могилы, где впервые был призван тот, совсем другой Витольд. Нечто похожее на него, только во много раз более сложное, приняло облик давно умершего человека и явилось Ансгару в качестве наставника. И оно же потом необъяснимо исчезло. Не выдержав своего «отражения»? Возможно. И в тот вечер, когда он развоплотил Витольда, под окном на снегу все существо Ансгара Мерца сопротивлялось такому исходу. И, сложись все иначе, он бы не стал. Гнев его был не таким уж сильным и демонстрировался более для того, чтобы убедить самого себя. Сильнее была усталость и что-то еще… одержимость защитой. Кроме того, мысль о том, что Витольд чувствует неполноту его гнева и не особенно беспокоится, родила в нем мгновенное, сильное противоречие. Противоречие требовалось разрешить, и он выстрелил.

Возможно, Витольд не учел родственного инстинкта. Ведь в его жизни не было такого опыта, как глупая племянница-подросток, получившая опасные знания и чуть не убившая ими людей, пусть и не очень хороших. У господина Венглера может быть вообще не было какой-либо родни… По крайней мере, он никогда о ней не говорил. И вот вышло так… жаль. Ансгар вспомнил, как племянница, прощаясь с ним, вырвала лист из тетрадки и оставила на столе, словно бы уходя. Ансгар тогда подошел, взял лист и долго смотрел на рисунок, поражаясь, как точно Глафира передала внутреннюю силу Венглера, пребывавшую с ним даже в смерти.

— Ты наверно тоже был им очарован, — сказала она. Доктор Мерц отпираться не стал.

— Я был им одержим. Насколько это вообще возможно в моем случае.

Однако господин Венглер, при всех его недостатках — Ваня с его максимализмом, наверное, нашел бы повод его возненавидеть — не был подонком.

— Серьезный человек, — согласился Хельмар.

— Витольд был моим учителем, — кивнул Ансгар.

Хельмар удивился.

— Но… как? Он ведь уже был мертвецом.

— Как я уже упоминал, я поднял его. — В ответ на непонимание в глазах Хельмара раздраженно продолжил: — Случайно! Я хотел поднять другого Витольда — моего брата. Но в той могиле лежал мальчик с другим именем, а может и вообще без него. Моего брата там не было. Зато поблизости в безымянной могиле был втайне от всех похоронен великий оккультист. Он явился ко мне и сказал, что то, чем я занимаюсь, называется разделом оккультизма под литерой «тау». Его наука заменила мне жизнь и… все остальное.

— Где же теперь ваш брат? — спросил Хельмар.

— Он оказался жив, что совсем не удивительно, если учесть его назойливый характер. Подобные люди живут долго. К ужасу их родственников.

— А где теперь сам Венглер? — Хельмар нахмурился, и Ансгару показалось, что его пыльный взгляд на миг прояснился.

— Хельмар, даже если бы я не знал, кем вы б-были при жизни, я бы понял это по оставшейся у вас привычке допрашивать. Однако, позвольте мне заметить, что в н-настоящий момент на ваши чекисткие причуды уже нет времени, и с вашей стороны неплохо было бы сначала закончить свой собственный рассказ. Чтобы мы поняли, что нам делать.

Хельмар безголосо рассмеялся, покорно кивнул и бессознательно, вслед за некромантом, поежился от подступающего снизу холода. Потом, словно приняв какое-то решение, посмотрел некроманту в глаза.

— Они пришли не дать мне развоплотиться. Мне было пятьдесят семь, когда меня расстреляли и через два дня воскресили. Я ровесник Витольда и… века.

— То есть, это было в пятьдесят седьмом, и ваш срок пребывания в посмертном виде должен был закончиться симметрично, в 2014-м?

— Да. Почти год назад. Но в тот день пришли мстители и заморозили меня. И теперь они приходят каждое полнолуние. Вот, — он поднял руки. Контуры пальцев стали размытыми, частично превратившись в тень.

— Это что, и я так же стану таять, когда придет мой срок? — спросил Ваня.

— Да.

— Если за тобой не явятся мстители, — напомнил Ансгар.

— Всех их я знаю, — сказал Хельмар, — все они были в свое время владельцами многих из этих книг. И все он были мной уничтожены.

Ансгар посмотрел ему в глаза, потом перехватил взгляд Ивана, направленный на Хельмара.

Бесполезно кого-то защищать, подумал он. Рано или поздно начнется массовый психоз, и одна половина уничтожит другую. У нас это позади и впереди. Мы просто где-то между. Гуманистическая цивилизация невозможна. Хотя вот муравьи наверняка чего-то добились — высокая культура, полный контроль над рождаемостью, осуществляемый силами одной самки.

Может, все дело в самке. Если бы муравьями правил самец, они или перегрызли бы друг друга, или бестолково разлетелись, радуясь свободе, и только такие, как Ансгар, продолжали бы упоенно рыть норы, чтобы скрыться от всего этого бреда. Исключительно для себя, потому что они не размножаются.

–…в той системе координат это было оправдано. Неприятно, но оправдано. Обычное дело. Это словно поток, который несет тебя, и ты слишком слаб, чтобы сопротивляться ему. Я — то есть, тот, кем я был — использовал его в своих целях. Встраивался в него, не испытывая моральных терзаний, потому что мораль зависит от точки зрения общества. Если общество начинает сжигать на кострах, самые большие моралисты бегут поднести спичку. Да, бегут. Не каждая психика может вынести сопротивление. Сопротивление — особый режим, он требует куда больше энергии, чем конформизм, а у человека этой энергии может просто не быть в принципе. Это зависит от строения мозга. Конформизм — это как цвет волос или глаз. Потому что все инстинкты говорят конформистам, что сейчас так лучше. Заповеди присутствуют, но в…

— Зоне вытеснения?

— Верно. А в актуальной зоне, выражаясь вашим, современным языком, общество. Оно говорит, что сейчас лучше делать так, и человек отвечает — хорошо, буду делать так. А дьявол внутри него говорит — а еще это можно использовать, все равно тебе за это ничего не будет. Подчинение дьяволу не требует затрат. Это слабость.

— Это вы пытаетесь оправдаться? — неприязненно спросил Ваня. — Да и кого вы пытаетесь оправдать, если вы — уже не совсем вы?

— Не совсем я с совсем моей памятью, — согласился Хельмар. — Душа пробуждается в теле мертвого убийцы и живет в нем несколько десятков лет без памяти и надежды. Чем-то новый я это заслужил, но памяти об этом тоже нет, есть, как его называют, кармический отпечаток. Скорее всего, настоящий я любил судить других. Возможно, был горячим революционером-мстителем. Поэтому… поэтому я уже много лет пытаюсь оправдаться. По крайней мере, перед собой нынешним. Перед Хельмаром — хранителем библиотеки. Во мне осталось от моей человеческой жизни… сознание. Оно знает то, чего я не знал, когда собирал эту библиотеку. Жертвы полковника приходят сюда вслед за телом полковника, привязавшего их к себе неисцелимой ненавистью. Телохранители, я бы сказал.

Хельмар снова засмеялся.

Ощутив что-то, Ваня посмотрел на дверь. Изнутри, начиная от щелей, она уже покрылась инеем, и страшно было подумать о том, какая температура царит на лестнице.

— Этот ваш полтергейст становится все наглее, — заметил доктор Мерц, обхватывая себя за локти. Он уже понял, что мобильник здесь не ловит, закончил комплекс отжиманий, приседаний и опять немного согрелся. Но все равно мерз.

— Простите.

— Ансгар Фридрихович, а помните, как тот человек, за которым пришли эксгуманты — он покаялся, и они ушли. Может быть, если и Хельмар покается, мстители тоже уйдут? Я бы очень хотел.

— Чего?

— Чтобы он покаялся. Ведь эта сволочь, — Ваня неприязненно покосился на Хельмара, — могла и моего деда в свое время репрессировать! И прадеда.

— Тот человек был живым, — сказал Ансгар. — А Хельмар — это как старый за́мок с привидениями. Все, что могло в нем покаяться, он уже потерял.

— Как вы думаете, — Ваня явно увлекся осуждением Хельмара, — что этот палач сейчас ощущает? Ведь рано или поздно приходят за каждым!

Ансгар с Хельмаром переглянулись.

— Почему бы ему не ощутить отчаяние? — кисло предположил Ансгар Фридрихович, растирая онемевшие руки. — Я, например, его очень неплохо ощущаю.

Вспомнилось, как в пору его студенчества принесли им в морг замерзший труп и положили на стол — размораживать. Труп был твердый, свернувшийся и сильно грохотал, когда его перекатывали. Ансгар тогда смотрел на него довольно равнодушно. Явно не предвидя собственную участь.

— У вас тут окна открываются? — спросил он.

— Да. Но мстители не позволят вам выйти, — сказал Хельмар. — Они хотят похоронить вас со мной. Им все равно. Когда мстят — всегда все равно. Жажда мести запускается поиском справедливости, но потом теряет этот мотив.

— Scheisse.

— А вот смотрите, Ансгар Фридрихович, — сказал Ваня, — у меня есть зажигалка. Может, мы вселим этих полтергейстов в различные тела, которые закопаны в парке? Ну, собак там каких-нибудь, белок… каких-нибудь пропавших без вести людей?

— Это надо делать в тепле, — Ансгар подтащил поближе ковер и снова принялся отжиматься от пола. — При таком морозе я не выдержу транса и вернусь в свое тело, когда оно уже станет непригодно к возвращению.

…Через пару часов к возвращению стал непригоден весь мир. Ансгар снял с Ивана рубашку (мертвому все равно), надел поверх куртки и размышлял, не снять ли пиджак с Хельмара. Мешала мысль о наличии в старых и пыльных предметах одежды обязательных жуков. И вообще было противно брать пиджак у трупа с такой биографией. С другой стороны — какие могут быть жуки при таком морозе. И приходится мучиться такими вот сомнениями, потому что больше у него ничего нет, а силы, которые можно было бы потратить на согревание, остались лишь на то, чтобы сидеть и молотить каблуком по желтой обшарпанной тумбочке образца семидесятых годов развитого социализма.

Иван сидел на другой желтой тумбочке, с отломанной дверцей, стоявшей впритык к первой, и что-то говорил, кажется, о книгах, но Ансгар уже с большим трудом понимал смысл его речи. Он на своей тумбочке, поскольку был еще живым, медленно замерзал.

Чтобы отвлечься, он заставил себя вникнуть в Ванин рассказ о сверхпроводимости и сверххрупкости, которые непременно помогут ему разбить стены, когда температура понизится еще на пару градусов, что он все посчитал, надо только немного выждать пусть пока Ансгар Фридрихович не замерзает. Ваня даже показал, как это может произойти и взмахнул рукой.

Что-то прозрачное просыпалось ему на колени. Хрупкое, и, если судить по виду, колючее.

— Что это? — спросил Ансгар, взяв уже почти потерявшей чувствительность рукой один кусочек и рассматривая его.

Ваня провел пальцем по шее и подцепил пробку за веревочку.

— Моя пробирка со святой водой, — отрапортовал он. — Замерзла и лопнула.

— Дерьмо. Если я тут умру, постарайся добыть себе новую.

— Вы не умрете. Можно разжечь костер, нагреть Хельмара. Он развоплотится, мстители заберут в ад астральную проекцию его тела, и мы согреемся.

— Я — уже вряд ли.

Задумчивый Хельмар мягко ходил вокруг регистрационной стойки, с сожалением рассматривал свои руки и никак не развоплощался.

— Они все еще не позволяют мне, — сказал он, наконец.

Чуть подальше стояли мстители. Ансгар видел их уже без всякого транса, и сам уже находясь на грани двух миров; стоило только немного прикрыть глаза и мысленно погрузить комнату в туман. Они появлялись в сознании — белые, оборванные люди с глазами, замотанными через голову слоями марли.

— Вы что, любили вырезать им глаза, полковник Хельмар?

— Нет. Но с завязанными глазами им лучше виден мой страх — я всегда боялся, что они меня узнают. Иррациональный страх.

Ансгар прикрыл глаза и увидел, что мстители подступили ближе. Наверно, потому, что страх испытывал не только Хельмар. Ансгар тоже. Он понимал, что замерзает, и что боялся бы куда больше, если бы не так замерз. Что нужно взять табурет, выбить стекло, выбить дверь, прыгнуть вниз с третьего этажа, на голые ветви полусонных осенних кустов, сломать себе что-нибудь, но выжить, уйти с потерями, но живым… однако силы закончились. Остался только пыльный, поганый ужас. Сейчас он встанет. Сейчас.

— Ваня, разожги костер. Пожарим Хельмара.

— Зажигалка не работает, Ансгар Фридрихович. Они нагадили нам в зажигалку.

— Чертов Витольд.

…И вот он уже не в библиотеке, а в сером городском дворе с почерневшими от неуюта частными домиками и комьями лошадиного навоза на обочинах.

— У Витьки вчера мамку в жандармерию спровадили! Что, Витька, съел?

Что-то в этом роде кричит высокий подросток в форме гимназиста с блестящими пуговицами. Рядом с ним еще два таких же паренька в форме. Они смеются и кидаются комьями земли.

Витька — бледный мальчик с тонкими руками, в драных штанах, картузе и свежей, но не по росту клетчатой рубашке, сидит крыльце и держит в руках холщовую сумку. На заборе поодаль нахохлившись, сидит галчонок, расклевывая кусочек хлеба. Никто, кроме сверстников, не смотрит на них.

— А ну геть отседова! — кричит дворник по кличке «Татарин», подметающий уже года три как «поплывшую» брусчатку двора.

— Чего, малец, сидишь? — спрашивает он, подходя к крыльцу.

Подростки пятятся, потом уходят.

— Мамку жду.

— Она не скоро вернется.

— Она ни в чем не виновата.

— Ты виноват и она виновата, — зашептал сторож, оглядываясь. — Фатера ваша виновата. Понравилась кому. Купец до жандарма мзду отнес, я видал. Тебя в заведение заберут. Ты им кажи — нет! Не выйдет по ихнему! Бери что есть дорогое, приходи ко мне. Сыном назову, учить буду.

Витька подумал, покачал ногой.

— А мамка как же?

— Отуда ей не сможешь помочь. От меня — сможешь. Мамка твоя не просто нэ, женщина. Нэ варун-квэ. Волшебница.

— Врешь, дядя. Я дома жить буду, мамку ждать. Мормон сказал, скоро отпустят.

Пыль, лепестки вишневых деревьев, окно, занавешенное старым одеялом. Витька лежит на кровати из старых книг, накрытый тряпками и шкурой, смотрит на огонь керосиновой лампы.

— Я еще фотографию папки забрал, — говорит он, уже почти засыпая. — Я не говорил тебе. Она за сундуком. Потеряешь — убью, а потом подниму снова. Хоть ты и варун-квэ. Я тоже варун-квэ. Я шаман, и сильнее тебя. Вчера лабазника дети мою галку убили. Я, как ты говорил, заснул для нее, тень на хлеб подманил. И сегодня она Рыжему Семену лоб разбила. Могу галку воскресить, могу — человека, даже если они — сорумпатум хотпа. А Бог меня за это точно не высечет?

— Спи, пыг хортхан, — усмехается с сундука дворник, сощурившись. — Не высечет. У него другие дела есть. Много не знаешь еще, семечка варун-квэ. Ты еще не тростник. Завтра кошку поднимать пойдем.

*

Холод. Все в снегу, по снегу бредет старушка с узелком. Останавливается, что-то спрашивает у молодой матери, выгуливающей замотанного по самые глаза карапуза.

Бредет дальше. Мимо посеревших домов, мимо закопченных стен, кое-где забитых досками окон. Кажется, вечность бредет.

Вот, рассматривает неприметную дверь. Стучит. Стук выходит негромко, и женщина разматывает руку, стучит костяшками двух пальцев. Соседних двух у нее наполовину нет, и потеряны они давно — шрамы уже побелели.

На этот раз получается громче, и она слышит шаги. Щелкает засов, приоткрывается дверь. В щель выглядывает высокий подросток — старый шерстяной бушлат, тонкие, обветренные руки.

— Здравствуйте, — говорит он ломающимся голосом. — Что вам…

— Витя? — тихо, почти неслышно говорит женщина.

— Мама!

Подросток хватает старушку, вводит в комнату, чтобы получше рассмотреть. Ее лицо неподвижно, только глаза — живые, блестящие. Светло-голубые.

— Я говорил, она придет, варун-квэ. Шесть смертей ты отвел, а седьмая придет нескоро.

Об ноги вошедшей трется полосатая кошка с комосом вместо глаз, щурится. Личная кошка варун-квэ Витольда Венглера.

…

Много зим, много весен, много лепестков вишни. Война, революция, снова война.

Человек, по виду уже начавший стареть, в дверном проеме. Руки только развязаны.

— За антисоветскую деятельность… именем Союза Советских Социалистических Республик… к высшей мере наказания — расстрелу!

Или что-то в этом роде. Точно не разобрать — время искажает все.

…Утро, метель, человек с военной выправкой у выщербленной стенки. Вот и закончилась карьера флибустьера, говорят. Сначала в охранке, потом в ЧК. Только как веревочка не вейся, а кончик-то вот он.

Двое в форме не торопятся, разговаривают. Смертнику холодно, на улице минус двадцать, а на нем только длинная белая рубаха без единой пуговицы.

— Ну давайте уже! — кричит он.

— Отдыхай, — кричат ему. — Насмерть не замерзнешь! Не успеешь.

Минут через десять подходят еще двое солдат. Смертник снова начинает ругаться, и солдаты вскидывают винтовки.

Нестройные выстрелы, дым над заснеженным двориком. В открытое окно вытряхивают истрепанную рогожу. Галки срываются с кирпичного карниза, делают круг высоко над дымным столбом.

Человек лежит у стены, его глаза открыты, в них отражается тонкая береза с плакучими ветвями, растущая из стены. Кровь течет слабо — слишком холодно. Кто-то подходит, машет широким железным ножом — неровным, выкованным вручную, но очень острым. Человек умирает, взметнув снежинки.

Разные культуры по-разному относятся к смерти, и, если тебе приходится умирать, не омрачай свои последние мысли обидой.

Тело по вечеру грузят на дрожки, вместе с еще тремя, накрывают задубевшей рогожей. К ночи вывозят за город.

За телегой, словно привязанная, бежит уже пятнистая кошка с глубоким космосом вместо глаз.

*

Рассвет. Пустошь затянута дымкой метели, и снег так глубок, что из сугробов торчат только верхушки вейника.

Высокий человек в шинели и кроличьей серой шапке медленно ступает сквозь сугробы, стараясь попадать в собственные следы. На плече у него холщовая сумка, вся в потеках от свечей.

В двадцати шагах за ним идет мертвец в серых лохмотьях. Ему не нужно выбирать, куда наступить, он силен, словно ледокол. В ободранных почти до кости пальцах у него — маленькая белая пуговица, и снег вокруг него идет волнами, будто не снег это, а вода.

Они уходят все дальше, а наблюдатель остается в центе сумрачной пустоши, не имеющей краев и, уже не пытаясь сдвинуться с места, тонет в холодном, обжигающе-холодном снегу.

Я убил тень Витольда. Вот за что.

*

— Ээээй! Эй, господин Мерц! Ваня! Вы здесь?

Ансгар сначала даже не понял, что это ему. И что это за окном.

Он приоткрыл глаза. Ваня уже сделал несколько шагов, отделяющих его от синего прямоугольника ночи, мерцающей за стеклом. Скрипнули заледенелые паркетины. Круглый источник света снизу дрожал на потолке. Из-за него тень Ивана расплывалась и рывками ползала по стеллажам.

— Там какой-то человек, Ансгар Фридрихович, — сказал он. — Вроде бы лохматый. С коробочкой и фонариком.

— И чем он нам поможет? — прошептал Ансгар. В коробке пуговица, подумал он. Вторая — у Хельмара. Конечно нет, дурацкие мысли.

— Мы здесь! — крикнул Ваня.

— Откройте мне! — крикнули снизу. — А то молоток примерз. У меня дело к Мерцу.

— Изнутри тоже все примерзло! Мы тут в плену.

— Блин. Что, совсем все плохо?

— Плохо.

— Звать пожарку, чтобы вас вытащили через окно? Нет, мобильник не ловит… Я сейчас!

— Нет! Подождите!

Мстители.

Внезапно Ваня ощутил, как давление, которое он испытывал последние часы, пропало. Изморозь на стенах потускнела, словно для нее ускорилось время, и начала превращаться в капли. Ледяная сосулька на пробке, висящая теперь у него на шее, закапала на пол.

Ваня вгляделся в темноту. Хельмар куда-то пропал, но было слышно, как он ходит между стеллажей, видимо, еще не развоплотившись.

— Мстители оставили нас, — сказал он, появляясь и подходя к Ансгару. — Что-то их отвлекло. Что-то более сильное, чем я.

— Возьмите его, — он кивнул Ивану на Ансгара, — и уходите. Я помогу открыть дверь. Я еще могу это делать. Скоро не смогу.

Ваня помог окоченевшему Ансгару подняться.

— Пусти, — вяло вырвался тот. — Я сам. Только дай руку. И кинь Арколу ключ, пусть подгонит сюда мою машину.

*

Дверь, мокрая, словно в испарине, отворилась с треском. За ней, словно ангел, стоял лохматый Аркол с фонариком, светя им себе под ноги.

— Мне сказали, вы здесь. Привет, Хельмар. У меня дело, срочное.

Ансгар и Ваня вышли.

— Ансгар, — позвал Хельмар.

— Да?

Доктор Мерц с трудом обернулся.

— Прощайте, — сказал Хельмар. — Я хочу, чтобы вы знали — я не хотел вселяться в полковника. Но на пустоши больше не было ни души. Только моя.

И, отвернувшись, сгинул в темноте прихожей.

— Судьба человека, — вздохнул Ваня. — Про этого Хельмара можно книгу писать. Ну, про его лучшую часть.

— Как вы? — спросил Аркол, повернувшись к Ансгару.

— Плохо, — ответил тот. — Башка очень болит, наверное, от холода. Поехали домой.

— Кажется, я пару раз поцарапал вашу тачку об кусты, — виновато сказал Аркол, отдавая Ивану ключ.

— Не важно, — хрипло сказал Ансгар.

Устроившись на заднем сиденьи, Аркол прижал к себе коробку.

— Зачем ты пришел, Аркол? — спросил Ансгар. — Что-то все-таки случилось? Что в коробке?

В голосе его не чувствовалось никакого интереса — только воля.

— Там… просто мощи. Мы ж некроманты с вами, господин Мерц. Вот я и привез вам мощи. Косточки.

Ансгар понял, что Аркол, осуществивший не самый простой поиск нужного ему человека, теперь оробел. Чувствовалось в его голосе некое желание отойти подальше. Но в тоже время слышалась и решимость. Как будто для того, чтобы прийти к Мерцу, ему понадобилось не только узнать, где он, но и многим поступиться.

— Если бы ты только что не спас мне остатки здоровья, я бы выгнал тебя к чертям с этими косточками.

*

— Ансгар Фридрихович, я хочу нарушить Кодекс.

Аркол стоял возле стола, придерживая одной рукой свою коробку — длинную деревянную, антикварного вида, разрисованную длинным инвентарным номером.

— Сядь, Аркадий Борисович — доктор Мерц кивнул на стул. — Вот именно сейчас, да? Неделю подождать, конечно, нельзя было.

Ансгар, отогревшийся в ванне, но еще слабый, закутанный в халат и плед, размещался на диване, разглядывая свои обмороженные руки, покрытые красными, белыми и даже оранжевыми пятнами.

— Время сошло с ума, — упрямо наклонив голову, объяснял Аркол. — Люди думают, что все, что они говорят — это только слова. К Учредителям каждый день ломятся сатанисты — не по одному, заметьте, а целыми организациями. Реально предлагают вызвать. Типа, они умеют. Массовое сумасшествие. Вы думаете, это легко терпеть? Они полные идиоты!

— И что вы желаете им помочь? — ехидно поинтересовался Ансгар. — Нарушить Кодекс и вызвать армию зомби с запрещенной биографией? Вроде в прошлый раз вы все хотели именно этого. Вынужден вас разочаровать — сегодня, ценой своего здоровья я выяснил, что это не только не рекомендуется, но и не получится.

Аркол покачал головой, даже не полюбопытствовав, почему не получится. Его вид внушал Ансгару все большую тревогу.

— На этот раз — нет. Вы…

— Давай на «ты». У нас конфиденциальный разговор, во время которого я не хочу себя сдерживать, если мне, например, захочется обложить тебя х… всеми словами, которые у меня накопились за время знакомства с этой вашей обителью знаний. Почему твоя коробка отвлекла на себя Хельмаровских мстителей? Зачем ты пришел ко мне? За помощью в нарушении Кодекса?

— Про мстителей я ничего не знаю. Эту коробку я достал с большим трудом. Вернее, мне достали. Потому что сделать это хочу не только я.

— Так кто же там?

— Тот, кого запрещено поднимать. Исторический деятель. Инквизиция, если она существует, хочет смешать эпохи, чтобы предотвратить войну.

— Это не в человеческих силах, Аркол, — сказал доктор Мерц. — И тем более не в силах мертвеца. Воспоминания мало что могут.

— Даже если это воспоминания о войне?

Ансгар пожал плечами.

— Не знаю. Мне кажется, это должны быть воспоминания живых, а не мертвых.

— В любом случае… я не знаю, что со мной будет после наказания, а вы — единственный человек, которому можно доверить… заботу о об этом, — он ткнул в коробочку.

— Я должен буду управлять исторической личностью, которая, к тому же, не будет поднята мной и не сочтет нужным меня слушаться? Гениально, что тут сказать.

Аркол начал терять терпение.

— Блин, Ансгар… Я прекрасно знаю, что ты лучше удавишься, нежели нарушишь хоть какой-нибудь запрет, даже самый фиговый! Я тебя об этом и не прошу. Нарушу сам. И понесу наказание. Но ты — единственный, кто сможет объяснить моему воскрешенному, куда он попал. Я прошу лишь об этом.

— Если ты собрался воскрешать запретного покойника, то я уничтожу его как только увижу. По крайней мере, из квартиры его не выпущу точно.

— Ты его не уничтожишь, — теперь Аркол, бледнея, смотрел прямо в глаза доктору Мерцу. — Ты покажешь его людям. И людей — ему.

*

Кошка Лобачевского вспрыгнула на стол, понюхала коробку и принялась ее старательно закапывать.

Ансгар забыл, что устал. Повысил голос.

— Не сходи, пожалуйста, с ума, или что там у тебя вместо него! Объясняю для полных кретинов: твоя жертва будет напрасной. Никто ее не поймет. Это не сработает. Зачем впустую лишаться половины рабочих хитов, которых у тебя и так немного?

В дверь робко позвонили. Ансгар услышал, как Ваня пошел открывать. Все-таки хорошо, когда у тебя есть фамилиар — ему достается огромная часть груза мировой суеты.

— Я не боюсь! — Аркол почти кричал, заглушив дверной звонок. — Я не такой трус как ты, который даже женщину иметь боится! Я не…

Ансгар понял, что суеты не избежать, даже не смотря на фамилиара. Когда-то он не знал, что нужно делать в таких ситуациях, но к двадцати годам выучил. Он медленно поднялся, вытащил руку из складок халата, метнул ее к горлу Аркола и ухватил того за воротник рубашки.

— Ты прекрасно знаешь, — прошипел он, — что я могу иметь, как ты выразился, кого угодно — женщину, тебя, Аркол, и даже самого дьявола! Иначе я не был бы тем, кто я есть. Только каждый из нас знает, что Серая Ткань дается на что-нибудь одно — либо летать, либо поле пахать. Я вот предпочел себе крылья, а вы как хотите. Рано или поздно мне придется от этих крыльев отказаться, но я надеюсь, время у меня еще есть. И, на твоем месте, придя просить о помощи — проси, продолжай — а не устраивай истерик. Я хочу знать, с кем мне предстоит работать.

Отпустив Аркола, Ансгар отступил. Садясь обратно на диван, неловко споткнулся. «Кто бы мог подумать, что визит в библиотеку способен так подорвать здоровье», — пробежала у него посторонняя мысль. Интересно, растаял ли Хельмар.

Аркол поправил ворот и прокашлялся.

— Ладно, извини, — сказал он непримиримо. — Но ты ведь не хочешь мне помогать.

— Что в коробке?

Доктор Мерц смотрел тяжелым взглядом.

— Мощи.

— Ну. Продолжай. Кто-нибудь святой?

— Угу. Святой Ансгар, — выдохнул Аркол мечтательно, но тут же строго добавил: — Шучу.

— Не смешно, — взгляд доктора Мерца не стал легче.

— Обещай, что ты поможешь ему.

— Я, черт возьми, не знаю, кто он такой!

— Знаешь. Его знают все. Для того, чтобы я принес его сюда, подвергли себя опасности восемь человек. Не так-то легко было добыть его из секретных хранилищ. Но это, несомненно, он. Инквизиция, если она существует, помогла мне.

— Первый раз слышу, чтобы инквизиция, если она существует, кому-нибудь помогала, — сказал Ансгар. — Значит, действовать я буду в ее интересах, что…

— В своих. Я-то подниму его и пойду отбывать наказание.

— А я что?

— Поговори с ним. Покажи ему все. Расскажи. Ты, когда его увидишь… ты поймешь, что делать.

Ансгар устало опустился на диван.

— Дай сюда коробку.

Аркол повиновался.

Ансгар некоторое время держал антикварный раритет на коленях, положив сверху руки.

— Там мертвый осколок, — прошептал он. — Обгорелый кусок правой височной кости с дыркой. Такая штука может принадлежать шести доступным тебе деятелям с запретной биографией, из которых я могу быть нужен только одному. Исключительно в качестве переводчика.

Ансгар вернул коробку.

— Работа вполне для тебя. Ты можешь воскрешать людей в пределах века. Но, если бы добыть его не было так трудно, я бы решил, что это эксперимент надо мной, потому что это — последний человек на свете, с которым я хотел бы говорить. Даже с мертвым. Это слишком тяжелый образ. Для меня.

— Я, — Аркол смутился, — понимаю.

— Вряд ли.

— Слушай, но ведь это… совсем уже не твоя история! Кроме того, сейчас все говорят — нет национальных барьеров, самосознания там этого… мы все — граждане мира. Что было, то прошло. Каждый разумный человек это понимает. А мы хотим вразумить неразумных.

— Как разумный человек я это тоже, безусловно, понимаю. Но когда я его увижу, меня захлестнут эмоции. И я за себя не ручаюсь.

Аркол хмыкнул.

— Ребята говорят, у вас всего две эмоции — вредность и занудный перфекционизм.

— Хотел бы я, чтобы это было так.

— А это не так?

— Нет. Эмоций у меня несколько больше. Просто со всеми остальными, если они появляются, я очень плохо справляюсь. Поэтому предпочитаю их избегать.

— Я думал, если человек это осознает…

— Человек это осознает, — признался Ансгар. — И потом ему бывает очень стыдно. Ведь у прочих людей есть огорчения и радости. А у этого человека на их месте гнев и эйфория.

Аркол поежился.

— Я не знал.

— Ты и сейчас вряд ли поймешь. С этим надо жить.

На этот раз постучали в дверь комнаты. Гость, кем бы он ни был, приближался.

— Простите, — сказал Ваня, просовывая голову в щель, — там господин Свибович. Он извиняется, что подслушивал.

Ансгар не успел ничего сказать, как дверь отворилась шире и голос с мягким акцентом учтиво произнес:

— Добрый вечер. Извините за поздний визит, но я слышал такое, о чем вряд ли пожалею. Особенно мне понравилось про дьявола, — закончил гость с улыбкой, смущенно приглаживая ладонью зачесанные назад почти седые волосы. — Я должен был прилететь завтра. Но рейс перенесли. Я хотел попроситься на ночлег, звонил, но вы все были недоступны.

— Приветствую вас в России, — сказал Ансгар. — Значит, вы тоже в курсе затеи нашего коллеги?

Зоран шагнул в комнату.

— Я думаю, — сказал он, — мы скоро все узнаем. После того, как наш юноша отзанимается своим фаталистическим хулиганством.

— Это хулиганство инквизиции, — пробормотал Ансгар подавив зевок, — если она… на такое вообще способна. Ваня, позаботься о гостях. Я, пожалуй, пойду спать.

Ваня, приложив палец к губам, подозвал к себе двух оккультистов.

— Идемте, — церемонно кивнул он оставшимся. — Оставьте его. У него сегодня был библиотечный день, а это не так-то легко с его здоровьем. Я выделю вам помещение — и для сна, и для этого… прости, господи, ритуала.

*

Несмотря на обещание полностью выпасть из реальности, доктор Мерц пробудился перед рассветом.

В доме было тихо — не тикали часы, не капала вода, не кричали за окном вороны. Да и инквизиция, если она существует, не ломилась в двери и не требовала выдать ей оккультиста Аркадия Борисовича Коломейцева, зверски нарушившего Кодекс, воскресив к вящему посрамлению патриотического менталитета целого Адольфа Гитлера.

Доктор Мерц не думал, что пошлый гротеск, задуманный Арколом, будучи применен к народным массам, реализует себя именно как пошлый гротеск. Нет. Имея сомнительное удовольствие каждый месяц наблюдать за своим окном митинги и демонстрации, он был уверен, что и Гитлера, и Геббельса, и кого угодно вообще гулявшие внизу пассионарные массы воспримут исключительно всерьез. А если раздать им по бензопиле и послать захватывать Монголию, то они с энтузиазмом распилят пустыню Гоби.

Теперь он ощущал даже некоторую радость из-за того, что всю эту пошлятину первый раз обязали делать кого-то другого, и ему, Ансгару, не нужно напрягаться.

Он снова заснул, и теперь уже во сне увидел за своей входной дверью троих людей в капюшонах.

— Нам нужен Коломейцев Аркадий Борисович, — сказали они.

Аркол вышел. Бледный, легкий и тихий, куда более хрупкий, чем наяву. Ансгар даже сочувствовал бы ему, если б не странная отрешенность, с которой люди часто относятся к событиям в собственных снах.

А воскрешенный в его сне сидел на краю стула наклонившись и запустив серую руку в абсолютно седые волосы, разбросанные по плечам. Седоватый пучок надо лбом доставал ему до запястья.

Интересно, помнит ли он свое имя, многократно проклятое всем миром, кроме самых отдаленных африканских племен? И что он вообще помнит? Осознает ли он, что символизирует целых два укора совести личный — потому что похож на Витольда Венглера вот так, с этой точки — и, если можно так выразиться, национальный, о существовании которого господин Мерц до вчерашнего дня даже не подозревал.

Не ответив себе на этот мысленный вопрос, Ансгар зачем-то поздоровался известным всему миру нацистским приветствием.

*

Едва осознав, таким образом, свою принадлежность к тупому и бесполезному человечеству, готовому зиговать любой табуретке, Ансгар решил досматривать сон дальше.

— Брр, — сказал Ваня. Во сне он был все еще с пробиркой и очень осторожен. — Давайте его развоплотим уже. Не могу на него смотреть. Лучше уж на Зорана.

— Очень большое тебе спасибо, — сказал Зоран, возникающий так же, как наяву, неслышно и неожиданно. — У вас там под окнами… э… ломают асфальт.

— Так только два дня назад постелили же? — опешил Ваня.

— Теперь перестилают. И новые бордюры привезли, а эти сложили кучей посреди дороги, таксист ругается, а мне в гостиницу ехать.

— Нет, — сказал он в итоге. — Фюрера мы развоплощать не станем. Тем более, санкционированного инквизицией. Пусть лучше учит русский и ходит на митинги. Вместо меня. Мне часто хочется что-то сказать людям, а нет таланта.

— А что он им будет говорить? О великой Германии?

— Да можно о великой России — без разницы. Или о великой Армении. У нас период обострения национальной консолидации народов и рас, поэтому безразлично, что говорить и в какой стране. Отвезем его в Испанию — будет говорить о великой Испании. Или о древних новозеландских ариях. Или…

— Нет, — внезапно по-русски сказал фюрер, вскакивая и выбрасывая вперед палец. — Черта с тфа!

— Один, — скромно поднял палец Зоран. — Один пока у вас черт. Einen Schlag, если я ничего не перепутал. Jedan moždani udar, — пояснил он на всякий случай.

…Отведя Зорана в прихожую, Ансгар тихо спросил:

— К чему весь этот эксперимент, Зоран? Кто его ставит? Ты ведь приехал наблюдателем, я прав?

— Видишь ли, — Зоран вздохнул. — Есть некоторые люди… романтики. Они думают, что если взять новый верх идеологической пирамиды и замкнуть со старым верхом — ну, ты понимаешь… помнишь, ты мне рассказывал? — то можно избежать коллапса. Грубо говоря, если сейчас твой поднятый пассионарий пойдет на улицу защищать розовых крыс, то люди, которые хотели за этих крыс кого-то убить, будут именно что защищать крыс и никого не убьют. Перехлеста не будет. Потому что ему на за кого будет спрятаться. Он может только менять личины, но если ты подносишь ему старое лицо, выученное всеми, то это… ну как бы зло срывает маску. Минус на минус дает плюс.

— Понимаю. Только он сказал, что он не пойдет на улицы. А заставлять его я не буду, да и права такого у меня нет. Все-таки его новой душе вполне достаточно чужого тела и чужой памяти. Я видел одного такого воскрешенного, и уверен, что не стал бы такого повторять.

— Возможно. Но время еще есть, может быть, он и захочет. Особенно если у него та самая память. Я верю…

— В бога?

— Да. Если есть я, то должен быть и он, — рассмеялся Зоран.

Внезапно Ансгару захотелось обнять Зорана. В конце концов, думал он, ведь это только люди неприятны. А Зоран — не совсем человек.

*

От этой мысли Ансгар пробудился во второй раз, уже окончательно. Быстро оделся, но прежде, чем выйти из комнаты и узнать, чем кончилась Арколовская затея, по привычке выглянул в окно.

Первый раз на улице никого не было. Абсолютная пустота. Ни людей, ни машин, даже меховой магазин, и тот закрылся на учет. Ансгар хотел было подольше полюбоваться на такой, с его точки зрения, идеальный мир, но в дверь его спальни тихонько постучали.

— Ансгар Фридрихович! Там Зоран… Вы нужны срочно.

*

Комната дохнула влагой и свечным дымом. Некоторые огарки уже погасли, некоторые — еще чадили. В большом пластиковом тазу цвета фуксии, наполненном водой, мирно плавала размокшая гитлеровская кость. Недалеко от таза, в позе отдыха от всего мирского, лежал Аркадий Коломейцев.

— Похоже, у него не получилось, — мягко сказал Зоран, выжидательно глядя на Ансгара.

— Arschgeige… — пробормотал Ансгар, падая на колени рядом с телом, и расстегивая ворот его рубахи, — как есть придурок.

Поискав и, видимо, не найдя, выдал опять по-немецки что-то длинное и нецензурное.

— Что? — спросил Ваня.

— Хреново, — перевел Зоран. — Это если мягко говорить.

— Кома, — констатировал Ансгар Фридрихович. — Вань, звони «Скорую». У нас в лучшем случае минут десять. Вернее, у него.

*

— А вы не можете его просто поймать, как тогда Глафиру? — осторожно спросил Ваня.

— Рехнулся? Глафира дышала, а этот дебил — нет.

— Но десять минут уже прошло.

Ансгар оторвался от увлекательного процесса непрямого массажа сердца (искусственное дыхание делал Зоран), сдул с лица волосы и вытер лоб.

— Я к тому, — осторожно сказал Ваня, — что звонила ваша «Скорая». Она задержится. Там все перекрыто… ну, из-за правительственного кортежа.

Видимо, последнее словосочетание побудило Ансгара прокомментировать ситуацию более патриотично — на русском. По ходу комментария он раза четыре набирал полную грудь воздуха и столько же раз поминал различные адреса, достойные стать конечными пунктами для упомянутого кортежа.

Выговорившись, доктор Мерц обреченно кивнул Ивану.

— Иди сюда. Делай то же, что делал я. А я попробую вернуть этого в тело. Здесь хотя бы тепло.

*

Пространство, как известно, многомерно. Но есть в нем ось, скользя по которой восприятие углубляется в мир, где количество измерений все меньше. Следование этому пути похоже на прогрессирующее удушье. Нечто похожее испытывает ребенок, когда ему запрещают играть, потом запрещают смотреть. Это мир в котором есть все, но ничего нет. Вещи и события здесь находятся в плену у собственной метафизической тяжести.

Конец ознакомительного фрагмента.