Грибники-2. Станция забытых людей

Вера Михайловна Флёрова

Второй год Кристины на мистической базе «Солнечное». Продолжение книги «Грибники 1,5».Появляются новые охотники за книгой, нанявшей девушек на работу по раскрытию тайн аномального места — один очень силен, второй обладает уникальными артистическими способностями и умеет подчинять сознание поселян. Но у местных аномалий свои планы.

Глава 1. Лестница

После потрясений начала июня жизнь в посёлке вошла в относительно спокойную фазу. Лето обещало быть урожайным, животные на ферме чувствовали себя хорошо и неустанно плодились, рыба в аквахозяйстве росла, новые помещения, переделанные из старых, осваивались.

Странные Макс и Эрик со своей ужасной, но очень сомнительной историей, остались работать в посёлке, несмотря попытки Джафара их удалить.

— Мы не можем позволить себе разбрасываться кадрами, — отрезала Регина. — Служебных нареканий у ребят нет, отзывы хорошие, а если у тебя есть какие-то личные причины для расторжения контракта с ними, то ты знаешь, что эти причины здесь не в приоритете. И сами ребята уезжать явно не хотят. Если это нужно только тебе…

— То это не важно, — продолжил Джафар мысль Регины, так и не сев на стул, коих в кабинете было четыре. — Я понял.

— Нет официального повода, — смягчилась Регина. — Мы не можем их выгнать. Конечно, если ты воспользуешься своим влиянием на Алексея Фёдоровича…

Джафару не понравилось, как это прозвучало. Как будто Алексей Фёдорович — идиот и ценит Джафара единственно из слабости характера, а не за его реальные заслуги. Сцепив пальцы, механик покачал головой. Эйзена просить не хотелось — в этом случае придётся рассказывать ему о том, что кто-то использует его грибы неправедным образом. Для удовлетворения своих мелких амбиций и садистских потребностей.

Рано или поздно, конечно, рассказать придётся, чтобы решить, как контролировать злоупотребления, но сейчас Джафар не был готов добавлять хорошему человеку лишних огорчений. И удалился, пытаясь убедить себя, что нелепый перфоманс с переодеванием — не повод выгонять людей, отказавшихся по собственной инициативе расторгать контракт… Попросить Орлова? Но вмешивать безопасников в отношения — совсем уже непростительная глупость.

А когда сам Джафар прямо напомнил Эрику о необходимости отъезда, Эрик решительно отказался.

— Прости… я не могу. Мое пребывание здесь — часть моего служения Гнедичу. Ты можешь меня убить, но это должно произойти именно здесь.

— Почему все считают, что я буду кого-то убивать? — рассердился механик. — Я тут вообще не для этого. У меня совсем другие обязанности, прямо противоположные. Ладно. Надеюсь, вы хотя бы тут не на пять лет…

Эрик покачал головой.

— Не на пять. Возможно даже не на год.

— Обнадеживает. Но запомни вот что артист: ещё одна сомнительная выходка — и я сообщу герцогу и майору, что вы оба представляете опасность для жителей посёлка. Придётся объясняться.

Эрик молча кивнул. Затем сделал странную вещь: протянул руку к плечу Джафара. Тот мгновенно ее перехватил.

— У тебя гусеница, — терпеливо объяснил Эрик.

Джафар щелчком сшиб с футболки маленькую зелёную гусеничку и вопросительно посмотрел на собеседника. А тот почему-то выглядел так, словно изо всех сил сдерживает слезы.

Не поняв ничего из происходящего, Джафар выругался на арабском — длинно, выразительно — и ушел, чтобы никого случайно не прибить. Всё-таки он должен был заботиться о жителях поселка, а не наносить им телесные повреждения.

*

Обед в столовой с господином Рейнольдом очень развеселил Аню. Мажор и главный владелец вообще всего, уязвлённый ее замечанием, набрал полную порцию пельменей — может, впервые в жизни?

Тарелки в столовой «Солнечного» делились на два типа: старые, оставшиеся ещё от военной базы, с советской символикой на обороте, и тарелки более поздних закупок: партия с золотым ободком и партия с картинкой в виде мухомора и землянички. Ане нравились те, что с картинкой, а вот Рейнольд положил себе пельменей в старую армейскую. Это выглядело особенно смешно.

— И как вам еда простых смертных? — кокетливо поинтересовалась Аня, подсаживаясь к нему за столик.

Рэнни посмотрел в свою тарелку так, словно впервые увидел и ее, и ее содержимое.

— Экзотично, — ответил он. — Мои родители не позволяли мне есть пельмени. Говорили, что их делают из собак. Но я проверял: за последний месяц ни одна из наших собак не пропадала, поэтому у данных пельменей есть шанс быть из травоядных.

— Жалеете, что они вас сейчас не видят? — подколола его Аня.

— Травоядные?

— Родители.

— Они не могут меня видеть. Они давно умерли.

— О, соболезную! Но они оставили вам наследство.

— Не мне. Сестре. Она тоже умерла.

Рэнни сидел, склонив голову; в этом ракурсе его лицо просилось на икону, даром что было обращено к тарелке. Владелец поселковых угодий явился на обед в своём обычном рубище: серых джинсах, сквозь прорези которых виднелись его острые колени, футболке персикового цвета с насквозь вытертым воротником и пиджаке из мягких зеленоватых лоскутов. Правая рука владельца — тонкая, длиннопалая, с вилкой — нелепо зависла над блюдом, а левая, украшенная темно-золотым перстнем, поглаживала стакан мутного компота, на поверхности которого томилась одинокая сморщенная слива.

Разговор, по мнению Ани, зашёл не туда. Обычно в ответ на ее подколы парни начинали нервничать, лихорадочно оправдываться или вспоминать свои жизненные достижения, справедливо подозревая, что их хотят унизить; Аню всегда забавлял мужицкий гонор.

Рэнни был либо этого гонора лишён, либо хорошо притворялся.

— Значит, у вас теперь нет близких родственников? — ужаснулась Аня. — Сочувствую.

Рэнни кивнул, потом испытующе глянул через стол и заявил:

— Зато у меня есть… довольно близкие друзья.

— При ваших капиталах друзья обычно ненастоящие, — не удержалась Аня.

— А вы хорошо осведомлены обо всех тонкостях жизни, — уважительно заметил Рэнни. Аня не поняла, комплимент это или ирония.

— Вовсе нет, — призналась она, отламывая вилкой очередной кусок под соусом. — Я три года работала с человеком, который мне нравился. А сама так и не поняла, как он ко мне относится.

Рэнни снова посмотрел на нее. Взгляд его был «закрытым» — отстранённым и ничего о его настроении не говорящим. Вежливое любопытство — вот и все, что смогла прочитать Аня.

— А мне было восемнадцать, — поведал он вдруг, нехотя откусив от наколотого на вилку пельменя, — когда я впервые влюбился. Это была студентка юридического института. Она подрабатывала горничной в нашем доме. До этого я был занят только музыкой и литературой, хотел поступать в… ладно, неважно. Там своя среда, люди, интриги. Я вникал. И вдруг появляется она. Из другого мира, где все иначе. Полгода я ходил, как в тумане. Мы стали встречаться, и это выглядело, как путь в светлое будущее.

Рэнни разрезал вилкой последний оставшийся в тарелке кусочек сначала напополам, потом каждую часть ещё на две.

— И вот однажды, проходя мимо кабинета отца, я услышал, как она с моим батей о чем-то спорит. Я остановился и прислушался. На общем фоне беседы о деньгах я уловил фразу… сейчас, конечно, трудно уже вспомнить дословно, как это звучало, но общий смысл выглядел как: «и долго ещё мне нужно будет ублажать твоего обалдуя».

Рэнни усмехнулся, сделал паузу, доел последнюю четвертинку и отпил компота, не трогая пока что сливу.

— Из разговора я понял, что она была любовницей отца, а со мной встречалась за его деньги. Для моей, если можно так выразиться, социализации, как объяснил мне батя через три дня, когда я отлежал их с температурой примерно сорок один… врачи заключили: стресс. Большая учебная нагрузка. Этой историей я хотел сказать, что тоже не всегда понимаю, как ко мне относятся люди на самом деле… Что?

— Нет… ничего, — Аня отломила кусочек хлеба и смотрела на него без особого аппетита. — Это… как-то дико… неужели в наше время такое бывает?

— Обычное дело, — обиделся за свою биографию Рэнни. — Но в те далёкие времена тоже я не был в достаточной мере осведомлён о рутине такого свойства. Возможно, если б я тогда встретил вас, вы бы смогли отговорить меня от необдуманных поступков. С вашим-то знанием жизни.

— Вряд ли, — светским тоном заметила Аня, аккуратно складывая на поднос свою опустевшую посуду. — Я сама склонна к необдуманным поступкам. Села, вот, к вам за столик.

Глядя, как она с подносом направляется к окошку для сдачи использованной посуды, Рэнни допивал компот.

Возглавить культурную жизнь, думал он. Это куда ближе и понятнее, чем жизнь экономическая. Стоит ли эта рыбная Аня того, чтобы ради неё что-то возглавлять? Вредная какая-то.

С другой стороны, может, смысл и не в ней, а в том, чтобы спасти культурную жизнь от возглавления ее Костиком?

Аня вернулась за своей сумкой — жёлтой, кожаной. Явно подбирала по цвету к темно-зелёному трикотажному костюму, подумал Рэнни. У Ани были светло-янтарные глаза, приятное лицо с высокими скулами и маленьким острым подбородком, и кудрявые волосы цвета старого золота. А ещё фигура, как на винтажных пин-ап открытках. Рэнни представил повелительницу рыбок коротком платьице — белом, в мелкий красный цветочек — и невольно сглотнул.

Нет, возглавить определенно стоит.

— Вы не хотите, — спросил он, — вечером составить мне компанию в «Грибнице»?

Аня замерла, потом покачала головой.

— Спасибо, но не сегодня. Там слишком мрачно.

И ты, господин Клемански, слишком глупо выглядишь, мысленно закончил ее сентенцию Рэнни.

Противную сливу он так и оставил в стакане.

*

Вечером Аня передумала и первую свою зарплату все же решила потратить в кафе у Вацлава: заказала шоколадное пирожное с розочкой и безалкогольный коктейль.

Пока наслаждалась коктейлем, пришло сообщение от Олега: мол, скучаю, надеюсь, платят тебе хорошо.

Аня отослала ему фото своего обеда и ужина с подписью: «вот так тут кормят». Потом подумала и добавила фото красавца Рейнольда, подписав: «а это владелец бизнеса». На что Олег незамедлительно ответил: «надеюсь, он к тебе не пристает. Если что, пиши, я приеду, тебя спасу».

Ровно на секунду Аня поверила, и ей стало тепло. Ее спасут.

Нет. Приедешь ты, как же.

— Повторить?

Похожий в своём чёрном смокинге на старого упыря Вацлав взирал на неё из-за стойки выпуклыми серыми глазами. Стеклянные фонарики, излучавшие желтый ретро-свет, придавали ему совсем потусторонний вид.

— А у вас точно алкоголь нельзя? — вздохнула Аня.

— Только по субботам и с десяти до одиннадцати, — отозвался Вацлав. Голос у него был низкий и хриплый; он вызывал в помещении кофейни непривычное эхо.

Послабление про алкоголь придумал герцог, не желая разбираться с контрабандой спиртного, осуществляемой через дорожных рабочих вроде Коленыча. Пусть, сказал он, кто хочет выпить, позволяют себе пару коктейлей в баре, чем вынашивают мрачные замыслы объемом в полтора литра за крупное вложение в теневую экономику.

Аня посчитала дни до субботы и вздохнула: суббота была вчера.

Может действительно стоило пойти с Рейнольдом?

Стало грустно.

— Добрый вечер, — вежливо сказал кто-то, кого она не видела сбоку. — А можно составить вам хорошую компанию?

Аня повернулась.

На фоне стены с фотографиями мертвых людей стоял симпатичный невысокий парень в белой толстовке.

— Хорошую? — недоверчиво улыбнулась Аня.

— Меня Дима зовут, — сказал новый знакомый, устраиваясь рядом на стуле. — И я тут самый веселый. Клянусь здоровьем нашей кошки. Вы ведь любите кошек?

*

— А если бы Августина сейчас вернулась, ты бы кого предпочёл: ее или меня?

Едва проснувшись, Эйзен и Полина наблюдали рассвет через большое панорамное окно спальни. День обещал быть тёплым — ещё недавно густой, туман рассеивался над сопками, клочьями оседая на покрытых лесом склонах.

— Тебя, — беспечно ответил Эйзен. «Девочковые» вопросы, раздражавшие его в исполнении других женщин, умиляли и даже льстили, если исходили от Полины. Наверно потому, что были искренними. Лжи и манипуляций в арсенале Полины совсем не водилось.

— Почему же?

— Потому что десять лет назад я был человеком, — Эйзен перевернулся на спину и потянулся, — выбравшим Августину. Теперь я человек, выбравший Полину. Мои запросы и приоритеты поменялись; в немалой степени ещё и от того, что Августину я потерял и залечил боль от этой потери. После этого у меня были другие женщины; я узнал о жизни чуть больше и изменился.

— А ты не боишься, что я когда-нибудь тоже… захочу кого-то другого?

Этот вопрос явно беспокоил Полину сильнее, чем ее мужа.

— Ты уже хотела, — засмеялся Эйзен.

— Нормального на этот раз, — обиделась Полина.

— Я буду стараться не разочаровать тебя. Но если что… обсудим.

— Но тебе это неприятно.

Эйзен задумался.

— Это бывает… грустно. Но смотря что за человек тебе понравится. Может, он понравится и мне тоже.

— Тогда ему не спастись?

Полина засмеялась, перевернулась и нависла над мужем, положив ладони ему на плечи. Ее груди касались его тела, и это обещало переход интересного — Эйзен бы даже сказал человеколюбивого — диалога в более примитивную форму.

— Мои тетки говорили, что во мне абсолютно нет женского кокетства, — продолжала тем временем Полина, словно бы и не замечая, что Эйзен стал дышать чаще, а моргать — медленнее. — Это правда лишает меня очарования? Но если это так, то какой бы человек мне не понравился, ему вряд ли понравлюсь я…

— Поэтому я могу быть спокоен, — продолжил Эйзен Полинину мысль. — Но во-первых, твои тетки врали, а во-вторых есть люди, которым, наоборот, нравится прямолинейность…

— Правда?

Полина выпрямилась и вынула заколку из волос; они темной волной упали ей на плечи.

— Ты очень красивый, Лёша, — сказала она, пробежавшись пальцами по его животу, ближе к паху.

Выдохнув, Эйзен закрыл глаза. Прекрасно, что теперь у него есть жена. Что он смог кого-то впустить в свою жизнь, не жалея об этом. Что единожды выстроив отношения с одним человеком, не надо было думать о том, как теперь расстаться. Что личная жизнь перестала быть проблемой, для решения которой надо кого-то искать. Что Полина его понимает, и ему остаётся только отмечать это мелкими знаками внимания, к которым она ещё даже не привыкла.

…В этот момент он совершенно четко увидел в соседней комнате — которая все еще оставалась комнатой Аси — человека, покрытого янтарными крошками и странными белыми тяжами, похожими на пенопласт. Эйзен не рассмотрел, кто этот человек — мужчина или женщина — но понял, что тот вслушивается в происходящее за стеной. Этот человек — это существо — было настолько чуждым всему, что Эйзен видел прежде, что это рождало сильную, безысходную горечь. Обреченность. Чувство невосполнимой потери.

— Лёш? — спросила Полина когда Эйзен вновь открыл глаза.

— А… а что?

— Ты плакал.

Эйзен провёл рукой по виску.

— Правда? Видимо, это от избытка эмоций…

— Я знаю. Но с тобой раньше такого не было, — сказала Полина, ложась рядом — грациозная, как длинная, тонкая кошка.

— Это, мать его, лес, — угрюмо пояснил Эйзен. Теперь диалог загнал его в угол: хотелось сказать Полине о странностях здешних мест как можно позже, но не вышло. — Он влияет на сознание. Усиливает его проницаемость для впечатлений и всего такого. Ну а ты… ты ведь тоже очень красивая, и насмотревшись на тебя, можно весьма горько сокрушаться о несовершенстве всего остального мира.

Полина смутилась.

— Спасибо… Знаешь, у меня ощущение, что в соседней комнате кто-то ходит.

— Возможно, это Мария Семёновна, — пробормотал герцог, досадуя на неискренность своего голоса.

— Ты говорил, что она бывает на втором этаже только если там никого нет. А мы ещё не спускались к завтраку.

— Значит, это тоже лес…

— Что он здесь делает? Скажи ему, что подсматривать нехорошо.

— Он вообще-то подслушивал.

— Зачем ему это?

— Возможно, он хочет нас полюбить. Или возненавидеть. В этих местах много странностей. Когда я один, это не так заметно, а когда ещё кто-то… словно домовой поселяется.

Успокоив, а затем обняв жену, Эйзен прижался лицом к ее плечу. На этот раз его взору явилась нормальная, привычная темнота, без всяких видений.

Господи, обратился он туда, откуда она, как ему казалось, пришла. Я обычный человек. Я больше не могу разгадывать твои ребусы и шарады. Когда все это закончится, когда ты позволишь мне умереть, ты выложишь их передо мной вместе с ответами, и мы вместе посмеёмся над моей тупостью. Но пока что… мне нужна подсказка. Мне очень, очень она нужна.

*

С утра на ферме метили молодняк кур. У каждой курицы требовалось взять мазок из зева, подписать по номеру индивидуальной куриной метки, собрать эти мазки, отнести лабораторию к Татьяне, где она их проверяла на респираторные инфекции, затем забрать результаты, внести в журнал, рассадить кур согласно обнаруженному и просчитать профилактические мероприятия, если они нужны.

Если бы, думала Кристина, меня заставили писать мемуары о жизни поселка, то про работу там было бы меньше всего, хотя времени она занимает куда больше, чем всякие приключения.

— Мазок из клоаки тоже брать? — спросил Дима.

— Нет. Сегодня мы это не делаем.

— Если тебе без этого скучно, возьми у себя, — дополнил Эрик. — Там наверняка есть, на что полюбоваться.

— Откуда такая осведомленность? — буркнул Дима.

Кристина фыркнула. В ее присутствии парни постоянно пикировались, и ее это тревожило. Видимо, у Димочки все же не сложилось с Инессой. А Эрик и вовсе загадочный человек. Вроде бы весь такой разбитый и потерянный, но ведь явно настроен на определённую цель. А цель никому не известна.

— Харэ болтать! — приказала она. — Эрик, взял штатив и шагом марш в третий блок! Дим, на тебе два контейнера!

— Да я в курсе.

…Закончили к обеду. Кристина специально выждала в раздевалке, пока парни исчезнут, чтобы они не омрачали ей путь в столовую. Ещё хорошо бы домой заглянуть — переодеться, подумала она, сворачивая на крайнюю, самую ближнюю к обрыву улицу.

После ловли нескольких десятков кур ноги переставлялись с трудом, в голове плескался туман, а пальцы саднило от работы с жестким пластиком. Да и царапины болели — схваченные куры выражали своё недовольство острыми когтями, продиравшими любые перчатки.

Дорога, как и все дороги в посёлке, была протоптана ещё при царе Горохе, пылила и иногда странным образом петляла, словно бы пытаюсь подвести идущего по ней путника к постройкам, от которых к настоящему времени ничего не осталось. Минуя один из таких закутков, Кристина заметила стоящего на его краю человека — спиной к дороге, лицом к кустам. Этого человека она не знала. Обычный парень, среднего роста, темноволосый, чуть полноватый, в дорогих джинсах, белой футболке и рыжих «тимберлендах», он стоял на самом краю вытоптанной зоны и медленно раскачивался. Его руки были чуть приподняты, а голова наклонена вперёд.

Подойдя ближе, Кристина услышала, что он тихо жужжит. Раскачивается и жужжит.

— Эй! — на всякий случай крикнула она. — Вообще-то у нас запрещены наркотические средства!

Незнакомец не ответил. Продолжая раскачиваться и жужжать, он начал поворачиваться, переступая ногами по кругу.

Увидев выражение его лица, Кристина отступила назад.

Человек ее не видел. Взгляд его, расфокусированный и замерший, был направлен куда-то вовнутрь сознания, из открытого рта текло на футболку, а движения выглядели деревянными и натужными, словно для исполнения каждого требовалось преодолеть паралич.

Отравился? Но тогда почему этот звук?

Тут безумец остановился, моргнул и глухо сказал:

— Уходи.

Кристина и рада была бы уйти, но от страха не получалось.

— Это моя земля, — продолжал одержимый, закатывая глаза дрожа подбородком. — Уходи с моей земли! Нечего тебе тут делать! Я выгоню вас! Я выгоню вас всех! Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…

Кристина попятилась ещё сильнее, соображая, куда нужно бежать и кому сообщать о случившемся.

И тут человек ещё раз переместился — она не заметила как — и оказался рядом.

— Это моя земля, — проныл он, протягивая к девушке паралитические руки.

Кристина и впрямь хотела убежать. Однако сзади, слышала она, подходил кто-то ещё, и она боялась обернуться, чтобы не увидеть очередного жужжащего безумца.

И подскочила, когда за ее спиной прозвучал спокойный голос Рейнольда:

— Ну вообще-то эта земля — моя.

Одержимый перестал надвигаться; замерев, он зашатался, а потом, не сгибаясь, рухнул в пыль.

— Эт-то что с ним? — тихо спросила Кристина, на всякий случай схватив Рейнольда за предплечье. Какой-никакой, а все же мужик, вдруг спасёт?

— Не знаю, — пожал плечами Рейнольд. — Но в его голове не было его самого.

— А кто был?

Рейнольд посмотрел на неё, потом на парня в футболке, пытавшегося устроиться в дорожном гравии и сказал:

— Пока непонятно.

Подойдя ближе, Рейнольд наклонился, посмотрел в глаза одержимому и вдруг быстро заговорил:

«Нечем вдохновиться, никого не убить.

Не летать твоей дорогой, не исполать именитому месту — вот уже и забылось,

а хотел вечность, изведал такой край, за который теперь ни заглянуть, ни ответить некому. Законы бытия — так, словно они есть, а нас нет. Заберите нас из этого, заберите в самое то, успейте до полудня, чтобы не пришлось нашим с грязи да скользить на вашем бисере. Уверьте в праздности и смысле — чтобы не уходить, не раскаявшись, что умерли сами, и в дорогу без отдыха, словно слепые на пристани.

Окно мира одностороннее — в пустом доме темнота оттеняет лишь испуганные отражения наши. Для вас — одно, для них — хорошее. А для нас — неделимые уже отражения в растоптанных осколках бисера из оконного стекла. Вот и все, то ли одна история продолжается, то ли многие заканчиваются — трудно сказать. Да и молчать не легче — тишина по ту сторону, которой нет.

Упирался и ждал, словно призраков, тебя и себя.

Сколько раз проносило мимо, а на восьмой изверились, озверели на пустотных сколках — а не предсказания ли? В году отсюда десятом увиден достанет, услышан открестится, исправлен сотрется.

Избегай травли, серый пес, как дважды два избегают равняться четверти».

Дослушав эту ахинею, одержимый сел, поморгал, вытер подбородок, посмотрел на них и вдруг нормальным голосом спросил:

— Где я?

— На первой линии возле обрыва, — честно ответил Рэнни. — Что с тобой случилось? Кто ты?

— Я — Вася, — ответил парень. — Вася из технички, со складов. А вы…

— Я — Кристина. Ветфельдшер.

— А я Рейнольд.

— Простите, господин Клемански, — Вася, как мог, вскочил и чуть было встал по стойке «смирно». — Кажется, я заблудился.

Он хотел было удалиться, но Рэнни жестом остановил его.

— Что вы перед этим делали? — спросил он, и Кристина с удивлением услышала в его голосе жесткие интонации.

— Ничего, — смутился Вася, — не делал. Гулял.

— Вы должны были находиться на вашем рабочем месте. Либо на обеденном перерыве. При всем уважении… столовой я тут не вижу.

— Так я же говорю — заблудился!

— Насколько я знаю, Константин занимается с вами медитативными практиками, которые при отсутствии должной подготовки могут привести к спутанности сознания. Вы практиковали их сегодня?

— Я с утра… для прочистки мозгов… немного.

— И этот метод оказался не особенно успешным, — констатировал Рэнни. — Вернитесь, пожалуйста, на своё рабочее место и к лесу больше не приближайтесь.

Когда Василий удалился, Рэнни похлопал Кристину по плечу и спросил:

— Проводить?

— Д-да… если не трудно.

— Не трудно… Только ты по задворкам одна не ходи. Бери сопровождающего — Яшу, или, если его нет, меня. Мне уже не первый раз такой путешественник попадается.

— Но как ты его успокоил?

— Я вижу его сознание.

— А я так смогу?

— Если есть способности — наверно. И ещё практиковаться надо.

— А Яша так умеет?

— Не знаю. Он определенно может воздействовать на сознание. Дезориентировать и внушать мелкие, но очень навязчивые иллюзии. Я сам это видел. Или это происходит помимо его воли — я не уточнял. А его способность видеть мы в разговорах и вовсе не затрагивали. Ну а что касается воздействия… это должно быть здоровое человеческое сознание… а не такое.

— Это лес виноват? Эйзен говорил — лес умеет.

Рэнни пожал плечами.

— Может, и лес. Но начали они явно сами. Здесь нельзя открывать сознание.

Кристина кивнула. Она знала, что во-первых, тут с сознанием людей иногда происходят странные вещи; а во-вторых, люди иногда сами со своим сознанием странные вещи творят. Словом, беречься надо, чтобы не спятить. Особенно человек восприимчив, когда устаёт.

— Спасибо, Рэнни, — сказала она.

Монарх Эйзенвилля проводил ее до дома, а после работы, на выходе с фермы, ее уже ждал Джафар.

— Ты б зашёл, — улыбнулась Кристина. — Я сегодня какого-то птенца видела, пятнистого такого. Посадила его повыше, от котов. Не могу понять, чей. Думала, вдруг ты знаешь, ты ведь тут давно.

Джафар как-то упоминал, что некогда был просвещаем Эйзеном на предмет местной фауны, и все запомнил.

— В следующий раз.

Механик был мрачен и погружён в себя. В отличие от Кристины, которая физически сильно устала и теперь хотела каких-то внешних эмоций.

— Тебя Рэнни попросил меня встретить? — продолжала она попытки общаться.

— Да.

Кристина вздохнула.

— Ладно, пойдём… Спасибо, что встретил… Я что-то упахалась так, что едва на ногах держусь…

Сказав это, Кристина действительно оступилась; Джафар придержал ее за плечи, выровнял, и теперь держался чуть позади, чтобы успеть подхватить, если что.

— Тоже устал? — спросила Кристина, хотя общаться через плечо было странно.

— Нет, — с прежним лаконизмом ответил Джафар. Затем, понимая, что ведёт себя уже совсем невежливо, дополнил: — Работы было немного. Но предчувствия давят. Правда, мои предчувствия часто иллюзорны и касается меня одного, как ты наверняка помнишь по прошлому году.

…Вечером, едва упав в постель и закрыв глаза, Кристина вдруг четко вспомнила:

«Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

Странно, что оно так хорошо запомнилось. Словно текст в книжке Виджена Гнедича. А надо было бы запомнить другое, то, что Рэнни говорил. Но оно длинное. Впрочем, исцелить всегда труднее, чем испортить.

*

А на следующий день на ферме уронили лестницу.

Если бы это произошло с обычной легкой стремянкой, используемой для ремонта, то и говорить было бы не о чем. Но стремянка до чердачного окна нужного сарая не доставала, поэтому решено было взять огромную деревянную конструкцию о двадцати трёх ступеньках, сработанную неизвестными солдатами, служившими в «Солнечном», когда оно ещё так не называлось.

— Имя их неизвестно, — выразился как-то раз про это изделие Единоверыч, — но творение их бессмертно, как Парфенон. Будьте с ним осторожны, парни.

Итак, чтобы починить облицовку под верхним окном одного из сараев, лестницу надлежало переставить, а поскольку Макс в этот момент занимался перегрузкой комбикорма, начать дело решили Дима вдвоём с Эриком.

Только вот Дима, который накануне ночь кутил в «Грибнице» и не выспался, свою половину не удержал.

Кристина в это время стояла внизу, осматривая ухо кошки Гармошки (на ухе возникла подозрительного вида плешь), и все двести килограмм тяжёлой деревянной конструкции полетели прямо на Кристинину шею. И наверно, легко перешибли бы ее, если бы не Эрик.

Вовремя выбросив вбок руку, он поменял траекторию падения, в результате чего одна из вертикальных опор только ударила Кристину по плечу и рухнула — взметнув пыль и сильно перепугав кошку.

— Вашу мать! — проныла Кристина, протирая плечо. — Дима, у тебя глаза на жопе, что ли?

Дима пробормотал что-то типа «да блин». Эрик криво улыбался, прижимая к себе пострадавшую конечность.

В ответ на вопросительный взгляд Кристины он подошёл и морщась, позволил себя осмотреть.

— Перелом, — заключила Кристина. — Пошли в госпиталь. Только… стой. Сначала я лонгетки наложу, а то там, похоже, обе кости вдрызг.

*

— Четыре осколка, — восхищенно посчитал Феликс Андреевич, рассматривая рентгеновский снимок. — Четыре! Хотя лично я видел и больше. Я, знаете ли, как-то лечил локтевой бугор — небольшая, плотная кость — расквашенный на двадцать частей. Это как пылевая туманность в космосе! Не во что даже проволоку воткнуть, куда там штифты! Но я собрал. На скобы собрал, хотя пациент стал после этого ощутимо тяжелее с правой стороны. Через пару лет, знаете ли, вынул…

Кристина слушала с большим интересом, представляя, как бы чинила локтевой бугор она. Правда, немного беспокоил Ярослав, сидящий за оцинкованным столом, положив на него сломанную руку с невероятно опухшим локтем. Ярослав был бледен, скептичен — то есть, история про двадцать осколков его не увлекла — и явно находился в ипостаси Тейваза. Теперь Кристина умела отличать его субличности.

Ей было неловко и непривычно — если раньше она спасением своей жизни была обязана Джафару и немножко себе самой, то теперь у некоего бывшего сектанта, вора и шантажиста тоже имелись воспоминания о том, как он спасал Кристину от лестницы. И хуже всего, что теперь это были их общие с Кристиной воспоминания. Не говоря уж о том, что все видел этот мерзкий Чекава. А может, и инициировал. Хотя вряд ли — для таких глобальных гадостей нужно быть человеком большого риска, чего про Диму не скажешь.

*

— Он спас тебя от лестницы? — уточнила Данка, когда они вечером собрались возле «Грибницы» и стояли, вяло хлопая на себе комаров.

Джафар молчал; если рассказ Кристины и вызвал у него какие-то переживания, то угадать их было трудно.

— Она валилась прямо мне на шею, — сообщила Кристина. — Ребром боковой стойки. Если б не Ярослав, веселилась бы я сейчас с вами без головы.

— Если б не Ярослав, — резко вмешался Джафар, — лестница стояла бы себе спокойно, потому что Чекава не кантовал бы ее в одиночку.

— Кто его знает, — пожала плечами Оксана и хитро сощурилась. — Он уже который день ухлёстывает за Кубиком и совсем потерял голову.

— В этом смысле ему нечего терять, — заметила Данка. — Но я бы предупредила Кубика, чисто из женской солидарности.

— Она не поверит, — убежденно сказала Оксана. — Баба так устроена, что пока сама не обожжется, будет себе выдумывать всякое хорошее про всяких уродов.

Зато после того, как она разочаруется, у Рейнольда возникнет шанс, подумал Джафар.

— Так или иначе, — сказала Кристина, — Феликс сегодня Эрика прооперировал, и ему придётся ещё пару дней провести на больничной койке. Я планирую зайти к нему завтра после обеда.

— Я тогда зайду послезавтра, — чопорно сказала Марина. — А вот и Юрка! Наконец-то!

— Извините, заработался, — улыбнулся Юрик. — Константин сегодня орал больше обычного. То он сваливал с работы ровно в шесть, а теперь сидит до девяти. То ли занятия йогой сказались, то ли просто характер с возрастом испортился.

Кристина и Джафар переглянулись, однако поговорить не успели — народ всей компанией двинулся подальше от комаров и поближе к коктейлям.

Кристина начинала привыкать к этому заведению. Портреты живых и мертвых героев, колоритный Вацлав в чёрном фраке с высоким воротником, и непонятное существо, убирающее со столов. Говорили, что это то ли внучка Вацлава, то ли внук. Нанимала их обоих Регина, а она вряд ли расскажет.

Кафе «Грибница» изнутри. Стена с портретами.

*

На следующий день после обеда Кристина, как и обещала, решила навестить больного.

Эрик лежал на койке ещё довольно бледный и слабый, однако встретил ее улыбкой.

— Ты меня спас, — поздоровалась она, устанавливая ему на столик фруктовый салат.

— Это все грибы, — оправдался Эрик. — Я пытался свести татуировки, — он коснулся скулы, где была руна, — грибами тридерисами. Долго. И это настраивает на единение с природой. Свести не получилось — подошел критический срок. Наверно, осталось чуть-чуть, но я испугался. Светоч… в смысле гуру Теребилов, узнал и велел прекратить. Сказал про чудовищ. Я тогда не знал, как они называются. Теперь знаю.

— И кто бы, — засмеялась Кристина, — превратился в сторна? Ты или Тейваз?

Протянув руку, она коснулась позорной руны. Эрик улыбнулся.

— Тейваз, конечно. Ушел бы в лес… Под плесенью татуировок не видно. А я остался бы здесь, чист, как младенец.

— Как ты себя чувствуешь?

— Сожалею, что у вас не лечат грибами. Один день — и всё.

— А потом расплата.

— За счастье спасти такую прекрасную даму…

— Перестань. А то кто-нибудь подумает…

— Что ты пытаешься меня морально поддержать, только и всего. Что тут ещё можно подумать?

Кристина смеялась. Нахальство Тейваза было немного неприятно, но в то же время… волновало.

Ещё минут пять, подумала она, и я пойду.

*

Тревога, съедающая Джафара, скорее всего была очередной манифестацией слишком медленно затухающего постэффекта от некогда пережитого им в разных местах планеты, но могла быть — он допускал эту мысль — и чем-то другим. От морока, наведённого лесом, до чисто физических последствий слабой дозы токсина, продегустированного на тюремных нарах.

Эйзен ещё в первый раз пытался выяснить у Джафара, что это было, но тот смог рассказать о симптомах весьма немногое. Слишком он тогда поторопился впасть в анабиоз. По его словам, он сделал это с чисто детективной целью, но на самом деле и с намерением выжить тоже.

На следующий день, закончив работу, он зашел на ферму навестить Кристину. Одиночество становилось все острее, хотелось поговорить, увериться, что люди в этом мире еще на своих местах.

Однако девочки-лошадницы сообщили, что Кристина уже полчаса как отправилась в больницу, узнать о состоянии ушибленного лестницей Россохина.

Джафар почему-то надеялся, что и Макс там же. Однако, поднявшись на второй этаж, в хирургическое, он не заметил никаких следов гиганта, да и вообще не увидел людей. Только из одной палаты доносились голоса и громкий смех. Джафар осторожно заглянул внутрь.

Кристина сидела возле кровати больного, что-то рассказывала ему и ласково смеялась.

Они оба смеялись.

Она и Эрик — бледный, с загипсованной правой рукой и рассыпавшимися по белой подушке каштановыми кудрями и Кристина — в белой футболке с котёнком, в джинсах, обтягивающих ее округлые бёдра так, что невозможно было не смотреть. Двое людей в палате говорили, перебивая друг друга, и являли собой картину, по мнению Джафара, полного эмоционального единения.

Тут, собственно, его и накрыло.

Отступив на шаг, он постарался удалиться бесшумно, чтобы пережить все это в отдалении, но резкая слабость в ногах побудила опуститься на стоящую в коридоре банкетку. Он рассчитывал посидеть там минуту или две, а потом все же уйти, но внутренние обстоятельства не позволили ему сесть тихо — металлические ножки банкетки проехались по кафельному полу, издав неприятный скрежет.

Кристина прервала беседу и сказав «я сейчас», выглянула в коридор.

— Яша? — удивилась она. — А что ты не заходишь?

— Не хотел вам мешать, — язвительно ответил Джафар.

Вот досада. Разумеется, он хотел сказать что-то другое, потому что знал, что эта фраза все испортит и выдаст его с головой, но в сознании была только она. Но не молчать же.

Кристина закономерно погрустнела.

— Я не ожидала, — тихо сказала она, — что ты придёшь…

Только бы, уговаривал себя Джафар, не устроить сцену здесь, в больнице.

— Я, пожалуй, сейчас уйду, — сказал он, вставая с банкетки — на этот раз легко и бесшумно. — Счастливо оставаться. И твоему новому другу, — Джафар на миг обернулся, — скорейшего выздоровления.

*

Она догнала его на пустоши — он специально свернул туда, когда понял, что его преследуют. Сейчас хорошо было бы домой и закрыться от всех, отключив звонок, но сперва следовало объясниться. И когда Кристина приблизилась, он выждал секунду, потом обернулся:

— Я уже сказал, что не хотел вас прерывать.

— Я должна была к нему зайти, — выдала Кристина фразу, которую выбирала все то время, пока шла за Джафаром. Все прочие оправдания выглядели глупо. — Он меня спас.

Вторая часть, поняла она тут же, была лишней. Потому что спасать ее имел право только Джафар.

— Я тоже безгранично благодарен ему за это, ответил Джафар, прижав руку к груди и иронично поклонившись. — Что не так?

— Ты ревнуешь, — обвинила Кристина.

— Естественно, — кивнул Джафар. — И в этом я неправ. И я хочу пережить эту свою неправоту где-нибудь в одиночестве.

— Ты правда думаешь, что он…

— Он тебе, черт возьми, нравится! — сорвался Джафар. — Я это вижу. Ты любишь исцелять и собирать по частям всех убогих и разрушенных, а я уже относительно собран и не представляю для тебя того интереса, что раньше. Я уже отработанный материал, а вот трагический Эрик, у которого две личности…

— Это не так! Ты тоже…

— Тоже? Вот спасибо!

— Подожди…

Джафар остановился. Его постепенно накрывала ярость. Надо было уйти, изолироваться и как-то пережить приступ. Кристина этого не понимала. Она думала, что может остановить его сама.

— Послушай. Я ждала тебя…

Стало совсем невыносимо.

— Ждала меня, развлекаясь с Эриком? Серьезно?

Он снова обернулся и схватил ее за плечо.

— Я просил, — говорил он хрипло, — просил избегать этого человека! Он не тот, за кого себя выдаёт! Но мои просьбы для тебя ничего не значат. Я и сам для тебя всего лишь удобный кавалер, которого можно бортануть, если захочется. Тейваз говорил, что его миссия здесь — служение графу Гнедичу, но не сказал, в чем именно оно заключается. Не в том ли, чтобы утешить тебя, если я, например, рехнусь или сдохну? Ты не думала об этом?

— Яша, не надо…

Жалобно пискнув, Кристина сложилась куда-то вниз, и Джафар понял, что своей железной хваткой чуть не сломал ей ключицу.

Пора было уходить. Убегать. Пока он никого не убил.

— Извини…

Разжав пальцы, он осторожно поставил Кристину на ноги. На ее плече теперь будут синяки — след от пальцев. Он мог бы сделать и хуже. И стыдно за это было уже сейчас.

— Прости, пожалуйста, — сказал он ещё раз. — Оставь меня. Я же просил меня оставить…

Кристина держалась за плечо и смотрела на Джафара, не моргая.

Последним усилием он взял себя в руки. Ярость — безумная, невыразимая — превратилась в дрожь. Его трясло так, что он не мог сфокусировать взгляд.

— Крис, — слова выдавливались с таким трудом, словно перед ними был бетонный барьер. — Не смотря ни на что. Я все ещё твой друг… Не надо сейчас со мной говорить. И объяснять не надо. Будет только хуже. Меня сорвало. Это нужно пережить. Мне одному. Понимаешь?

Всхлипнув, Кристина кивнула.

Тогда, развернувшись, Джафар быстро пошёл прочь. Проводив его взглядом, девушка опустилась на землю и заплакала.

Она долго не могла остановиться; а через какое-то время в голове сложились слова, показавшиеся ей утешительными:

«Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

Получается, ей теперь тоже требовалось кое-что пережить. Встав на колени, она начала раскачиваться, выталкивая воздух сквозь сжатые зубы. Получалось смешное жужжание. Скоро она перестала плакать.