Хранители

Вера Миносская

Вера приезжает на Крит к другу, эмигрировавшему на остров. Занимаясь дизайном его отеля, Вера живет просто и вольно: дружит с местными, купается нагишом в Ливийском море. Трагедия прерывает размеренность быта. Отныне все силы Веры и ее спутников отданы поискам древней рукописи. Пути искателей опасны, ведут сквозь ущелья и заброшенные монастыри. Теперь Верины дни – это бег от убийц, а ночи – время явления странных существ. Жизнь точно играет в фанты: кому – пуля, кому – раскаяние, кому – любовь.

Глава 1. Первое письмо. Два Георгиса

Ваня приехал вечером. Завидев мечущиеся по серпантину огоньки фар, я выбежала к дороге. Что это он, сомнений не было. Пару часов назад Иван звонил из аэропорта, куда отвез прилетавших на похороны мать и сестру. И оттуда поехал ко мне.

Закусив кулак, я смотрела, как даже на сравнительно прямых участках машину кидает из стороны в сторону. Все фонари на территории и окна в отеле были зажжены, чтобы Ваня не промазал мимо въезда.

С ревом «сузуки джимни» внесся на парковку, чиркнув крылом по бордюру.

Мотор выключили, и спустя несколько секунд из дверей показался пошатывающийся Иван. В мятой темной рубашке и с хорошо початой бутылкой водки в руке. Я потянулась обнять его, но он отстранился и пошел к таверне. Чуть помедлив, я последовала за ним. Из дверей отеля выглянула Мария. Быстро проговорила, что они с Димитрисом заберут сейчас Янниса и уедут, а я завтра ей позвоню. Обняв и перекрестив меня, она ушла.

Час Ваня не находил себе места. Потом спустился на пляж. Там долго сидел, глядя в дышащий солью мрак. Допив водку, полез в море как был — в кроссовках, джинсах, рубашке. На ногах он держался с трудом и, поскользнувшись на подводных плитах, еле выбрался на берег. Запустил бутылку в воду и повалился лицом в песок. Выловив бутылку, я опустилась рядом с Иваном. Осторожно взяла за плечи и, прижавшись щекой к виску, прошептала:

— Пойдем…

На сей раз он не сопротивлялся и дал увести себя с пляжа. Обхватив его за талию, я медленно поднималась по лестнице. Тяжелый он был до черных мушек перед глазами. И не скажешь, глядя на сухощавое телосложение. Ваню шатало, и, чтобы не упасть, я цеплялась то за перила, то за деревья. Возле дверей отеля он оттолкнул меня, согнувшись пополам, упал на колени. Его вырвало.

В спальне мне удалось раздеть дрожащего, лязгающего зубами Ивана до трусов.

— Дальше сам. Снимай и ложись в постель, — сказала я, выходя за дверь.

Класть его в огромной пустой комнате не хотелось, несмотря на то что я застелила там диван пару часов назад. Когда звуки за стеной стихли, заглянула к нему. Иван скорчился в моей кровати, натянув одеяло до носа. Походил на больного кота. Мученически скосив на меня глаза, зашевелился, забормотал, желая подняться и ковылять в неизвестное. Я села рядом с подушкой, опустила руку ему на лоб и негромко запела колыбельную. Потом стала мурлыкать все приходящие на ум песни. До ночи так и просидела — бормоча и клюя носом. Когда Ваня наконец крепко заснул, ушла спать в соседнюю комнату.

Утром я собрала разбросанную по полу сырую одежду. Вынула из кармана джинсов связку ключей: один длинный с большой головкой и два мелких. Прихватив вываленные в песке кроссовки, отнесла все это стирать-чистить в подсобку.

Ярко светило солнце, внизу, в море, резвился какой-то ребятенок.

— Господи, спасибо тебе, что уберег его вчера ночью! — пробормотала я, вдыхая запах розмарина из Марииного огорода, и перекрестилась.

Под вечер, когда одежда, развешанная на веревке меж олив, почти высохла, Иван проснулся. Я устроила его на террасе таверны, в любимом углу. В качестве временного облачения дала спецовку Янниса, в которой Ваня смешно болтался и постоянно поправлял съезжающие лямки. Заварила крепкий кофе, нарезала салат, поставила перед ним тушеного козленка, приготовленного Марией накануне. Несмотря на горе, молодой организм требовал свое, особенно после вчерашних возлияний. Доев все и выпив вторую чашку кофе, Иван откинулся на подушку, закурил и закрыл глаза. Говорил будничным тоном, медленно, пуская дым в потолок.

Иеромонаха Тимофея с сердечным приступом доставили в больницу Ираклиона на следующий день после аварии, в которой погиб архимандрит. И ближе к вечеру он скончался от острой сердечной недостаточности. Похоронили отца Тимофея рядом с его наставником и другом, которого он пережил лишь на сутки.

— Но вокруг его смерти слишком много всякой… — Ваня сделал неприличный жест средним пальцем и соответствующе выразился.

— Во-первых, после похорон ко мне подошел его друг Костас, который держит ресторан в Рефимно¹², и передал ключи… Кстати, где они?

Я успокоила Ваню, что связка цела.

— Сказал, что за два дня до смерти дядя приехал к нему и без объяснений вручил ключи с просьбой отдать мне в случае его кончины. Во-вторых, за неделю до… всего этого ко мне в контору заявился еще один дядин друг. И сказал, шо дядя просит дать ему машину на четыре дня — ключи передать с ним, с другом. А саму машину дядя сдаст потом в наш ираклионский офис.

Ваня помолчал.

— Возле ираклионского офиса он и услышал по радио сообщение о смерти архимандрита, оттуда его и увезли в больницу. Но есть еще и в-третьих. Теперь говорят, что смерть архимандрита не несчастный случай. Что с дороги его столкнули…

— Кто говорит?

— Все говорят. На похоронах, например. Дескать, на заднице «амарока» вмятина. Понимаешь?

— Имеешь в виду, дядя не связывался с тобой напрямую, потому как боялся впутывать тебя… во что-то?

— Да, именно это я и имею в виду.

Под глазами у Ивана были темные круги, на щеках — отросшая щетина.

— Я не понимаю, что за херня происходит. — Он потер веки рукой.

— И, Вер… я так и не доехал до него. Собирался как раз в эти выходные, — тихо закончил он.

Зазвонил мобильный. Еще под властью тяжких дум Ваня ответил, но тут же нахмурился и резко сел. Отравленному алкоголем организму такое не понравилось. Лишь подавив приступ тошноты, похлопав глазами и сосредоточенно подышав сперва носом, потом ртом, как на приеме у терапевта, Ваня смог продолжить разговор:

— Да… Что именно? Когда? Хорошо… Но я приеду не один, а с близким другом. Хорошо.

Нажав отбой, помолчав, сказал:

— Так… На Крит прилетел какой-то митрополит. То ли Филимон, то ли Филарет, то ли черт его знает как. Хочет меня видеть. Есть что сказать про дядю. Про его духовное завещание. Мне. — На этом месте Ваня нецензурно выругался.

Я села к нему на подушку:

— Вань, не бесись. Я понимаю, что тебя злит.

— Да?

— Да. Но он совершенно точно хотел тебя от чего-то уберечь. Когда ты встречаешься с митрополитом?

— Завтра, в двенадцать. В храме Святой Троицы в Ханье. Вер, поедешь со мной, а? — его тон моментально утратил ершистость, став просительным. — Не очень-то я с попами привык гутарить. — Он осекся. — Дядя не в счет, он не… поп.

— Конечно, поеду. Только напряги мозг, вспомни, как зовут митрополита.

— Филарет. Кажется. — Ваня вздохнул и закрыл глаза.

Он осунулся и похудел за те дни, что мы не виделись.

— Ну и славно, пойдем теперь баиньки, — потянула я его за руку.

— Ты со мной как с дитем, — усмехнулся он.

Впервые за это время. Но поднялся и пошел.

Спать Иван снова бухнулся в мою кровать. Перед сном я заставила его выпить отвар вербены. Мария учила, что это одно из лучших средств при похмелье.

Ей сразу и позвонила. Договорившись, что они приедут завтра, спросила:

— Как принято одеваться к высоким церковным чинам? Ну или вообще — на исповедь? У вас же не обязателен платок?

Мария подтвердила, что платок на голову не нужен. В одежде достаточно неброских тонов и закрытых рук, ног. Еще поведала, что митрополит Филарет был православным главой одной из областей на севере Греции.

— Ты настоящий кладезь информации, — прочувствованно поблагодарила я. Интернета в отеле пока не было.

— Как Иван? — спросила она.

— Так себе…

— Не волнуйся, — просто сказала Мария, — езжай и делай, что нужно. Мы тут за всем приглядим.

Я невольно улыбнулась. С одной стороны, можно было сказать, что денег, которые Ваня платил им с Димитрисом, вполне хватало на такую добросовестность: не все в деревне, где они жили, могли похвастаться пусть и небольшим, но стабильным доходом. С другой — оба пожилых критянина прикипели к отелю. И относились к нему как к своему детищу. В словах Марии было смешение первого и второго.

Утром Иван соскреб с лица щетину бритвой Димитриса.

Я же впервые за долгое время открыла шкаф в большой комнате. Все лето мой гардероб — шорты и пара маек — умещался на спинке стула в спальне.

Примерила перед зеркалом черные водолазку с рукавами по локоть и длинную юбку. Волосы заплела в косу, попутно отметив, что кудри уже ниже лопаток. Уезжая из Москвы, я остригла их по плечи. Быстро же они отрасли, закручиваясь от соленой воды в тугие кольца у висков.

Застегивая манжеты на рубашке, в комнату вошел Иван.

— Ваня, как я выгляжу?

— Если б это была не ты, я сделал бы тебе хорошо и приятно.

Отлично. Друг постепенно приходит в себя.

— Вот я и думаю: не слишком водолазка обтягивает? Поменять?

Он фыркнул:

— И паранджу надень. Нормально ты одета. К дяде на исповедь тетки так и ходили. Просто комплекция у всех разная.

Подгоняемая Иваном, я кинула в маленький рюкзак кошелек, косметичку и телефон с зарядкой. Заперла входную дверь, и на Ванином «сузуки» мы отбыли прочь.

Несмотря на нервозность, владевшую недавно вернувшимся в мир трезвенников водителем, рулил он аккуратно. И я еще раз мысленно поблагодарила Создателя, что позавчерашняя пьяная езда по серпантинам обошлась благополучно.

На перевале мы попали в туман. Ехали медленно. По ту сторону гор Крит покрывала хмарь. Так часто бывает: север и юг острова, разделенные скалистыми хребтами, являют взору разную погоду. Когда мы въехали в Ханью, изморось затянула лобовое стекло.

Навигатор победно кулдыкнул, и Ваня остановился возле железной ограды. Покидая утром солнечный Агиос Павлос, зонтов мы не взяли и потому, шмыгнув в ворота, заторопились по мощеной дорожке к главному входу в церковь, над которым развевался желтый флаг с двуглавым орлом¹³. Вся территория была усажена пальмами и цитрусовыми деревьями. А сам храм с его песочного цвета стенами и аккуратной колокольней построен явно в эпоху критского Возрождения¹⁴.

Из темного зева дверей выбежал священник с зонтом и, подхватив полы рясы, заспешил вниз по ступеням нам навстречу.

— Добрый день, вы Иван? — спросил он, жестом приглашая под свой огромный зонт. Получив утвердительный кивок, представился:

— Меня зовут Иларион. С приездом! Я проведу вас с вашей спутницей…

— Вера. Очень приятно!

— Взаимно! Я проведу вас к Его Высокопреосвященству.

— Скажите, пожалуйста, — спросила я, — как следует обращаться к митрополиту?

— Вполне уместно говорить ему Владыка…

Обогнув церковь, мы вошли в одноэтажную пристройку. Иларион постучал в дубовую дверь и не успел опустить руку, как высокие створки распахнулись.

— Прошу, входите! Жду вас! — пророкотало откуда-то сверху. И огромный человечище отодвинулся в сторону, давая нам дорогу.

Комната была просторна и светла. Следуя приглашающему жесту, мы опустились на скамью по одну сторону стола у окна.

Поблагодарив нашего провожатого, митрополит закрыл дверь. Был он под два метра ростом, с богатой седой бородой до середины груди. Облачен в черную рясу и белый клобук, от которого казался еще выше. Сев напротив, приложил руку к груди:

— Я митрополит Филарет. Благодарю, что нашли время и так живо откликнулись на мою просьбу!

— Рад знакомству. Я Иван, это Вера.

Митрополит взглянул на меня без кивка и улыбки. Но так спокойно и доброжелательно, что я тут же почувствовала себя комфортно, словно в ветреный день мне на плечи накинули шаль. Хотя гораздо больше его интересовал Иван. На него он смотрел с надеждой, ведя какой-то внутренний монолог, предмет которого нам был пока не ясен.

Из стеклянного чайника митрополит разлил по чашкам душистую малотиру — горную травку, пожалуй, самый популярный на Крите чай. И приглашающе повел рукой на финики с цукатами в вазочке:

— Угощайтесь, прошу вас!

Я с удовольствием сделала глоток. Малотиру любила всегда, а за последние месяцы и вовсе приноровилась пить ее по три раза на дню: в жару только она да ветер избавляли от желания спустить с себя кожу. Иван же машинально провел пальцем по чашке, не отрывая взгляда от Владыки. Тот наклонил голову и сказал тихо:

— Соболезную вам, сын мой. За последние дни мы с вами понесли тяжелые утраты. Господь забрал к себе моего друга и давнего собеседника — архимандрита Тихона. Когда-то мы оба были послушниками Ставроникитского монастыря на Святом Афоне. И хотя впоследствии несли службу в разных местах, до самой смерти отца Тихона состояли в переписке. Священное Писание учит, что нам должно радоваться об ушедших в Царствие небесное и предвкушать встречу с ними, но… Все мы грешны в своей тоске. Что поделать, человек слаб…

Владыка задумчиво поглаживал бороду указательным пальцем.

— Еще скорблю по вашему дядюшке. Лично с ним, к сожалению, я не был знаком, но заочно давно наслышан от отца Тихона. Царствие им Божие. — Владыка перекрестился.

Ваня опустил голову. Даже не поворачиваясь к нему, я чувствовала его напряженное ожидание.

— Итак, — после паузы продолжил митрополит, и взгляд его из задумчивого сделался острым, — почему я побеспокоил вас. Иеромонах Тимофей говорил со мной по телефону за четыре дня до кончины. Он звонил из Ханьи, с аппарата в какой-то таверне. Сказал, что в деле нашем основное звено — вы, Иван. И просил сразу же найти вас в случае его смерти. Разговор тот встревожил меня до крайности…

— Владыка, — невежливо перебил его Ваня, — простите. Если можно — в каком деле? У меня ощущение, что о моем дяде весь Крит знает куда больше моего.

— Скрытность отца Тимофея по отношению к вам была вызвана исключительно желанием защитить и оградить вас от той темной, мерзкой истории, в которую оказались втянуты они с отцом Тихоном.

«Ого!» — подумала я, глядя на митрополита. Взгляд его сейчас был грозен, губы плотно сжаты. Владыка явно гневался, хотя пока было не ясно, на кого именно. Беззвучно посердившись еще немного, он продолжил:

— Зимой этого года слуги божьи, архимандрит Тихон и иеромонах Тимофей, сделали удивительное открытие. Разбирая старые хозяйственные записи, ваш дядя нашел коробку с письмом. Оно было адресовано игумену Нектарию, бывшему настоятелем этого монастыря в середине XVII века. Писала его крестная дочь — дворянка София Да Молин из влиятельного венецианского семейства Ханьи. Судя по описываемым событиям, письмо было составлено накануне завоевания Крита турками. София сообщала места захоронения бесценных сокровищ. А именно…

Митрополит сделал паузу и испытующе глянул на нас:

— Евангелия от апостола Павла — оригинала и списков с него. И ключа, отпирающего тайник с рукописями.

С нерелигиозным Ваней эффект получился слабый. Я же изумилась, чем порадовала Владыку:

— Но как же от Павла? Разве есть такое Евангелие?

— До сих пор считалось, что нет. На сегодняшний день существует четыре канонических Евангелия: от Матфея, Луки, Иоанна, Марка. И если все, о чем я скажу, позже подтвердится, это будет одно из величайших открытий нашего времени как с научной, так и с духовной точки зрения.

При этих словах Владыка неожиданно резво для своей комплекции поднялся из-за стола. И дальше вел рассказ расхаживая по комнате и заложив руки за спину, как учитель.

— Вообразите, дети мои, какой трепет, какое благоговение должны были охватить сердца настоятеля и иеромонаха! Из письма девицы следовало, что ключ, открывающий тайник, находится в изножье гробницы ее матери при соборе Святого Николая в Ханье. Вы, безусловно, его знаете.

Мы кивнули. Собор был одной из достопримечательностей старого города: в одном крыле он имел православную колокольню, в другом — минарет.

— Во времена венецианского владычества, — продолжал митрополит, — это был доминиканский собор. В его усыпальнице нашли покой многие венецианские вельможи Ханьи, в том числе мать Софии. Турки, отбив Крит у Светлейшей, устроили из собора главную мечеть города. Ныне от былых венецианских захоронений остался небольшой подвал, забранный решеткой, на площади перед храмом.

Ваня сказал:

— Знаю его. Это на площади 1821 года.

— Абсолютно верно! И, учитывая годы турецкой оккупации, было неизвестно, что осталось от захоронений… и осталось ли что-нибудь.

Владыка подошел к столу и допил остывший чай.

— К усыпальнице из домашней церкви Да Молинов вел подземный ход. Его рыли как возможный путь бегства из дома на случай вторжения турок в Ханью… что в итоге и произошло. Впоследствии и проход, и часть церкви уцелели при бомбежке Ханьи во Вторую мировую. Церковь была перестроена, и ныне в ней церковно-приходской архив, ключи от которого вам и передал дядя, Иван.

— Простите, Владыка, — снова перебил митрополита обладатель ключей, — а почему такие сложности? Зачем пробираться туннелем из какого-то архива, если можно сразу войти в подвал на площади? Неужто настоятель храма Святого Николая не помог бы? Подвал же прямо напротив входа в храм и вроде как к нему и относится.

Митрополит с удовольствием посмотрел на Ивана, как классный руководитель на смышленого школяра, и охотно кивнул:

— Конечно, сын мой, это более короткий путь. Но вообразите состояние двух наших заговорщиков… — Он помолчал, пожевав губами. — То есть отцов Тихона и Тимофея, я хочу сказать.

Владыка нравился мне все больше.

— Вообразите их чаяния и трепет. Сколько надежд! Но сколько опасений! А ну как если они ошиблись, неправильно истолковав написанное? Письмо, конечно, историческое, но писала-то девица. У них на уме чего только нет… Простите, дочь моя, я имею в виду лишь определенную категорию девиц!

Я смиренно склонила голову, чтобы не смущать его улыбкой.

— Хм… Так вот. А если выяснится, что никакого ключа и, главное, самого предмета их помыслов нет? Выйдет нехорошо…

Владыка вновь принялся расхаживать по комнате.

— Получить доступ к церковному архиву отцу-настоятелю было просто. Ему сразу же после запроса передали дубликаты ключей. И ваш дядя отправился туда.

Митрополит со сверкающим взором остановился перед нами. О да! Мысленно он не раз проделывал этот путь с дядей Ивана и уж точно жалел, что не присутствовал лично.

— Прошел коридором и, представьте, обнаружил гробницу. А в ней — каменный ключ от тайника с манускриптами. Он был спрятан в Библии, которую держит мраморный ангел. Завладев ключом и руководствуясь указаниями в письме Софии, они с настоятелем поехали за главным сокровищем. Достали его из укрытия, привезли в монастырь. Высокопреподобный Тихон отправил мне послание, получив которое я уже не находил себе места от волнения. Тайник содержал два истлевших листка папируса: оригинал Евангелия и два списка-копии с него. Первый список, более старый, сохранился частично. А вот второй, выполненный на пергаменте в виде кодекса, то есть как переплетенная книга, с Божьей воли дошел до нас в хорошем состоянии и являет собой практически полный текст Евангелия! Его содержание, по словам архимандрита, очень походит на четыре канонических. Есть лишь небольшие отступления, в которых Павел рассуждает о любви: христианской, супружеской, родительской… И хотя мне не терпелось самому прочесть рукопись, мы решили не допускать спешки и действовать крайне осторожно. Учитывая, сколько споров и нелицеприятных суждений породил отрывок Евангелия якобы от Петра¹⁵. И это притом что найдено оно было в XIX веке. Наше же время являет куда более сильные испытания для Церкви. Потому до получения результатов экспертизы мы решили держать все в тайне. Посвятили в предмет наших помыслов лишь самых надежных друзей среди духовенства. Ради чистоты эксперимента попросили отцов Тихона и Тимофея не называть место, где находился тайник с Евангелием и списками. Нам известно лишь, что он где-то в горах Астерусии. И вот на остров прибыли два монаха. Они забрали для экспертизы старейшие по времени документы: один из двух листов папируса от подлинника и первую копию Евангелия. Взамен оставили современный контейнер. Ящик сей водо — и пыленепроницаемый, устойчивый к давлению и действию минеральных солей! — Видно было, что контейнером Владыка гордится особенно, перечисляя его свойства с таким удовольствием, будто лично наделил ими «ящик сей». — В него ради сохранности уложили последний по времени список с Евангелия, бесценный с точки зрения полноты изложения, а также один из листов-подлинников и собственно письмо Софии. И оставили в монастыре, в сейфе отца-настоятеля.

Митрополит вздохнул и вновь опустился на скамью.

— А дальше случилась история, приведшая к потере дорогих нашим сердцам людей. В доверие к отцу Тихону втерся некий делец. Желание архимандрита создать в горах Астерусии Критский Афон оказалось сильнее доводов рассудка. — Лицо его при этих словах стало печальным и суровым. Точно, объясняя нам причины произошедшего, он одновременно прощался со своим другом и отпускал ему грехи.

— Тому, кто жил на Святой горе, — продолжал митрополит тихо, — не забыть ее вознесенный к Господу мир. Вот и отец Тихон не забыл. Даже несмотря на активную жизнь в миру: он строил больницы, школы, окормлял паству на родном острове. Но была у него идея, постепенно овладевшая всеми его помыслами: построить Афон на Крите. Почему именно здесь? Вы, без сомнения, знаете, что именно к южному берегу пристало судно, везущее апостола Павла на суд в Рим. Именно в пещерах Астерусии издревле жили монахи-отшельники, один из которых, старец Арсений, учил чистой молитве преподобного Григория Синаита, а тот в свою очередь обучил этому искусству исихастов¹⁶ на Афоне… Посему обретение в горах Астерусии Евангелия от Павла, пусть и не подтвержденного экспертизой, было для отца Тихона что знак свыше. А тут еще объявился человек с предложением купить часть монастырских земель, построить на них гостиницу для паломников, проложить к ней шоссе и соорудить гавань. Остальное же пространство уставить скитами и каливами на манер афонских. Вырученные от продажи земель деньги архимандрит мог пустить на возведение в дикой части гор первого монастыря Критского Афона…

Владыка снова вздохнул.

— Отец Тихон был так пленен этой перспективой, что рассказал новому другу о найденных манускриптах. Уверял меня, что человек он набожный, истинно верующий. И цель у них с ним общая. Однако вскоре письма от настоятеля прекратились, на звонки мои он не отвечал. Ну а потом позвонил ваш дядя, Иван. Сказал, что пару месяцев назад контейнер с рукописями из сейфа отца-настоятеля они перепрятали обратно в старый тайник. К тому времени архимандрит Тихон убедился, что пал жертвой собственных заблуждений. Ни о каком Критском Афоне его новый друг не помышлял. Из телесюжетов настоятель узнал, что на монастырских угодьях он планирует строить вовсе не скиты и каливы. Когда же архимандрит пожелал расторгнуть предварительное соглашение о продаже земель, «набожный, истинно верующий человек» начал ему угрожать. Вскоре после этого они заметили, что за монастырем следят. Понимая, что дело принимает серьезный оборот, опасаясь прослушивания монастырского телефона, решили на случай своей кончины оставить указания, как найти тайник с манускриптами и ключ, отпирающий его. Отец Тимофей составил и спрятал в разных концах острова письма. Все они на русском, и указания в них понятны исключительно вам, Иван. О чем он и сообщил в той короткой телефонной беседе. К сожалению, это был наш первый и последний разговор. Иеромонах Тимофей умер спустя три дня… А накануне, в ночь, когда погиб настоятель, был вскрыт сейф в его келье. Искали Евангелие. И уже по официальной версии, которую не разглашают прессе, автомобиль архимандрита с дороги именно что столкнули. В тот злополучный вечер отец-настоятель возвращался от юриста, с которым консультировался по поводу расторжения соглашения о продаже земель…

— То есть никто не знает, где Евангелие, точнее, его полная копия? — спросила я.

— Никто.

— Но зачем оно этим людям?

— Как ни мерзко произносить это слово, дочь моя, но мы считаем, что для шантажа. Даже в том виде, в каком рукописи существуют теперь, то есть когда неясно, что именно они собой представляют, это бесценные реликвии для Церкви. Чем обернется сей документ: трудом безымянного автора, или апокрифом, или же мы получим пятое каноническое Евангелие? Процесс это долгий, и не думаю, что отпущенного мне Господом времени хватит, дабы узнать ответ. Но в любом случае я благодарю Создателя за дарованное чудо! Ведь это же чудо — получить свидетельства о жизни апостола, принесшего свет христианства в Грецию! К сожалению, наша надежда служит для похитителей рычагом влияния, с ее помощью они попытаются оставить прежние договоренности о продаже земель монастыря в силе, если найдут рукопись раньше нас. По крайней мере, таково наше общее мнение.

Владыка помолчал.

— И вот я хочу спросить вас, Иван: можем ли мы рассчитывать на вашу помощь? Поиски — дело опасное. Потому не смею просить участвовать в них. Прошу лишь помогать переводить и растолковывать смысл найденного.

Иван потер лицо ладонью.

— Владыка, что еще сказал мой дядя в том телефонном разговоре?

— Сказал, что первое из писем он оставил в изножье гробницы матери Софии, под обложкой каменной Библии.

Иван кивнул. Ни меня, ни Владыки для него сейчас не существовало. Очнувшись, сказал:

— Я, конечно, берусь за поиски. Правда, я не силен в… разных богословских вопросах…

Митрополит улыбнулся:

— Благодарю за согласие! Прошу только о двух вещах. Будьте предельно осторожны! При малейшей опасности прекращайте поиски. И второе: держите их предмет втайне от родных, друзей, случайных знакомых. Видите ли, даже я скрываю настоящую цель своего нынешнего визита на Крит. Официальная версия — навестить духовного сына, настоятеля храма, в котором мы с вами сейчас находимся. Хотя, думаю, в конечном счете без обращения в полицию не обойтись. Что же до вашего… ммм… неполного владения темой — не беспокойтесь об этом. Мы не оставим вас без поддержки. Конечно, финансовой. А кроме того, и это главное, я дам вам в помощь моего духовного сына.

Мы с Ваней переглянулись:

— Отца-настоятеля храма?

— Нет. У меня два духовных сына. Я говорю о втором. Он не священник, но, возможно, станет им. Георгис — критянин, хотя давно уже творит богоугодные дела вдали от родного острова. На Крите многие знают его отца, служившего тут священником и трагически погибшего на Кипре, когда Георгис был ребенком. Сам же Георгис в прошлом военный. Так что защита у вас будет хорошая во всех смыслах.

— Я бы тоже хотела участвовать! — неожиданно для себя пылко воскликнула я. И чтобы скруглить детский тон просьбы, добавила, улыбнувшись: — Хоть я и девица.

Митрополит нахмурился:

— Я не могу вам запретить, но идея мне не нравится. — Он искоса взглянул на безмолвного Ваню и нахмурился еще больше. — Это опасное дело, и, по моему разумению, заниматься им должны мужчины.

— Но кто, как не женщина, сможет уговорить мужчину быть осторожным, отец мой! — проникновенно сказала я, разве что не прижав руки к груди. — Извините! Я хотела сказать Владыка.

В усах митрополита мелькнула улыбка:

— Ничего страшного… Пообещайте тогда, что в опасных ситуациях всецело будете слушаться Георгиса. Он человек опытный.

— Обещаю!

— Как с ним связаться? — спросил Иван.

— Он сам позвонит, когда прилетит на Крит из Афин. Его рейс ожидается, — Владыка приподнял рукав рясы, — через три часа. Если вы не возражаете, я оставлю ему ваш номер. Вот здесь, — митрополит протянул Ване лист из записной книжки, — номер моего телефона. И адрес церковного архива. Когда вы планируете наведаться туда?

— Сегодня вечером, — ответил Иван.

Митрополит склонил голову, затем взглянул на Ваню. Тот сидел целиком погруженный в раздумья, снова где-то за тридевять земель от меня. Владыка смотрел на него таким же долгим взглядом, как в начале беседы. Только на этот раз в его глазах была смесь сочувствия, тревоги и сомнений.

Когда мы выходили из храма, мне казалось, что надежный мир — большой и теплый, как ладонь митрополита, возложенная на мой затылок при прощании, — стремительно уходит от меня. В этом чувстве было много щемящей грусти и бодрящего холодка опасности и свободы. Наверное, так чувствуют себя птенцы, покидающие гнезда.

Дождь унялся, воздух был свеж и звонок. Ясный день сменился таким же ясным вечером.

На небольшой площади 1821 года, что аккурат перед двуглавым храмом Святого Николая, приветливо светились лампочки, развешанные в ветвях огромных платанов. Почти вся она была заставлена столиками кафешек и таверн. Каждый вечер тут шумно и весело.

Мы с Ваней прошли мимо забранной решеткой лестницы, ведущей в подвал на краю площади. Да, отсюда к захоронениям попасть было бы легче. Свернув, нырнули в узкий слабо освещенный переулок. В отличие от большинства туристов, предпочитающих западные кварталы старого города, эту — восточную — часть Ханьи я обожала. Византия, Венеция и Турция переплелись тут в единое целое. Тянулся с осколков стен к небу плющ, и взгляд не сучал ни секунды, перескакивая с венецианской лепнины на грубые доски заколоченных окон. Где было палаццо — теперь таверна, где клубились влажные пары хаммама — пансион. А из каждой щели вырывалась буйная южная растительность.

Петляя и сужаясь, переулок Драконтопуло вывел нас к одноэтажной пристройке. Ее деревянная дверь сидела так низко, что едва доставала мне до груди. Это при моем-то невысоком росте. Спустившись по трем ступенькам, Ваня посветил телефоном на замочную скважину и вставил в нее мелкий плоский ключ. Замок плавно, без скрежета поддался. Из двери пахнуло холодом, и я невольно замерла на пороге. Ваня нервно прошипел из темноты:

— Вер, ну не тормози!

Я торопливо спустилась, и Иван захлопнул дверь. Он весь день после разговора с Владыкой был какой-то дерганный.

От митрополита мы поехали в Ванину таверну — перекусить. Но почти все время я провела за столом одна. Завидев нас, из-за барной стойки вышел Манолис — закадычный Ванин друг, как и Михалис. Когда-то Манолис пришел сюда барменом, но с расширением Иванова бизнеса стал незаменим: готовил коктейли, следил за официантами, договаривался с поставщиками. Словом, превратился в классического управляющего. Манолис обнял Ваню и деликатно пожал мои пальцы. Это вежливое полукасание было квинтэссенцией отношения ко мне всех критских друзей Ивана (за исключением прилежного семьянина Михалиса) и выражалось словами «ну на фиг!». В глубине души все они сомневались, что мы с Иваном исключительно друзья, предпочитали не рисковать и держали со мной дистанцию.

Ваня сразу же увел Манолиса наверх — в комнату над таверной. Стол быстро заставили. Обслуживала меня улыбчивая официантка, новенькая, я ее раньше не видела. Когда она опустила поднос с двумя огромными порциями паидакьи (запеченных бараньих ребрышек) и миску с креветочными саганаки (креветками под расплавленным сыром), я попросила сварить кофе и на этом пока остановиться.

— Иван сказал нести все, — нерешительно ответила она, делая ударение, подобно большинству иностранцев, на первую букву в Ивановом имени. Судя по акценту, была она откуда-то из Восточной Европы.

— Если Ивану не хватит, он попросит еще. А то остынет. Не волнуйтесь, все окей, — с улыбкой ответила я.

Минут через сорок хозяин здешней вселенной присоединился ко мне, а еще спустя пять минут в зал вышел Манолис. Таким хмурым я его не видела никогда. Нагнувшись к Ване, он что-то яростно зашептал ему в ухо. Устав от видимых проявлений их закулисной жизни, я ушла в магазин покупать джинсы и кроссовки — не идти же на дело в длинной путающейся юбке и лодочках. С Иваном договорились встретиться в таверне в восемь. Он с плохо скрываемым облегчением расстался со мной до вечера. О чем секретничал с Манолисом, так и не сказал.

Вот и сейчас, спускаясь в подвал, Иван был молчалив и сумрачен. Очутившись в темноте, слегка разбавляемой светом мобильного, я инстинктивно ухватилась за Ванин рукав.

— Да подожди ты, — раздраженно прошептал друг, скидывая мою руку.

Завозился рядом, расстегивая рюкзак. После щелчка вспыхнул свет, излучаемый большим фонарем, явно одолженным в автосервисе у Михалиса.

Почти все пространство было уставлено стеллажами и столами со стопками бумаг. В дальнем конце комнаты свет выхватил дверь. Ваня двинулся к ней, я — за ним. Была она еще ниже предыдущей. Распахнув ее, мой нежный спутник посветил фонарем: ступени с покатыми краями вели вниз, в коридор. Пол землистый, с осколками камней. На последней ступеньке нога поехала, я инстинктивно оперлась рукой о стену и угодила пальцами во что-то скользкое, шевелящееся. Заорав, отдернула руку и отскочила от страшной стены. Ползучих гадов, больших и маленьких, я боюсь.

— Шо ты рыпаешься?! Шуму от тебя, как от стада гамадрилов. Еще раз пикни — выведу!

Хотелось его стукнуть, но я прикусила губу, решив впредь держаться середины коридора.

Мы осторожно двинулись вперед. Стены были покрыты замшелым камнем. Во многих местах кладка осыпалась и сквозь нее проступали петли вьющихся растений. Идти приходилось медленно: под ногами попадались крупные осколки. Так, черепашьим шагом, мы шли минуты три-четыре. Коридор сделал плавный изгиб, и показалась дверь, обитая железным листом. В скважину Ваня вставил длинный ключ. Эта дверь отворялась тяжело, со скрежетом, выпустив тяжелый, сырой дух. В свете фонаря мы видели сводчатый потолок. Вниз снова вели ступени. Вспомнилась давняя московская экскурсия в боярские палаты, во время которой гид объяснял, что каждый культурный слой лежит выше предыдущего По моим представлениям, мы с Ваней прошагали на пять-шесть веков вглубь.

Небольшой зал с растрескавшимся мраморным полом перегораживала щербатая стена, появившаяся, вероятно, при турках. Потому судить о размерах усыпальницы до захвата Ханьи Османской империей не представлялось возможным. В стене рядом зияли две пустые погребальные ниши, сохранившие ровные, практически без сколов контуры, что наводило на мысль о перезахоронении, нежели о вандализме и разграблении. Пошарив фонарем, Ваня остановился на разломанном надгробии с сидящим на его краю ангелом. Посланцу небес здорово досталось. Одно крыло, нос и пальцы ног отбиты. Рука, державшая на ладони Библию, исцарапана.

Не оборачиваясь, Ваня сунул мне фонарь и обеими руками приподнял каменную обложку. Прижав ее к себе, запустил ладонь в углубление и вынул предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет.

— Сунь мне в рюкзак, — протянул он сверток через плечо.

Вернув крышку на место, Иван отобрал у меня фонарь и еще посветил по углам. В одной стене глубоко сидела заваленная осколками дверь. К ней была прислонена могильная плита, такая старая, что на ее ноздреватой, точно пемза, поверхности нельзя было разобрать надписей.

Вдруг за нашими спинами раздался шорох, луч Ваниного фонаря метнулся и скрестился с таким же лучом.

— Ага! Попались! Что вам здесь надо?!

Я ахнула и зажала рот ладонями.

Голос был высокий, старческий. Рассмотреть его обладателя мешал бьющий в глаза свет.

— Убери фонарь, малака!¹⁷ — крикнул Иван.

Услышав это, человечек по ту сторону света взвился фальцетом:

— Я вызвал полицию, и вы ответите не только за взлом, но и за оскорбление!

— Лучше б ты, Ваня, учил Шиллера, — пробормотала я любимое выражение Розы Михайловны, когда сын делал что-то особо ее огорчавшее.

Он вскинулся было на меня, но я, уже не слушая, заслоняясь рукой от слепящего света, крикнула:

— Извините нас, пожалуйста! Мы просто сильно испугались! Мы не сделали ничего дурного!

— We come in peace!¹⁸ — крикнул, передразнивая меня, Иван, которого несло сегодня весь вечер.

Луч немного сместился. На пороге комнаты стоял седобородый дед в рясе.

— Мы пришли сюда с… исследовательскими целями, — сказала я.

— Полиция разберется, зачем вы сюда пришли, — проскрежетал дед мстительно.

«Ох, черт, вторая дверь — та, возле которой я поскользнулась, так и осталась открытой!» — пришло запоздалое понимание.

Принесла же нелегкая архивариуса, а это был, видимо, именно он. Надо сказать, мысль о слежке вообще не посещала мою голову. Это здание казалось таким забытым и выключенным из жизни, особенно по сравнению с тавернами по соседству.

Старичок посторонился, пропуская нас, а когда мимо прошел Иван — еще и попятился.

Под его конвоем молча миновали коридор. Поднимаясь к злополучной двери, Иван негромко процедил мне в спину:

— Полиции я скажу, что ключи передал друг дяди, но для чего — не знаю. Типа сходил посмотреть. А ты пошла за компанию.

— Угу… А как ты узнал, от чего ключи?

— Скажу, видел их у дяди прежде и якобы он объяснил, что они от архива.

— Мне кажется, старикан не видел, что мы там делали, — прошептала я, очутившись в архивной комнате.

Иван не ответил.

Выйдя на улицу, я испытала сразу и облегчение — от свежего воздуха, и ужас — рядом с дверью стояли двое полицейских, а напротив входа в переулок крутила световые шары полицейская машина. Возле нее собралось несколько зевак. Я вспомнила митрополита, его просьбу не привлекать к себе внимания, и меня затошнило.

— Господин полицейский, я поймал их! Я же говорил, дверь не заперта! Я поймал! — выкрикивал дед.

Закатив глаза к небу, Ваня молитвенно сложил руки и покивал головой:

— Да-да, господин полицейский, мы не закрыли дверь.

Когда надо, Иван мог отлично играть на публику. Вот и сейчас, изложив свою версию, он покаянно вздохнул:

— Просто я хотел показать древние подвалы своей девушке. — И обнял меня за плечи.

Злопамятное сознание тут же подсунуло его слова о гамадрилах.

— Прошу прощения, — услышали мы низкий голос, — произошло недоразумение.

Говоривший подошел к нам по переулку во время вдохновенного Ваниного рассказа и теперь стоял меж двух полицейских. Свет от фонаря нимбом расплывался вокруг его головы.

— Этот молодой человек должен был передать ключ мне. Я — Георгис. Наверное, вы, Иван, слышали обо мне.

Ваня кивнул. Я же щурилась и никак не могла разглядеть его. Помимо фонаря, мешали всполохи полицейской мигалки.

— Наша организация при поддержке архимандрита Тихона планировала построить детскую школу ремесел под Ханьей, — продолжал Георгис, очевидно тот самый, о котором говорил митрополит. — Но возник вопрос о межевании земель. Потребовался доступ к архиву, и с высочайшего дозволения нам сделали дубликат ключей. Отец Тимофей намеревался передать его мне в Ханье через племянника. Но скоропостижная кончина помешала ему предупредить Ивана, кому именно он должен отдать ключи.

Человек обернулся к архивариусу и почтительно произнес:

— Отец, мы еще раз сделаем запрос на дубликат ключей, — иногда в голосе его прорывались хрипловатые нотки. — Тем более со смертью архимандрита строительство школы, боюсь, осложнится.

И обращаясь к полицейским:

— Если надо, могу подтвердить свои показания письменно в офисе у Ставроса Ксенакиса. Я все равно собирался к нему.

— Вы знакомы с господином Ксенакисом? — уважительно спросил один из полицейских.

— Да, он мой друг.

— Кхм… Я не думаю, что заявление необходимо, — заблеял старик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Рефимно — крупный город на северном побережье.

13

Двуглавый орел — герб Элладской православной церкви.

14

Критское Возрождение — период в критском искусстве с XV по XVII век. Характеризовался слиянием византийской и итальянской традиций.

15

Евангелие от Петра — один из апокрифов, то есть произведений, не включенных Церковью в число канонических книг.

16

Исихазм (от греч. hesychia — «покой», «безмолвие», «отрешенность») — течение в монашестве. Подразумевает аскетизм, безмолвие, беспрестанную молитву. Ставит целью единение с Богом.

17

Малака (греч.) — дурак (грубое ругательство).

18

Мы пришли с миром! (англ.) — фраза из фильма «Марс атакует».