Зимний излом. Том 1. Из глубин

Вера Камша, 2006

Невозможное все же случилось. То ли волей высших сил, то ли золотом и интригами таинственных гоганов принц-изгнанник Альдо Ракан занял столицу предков. Король Фердинанд Оллар в плену. В плену и непобедимый Рокэ Алва, обменявший свою свободу на жизнь Фердинанда. Свято верящий в свое божественное происхождение, Альдо с упоением готовится к коронации и возрождает древние порядки. Счастлив и обретший себя в служении делу Раканов Ричард Окделл, но принцесса Матильда и принявший из рук Альдо маршальскую перевязь Робер Эпинэ в ужасе от того, чем оборачивается победа. Тишина в столице, это тишина в центре смерча. Только зима и нависшие над границами Талига вражеские армии мешают сохранившим верность Олларам войскам ударить по захватчикам. Только чувство долга удерживает Робера рядом с Альдо, а время уходит. Пегая кобыла, древняя вестница смерти, ходит по кругу, и круг этот все шире.

Автор благодарит за оказанную помощь Александра Бурдакова, Александра Зелендинова, Марину Ивановскую, Даниила Мелинца, Юрия Нерсесова, Александру Павлову, Артема Хачатурянца, Татьяну Щапову

Осенние дороги

(вместо синопсиса)

Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся.

Франсуа де Ларошфуко

I

Торка. Агмаренский перевал

399 года С.С. 11-й день Осенних Ветров

1

Три знамени на двух башнях, разделенных вечно злящейся Шнеештрааль… Серебряный волк Ноймаринена с усмешкой глядит на Победителя, вонзающего копье в озадаченного Дракона, а напротив спорит с ветром золотой кораблик.

У талигойцев и бергеров на двоих одна война и один враг, только счет горцев к бывшим землякам много больше, чем у Талига к соперникам и соседям. Ненависть — это память об оставленном доме. Ненависть, парусник на гербе да имя — вот и все, что осталось от северного острова, в незапамятные времена задавленного льдами. Судьба метнула кости, и моряки-агмы стали горцами-бергерами. Судьба любит веселиться, стал же лишенный наследства южанин торским бароном, чем и гордится. Торка — не Оллария, даром ничего не дает, а дав, не отнимает.

Жермон Ариго вызывающе усмехнулся, как всегда, когда вспоминал оставленный Гайярэ. Нет, не так — Гайярэ, который вышвырнул его вон, так и не сказав за что. Тогда Жермону было двадцать лет, с тех пор прошло столько же. Половина разбитой по воле отца и кое-как сросшейся жизни. Говорят, время лечит, — оно и залечило. Так казалось, но последняя осень разбередила старую тоску. Гусиные стаи тянулись через горы, а генерал Ариго, как последний дурак, торчал на башне, провожая их глазами, словно других дел не было. Жермон вызвал бы любого, кто заподозрил бы его в тоске по старому дому, но в Торке таких не находилось, а на юге генерал не бывал. Не хотел.

Настроение стремительно портилось, но выручил ветер, исхитрившийся сорвать с генеральской головы шляпу. Жермон ее подхватил и нахлобучил прямо на внушительный фамильный нос. Ветер в лицо граф любил. Как и войну, и давший ему приют север. Прошлое на то и прошлое, что его больше нет. Генерал Ариго тщательно подкрутил темные усы и уставился на громаду Айзмессер. Над иззубренными пиками вздымалась облачная стена, в розовых сумерках казавшаяся еще одной горной грядой. Обычно в середине Осенних Ветров Торка тонула в снегах, но в этом году все встало на дыбы.

На дальнем берегу звонко ударил колокол, приветствуя холодное солнце. Еще один обычай, переживший века и дороги… Жермон отсалютовал друзьям шпагой, в ответ блеснул агмаренский клинок — Герхард Катершванц любил войну и рассветы не меньше Жермона Ариго.

Обмен утренними любезностями был окончен, и талигоец, поплотней запахнув волчий плащ, неторопливо спустился с башни. Неужели где-то стучат о землю созревшие каштаны, а крестьяне ходят босиком? Или он путает и в Ариго уже зарядили дожди? Сколько всего можно забыть, особенно если стараться.

Замок просыпался, приветствуя очередной день, наполненный учениями и хозяйственными хлопотами. Солдаты носили воду, рубили дрова, хрипло и весело переговаривались. У кухонь повар с помощниками разделывали кабанью тушу, рядом умильно крутили хвостами шестеро крепостных псов во главе с вконец обнаглевшим рыжим Манриком. Все шло, как положено, можно было спать и спать, но командующему горными гарнизонами нравилось вставать затемно, здороваться с соседями, а затем переходить со двора во двор, вдыхая запах дыма и горячего хлеба. Это была его жизнь, его горы и его войны, без которых генерал себя не мыслил.

Скажи кто Жермону, что его преданность Торке рождена обидой на Ариго, он бы пожал плечами, но в глубине души граф знал, что это именно так. Он был не первым и не последним, кого спасла служба, зачеркнувшая прошлое и отучившая загадывать дальше следующей кампании. Теперь будущее тонуло в пороховом дыму. Смерть Сильвестра расшевелила дриксов и гаунау. Лазутчики сообщали о скоплении войск за Айзмессер, а нагрянувший ночью Людвиг Ноймар привез письмо от фок Варзов. Маршал Запада сообщал генералу от инфантерии Ариго об очередном военном союзе Эйнрехта и Липпе и предполагаемом выдвижении объединенной армии к границам Талига.

«Объединенная армия», по прикидкам Жермона, могла насчитывать тысяч полтораста. Правда, на стороне обороняющихся были Торка и зима. Ариго был не прочь встретить «гусей»^[1] на вверенных ему перевалах, но среди дриксенских генералов не водилось придурков, готовых пробивать лбом стены. Соседи были осторожными, неглупыми и начитанными, а признанные стратеги в один голос твердили, что большим армиям в горах удачи не видать. Алва тоже так решил и взял в Сагранну шесть с половиной тысяч. Этого хватило.

Конечно, Агмарен не Барсовы Врата, а бергеры и талигойцы не кагеты, но посты нужно выставить на каждой тропе, какой бы непроходимой та ни казалась. Есть люди, которым крутизна нипочем, Жермон и сам был из таких, хотя до двадцати лет ничего выше марикьярских холмов не видел. Он много чего не видел, и еще меньше понимал, но потом все встало на свои места.

Генерал привычным жестом поправил шляпу и ухватил за рукав высунувшегося из норки теньента-эконома. Франц Цукерброд вырос на кухне герцогов Ноймаринен, но возжелал воинской славы и отпросился в Торку, к вящей радости тамошних обитателей. Теперь Цукерброд соперничал с поваром соседа-бергера и ради победы был готов на любые жертвы.

— Что на кухне? — полюбопытствовал Ариго, с наслаждением пробуя только что испеченный хлеб. — И как Хайнрих?

Хайнрихом солдаты прозвали разожравшегося на осенних харчах медведя, подвернувшегося генералу Ариго. Зверь сполна расплатился за свою глупость, Жермон сорвал дурное настроение, а его офицеры получили отменное мясо. Разумеется, добычу решили съесть вместе с соседями.

— Мой генерал, Хайнрих маринуется, к обеду дозреет, — глаза повара затуманились недостижимой мечтой. — Эх, мускатного ореха б!

— Хватит с тебя и перца с луком, — сам Жермон, по утверждению приятелей, был готов глотать мясо со шкурой и костями и потому смотрел на кулинарные изыски без должного почтения, — а с медведя и подавно.

— Мясо — это тело, а приправы — душа, — закатил глаза Цукерброд. Повар утверждал, что приходится дальним родичем великому Дидериху, и ему верили. Несомненный поэтический дар в сочетании с преданностью кастрюле и половнику приводил к потрясающим результатам.

— Ничего, — утешил кулинара Ариго, — душа душе рознь. Хайнриху луковой за глаза и за уши хватит. У него и такой нет!

Франц расхохотался открыто и весело. В Торке все просто. Если смешно — смеются, если война — воюют, если беда — стоят насмерть.

2

Жермон Ариго уродился жаворонком, Людвиг Ноймар — совой, но на сей раз наследник Рудольфа Ноймаринена поднялся ни свет ни заря. Разумеется, с его точки зрения.

— Хорошее утро. — Людвиг стоял на крыльце в одной рубашке, с сомнением разглядывая наползающие тучи. — Тебе не кажется, что к обеду нас засыплет?

— Нет, — Жермон от души тряханул руку маркиза. — Слишком сильный ветер. Раз тучи перешли за перевал, они уйдут вниз.

— Пожалуй, — согласился Людвиг. — В любом случае, я вовремя приехал.

— Не то слово. — Ариго глянул на друга и нарочито вздрогнул. — На тебя смотреть и то холодно. Надо выпить.

— Кто ж виноват, что ты мерзнешь?! — Серые глаза Ноймара задорно блеснули. — И все потому, что ложишься с курами, а встаешь с петухами.

— Лучше с петухами, чем с гусями, — засмеялся Жермон. Маркиз Ноймар шутил всегда и над всеми. Семнадцать лет назад его выходка довела Жермона до белого каления. Дело кончилось дуэлью, двумя ранами и дружбой на всю оставшуюся жизнь. — Ты надолго к нам?

— Увы, — Ноймар вдохнул полной грудью ледяной воздух, — торчать мне тут не переторчать.

— Тебе здесь самое место, — хмыкнул Ариго. — На крыльце в одной рубашке торчишь, дрыхнешь до обеда.

— Ох уж эти южане, — хмыкнул Ноймар, — чуть похолодает, и они вянут, как магнолии.

— Магнолии? — возопил Жермон, с трудом сдерживая хохот. — Южане?! Я, чтоб ты знал, — торский барон до мозга костей! Таковым и помру.

— Вольфганг тебя бы отругал, — флегматично произнес Людвиг, — старик не терпит разговоров о смерти, пока она спит. Лучшая смерть — это смерть врага.

— Кто бы спорил, — улыбнулся Жермон. — Кстати о враге, тебя ждет медвежатина.

— Сам брал? — деловито уточнил Людвиг. — На что?

— На твой подарок. — Жермон ловко выхватил из-за спины кинжал. — Как в масло вошел, так что с приездом ты угадал, замариновалось уже.

— Хорошая примета, — серые глаза Ноймара задорно блеснули. — Окорок — агмам, кости — гаунау.

— Запросто, — заверил Ариго, — но сначала их надо обглодать.

— Испугал! — маркиз зевнул и потянулся. — Чтоб мы с соседями не обглодали какого-то медведя?! Сначала бурого, потом жирного! Я, кстати, вина привез, ты хоть и бергер, а от пива рожи корчишь.

— Так ведь гадость несусветная, — с чувством произнес генерал, — такое только с горя пить можно.

— Ты и с горя брезговал, — уточнил лучший друг. — Ладно, пошли в дом, а то совсем изведешься. Осенью в волчьем плаще ходишь, от пива шарахаешься — и еще говоришь, не южанин! Да ты вылитый мориск, только без шадди.

Шадди Жермон не пил — горький въедливый запах слишком навязчиво напоминал о доме. Бывшем, разумеется. Ариго подкрутил усы и огрел будущего герцога по плечу:

— Вперед, к кружкам!

Людвиг шагнул к двери, но на пороге резко обернулся, выхватывая шпагу. Ждавший этого Жермон принял клинок на клинок.

— Скотина недоверчивая, — укоризненно покачал головой гость, семнадцатый год пытавшийся застать хозяина врасплох. Те, кто видел их игры впервые, бросались разнимать «дуэлянтов». К вящему удовольствию последних.

— Ужасные времена создают ужасные нравы, — назидательно сообщил Жермон, вбрасывая шпагу в ножны. — Касеру будешь или свое пиво?

— Свое вино, — Ноймар больше не улыбался, — только позже. Жермон, я приехал тебя сменить.

— И кто же проштрафился, — хохотнул Ариго, — ты или я?

— Манрик с Колиньяром, — суконным голосом произнес Людвиг. — Тебе нужно в Ариго, и чем быстрее, тем лучше.

— И что я там буду делать?

— Вступать в права наследования. Ты так и будешь торчать у двери или сядешь? — Ноймар крутил в пальцах обручальный браслет, как и тогда, когда сказал о смерти Арно Савиньяка. Кончалась весна, и Придда была красной от маков. Ветер раскачивал цветы, и по зеленым полям катились кровавые волны, в которых тонули лошади и солдаты.

— Садись, — напомнил Людвиг, — разговор у нас долгий.

— Хочу и стою! — огрызнулся Ариго, придвигая табурет. Другой бы на его месте еще летом испросил отпуск и отправился в майорат. От свежеиспеченного графа ждали именно этого, но Жермон не собирался отказываться ни от армии, ни от выбранного в минуту злости баронского герба с ощерившимся котом. Он слишком трудно выдирал из себя Гайярэ, чтобы вернуться.

— Жермон, — тихо сказал Людвиг, — я тебя прошу. Отец тебя просит. Дриксы ждут, Эпинэ — нет.

— Дело зашло так далеко?

— Как бы не дальше. Манрики с Колиньярами после смерти Сильвестра как с цепи сорвались.

— И что? — Ариго все-таки заставил себя сесть. — При чем здесь я?

— При том, что Ариго восстала. Вместе со Старой Эпинэ и Пуэном.

Вот тебе и твои тревоги, господин генерал. Ты грешил на дриксов с гаунау, а то, что спит в каждом, проснулось и потянуло домой, только ты не понял.

— Старик Эпинэ умер дней за десять до Сильвестра. — Людвиг надел браслет и тут же снял. — Твой кузен был вне закона, и Колиньяры разинули пасть, но Робер вернулся.

— В Талиг?! — не поверил своим ушам Ариго. — Тогда он сошел с ума.

— Все южане сумасшедшие, — пошутил северянин, — но отец думает, что Роберу дали гарантии. Сильвестр не хотел отдавать титул Колиньярам. И Лионель не хотел.

— Арно их тоже терпеть не мог. — Жермон зачем-то вынул кинжал и поднес к глазам украшенную раухтопазом рукоять. Если б было солнце, в сердце камня вспыхнул бы серый огонь.

— Лучше скажи, кто их терпит. — Ноймар вскинул голову. — Ты дашь мне договорить?

Граф Ариго пожал плечами. Руки продолжали играть кинжалом, а мысли заблудились между Аррижем и Гайярэ. Мятеж! Третий за двенадцать лет, неужели Робер так ничего и не понял?

— Жермон! — Как темно за окном, но тучи скоро уйдут вниз, в Придду. — Ты помнишь барона Райнштайнера?

— Ойгена? Его, пожалуй, забудешь.

Холодный, спокойный взгляд, узкое длинное лицо, светлые волосы. Ойген Райнштайнер… Соратник по Агмарену, бергер, давший присягу Талигу и отозванный в гвардию. Из гвардии в Торку возвращаются редко. Даже бергеры.

— Весной Сильвестр приставил барона к губернатору Эпинэ, — Ноймар не смог удержать ухмылки, — чтоб тот не слишком зарывался. Ойген очень старался.

— Не сомневаюсь. Странно, что Сабве не повесился.

— Не успел, — с сожалением произнес маркиз. — Сильвестр умер раньше, а с Манриками у Ойгена не сложилось. Наш барон подал в отставку, вернулся в Бергмарк и отправился прямиком к маркграфу. Тот решил, что дело важное, и спровадил Райнштайнера с его докладом в Ноймар.

— Хотел бы я послушать.

За окном зарычали. Надо полагать, здешний Манрик защищает от собратьев добытую кость. Везде одно и то же.

— Послушаешь, — утешил Людвиг. — Теперь Ойген — полковник Ноймаринен и офицер по особым поручениям при особе Проэмперадора Севера.

Что ж, за особые поручения можно быть спокойным. Барон Райнштайнер не признавал шуток, но был умен, как Леворукий, и столь же удачлив. Если потребуется, он достанет луну, заодно указав небесным обитателям, что ее плохо протирали, из-за чего появились пятна. Жермон невольно ухмыльнулся:

— И кому Ойген ныне являет свои таланты?

— Отец решил вернуть его в Эпинэ. Вместе с тобой и тремя полками, так что наговоритесь. Да будет тебе известно, что Райнштайнер склонен защищать твоего кузена.

— Что он натворил? — Сколько сейчас Роберу? Есть тридцать или еще нет? — Кроме того, что вернулся?

— Ойген уверен, что сам Иноходец ничего творить не собирался. Виноваты Мараны. Они считали Эпинэ своим, а тут такая незадача! Нагрянувшего наследника решили прикончить при попытке к бегству, но Райнштайнер счел это преждевременным. Наш дорогой бергер, к неудовольствию губернатора и его родичей, заявился в Эпинэ лично. Ойген собирался под благовидным предлогом доставить пленника не в Олларию, а к Савиньяку, но Эпинэ этого знать не мог. Он бежал и поднял восстание. Говоря по чести, я его понимаю.

— Арно Савиньяк понимал Карла Борна. — Ариго подкрутил усы, дурацкая привычка, надо с ней что-то делать. — А чем кончилось?

— Эпинэ не Борн. — Людвиг пригладил русые волосы. — А делать что-то надо. Твой приятель Леонард Манрик на пару с Сабве повели в Эпинэ Резервную армию, а в столице ловят пособников бунтовщиков. Да, Леонард теперь именуется маркизом Эр-При.

— Весело. — Жермон положил кинжал на захламленный стол. — Кого я должен унимать? Своих вассалов, для которых я — вышвырнутый отцом мерзавец? Иноходца? Леонарда?

— Всех понемногу. — Ноймар вновь занялся браслетом. — Поедешь через Лаутензее, там ждет Райнштайнер со своими стрелками и вот-вот подойдет Шарли.

— Фок Варзов отдает лучших кавалеристов? — Воистину сегодня утро невозможностей. — Пишет, что дриксы спелись с гаунау и собирают войска, и отдает?

— На юг лучше посылать южан, — объяснил лучший друг, — а старик внакладе не останется, отец поднимает своих «волков», недели через три они будут в Гельбе. Твое дело — принять капитуляцию Эпинэ и не дать Леонарду с Сабве спутать собственные графства с какой-нибудь Гайифой.

— Думаешь, успею?

— Должен, — лицо Людвига стало жестким, не хуже, чем у отца. — Леонард — человек осторожный, а Резервная армия на три четверти из новобранцев состоит. Нет, «маркиз Эр-При» на рожон не полезет, да и Робер, если не вовсе дурак, первым не начнет. Думаю, парочка до зимы станет бегать то ли друг от друга, то ли друг за другом, а тут и ты появишься. С отборными полками. Вот тут тебя твои вассалы и полюбят. И чужие заодно.

— А больше всех меня полюбит тессорий.

— Манрик теперь кансилльер, но отец с ним договорится. Уверяю тебя.

— Кто бы сомневался. — Закатные твари, вот тебе, генерал, и твой личный Излом. Торка тебя спасла, но принадлежишь ты Гайярэ, а не Агмарену. Людвиг — твой друг до своей смерти, но не до смерти Ноймаринен. Рано или поздно каждый остается со своей землей и со своей войной, потому что изгнанники свободны, а графы — нет.

— Жермон, — кажется, Ноймар подумал о том же или о чем-то похожем, — если б не мятеж, мы бы тебя не дергали.

Если бы не восстание, если б не война, не смерть, не зима… Любим мы это самое «если бы».

— Бросай оправдываться, тебе это не идет. Я еду.

— Едешь, — кивнул Людвиг, — куда ты денешься, но Шарли до Лаутензее раньше двадцатого не добраться, так что дня три у нас есть. Как раз съедим медведя, и ты сдашь мне дела. Как следует сдашь. Ты будешь кузена пороть и фламинго из виноградников гнать, а мне, между прочим, границу держать.

— Удержишь, — хохотнул Жермон, пинками загоняя под стол очередное предчувствие. — А теперь доставай свое вино. Надо выпить за удачу.

II

Урготский тракт

399 года К.С. 19-й день Осенних Ветров

1

Хлеб был свежим, яичница — отменной, сыр — додержанным. Скорее всего. Потому что Чарльз Давенпорт глотал неприлично ранний завтрак, не чувствуя ни вкуса, ни запаха — только усталость. И еще ему было страшно от всеобщего спокойствия. В придорожном трактире с вывеской, которую Чарльз не удосужился разглядеть, хмурое осеннее утро ничем не отличалось от десятков таких же.

Настырно стучал в закрытые окна дождь, заспанный повар слушал еще более заспанного хозяина, лениво точил когти котяра-крысолов, глупо и весело трещали поленья, служанка остервенело перетирала кружки, а в Олларии сидел Альдо Ракан с толпой наемников, мародеров и предателей. Одного, маршала Генри Рокслея, Чарльз продырявил прямо во дворце. Молодой человек надеялся, что рана оказалась смертельной, потому что таких вот рокслеев следует убивать на глазах приспешников, и желательно вовремя. С маршалом Генри он промешкал самое малое на сутки.

Чарльз оттолкнул сковороду, взялся за вино, передумал и потребовал воды. Вино было врагом, даже не врагом, а искусителем. От стакана полшага до кровати, а спать теньент Давенпорт себе запретил. По крайней мере, дольше, чем требуется для того, чтоб не издохнуть.

— Прика́жете комнату? — Хозяин. Лысый, зевающий, довольный жизнью. Есть ли у него родичи во Внутренней Эпинэ или Олларии? И если есть, что с ними?

— Я еду дальше.

— Сударь, — в голосе трактирщика отчетливо слышалась скорбь, — в такую погоду? Поверьте, у нас прекрасные спальни, а какие перины…

Вот так искусители и выглядят. Никакие они не красотки в алых платьях, а трактирщики с перинами.

Чарльз с трудом задержал взгляд на улыбающейся физиономии. Комната дрожала и расплывалась, на висках лежали невидимые ладони — тяжелые и холодные.

— Вы же с ног валитесь, — настаивал хозяин, — а конь ваш и того хуже… Жорж говорит, он и шагу сделать не может.

— Как раз о коне я и хотел поговорить, — буркнул Давенпорт. — Мне нужно обменять его на свежего. Разумеется, с приплатой.

— О! — глазки искусителя стали острыми, как иголки. — У меня есть то, что вам нужно. Орел… Золото, а не конь! Впору хоть графу, хоть маркизу.

— Я всего лишь виконт, — перебил Чарльз. — Сколько с меня и когда ваш орел будет оседлан?

— О, — иголочки стали еще острее, — два тала — и Каштан ваш. Два тала — и десять минут, но, сударь, паромщик еще не вставал. Да-да, этого лентяя раньше полудня не докличешься, а Брети разлилась. Дожди… Никто не ездит. Паромщик мог и загулять. Запросто мог.

— Разбужу! — рявкнул Давенпорт, злясь на весь свет и слипающиеся глаза. С паромщиком он справится не золотом, так пистолетом. Соня согласится, но не подведут ли собственные ноги вместе с головой? Закатные твари, не хватало упасть и околеть прямо на дороге!

— Сударь, — лысый то исчезал в тошнотворном тумане, то выныривал из него, — оставайтесь!.. Курьеры — и те отдыхают, а уж я на них нагляделся…

Курьеры отдыхают, только он не курьер. Он неизвестно кто, но ему нужно в Ургот, и он туда доберется назло всем дождям и всем перинам!

Чарльз Давенпорт судорожно сжал челюсти, сдерживая настырную зевоту, и бросил на стол три тала.

— Я подожду на крыльце.

— Под дождем?! — на лице трактирщика проступил неподдельный ужас.

— Именно…

В дожде есть своя прелесть. Когда ты мокрый, как утонувшая мышь, ты не уснешь!

2

Виконт Валме проснулся сам, и ничего хорошего в этом не было. Ничего хорошего не было ни в запахе лаванды, исходившем от простынь, ни в сопевшем у окна Герарде. Разобрать в кромешной тьме, который час, виконт не мог, но шести еще не было, иначе бы юное чудище, не хуже петуха чуявшее, когда нужно вопить, стояло б над душой с бритвенным прибором.

Марсель вздохнул и закрыл глаза, но темней от этого не стало. Пожалуй, темней бы не стало, даже если б их кто-нибудь проглотил. А чего вы хотите, сударь, — ночь, осень, дождь, и это не считая собственной дури! Виконт лежал, слушал, как барабанят о подоконник ледяные струйки, и пытался понять, за какими кошками его несет в Олларию, да еще таким аллюром. Куда спешить? К Марианне он всегда успеет, а где болтаются Алва и Луиджи, не знает сам Леворукий! Марсель отбросил тонкую перину, служившую в здешних краях одеялом, и сел, свесив ноги. Засыпать снова было глупо, а будить Герарда — жалко, хотя это было прекрасной шуткой: виконт Марсель Валме будит Герарда Арамону, тьфу ты, рэя Кальперадо! Рокэ не поверит… Ну и Леворукий с ним, пусть не верит, лишь бы отыскался!

Бывший офицер по особым поручениям поморщился и сполз на застеленный сукном пол. Он сам не понимал, что его тащит вперед и не все ли равно, приедут они с Герардом на день раньше или на неделю позже. Дядюшка Шантэри полагал спешку вредной для здоровья, герцог Фома был слегка озабочен, не более того, а вот Марсель не находил себе места. Или, наоборот, нашел. Рядом с Вороном. Прицепился к Первому маршалу, а тот возьми да и умчись, ничего не сказав, главнокомандующий называется! Без Алвы жизнь сразу же стала скучной, потому что спать, чесать языком, танцевать и ухаживать за хорошенькими женщинами приятно, когда есть дело, от которого можно увильнуть. Когда же дела нет, праздность теряет всякое очарование. Да, разумеется, причина в этом и только в этом, а предчувствия оставим девицам в розовом. Или в голубом. Что еще делать Елене с Юлией, как не предчувствовать и не шить туалеты к мистериям?

Дочки Фомы были хорошенькими, но до Франчески Скварца им было далеко. Вот кому бы пошел наряд Элкимены! Розовая, нет, пурпурная туника, золотые сандалии, кованый пояс с шерлами…

Осторожный стук в дверь оторвал Марселя от мыслей о вдове фельпского адмирала, которой виконт перед отъездом написал длиннющее письмо. Написал и разорвал, потому что писать, не получая ответов, глупо, а Марсель не желал выглядеть дураком. Тем более в столь прекрасных глазах.

— Сударь, — голосок за дверью явно принадлежал служанке, молоденькой и, весьма вероятно, хорошенькой, — сударь, восемь часов!

Восемь?! Выходит, он все-таки проспал, хоть и не так по́шло, как Герард! Ну, погоди же!

— Утро, сударь! — гаркнул виконт, срывая с рэя перину. Опозорившийся изверг с жалобным кукареканьем подскочил на своем тюфячке, и Марселю впервые за последние дни стало смешно.

— Простите, — Герард явно собрался провалиться сквозь землю или хотя бы сквозь дощатый пол, — я не думал, что…

— И слава Леворукому. — Марсель отодвинул засов и открыл дверь, за которой обнаружилась премиленькая пышка. — Рыбонька, горячую воду, шадди, завтрак и лошадей.

— Лошадей? — захлопала глазами девица. — На улице дождь… Очень сильный.

— И когда он кончится? — полюбопытствовал Валме.

— Сударь, — хихикнула служанка, — об эту пору завсегда льет.

— Вот видишь, — виконт сделал над собой усилие и совершил то, чего, без сомнения, ожидала толстушка, а именно ущипнул ее за тугой бочок, — дождь не прекратится, так что прекратимся мы. Неси воду.

Девушка снова хихикнула и вышла. Виконт зевнул и натянул дорожное платье. О зеркалах и камердинерах он вспомнил, лишь застегивая манжеты. Увы, он опростился, и, похоже, навсегда. Путешествовать с одним лишь порученцем, и то чужим! Отец не поверит, но, пожалуй, одобрит.

— Ваша вода!

— Спасибо, — Валме ухватил служанку за круглый подбородок. — Как тебя зовут, ежевичинка моя?

— Лиза, — мурлыкнула девица.

— Помолись за нас, Лиза, — виконт вытащил из кармана несколько суанов и сунул за низко вырезанный корсаж, — только не сейчас. Сейчас шадди.

Лиза, крутанув бедрами, исчезла, Марсель зевнул и потянулся к бритвенному прибору. Без сомнения, красотка решила, что, будь столь галантный кавалер один, лежать бы ей в постельке, да не за серебро, а за золото. Смешно… Если б не Герард, он бы на эту пампушку и не глянул, но не выказывать же мальчишке дурацкие страхи! Вот и приходится изображать себя самого. Позавчерашнего! Офицер для особых поручений при особе Первого маршала Талига вздохнул и намылил щеку: как бы виконт Валме ни опростился, до бороды он не докатится. Валмоны не Люди Чести и не козлы.

— Герард, запомни: в Урготе варят лучшее в Золотых землях мыло, — проклятье, приучил парня к болтовне, теперь хочешь не хочешь, трещи, как сорока, — а в этой гостинице делают самый мерзкий шадди.

— Сударь, — дернулся Герард, — вам помочь?

— Вот еще! — Марсель попробовал пальцем бритву. — Бросал бы ты лакейские замашки. Тебя что, рэем сделали, чтоб ты тазы с водой таскал?

— Сударь…

— Сам ты сударь, — отмахнулся Валме.

Рэй Кальперадо захлопал глазами и притих. Задумался, надо полагать. Парнишка за Ворона в огонь прыгнет, не чихнет, но пока в огонь прыгнул Рокэ. Один! А они, тапоны^[2] эдакие, были рядом и ничего не поняли, пока письма не нашли. Ничего!

Вернулась Лиза. Хихикнула, протянула поднос. Валме хмуро взял белую чашечку с шадди. Разумеется, паршивым. В здешних краях знают толк в закусках и сластях, но не в шадди.

3

Теньент Давенпорт поправил основательно отсыревшую шляпу и вскочил в седло. На улице было легче. В том смысле, что дождь и ветер разогнали сонную одурь. Надолго ли? Орел с пошлым имечком Каштан оказался гнедым мерином с еще неведомым норовом. Радости от предстоящей прогулки конь не испытывал, и Давенпорт его понимал. Он и сам был бы рад задержаться и проспать до весны, но возвращаться — дурная примета, а упрямство явно родилось раньше теньента. Ничего, отдохнем в Эр-При. В первой попавшейся гостинице, иначе живым ему до Ургота не добраться.

— Сударь, может, останетесь? Ишь как хлещет!

— Я спешу.

— Ну, как знаете…

Стук захлопнувшейся двери, и все! Никого, только он, дождь и лошадь, пятая за последнюю неделю. Не считая Бэрил, бывшей спутницей Чарльза четыре года. Оставляя загнанную чалую на попечении дородной трактирщицы, Давенпорт чувствовал себя последним подонком, но ждать не мог. Не имел права. Следующие кони не успели стать для теньента никем, они просто его везли, пока могли, а потом уступали место новым. Одни были хуже, другие лучше. С Каштаном, кажется, повезло. Почти повезло, потому что мерин оказался не только резвым, но и зловредным. Он бодро трусил по раскисшей дороге, умело отыскивая лужи поглубже. Надо полагать, назло настырному седоку.

Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, но спать все равно хотелось. Видимо, из-за проклятой яичницы. Не нужно было поддаваться на совместные уговоры пустого брюха и лысого трактирщика — голод отгоняет сон лучше холода. И еще он отгоняет подлые мысли о том, что ты не сделал всего, что мог. Подумаешь, пристрелил одного предателя на глазах короля, король-то все равно в лапах заговорщиков.

Нельзя сказать, что Чарльз Давенпорт боготворил Фердинанда Оллара, скорее уж наоборот, но это был его король, он ему присягал, и потом, есть средства, которые делают мерзкими любую цель. Теперь теньент не сомневался — Октавианская ночь, от которой засевшие в казармах вояки не отмылись до сих пор и не отмоются никогда, была таким средством. Разоренная Вараста была таким средством. Ложь на Совете Меча, когда Фердинанду врали в глаза, а тот слушал, кивал, верил, раздавал титулы и чины, была таким средством.

Больше всего на свете Давенпорту хотелось отправить предателей к Леворукому, и он знал, с чего, вернее, с кого начнет, когда вернется. С генерала Морена, будь он неладен!

Чарльз со злостью рванул повод, мерин Каштан укоризненно хрюкнул, и теньенту стало еще тошнее. За подлости надо спрашивать с подлецов, а не с безответной скотины. И он спросит, только сначала разыщет Ворона и расскажет ему все. И то, что случилось, и то, чего теньент Давенпорт не видел, но о чем догадывался. Если Алва захочет, пусть вешает его хоть за шею, как положено, хоть вверх ногами, как во время Октавианской ночки. Потому что Франциск, когда писал свой кодекс, был прав. Недонесение о государственной измене — преступление, которое нельзя прощать. Потому что знавшие и молчавшие открывают ворота смертям. Чужим, между прочим…

Он умирать будет — не забудет, как кричала дочка мимоходом растоптанного ткача, горели дома и лавки, по улицам метались люди с мешками и без мешков, в мундирах и без мундиров, а Джордж Ансел вел их сквозь мечущееся безумие, как заведенный повторяя две фразы: «Берегите порох!» и «Цельтесь наверняка!». Что сейчас с Анселом? Прорвался в Ноймаринен или свернул к фок Варзов? И догадался ли кто-нибудь послать весточку Лионелю?

Чарльз Давенпорт привстал на стременах, вглядываясь вперед: ничего и никого, хотя с пути он не сбился. Тут и не собьешься — дорога обсажена изгородями из барбариса, за которыми мокнут черные перепутанные лозы. Дорак славен вишневыми садами, Рафиано — орехами и каплунами, а Савиньяк заполонили виноградники.

Дождь времени зря не терял. Одолев плащ, он добрался сначала до камзола, потом до рубашки и, наконец, до спины. Ледяные струйки побежали вниз по позвоночнику, слегка подзадержались у пояса и ринулись вниз, в сапоги. Позапрошлой весной теньент Давенпорт сопровождал в Урготеллу экстерриора, но тогда было сухо и над трактом до самого Шато-Роже плыл запах цветущих кустов. Рафиано шутил, что они едут Рассветными Садами, а теперь он даже не в Закате, а в болоте. Здешние жители недаром осенью сидят дома — по такой погоде не торгуют и не воюют, хотя с Рокэ Алвы станется. Топи Ренквахи были пострашней, а их прошли, и правильно сделали!

В серой полосатой мгле замаячило нечто темное и высокое. Теньент не сразу сообразил, что это деревья. Знаменитые на весь Талиг ундовы ивы полоскали в подступившей к самым корням воде ветви, покрытые мертвыми листьями, отчего-то облетавшими лишь весной. Теньент придержал «золотого» мерина, стянул правый сапог, вылил скопившуюся воду, взялся за левый. Дуплистые гиганты нагоняли тоску, но по раскисшей дороге галопом не поскачешь, только рысью.

Каштан вновь поплюхал по бабки в мутной жиже, но ни впереди, ни сбоку ничего не менялось. В Дораке еще поговаривали о безобразиях во Внутренней Эпинэ, а на дорогах нет-нет, да и появлялись драгуны, но чем дальше на юго-запад, тем спокойней и обыденней становилась жизнь.

Трактирщики и негоцианты не сомневались, что к зиме все заглохнет само собой, и смеялись над дурнем-губернатором, которого теперь уж наверняка прогонят взашей, будь он четырежды Колиньяром. За Эр-Лиарди о мятеже и вовсе не вспоминали, болтая лишь об осенней стрижке да свадьбах. Что думали власти, Чарльз не знал, но немногочисленные разъезды объезжал старательно. Отчитываться перед каждым встречным Давенпорт не собирался, но то, что Талиг дрых, словно перебравший гуляка, не замечая ни воров, ни грабителей, радости не внушало. Ничего, скоро забегают, как посоленные.

Снова, несмотря на холод и дождь, захотелось спать. До тошноты и головной боли. Старые ивы безнадежно и глухо шумели, их жалобы мешались с причитаниями дождя и хмурым ворчанием реки. Скользкий повод так и норовил вырваться из рук, промокшая одежда не грела, а терла. Чарльз еще сознавал, на каком он свете и куда и зачем едет, но остальное заволокла бурая муть, из которой появлялись и в которой тонули чужие лица. Иногда знакомые, иногда нет. Ансел, Морен, Фердинанд, Рокслеи, Лионель Савиньяк, Манрики…

Каштан неудачно шагнул, провалился в яму, с ног до головы окатив всадника ледяными брызгами, и визгливо заржал. Чарльз вздрогнул, но потом сообразил, что золото о четырех копытах не было боевым конем и помалкивать его не приучили. Ну и Леворукий с этим сокровищем, к вечеру он его сменит. До Урготеллы денег хватит, а после решать Ворону. Каштан заржал еще разок и обернулся, видимо, намекая, что приехали.

Лысый трактирщик не соврал — вода поднялась. Пристань была вровень с грязно-бурой, рябой от дождя рекой. Что ж, если паромщик заупрямится, переберемся вплавь. Брети не Рассанна и не Хербсте, а теньенту Давенпорту нужно на тот берег. И он там будет!

III

Торка. Окрестности Манлиева столпа

399 года К.С. 19-й день Осенних Ветров

1

Воро́ны деловито галдели над двумя повешенными, судя по отсутствию смертных балахонов — дриксенским и лазутчиками. Еще один признак подступающей войны, который по счету — Жермон Ариго не помнил. Меньше всего генералу хотелось в такое время покидать север, но Рудольф Ноймаринен зря не попросит. Нельзя поворачиваться спиной даже к самым корявым лапам, если в них оказался нож. Пока был жив Сильвестр, о мятежниках и заговорщиках можно было не думать, теперь придется смотреть не только вперед, на дриксов с гаунау, но и назад. Ариго с трудом представлял, как станет договариваться с Леонардом Манриком, а Сабве он и вовсе не знал, Колиньяры на север не заглядывали. С Эпинэ было не проще. Самого Робера Жермон последний раз видел перед своим отъездом в Лаик. Когда-то двадцатилетний тогда еще граф Энтраг обожал свою сорокалетнюю тетку, но герцогиня Эпинэ отреклась от племянника точно так же, как и остальные родичи. Жозефина никогда никому не перечила. Ни отцу, ни брату, ни мужу со свекром. Сына она тоже не уймет, даже если захочет, а кто уймет?

Привычный ко всему жеребец равнодушно миновал «украшенный» дриксенцами ясень — торские лошадки дурака при виде покойников не валяют. Они и снежных бурь не боятся, едят, что ни попадя, везут сколько могут и дальше, а то, что статью не вышли, так это пережить можно. На войне нужны солдаты, а не столичные хлыщи, хоть на четырех ногах, хоть на двух… Ариго, сам не зная с чего, потрепал своего гнедого по шее, и тот благодарно фыркнул. Подумать только, когда-то Жермон Энтраг ездил на линарцах, зимой ходил в шелковых подштанниках, а Торку почитал обиталищем дикарей. Нет, господа хорошие, здесь живут и воюют люди, а дикари торчат при дворе. Даже не дикари — ызарги, с которыми Ариго не хотелось иметь никаких дел, но жизнь не спрашивает, а приказывает. В Эпинэ — так в Эпинэ!

Прошлое кусалось, царапалось, пыталось дотянуться до горла, но генерал его не гнал, пытаясь понять, как перевезти на другой берег собаку, кошку, цыплят и крупу. Унять мятежников, выпроводить Манрика с его армией, навести порядок во взбаламученных графствах и к началу весенней кампании вернуться в Торку… Для этого нужно стать Сильвестром или Алвой, а Жермон был всего-навсего генералом от инфантерии, хоть и неплохим.

Жермон закинул голову; в безбрежной, пронизанной солнцем сини неспешно плыл хохлатый коршун. Генерал проводил птицу взглядом и пришпорил коня. Дорога шла под гору, обросшие к зиме кони бодро топали по смерзшейся листве. Погода для путешествия — лучше не придумаешь: ясно, тихо, прохладно, но Жермон предпочел бы ветер в лицо или дождь со снегом. Мелкие неприятности защищают от крупных, а удача в начале пути оборачивается крупной пакостью в конце. Хорошо хоть увидеть повешенных через левое плечо — к удаче, знать бы еще, с чего начать.

Самым умным было бы посоветоваться с Ее Величеством, но королева угодила в Багерлее за защиту мятежников. Именно королева, потому что сестры у Жермона Ариго нет. Он писал ей, долго писал. И когда она была девицей Ариго, и когда стала Ее Величеством. Писал и надеялся. Не на помощь — на ответ, на пустяковую записку, в которой желают здоровья и просят быть осторожным, но не было ничего. Ничегошеньки! А потом Ворон прикончил Ги и Иорама.

Если бы сестра продолжала молчать, Жермон бы думал, что она верит в его непонятную вину, но Катари написала. В нескольких местах буквы расплывались то ли от слез, то ли от умело пролитой воды. Любящая сестра на трех страницах объясняла, как она тоскует и молит Создателя, чтобы он сохранил ей брата. Как неистово брат ждал этих слов, и какими ненужными они оказались! Нет, Жермон не радовался свалившимся на Катарину бедам, тем более что она сражалась с временщиками до последнего, но уважение не заменит издохшую любовь, а выгода — дружбу.

— Сударь, — разрумянившийся на ветру белобрысый разведчик ловко отдал честь, — у Манлиева столпа отряд из Ноймара. Дюжина всадников и теньент. У них новости для вашей милости.

— Надо полагать, ноймарцы давешних субчиков и повесили, — предположил Ариго, заворачивая коня. Отряд на рысях обогнул заросшую ельником гору, похожую на двух влюбленных ежей, и вышел к Манлиевой развилке, в незапамятные времена обозначенной каменным обелиском. Когда-то у его подножья сидел каменный пес, время и ветры превратили его в причудливый серый валун. Изменился и герб Ноймаринен, собака уступила место волку. Потомки Манлия не стали рвать на куски издыхающую империю. Они до последнего прикрывали ей спину, потом службе пришел конец, и владыки перевалов стали свободны, как волки. Свободны, благородны и суровы.

2

Всадников в багряных ноймарских плащах Жермон заприметил издали и не стерпел — поднял гнедого в галоп, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. Граф Ариго был генералом от инфантерии, но верховую езду обожал, как и все уроженцы Эпинэ. Увы, торские дороги не позволяют гнать во весь опор.

— Мой генерал, — молоденький офицер вскинул два пальца к серой фетровой шляпе, — теньент Арно Сэ и чрезвычайный разъезд полка Энтони Давенпорта к вашим услугам.

— Благодарю. — Ариго и без представления понял, что черноглазый блондинчик — младший сын Арно Савиньяка. В этой стране фамильных носов и глаз не спрячешься. — Двое на ясене — ваша работа?

— Наша, — теньент не выдержал и расплылся в улыбке. — Мой генерал, шпионов было пятеро, живыми взять удалось троих. Двое молчали, третий заговорил. Сейчас корнет Рафле сопровождает его в Ноймар.

— А почему не вы?

— Я должен был дождаться вас. Разрешите докладывать? — Парень явно удался в деда Рафиано. Арно-старший начхал бы на субординацию, Арно-младший держался, хоть и из последних сил.

— Вижу, вас следует поздравить с производством, — Ариго кивнул на новенькую перевязь. — Я в ваши годы в корнетах ходил.

— Вы были не в Торке, а в Олларии, — юный негодник уже делит мир на Торку и все остальное, прелестно. Когда Арно Сэ объявится в столице, число тамошних бездельников, без сомнения, сократится, и сильно.

— Теньент, у вас уже были дуэли? — Жермон смотрел на сына, а видел отца. — Или пока обходитесь дриксенскими лазутчиками?

— К сожалению, то есть, к счастью, — по губам Арно скользнула плутовская ухмылочка, тоже семейная, — Монсеньор мерзавцев не держит.

Одно лицо с отцом! Леворукий бы побрал Карла Борна — застрелить такого человека! Арно-старший до последнего надеялся образумить родича и друга, но Борны всегда были с придурью, что мужчины, что женщины. Жермон и сам был Борном. Наполовину.

— Что ж, теньент, — если сейчас же не вылезти из прошлого, оно задавит, — докладывайте. Сперва о лазутчиках.

— Я должен был перехватить вас у Вайзтанне, но мы прибыли раньше срока и решили пойти навстречу. Ну и встретили, — виконт Сэ счел возможным улыбнуться, — шпионов. Они изображали из себя заблудившихся путников и расспрашивали пастухов о дороге на Гельбе, но по ней не поехали. Пастухам это не понравилось, нам тоже.

— Как вы их брали?

— На приманку, — Арно все-таки забыл о субординации. — Я поехал вперед всего с одним солдатом. «Гуси» решили, что пятеро проглотят двоих, и подавились.

— Когда их послали, — Жермон с трудом подавил улыбку, — и зачем?

— После смерти Его Высокопреосвященства, — губы Арно сжались. — Шпионы прибыли в Олларию через Гаунау и Кадану в качестве охранников заказанных каданским посольством грузов. В столице их подменили. «Охранники» отправились назад, а лазутчики поехали во Внутреннюю Придду, а оттуда через Гельбе в Хексберг. Посчитали корабли и назад ноймарским трактом. Пленный, его зовут Нилс Гаусс, показал, что их послали глянуть на Хексберг без Альмейды и разведать проходы из Надора в Северную Придду и Ноймаринен.

Неглупо… Очень неглупо. Добраться до Олларии в посольском обозе и уже оттуда двигаться к границам.

— Этот Нилс не врет?

Арно на мгновенье задумался и резко мотнул головой.

— Не врет.

— В Дриксен гусей много, — Жермон задумчиво тронул усы, — вряд ли вы выловили всех. Мне не нравится, что они ищут проходы вдоль гор.

— Никому не нравится, — выпалил Сэ и смутился. — Мой генерал, вчера мы разминулись с курьерами фок Варзов. Бруно-старший принял под свое командование все войска на границе с Талигом.

— Сколько у него людей, известно?

— У курьера не было поручения на словах, но в Гельбе считают, «гусей» слетелось не меньше пятидесяти тысяч, а может, и все семьдесят.

— Неплохая стайка, — Жермон задумчиво свел брови. — Теньент!

— Мой генерал?

— Какой приказ вы должны мне передать?

— Монсеньор хочет вас видеть. Сейчас он в замке, ждет маркграфа, но на следующей неделе отъезжает в Придду.

Что и требовалось доказать. Старый волк покидает логово и мчится туда, где опасней, а куда отправят генерала Ариго? Когда Людвиг выезжал в Агмарен, он не знал ни о лазутчике Нилсе, ни об армии Бруно. В такое время каждый человек на счету, а кавалеристы Шарли и подавно. Вряд ли фок Варзов их отпустит, да и от них с Райнштайнером больше пользы на севере, чем на юге.

Жермон не считал себя великим полководцем — великих хватало и без него: Ноймаринен, фок Варзов, Савиньяки, Алва, наконец, но Ворон и Эмиль застряли на юге, Лионель дерется в Надоре, а у Рудольфа болит спина, и ему за шестьдесят. Фок Варзов держится, но он не может быть в трех местах одновременно, а дриксы, если решатся, ударят не только в Гельбе и Хексберг, но и про перевалы не забудут.

— Барон Райнштайнер тоже возвращается?

— Мне об этом ничего не известно, — на лице Арно мелькнула досада, — но Монсеньор просил поторопиться.

IV

Урготский тракт

399 года К.С. 21-й день Осенних Ветров

1

Любопытно, откуда трактирщики берут названия? Утром был «Филин-девственник», вчера вечером «Лев и рога», а сейчас «Лунный заяц».

Марсель Валме с сомнением оглядел придорожное заведение с зеленым чудищем на вывеске. С одной стороны, они с Герардом честно заслужили полдник, с другой — смерть от голода им не грозила, а пообедать можно и в Шевр-Нуар или Атсе.

— Рэй Кальперадо, — произнес Марсель с тактом, достойным дядюшки Шантэри, — как вы полагаете, стоит ли нам почтить сию обитель своим присутствием?

— Сударь, — если б, сидя в седле, можно было подскочить, Герард бы подскочил, — как… как скажете, но я могу ехать дальше. Я не устал!

Не устал он, как же! Все устали, а он нет. Врет и не краснеет.

— Сударь, — Валме, как мог, скопировал интонации порученца, — если вас не затруднит, проверьте эту таверну на предмет горячего вина, свежего хлеба и тараканов. Последние мне неприятны.

— Да, сударь, — выпалило чудище, все еще переживавшее позавчерашний конфуз, — я сейчас.

Оскандалившаяся исполнительность соскочила с равнодушной кобылы и юркнула в зеленую дверь. Валме зевнул и поглядел наверх. Жирные тучи обещали очередной дождь не сейчас, так к вечеру. Пожалуй, нужно послать «Лунного зайца» к кошкам и ехать, пока хляби небесные не разверзлись окончательно. Марсель совсем было собрался выуживать Герарда из заячьих объятий, но со стороны Шевр-Нуар раздались топот и чавканье. Кто-то одинокий гнал коня по меньшей мере кентером. Курьер? Весьма кстати.

Валме вернулся на тракт вовремя — из-за поворота вынырнул заляпанный грязью всадник весьма странного вида. Марсель чихнул и послал коня наперерез незнакомцу. Незнакомец ловко переложил поводья в левую руку, правая привычно скользнула к седлу. Так и есть, вояка, но не курьер, королевские курьеры носят плащи с крылатой стрелой. Марсель улыбнулся в усы, в свою очередь открывая ольстру^[3]. Знать бы еще, не отсырел ли порох, хотя, если этого не знает хозяин, как узнает чужак.

— Прошу простить, — виконт учтиво наклонил голову, — вы случайно не из Олларии?

— Это мое дело… — начал незнакомец и перебил сам себя. — Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с виконтом Валме?

— Не ошибаетесь, — кивнул Марсель, лихорадочно соображая, с кем его свело. Усталое темнобровое лицо казалось смутно знакомым, но не более того.

— Вы, я полагаю, меня не помните? — Офицер, а это, без сомнения, был офицер, по-собачьи отряхнулся и чихнул. Щеки бедняги покрывала щетина, а шляпа обвисла.

— Отчего же, помню, — виконт на всякий случай решил не выказывать забывчивости, — просто мне странно видеть вас в столь плачевном состоянии.

— Так сложились обстоятельства. — Знакомый незнакомец сосредоточенно хмурился, словно умножал в уме шестнадцать на сорок восемь, если не хуже.

— Бывает, — поддакнул Валме, живо заинтересовавшись упомянутыми обстоятельствами.

Сбоку раздался шорох, офицер вздрогнул и вновь потянулся к пистолету. Плохо!

— Успокойтесь, — виконт на всякий случай загородил обалдевшую при виде незнакомца исполнительность, — это мой спутник. Герард, что вы узнали?

— Сударь, — корнет Кальперадо был еще серьезней, чем обычно, — внутри чисто, но очень просто. Есть вишневая наливка из Дорака и местное вино. На обед у хозяйки говядина, но нам могут зарезать курицу.

— Курицу мы, конечно, съедим, — Марсель расхохотался очень беззаботно, — и не одну, но для начала представьтесь моему другу. Мир воистину тесен.

Чудище незамедлительно выпалило:

— Корнет Герард Кальперадо, порученец Первого маршала Талига Рокэ Алвы.

Расчет оправдался. Грязный всадник как-то странно вздохнул и негромко произнес:

— Чарльз Давенпорт виконт Давен к вашим услугам.

Про Давенпортов Марсель знал лишь то, что они были ординарами, обитали в Южном Надоре и состояли в отдаленном родстве с Рокслеями. Рокслеям же папенька не доверял, как и Окделлам, полагая, что от людей, чей герб украшает дикая свинья, можно ожидать лишь свинства и дикости. Давенпорт пожевал губами и отчетливо произнес:

— Не знаю, куда вы едете, но между Дораком и Приддой я не советовал бы ссылаться на Первого маршала. Разумеется, если за вашей спиной нет армии.

2

Теньент Давенпорт видел виконта Валме раз пять или шесть. Наследник хитрюги Валмона казался разряженным в пух и прах хлыщом, которому не мешало б пару недель поголодать. Ни малейшего желания узнать сорящего деньгами бездельника поближе у теньента не было, но после Октавианской ночки виконт, к всеобщему удивлению, сдружился с Вороном и, бросив любовниц и портных, отправился на войну. Об этом посудачили и замолчали, а теперь Чарльз сам не понимал, как узнал в хмуром офицере с провалившимися щеками столичного гуляку. Почему Валме уехал и, самое главное, почему возвращается, да еще вместе с кэналлийским мальчишкой, щеголявшим званием порученца Алвы?

— Не знаю, куда вы едете, — и еще я не знаю, что и сколько можно вам говорить, — но между Дораком и Приддой я не советовал бы ссылаться на Первого маршала. Разумеется, если за вашей спиной нет армии.

— Армии за моей спиной нет, — Валме поправил отнюдь не щегольскую шляпу, — и это, судя по вашему виду, весьма печально. В любом случае, навестить «Лунного зайца» не помешает ни нам, ни вам.

Чарльз, не говоря ни слова, заворотил довольно хрюкнувшего пегаша к двухэтажному строеньицу, над входом которого болтался барабанящий по луне зеленый длинноухий монстр. Видимо, заяц.

Пахнущий луком конюх увел лошадей, порученец распахнул дверь, и они вошли в дымное тепло. Давенпорт с овечьим равнодушием смотрел, как виконт занимает стол в углу дурацкой пятиугольной комнаты, говорит с хозяином, куда-то отсылает белобрысого рэя. Деваха в зеленом фартуке весело грохнула на стол бутылку и бокалы. Недавний щеголь сбросил плащ, под которым обнаружился капитанский мундир, и принялся деловито разливать вино. Красное. Совершенно прямые волосы Валме были по-кэналлийски стянуты на затылке, а место придворной «зубочистки» на боку виконта заняла боевая шпага.

— Вы шокированы моим внешним видом? — усмехнулся наследник Валмонов. — Уверяю вас, я сам поражен. Ваше здоровье!

— Прошу меня простить, — Чарльз отодвинул бокал, — если я сейчас выпью, то упаду и усну.

— Вы упадете и уснете, даже если не выпьете, — Валме махнул рукой, подзывая дебелую тетку. — Хозяюшка, прикажите шадди. Покрепче, побольше и послаще!

— Благодарю. — Шадди и впрямь ему не помешает, как он сам не догадался. А все потому, что в Надоре «морисский орех» не в почете.

— Вообще-то, — будущий граф внимательно посмотрел в глаза Чарльзу, — вас надо не шадди поить, а затолкать в постель и поставить под дверью охрану. И я так и сделаю, но сначала вы мне скажете, почему мы не должны упоминать Алву. Манрики, что, окончательно сбесились?

— Хуже, — буркнул Давенпорт. — Манрики сбежали. Вместе с Колиньярами, принцем и целой сворой всяческой сволочи.

— Разрубленный Змей! — Марсель Валме залпом осушил бокал и тут же наполнил. — Видимо, следует предположить, что в Олларии вспыхнула чума?

Пожалуй, что и чума. В некотором смысле. Закатные твари, с чего же начать?

— Валме, — Чарльз потряс головой и с силой ущипнул себя за ухо, отгоняя подступивший с ножом к горлу сон, — скажите, что вы знаете, а то, боюсь, я не доберусь до конца.

— Мы знаем, что во Внутренней Эпинэ случился мятеж, а Манрик загнал тех, кого невзлюбил, в Багерлее. Вместе с королевой.

— Тогда вы не знаете ничего, — поморщился Давенпорт. — Резервная армия, которую собрал Манрик, перешла на сторону Ракана…

— Кого? — не понял виконт. — Ракана? Этот-то откуда взялся? Не хочу показаться недоверчивым, но вы уверены, что не спите?

— Леворукий и все его кошки, — с тоской произнес Чарльз, — если б я спал… Альдо Ракан как-то затесался в ряды мятежников. Симон Люра… вы его знаете?

— Понаслышке. Он связан с Манриками?

— Так думали. Люра вызвался утихомирить восставших и предал. Королевскую армию разнесли в пух и прах, Ракан двинулся на столицу, к нему стали примыкать гарнизоны. Все нанятые Манриками, между прочим. Обстрелянных сплавили на север, вместе с Лионелем, и он таки разнес каданцев вдрызг. Хоть какая-то радость!

Дверь открылась и закрылась, пропустив лекарского вида мещанина и двух слуг, уныло зажужжала отчего-то не уснувшая муха. Шадди не несли. Чарльз еще разок щипнул себя за ухо.

— Сейчас… Я сейчас…

Валме сочувственно кивнул. Год назад он не вылезал от куаферов и играл в карты на любовниц, а теперь перед Давенпортом сидел офицер. Чего только не бывает, но в Олларии виконту делать нечего. Пусть едет в Придду или домой, к отцу, хотя Марсель Валме не похож на человека, готового все бросить и сбежать, как эти…

— Подонки!

— Простите?

— Манрики — трусы, — раздельно произнес Чарльз Давенпорт, — а Рокслеи, Придды, Краклы, Вускерды — подонки. Ну а Морена я сам убью.

Валме не ответил — сидел, смотрел, ждал продолжения. Только как рассказать едва знакомому человеку об удивленных глазах Фердинанда, улыбочке Генри Рокслея, пятнистой физиономии Кракла? О том, как звенело разбитое стекло, запах пороха мешался с ароматом дыни, громко вопила фрейлина в желтом, а голова кружилась от высоты, бессильной злости и содеянного?

— Ваше шадди, — зеленая девица хлопнула на стол поднос с кружками. — Господа хочут сливки или просто?

— Просто! — Давенпорт залпом проглотил обжигающий напиток, не ощутив ни вкуса, ни запаха. Валме молча пододвинул ему свою кружку. Шадди в кружках… Хотя чего ждать от зеленых зайцев?

— Это действительно шадди? — вежливо поинтересовался Валме.

Наверное, шадди, а может, и нет. Какая разница. Он должен договорить, а остальное — потом.

— Манрики узнали о разгроме и сбежали вместе с Колиньярами. Казну и принца с принцессами уволокли с собой.

— А Фердинанд?

— Остался.

— Остался? — недоуменно повторил Валме. — Этот тюфяк?

Чарльз бы тоже не поверил, но король действительно остался. Его искали, но Фердинанд Оллар умудрился спрятаться в каком-то тайнике.

— Можете не верить, — туман в голове понемногу рассеивался, значит, в кружках был все-таки шадди, — но Его Величество где-то отсиделся, а потом, когда трусы откочевали, выбрался и попытался править. Отпустил из Багерлее всех узников, собрал Совет Меча, приказал готовить ополчение… Фердинанда арестовали у меня на глазах. Рокслеи и Морен. Он не сопротивлялся, почти… Приказал охране сложить оружие, но охрана… уже не была его. Спасибо Манрикам…

— А вы, виконт? — в упор спросил Марсель Валме. — Что делали вы?

Что он делал? Прозевал все на свете, хотя мог бы догадаться, что Рокслеи что-то затевают. Джеймс намекал на перемены, а он-то думал, речь идет о Талиге без Манриков и Колиньяров. Думал, думал и в суп попал… У курицы мозгов и то больше, но отвечать надо. Чарльз отодвинул пустую кружку — его собеседник все еще ждал ответа. Молча. Неужели это виконт Валме, славившийся болтливостью на всю Олларию?

— Я был в карауле у Малой Печати, — просто сказал Чарльз, — услышал шум, вбежал в столовую. Все уже было кончено. Я выскочил в окно, в городе начинались погромы, но пройти было можно. Я добрался до казарм… Ансел уже все знал. Он решил прорываться в Придду. Из Олларии мы ушли вместе, у Корты Ансел свернул на север, а я — на запад. Сообщить Ворону.

3

Нужно возвращаться. Не к Фоме, к Ворону, которого в Олларии нет, а где есть, только кошкам известно. Знает ли Алва, что творится в столице, или он умчался не поэтому?

— Теньент, — окликнул Марсель, — я должен вас огорчить. Первого маршала в Урготелле нет. Эй, вы меня слышите?

— Да, — бедняга оторвался от заячьего шадди и попытался держать голову прямо, — слышу.

Слышит он! Пустой, стеклянный взгляд. Не понимает? Очень может быть.

— Алва исчез. Может, вернулся в Фельп, к Савиньяку, а может, и нет. Он получил какое-то известие и уехал. Мы думали, в Олларию.

— Все сходится, — Давенпорт в очередной раз потряс сонной башкой. — Он узнал о предательстве Люра.

Узнал и умчался. Мог бы, между прочим, и сказать. Или не мог? Ворон любит разводить тайны, а они с дядюшкой своими несведущими рожами дурачили шпионов целый день. Закатные твари, надо было сразу гнать к Савиньяку, а не лезть в это болото.

— Вы что-то сказали? — вежливо переспросил Давенпорт. Глаза офицера были красней, чем у кролика, но зевать он перестал. То ли от шадди, то ли от новости.

— Так, — неопределенно махнул рукой Валме, — задумался. Непонятно, на что все эти господа надеются. Ызаргу ясно, править им до подхода первой же армии.

— Армии летать не могут, — теньент с тоской уткнулся в опустевшую кружку, — вожаки успеют сбежать, ну а мелочь… Когда ее жалели?

Это точно, заводилы удерут, а мелкоту перевешают, только кто? Фок Варзов и Лионель связаны дриксенцами, Алва — Бордоном и Гайифой. Конечно, можно все бросить, но нужно ли?

— Слушай, — начал Марсель, чувствуя, что его заносит, как перед боем, — это затеяли «павлины», чтоб мы сняли с границ войска. Согласен?

— Да. — Чарльз Давенпорт с удивлением поднял глаза на Марселя. Ах да, он в запале перешел на «ты», ну и ладно.

— Рокэ никогда не делает того, чего от него ждут? Так?

— Так.

— Значит, и сейчас не сделает. Он останется на юге и будет воевать с Бордоном, как и собирался. Так?

Теньент кивнул и подпер подбородок рукой. Еще немного, и в спальню его придется тащить на руках. Ну и дотащим!

— Если все затеяли не «павлины», а «гуси», они ждут, что давить мятеж пойдет Лионель или фок Варзов, и устроят какую-нибудь подлость. Так?

— Да, — кроличьи глаза слипались, но глядели осмысленно.

— Значит, на севере тоже нужно стоять, где стояли. И что у нас остается? Тронко и Кадела. Тронко ближе к столице, и там кэналлийцы, значит, нам туда!

— Сударь, вы во многом правы, — пробормотал засыпающий вояка, — но я должен отвезти донесение Ансела Первому маршалу Талига.

— А где вы его искать будете? В Фельп может и Герард съездить. Если вам неймется, езжайте вдвоем, а я поскачу в Тронко предупредить Дьегаррона. Когда придет приказ наступать, мы будем готовы…

— Вы правы, — на измученном лице проступила заинтересованность, — от Тронко до Олларии не так уж и далеко.

— Именно. А то, что там творится, вы знаете лучше адуанов и лучше меня!

— Решено, — Давенпорт поднялся с места. Он явно собирался сесть в седло, — я еду с вами.

— Правильно, — согласился Марсель, — но вечером, а сейчас вы отправитесь в кровать. Терпеть не могу носить на руках мужчин, а вы вот-вот свалитесь.

— Сударь…

— Теньент Давенпорт, — рявкнул Марсель, подражая Дерра-Пьяве, — я вам приказываю… Закатные твари, я вам капитан или птицерыбодура?! А ну живо спать!

V

Ноймаринен. Замок Ноймар

399 года К.С. 22-й день Осенних Ветров

1

Ноймар. Замок на утесе Литасфляхеханд. Шестнадцать неприступных башен, серые скалы, вечная радуга над порогами неугомонной Доннерштрааль. Волчье логово, поставлявшее Талигу полководцев, кардиналов, регентов, а однажды расщедрившееся на поэта. Великого. По крайней мере, так в один голос утверждали менторы. Правы они были или нет, Жермон не задумывался, но неприязнь к виршам Вальтера Дидериха пронес через всю свою жизнь. Хорошо хоть, эта ненависть была веселой, не чета другим.

Дорога уперлась в опущенный мост и распахнутые ворота. Рудольф Ноймаринен был силен и осторожен, он мог позволить себе подобную роскошь. Если все тропинки под присмотром, а солдаты и офицеры знают друг друга в лицо, ворот можно не запирать. По крайней мере, днем.

— Жермон! — Ариго вскинул голову и увидел младшего брата Людвига. Тридцатитрехлетний Альберт, вечно забывавший, что он еще и граф Доннербург, жизнерадостно махал со стены офицерской шляпой. — Явился наконец!

Генерал засмеялся и подкрутил усы. Тревога, прихватившая Ариго в начале осени, отступила пред мощью возведенных самим Манлием стен и уверенностью обитателей замка.

Жермон поручил жеребца заботам конюха и угодил прямиком в достойные удава объятья. Альберт пребывал в отменном настроении, впрочем, все семейство Ноймаринен было наиприятнейшим. Для друзей и союзников, вестимо.

— Ну ты и вырядился, — покачал головой Жермон, отдавая должное багряному камзолу и кремовой рубашке, — прямо жених!

— Вырядишься тут, — подмигнул развеселившийся граф, кивком головы указав на здоровенных парней в бирюзовых куртках, кидавших в кухонные оконца связки гусей и ледяных уток. — Это авангард. Основные силы подойдут завтра. Отец только их и ждет. Их и тебя.

— Арно предупреждал, что грядут бергеры, — меланхолично заметил Жермон, — что ж, дичью вас родственник обеспечил.

Маркграф Вольфганг-Иоганн был не из тех, кто приезжает в гости с пустыми руками, тем паче осенью, когда на перехват пролетающих над Торкой бессчетных стай выходит и стар и млад. Бергеры истребляют гусей и уток десятками тысяч, но на следующий год пернатые странники вновь затмевают солнце, а горцы палят по ним из своих чудовищных «утятниц».

— Бедные, бедные гуси, — закатил глаза Альберт, —

Трепещущие крылья рассекали

Предзимний, напоенный плачем ветер,

Рыдали птицы об умершем лете,

И плакал вечер с исчезавшей стаей…

С исчезавшей? Или с обреченной? Не помнишь?

— К счастью для меня, нет, — огрызнулся Жермон, — чего и тебе желаю. Дурацкие стихи!

Правильно он пририсовал к портрету Дидериха ослиные уши, впрочем, они больше походили на заячьи. Художником юный Жермон был неважным, но утонченный мэтр Капотта чуть не лопнул от ярости. При воспоминании о любимом учителе генерал от инфантерии блаженно улыбнулся и немедленно заработал чувствительный тычок в бок.

— Смеешься? — строго спросил Альберт. — Я тоже хочу.

— Ну так смейся, — Жермон поправил шпагу, — благо, есть над чем.

— Ты про «Прерванный полет»? И чего только менторы в этих стишатах находят? Гуси летят, по ним стреляют, такова жизнь. Надо же агмам зимой что-то кушать.

— И не только зимой, — перед глазами зазеленело рассветное небо и распустил паруса золотой кораблик. — Пока бергеры не пересолят всех гусей, они не уймутся.

— Ну, нет, — замотал головой Альберт, — тут я с ними не согласен. Копченые вкуснее. А ты что скажешь, коптить или засаливать?

— Коптить, — постановил Ариго. — Ты часом не знаешь, твой поэтический земляк дичь ел?

— Дидерих? Ел, наверное. Вот плакал он при этом или нет, не знаю.

— Если с луком, то, может, и плакал.

— Конечно, с луком. А еще он пил вино, бегал за девицами и хотел дворянство…

И получил бы, если б не родной отец. Гостивший у зятя граф Дорак приголубил хорошенькую горничную, десять месяцев спустя осчастливившую мир великим Вальтером. Дорак бастарда признал, дал ему образование и состояние, но наотрез отказался ходатайствовать о возведении молодого поэта в дворянское достоинство. Папенька полагал, что титул способствует написанию скучных од, а не занимательных драм, и был прав. Дидерих накатал множество трагедий, и чуть ли не в каждой имелись жестокосердный отец, соблазненная дева и благородный подкидыш…

— Вообще-то я его всегда терпеть не мог, — задумчиво произнес Жермон.

— Лук? — удивился братец Людвига. — В таком случае ты прекрасно скрывал свои чувства.

— Дидериха, — шепнул Ариго, — и чем больше ко мне с его виршами приставали, тем больше я его ненавидел.

— А мне как-то все равно, — хмыкнул Альберт. — Дидерих и Дидерих. Должен же в Талиге быть кто-то великий, кроме полководцев и мерзавцев.

— А дураки? — осведомился Жермон.

— Не сказал бы, что наши дураки превосходят гайифских, — усомнился приятель, — иначе б павлины после Варасты не полезли бы в Фельп и не остались бы без хвоста.

— Весной гайифским генералам будет не до корнетских ляжек, — задумчиво протянул Ариго, — Дивин это понимает. Готфрид тоже.

— Гусь павлину не родич, — лицо приятеля стало злым, — но гусь любит золотой горох. При Сильвестре дриксы сидели б да глядели, чем дело кончится, но с Манриками, да в отсутствие Алвы могут и укусить.ПроФридриха слышал?Этот кесарский племянничек перебрался к тестю, в Липпе.

— Сослали или наоборот?

— Кошки их там разберут, — Альберт снял шляпу и смахнул с нее пару пушинок. — Будем надеяться, что все-таки ссылка. Бруно Фридриха терпеть не может, а Бруно стал фельдмаршалом.

Фридрих сначала прыгает, потом думает. Бруно неделю думает, а потом строит мост. При таком фельдмаршале о дриксах до весны можно забыть, зато потом хлопот не оберешься.

— Постараюсь к Весеннему Излому вернуться, — кивнул Ариго, — месяц туда, месяц обратно, четыре месяца там…

Вечерний ветер скатился с темнеющих стен, ударил в лицо, развернул поникшее было знамя с бессонным волком, закружил мертвые листья и тонкую водяную пыль.

— Закатные твари! — Альберт разжал вцепившиеся в эфес пальцы и делано рассмеялся. — Ты чего?

— То же, что и ты, — огрызнулся Ариго, с трудом подавляя идиотское желание вскочить на коня и мчаться на юг, — это просто ветер.

— Ветер с гор несет зиму, — припомнил старую поговорку Людвиг, — вести с гор несут войну.

— Нет, — Жермон Ариго закинул голову, глядя на плещущий в синеве багровый стяг, — этот ветер не с гор. Он из Придды, но насчет войны ты прав. И насчет зимы тоже.

— Видимо, я пророк, — хохотнул Альберт, — и, будучи таковым, предрекаю тебе еще и весну. Весной…

— Господин генерал, — темноглазый корнет ловко и красиво отдал честь, — вас просит герцог. Немедленно.

2

Рудольф Ноймаринен оторвал голову от очередной бумаги, неспешно водрузил перо на роговую подставкуи поднялся из-за стола. Выглядел герцог, мягко говоря, усталым, но одет был, как всегда, безукоризненно.

— Нужда в твоей поездке отпала. К сожалению.

Ариго ожидал подобного, и все же сердце нахально екнуло.

— Ты голоден?

— И да, и нет, — признался Жермон, — я в седле с утра, но Бруно с Манриками не способствуют аппетиту.

— Если ты собираешься и впредь обращать внимание на новости, то скоро умрешь. С голоду. — Рудольф уже несколько лет ел вываренное мясо с овощами и белые сухари, но оставался хлебосольнейшим из хозяев. — Когда я посылал к тебе Людвига, из Эпинэ тянуло дымком, не более того. Неделю назад дым уже стоял столбом.

Герцог неторопливо поднялся. Ариго был немалого роста, но на Рудольфа ему приходилось смотреть снизу вверх.

— Садись к столу, сейчас принесут перекусить. Ты будешь есть, я буду говорить.

Манеру пожизненного Проэмперадора Севера бродить по комнате, размышляя вслух, знал весь Талиг. Другое дело, что видели это только близкие. Жермону герцог верил, и был прав. Рудольф Ноймаринен был первым из тех, за кем генерал Ариго прыгнул бы в Закат и не заметил. Вторым шел Людвиг, третьим — старик фок Варзов. Четвертым был Арно Савиньяк, но графа не было на свете десятый год.

— Садись, кому говорят. За стол!

Жермон безропотно опустился на массивную дубовую скамью, глядя, как Рудольф меряет шагами знакомую комнату. Узнав о восстании Борна, он ходил так же, а Савиньяк теребил перевязь и вдруг сказал, что поедет к Карлу и уймет его. Он так и сделал, но получил пулю в живот. Маршал Арно вечно полагался на чужую совесть, как на свою.

Герцог дошел до камина и резко повернулся на широких каблуках, звякнули, столкнувшись, две цепи — герцогская и вторая, широкая, из плоских золотых звеньев. Цепь регента? И как он ее не заметил?! Рудольф поймал взгляд Ариго и хмуро кивнул, подтверждая, что генеральские глаза не врут и герцог Ноймаринен на самом деле — регент Талига.

— К лету сниму этот ошейник к кошачьей бабушке, — Ноймаринен часто начинал свои монологи с ответов на невысказанные вопросы. — Гадаешь, что стряслось? Не догадаешься, разве что с ума сойдешь. Людвиг должен был рассказать об Эпинэ.

И рассказал, но при чем тут регентство? Разве что Фердинанда после варастийских чудес потянуло на подвиги и он свалился с лошади. Или ему помогли? Тогда королем стал Карл, а Ворон — регентом. Может ли регент Талига воевать по найму в чужой стране? Может ли передать регентство? Жермон не был силен в казуистике, его делом были атаки и ретирады.

Пришел слуга, принес глинтвейн. Две дриксенские кружки с золотыми ручками и вызолоченными крышками. В Эпинэ вино со специями не кипятят даже зимой, в Ноймаре ужин начинают с глинтвейна.

— Пей!

Трещал огонь, пахло пряностями и вином, на подоконнике блаженствовала толстая старая кошка. Ее звали Метхен.

— Фердинанд умер?

— Если бы, — регент махнул рукой и побрел от стола к камину. — В Эпинэ всплыл Альдо Ракан, а Робер Эпинэ умудрился разбить Леонарда Манрика. Ты будешь смеяться, но собранная тессорием сволочь, которую он назвал Резервной армией, перешла на сторону мятежников. Леонарда, судя по всему, прикончили свои же. Маркиз Сабве, к несчастью, удрал. Видимо, в Каделу, так как в Олларии не объявлялся, а Ворон для него хуже Ракана. Сообщить в столицу о поражении Сабве, по великой своей занятости, забыл.

— Трус, — не выдержал Ариго, — заяц свежеванный!

— Не больше, чем братец, — буркнул Ноймаринен, буравя взглядом безответную кочергу. — Весть о поражении привез теньент Куртис. Из парня будет толк, так что возьмешь его в разведчики. Заодно и расспросишь, если охота будет.

— Расспрошу, — пообещал Жермон. Регент что-то буркнул и пошевелил угли.

— Узнав про Люра и Ракана, Манрик со товарищи все бросили и сбежали. Надеюсь, недалеко, — по лицу Рудольфа плясали недобрые отблески, само лицо тоже добротой не блистало. — Принца с принцессами уроды прихватили с собой, а вот короля потеряли. Фердинанд где-то отсиделся, вылез и начал править. Через три дня Рокслеи продали его с потрохами. Что творится в Олларии сейчас, не знаю. Ансел был последним, кто мало-мальски соображал, больше там сопротивляться некому.

Ариго не вскочил, не заорал, не подавился. Он даже не опрокинул кружку, только в голове завертелось какое-то тошнотворное колесо.Генерал торопливопроглотил ставший горьким глинтвейн.

— Мне лучше поспешить.

— Нет, — регент оторвался от камина и нацелился на письменный стол. — Ты едешь со мной в Придду. Не только как генерал, но и как граф Ариго.

Жермон кивнул; свое генеральство, в отличие от отобранного и брошенного назад титула, он ценил. Да и Рудольф то и дело говорил, что родословная — дело собачье, а не человеческое. Разве что дело в Катарине.

— Монсеньор, я правильно понимаю, что мне придется стать опекуном Ее Величества?

— Не совсем. — Ноймаринен остановился у письменного стола, тронул свиток с зелеными печатями и потер поясницу. — Не терплю воевать зимой — спину ломит… Ты когда выехал?

— Пятнадцатого. Мог раньше, но возил Людвига к Айзмессер.

— Правильно сделал, — одобрил регент Талига, отправляясь к окну. — Когда соседи узнают про наши дела, они обрадуются, а радость, как известно, окрыляет. Не удивлюсь, если дриксы с гаунау попробуют полетать. И еще меньше удивлюсь, если они замахнутся на Хексберг.

А в Хексберг хорошо если осталось два десятка кораблей… Когда Альмейда уходил в Фельп, считалось, что Готфрид с Хайнрихом будут сидеть и глядеть, как Гайифа грызется с Талигом. Кесарю надоело таскать хвост императору, он был бы счастлив, если б этот хвост выдернули. Именно поэтому Сильвестр отпустил Альмейду, а фок Варзов — Дьегаррона и Вейзеля. Расчет на скрытое соперничество Паоны и Эйнрехта был верным. Пока не умер Сильвестр.

— Закатные твари, — пробормотал Ариго, — Алва знает?

— Нет, — отрезал герцог, — и когда узнает, ведомо только Леворукому и Фоме, а старый пройдоха станет тянуть до последнего и будет прав. Грех упускать такой случай.

Да, второй раз Гайифа с Бордоном вряд ли позволят схватить себя за шиворот, да еще в строгом соответствии с Золотым Договором. Закатные твари, Рокэ не должен возвращаться, будь он хоть трижды регентом.

— Значит, — подвел итог Жермон, — вы не просто регент Талига, вы еще и Первый маршал.

— Вот уж не думал, что снова влезу в эту упряжь. — Рудольф Ноймаринен приподнял портьеру. Сквозь пылающий запад стремительно прорастала ночь. Осенняя или уже зимняя?

Трое слуг — пожилой и двое мальчишек — приволокли подносы с едой, которой хватило бы на троих генералов и одного крокодила, зажгли свечи и ушли. Ноймаринен вернулся к столу, отломил кусок хлеба, обмакнул в соус и отправил в рот, под аккуратные седые усы.

— Не удивляйся, с вареной мочалкой покончено, — регент прикончил еще один кусок. — Оказывается, я голоден… И ты, между прочим, тоже.

Генерал послушно ковырнул густо приправленную сельдереем зайчатину. Рудольф был прав, есть действительно хотелось.

3

— Рад? — регент поморщился и потер поясницу. — Проклятая спина, еще хуже Манриков, тех хотя бы удавить можно.

— Чему рад? — переспросил Жермон, отодвигая наполовину опустошенный поднос, живо заинтересовавший Метхен.

— Что остаешься, — герцог неторопливо отхлебнул из кубка. Волк, который перед охотой пьет глинтвейн. Старый волк, но от этого не менее опасный.

— Что остаюсь, рад, — признался Жермон, — но не такой ценой.

— Цены мы еще не знаем, — серый взгляд скользнул по увешанному оружием гобелену, — только, боюсь, с платежами мы просрочили. Ринальди Ракан платил в девяносто седьмом году гальтарского круга, императорская семья — в девяносто седьмом следующего, Эрнани Последний дотянул до осени девяносто девятого, а мы и того хуже.

Жермон угрюмо кивнул, древние беды его никогда не занимали, но с этими Изломами что-то и впрямь не так.

— Не любишь заумных разговоров? — Регент прикрыл остывающую кружку, крышка щелкнула, как капкан захлопнулся.

— Не люблю. Чувствуешь себя петухом в мешке.

— Хорошо, не ызаргом^[4], — пошутил Рудольф. — Сколько я тебя знаю?

Если считать с первой встречи — больше двадцати лет, если с первого настоящего разговора — девять. Они встретились, когда герцог Ноймаринен был первым маршалом Талига, а Жермон — столичным щенком, выброшенным в Торку. Теперь один — регент, второй — генерал, а Излом — вот он! Дриксы который год орут, что Олларам отпущен один круг, но Оллары — это еще не Талиг.

— Твоего отца я знал меньше, чем тебя, — задумчиво произнес герцог, — но Пьер-Луи был справедливым человеком.

— Справедливым, — подтвердил Жермон, потому что это было правдой. За отцом не числилось ни одного несправедливого поступка, ни одного злого слова. Только как назвать письмо, даже не письмо, записку, превращавшую графа Энтраг в пустое место и уведомлявшую означенное место, что оно незамедлительно должно отбыть в Торку и жить исключительно за счет жалованья?

Королевский указ отстал от родительского «благословения» всего на два дня: геренций Фукиано, как и все в Олларии, не усомнился в справедливости графа Ариго.

— Ты ничего не забыл. — Рудольф тяжело поднялся и двинулся к глядящему в вечер окну. — Забыть и не вспоминать — это разные вещи. Очень разные.

— Отец мертв, — Жермон посмотрел в глаза регенту, — это все, что я могу сказать.

— Мертв. — Витражи прятали звезды и облака, но не тьму. — Иначе б я говорил не с тобой, а с ним.

Метхен покончила с остатками подливы и облизнулась, показав розовый язычок; за спиной что-то сухо треснуло. Свеча…

— Эсператисты не зря придумали исповеди, нельзя всю жизнь таскать в душе пулю. Что ты натворил?

— Прошло двадцать лет, не все ли теперь равно?

— Тебе не все равно, — Рудольф принялся растирать запястье, — но будет все равно, когда ты расскажешь.

— Вы этого не узнаете, — Ариго тронул пальцами опустевший кубок, — по крайней мере от меня.

— Тебя послушать, — хмыкнул герцог, — так ты чужие души Леворукому продавал, не меньше. А хоть бы и так, время любой грех хоронит. Расскажи и забудь.

— Не могу, — выдержать взгляд Проэмперадора Севера было непросто, но Жермону это удалось, — потому что сам не знаю. И Арно Савиньяк не знал. Обещал спросить, не успел.

— Закатные твари! — регент остановился, качнулась огромная, в потолок, тень. — Так какого ызарга ты молчал?!

— А такого! — огрызнулся Жермон. — Я хотел сначала доказать… Отцу, матери, братьям… После первого ордена я попросил бы отпуск и потребовал бы ответа, но отец умер раньше. О его смерти я узнал от фок Варзов. Через полгода. Мать мне так и не написала, мне никто не написал, а Торка меня и грязным съела.

— Торка нелюбопытна, — подтвердил Ноймаринен, возвращаясь к столу.

— Отец был болен, — зачем-то пробормотал Жермон, водя пальцем по резному дубу. Почему он не помчался в Гайярэ, не бросился за советом к тому же Арно? Оскорбился? Испугался? Растерялся? Или все сразу? Теперь уже и не вспомнить. Загнанная в дальний угол боль — вот и все, что осталось в памяти от далекой, злой весны. Это было весной, и день был солнечный, до отвращения, до рези в глазах.

— Допей, — регент кивнул на свою кружку, — я не хочу.

Допить за кем-то — узнать чужие мысли. Бергеры привезли это поверье в Золотые земли вместе с кораблем на флаге и ненавистью к гаунау и дриксам. Если бергер отдает свое вино, значит, верит собеседнику до конца, а Ноймаринен наполовину бергеры.

— Что думаешь о Бруно? — неторопливо осведомился регент, почесывая за ухом незнамо как оказавшуюся у него на коленях Метхен. Прошлое осталось прошлым, а настоящим была война.

— Когда «гуси» поймут, что у нас творится, они обнаглеют, — предположил Жермон. — Шутка ли, такая возможность. Двадцать лет ждали.

— Своего они не упустят, — согласился Рудольф, — но когда и как? Попрут вперед сразу или подождут, пока мы бросимся на Ракана?

— А мы бросимся? — Ариго залпом прикончил остывшее вино.

— Оставлять столицу в руках мятежников неприлично. — Свечи плавились в серых человеческих глазах, заливая их звериным золотом. — С другой стороны, Манрики позаботились о том, чтоб в Олларии приличных людей не осталось, а приличные люди загодя вывезли семьи. По крайней мере, я на это надеюсь. На письменном столе касера и стопки, принеси.

Фляга была бергерской, и касера тоже. Жермон откинул крышку, запахло дымом и можжевельником, Ариго любил этот запах, он не напоминал ни о чем, кроме Торки. Торка жила войной, Оллария — миром, но сейчас все смешалось.

— Мы не должны оголять границу и не должны отвлекать Алву от Бордона и Гайифы, но Лионель… — начал было Жермон и осекся.

— Вот именно, — подтвердил Рудольф, принимая касеру. — Если Савиньяк уйдет, гаунау пожалуют в Кадану и внакладе не останутся. Мы потеряем Северный Надор вместо Северной Придды, и потеряем надолго.

— Значит, Ракана должен есть Дьегаррон. Если только не зашевелятся «павлины».

— Вот слова умного человека, у которого в столице никого нет, — регент усмехнулся, кошка перевернулась на спину, игриво дернув лапкой. — Ничего, отгоним кабанов, дойдут руки и до залезших в капусту зайцев, а пока пусть жрут, не до них!

Рудольф Ноймаринен замолчал. Он уже все решил, и отменить это решение мог только герцог Алва. Если б захотел. Или Фердинанд, если б вернулся и посмел сказать «нет».

Примечания

1

«Гуси» — презрительное прозвище дриксенцев, на гербе которых изображены коронованный Лебедь на волне и два скрещенных меча. «Буробокими» и «Медвежьими башками» называют подданных правящей в Гаунау династии Бербрудер, считающих своим прародителем одного из богов Седых земель, могучего воина с медвежьей головой. После принятия Гаунау эсператизма Бербрудеры взяли своим гербом медведя с двуручным мечом.

2

Слепое, похожее на крота животное, ведущее подземный образ жизни.

3

Ольстра — седельная кобура. Их крепили к седлу с обеих сторон у передней луки седла. Кобуры обычно закрывались сверху.

4

Намек на варастийскую забаву, когда двух или более ызаргов помещают в мешок; животные начинают драться, и в конце концов в живых остается лишь один. Если подобное развлечение сопровождается ставками, ызаргов метят особым образом.