Колокольчики мертвеца

Вера Заведеева, 2020

Ожесточенные бои в Прикарпатье, 1944 год: впереди – фашисты, а в тылу – «лесные братья». Двадцатилетний лейтенант, демобилизованный по ранению, получает партийное задание открыть школу в отдаленном хуторе к началу учебного года. Директор школы зверски убит бандеровцами, люди запуганы, детей прячут. Несмотря на упорное сопротивление хуторян и прямые угрозы, бывший разведчик, комсомолец, сумел подготовить школу и убедить учеников приступить к занятиям. Ему, ушедшему в 17 лет со второго курса педагогического техникума на фронт, нелегко давалась учебная программа, но он считал, что прежде всего должен вытащить ребят из болота национализма, в которое людей толкают бандеровцы, сочиняя дикие небылицы о Советском Союзе. Общаясь с хуторянами, он постепенно и сам начинает сомневаться в правоте всех тех догм, на которых вырос. Бандеровцы решают завербовать его в пропагандистских целях, чтобы потом раструбить на всю Европу о своих успехах, но, потерпев неудачу, устраивают над ним показательную казнь на майдане. Глумясь над пленным, они распинают его на кресте, прежде чем расстрелять. Местный священник, не надеясь более на милость палачей, закрывает собой учителя. Тяжелый серебряный крест священника, принявшего на себя град пуль, спасает учителя от смертельной раны. Ночью его ученики, крадучись, пробираются к майдану и снимают казненных с креста. Хоронят погибшего священника и прячут своего израненного учителя. Утром прибывшие из района милиционеры тайно вывозят его из хутора. Спустя двадцать лет, фронтовой друг лейтенанта, разыскивавший его многие годы, находит в подмосковном поселке, где тот жил до войны, седовласого священника, решившего посвятить себя служению Богу в память о своем спасителе. Беззаветная любовь и жертвенность одних во имя спасения человека, его души, его сознания и ослепление идеями воинствующего национализма других, толкающее их на предательство, убийство и саморазрушение, – вот главное, о чем рассказывает эта книга. Для широкого круга читателей.

Глава пятая. Бандеровский лагерь

Километрах в двадцати от Скитского хутора в узкой теснине на берегу бурного ручья лепился лагерь оуновцев, каких в Карпатах было немало. Тайные бункеры строили опытные немецкие инженеры, умело маскируя их. Здесь хранились запасы продовольствия, оружия и боеприпасов. В крупных отрядах были и рации. Стрелец Ворон с двумя боевиками в сопровождении Крысы приблизились к расщепленному молнией буку. Тихо прозвучал пароль — и кустарник зашевелился, показалась лохматая шапка с трезубцем вместо кокарды, тускло блеснул широкий раструб ручного пулемета. Часовой, назвав отзыв, пропустил пришедших. Отпустив боевиков, начальник СБ прошел с Вороном через жилые бункеры, где вкусно пахло варевом, в штабной отсек, где их поджидал порученец куренного атамана Дудка. Крыса, небрежно вскинув руку к австрийскому кепи, исчез за дверью. Вскоре туда позвали Ворона, которому еще не доводилось бывать у куренного.

В бункере ярко горели переносные лампы. За столом сидел человек лет сорока, от взгляда которого люди падали на колени. Резун выслужил в вермахте «Железный крест» жестокой расправой со своими соплеменниками. Бандеровские главари, бежавшие с немцами под натиском Красной армии, оставили его в тылу, чтобы жалить Советы в спину. Атаман казался обычным сельским счетоводом, волей обстоятельств облачившимся в мешковатый суконный мундир. Суетливые руки куренного при каменно-неподвижном лице, на котором безразличный, сонный взгляд тусклых рыбьих глаз мгновенно вспыхивал дьявольским огнем во время пыток несчастных, — все это производило тягостное впечатление. Ворон вытянулся, несмело кашлянул и срывающимся от волнения голосом отрапортовал:

— Друже Проводник^[8]! Докладываю послушно: стрелец Ворон вернулся из разведки.

Резун молча слушал его рассказ, в том числе и о замеченном в лесу новом учителе из Скитского хутора, который, по донесениям местных, собирается завтра начать занятия в школе. Проводник медленно поднял тяжелые веки, Ворон, запинаясь, объяснил, что хотел пристрелить учителя, но… Начальник СБ, не замечая умоляющего взгляда Ворона, продолжал заниматься своими ногтями.

— Я решил с этим не спешить, Проводник. Зачем? Пусть войдет во вкус здешней жизни. Места у нас чудесные, хлопец он молодой, на дивчин заглядывается. Пусть пока наслаждается, сильнее полюбит жизнь. Тем горше ему будет, когда станем ее отнимать. А вот семьи тех, чьи дети в школу пойдут, возьмем на папир.^[9] — Крыса аккуратно сложил пилочку в чехольчик. — Учитель поможет нам выведать всех, кто красным духом дышит. Неплохая проверка, друже Проводник?

— Пожалуй, — Резун опустил веки. — Добре, стрелец Ворон, ступай с Богом.

Боевик вскинул руку в приветствии и ушел. Проводник поскреб бритый затылок и взглянул на Крысу:

— Когда намечается акция в Скитском хуторе?

— Десятого сентября. Думаю, соплякам полученных до этого времени знаний хватит, чтобы не бедствовать на том свете! — усмехнулся начальник СБ.

— С избытком. Но не будем торопиться. Один очень неглупый наш друг, — продолжал Резун, — опытный разведчик оберст вермахта Ганс Кох, помнится, не раз предупреждал, что каждый пленник с Востока, особенно человек знающий и много повидавший, это маленькая энциклопедия, и тот, кто сумеет ею воспользоваться, может почерпнуть для себя немало интересного. Немец, безусловно, прав.

— Но что может рассказать этот дерзкий мальчишка-учитель? Даже о своей воинской части? Пока он находился в госпитале, многое могло там измениться. Так что не стоит медлить, — стоял на своем начальник СБ.

Атаман одним движением бровей прервал его рассуждения:

— Прежде чем отдавать приказы другим, научись слушать. Этот немец говорил, что нам будут попадаться наши общие враги — коммунисты и прочие советские активисты, и мы обязаны о каждом из них узнать все, прежде чем ликвидировать их. Значит, наша служба безопасности должна быть на высоте. Понял?

Крыса, продолжая любоваться своими отполированными ногтями, неуверенно согласился с тем, что повременить, конечно, можно…

— Нужно! — приказал атаман. Пора нам менять тактику. Население пока боится выступать против нас. Но ведь это пока. А мы должны приручать его, использовать и постепенно отрывать от Советов.

— Догадываюсь, чьи это идеи, — усмехнулся Крыса. — А вот и сам автор пожаловал.

В бункер вошел сухощавый, неопределенного возраста человек с острым бритым черепом, похожий на протестантского проповедника. Отец Леонтий окончил духовную семинарию во Львове, получил приход, но вскоре покинул его. Объявился он перед самой войной и при немцах занял в епархии важный пост. На параде украинских националистов-добровольцев дивизии «СС» «Галичина» во Львове приветствовал их с трибуны в компании «единомышленников» — немецких, итальянских и японских генералов. Духовенство относилось к отцу Леонтию подобострастно. Поговаривали, что он какое-то время жил у монахов-василиан, а в последние годы изучал труды известных богословов в одном из европейских монастырей. В действительности же отец Леонтий всю жизнь был связан с могущественным орденом иезуитов. Митрополит Андрей Шептицкий обратил внимание на сего скромного подвижника и на Святоюрской горе торжественно благословил его в капелланы эсесовской дивизии. Так униатское духовенство навсегда связало свою судьбу с международным фашизмом. Как и украинские националисты.

Когда Красная армия разгромила эсесовскую дивизию в предгорьях Карпат, отец Леонтий бежал в горы к оуновцам, чтобы вдохновлять их на новые подвиги словом Божьим. Иезуитский девиз «Цель оправдывает средства» отец Леонтий считал верхом справедливости. Сочтя оуновскую тактику откровенно лобовой, он высказал свое мнение о ней атаману, который расценил слова иезуита как приказ. Войдя в бункер Резуна, отец Леонтий догадался, что речь здесь шла о нем. Пристальный взгляд его глубоко посаженных немигающих глаз остановился на начальнике СБ. Иезуит, не терпящий возражений, прекрасно знал, что безбожник Крыса относится к нему с иронией, но сумел погасить злобу, смиренно опустив глаза.

— Простите за вторжение, дети мои. Мысль о ближних не дает мне покоя. Доколе на Земле будет литься кровь? Вопли и стенания, раздающиеся отовсюду, достигают ушей Господа нашего.

— Вряд ли, — усмехнулся Крыса. — Вряд ли Господь их слышит. Может, уши у него шерстью заросли? Как полагаете, святой отец?

Резун недовольно хмыкнул. Зачем ссориться с монахом? Иезуиты всемогущи. А этот знаком с самим Бандерой и прочей верхушкой националистов. Отец Леонтий пропустил такое богохульство мимо ушей, продолжая невозмутимо перебирать четки, однако заметил, что такие методы борьбы с коммунистами большой пользы великому делу национализма не принесут. Вульгарное истребление людей проблему не решит. Но Крыса не унимался: бесцеремонно перебив священника, он напомнил ему об указаниях рейхсканцлера Третьего рейха: «Мы же союзники!» Иезуит же стоял на своем: у немцев свои великие цели, а у бандеровцев — свои, более скромные.

— Вам известны цели и задачи ОУН? — скрипнул зубами Крыса. — Позвольте, я зачитаю: «Украинский национализм должен быть готовым ко всяким способам борьбы с коммунизмом. Хотя бы и с такими, которые повлекут за собой миллионы человеческих жертв». Это было напечатано в газете «Мета» 17 апреля 1932 года.

— Вы правы, — согласился отец Леонтий, вытирая вспотевший бритый череп. — И все же нужны новые методы. Если приручить коммуниста, или советского активиста, или сочувствующего, то можно заполучить в стане противника своего агента, который будет поставлять нам ценную информацию.

— А, по-моему, — не сдавался Крыса, — полезны только мертвые красные — и то в качестве удобрения.

Отец Леонтий, не удостоив Крысу взглядом, с величественным видом удалился. Резун досадливо поморщился: «Зачем ты его дразнишь? Пусть носится со своей новой тактикой, а мы пока и старой обойдемся. Занимайся своим делом и помни: никакой черт тебя не спасет, если ты его вконец разозлишь. Даже Степан Бандера!» Они вышли из подземелья. Порученец Дудка созывал стрельцов на вечернюю молитву. Один за другим выскакивали заросшие щетиной бандеровцы в разномастной «форме», вооруженные автоматами, винтовками, ножами, и падали на колени лицом к вечерней зорьке. Дежурные боевики зажгли свечи. Дудка принес некое подобие копии иконы Божьей матери из львовского собора Святого Юра. Заунывная молитва стрельцов навевала тоску. Иезуит бесстрастно наблюдал за ними. Никто не знал, о чем он просит Всевышнего, молясь в одиночестве в своем бункере.

* * *

Вечером Алексей решил проверить, все ли готово к занятиям. У школьного крыльца беспокойно ковылял сторож и, завидя учителя, похромал ему навстречу, сильно припадая на самодельный протез: «Письмо пану научителю!» В самодельном конверте, заклеенном хлебным мякишем, лежал листок бумаги:

«Коммунячье отродье!

Вся твоя московская пропаганда провалится. Не смей обманывать наших голубят! Школа не откроется, пока мы это не разрешим. Тебе же, агенту НКВД, советуем немедленно убраться, если не хочешь разделить судьбу Струка. Твоя затея бессмысленна. Война еще не закончена, и твоя хваленая Червона армия снова драпанет, даже из самой Германии, как в июне 1941-го. И сюда вернутся Те, Кто зараз за Карпатами. Спасай свою шкуру, а не то мы ее напялим на елку».

— Кто принес это дерьмо?

— Не вьем, пан… пшепрашем, туварищ научитель.

— Что — оно с неба упало?

Сторож, косясь на листок, сказал, что отлучился по малой нужде, а когда вернулся, конверт лежал на крыльце. Старик виновато смотрел на Алексея, понимая, что принес ему недобрые вести. Наблюдая, как тот ходит по классу, проверяя, все ли в порядке, протирает доску и наполняет чернилами непроливайки на партах, он неодобрительно качал головой: в прежние времена учителя, важные и недоступные, не унижались до уборки — любая деревенская девка за гроши все перемоет. Возвращаясь домой, Алексей думал о письме. Запугивают. Прикончить его бандитам ничего не стоит, но они почему-то не слишком спешат. Значит, что-то задумали. Возле сельсовета стояли приехавшие из райцентра милиционеры. Они окликнули Алексея.

— То наш учитель, хлопцы, — выглянул из окна председатель. — Свой.

— Сейчас бывает, что свои наших колотят. В темноте не угадаешь, — оправдывались милиционеры. — Как вам хуторские девчата, товарищ учитель? — поддели они Алексея, угощавшего их папиросами.

— Куда там! Дикие какие-то! — отшутился тот.

Милиционеры понимающе подмигнули, а председатель ехидно поинтересовался, дикая ли и та, что возле речки живет, или он ее уже малость подучил? «Вот пройдоха! Откуда только узнал?» — подосадовал Алексей.

— Разгадали хуторцы вашу тайну, товарищ? Это ж скитники, колдуны-ведуны. Под землей на три метра видят.

— Не все они видят-знают. Спрашивал их про трезубец, ну на вилы похож, молчат.

— Трезуб? А где… где вы его видели? — всполошился милицейский старшина.

Алексей протянул ему письмо. Увидев бандеровский знак, старшина нахмурился и посоветовал Алексею уехать из хутора поскорее. Тут шутки плохи. Они сами отбывают на рассвете и могут прихватить учителя с собой. Милиционеру поддакивал председатель, настоятельно советуя Алексею не медлить с отъездом. Ну как им объяснить, что он и сам втайне так думает, но не имеет права все бросить, не дождавшись замены. Не выполнив ответственного задания? Какой же он тогда комсомолец? А еще разведчик… «Рад бы составить вам компанию, да дела не пускают, — нахмурился Алексей, прощаясь с милиционерами. Те долго смотрели ему вслед.

— Вот чудак! — поразился молоденький милиционер, — его же прихлопнут как муху!

— А ты сам-то что здесь делаешь? — усмехнулся старшина. — Каждый свой долг исполняет. Ты — свой, он — свой. Будь он проклят, этот Черный лес! Давайте-ка еще раз прочешем хутор.

* * *

Дома Калина Григорьевич колдовал над прохудившимся сапогом. Хозяйка усадила Алексея обедать. Наваристый борщ разогнал все тревожные мысли. Поев, он предложил Калине Григорьевичу выйти покурить. Мельник отложил сапог и потянулся к Алексеевым папиросам.

— Хвастайте, как дела в школе?

— Трудно, — вздохнул Алексей.

— Да, нелегко, — согласился мельник. Помещение хорошее, жаль.

Хозяйственный мельник уже все продумал: раз школа пропадает, мертвый, так сказать, капитал, без пользы людям, то ее надо будет приспособить под склад зерна, чтобы зазря не пустовала. А парты и всю школьную науку в сарай снести. До лучших времен. Алексей задохнулся от возмущения. И этот туда же! Уж не связан ли с бандой?

— Опоздали вы с вашим предложением, — улыбнулся Алексей. — Должен вас огорчить: завтра утром в школе начнутся занятия!

— Вот гвардеец так гвардеец! — рассмеялся Калина Григорьевич. — Давай, хлопче, действуй! Только помни: здесь тебе не Москва и не Киев. Здесь Скитский хутор. И стоит он на краю Черного леса. А там, болтают, ведьмаки водятся и прочая нечистая сила, не к ночи будь она помянута…

— Ничего, Калина Григорьевич! Разобьют фрица мои дружки, вернутся — всю нечисть отсюда выметут!

Ночью Алексею не спалось. Вскочил на зорьке. Вспомнив, что не подшил свежий подворотничок, достал чистый лоскуток, сложил вчетверо полоску старой газеты, чтобы тот был как накрахмаленный, и взялся за иголку. Полой шинели протер сапоги, начистил пуговицы кителя. Оделся, туго затянув портупею. Причесался, поправил на голове кубанку и глянул в зеркало: в атаку! Алешка! В атаку! По хутору чеканил шаг, как на параде. У школы его встретил сторож. Старик тоже принарядился: надел фуражку-роготувку с большим треснувшим козырьком. Завидев начальство, старый вояка выпятил воробьиную грудь и щелкнул деревяшкой. Алексей отдал ему честь — с гвардейским шиком, словно козырял командиру дивизии. В канцелярии ему не сиделось, и он вышел в коридор:

— Эй, пан дозорный! Не видать ли кого?

— Чекам, — доложил сторож.

Алексей вышел на крыльцо, взглянул на часы — еще рановато — и замурлыкал:

Барон фон дер Шик,

Отведал русский штык…

К полудню вырвавшиеся из-за горбатой горной хребтины солнечные лучи ласково коснулись школьного крыльца, на котором сидел сгорбившийся Алексей в расстегнутом кителе. Пустая пачка папирос, разинув рот, валялась на земле, отражаясь в начищенном до блеска сапоге хозяина. На ступеньках тосковали кубанка и портупея. Делать нечего. Алексей встал и понуро спустился с крыльца.

Дети так и не пришли.

Примечания

8

Руководитель Провода — территориального формирования ОУН.

9

Бумага (нем.).