Самбор

Вера Водолазова

Каэлин Рогнед, дочь божественного оружия, становится палачом и самой смертью, но Самбор У-Танг, отступник, пробуждает в ней добросердечность. Она же, преданная богам и своему делу, боится утопить его в своей черноте. Каэлин жаждет убийств, но не причиняет вреда невинным, Самбор желает сохранять жизни, но является виновником многих смертей. Они враги и спутники, противоположные части одного целого, не способные соединиться. Что их связывает, что они ищут друг в друге? И чем обернется их борьба?

Утопленники не горят

Лореул. Прошлое.

Каэлин Рогнед.

Все было неоднозначно. Если она уйдет, то вслед уйдут они оба. Но при этом я так страстно этого желала. Для меня не сложно запереть Деяна, сделать пленником навсегда и вечность быть рядом. Но разве это здоровые мысли? Это то, что должно увидеть свет? Он даже не знает о моих способностях, до сих пор считает слабой, невинной и добродушной. Пусть так будет и дальше. Журри не сможет его забрать у меня. Только не таким способом.

Однако, чем больше времени девушка проводила в нашем доме, тем теснее становилась связь с Воронвэ, который учил меня день и ночь порядку. Ненужные мысли я блокировала и заменяла своими. Не все слова бога достигали моей головы. Я фильтровала каждое сказанное предложение и копалась в воспоминаниях матери. Таким образом, поняла каких ошибок способна избежать, а к чему стоит прислушаться больше, чем нужно. Я сделала выводы о многом.

— Что ты делаешь? — спрашиваю тихо, кусая зубами трубку.

Кресло, в котором я сидела, слегка качалось вперед-назад от ветра. На веранде было холодно, но меня это трезвляло и толкало на прочные мысли, которые были важны.

Девушка испуганно вздрагивает и хватается за перила. В воздухе парит темная и едкая магия, отчего щиплет болезненно нос. Погода мрачная и шумная. Навряд ли нас кто-то может услышать. Я втягиваю в себя табачный дым и наблюдаю. Кажется, что-то чего так долго ждала, наконец, произошло. Журри начала грешить. И не просто грешить, а ломать чужие судьбы, причинять боль и следовать примеру обезумевшей матери комели. Не думала, что ждать придется так мало, но девушка продолжает удивлять. Даже смешно, что и сейчас на ее лице маска жалости, а по щекам текут очередные слезы.

Она и правда навредила Деяну.

— Напугала, — виновато шепчет Журри, сжимая в руках какие-то безделушки. — Я…

— Уходишь? — перебиваю ее, не желая выслушивать вранье. Мне нет нужды слушать витиеватые речи и кучу оправданий. — Как ожидаемо. Мне даже немного стыдно, что я сомневалась в том, что ты способна оступиться. Ты ведь отступница, верно?

— Что значит отступница? — слепо девушка бродит взглядом по улице, ориентируясь на мой голос.

Поджимаю губы и внимательно смотрю на Журри.

А ведь и правда жалкая. Ничему не учится, ничего не принимает и не пытается хотя бы подняться с колен. Даже плечи опущены, а спина сгорблена. Вся насквозь пропитана беспомощностью и безнадежностью. Даже удивительно, что Воронвэ не пытается ее убить. Может быть, считает низостью? Но это не имеет значения, когда дело касается предателей и комелей.

— Вот как, — зло ухмыляюсь я. — Так ты совсем ничего не знаешь. Тогда отправляйся в Серийю и покопайся в их библиотеках. И не говори, что у тебя есть другая цель. Мы ведь с тобой лучше других знаем истинные лица друг друга. Может быть, в Серийе ты найдешь в себе смелость найти что-то стоящее.

— Как жестоко Каэлин, — впервые показывает характер Журри и презренно ухмыляется. — Ты ведь осознаешь, что говоришь о невозможных для меня вещах.

В моих глазах заблестели лезвия. Ими-то я и вырежу твою самонадеянность и бесконечную надежду на всех вокруг.

— Тогда просто иди, комель, — выплевываю с улыбкой. — Или я сделаю то, что должна.

Мне приятна эта сцена. Я владею моментом. Она на поводке и только мне решать, что будет дальше. Девушка уже глубоко в сердце брата прогрызла целый лабиринт и протянула через него острую проволоку. Воровка, обманщица, предательница. Вот кем она станет для Деяна после ухода. Журри тоже убийца. За ней тянется шлейф проступков и эгоизма, которые в конце концов ее убьет. Я бы никогда и ни за что не остановила ее. Это ведь то, чего так ожидало мое неподдельное сердце. Да, я была искренней или молчаливой. Никто не мог бы назвать меня лгуньей.

Девушка кивает и виновато смотрит в пол. Стеклянные глаза полны слез, которые лишь в очередной раз злят. Злят из-за того, что их есть кому подтереть. Это выводит меня из себя.

— Иди, — не могу сдержать рык. — Он ведь тебя ждет? Не забудь передать привет…

Я бы даже могла впиться зубами в нее, отгрызть кусочек. Ведь от природы у меня потрясающие, длинные клычки. Это всегда умиляло мать, которая почему-то позволила себе стать похожей на людей. Будь моя воля я бы и с ней что-то сделала. Все они эгоистичные дураки и ведут себя словно дети, не понимая, насколько важны и сильны. Все они лишь зря потраченная божественная сила. Быть чем-то выдающимся и сбегать. Как же сейчас Журри близка к смерти.

Девушка жалостливо кривится и быстро спускается по ступеням. Плачет. Сейчас это не сработает. Я не Деян, не стану жалеть, останавливать. Пусть уходит, вместе с…

Мгновенно осматриваюсь. Никого вокруг нет и улица за калиткой пуста. В воздухе лишь аромат дождя и соли, ничего похожего на запах магии чужака. Спустя минуту девушки уже и след простыл. Начал срываться дождь, вдалеке загремел гром. Борюсь с желанием догнать ее и прикончить, навсегда избавиться, без опаски на возращение. Сжимаю пульсирующие виски и кривлюсь.

Сможем ли мы тогда встретиться с незнакомцем? Не станет ли это нарушением воли? Опять в моей сдержанности растет брешь и противоречия. Все тело сводит судорога.

— Перестань! — шиплю и бью себя по голове. — Хватит! Хватит!

Неожиданно пробивает на улыбку. По двору разносится глухое эхо моего истерического смеха.

Что я наделала? Как могла поступить так с братом? Будет ли от этого кому-то лучше, кроме меня? Все эти земные вопросы не смогли меня потопить, а лишь сильнее раздули ненависть. Я просто взяла и позволила ей поступить плохо. Было ли в моем предназначении хоть что-то по поводу данного момента?

Хохочу так громко, что приходится прикрывать рот.

— Как прекрасно, — шепчу, вытирая слезы от смеха. — Как же приятно. Кажется, и правда становлюсь сумасшедшей.

На протяжении нескольких часов я блаженно сидела на веранде и любовалась непогодой. Таким мне хотелось бы видеть мир всегда. Желающим жить так как подобает, борющимся с порывами ветра, чтобы равновесие никогда не смогло быть нарушено. Проблемы уважают, а победы ценят. Дети растут сильными и счастливыми, а родители без опаски отпускают их гулять. Разве все это настолько ужасно, что не может стоить каких-то верных законов?

Деян был в ужасе. И после пропал на целый день. Уже и не помню, что он говорил, знаю это неважно. Он пришел болезненный, но спокойный. Схватил меня, как медведь в охапку, и так уснул, прижимая к себе настолько сильно, что становилось жарко. Брат вернулся, как и в прошлый раз. Я гладила его по волосам и плечам, убаюкивала. А после дала себе слово, что больше не вернусь в замок. Знаю, что рано или поздно придется расплачиваться. Но мне правда надоело тешить кого-то. Плевать на боль, просто больше никто не будет меня использовать, только если этого захочу я сама.

В день ухода Журри во мне воспряла воля, которая постепенно росла. Я понимала, что это и есть путь к освобождению. Все это поможет мне достигнуть врат заточения и снести замок. На тот момент воля лишь напоминало дитя, которое предстоит растить и оберегать, наставлять на правильный путь. Раньше она и вовсе была неживой. Пробил час пробуждения, которое уже не остановить и никак не укротить.

Как бы мне ни хотелось, но жизнь не стала прежней. Брат опять угодил в цепкие лапы тех, кто вечно жалуется и просит помощь. Как же все это противно. Новые друзья вели его по пути, который уходил вдаль. Я опять его теряла. Опять наблюдала за тем, как он поступает неверно. Приятно осознавать, что в итоге он поплатится за неверные шаги. Несмотря на то, что он мой брат, я желала наказания для отступников. Мне презренны все те, кто так подло отсиживается и поступает во вред людям. Они не имеют права так жить. Мы были сознаны, чтобы направлять людей, наказывать и дарить гаранты на покой. Нет в нас места для вольной жизни.

***

Это была я.

Я подожгла дом Журри, после того как долго искала ее. Впервые за долгое время Воронвэ, наконец, позволил приложить руку к ее судьбе, но меня снова остановили. Опять так позорно и убежденно в том, что это верный путь. У меня не было права сомневаться и требовать объяснений. Под силу было лишь удерживание и молчание, которые тренировали, закаливали. Непостоянство Воронвэ меня задевало. Он позволил мне зажечь огонь, но не дал ему поглотить Журри вместе с беспомощными детьми предателей.

Она осталась такой же жалкой и беспомощной, только теперь еще и обрекла на это детей. Невинных и ни о чем не догадывающихся. Для таких как я, сошедших с ума это всего лишь дополнение, а не преграда. Этот пожар — первое вырвавшееся из меня зло за долгие годы. Жалела ли я после? Разве что о том, что не смогла довести дело до конца. Кажется, меня всегда будет ждать неудача, пока не буду призвана на службу. Но я никогда не останавливалась, даже на пороге провала. Я грызла землю зубами, но заботливая рука останавливала меня и призывала опомниться. Воронвэ видел правосудие в чем-то другом.

Какое-то время я была одержима верховными богами из Правь и видела свет лишь с далеких небес. Это позволяло продолжать двигаться и не опускать руки. Это притупило ярость и заставило сонно качаться в раздумьях о желаемом будущем.

Почему Журри должна была умереть? Потому что она сеяла вокруг себя хаос как какую-то заразу. С каждым разом от нее несло все большей опасностью и это сводило с ума. В этом они с чужаком были похожи. Они оба вызывали во мне негативные эмоции, хотя я пыталась сохранить равнодушие, как это было раньше.

Снова на моем пути возник незнакомец. Так предсказуемо, что я невольно улыбнулась его сердитому лицу. И это была отнюдь не радость.

— Ты продолжаешь это делать? — произношу в тихом, спящем лесу, в котором он спрятался после пожара. — Кто ты такой? Почему делаешь это? Прости, если кажусь назойливой.

Я была переполнена иронией, которая заставляла чужака теряться и хмуриться еще сильнее.

— Я мог бы убить тебя, — говорит тихо и спокойно, развязывая шнурок плаща на горле.

Снимаю с головы капюшон и смотрю на него широко распахнутыми глазами. Приятно вот так предстать перед ним, свободной, не сдерживая себя. Это ведь наш первый разговор спустя несколько лет. Не могу сказать, что ждала этого, но была уверенна в этой встрече. Это как что-то запланировать на годы вперед и не удивиться.

— Убей, — отвечаю спокойно. — Ты не первый и не последний. Давай, сделай так. Убеждена, что это доставит мне небывалое удовольствие. Попытки — это то, что делает мою жизнь такой насыщенной. Ты даже не представляешь сколько их было… Все вы тупицы.

— Твой путь ошибочен, — продолжает спокойно, серьезно, максимально сдерживаясь. — Ты долго плутала и забрела не к тому. Если ты раскаешься, то я помогу тебе или хотя бы пойму.

— Чего? — прикладываю руку к уху и кривлюсь, словно плохо его слышу. — Прости, я не могу разобрать твой бубнеж.

Это никак его не цепляет и не выводит из себя. Приятно видеть, насколько сильно он старается и сдерживается. Кому как не мне понимать, каких усилий это стоит и что за этим последует. Взрыв.

— Я сказал, что ты следуешь за убийцей, — произносит очень громко, что мгновенно будит во мне ярость. — Теперь достаточно громко?

— Не смей, — зло скалюсь. В голове начинает звенеть. — Слышишь? Ты можешь долго и много говорить о людях и своих убеждениях, но не заставляй других сомневаться в себе. Это грех, за который ты обязан будешь заплатить своей жизнью.

— Жизнью? — хмурится мужчина. — Говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Что может такая как ты знать о жизни? Разве что только как ее отнять…

— О, да… В этом ты прав! — призываю огонь и тело окутывает пламя. — В этом я чертовски хороша!

— Больше не прикасайся к ней, — говорит он еле слышно и осматривает притихший лес. — Если Журри придется умереть раньше времени, то хотя бы не от твоей руки. Настолько позорной смерти я для нее не желаю.

Самбор опять исчез, продемонстрировав неуважение и максимальное презрение. Он делает все, чтобы меня вывести из себя. И это удается ему лучше всех остальных.

— Как прекрасно! — кричу и складываясь пополам, смеюсь. — Ты потрясающий! Поскорей бы добраться до тебя и прикончить! Слышишь? Скоро ты познаешь правосудие, в котором мучительно будешь тонуть много лет! Я позабочусь об этом непременно, мой дорогой Самбор!

Находя покой в одной точке, я подолгу представляла себе моменты долгожданных свершений. Сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни умерло близких мне людей, я всегда буду грезить лишь о смысле своего существования. Я никогда не стану похожа на всех тех, кто тонет в земной жизни и не стану эгоистично творить что попало. Пусть все считают меня монстром, если это позволит мне вершить правосудие и сохранять равновесие. Смысл моей жизни не является мной, это то, что позволяет представлять из себя хоть что-то ценное. Родившись без рук — научись плавать, без ног — бегать. Игнорируй свои недостатки, делая из них что-то обыденное.

***

Мне было недозволенно встречаться с богами в верховной палате, поэтому я общалась с их дымчатыми призраками, когда оказывалась одна. Все они как один смотрели на меня строго и величественно, как и положено богам. Я терялась в их образах и надеялась, что однажды услышу слова благодарности. Дело было далеко не в одобрении, а в последствиях. Каждого из них я считала творцом и существом способным изменить мир в лучшую сторону. Поэтому, если они сочтут мои действия правильными, я удостоверюсь в том, что приложила руку к лучшему миру.

— В тебе скапливаются противоречия, Каэлин, — говорит один из богов. — То же самое случилось с твоей матерью. Вскармливаешь ли ты их в себе самостоятельно?

Я отрицательно машу головой. В груди что-то стыдливо сжимается и причиняет адскую боль.

— Тогда как ты поступишь с тем, что так бесстыдно вламывается в твою голову и рушит ценные мысли? — произносит тихо другой бог и зло бьет кулаком по невидимой поверхности. — Он ведь говорит тебе о непозволительных вещах!

— Я приму их и учту, но не стану меняться, — бормочу, смиренно сжимая кулаки. — Все, что есть в моей голове постепенно приходит к порядку. К тому порядку, который я вижу вашими глазами. Я не способна со всем согласиться, но вы можете не сомневаться в моей верности…

— Каэлин, — громко произносит Воронвэ, поднимаясь с незримого трона. Вокруг суетливо зашатались деревья. — Пока твои мысли приходят в порядок и выстраиваются в стену, мысли других готовят оружия чтобы сломать эту стену. Ты ведь думаешь о Самборе? Ты думаешь о том, почему его поступки отличаются от твоих, хоть вы оба божества. Почему не считаешь его отступником?

— Он отступник, — машу согласно головой. — Как и многие другие, кто пытаются сблизиться с людьми. Его правда это лишь его правда. Он имеет право на свое мнение.

— Это непозволительно… — гневно взрывается бог Альтера.

— Я верна вам! — обрываю бога, не желая слышать сомнения в свою сторону. — Как это было всегда. Я учла ошибки предков и осознала истинную цель. Вам нет нужды бояться и сомневаться на мой счет. Прошу, призовите меня на службу и у меня появится возможность это доказать!

— Твоя воля слаба, — настаивает один из богов. — Ты все еще не имеешь возможности освободиться. Ты в состоянии служить богам из Правь только лишь потому, что в твоих руках камень. Над всеми остальными оружиями богов из Навь мы не в силах одержать власть. Пока на тебе печать Беррианы, ты не сможешь по-настоящему служить правящим богам. После того, как Берриана спустилась в мир мертвых, она в своей последней воле возложила на тебя печать. Эта вещь мешает тебе прийти к осознанности. Мы бессильны перед печатью.

— Но я уже способна выполнять вашу волю! — воскликнула я, прижимая ладонь к груди.

— Это не так, Каэлин, — произносит строго Воронвэ. — Ты питаешься насилием и болью, только по тому, что в тебе все еще идет борьба. Ты людская рабыня и до сих пор сопротивляешься. Но сопротивление — это не результат. Мы не можем доверять тебе полностью, пока в тебе существует печать Беррианы, пока в тебе все еще живет услужливость людям. Обрети нужную волю, чтобы избавиться от рабства и тогда мы доверим тебе правосудие. А до того момента старайся и продолжай бороться, дитя. Богиня пустыни предпочла оставаться с людьми и служить им, а значит оставила тебя в одиночестве.

— Если я убью ее, то смогу обрести волю? — в отчаянье кричала я, пока непозволительная ярость в сторону богов потихоньку росла. — Как мне избавиться от печати?

— Борись, Каэлин, — добродушно произносит Воронвэ, протягивая мутную ладонь. — Борись за то, что считаешь свободой для самой себя. Иметь выбор — это она и есть. Свобода. Ты его еще не сделала.

Боги растворились в воздухе, оставив меня одну тонуть в отчаянье и бессилии. Сколько еще мне нужно преодолеть, чтобы моя ненависть к людским желанием стала очевидной? Я убила стольких неугодных богам и следовала за ними, находясь на земле. Они так далеки от меня и так жадны. Им постоянно кажется, что я не совершенна, недостаточно стойко отношусь к их виденью мира, но это не так.

***

Мне пришлось вернуться в Бронду и ждать возвращение брата. За три года отсутствия Журри он всего-то изменился в худшую сторону. Еще сильнее отдалился от меня и лишь изредка приходил за откровениями. Я только слушала и смеялась, когда это было нужно. В холодные, серые дни он предпочитал работать или уходил на рыбалку. Спустя время и вовсе поступил в академию. Дурак. В среднем мы виделись пару часов в день и только вечером или утром. Его стремление казаться обычным человеком меня уничтожало.

За два года я только пару раз появлялась в замке, за что была каждый раз наказана. В последний раз меня чуть не убили. Открытых ран было так много, что регенерация не справлялась и я потеряла очень много крови. Пришлось остаться в замке на ночь. Лежа на полу тело обдувало сквозняком, наверх поднимались крупные частички пыли. Чувствовалась усталость. Кровь на теле засохла и неприятно стянула кожу. Снова это ощущение бескрайней несправедливости и злости.

Почему ему мало? Что должно уничтожить эту проклятую печать?

Во мне бушевало пламя. Я больше не относилась к пыткам равнодушно. Они вызывали во мне презрение и разрывающую ярость, которые сводили с ума. Но без них я голодала и переставала понимать происходящее. Метаясь из одного угла в другой, никак не могла понять, почему воля матери до сих пор меня не отпускает, когда уже выбор сделан. Именно она заставляла меня из раза в раз возвращаться к Господину. Она заставляла нуждаться в ощущении рабства. Меня разбивало на части. Я хотела наконец освободиться, хотела сорваться с поводка. Хотела перестать быть людским рабом. Хотела обрести долгожданную сильную волю.

***

Обычно я не проявляю истинных эмоций, но в этот раз просто не было сил. Она меня разозлила до такой степени, что мир в глазах снова покраснел и блеск, словно звездный, рассыпался в пространстве. Из меня чуть не вырвалась волна огня, желающая безжалостно сожрать каждый кусочек ее плоти.

— Привет, — произнесла так неловко, с улыбкой Журри.

Стоит вся такая смущенная и улыбчивая. На руках держит ребенка, а за длинной юбкой прячет девочку лет десяти. Все трое так настороженно рассматривают меня и злят своим волнением. Мне хочется вытолкнуть их за калитку и снова забыть, но кажется, что сейчас они слишком плотно засели в нашей жизнь. У меня больше нет права сделать хоть что-то с этим всепоглощающим хаосом.

Она родила ребенка… Только сейчас до меня дошел смысл всего происходящего и ужас чуть не вогнал в беспамятный сон. Почему еще в Серийи я этого не поняла? Мало того, что они просто живут в свое удовольствие, так еще и множатся как вредители. Безумие, сплошное безумие.

У меня задрожали руки.

— Вернулась? — говорю тихо, чтобы Деян не услышал.

Брат копался в повозке, в которую нырнул по пояс.

Девушка виновато опускает взгляд. Он такой сырой, ненастоящий, притворный. Сложно предположить, что творится в ее голове, но в моей было все очевидно. Не покидало ощущение, что ее появление во второй раз отбрасывает меня назад. Журри продолжает испытывать терпение. Она рушит мои достижения, старания, отдаляет от богов снова и снова. Ненавижу.

— Он меня вернул, — произносит влажно всхлипывая.

— Да что ты? — растягиваю рычание, смотря на нее безумно широко распахнутыми глазами. — Как чудесно…

Медленно отвернувшись, я уставилась себе под ноги и скрылась в доме. Ярость бурлила в венах, заставляя краснеть лицо.

Надо было пытаться и пытаться убить ее. Все это время. Всегда. Почему я такая нерешительная? Мне ведь ее не жалко ни капли. Напротив, такие как она выводят из себя, заставляют высвобождать на волю зверя и то, что не должно освободиться. Она виновник всех моих бед. Она вызывает ненужные воспоминания. Она своим существованием меняет мир, чтобы я не смогла сломать печать.

Зайдя на кухню, быстро поднимаюсь в свою комнату и запираю дверь. Ненавижу. Как же сильно я ее ненавижу. В ярости срываю с окна штору и топчу ее ногами, в стену летит горшок с цветком, а осколки режут лицо и руку. Все на данный момент стремится причинить мне вред, задеть или раздавить.

Должна ли я уйти? Должна ли оставить все и отпустить? Я лишняя. Теперь мне и правда нет места в этом доме. Так часто казалось, что сама себя торможу, оставаясь рядом с братом. Та ли это связь, которая должна быть оборвана, чтобы достичь цели?

Хватаюсь руками за голову и сильно сжимаю ее, иначе вот-вот разорвется. Смеюсь.

Как глупо получается. Я даже не заметила, как повесила на себя этот замок. Мама и Деян тянут меня в пустоту, которую невозможно выплюнуть или вырезать. Своей любовью они привязали меня к столбу и заставляют топтаться на месте. Я так долго шла к этому и не увидела того, что было прямо перед носом.

Любовь. Чужая и настолько кровавая, что отделаться от нее считалось бы преступлением. Ведь отрекаться от близких людей неправильно. Это делает из тебя злодея. Но почему? Да потому, что все это — предрассудки и ложь, бесконечные мысли дураков и людей, чья жизнь зависит лишь от других. Мне все это противно. Эти примитивные мысли и привычки, желание одних привязать к себе других, уничтожая их волю. Я должна уйти, иначе продолжу тонуть… В людской жизни.

Ругая других и ненавидя себя за это, я сама продолжаю жить подобно им. Дом, семья, вся эта каждодневная суета для заработка и пропитания. Да мне даже еда не нужна! Что черт возьми я забыла в этом проклятом месте? Почему настолько была слепа?

Резко сходит с петель дверь, и я падаю на пол, начиная колотить себя по голове, ногам, животу. Смех весело скачет от одной стены к другой. Такая забавная боль. Деян опускается передо мной, глаза наполнены ужасом, непониманием, страхом. Боится даже прикоснуться. Все мое тело трясет, суставы сводит от злости.

— Каэлин, — тихо зовет меня брат. — Посмотри на меня.

Я смеюсь еще громче, стучу кулаками об пол. Смотрю на него, но в красном свете его кожа кажется темней. Деян совсем сейчас не похож на себя. Он скорее похож на того, кто хочет моей смерти.

— Как же это все необычно! — кричу, распахнув широко глаза. — Истина всегда была где-то рядом! Понимаешь? Рядом! Они оба меня искалечили!

Все и всегда происходит так как не подходит мне. Каждый раз терпение трещит по швам. Сейчас оно разорвано в клочья. Я сама подпускаю к себе этих людей, которые из раза в раз тянут за поводок. Они такие же, как и люди. Они делают из меня раба. Моя семья, народ, которых я вижу каждый день. Все они вмешиваются, интересуются и никак не могут понять, что для них нет места в моей жизни. Однажды получив оплеуху, они очень сильно удивятся, ведь их мораль настолько скудна, что пониманию в ней нет места.

Успокоившись, я сижу на полу в объятиях брата и понимаю, что сил совсем не осталось. Этот мир мне непонятен. Люди, их действия, поступки — дебри. Всегда кажется, что так просто и понятно, но зачастую в конечном счете ты просто выжат, обессилен. Это заставляет задуматься. А правильно ты поступаешь?

Да. Только я и поступаю правильно. Ведь не изменять себе и быть уверенным — это все что делает из нас настоящих, непохожих на других существ.

— Прости, — тихо бормочет брат, поглаживая меня по холодному уху. — Если делаю тебе больно своими поступками. Я правда беспокоюсь о тебе. Ты же знаешь, что всегда готов тебя выслушать, успокоить. Ты мой единственный родственник, Каэлин.

Лжец. Думаешь мне это нужно? Я хочу убить мать твоих детей, твоих приставучих друзей, Господина. Сможешь ли ты выслушать эти мысли? Сомневаюсь. Сможешь ли ты принять меня той, кем я являюсь на самом деле? Вот о чем я говорила. Вот почему никогда не просила любви. Он меня не простит и сочтет предательницей. Ему будет больно. Я снова сделаю больно невинному.

Невинному? Да что с тобой, Каэлин? Отсеки эту связь, перестань грезить любовью и теплом, которое так долго жаждешь. Прекрати наконец надеяться на их понимание и спасение. Вы никогда не будете близкими людьми.

Вот почему моя воля все еще под замком. Потому что я не могу лишить себя уз с братом. Он заставляет меня оставаться рядом, ведь мной управляет чувство справедливости. Мой уход — это несправедливость по отношению к нему. Боль, которую я причиню просто так, вязко осела в мыслях. И конечно же проблема также в жажде. Она неоправданна и жалка. Больше ее нет. Люди и божества, комели вокруг меня — это лишь существа. Я только для себя, а все остальные меня не волнуют. Когда Журри снова вернулась, мне в конце концов удалось оборвать со всеми узы. Наконец-то.

***

Мне слегка не хватало воздуха. После долгого и насыщенного вечера было необходимо побыть в одиночестве. Я сорвалась и очень долго винила себя в этом. Кажется, всем стало очевидно, что привычная Каэлин немного иная, и таит в себе что-то незнакомое. Это очередная трещина, сквозь которую на меня с осуждением смотрели правящие боги. Просто потрясающе.

Я до последнего игнорировала все, что слышала и видела. Чем больше провожу времени в кругу тех, кто говорит о У-Тангах, тем больше становлюсь равнодушной по отношению к собственному брату. Я была этому рада. Наши пути расходятся, мы отрываемся друг от друга. Наконец-то сам брат начал казаться мне разочарованием. Он впервые за долгое время почувствовал себя частью чего-то особенного, но выглядит это жалко. Ведь он даже не попытался найти свое собственное мнение. Он стремительно уничтожал в себе значимость, предавал законы, по которым, такие как мы, имеем право жить.

Выйдя на улицу, я махнула рукой Деяну и Волибору, а затем покинула двор. Они весело что-то обсуждали на крыльце дома и потеряли ко мне интерес, как только закрылась калитка. Глупая была встреча, которая прошла просто так, потратив мое драгоценное время. Я хотела уйти домой еще в самом начале, где могла побыть снова одна, но в очередной раз хвостом повелась за братом.

Хочу спать. Ночь была холодной, беззвучной и темной. Луна прикрыта облаками, как и звезды, совсем не хочет показываться, словно тоже устала. Все кажется бесконечно знакомым и одинаковым. Будто огромное количество столетий я наблюдаю за всем этим. Чем глубже отдаляюсь от брата, тем спокойней и уверенней становлюсь. Мне открываются все новые воспоминания и чувства, тех кто был до меня. Понемногу погружают в истины и глубины прошлого, которые доступны немногим, к кому боги преисполнены доверием. Я оказалась в их числе.

Воронвэ с недавних пор стал намекать на очень непонятную для меня вещь. Воспоминания, которые мне доступны благодаря камню памяти и матери, вовсе не чужие. Они принадлежат мне точно так же, как и все остальные. Могло ли это значить, что это не первая прожитая мною жизнь? Сложно сказать. Другого значения не могу найти. Но и опасения Верховного бога понятны. Я могла зазнаться, впасть в преувеличенную важность и просто-напросто обезуметь.

Когда я шла по городу, плывя в раздумьях, неожиданно на голову кто-то накинул темный мешок и затянул шнурок. Он обжог кожу и цепко впился в шею. Ткань тонкая, но темная. Мне закрывают рот и в нос бьет едкий запах лекарств. Я теряю сознание. Ноги подкашиваются, колени больно бьются о землю, и острая боль пронзает спину.

Очнувшись, вижу перед глазами все тот же мешок. Пахнет прелыми тряпками. Мои руки связанны и подвешены к потолку, а сама я сижу на коленях обнаженная. Слышу запах крови. Меня били. Тело ноет и призывает лишний раз не шевелиться, но мне приятно ощущать эту боль. Это закаляет. Мы с ней как старые товарищи, которые давно не виделись и очень рады встрече. Все это глупая печать и жажда рабства. Как иронично.

— Кажется ты слегка забыла, — произносит Господин и снимает с моей головы мешок. — Что есть воля мощнее твоей.

Мне не нужно видеть, чтобы знать, как он выглядит. За столько лет я выучила его внешность наизусть. И из раза в раз господин все больше напоминает мне куклу, действия которой я начала предугадывать уже давно. Может быть однажды это сыграет мне на руку. Но сейчас я снова в рабстве и вынуждена подчиняться.

— Я больше не хочу, — отплевываюсь от пыли с мешка. Мои руки онемели, кровь оттекла от пальцев уже давно. — Ты слышишь меня? Я говорю серьезно!

Человек смеется.

Это совсем другая комната, скорее даже подвал без окон, без мебели. Вокруг много оружия и бочек. Я пытаюсь привстать, но неожиданно очень тяжелый металл обрушился на мое лицо, выбив пару зубов. Боль пронзила до самых пяток. Это была злость, ярость Господина, связанная с моим отсутствием. Наказание за непослушание. И я знала, что буду иметь с этим дело, но неожиданно для себя удивилась такому напору. Мне было смешно. Господин настолько предсказуем, что начинает выглядеть глупо и раздражающе. Однако, сейчас мне искренне не хотелось участвовать в пытках и это заставляло зло поджимать пальцы на ногах.

Я кашляю. Хлыщет кровь. Закрыть рот не получается. Мышцы челюсти словно больше не способны выполнять свои функции. Открываю слегка глаза и вижу в руках у Господина кувалду. Как же ничтожно он выглядел, особенно в обществе такого грубого оружия. Просто смешно. От первого удара кувалда не успела окраситься в красный и блестела в свете вялых свечей.

Хотела бы я улыбнуться, но не могу. Челюсть больше не слушается.

— Не хочешь? — господин хватает меня за волосы и заставляет смотреть в лицо. — Что ты вообще говоришь? Возомнила, будто имеешь на подобное право? Ты раб и сама в этом нуждаешься. Не держи меня за дурака.

Моя челюсть болтается, словно сейчас отвалится. Кровь течет по шатающемуся подбородку и капает на ноги. Теплая, приятная. Я мычу, пытаясь ответить «Не хочу» за что снова получаю кувалдой по голове, но теперь уже выше виска. Не могу упасть. Руки прикованы к потолку веревкой, которая режет кожу. Отключаюсь, роняя голову.

Еще несколько раз я просыпалась и засыпала. Меня били. Ломали ребра. Кувалда нещадно крошила мои кости, чуть ли не превращая их в пыль. Уже не больно. И, кажется, сам Господин это понимает, из-за чего его удары становятся еще более яростными, озлобленными на свою собственную беспомощность.

— Думала ли ты, что твой талант — твое проклятье? — не перестает что-то говорить старик. — Твоя мама была очень сильной, но ежедневно валялась в ногах, избитая мужчиной, которого любила. На твоих глазах. На глазах брата. Вы ведь похожи. Только ты терпишь, как камень, не плачешь, не просишь прекратить, это даже слегка досадно. Как бы я ни старался тебя уродовать — через время ты опять превращаешься в цветок, полный сил и надежд. Как прекрасно постоянно рушить их и осушать.

Я ухмыляюсь, роняя слюни из открытого и неживого рта.

Он до сих пор считает, что я просто терплю, потому что не могу иначе. Этот человек считает, что у меня нет выбора. Стоп. У меня правда есть выбор. Как и говорил Воронвэ. Вот о чем шла речь.

Так тяжело смеяться, но ничего не могу поделать. Меня разрывает на части, тело дрожит. Изуродованный смех скачет по комнате как сумасшедший мужик. Его я запомню на всю свою жизнь, ведь именно с него начался отсчет. Я так устала ждать и в какой-то момент даже отчаялась, но стоит быть благодарной Господину. Именно он своей глупостью и самонадеянностью возродил во мне тлеющую волю.

Я родилась для того, чтобы прислуживать, глупец. Мамина любовь к насилию — это слабость, от которой лично я хочу избавиться. Я хочу перебороть себя, как в свое время сделали это верховные боги. Я хочу перестать прислуживать и это не имеет ничего общего с таким как ты. Твои пытки, это лишь крошки, которыми можешь накормить часть меня. Другая же часть копит ненависть и однажды уничтожит тебя. Ты взрастил монстра, который тебя же и сожрет. Я богоподобна и иду по их же стопам. Никому из вас это не под силу, только мне. Разве не видишь, Господин?

Считаешь мне страшно, чертов ты идиот? Если бы только знал, что происходит в мире, который живет параллельно. Уверяю тебя, ты был бы в ужасе. Моя нужда в насилии не больше, чем данность. Я — оружие, и только так больная память нашептывает мне о прошлом и будущем, о должном и судьбоносном. Только так я остаюсь собой. Только через твои пытки я живу и шаг за шагом приближаюсь к моменту службы. Я благодарна тебе. Правда.

Меня выбросили прямо на улицу. С трудом удалось отползти в темный угол улицы, чтобы никто не увидел мое такое состояние. Ненавижу. Мало того, что я позволяю ему пользоваться своим телом, так он еще и решил унизить меня пред всеми. Господин пригрозил мне, что, если перестану посещать его — он навестит мою семью и сообщит о задолженности еще в восемь лет. Я не могла этого допустить. Он присвоил себе печать, которая сдерживает меня. Он стал владеть ей лишь поверхностно и ничего не сможет сделать для того, чтобы она не сломалась. Сама Берриана не может. И в таком шатком положении он позволяет себе угрожать. Однако, если Господин решится и озвучит мой приговор, боги навсегда меня забудут. Всеобщее презрение и жалость сожрут мою волю и даже не выплюнут костей.

В тот же день ранним утром, я наблюдала за тем, как Журри ни с того ни с сего занялась уборкой сада. Только мне приходилось заниматься садом и никогда не было нужды в помощи. Она изучала инструменты и задумчиво смотрела по сторонам. Как будто боялась попасться на глаза и продемонстрировать неловкость, которая связанна с банальным незнанием. Девушка меня не видела и это радовало. Ведь еще больше я боялась, что она увидит слабость в моих глазах или боль, нежели враждебность. Это рождало в мыслях ледяной ужас. Журри полна сюрпризов и все они смертельны. Я стремилась умереть в бою за идеи, а не от стыда и жалости к себе.

Тихо прохожу в калитку и медленно иду к девушке.

Помню это платье. Оно одно из тех, что я покупала ей два года назад. До сих пор как раз. Тонкая ткань развивается на утреннем ветру, мягко касается босых ног девушки и словно нашептывает ей что-то, пока та внимательно изучает инвентарь. Волосы аккуратно собраны и заколоты, лицо слегка заспанное и опухшее. Скорее всего малыш Самбор опять не давал им спать и уснул под утро.

От всех этих мыслей неприятная духота наполнила легкие. Только так я оправдываю мимолетную, возникшую невозможность нормально дышать.

— Что ты делаешь? — стараюсь говорить уверенно, но боль слегка сводила с трудом заживающую челюсть.

Девушка заулыбалась и поднялась с земли, заботливо смахивая с чистого платья листья.

Так странно видеть ее зрячей. Я перестала прятать свое презрение и холод, что не отталкивает девушку. Она как будто знает, что таким взглядом я сопровождала ее всегда. Журри не злится, не обижается, не донимает вопросами и просто всегда вот так улыбается. Легко, понимающе, назойливо, но молча пробираясь в душу. Ее не смущают стены, замки, очевидная неприязнь. Она как вода просачивается в каждую крошечную цель, в каждый уголок моего сознания, где я отчаянно ее не жду.

— Доброе утро, — говорит тихо, искоса посматривая на спящий дом. — Почему ты внезапно исчезла? Деян очень переживал. Места себе не находил всю ночь. Уснул совсем недавно на кухне. Я как видишь тоже не сомкнула глаз.

Они… Они ждали меня.

Хотелось сжать челюсть, но боль могла вылезти наружу и вопросов было бы еще больше. Это только все испортит.

— Пришлось выйти на работу, — незаметно вздыхаю и наклоняю голову. — Завтра день рождения у одной из придворных дам. Она очень хотела научиться хоть каким-то движениям. У них свои причуды.

Девушка подходит почти в плотную и неожиданно обнимает. Меня обдает холодом. Все тело пронизывает адская боль. Я была однозначно не готова к подобному и сил отреагировать не было.

Неприятно. Она теплая, пахнет цветами и ветром, который обычно гуляет выше гор и птиц. Мне больно. Сломанные кости не до конца срослись. Понимаю, что девушка смотрит мне за спину и водит рукой по лопаткам.

Больно, как же больно. Ты делаешь мне больно. Настолько, что в глазах все плывет и двоится. Никогда ранее не приходилось терпеть что-то подобное и не иметь возможности освободиться. Пытки Господина по сравнению с этим лишь безобидные игры.

— Ты слишком себя нагружаешь, — говорит Журри тихо, отстраняясь. — Почему бы тебе…

В ушах звенит и оглушающий писк иглой протыкает уши. Произошло то, чего я боялась до смерти.

Я уже не слышу ничего и смотрю на то, как ее лента на поясе платья запачкана кровью. Моей кровью. Той самой, которая вынуждена покинуть тело и оголить очевидное, но не для всех, вранье. Рука сама по себе быстро кидается на ленту, как змея и срывает ее с хрустом с корсета. Сжимаю испуганно в ноющей руке кусок ткани и пытаюсь контролировать паникующие мысли.

Девушка испуганно отступает, прижимая задрожавшие ладони к груди.

— Почему ты… — хрипит Журри и хлопает глазами, как испуганный олененок.

Мне не хотелось ее обижать или пугать. Но понимаю, что еще тогда девушка поняла — я не питаю к ней добрых чувств. Тогда, когда сбежала. Может быть, и хочу что-то сказать, но не могу. Прошло слишком много лет. Да и я избавила себя от сожалений. Сейчас любое свершение работает против меня и словно испытывает на прочность. Все катится к обрыву и скоро просто-напросто рухнет, а затем встретится со дном и разобьется в пыль. Ужасно. Просто ужасно. У меня не хватает мудрости, чтобы спокойно прожить еще хоть мгновение. Кажется я и сама начала сеять вокруг сплошной хаос. Может быть это и есть плата за оборванные узы, но кажется она слишком высокая. Неизмеримо.

— Хотя, — грустно улыбается девушка, смотря на дрожащие ладони, — понимаю почему. Я причинила боль Деяну, и, тем самым, тебе. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня простить. Я правда хочу лишь добра. — Злостно и сильно сжимаю в руках ленту.

Что ты вообще знаешь? Озвучиваешь свои глупые мысли, которые не имеют права быть правдой только потому, что так хочешь. За это я тебя и ненавижу. Ты всегда делаешь выводы за других, ведь ты умнее, добрее. А я всегда остаюсь ни с чем, несмотря на все те свершения, которые вьются вокруг.

Прекрати считать себя особенной, Журри. Иначе я действительно сделаю особенной тебя и твою смерть. В каком мире ты живешь? Так отчаянно пытаешься всем казаться правильной и хорошей, но при этом обрекаешь их опекать тебя. Как ты можешь желать кому-то добра, когда способна лишь подчиняться? Ты никогда не знала другой жизни, и твоя безмозглая мать не научила тебя тому, что нужно стойко стоять на земле, а не шатаясь бродить и постоянно падать. Ты отвратительна, Журри. Ты и твоя семья.

***

Они ушли рано утром. Взяли с собой лишь немного еды и сменные вещи. А я тихо наблюдала. Оба не заметили, что я шла за ними по пятам, хотя пришлось, отстать из-за неожиданного разговора с Журри и проконтролировать, что она не пойдет следом. Впервые я сделала то, что посчитала нужным без позволения богов.

— Ты никому не скажешь, — шептала я ей на ухо вечером перед походом, наматывая на палец белоснежный локон.

Она вдруг решила, что стала хозяйкой в доме. Вечно что-то готовит, убирает, суетливо наводит свои порядки. Приятно осознавать, что еще чуть-чуть и все перестанут меня замечать. Осталось совсем немного, и кто-то перейдет черту дозволенного. Тогда я смогу уйти, не причинив никому боль, принеся лишь облегчение. Ведь всем, очевидно, с какими мыслями смотрит на меня брат теперь, после возвращения Журри. Он боится и перестает мне доверять. Больше оружие в шкафу не лежит просто так, а спущено в подвал и пылится под замком.

Журри слегка дрожит. Судорожно сжимает руками столешницу стола. Мы обе смотрим в сторону окна, где играли и веселились дети с Деяном. Вечер был светлым, солнце еще немного дарило свет небу, окрашивая его в темно-оранжевый цвет. Брат, Лия и маленький Самбор так беззаботно носились по двору, что совсем ничего не замечали вокруг.

— Никто не узнает о том, что я пошла за ними следом и ты не станешь им мешать. Если кто-то придет в наше отсутствие — ты должна избавиться от этого человека. Я знаю, что ты можешь. Поняла? Он наш враг. Тебе ведь нравится видеть их такими? — улыбаюсь, поглаживая ее по розовой щеке. Кожа под моими пальцами мгновенно бледнеет и становится ледяной. — Мне тоже. Живые они должны быть приятней мертвых? Деян, Лия и Самбор…

— Каэлин, послушай, — почти шепчет Журри, не отводя взгляда от окна. — Я не знаю, что у тебя на уме, но…

— Шшш, — хватаю ее за острый подбородок и заставляю посмотреть на себя. — Даже не думай рыться во мне и в сказанных мною словах. Тебе нужно заботиться лишь о своей семье или о том, что ты ей называешь. Поняла меня?

В глазах Журри блестело сплошное беспокойство, а также яркая мольба, которая просила меня о большем. Девушка не хотела заканчивать разговор и, кажется, что я единственная кто хоть немного кормил ее информацией. И пускай она тоже одна сплошная загадка. Когда ты адски голоден, тебе все равно что есть, даже если это голая кость.

Я пошла за братом на Болотную гору и постаралась быть как можно незаметней. Сон покинул меня на несколько дней и голод лишь изредка ковырял живот. Я внимательно слушала все то, о чем говорят Деян и Волибор, оставаясь равнодушной, ведь была готова к откровениям. Мне не привыкать следить за кем-то. Это когда-то давно спасло мне жизнь.

Бесконечное количество раз мне хотелось выйти из своего укрытия и дать по морде этому дураку Волибору, который трепался лишь об изменниках и нес всякую чушь про свободу. Он заставлял брата верить ему, настраивал его в нужную сторону и постоянно подталкивал к решениям, связанным с войной против богов из Правь. Волибор У-Танг с самого начала показался мне лживым и ищущим выгоду. Многое из того, что он говорил и делал было нацеленном лишь на нужный ему исход. Он обманывал брата, но не меня. А я лишь молчала, ведь в том, что Деян дурак виноват только он сам.

Когда нас поглотил туман и я увидела огромный замок, все резко обрело темный, пугающий оттенок. Жители города были не люди, а монстры. Большие, клыкастые, такие приятные моему взгляду. Не знаю почему, но я всегда относилась с жалостью к ущемленным, уродливым и несчастным, к тем, у кого на лице написано «изгой». Это никак не было связанно с желанием помочь, но кажется к ним я относилась немного снисходительней, особенно к тем, кто не выпрашивал жалости.

На территории города всех поглотила темная магия, наполненная гневом и помешательством, тем что источает любая комель, впадая в безумие. Здесь правило изгнанное божество. Это было очевидно. Оно уродовало пространство вокруг себя, калечило народ болотного бога и оставалось безнаказанным. Полнейшее безумие.

Мне приходилось опять прятаться и пробираться рысцой между домов, не привлекая внимание. Возле длинной, каменной лестницы росли большие высокие деревья, кусты, отделяя город от территории замка. В них то я и спряталась, левее ступеней. Здесь красиво и спокойно, в пугающей атмосфере я чувствую себя как дома. Город тонул в тумане, темноте, и лишь блестящий огонь освещал дома и извилистые дороги. Каждый дом и здания напоминали бугры, обросшие камнями, любая тропинка вела в место, где кучками у костров сидели жители и хмуро смотрели себе под ноги. Мало кто разговаривал и в основном везде царила тишина. Эхом разносило по округе треск полена и звон бьющихся друг об друга бусин на столбах, которые стояли вдоль улиц. Даже тряпичные флаги, устало повиснув телами вниз, не развивались на них.

Вижу брата и Волибора. Они точно так же, как и я смотрят по сторонам, и все рассматривают с нескрываемым любопытством. Я ничего не ждала и не надеялась ни на что, это всего лишь нездоровый интерес. Больше всего было интересно наблюдать за младшим У-Тангом, который очевидно боролся со своими эмоциями и как будто сам не понимал, что чувствует. Перед ними возник темный силуэт, который сразу же обрел плоть.

Это он. Самбор У-Танг.

Конечно, теперь я знала кто они все. Три ребенка. Три разных судьбы и одна общая беда, которой могло бы и не быть. Журри, Самбор и Волибор. Все трое такие разные и никак не находящие общий язык. Они ведь и правда были врагами или по крайней мере не близки. Мне еще далеко до самых глубин истин, но эта семейка однозначно еще доставит огромных проблем.

Волнение, которое я испытала, не передать словами. Он был без плаща, в светлых одеждах. Волосы собраны и, как ветви ивы, колышутся на ветру. В последний раз мы виделись в Лореульском лесу и расстались достаточно скверно, как, впрочем, и всегда. Но сейчас все было немного иначе. Я была наблюдателем. Тайным. И это придавало особый шарм всему происходящему. Сегодня Самбор У-Танг предстал передо мной в новом свете и будет ли он сильно отличаться от того, что знаю я, до конца не понятно.

Трое долго разговаривали и в последствии перешли на крик. Началась драка. Но я не двинулась с места. Не хочу. Не хочу менять мнение о себе, не хочу другую жизнь. Интриги, тайны и притворство — это то, в чем мне комфортно существовать. Именно так я добываю большинство нужных и важных вещей. Не быть мне героем. Настанет время, когда я позволю себе перестать так делать, но до того момента еще долго. Даже слишком.

Я потираю шею и лоб. Все это слишком волнительно. Руки и ноги крутит от нервоза и желания вмешаться. Меня пугает поворот событий. Брат рискует собой ради какого-то дурака, который слепо верит в несуществующие вещи. Знаю, что оборвала узы. Знаю, что должна оставаться равнодушной, ведь за мной постоянно наблюдают, но… Что же это за чувство? Непреодолимое желание поступить, как хочется несмотря на приказы? Или банальная привязанность к этому дураку Деяну? Что именно так сильно заставляет меня сейчас переживать?

Слышу хруст хрящей своих пальцев. Я отворачиваюсь от каменных ступеней и судорожно смотрю по сторонам. Что мне делать? Как поступить?

— Черт, — шепчу в кулак. — Думай, Каэлин. Думай, черт тебя подери…

Тело начинает наполняться огнем, к горлу подступает горечь. Мне ничего больше не оставалось, как оголить косу и поспешить на помощь этим двум идиотам, но… Я бы не успела. Кончик косы лишь немного показался из раскаленной руки. Все произошло быстро и неожиданно. Тело бросило в еще больший жар, который обволакивал и пожирал. Слышу дикий, нечеловеческий рык и медленно поворачиваюсь к месту событий.

Он прекрасен. Большой, сильный, объят чарующей магией совершенно нового и неизвестного для меня чуда. Самбор явился в обличии темного и холодного преследователя, способного только прятаться, молчать. Но сейчас все мои чувства оправдались. Ему, как и всем нет дела до меня, и я знаю об этом. Но он был тем, до кого хочу дотянуться и успокоиться. Сложно описать эти чувства. Самбор ведь считает меня монстром, мерзкой тварью, которой нет места среди живых. В то время, когда я правда считаю его удивительным существом и полным противоречий, смыслом жизни для многих.

Я плохо помню, что происходило дальше. Мои глаза были прикованы лишь к разъяренному и дикому облику Самбора У-Танга. Когда брат и Волибор ушли, он еще долго смотрел им вслед. Я наблюдала за эмоциями, за тем стремительным потоком, который бежал по его лицу. Затем мужчина тяжело опустился на землю и закашлял. Его некогда большое и сильное тело усыхало и дымилось, создавая вокруг себя занавес. Самбор принимал привычное для меня обличие.

Я нахмурилась.

Что с тобой происходит?

Резко все озаряется светом и рядом с мужчиной появляется женщина в белоснежных одеяниях, с длинными белыми волосами. Она высокая, стройная, красивая. Лицо равнодушно и холодно, а глаза блуждают по спине согнутого мужчины. Он вернулся к прежнему облику и сейчас сонно ковырял землю взглядом, приходя в себя.

Опять какая-то женщина. Почему в этой жизни так много женщин, которые норовят умереть от моей руки? Кто она такая и почему так нежно заботливо берет Самбора под руки и уводит? Кажется, что она комель. Я чувствую это всей кожей.

Края ее одежды сами по себе накрывают тело мужчины, бережно окутывая дымящуюся спину и голову. Складывается впечатление, что ему стоит огромных усилий перевоплощение. Если так, то он очень слаб и со мной не сравнится. Он отчаянно пытается доказать всем вокруг, что силен и неудержим, но кажется это не так. Это заставляет меня улыбнуться.

Теперь я чувствую равновесие, которое так долго было недоступно. С самого первого дня Самбор был для меня угрозой, нависшим тяжелым металлом, который вот-вот рухнет и раздавит меня. Но на самом деле, мужчина тоже бывает слаб, опустошен, беспомощен. Это многое объясняет.

***

До войны оставалось всего несколько лет. Я не ждала ее начала. Я ждала нечто намного большее. Чувствую, что на Бронду надвигается туча, в виде орды безжалостных и отчаявшихся орков. Кажется, что у них действительно есть на это причины, но в любом случае война это хаос. Ежедневно я наблюдала за людьми и размышляла о том, что было бы если они узнали о надвигающейся угрозе. Могло ли это что-то решить или повлекло бы за собой еще большее количество жертв? В то время пока в городе кипела жизнь и не умолкали голоса, я продолжала думать, окружая себя тишиной и мраком. Это тяжелая ноша. Быть единственной, кто знает жизненно важную правду.

Неожиданно мое отношение к Журри и ее детям изменилось. Лия оказалась искренне доброй и замученной. Прошлое оставило на ней глубокий след. Поэтому наши отношения во многом отличались от всех других. Девочка никогда не жаловалась, а наоборот улыбалась, смеялась несмотря ни на что. Лия попросту не задерживала в себе плохое и делала вид, будто это не так важно. Я завидовала.

— А еще там большие высокие колонны, которые держат на себе длинный балкон. Обычно там пусто, — девочка весело болтала ногами, сидя на качелях и рассказывала о их совместной с Журри жизни в Серийи. — Мама говорила, что это очень дорогие места и обычно там сидят лишь по приглашению важных людей. Хотя я до сих пор не понимаю, что значит важных. Важных кому?

Лия смотрит вопросительно, но я лишь пожимаю плечами в ответ. Лежу на животе, на слегка вялой траве и наблюдаю за ней, положив голову на сложенные руки. Узкие глаза девочки всегда смотрят задорно и любопытно, словно ждут необъяснимого чуда. В ней нет магии, совсем. Она скорее всего просто человек, которого втянули в эту семью, не подумав о последствиях.

Божества не могут вот так просто существовать среди людей, показывая ежедневно свое превосходство. Только дураки не заметили, насколько магия Деяна и Волибора отличается от той, что доступна другим. Они прямые потомки богов, а ведут себя настолько неблагодарно, что становится тошно. Почему никто не задумывается о настолько очевидном?

Солнце греет мягко, но не тепло. Пришла осень. Кажется, все немного наладилось.

Почему? Потому что я привыкла и боязнь неизвестности исчезла. Когда равнодушие к близким людям наполнило мое сознание, жить стало намного проще. Теперь в голове нет бесконечных переживаний и задумок, нет злости, хаоса.

Не могу сказать, что я вернулась туда, где существует семья и любовь, надоедливые родственные узы. Кажется, это как обретение новых привычек. Я очень быстро привыкаю к чему-то незначительному и спокойному, к тому, что не заставляет жизнь петлять и колыхаться. По этой причине, сейчас наша совместная жизнь стала скучной, размеренной и ничем не выделяющейся, как это было раньше. И кажется, к сожалению, всего этого не будет в будущем.

Вздор. Прекрати об этом думать. Все это плохие мысли, слабости и очередные гнилые зерна.

Сейчас все эти незнакомые ранее люди кажутся обычными, существующими всегда. Волибор интересуется моим здоровьем, хотя я никогда и не отвечаю. А Деяна приглашает в гости почти каждый день и не всегда вместе с Журри. Мы сидим вместе на кухне и пьем чай. Рядом мечется Говен, таская спокойную Санну на руках как плюшевую игрушку. Почему все кажется обычным и привычным? Я смотрю на всех этих людей и ужасаюсь, ведь совсем недавно желала каждому смерти. Но вместо сожалений и изменений, мне остается только равнодушно слушать Дону, которая так часто изливает мне душу и делится обычными новостями. Все это похоже на шутку, но желания разбираться и отпираться, нет.

Лиа единственная, с кем я рада проводить все свое свободное время. Очень часто она гуляет со мной во дворе, специально просыпается раньше всех, чтобы помочь в саду или упражняться с Деяном в стрельбе. Наблюдая за ними, каждый раз думаю о том, что у него, скорее всего, хватит сил и желания сделать их жизнь лучше. Только грустно осознавать сложность этого, ведь то, что грядет — ему неподвластно.

— Мама всегда была рядом, — продолжала девочка, качаясь интенсивней на качелях. — Все плохое происходило с нами только по вине других. Даже когда мы почти уехали из Серийи, то нас напугал маленький человек.

Я проигнорировала ее глупые слова, которые прозвучали для снятия ответственности с Журри и нахмурилась.

— Маленький человек? — прокашлялась я, приподнявшись на локтях. — Что значит маленький?

Девочка слегка задумалась и показала его рост на уровне своего плеча. Глупо улыбается.

— Такого роста. Я не помню, как его зовут, но он был странно одет и хромал. У него была трость. И он был с пиратами. Ты когда-нибудь видела пиратов? Я видела. В книжке с картинками, которую купила мама.

Я не ответила, задумчиво рассматривая лицо Лии. Она была слабо заинтересована моим ответом и сразу переключилась на очередные рассказы. Я уронила голову на траву и положила руки вдоль тела. Хотелось скрыть задумчивое и полное мыслей лицо.

Маленький человек с тростью, в компании пиратов? Это мог быть он и не он, но слишком высока вероятность. Кажется мне пришлось очень много думать, прежде чем я вспомнила о том, что Самбор упомянул нашего дядю на горе орков. Он знал его имя и очень четко быстро его произнес. Гувер Рогнед. Это имя мне не пришлось долго учить. Оно врезалось в детскую память так резко и остро, что сложно забыть до сих пор.

— Можно тебе помочь? — обращается ко мне Журри, когда я готовлю морковный суп к ужину.

Я киваю и протягиваю ей нож. Девушка боится, но все же осторожно касается ручки. Лезвие выскальзывает из моих влажных рук, оставляя холод ухода и разочарование, которое мне сложно сдержать в присутствии Журри У-Танг.

Странно. После всех моих действий она продолжает пытаться поговорить, наладить общение. Она все это время молчала, никому и ничего не говорила. Я была этому одновременно рада и нет.

Журри не должна подчиняться. Такая как она имеет право подчинять себе, быть выше других, но банально не умеет. На ее месте я бы сказала Деяну о моем походе вместе с ними на гору, но это все лишь слова в моей голове. В действительности у меня, возможно, тоже не хватило бы сил. Мне нравится быть лучше Журри во всем, но, когда дело касается морали, иногда кажется, что она у нас с ней одна. Как прискорбно.

— Я долго не спрашивала, — говорит тихо и срезает тонкую стружку с толстого корня. — Что ты видела на горе? Можешь мне рассказать?

Собираю нарезанную морковь в кастрюлю и заливаю водой. Несколько капель попадает на потрескивающие дрова в печи и огонь зло цокает, обходя мокрые пятна.

— Могу, — незаметно вздыхаю. — Но зачем?

Ее глаза слегка блестят. Они красивые. Излучают надежду, яркие и легкие лучи первобытной доброты и доверчивости.

Что мне ей сказать? Да и где взять желание — это сделать? Все эти глупые разговоры никогда не приводили к чему-то хорошему и нужному. Мне до сих по кажется, что никто из них не понимает, что говорит и чего просит. Все эти детские хотелки делают хуже всем вокруг.

— Для меня это важно, — девушка грустно ухмыляется и кладет нож на доску вместе с корнем. — Правда ли все хорошо? Я знаю, что ты не станешь врать. Ты одна из немногих, кто говорит лишь правду, хоть иногда и суровую. У меня не хватило смелости поступить как ты и пойти вместе с ними, хотя почти обязана была это сделать. Я действительно себя виню во многих вещах. Мне бы хоть каплю того, что есть у тебя, но чего нет во мне. Того, что заставляет тебя поступать так решительно.

Сжимаю челюсть и смотрю на свое отражение в мутном окне.

Кто ты, Каэлин? Почему всегда получается именно так? В прошлый раз было точно также. Мама сказала, что я хороший, добрый ребенок и умерла на моих руках по моей же вине. Все так сильно ошибаются на счет Каэлин, которую видят. Почему людям нравится из зла делать добро? В какой момент положительный герой уходит на второй план, а интерес вызывает больше злодей? Я ведь никогда этого не хотела. Ни любви, ни признания, ни помощи…

— Забудь про это, — произношу тихо. — Дай всем немного времени. Год или два. Если повезет три. Просто забудь и обрати внимание на вещи, которые сейчас делают тебя счастливой. Ты должна понять мои слова.

— Каэлин, — Журри в очередной раз беспардонно хватает мою руку и сильно сжимает. — Я схожу с ума. Мне безумно страшно и одиноко. Только ты можешь услышать от меня такие слова. Потому что я верю тебе!

— Черт, — рычу, отдергивая руку. — Опять ты несешь это бред! Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь таким образом? Перестать рыться в моей голове. Я жалею, что показала тебе каплю истины в своем лице. Теперь ты требуешь раскрыть душу…

Впервые вижу, как девушка хмурится, как тень опускается на ее лицо и пожирает тепло.

— Я знаю, что заслужила твою злость, но не заставляй думать, что ты способна на подлость, — произносит неожиданно, от чего мое лицо слегка расслабляется. — Нет объяснения тому, что ты так реагируешь на добрые слова! Просто расскажи мне и все. Что сложного?

— Заткнись, — бью ладонью по каменному столу и ощущаю боль. В локоть врезается острый укол. — Ты абсолютная лицемерка! Сколько раз повторять, чтобы ты отстала от меня? Как еще я должна реагировать, когда ты достаешь меня?

Отворачиваюсь и снова смотрю в мутное окно, в котором мое отражение буквально дрожит от ярости. Впервые за долгое время я вся горю, в голове полнейшая неразбериха от того тона, которым она позволяет себе так разговаривать. Просто ужас.

— Извини, я наговорила лишнего, — грустно вздыхает и потирает взмокший лоб ладонью. — Просто все так запутанно…

— Журри, — говорю тихо, мельком замечая грустную Лию на улице, которая опять качается на качелях в одиночестве. — Прекрати это. Забудь на время про гору. Поверь, она скоро сама явится сюда. И тогда окажешься лицемеркой ты, ведь это ой как тебе не понравится…

Как глупо. Это ведь я назвала ее лицемерной. Выходит, последнее предложение было мной адресовано самой себе.

***

На свадьбе брата и Журри, неожиданно для меня было много людей и почти всех я не знала. Кажется, невеста чувствовала себя так же странно. Я избавила себя от мыслей вырядиться в платье, поэтому смотрелась слегка необычно рядом с братом в легком коричневом костюме с кожаными черными гартерами на ногах. Это традиционный костюм придворного учителя. Многие в таком виде бродят и по огороду, выставляя на показ важность и желание казаться выше других. Для меня же такой вид лишь напоминание о том, кем являюсь на самом деле. Пока что я раб и смирилась с этим. Кажется, этого от меня и ждал Воронвэ. Осознание, преодоление. Сейчас мне и правда намного проще и яснее смотреть на мир.

— Я волнуюсь, — бормочет Журри держа в руках букет нежных весенних цветов в ободке из лопухов. — Вдруг он делает это из жалости?

Вокруг никого нет. Девушка позволила лишь мне помочь ей подготовиться. Стоя возле окна спальни и выпуская табачный дым в небо, я наблюдаю, как Волибор и Деян дурачатся, носясь по двору. Золотоволосый пытается поправить костюм брата, а тот, как злая кошка бьет его по рукам. Такие дети.

Сейчас ведь все хорошо, да?

Откладываю трубку и устало всздыхаю.

— Я так не думаю, — бормочу, постукивая пальцем по оконной раме.

— Почему со мной ты так немногословна? — спрашивает Журри подходя ближе. Приходится перевести взгляд на нее. — Думаешь, я считаю тебя плохой? Это нормально, что ты злилась на меня раньше, это не делает тебя плохой.

Какая глупая.

Перестань, слышишь? Прекрати вынуждать сомневаться и хотеть высказать тебе правду. Тебе это не так уж и нужно. Все мои мысли сейчас крутятся лишь вокруг одной большой проблемы. Нахождение на этой свадьбе. И мне совсем не хочется в очередной раз выяснять отношения и много говорить. Иногда кажется, что Журри специально создает конфликты от скуки.

Смотрю на ее красивое платье, на длинные волосы и голые, розовые плечи. Кто ты такая? И почему не перестаешь копаться во мне? Раздражает. Сколько бы я ни твердила, она каждый раз все равно подбирается ко мне и начинает копать. Совсем не боится.

Журри разочарованно вздыхает и легонько обнимает меня.

— Ладно, — бормочет в плечо. — Мне кажется, наш разговор больше, чем просто болтовня. Нам не нужно говорить о чем-то, чтобы понимать друг друга. Верно?

Сердце забилось чаще. В голове мгновенно родился стыд и сожаления.

Чертова Журри. Что ты несешь? Прекрати. Отойди от меня. Пожалуйста.

Почему я сама не могу ее оттолкнуть? Стою как вкопанная и не двигаюсь. Как же поступить? Спустя столько времени сейчас между нами возник момент полный нежности и теплоты, который я не имею права проигнорировать, но…

Девушка отстраняется, улыбается и приподняв подол платья выходит из комнаты, вытирая с лица еле заметные слезы. Я резко открываю рот и протягиваю руку, но застываю с немым криком. Все тело сковывает странное напряжение, ноги прирастают к полу, а рука каменеет. Кажется, что я тоже превращаюсь в того, кто всего лишь пытается и не может добиться желаемого. Да, возможно, что теплое объятие с Журри было желанным, но однозначно далеким. Легкая, почти неощутимая слабость, которая вынуждена видеть свет через крошечное отверстие моей души. И ничего более.

Не могу. Не получается.

Все округ веселятся и танцуют. Деян не сводит глаз с детей, которые чуть в стороне играют сами по себе. Журри болтает с братом и Доной, обсуждая что-то невероятно важное. Мне же не осталось места. Выпив довольно много, я предпочла бы уйти к себе, но что-то тревожило. Решаю, что необходимо находиться на свадьбе до самого конца и вечером вижу, как приходит он. Тот, кто делал все, чтобы превратить мою жизнь в пепелище.

Мгновенно злость поднялась к горлу, заставляя дышать через рот. Во дворе появился Господин в обществе солдата с большой корзиной подарков для молодоженов. Все в нем идеально и дорого, блестит или безупречно сидит на шарообразном теле. Он переступил порог двора с улыбкой и даже не задумался, не посмел осмотреть это до ужаса знакомое ему место. Раньше, когда я была маленькой, на пытки за мной приходила стража и любезно провожала до самых дверей в комнату для истязаний. Поэтому Господин не мог не помнить это место, даже если я выросла, даже если он был здесь только один раз. Чудовище.

Этот день становился все напряженней и ужасней. Хотя для большинства — это праздник. Праздник, который подарила им я. Ведь будь безумней и смелее, Журри бы здесь не было, как и Волибора, и Доны, и всех остальных. Наши с Деяном жизни и дом остались прежними, как и мысли, как и морали, как и семья.

К Господину подходит Волибор и они приветственно обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Старик улыбается. Его борода идеально уложена, глаза блестят и весело скачут по картинке праздника оценивая и копошась.

Кто вообще додумался позвать его? И как он оказался знаком с Волибором? Почему у меня такое чувство, словно все это сделано специально, чтобы позлить меня? Было бы разумно сделать вид, что все порядке и самой поздороваться с Господином. Но ноги и сердце заставляли пятиться назад, в тень золотых фонарей и колышущихся навесов, туда, где праздник кажется насмешкой и издевкой для страдающих.

Я слежу за ними из толпы танцующих и веселящихся. Над головой шумно развивается потолок, рядом почти никого нет и кажется, что я вот-вот упаду с края. С края радости и счастья всех здесь присутствующих, разбившись насмерть о свою глубинную тоску.

Медленно обхожу дом и прячусь на веранде, которая не успела зарасти плющом, и сейчас казалась голой, но весьма многословной. Она буквально кричит о том, что скоро начнет разваливаться. Под ногами скрепят доски, но из-за голосов и музыки скрип тонет, растворяется в воздухе и исчезает навсегда. Сейчас мало что должно выдать мое присутствие. Странное чувство сплоченности на свадьбе, заставляло всех много пить и не пытаться смотреть по сторонам. Никому и дела не было до происходящего за двором или вблизи у входа в дом.

Вижу, как Волибор знакомит Господина с братом и приглашает за стол. О чем-то болтают. Господин ведь узнал Деяна. Он знает, что я где-то здесь. Видимо, предвкушение доставляет ему удовольствие. Как ожидаемо. Меня преисполняет злость. Дыхание становится таким громким, что приходится одной рукой прикрыть рот, а другой схватиться за ребристые перила и со злостью их сжать, чтобы хоть немного ярости покинуло распухшее тело. Невыносимо. Этот день однозначно войдет в перечень всех мною ненавистных.

Нельзя допустить чего-то плохого. Достаточно и того, что я на грани срыва. Поэтому нужно уйти и как можно скорее. Все и так прекрасно видят, что мне некомфортно, ведь они неустанно косились на меня за столом и шептались, прикрывая улыбающиеся рты белыми салфетками. Мне совсем безразлично их мнение, но, если есть возможность уйти, пожалуй, я воспользуюсь ей. Независимо от того, как это скажется на моей репутации.

Я зашла в дом за плащом, порылась немного в шкафу в поисках новой трубки и вышла из двора, пряча табакерку в глубоком кармане. Уже было темно. Шумели только гости на свадьбе. А соседям оставалось лишь с интересом наблюдать за всем из мутных окон и повиснув на косых заборах. Я прошла совсем немного и оказалась на болоте, которое сонно качалось в тумане. Присев на камень, снимаю капюшон и глубоко вздыхаю, от резко ослабевшего напряжения.

Господин пришел на свадьбу не просто так, а в очередной раз показать у кого власть, а кто просто раб. Он знает, что произошло, когда меня избили кувалдой. Печать Беррианы дарует Господину защитный барьер, который я долгие годы не в силах была разрушить. С каждым годом он становится тоньше, а я сильнее и это заставляло Господина ужесточать пытки, еще сильнее вгонять меня в страх и боль, которые однажды породили равнодушие. В барьере появилась брешь. Маленькая, еле заметная щель, которая стала символом нового времени для меня и самого Господина. Хоть он и пытается не подавать вида, но мне удается чувствовать его страх, который питает и наполняет словно сама жизнь. В ту ночь Господин перешел черту. Поступил глупо и поспешно, лишившись многих позиций и силков.

Детей, которые убили своих родителей, хотя бы одного, считают проклятыми и придают огню, как фанатиков. В Бронде считается, что если ты способен убить родителя, то и погубишь страну, став зачинщиком кровопролитий, началом череды ужаснейших бед. Но также могут и изгнать к пустынным берегам, позволяя работорговцам ловить детей как непослушную скотину, обрекая их работать на фермах или в полях за еду. Достигая совершеннолетия их продают в рабство, увозят на рынок и устраивают торги, в которых участвуют абсолютно все. Каждый может купить на таком рынке служанку, жениха, конюха и кого угодно, на кого хватит железных монет или ценных шкур. Ведь это по большому счету Лагманский рынок и здесь ценят ресурсы больше, чем деньги. Что касается рабов, многие просто умирают через пару месяцев. Таких невольников, как я, больше нет. Люди не могут вынести столько боли, и физической, и моральной. Им приходится мечтать о смерти, к которой они медленно крадутся на содранных коленях.

Это произошло случайно. В одну из ссор, тем самым злополучным кинжалом, я замахнулась на отца, а мать прикрыла его собой. Я попала точно в сердце. И эта рана не подвластна исцелению. Мгновенная смерть. Но мама улыбалась. Мне пришлось навсегда запомнить ее лицо. Лицо, наполненное облегчением и жалостью одновременно. Она жалела нас с братом, но предпочла оставить в одиночестве. Много лет она жила среди людей, наслаждаясь избиением и яростью, которыми ежедневно награждал отец. Такую жизнь она предпочла службе богам и людям, самой природе, которая разрешила маме пользоваться ее дарами. Санна Рогнед была сумасшедшей, ровно, как и сейчас Бирель У-Танг. Они обе однажды приняли возможность от своих богов и сбежали. Это все равно, что в одночасье перестало бы светить солнце. Потому что ему так захотелось. И наплевать, что от холода человечество умрет. Почему нас не казнили после смерти мамы? Господин просто ждал нужного момента и покрывал меня до подходящего часа.

После, отец относился к нам как к животным. Винил во всем и вся. Бил, выгонял на улицу, а сам играл с друзьями в карты на кухне, спуская мамины сбережения и все, что было ценного в доме. Он много пил. И в одну из таких пьянок его убили. Зарезали, как визжащую свинью. Мы даже не попытались ему помочь. Деян закрыл глаза и продолжил лежать на траве в саду, пока друзья отца выходили из дома и исчезали за калиткой. Я внимательно наблюдала за братом. Он был спокоен, слегка задумчив. Конечно, никто не поверил, что наш отец умер от рук его друзей. На мне висел долг в две человеческие жизни и благо сейчас уже детей не казнят за смерть родителей. Иначе у брата возникло бы много вопросов. Я рада что он остается в неведении до сих пор. Рада, что хоть в каком-то смысле правители Бронды сделали мою жизнь слегка проще. И недалекость брата также сыграла на руку.

Мы никогда об этом всем не говорили. Поначалу было тяжело. Уже через год я оказалась в рабстве у господина. Я была ребенком и быстро адаптировалась в новых условиях. А еще через год отменили казни для детей. И тогда-то осознала, что мир никогда не будет справедлив к таким как я. Правосудие, жалость, желание быть услышанным, все это детская ерунда, которая была обязана остаться с ребенком. Взрослая же Каэлин понимала, что мир наполнен грязью и злом, несправедливостью, бездушием, сплошным эгоизмом.

— Как глупо, — вздыхаю и достаю трубку.

Тишина оглушает.

Я часто думаю о предстоящем. О всех тех смертях, которые уже предрешены. Сколько их будет? Сотни? Тысячи? Кому как не дяде знать обо всем этом. Пока у меня нет возможностей, я просто остаюсь наблюдателем. И это нормально. Так можно накопить достаточно сил, смелости и всего того, что в нас может воспитать лишь окружающий мир.