Верея

Вера Водолазова

Дитя бога болот, изгнанное из обители в людской мир, и там не может найти свое место. Отрекшись от поиска своего божественного предназначения, погрузившись в мир земной жизни и человеческих радостей, сможет ли она извести в себе зло и желание разрушать? Или она приумножит его, воспроизведя безумие в потомках? Память об истине исказится, оружие, что всегда принадлежало богам, изберет нового хозяина. Сами боги предадут тех, кто к ним взывал. Что же ждет божественный народ, когда исчезнут иллюзии?

Девочка, которая поёт

Бирель У-Танг.

Болотная гора.

«Правь» — мир светлых богов, божественный закон. «Навь» — обитель тёмных божеств, подземный мир, не только загробный мир, но и альтернативная вселенная, существующая по другим законам. «Явь» — явный, земной мир, мир людей.

Унгал запретил говорить о том, что произошло. А я лишь с опаской смотрела на своё отражение в зеркале. Мой идеальный мир пошатнулся, не успев обрести до конца реалистичные краски. Я боялась и знала, что в глубине души разрушительна, во мне ярость, гнев. Но с появлением детей перестала об этом думать и, казалось, запечатала в себе зло. Сейчас же всё словно в трещинах и вот-вот рассыплется. В очередной раз я на грани и совсем ничего не понимаю. Не знаю, чего именно ждут от меня. И ждут ли вообще.

Что ожидало меня в этом месте и то ли случилось? Знает об этом что-то отец? О чём говорил Гувер? Неужели это приглашение в палату? Как можно говорить о том, что мне не место на этой земле, если в обители тоже быть нельзя? Почему прошлое так пристально шагает следом и даёт о себе знать каждый раз, когда я хоть немного счастлива? Что, если я сама хочу этого?

— Неужели?.. — шепчу тихо в темноте перед сном, пока Унгал укладывает Журри в соседней комнате.

Неужели меня проговорили к смерти? Для этого я должна вернуться? Что будет с моими детьми? С народом? Я не плохая и никогда не хотела быть такой. Всё то, что во мне живет — это лишь последствия. Это ведь так, верно? Кто-нибудь верит мне? Я никогда не хотела быть плохой и не стану ей. Но есть вещи, которые способны помешать в этом. И это тоже я.

***

Прошло много лет с того момента. Я позабыла о тревоге и умиротворённо наблюдала, как моя семья радуется каждому новому дню. Это и было истинным счастьем, даже когда знала, что умру и не буду бессмертна, как боги. Уже нет.

В одну из ночей Воронвэ всё-таки явился ко мне лично и лишил божественной силы, оставив лишь магию. Она являлась символом моей принадлежности к небесам, но не более. Святые небеса для меня теперь навсегда закрыты. Весь небесный простор. Это причиняло боль. Теперь я там лишь посмешище и урод. Всех, кого лишают божественности, принято называть комелями от слова комель. Это нижняя часть дерева, которая находится выше корней. Таким образом, на святых облаках считают, что лишенцы достойны жизни лишь в самом низу, но не там, где корни. Наш удел лишь наблюдать за цветущими ветвями и не иметь возможности сдвинуться с места. Мы лишь нижняя часть чего-то возвышенного и обязаны сохранять ему прочность, ровную осанку, непоколебимость.

— Ты счастлива? — спросил верховный, укрытый тенью.

Возможно, от этого вопроса многое зависело, но я предпочла ответить честно.

— Да, благо богам, — тихо шепчу.

— Не смей! — зло шипит на меня Воронвэ, делая шаг навстречу лунному свету. — Даже и не думай говорить о том, что происходящее с тобой — это воля Богов! Ты здесь уже столько лет и всё никак не поймёшь, что это место непредназначенное тебе! Сколько раз я посылал знаки и предупреждения? Но нет. Ты настырно продолжала ждать и молча требовать, чтобы я пришел сам. Неужели ты совсем не понимаешь, чем это чревато для всех тех, в ком ты сеешь напрасную надежду, любовь? Это глупо, Бирель. Ты такая же, как твои родители. Творишь, что вздумается, и не думаешь о последствиях! Этого всего не случилось, если бы твои родители сразу подняли тебя в Верховную палату. К остальным!

— Они любят меня! — закричала я, роняя кристальные слёзы.-Они хотели для меня только лучшего! Не осуждайте их волю, пожалуйста!

Его длинные светлые волосы лежат на полу, как притихшие змеи, вальяжно свернувшись клубками вокруг густого подола тёмных одеяний. Сидя перед ним на коленях, я в который раз ощущала страх и желание исчезнуть, лишь бы не находиться в поле зрения этих глаз. Сколько себя помню, его тень всегда где-то мелькает и наводит ужас, который перехватывал дыхание и леденил душу. Впервые за долгое время я снова почувствовала рядом присутствие кого-то более сильного. Мне было ненавистно это чувство. Я ненавидела быть слабой, только по этому убивала людей, находясь в обители. Мне было важно ощущать себя всемогущей, той, которую не посмеют обидеть или предать…

— Любят? — произносит тихо Воронвэ и наклоняется, роняя свои пряди на моё каменное лицо. — Бирель, как давно ты мечтаешь о смерти? Неужели ты и правда думаешь, что я такой же, как твои муж и дети? Думаешь, я поверю в эту наигранную улыбку, в которой ты прячешь желание свернуть им шеи? О, я прекрасно тебя понимаю и помню, какой ненавистью горели твои глаза, когда ты еще была в обители. Я помню, как ты улыбалась, когда топила людей в болотах. Как смеялась, хлопая в ладоши, когда детскую невинную, заблудившуюся плоть рвали дикие медведи. Ты ведь тоже всё это прекрасно помнишь. Не так ли? Сама прекрасно знаешь. Знаешь, почему нужно вернуться, подняться в палату и занять свое место! Природа беспощадна и неукротима. Она вольна делать то, что пожелает, обязана сохранять баланс и возобновлять пересохшие истоки бытия. Но ты решила, что собственное счастье важнее. Так нельзя, Бирель. Есть на святых небесах вещи, которые обязаны быть тем, чем являются. Ты не сможешь стать чем-то другим. Неужели ты и правда хочешь и меня убедить в том, что изменилась?

— Замолчи! — кричу я, хватаясь руками за лицо, ногти зло впиваются в кожу. — Замолчи! Замолчи! Замолчи!

Он так жесток. Слова, словно лезвия режут медленно, нацелены на боль, а не на глубину пореза. Меня буквально разрывает на части от боли, обиды и злости. Я не в состоянии поддаться полностью мыслям о том, что поступила неверно, что обрекла многих на страдание и смерть.

— Чем дольше остаёшься здесь — тем хуже делаешь всем, в том числе и себе. Мне жаль видеть тебя такой. Я не хочу этого, но ты прекрасно знаешь, что происходит с комелями. Ты покинешь Явь и попадёшь в Навь. Правь лишила тебя божественности, но я могу помочь…

— Тогда почему Навь, находящаяся под вами, слепо верит, что на всё воля Воронвэ? Как вы можете винить меня и мою семью, когда это результат ваших решений? По какой причине мои родители решили, что их дочь будет в безопасности здесь? — кричала я, смотря в пол и щурясь от злости.

Тишина.

В тот момент я поняла, что осталась в комнате одна. Лишь лёгкий ветерок тихо шепчет о нахождении здесь кого-то кроме меня в прошлом.

Воронвэ говорил о мире, в котором существуют не все. В который верят лишь знающие боги, Комели или жители других миров, посвящённые в веру. Земля, на которой росли мои дети, была другой. Исключением из бытия сего. И всё потому, что боги никогда не спускались на неё. А если и спускались, то не дарили людям веру, знание и уходили, равнодушно отводя взгляд от жаждущих сердец. Нет моей вины в том, что отец хотел подарить этой земле Бога и привести сюда Явь.

Я обрела новые ценности и перестала с теплом вспоминать о прошлом, наблюдая за отцом через камень памяти. Неподвижен. Снова. В плену тишины и одиночества. Опять его настигло что-то необъяснимое и могущественное. Как бы мне хотелось, чтобы он хотя бы на минуту оказался рядом.

Прости, это моя вина. Ты снова бездушен и твёрд, лишён возможности жить, как раньше, до моего появления. Я разозлила Воронвэ, в очередной раз наслав беду на обитель.

С тех пор всё изменилось, я многое потеряла и пыталась думать лишь о том, что обрела. Род болотного бога прерван, усыплён, закрыт от глаз всего живого, среди людей и богов. Никто больше не вспомнит о нас, никто больше не помолится Паэлиосу. И в этом виновата лишь я. Это сводит с ума. Или уже свело.

***

На тот момент Самбору уже исполнилось двадцать пять, а Волибору двадцать. Нас всё устраивало. Изо дня в день я понимала, что вскоре они все покинут дом и обретут свои семьи. Запечатаю их в памяти такими. Рвущимися из родного дома на волю. Всех, кроме Журри, которая с детства была больна моими грехами. Слепа, но чувствительна к звукам, она хвостиком бродила за мной по замку даже в свои пятнадцать. Никто не мог её излечить, эти прекрасные, как зеркало, глаза были широко открыты, но не могли увидеть мир. Она невероятно чувствительна, всё трогала и пробовала, иногда горько плакала. Отчего моё сердце разрывалось на части.

— О, Журри, — я нашла её в который раз в саду, плачущую. — Моя долгожданная малышка!

Успокаиваю, глажу по светлым волосам, отчего она лишь сильнее и громче плачет. Я винила лишь себя во всём, что когда-либо происходило с моими детьми, и тучи сгущались над горой в знак печали. Опять. Опять кажется, что делаю что-то не так. Плохо. Это ежедневно терзает и режет.

В ту ночь я проснулась, задыхаясь и обливаясь потом. Унгал проснулся вместе со мной. Весь взволнованный, он взял мои руки в свои и попытался успокоить. Я вся дрожала. Перед глазами вспыхивали картинки, в которых угадываю верховную палату и статуи девяти главных богов, отца, мать. Всё там пропитано светом и теплом, между высоких колонн плывут безмятежно и сонно пухлые кружевные облака.

Что это значит? Я ведь уже стала никем, чего от меня хотят верховные? Почему я продолжаю бояться?

— Бирель? — беспокоился Унгал. — Что случилось? Не молчи, слышишь?

Камень, которым наградил меня мой отец при рождении. Память тянула к земле и заставляла думать о прошлом, даже о плохом. Поэтому мы спустили его в подземелье и заперли. Но я никогда не забывала о нём и ежедневно спускалась, чтобы оставить воспоминания и взглянуть на дом. Это стало уже ритуалом.

— Камень, — прошептала. — Покинул замок…

Унгал резко встал и накинул на себя плащ. Его аура изменилась. Она стала чёрной, скользящей сквозь пространство, следуя следом, как зверь на привязи, готовый кинуться и разорвать.

Время словно остановилось. Я тяжело встала и подошла к окну.

Ветер шумел, шатал гибкие ветви деревьев и подвесные горшки с цветами в саду. Мир, к которому привыкла, сейчас, куда-то стремительно мчался, стараясь не опоздать, не остаться там, где вот-вот что-то разразится. Кажется, что даже природа предпочла бы в этот момент быть подальше от королевы болотной горы.

Что, если Воронвэ прав? И мне не суждено нести что-то хорошее в этот заброшенный мир? Я прекрасно понимала, о чём он говорил при встрече. Существует правило, по которому я обязана была подняться в верховную палату сразу же после рождения. Явления природы появляются на свет крайне редко и не поддаются воле верховных богов, но только если поступают на службу. По этому во мне столько гнева и силы, столько желания разрушать. Я просто-напросто не способна сдерживаться и рано или поздно не выдержу. Тогда я однозначно буду винить себя, но ничего не смогу исправить. Надеюсь, это удастся кому-то другому.

Через полчаса муж вернулся весь бледный и упал передо мной на колени. Но это не могло помочь. Это стало последним испытанием для меня в этом аду. Да, я наконец призналась себе, что всё происходящее — огонь, который раньше лишь грел. Сейчас он сжирает до костей. Возможно, в тот момент мне нужна была помощь, кто-то должен был подать мне руку. Потому что это пламя ещё и ослепляло.

Я держалась лишь из-за возможности увидеть дом, родные болота, окутанные темнотой и сонливостью. И это было отнято у меня. Туман, холод навсегда окутает эту землю и год за годом будет всё больше поглощать города, страны, пересечёт море, горы, пустыни. Чужие руки украли камень, и чужие руки вернут его мне.

Я кричала так громко, что началась буря, и в замок ворвался ливень, сорвав с гардин шторы. Меня напитала ненависть, она же и сбила с ног. Замок наполнился тьмой. Ветер яростно кричал и заставлял биться хрусталь, рвал в клочья ковры и скатерти, уносил прочь всё то, что вставало у него на пути. Черный туман проникал в комнаты и подвалы, в башни, где испуганная прислуга пряталась под кроватями, в шкафах.

В ту ночь гора погрузилась в беспроглядную ночь и хаос. Болотный народ разжигал костры и пытался взобраться на гору, но все как один терялись в беспросветной темноте и лишь слышали крик. Крик, наполненный болью и отчаяньем, желанием прекратить мучения, обрести свободу.

«Отец, я хочу домой»

***

Самбор У-Танг.

Болотная гора.

Я вернулся с похода к морю и обнаружил болотную гору, объятую грозовыми тучами, туманом. Когда поднялся в замок, растворившись в попутном ветре, то не обнаружил слуг. Было необычайно холодно в комнатах и коридорах, повсюду металась жухлая листва. Это место являлось для меня ценным, где горел огонь в камине, и еда всегда горячая, где я мог чувствовать себя хорошо. Мама каждый раз встречает с улыбкой и украдкой вытирает слёзы, обнимая. Мою усталость она скрашивала песнями, расчёсыванием волос перед сном, тихим шёпотом о том, как любит меня и брата с сестрой.

Я один любил её так. Даже отец, уверен, никогда не знал маму настоящую. Это сложно объяснить, но Бирель У-Танг являлась частью меня, она существовала не только за соседней стенкой, но и в моей голове. Бродила по моим снам, говорила о странных вещах, колдовала, касалась далёких и запретных облаков. Плакала. Её мысли и душевный голос брели в темноте непонимания и находили отклик только в моей голове. Сколько себя помню, мама существовала в отдельном от нас мире, наполненном тёмными образами и далёкими воспоминаниями. И только я знал об этом. Только я знал другую Бирель У-Танг.

«Самбор У-Танг, 15 лет.

Болотная гора.

— Мама? — тихо произношу, переступая порог беседки в саду. — Здравствуй.

Она отрывает взгляд от книги и улыбается, протягивая руки. Этот жест всегда казался мне прощальным. Будто я не успею коснуться её, и она исчезнет.

— Здравствуй, дорогой, — я наклоняюсь, и мама целует меня в лоб. — Рада, что ты нашёл меня. В последние полчаса я немного поддалась тоске.

— Я знаю, — бормочу, улыбаясь.

Это был весенний день, наполненный ароматами сирени и приторного абрикоса. Мне приятно видеть улыбку мамы, она такая же, как эта весна. Солнечная, холодная, обманчивая.

— Должно быть, хотел поговорить со мной? Если ты без причины, то я ещё больше рада, — улыбается.

Волосы спутались, бьются о сырую землю, на поверхность которой еле-еле пробилась молодая трава.

Обманщица.

Должен ли я дать понять матери, что знаю о её каждодневном вранье? Или оставить всё, как есть? Не слишком ли мал для этого? Пятнадцать лет — это время для взрослых разговоров? Иногда кажется, что я и не был ребенком.

Мы с ней очень похожи. Со стороны может показаться, что это один и тот же человек, только с разным цветом волос. У меня черные, а у неё белые. Мы одинаково смотрим друг на друга, говорим и устало вздыхаем. Рассматриваем окружающий мир и случайно ныряем в раздумья, из которых сложно выбраться. Мама не знает о том, что творится в моей голове, и никогда не задаёт наводящих вопросов. Это значит, она думает, что одинока в своих мыслях. Но это не так. С раннего детства я наблюдаю за темной мамой, которая появляется перед глазами каждый раз, когда я их закрываю.

— Просто хотел тебя увидеть, — сажусь напротив, роняя руки и голову на стол. — О чём думаешь?

— О чём? — мама перекладывает книгу с колен на стол. — Даже не знаю. О предстоящем сезоне, о всех этих скучных делах. Как королева я обязана думать по большей части об этом. В детстве мне казалось, что это весело, но сейчас приходит осознание.

— Поэтому ты сидишь здесь с утра? Эту книгу ты взяла только сегодня, а закладка уже почти в конце.

Она лишь на мгновение застыла и сразу засмеялась, прикрыв рот рукой.

Зубы сводит от злости. Зачем ты это делаешь? Почему не хочешь даже со мной быть откровенной? Хотя я ничем не лучше. Откровение мне даётся тяжело, но только когда дело касается мамы. Что-то закрывает рот и съедает слова, словно магия управляет моими губами и горлом. Я умнее многих своего возраста и часто убеждаюсь в том, что останусь непонятым, отчуждённым. Но это совсем не пугает. Единственное, чего я всегда хотел — это помочь маме, которую что-то сжирает изнутри.

— Ох, ты меня подловил. Всем нужен отдых, — смеётся.

Я молчу, не желая больше слушать враньё. Просто побуду с ней рядом немного. Ведь это единственное, что лишено обмана и притворства. Тишина и покой заставляли маму расслабить брови, прикрыть глаза, облачиться во что-то грустное.

Наклоняю голову и смотрю, как она тихо дышит. Ветер заставляет дрожать края тонких рукавов платья, смешивая их с локонами волос. Эта лёгкость и розовость не свойственна для той, что бродит в моей голове. Сейчас рядом та самая мама, которая дарит заботу и ласку с первых дней моего рождения, та, которая кутает в одеяло и беспокойно касается лба в дни болезни, та, кто никогда не плачет. Образ другой женщины холодный, но не злой, словно пасмурная погода, без дождя и ветра. Грусть и тоска ходят следом за худым хрупким телом этой незнакомой Бирель У-Танг в моей голове.

— Я люблю тебя, — тихо произношу, глотая в горле желание заплакать. — Слышишь меня? Какой бы ты ни была, все равно люблю.

Мама поднимает взгляд к небу и протягивает руку, хватаясь за прозрачный воздух. В этом далёком от меня жесте я узнаю незнакомку из головы. Так часто мама пытается быть собой, вырваться из плена правильного и нужного, обратиться птицей и свободно парить над всеми теми, кто не знает её в этом обличии.

Тогда я и пообещал себе, что дам маме возможность делать то, что она хочет, и быть той, кем хочет»

— Отец, — застаю его в спальне, сидящего спиной к двери. — Что происходит?

Он медленно обернулся, и я увидел его печальное опухшее лицо. У отца ярко выраженная внешность болотного жителя. Темные волосы и густые брови. Черты лица острые, но не худые, а скулы слегка отбрасывают тень. Он был выше обычного жителя и куда шире. Всем своем видом показывал, что даже внешнее имеет право называть себя королём. И лишь изредка его плечи опускались, а шея сгибалась, давая возможность отдохнуть мышцам и скелету. Например, как сейчас.

На кровати, свернувшись калачиком, спали Журри и Волибор. Для этой кровати они были явно велики. В комнате так темно, что с трудом могу различить что-либо. По коже бежали мурашки от холода, ноги отказывались двигаться, в голове что-то тревожно пульсировало. Брат и сестра выглядели измотанно и помято. Оба не подняли на меня и головы. Лишь вяло приоткрыли глаза и снова закрыли.

— А где… — начал, но взглядом обнаружил бездыханное тело матери внутри сугроба одеял и подушек.

Я подошёл ближе и присел перед её лицом.

Такая бледная, болезненно припухшая, волосы спутались и были мокрыми. Совсем на себя не похожа. Когда мы виделись в последний раз, мама была очень расстроена и не хотела отпускать меня в поход. Но я лишь улыбнулся и поцеловал её в холодную щеку. Мне казалось, что ничего не может произойти плохого, пока она находится рядом с отцом, в пределах замка или хотя бы горы.

Что, чёрт возьми, здесь произошло?

Меня бросило в дрожь от её вида. Никогда не думал, что такое может произойти. Она всегда была бодрой и улыбчивой, согревала одним своим взглядом, не позволяла и тени печали коснуться лица. Мама часто именно нас заставляла избавляться от грусти и хмурых мыслей, именно она была центром всего и поводом улыбаться каждый день. Хотя сама переживала душевную боль изо дня в день и вынуждена была молчать. Я всегда заботился о ней и никогда не уставал, не ругал брата и сестру, за то не помогали мне, и был терпелив по отношению к отцу, который иногда не понимал, чего от него хотят. Все эти вещи и многие другие я знал лучше всех. Приходилось подмечать каждую мелочь, учиться присматриваться к деталям и чувствовать настроение мамы, которая с каждым разом умудрялась тщательней скрыть грусть и желание расплакаться.

— Мама, — тихо произнёс я. — Что случилось?

— Она не может ответить, — еле слышно сказал отец. — Мы почти не отходим от неё и не имеем ни малейшего понятия, как помочь. Никто из врачей не знает, что с ней. Всё случилось, когда в замок пробрались воры и украли камень памяти. Была сильная буря. Я был вынужден спуститься в Урунг и помочь жителям поднять детей, женщин в замок. Когда вернулся к вашей маме, то застал её окаменевшую у окна. Мы с Журри и Волибором уложили её в кровать, и с того момента ничего не изменилось. Я…

— Кто его украл? — прошептал я зло, поглаживая маму по холодной щеке. — Кто посмел? И почему до сих пор ты не решил эту проблему? Какие жители? Почему ты оставил её одну? А если ей нужна была помощь?

— Всех нас это подкосило, не требуй от меня многого, Самбор. Я не только отец и муж, но и король. Во мне нуждаются больше людей, чем ты думаешь! Ты не представляешь…

— Слишком многого? Не представляю? Что с тобой? — горько усмехаюсь, рассматривая мамино лицо. — Она так нуждалась в нас в тот момент. Я уверен. Она всегда, каждую минуту просила о помощи. А я как дурак тянул до последнего и не решался помочь.

Я был зол и неожиданно услышал в голове голос матери. Она просила меня вернуть камень, вернуть домой и убить всех, кто встанет на моём пути. Я прикрыл глаза и увидел её еле светлый образ. Она бродила в темноте и царапала грудь. Заметив меня, яростно закричала, и я испуганно открыл глаза. Но взгляд мой был уже другим. Голова наполнилась тяжелыми мыслями и потянула меня вниз. В горле стояла тошнота. Она была символом моего нежелания ощущать все те эмоции, которыми поделилась со мной мама и исчезла навсегда.

***

Журри У-Танг.

Болотная гора.

С момента ухода Самбора прошло три года. Однажды он просто ушёл и ничего не сказал. А тучи над горой лишь становились гуще, и я очень боялась, что следом, один за одним, уйдут и остальные.

В один из дней мама проснулась с криком и резко села в кровати. Её волосы вспыхнули холодным светом, кожа омолодилась, глаза побелели, а на лице появились странные узоры. По полу комнаты поплыл молочный туман, сочась из маминых узких ладоней и кончиков волос. Она никого из нас не узнавала, лишь бормотала странные вещи, тихо и зловеще. Волибор не мог этого вынести и почти не появлялся в покоях родителей. В тот день я узнала, что связь с Самбором оборвалась. Словно часть вырвали из груди.

С рождения я чувствую прочную нить. Связь между нами троими. Мы всегда знали, где найти друг друга, и что сейчас один из нас чувствует. Это сложно объяснить, но находясь в комнате, мы могли не разговаривать, но прийти к одному и тому же мнению. В тот момент, когда связь с Самбором оборвалась, я не удержалась на ногах и рухнула вниз. Внутри что-то болезненно царапнуло. Мне сложно было упорядочить мысли и прийти в себя. Окружающий мир сжался до размеров комнаты. Паника накрыла беспощадной волной, в которой я барахталась и не имела возможности позвать на помощь. Я сама себе не могла помочь. Никогда.

Пришлось именно мне наводить порядок в замке, следить за делами, пытаться помочь жителям города избавиться от бесконечного дождя и тумана. Трагедия матери была сильнее моего волшебства, и тучи возвращались. Отец запирался в своём кабинете, и я видела его крайне редко, за обедом и ужином, и то не всегда. Мне не дано было понять мать и ощутить всю боль от потери какого-то камня, где всего лишь воспоминания. Обидно, что ради них она предала наше будущее. Тогда я просто не понимала и была слишком наивной. Ежедневно бродила по обломкам её воспоминаний, рыскала в поисках ответов, но не находила ничего, кроме тьмы, ярости и зловещего смеха. Мама выталкивала меня из своей головы и угрожающе качала худым пальцем. Приходилось подчиняться.

Она иногда бродила по замку. Подходила к каждому окну и будто кого-то ждала. На белом лице всегда висела маска или безразличия, или злости. Для мамы мы стали незнакомцами. Преградой на пути в том или ином коридоре. Камнями, которые она перешагивала настолько равнодушно, что внутренности словно сжимали в кулаке.

Поздно ночью я ухожу из покоев родителей и спускаюсь в Урунг, где возле костров грелись жители, напевая что-то грустно и монотонно. После бури город очень пострадал. Вся скотина разбежалась или утонула в реке, многие деревья были с корнем вырваны и обрушены на дома, а сам народ точно так же впал в подавленность и угодил в плен бесконечной тоски. Краем уха я слышала последний разговор отца и Самбора, но сейчас его слова звучат глупо. Король уже несколько лет не выходил к народу, и всеми восстановлениями занимались я с Волибором, который пропадает на стройке днями и ночами.

Так странно. С трудом передвигаюсь сама, но, благо, ко мне относились с теплотой и заботой, кормили, заставляли чувствовать себя немного лучше. Не могу сказать, что я страдала. Тёмная и густая тоска наполняла до краёв, но боль не касалась тела, души. Кажется, что мне не до конца видно, что происходит, и лишь поэтому чувствую больше одиночество, чем что-то болезненное. Просто хочу, чтобы всё было как раньше. Хочу взять её за руку и не бояться упасть.

— Ваше высочество? — обратился ко мне кто-то из компании женщин, сидящих вокруг костра. — Вам не холодно? Погода меняется, а вы всё в легких платьях. Мы можем дать вам тёплую одежду.

— Спасибо, — улыбнулась я, видя перед собой лишь огромное яркое пятно костра. — Холодно. Но не телу. Не знаете, что происходит у моря? Нет никаких вестей о Самборе? Хоть что-то.

— У моря? — задумчиво повторил всё тот же женский голос. — Совсем недавно наши охотники видели в лесу чужаков. Они гнали наших до самого озера, но потом остановились. О Самборе нет вестей. Всё еще.

— Они уже так близко? — тихо бормочу. — Надеюсь, что брат скоро вернётся.

Я боялась. За себя и родителей, за Волибора, за пропавшего Самбора и народ, который остался в полном одиночестве при живых правителях. Стыд оглушал. В какой-то степени я была рада, что не могу видеть глаз и лиц этих несчастных. Уверена, что они очень печальны и одиноки. Они устали спрашивать меня о родителях и смирились со своей участью. Но я не могла смириться. Вот уже несколько месяцев думаю о том, что должна найти решение и сделать осознанный выбор.

— Журри, — обратились ко мне неловко и неожиданно. — Как здоровье ваших родителей?

— К сожалению, всё также, — тихо отвечаю, делая глоток горячего чая.

Тишина пронизывает, словно тысяча игл, и щёки вспыхивают от стыда.

«Не спрашивайте, молю вас»

Мой отец окончательно отчаялся и всё время теперь проводит в тронном зале в обществе пса Орту. Он, как и мама, стал молчалив, неподвижен, словно покинул этот мир вслед за ней. Нет, я не похоронила их, просто привыкла считать, что рядом уже не они. Волибор единственный, кто поддерживал меня, но вскоре и он решил исчезнуть. Словно назло. Народ от отчаянья призывал короля по данному при рождению имени. Но даже так он был глух. Казалось, что и леса шептали:

— Военег…

Когда брат пытался незаметно спуститься ночью с горы, только я его поймала. Чувствую грусть и боль на расстоянии. От этого хотелось выть волком.

— Волибор? — обеспокоенно произношу, проникая в его зрение и смотря сама на себя. — Прости, но мне тебя не понять. Почему ты уходишь? Тебя там ждут?

Он шумно вздохнул и медленно слез с коня. Тот громко заржал и поднялся на задние ноги, но Волибор успокоил животное. Он явно не хотел, чтобы кто-то узнал о его уходе.

— Журри, я не могу. И не жду понимания. Сам не понимаю, что делаю. Но город отстроен, Урунг снова может жить как прежде. Пусть и без короля с королевой. Разве я не сделал всё, что мог? Просто вернись в замок и позаботься о родителях. Большего не имею права просить.

— Почему ты принял такое решение? Самбор до сих пор не вернулся, теперь ты… Твоя память. Ты ведь помнишь хотя бы это? Помнишь, что говорила мама? Ты не вспомнишь всего этого. Ты поэтому уходишь? Ты хочешь забыть всё? Хочешь избавиться от плохих воспоминаний?

Он смотрит на меня с горечью. Тишина настолько оглушает, что начинает звенеть в ушах.

Не оставляйте меня. Это всё, чего хочу. Не бросайте в темноте на растерзание тишины и одиночества. Я утону в них и больше никогда не всплыву. Раньше мне помогала мама, Самбор, Волибор и отец. Сейчас же всех их нет рядом. Что мне делать? Как принять правильное решение и будет ли оно правильным для всех нас?

— Не помню. Поэтому и не могу больше находиться здесь, Журри. Я хочу забыть. Всё не может наладиться сейчас. Когда он явится к тебе, ты тоже всё поймешь. Хотя на самом деле я надеюсь, что этого никогда не произойдёт. Мне больно находиться здесь.

— Как ты можешь? Кто явится? — я срывалась на крик.

Очень жаль, Волибор. Может быть, ты и прав, тебе здесь не место. Ты с рождения был прикован к незначительному и легко испаряемому, не мог помнить то, что причиняет боль. Такие вот у нас дары. Безрассудство, забвение и слепота. Знали ли мы, что это значит тогда? Нет. Я тоже думала лишь о себе, боясь остаться одна в компании родителей, которые теперь казались совсем чужими. И о ком говорил тогда Волибор, я тоже не знала, и кажется, что лучше бы никогда не знала. Как он и говорил.

Вся наша семья хранила в себе много тайн и загадок. Все на горе прекрасно знали, что Бирель У-Танг не принадлежит по крови народу, который возглавляет. А значит, королевские дети являлись полукровками. Но со временем всё стало на свои места. Народ успокоился, когда на свет появился Самбор. Он был таким же, как и они: зеленоватым, крупным и черноволосым. Когда родились я и Волибор, никто уже не боялся, ведь по закону именно Самбор должен был взойти на трон после отца.

Иду к брату навстречу и касаюсь его лица.

— Как жаль, что не могу увидеть тебя. Моё искажённое болью лицо ты, скорее всего, забудешь, как и всех нас. Всё, что здесь происходило…

— Журри, — он берёт мои ладони в свои. — Я вернусь, лишь найду камень. Не считай меня дураком. Я постараюсь, слышишь? И даже если забуду, то буду помнить хорошее, ведь этого было так много. Пообещай мне одно. Не ищи ни с кем встречи и не верь тому, кого не знаешь.

Его глазами я видела, как отдаляюсь. Во мне не было горечи или жалости, словно знаю, что так будет лучше. Каждый из нас знал что-то, чего не знают другие. Моей тайной было то, что смерть матери неизбежна, как и отца. Я увидела это ещё в детстве, когда мир вокруг был таким счастливым и светлым, что просто не поверила. Волибору явился какой-то человек, Самбор и вовсе пропал. Что же происходит? Было ли мое видение о матери тоже связано с незнакомцем? И что породила наша семья? Смерть? Спасение? Для чего происходит всё так, как происходит?

Обернувшись на гору, я ничего не увидела. Может оно и к лучшему. Когда вернулась, меня сожрала тишина и холод, равнодушие отца и бред спящей матери. Когда всё так резко изменилось? В какой момент мать предала наше счастье, этого не желая, и позволила себе утонуть в беспамятстве? Она ведь так ничего нам и не рассказала.

Никогда не ощущала такого количества пустоты и молчания. Я осталась одна и не имела возможности даже увидеть мать или отца, ведь они не хотели видеть друг друга. Но чувствую чьё-то легкое, почти неощутимое присутствие рядом. Оно было тяжёлым и сильным по своей натуре, но преисполнено печалью. Кажется, мы очень похожи. Что-то родное и знакомое веет от духа, который иногда скрашивает моё одиночество за завтраком и обедом. У него есть запах и температура, даже звук. Каждый раз, когда комната наполняется ароматом сырости и болот, я понимаю, что не одна.

Всё вокруг перестало дышать, время словно застыло. Город замер, жизнь в нём остановилась. Несколько лет мне приходилось пытаться поддерживать её, но в конце осознала, что бесполезно. Волибор солгал.

Я почти не выходила из комнаты и лишь с надеждой всматривалась в горизонт глазами отца, где за озером росла чужая страна. Связь с средним братом никогда не прерывалась, и это единственное, что грело мне душу. Хотя иногда жалило.

— Прости нас, — произношу тихо. — Я лишь теряю себя. Мы скоро увидимся, матушка. И ты снова будешь любить своих детей, а не отчаянье. А пока заключи это в воспоминаниях и помоги мне. Я долго думала и слишком часто сомневалась, правда. Но настал и мой черёд уходить. Мои силы тоже почти иссякли.

Я поцеловала её в холодный лоб и собралась уходить.

— Убейте их всех, — прошептала мама сквозь сон с безумной улыбкой. — Каждого.

Я сошла с горы точно так же, как когда-то Самбор и Волибор. Без сомнений, раздумий, на одном дыхании, с надеждой в груди на хороший исход, на спасение. Но, судя по всему, от него и сбежала.

После я много думала о том, что очень изменилась, покинув гору. Эти мысли часто не давали покоя на протяжении многих лет, которые я провела вдалеке от дома, от всех тех, кто предпочёл упиваться горем. И мне было легче думать, что всё это из за дурацкого камня. Ведь правда таила в себе гораздо большие беды и разочарование.

***

Журри У-Танг.

Окраина Лагманского леса. Вторая страна на континенте.

В пути пришлось пробыть много недель так как я ничего не могла видеть и следовала лишь за нитью, которая связывала нас с братом. Когда упала с лошади, наткнувшись на гору, то слёзы наконец прорвали четырёхлетнюю дамбу, и я разрыдалась. Била руками о землю и кричала. Казалось, что вот-вот умру от боли. Мне всё это время сложно было сохранить спокойствие и равнодушие, от этого зависели другие, мой народ. Лишь поэтому сейчас так сложно, настолько, что горло резал крик. Ведь я оставила их, бросила одних. Устала и ушла.

— Что с тобой? — испугал меня чужой тяжелый голос.

Я выставила перед собой руки и создала щит, сконцентрировав ману в ладонях. Ориентировалась лишь на слух.

Куда ты пошла? На верную смерть? Как могла им помочь? Лишь стану обузой! Почему родилась такой бесполезной и слабой? Мои родители всегда являлись примером силы и могущества, шли напролом к своим целям. А что я? Бесполезный плод их любви. Жалкое подобие… Богов?

Почему именно это возникло в голове? Откуда я это слышала? Точно. От мамы в далеком детстве, когда мне было тяжело уснуть. Эти воспоминания дороги и очень хрупки. В рассказах мамы я чувствовала покой, свободу. Она была всегда очень вдохновлена ими. Боги, о которых мама говорила, всегда казались возвышенными и прекрасными, наполненными таинственностью и добротой. Но чем старше я становилась, тем меньше верила в их существование. Особенно сейчас, когда мы так нуждались в помощи. Даже дедушка до сих пор не посетил нас. В последний раз я видела его совсем маленькой. Уже и в его божественность веры нет. Мы с братьями выросли в месте, где боги являлись к нам лишь на картинки в книгах или именами на слух. Но мама всё равно убеждала всех в том, что мы должны проявлять уважение и искренность в их сторону. Иногда она казалась даже фанатичной, зацикленной.

Чувствую, как беспрепятственно кто-то проходит сквозь щит, и испуганно отползаю назад. Не могу нормально думать, мысли путаются. Мне в очередной раз тяжело принять решение. Это страх и беспомощность играли со мной.

Удивительно, как этот человек беспрепятственно прошел сквозь мою магию. У него внушающая аура. Напоминает молочную кашку, которую подают на завтрак в замке. Она теплая и не слишком густая, мгновенно окутывает и поглощает.

— Успокойся! — говорит спокойно, чтобы не напугать. — Я не желаю тебе зла.

Он магией поднял меня с земли. Ноги касаются ровной поверхности, и я стараюсь снова не упасть.

— Что за наглость! И кто вам позволил так обращаться с девушкой? — произношу, смахивая с ладоней пыль и листву.

Человек засмеялся. Я почувствовала его тепло. Он рядом. Сжимаю кулаки, как учил Самбор. Запахло потом и какими-то травами. Воздух загустел, тяжелей проникал в лёгкие. Это паника. Разрушительная и не щадящая.

— Надо было позволить вам влезть в лошадиное дерьмо? — смеётся человек.

Его смех был таким же тяжелым, как и голос. Не могу сказать, что он грубый, скорее наоборот. Тёплый, глубокий.

— А какой реакции вы ждали от слепой девушки? Что за выражения? Не позволяйте подобные разговоры в обществе дамы! Неужели вас не учили, как правильно себя вести? Невежа.

Я отряхнула локти и взглянула на себя его глазами.

Ох.

Вся в грязи и с листвой в волосах. Пытаюсь привести себя в порядок. Так неловко предстать перед кем-то такой беспомощной, но это было ожидаемо. Мы на болотной горе ничего не знали о людях с моря, но они вели себя агрессивно по отношению к нам. Выгоняли из леса, ставили капканы на тропах и у подножия, оставляли странные метки на деревьях. Часто народ жаловался, что скоту пускали кровь и огороды обливали странными водами, от которых на земле больше ничего не росло. Я не знала, чему верить, и не хотелось думать о том, что нам хотят навредить. Но теперь, когда направлялась прямо в центр их поселения — чувствую страх.

— Для незрячей вы слишком хорошо понимаете положение дел. Зачем манеры простому работяге? Тем более, что леди делать в лесу? Или вы принцесса этих земель?

Что за насмешка? У них так принято — быть грубыми с незнакомыми людьми?

Вижу, что он сохраняет дистанцию и всё ещё не хочет напугать. Я шатаюсь из стороны в сторону в его взгляде.

— Представьтесь! — говорю приказным тоном и по детски топаю ногой.

Моей глупости в тот момент не было предела. В силу своей наивности и простоты казалось, что камень может быть у первого встречного. Мир в моём представлении был проще и меньше. Отец часто говорил со мной о том, что за горизонтом существуют другие города и страны, но я никогда не слушала. Почему-то это казалось лишь болтовнёй и небылицами. Из нас троих я одна жила лишь в своих далёких и воздушных мечтах. Когда тебе недоступно зрение, а окружающий мир — это лишь список звуков и ощущений, приходится фантазировать. Однако, выходит, я воспитала в себе лишь глупость, которая сейчас выходит наружу.

— Даже так? — человек засмеялся и поклонился. — Хорошо. Меня зовут Деян Рогнед.

Я нахмурилась. Мне очень хотелось увидеть, как выглядит этот человек.

— Эта фамилия, она…

— Да, я из пиратского рода. Не бойся. Я давно не видел родственников и не имею ничего общего с ними, — он наклонил голову. — Я не плохой человек.

От частого рассматривания мира чужими глазами у меня начинала кружиться голова, тошнота подступала к горлу. По этому я покинула глаза этого человека и снова погрузилась в мир, где все цвета смешаны и даже не отображают силуэт.

— Я пожалею о знакомстве с вами? — настороженно произношу, ловя поводья лошади.

— Надеюсь, нет, — смеётся.

Что это за чувство? Меня словно обманывают, но почему-то я ведусь на ложь. Потому что это лишь выдумки? Потому что мне неизвестен этот человек? Я просто не хочу верить слухам, хочу сама понять, что это за люди, и могут ли они нам помочь.