Ливень в графстве Регенплатц

Вера Анмут, 2023

Молодой правитель земель Регенплатца, ландграф Генрих, должен жениться на девушке, равной ему по статусу. Вот только сердце его принадлежит другой – простой горожанке. Однако влюбленным не суждено быть вместе: возлюбленная Генриха погибает от рук разбойников. На память о ней остается малыш Берхард – бастард, который по воле отца должен будет занять его трон. Вот только законный сын Генриха – Густав – растет с мыслью, что Берхард отбирает у него всё: титул, земли, уважение отца, а позже и возлюбленную Гретту. Ненависть к брату толкает Густава на преступление. Посмеет ли кто-нибудь его остановить? Или что-нибудь?

ПРОЛОГ

Она стояла на самой высокой башне замка и смотрела вдаль. Холодный ветер спутывал её волосы, трепал подол чёрного плаща. И всё же он был ласков, с ней был ласков. Ветер дул с Рейна, слетал с его холмов. Он нёс с собой влагу, гнал из-за дальних гор тяжёлые тучи. На Регенплатц надвигался ливень.

Она подставила ветру своё лицо. Она не ощущала холод. Этот ветер был вестником не только стихии, но и грядущей радости. Её радости. Осталось подождать совсем немного.

Рейн потемнел, забурлил, занервничал. О берег бились волны, предупреждая рыбаков о шторме. И люди торопились убрать подальше от наступающей воды свои лодки и свернуть сети. Лес у подножия замка шумел, взволнованный резкими порывами ветра, и гул его сливался с ворчанием Рейна. И только Стиллфлусс, скромная застенчивая речка, огибая равнину, продолжала тихо и покорно нести свои воды её господину, величественному Рейну, где они растворялись, навсегда исчезали в его глубинах, в его мощи. До Стиллфлусс стихия ещё не дошла.

Солнце нехотя собирало свои лучи, забирая тепло и уступая место грозе. Тени надвигающихся туч постепенно накрывали красные черепичные крыши города Крафтбурга, расположившегося на равнине в междуречье. В его уютном порту тревожно покачивались большие парусные корабли, нервничали торговые суда, суетились лодочки. Улицы опустели. Жители укрылись в домах, закрыли окна.

И люди, и природа трепетали перед стихией. Все и всё, но только не она. Фамилия Регентропф обязывала её быть сильной, стойкой, гордой. Сильной, как веками никем не покорённый Крафтбург, стойкой, как неприступные стены замка Регентропф, гордой, как могучий Рейн. Она стояла на самой высокой башне замка, вросшего в вершину самого высокого холма Регенплатца, она была ближе всех к небу, к тучам, стояла в самой гуще ветра. Она ждала ливень. Она ждала его, своего любимого. Она знала, что он скоро придёт. Осталось подождать совсем немного.

ГЛАВА 1

В дверь спальни негромко постучали, раз, другой. Этот звук без труда прервал некрепкий сон ландграфа фон Регентропфа. Мужчина открыл глаза и, прослушав очередной стук, недовольно нахмурился. Впрочем, недовольство быстро сменилось неясной тревогой. Генрих резко откинул одеяло, вскочил с кровати и быстро направился к двери.

— Что случилось, дорогой? — приподнялась в постели разбуженная Патриция.

Но Генрих проигнорировал беспокойство супруги. Он открыл дверь, за ней стоял слуга.

— Извините, ваше сиятельство, — с покорностью проговорил он. — Вы сами просили разбудить вас, если приедет гонец из Крафтбурга. Он прибыл и ожидает вас внизу.

— Ты правильно сделал, прервав мой сон. Я спущусь к гонцу немедленно.

Слуга с поклоном удалился.

— Что за гонец? Откуда он? Что произошло? — всё больше тревожилась Патриция.

— Ничего такого, о чём ты должна волноваться, — отмахнулся от неё супруг, торопливо одеваясь. — Продолжай спать. Это мои дела.

Генрих вынул из держателя в стене горящий факел, вышел из спальни и быстро спустился по лестнице. Грея озябшие руки у яркого огня в камине, в зале ожидал молодой человек. Его плащ промок от проливного дождя на улице, на сапоги налипла грязь.

— Какие вести ты мне привёз, друг Клос? — негромко спросил Генрих, приблизившись к гонцу.

Клос Кроненберг тут же повернулся и склонился в уважительном поклоне перед хозяином замка.

— Фройлен Эльза направила меня к вам, ландграф, и слёзно просила как можно скорее привезти вас к ней, — так же тихо проговорил молодой мужчина. — Я обещал, что на рассвете исполню её просьбу, но она настояла отправляться мне в путь немедленно.

— Неужели она настолько нездорова? — заволновался Генрих.

Клос опустил глаза.

— Не могу вам точно сказать… — неуверенно промолвил он. — Когда я собирался в путь, у фройлен Эльзы начинались роды…

— Что?!

— Я не видел её, меня не впустили… Мне лишь передали её просьбу привезти вас.

— Кто с ней рядом?

— Повитуха, служанки, моя жена Хармина, Хельга…

— Хельга? Зачем там эта старая ведьма?

— Третьего дня у фройлен начались боли, и она потребовала привезти Хельгу.

— Что ж, может, это и правильно, — пожав плечами, нехотя согласился Генрих. — Хельга многих излечила, возможно, поможет и бедной Эльзе. Но ты хоть слышал разговоры женщин?

— Да разве разберёшь в их суете хоть слово? Они всё больше громко причитали, да взывали к небесам за помощью, за милостью к бедняжке Эльзе.

Генрих слушал друга со скорбью на лице. Его рука была прижата к сердцу, в котором снова почувствовалась лёгкая боль.

— Я еду к ней немедленно. Вели седлать коня для меня.

— На улице ливень, и он усиливается, — предупредил Клос.

— Разве мне страшен ливень? — повысив голос, возмутился Генрих. — Эльза зовёт меня, и я должен быть с ней! Особенно сейчас, в столь трудное для неё время. Сейчас же едем! Готовь коня моего! Да пошли за моим лекарем Гойербаргом!

Верный Клос Кроненберг поспешил выполнить распоряжения. Ландграф же позвал слугу и велел приготовить для него одежду для поездки в город.

— Куда ты собираешься? — вдруг окликнула его Патриция.

В одной нижней рубашке со свечой в руке она спешно спускалась по ступеням крутой лестницы.

— Мне надо срочно уехать, — бросил ей супруг и собрался идти по своим делам.

— Зачем?

— У меня дела.

— Ночью?

Генрих остановился и вонзил недовольный взгляд в жену.

— Патриция, иди спать, — приказал он ей. — Мои проблемы не нуждаются в твоём участии.

Ландграфиня приблизилась к супругу и заглянула ему в глаза.

— Твои проблемы, — горько усмехнулась она. — Что ты пытаешься скрыть от меня, от супруги твоей? То, о чём в нашем замке уже все знают? То, о чём открыто говорит весь город? О твоей бесстыдной связи с этой распутной Эльзой Штаузенг известно уже всем. Всем! Неужели ты думал, что для меня это останется вечной тайной?

Генрих вполне спокойно отреагировал на осведомлённость своей жены. Не отвёл взгляда, не склонил головы, стыд не вспыхнул на его щеках.

— Я уже давно знаю, зачем ты так часто под вечер уезжаешь в город, — продолжала оскорблённая женщина. — Я даже знаю, что та девка ждёт от тебя ребёнка!

— Это хорошо, Патриция, что тебе всё известно, — невозмутимо отозвался Генрих. — Значит, отныне мне больше не придётся скрывать свои поездки.

— Ты позоришь меня перед всем народом и даже не хочешь извиниться?

— Мне не за что извиняться. И вообще, у меня сейчас совершенно нет времени обсуждать с тобой эту тему. Поговорим после моего возвращения.

И Генрих, равнодушно отвернувшись от супруги, пошёл прочь.

Он не любил Патрицию, и она об этом прекрасно знала. Их брак состоялся в результате обоюдного решения между покойным ландграфом Йоханом фон Регентропфом, отцом Генриха, и его другом графом Альфартом Бренденбругом. У молодых согласия никто не спрашивал, им нужно было просто повиноваться воле родителей. Впрочем, Патриция довольно быстро прониклась симпатией к сильному, красивому молодому голубоглазому мужчине с волосами цвета спелой пшеницы, с характером гордого орла. А вскоре даже полюбить смогла его за ум, доброту и отвагу. Генрих же в своей молодой жене не увидел того идеала, который искал в женщинах. Патриция была хороша собой и прекрасно образована, однако ни дивный блеск её золотых волос, ни стройный стан, ни приятная слуху речь не смогли зажечь в сердце гордого ландграфа даже самой крохотной любви. И всё же он вёл себя уважительно по отношению к супруге, так что Патриции не на что было жаловаться. К тому же в ней жила уверенность, что как только она подарит мужу сына, тот просто не сможет не полюбить её за такое счастье. Генрих тоже надеялся, что его жена здорова и плодовита, что древо его древнего рода пустит новые ветви. Но прошёл год, второй, третий, а его семья не пополнялась ни сыновьями, ни дочерьми. К нелюбви в душе Генриха добавилось разочарование.

И всё же мольбы Патриции были услышаны, и Бог вселил в её чрево новую жизнь. Правда, к тому времени Генрих уже успел увлечься юной черноокой красавицей Эльзой, дочерью уважаемого и преуспевающего бюргера Ахима Штаузенга, державшего сапожную мастерскую и при ней лавку. Генрих старательно скрывал от супруги свою страсть к девушке, но слухи всё равно достигли Патриции и ранили её до глубины души. Молодая женщина не высказала мужу ни слова упрёка. Она терпела его измены и ждала рождения своего ребёнка, уверенная в том, что малыш сумеет вернуть в семью отца и зажечь в его сердце любовь и благодарность к матери.

Патриция вынашивала дитя тяжело и болезненно, а роды вообще едва не лишили её жизни. Лекарь Питер Гойербарг, который уже много лет прослужил в семье ландграфа фон Регентропфа и заслужил доверие к своему мастерству, запретил молодой ландграфине даже думать о втором ребёнке. А как Патриция могла о нём не думать? Ведь у неё родилась девочка, а нужен был мальчик.

Но Генрих влюбился в дочурку Маргарет с первого взгляда, с первого её крика. Он проводил с ней много времени, его отлучки из дома стали реже и короче, однако совсем не прекратились. Патрицию такое поведение супруга немного успокоило. И даже снова затеплилась надежда, что Генрих постепенно остынет к Эльзе и найдёт своё счастье в кругу семьи.

Но вот прошло чуть больше года, и до ландграфини долетели новые слухи о том, что Эльза ждёт ребёнка. Патриция не сомневалась, что это ребёнок Генриха. И она испугалась. А вдруг родиться мальчик? Тогда Генрих заберёт его в замок, будет растить как своего приемника. А вдруг он привезёт в замок и эту бесстыжую Эльзу? Тогда она станет здесь хозяйкой, займёт место Патриции и в замке, и в пастели Генриха. А что станет с ней, с Патрицией и её дочерью? Ну, Маргарет Генрих любит и оставит с собой, а нелюбимую жену вполне сможет отправить обратно в её родовой замок, подальше от себя и своей обожаемой Эльзы. Или ещё хуже, запрёт в монастырь. И неважно, что многие жители Регенплатца осудят его поступок. После смерти отца Генрих стал полноправным правителем этого ландграфства, он устанавливал здесь свои законы и порядки, стал королём Регенплатца, и ему никто не посмеет противоречить, а значит, бедной Патриции негде искать защиты и поддержки.

Такой представляла себе будущую жизнь молодая ландграфиня, рыдая от обиды и унижения на коленях у своей матери. Магда Бренденбруг после того, как скончался её муж, и графство перешло к его брату, с согласия ландграфа переехала жить к дочери в замок Регентропф. Не раздумывая долго, она посоветовала Патриции как можно скорее уничтожить Эльзу, а главное её ребёнка. Патриция сначала была шокирована столь жестоким советом, но мать убедила её, что это единственный выход спасти себя и свою честь.

Через верную молодую служанку Ханну Патриция наняла двух бродяг и приказала им убить Эльзу Штаузенг. За хорошую плату бродяги согласились на преступление. Они выкрали девушку и бросили её в Рейн. С Божьей помощью ей удалось спастись и выжить, но побои и страхи, безусловно, подорвали здоровье Эльзы, и приблизили срок рождения ребёнка.

Лишь накануне Генрих узнал от болтливой прислуги, что какие-то крестьяне нашли несчастную Эльзу Штаузенг на берегу реки избитую и без сознания. Генрих так разволновался, что сердце его едва не разорвалось от боли. Лекарь Гойербарг, опасаясь за жизнь ландграфа, настрого запретил ему куда-либо ехать. Да Генрих и сам чувствовал, что здоровье не позволит ему отдалиться дальше крепостной стены. Тогда он немедленно отправил к Эльзе своего верного друга рыцаря Клоса Кроненберга с просьбой узнать, что произошло, кто виновен, и в каком состоянии находится девушка. Патриция, остановившись за дверью, слышала этот разговор мужчин, и весть, что соперница выжила, её обеспокоила и даже разозлила. Однако ещё теплилась надежда, что потрясения, которые пережила молодая женщина, убьют её греховный плод.

Патриция не хотела отпускать мужа, да разве его удержать? Сейчас, когда жизнь его возлюбленной висела на волоске, когда хрупкая жизнь его ребёнка тоже вызывала сомнения, ни сердечный недуг, ни людское осуждение, ни дождливая ночь не могли остановить Генриха.

Выслушав неприятные реплики супруга, Патриция топнула ногой с досады, затем развернулась и отправилась обратно в свои покои. Впрочем, на полпути она свернула в другой коридор. Сейчас Патриция крайне нуждалась в совете матери, в разговоре с близким человеком. Она не боялась разбудить графиню Бренденбруг, шум и суета во дворе замка наверняка уже прервали её сон.

Патриция подошла к двери и осторожно постучала:

— Мама, вы спите?

Вместо ответа отворилась дверь, за которой показалась прямая худощавая фигура сорокалетней светловолосой женщины. Мать тревожно смотрела на свою дочь.

— Ничего не получилось, мама. Она осталась жива, и сегодня, сейчас её ребёнок появится на свет.

Графиня Бренденбруг пропустила дочь в комнату и плотно прикрыла за ней дверь.

— Откуда такие вести?

— Их привёз из города Клос Кроненберг, — ответила Патриция и, оставив свечу на столе, подошла к окну. — Вон, Генрих собирается ехать к ней. Ночь, ливень, но всё равно он едет.

Ревность так и бурлила в её душе, всё больше увеличивая ненависть к сопернице.

— Да, любовь к Эльзе Штаузенг в нём сильна, — с горьким вздохом согласилась Магда.

— Но как же удалось выжить этой мерзавке?

— Не знаю.

— Что же делать мне теперь? — на глазах Патриции блеснули слёзы.

С задумчивым взором Магда прошла вглубь комнаты и присела на разостланную кровать.

— Пока мы можем только ждать. Быть может, Бог всё-таки не будет благосклонен к Эльзе и не пошлёт ей сына.

— Я буду молить его об этом. Горячо молить!

Мать взглянула на дочь, глаза которой уже были наполнены влагой, и жалость сжала её сердце. Природа и судьба отнеслись к Патриции жестоко и несправедливо. Одна запретила ей рожать детей, другая отдала её в руки неверного мужа. Магда с ласковой улыбкой протянула руки к дочери, и Патриция, дав волю рыданиям, бросилась в объятия матери.

— Мы что-нибудь придумаем, — успокаивала Магда, нежно поглаживая дочь. — Обязательно придумаем. Я не позволю, чтоб ты была несчастна, чтоб в дом твой вошла любовница мужа и тем более её зарождённый во грехе отпрыск. Она ещё не выиграла.

Разрезая ливень, сквозь ночь Генрих мчался на коне в город к своей любимой. Его сердце бешено колотилось, душу сковала тревога, мысли хаотично метались, смешивая надежды на будущее с полным их крахом, нежные воспоминания о любви с их потерей. Дождь водной пеленой покрывал лицо Генриха, застилал глаза, холодный ветер проникал под промокшую одежду, но всадник ехал по освещаемой молнией дороге, ничего этого не замечая, и лишь чаще пришпоривал коня, заставляя мчаться его быстрее. Вслед за ландграфом, едва поспевая, следовал его верный рыцарь Клос Кроненберг.

И вот Генрих выехал на тёмные улицы Крафтбурга. Громкий цокот копыт по мостовой разбудил мирно спящих горожан, прокричав им, что где-то зародилась беда, и она грозит перерасти в огромное горе. И даже гром своими барабанами не мог заглушить этого крика.

Очередная вспышка молнии осветила каменный дом бюргера Ахима Штаузенга. Оставив во дворе своего коня, Генрих быстро вбежал в здание.

— Эльза! Где моя Эльза?! — громко воззвал он.

На крик гостя из соседней комнаты вышел хозяин дома, высокий смуглый мужчина средних лет с тёмными, подёрнутыми на висках сединой волосами. Выражение лица его было трагично, меж густых бровей пролегла складка скорби. За Ахимом Штаузенгом следовали священник и старый седой слуга.

— Ваше сиятельство, как хорошо, что вы приехали! — спешно приблизился Ахим к ландграфу, его глаза покраснели от слёз. — Моя бедняжка Эльза очень плоха. Она звала вас…

— Где она?

— В спальне. С ней женщины, повитуха…

— Сейчас приедет мой лекарь Питер Гойербарг. Сразу проводите его к вашей дочери, — распорядился Генрих. — Ко всем этим доморощенным повитухам да ведьмам у меня нет доверия.

— Благодарю вас, ваше сиятельство. Прошу вас, снимите промокший плащ, присядьте к камину, у огня погрейтесь. Я сейчас велю принести вам горячее вино.

— Не до этого мне, — отмахнулся от предложения Генрих; он лишь снял капающий плащ да утёр рукавом своё мокрое лицо и пропитавшуюся дождём короткую светлую бороду. — Я хочу видеть Эльзу.

— Она только-только родила перед вашим приходом и ещё не готова…

— Родила? — Тревога и опасение смешались в душе Генриха с радостью. — Кого? Кого подарила мне моя любимая?!

— Сына, ваше сиятельство! — Эта весть вызвала улыбку на горестном лице Ахима Штаузенга. — Моя дочь одарила вас сыном, а меня внуком.

— Сын! Сын! — возликовал Генрих. — Мой сын! Мой сынишка! Я должен немедленно увидеть его!

— Но, ваше сиятельство…

Но Генрих уже уверенно направлялся к покоям Эльзы, и пытаться остановить его уже было бесполезно. Дверь резко распахнулась, заставив присутствующих в комнате озабоченных женщин, обернуться и замереть от неожиданности. Впрочем, немая сцена длилась буквально долю секунды. Поприветствовав господина поклонами, прислужницы вернулись к своим делам. Лишь полненькая молодая женщина в тёмно-зелёном блио Хармина Кроненберг поспешила навстречу ландграфу.

— Ваше сиятельство, прошу вас… Сейчас не время заходить сюда мужчинам, — быстро заговорила она, останавливая вошедшего и пытаясь ему перегородить дорогу. — Подождите немного за дверью. Не пристало вам видеть женщину в таком состоянии…

Однако Генрих не слушал Хармину. Его взгляд был прикован к молодой девушке, что лежала на кровати, прикрытая испачканными в крови простынями. Лицо Эльзы бледно, смоляные волосы разметались по белым подушкам. Но на губах трепетала слабая улыбка, и в карих глазах горела любовь.

— Генрих, возлюбленный мой, — тихо и ласково произнесла Эльза. — Ты пришёл.

Отстранив Хармину Кроненберг, Генрих подошёл к своей возлюбленной и опустился на колено возле её кровати.

— Любовь моя, у меня сердце разрывается, глядя на тебя! — пылко заговорил Генрих, сжав в своих ладонях хрупкую бледную руку Эльзы. — Кто осмелился сотворить с тобой такое жестокое злодеяние? Ты их видела, ты их знаешь?

Эльза лишь слабо покачала головой.

— Я клянусь, что найду этих негодяев, они не уйдут от моей кары!

— Не надо, милый, — отвечала Эльза. — Это были обычные бродяги, воры, которые грабежом добывают хлеб свой насущный.

— Их преступление должно быть наказано!

— Ты лучше пообещай мне, Генрих, что позаботишься о нашем сыне.

— О сыне, — мысли ландграфа повернулись в более приятное русло. — Ты подарила мне счастье, любимая, родила мне сына! Я сделаю его моим наследником, вся страна будет перед ним преклоняться. И мы с тобой вместе вырастим его.

Но Эльза на это опять отрицательно покачала головой.

— Ты поедешь со мной в замок, — не унимался Генрих. — Как только ты поправишься, я заберу тебя и сына. Зачем ты продолжаешь качать головой, ты не хочешь жить в моём замке?

— Я не поправлюсь, — тихо ответила Эльза.

— Не говори так. Сейчас приедет Гойербарг. Он хороший лекарь, он поможет тебе.

— Ей уже ничего не поможет, — вдруг раздался печальный женский голос.

Генрих обернулся — за его спиной стояла невысокая ещё не старая женщина в чёрных одеждах и с чёрными косами за плечами. Это была Хельга, ведьма-знахарка, что одиноко жила в лесу, вдали от поселений. Люди сторонились её, даже боялись, однако когда от недуга уже ничего не помогало, шли за помощью именно к ней. Ландграфу не понравились слова этой чёрной женщины, и в его глазах сверкнуло негодование.

— Что ты пророчишь, негодная! — рявкнул он. — Тебе, дьявольской прислужнице вообще нечего делать в доме честных людей.

— Не кричи на неё и не прогоняй, — заступилась Эльза. — Хельга помогла появиться на свет твоему сыну. Ему пришлось родиться раньше положенного срока. Он так слаб…

— А ты? — повернулся к возлюбленной Генрих. — Почему же она не желает помочь тебе? Сыну нельзя без матери. Я не дам умереть тебе! Я призову лучших лекарей мира!..

— Хельга права, Генрих, я умираю…

— Нет, я не верю в это!..

— Я счастлива, что увидела тебя перед тем, как навечно расстаться.

Лицо Эльзы становилась всё бледнее, а голос слабел с каждым словом.

— Эльза, ты не можешь покинуть меня, покинуть сына! — кричал Генрих, мучаясь тем, что бессилен чем-либо помочь. — Хельга! Ты же ведьма! Отгони смерть, дай Эльзе живой воды, излечи её!

— Я с радостью отдала бы и жизнь свою, если б это помогло бедняжке, — со скорбью отозвалась Хельга. — Но, увы, моё мастерство здесь бессильно. Смерть уже стоит у её головы, уже приготовила белые одежды для души её…

— Молчи! — вскочив, приказал Генрих. — Тебе нужно вырвать твой глупый язык за такие слова!

Хельга уверенно смотрела в глаза ландграфа, она не боялась его. И взгляд её чёрных глаз был так тяжёл и твёрд, что Генрих первым почувствовал неловкость и отвёл взор в сторону. Он повернулся к Эльзе, вокруг которой уже суетились служанки, меняя простыни на кровати и стараясь переодеть свою госпожу. Её лицо стало совсем белым, и губы теряли нежный розовый оттенок; свет карих глаз скрылся под тёмными длинными ресницами, дыхание почти незаметно.

— Она жива ещё? — сдерживая стон от боли в сердце, тихо спросил Генрих.

— Конечно, жива, — подойдя к нему, ответила Хармина. — Не верьте вы этой Хельге, ваше сиятельство, Эльза обязательно поправится. Роды прошли трудно, она очень устала.

— А где мой сын?

— Он в другой комнате, повитуха им занята. Вы не волнуйтесь, с мальчиком всё в порядке.

Дверь в спальню отворилась, и вошёл длинный худой мужчина с кожаным сундучком в руках. Это был лекарь Гойербарг.

— Наконец-то вы пришли! — бросился навстречу ему Генрих. — Теперь вся надежда только на вас, гер Питер. Вы должны спасти Эльзу.

Питер Гойербарг молча склонил перед ландграфом свою худощавую фигуру и без лишних слов направился к кровати больной. Хлопотавшие вокруг госпожи прислужницы расступились, пропуская лекаря, и встали поодаль в ожидании указаний.

Понаблюдав немного за действиями Гойербарга, Генрих отвернулся и отошёл в сторону. Боль в сердце постепенно нарастала. Мужчина вспомнил, что не захватил с собой капли, успокаивающие физические страдания сердца. Ну, ничего, лекарь же рядом, и в его кожаном сундучке, что он всегда носил с собой, обязательно есть это лекарство. Однако сейчас отвлекать Питера Гойербарга не стоило, сейчас он был нужнее другому пациенту.

Скрипнула дверь. Генрих заметил, как из комнаты вышла Хельга. От этой ведьмы никакого толка. Даже возникли сомнения в её лекарских способностях. Разве что, извлечь пользу от неё, как от провидицы? Генрих тоже покинул спальню.

— Хельга! — позвал он удаляющуюся женщину.

Хельга остановилась, обернулась, но не тронулась с места. Генриху пришлось самому подойти к ней.

— Если ты провидица, как говорят люди, то наверняка знаешь, кто совершил эту жестокость с Эльзой? — спросил он.

Ведьма утвердительно кивнула.

— Кто?

— Прости, ландграф, но Эльза просила меня не говорить тебе имени преступника.

— Почему? — удивился Генрих.

— Она не хочет, чтобы ты карал этого человека.

— Что за ерунду ты говоришь? Я знаю, что Эльза слишком добра, но разве она может не желать наказать того, кто хотел убить её?

Хельга молчала, и лишь невозмутимый взгляд её чёрных глаз говорил, что другого ответа собеседник не получит. Спокойствие и упрямство ведьмы нервировали Генриха.

— Говори! — приказал он. — Ты не имеешь права покрывать преступника! Говори, или я пытками вырву из тебя его имя!

— Я бы тебе сказала, но я уже обещала Эльзе молчать.

— Ты бестолковое существо. Тебя давно пора отправить на костёр, ведьма!

— Не выпускай злобу наружу, — не повышая голоса, возразила Хельга. — Она мучает твоё сердце.

— Моё сердце мучаешь ты!

Но Хельга всё с тем же спокойствием подошла к ландграфу совсем близко и положила ладонь на его грудь.

— Успокойся, — произнесла она. — Твои эмоции понятны, однако уже ничего не исправить. Ты должен хранить себя, хранить своё здоровье ради сына. Он потерял мать, не дай ему потерять и отца.

Генрих явственно почувствовал, как боль в его сердце стала затихать и скоро угасла совсем. Он был поражён этим чудом.

— Ты одним прикосновением сумела выгнать боль из груди моей, — проговорил Генрих. — Ты чудесным образом помогла мне. Так почему же ты не можешь помочь Эльзе?

— Я могу противостоять болезни, но не смерти.

Из спальни вышел лекарь Гойербарг. На его узком безбородом лице застыло выражение печали.

— Ну что? Что? — с нетерпением обратился к нему Генрих.

— Простите меня, ландграф, но я ничем не сумел помочь Эльзе Штаузенг. У неё большие внутренние повреждения… и слишком много крови она потеряла… Её жизнь угасает с каждой минутой.

Сражённый приговором, Генрих рукой отстранил лекаря с пути и вернулся в спальню. Служанки уже переодели свою госпожу в чистые одежды, сменили на кровати простыни и теперь отошли в сторону, тихо утирая со щёк слёзы. Генрих вновь опустился на колени возле ложа и всмотрелся в бледное лицо любимой. Уже было заметно, как её тело медленно прощалось с душой.

— Эльза, — тихо позвал Генрих. — Моя милая Эльза. Не покидай меня.

Девушка открыла глаза и слабо улыбнулась.

— Любимый. Благодарю тебя за самые счастливые дни жизни моей… за любовь твою… Не забывай обо мне никогда…

— Ты всегда будешь жить в моём сердце, — пылко сквозь рвущиеся на свободу слёзы заверил Генрих. — Только ты одна.

— Но обещай… Если узнаешь имена моих обидчиков, ты не станешь их наказывать…

— Ты действительно знаешь, кто они?

— Да… Я понимаю, почему они так поступили… Я прощаю их. Прости и ты.

— Я не смогу. Ведь они тебя!..

— Заботься о нашем сыне, — прервала Эльза, чувствуя, что время её заканчивается. — Никогда не оставляй его милостью своей, своим благословением…

— Он не узнает горя, клянусь тебе.

— И ещё… Назови его Берхард, в честь твоего великого прадеда… Пусть он станет таким же храбрым и мудрым. Дух твоего предка защитит его…

— Да… да, это достойное имя для моего наследника.

— Когда он подрастёт, расскажи ему обо мне…

— Он обязательно узнает всю правду.

— Благодарю…

Эльза чуть подняла взгляд и вновь постаралась улыбнуться, хотя это давалось ей всё труднее.

— Отец… — её голос совсем ослаб.

Генрих обернулся — за его спиной стоял несчастный Ахим Штаузенг, он едва сдерживал рыдания. Эльза была его единственной дочерью, любимой и любящей, его надеждой, его опорой, и теперь он оставался один, совсем один. Генрих поднялся с колен и отошёл, уступив место отцу умирающей.

— Доченька, родная моя, — заплакал Ахим, присев на кровать. — Как же я теперь стану жить без тебя? Разве будет теперь смысл в моей жизни?

— Спасибо вам за всё, отец. Вы самый прекрасный человек на свете… Простите мне все обиды, что причиняла я вам… Мне тяжело оставлять вас одного… Я знаю, как вы любите меня, и вы… вы совсем забыли о себе. Прошу, найдите себе достойную добрую жену…

— Разве я могу об этом думать?.. — запротестовал Ахим.

— Я буду радоваться за вас там, на небе, зная, что вы не один, что о вас есть кому заботиться… Пообещайте, отец…

— Обещаю, — смирился Ахим Штаузенг.

— Где мой сын?

Из тёмного угла комнаты к Эльзе вышла плачущая Хармина с завёрнутым в одеяльце младенцем на руках.

— Вот, Эльза, вот твой мальчик.

Мальчик ворочался, кряхтел, но не плакал. Эльза с большим усилием подняла руку и погладила малыша по его маленькой с чёрным пушком головке.

— Берхард, сыночек… Как жаль, что я не увижу, каким ты станешь мужчиной. Да благословит тебя Бог, мой мальчик.

Эльза тихо опустила руку, закрыла глаза и умерла. Ахим Штаузенг больше не мог сдерживать рыдания, да это уже и не нужно было. Склонившись над бездыханным телом дочери, он дал волю слезам. Священник, встав у изголовья, начал тихо читать молитву. Женщины вокруг заплакали, мужчины склонили головы. Скорбь.

Генрих приблизился к Хармине Кроненберг, по-прежнему державшей на руках младенца. Он ещё не видел своего сына и теперь внимательно разглядывал личико малыша. Волна счастья нахлынула на молодого отца от лицезрения родного сына, наследника. Но она тут же смешалась с горем от потери горячо любимой женщины.

— Мне кажется, малыш на вас похож, — прошептала Генриху Хармина, улыбнувшись ему сквозь слёзы.

— Нет, у него глаза, как у мамы, и волосы тёмные.

— Цвет волос может измениться с годами. Мы с Клосом хотим с вами поговорить по поводу младенца, ландграф.

— Что-то серьёзное?

— Да. Давайте выйдем.

Хармина подала знак своему мужу, и тот направился к двери. Ещё раз печально взглянув на Эльзу, Генрих тихо вышел вслед за Харминой из спальни.

— Ландграф, — начал разговор Клос Кроненберг. — Я понимаю и переживаю ваше горе. Прекрасно знаю, кем была для вас Эльза.

— Она была душой моей, — эхом отозвался Генрих. — Как теперь я стану жить без души?

— Сегодня странная ночь. Она принесла вам горе и в то же время одарила радостью. У вас теперь есть сын, о котором вы так долго мечтали.

— Да, Клос, ты прав, — Генрих нежно взглянул на малыша. — Эльза воплотила мою мечту в явь.

— Можно мне задать вопрос вам, ландграф? Как вы намерены поступить с ребёнком?

— Конечно, я заберу его с собой, Клос. Я перед всей страной признаю его сыном и наследником. Я воспитаю из него настоящего рыцаря.

— А ваша супруга?

— Уверен, Патриция не настолько зла, чтобы не пожалеть несчастное невинное дитя. В моём доме малыш Берхард будет купаться в любви. Дай мне его подержать, Хармина.

Женщина осторожно передала младенца в крепкие руки отца. Малыш по-прежнему вёл себя тихо и лишь кряхтел, поворачивая головку в разные стороны.

— Какой он маленький, — с улыбкой разглядывал Генрих сынишку. — Он должен был родиться в начале мая. Но его заставили покинуть чрево матери сейчас, в марте. Знаешь, Клос, ему нужна кормилица. Ты мне сможешь помочь в её поиске?

— Вот как раз об этом я и хотел поговорить с вами, — поддержал Клос Кроненберг. — Вы знаете, что месяц назад Хармина тоже осчастливила меня сыном…

— Как же мне не знать, ведь я стал его крёстным отцом!

— Так вот у моей жены много молока, так много, что его вполне хватит, чтоб прокормить двух младенцев.

— Это правда? — устремил Генрих взор на Хармину.

— Чистая правда, ландграф, — ответила молодая женщина. — Вы знаете, Эльза была моей хорошей подругой, её сын мне, как родной. Я попросила Клоса предложить вам нашу помощь.

— Но тогда вам придётся забрать Берхарда на время к себе…

— Клянусь, ваш сын у нас ни в чём нужды не узнает. Я буду лелеять и холить его не меньше, чем родное дитя. Берхард очень слаб, ему нужна забота уже сейчас в эти минуты. А пока вы будете искать кормилицу и няню, пройдут часы, малыш совсем ослабнет.

Генрих вновь задумчиво взглянул на сына. Клос Кроненберг и его супруга были не простыми вассалами, они стали верными друзьями, Генрих доверял им как самому себе. А потому сомнений в том, что нужно принять их помощь и не возникало. Единственное, что немного расстраивало Генриха, это разлука с сыном. Да только она не будет долгой. К тому же имение Клоса расположено не далеко, на левом берегу речки Стиллфлусс, так что Генрих сможет часто навещать малыша Берхарда.

— Хорошо, Клос, я доверяю тебе и Хармине своего сына, причём делаю это с лёгким сердцем, так как знаю честность вашу и ваше благородство. Спасибо за участие, друзья, и прошу вас обоих стать крёстными родителями Берхарду.

— С радостью!

— Это большая честь для нас!

— У меня к тебе ещё просьба, Клос, — обратился к другу Генрих, передав ребёнка довольной Хармине. — Помоги мне найти убийц Эльзы. Они должны получить по заслугам.

— Вы правы, ландграф, их необходимо найти, — согласился Клос. — Однако вы обещали Эльзе не наказывать их.

— Обещал, но…

— Зато я не обещал, — приблизился к собеседникам Ахим Штаузенг; он только что вышел из покоев дочери и слышал последние слова Клоса. — Я с удовольствием помогу вам в поисках этих негодяев, рыцарь Кроненберг, а вам, ваше сиятельство, в их наказании.

Генрих вернулся в замок, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Дождь закончился, и на небе не осталось доже облачка в напоминание о нём. В замке вместе с солнцем проснулась жизнь, дворовые и слуги приступили к своим повседневным обязанностям.

Ландграфиня Патриция тоже встала рано, впрочем, она почти и не спала в эту ночь. Ханна, молоденькая симпатичная девушка с русыми косами, помогла своей госпоже одеться в новое блио цвета молодой травы, застегнула на нём украшенный янтарём пояс, заплела в косы прекрасные золотые волосы.

— Когда отдавала деньги этим бродягам, ты сказала им, чтобы они немедленно покинули Регенплатц? — спросила Патриция у служанки.

— Конечно, госпожа, — ответила Ханна. — Они и сами понимают, что им грозит, если вдруг раскроются их скверные дела.

— Свои скверные дела они выполнили плохо. Эта мерзавка выжила и даже родила ребёнка.

— Бродяги сказали, что сильно избили девушку, так что если даже она и выжила, то ребёнок может родиться уже мёртвым.

— Только на это и надеюсь. Что за шум во дворе?

Ханна подбежала к окну и сообщила:

— Ландграф вернулся.

— Оставь меня, — тут же потребовала Патриция.

Служанка поклонилась и вышла из комнаты.

Патриция подошла к окну и посмотрела во двор. Вот Генрих слез с коня, отдал поводья подошедшему конюху. Вот он вошёл в дверь замка. Патриция тяжело вздохнула, на душе у неё было неспокойно. Вот она услышала громкий голос супруга, отдающий распоряжения насчёт обеда. Сердце её сжималось от томительной неизвестности, какой приговор она услышит сейчас от мужа? Уезжая, Генрих был с ней очень груб и холоден, а каким-то он будет теперь? И как вообще отныне станет складываться их жизнь? Патриция любила Генриха, но с того дня, когда она узнала о его измене, в ней зародилась ревность, которая со временем становилась всё больше, злее и даже стала требовать мщения. Патриция боялась потерять супруга, а вместе с ним и дом, и своё доброе имя. Где же ей взять силы, чтоб в очередной раз простить его измену? Хватит ли доброты у любви, чтобы побороть зло ревности?

Вот раздались быстрые шаги по лестнице. Вот открылась дверь, и в комнату вошёл Генрих. Он взглянул на свою супругу красивую гордую и немного смутился. В глубине души он понимал, что поступал с ней несправедливо, но ничего не мог с собой поделать. Любовь к Эльзе Штаузенг оказалась сильнее его моральных устоев.

— Доброе утро, — наконец проговорил Генрих.

— Не уверена, что оно доброе, — холодно отозвалась Патриция.

— Ты сердишься на меня?

— Разве тебе интересны мои чувства?

Генрих тяжело вздохнул. Конечно, жена рассержена и обижена, и было на что. Измена супруга никому не по нраву. Но что поделаешь, она уже свершилась, и Генрих ни в чём не собирался оправдываться. Сейчас его занимал совсем другой вопрос, более серьёзный.

— Патриция, ты прекрасная женщина, добрая, умная…

— Не нужно столь приторных вступлений, — тут же прервала его супруга. — Говори самое главное. Какую участь ты уготовил мне? Отошлёшь обратно к дяде? Запрёшь в монастырь? Или заставишь прислуживать любовнице своей? Тогда лучше сразу убей меня, чем унижать так!

— Ты никому не станешь прислуживать, и никуда я тебя не отправлю. У меня этого даже в мыслях не было! Ты по-прежнему моя жена и хозяйка моего замка. — Генрих приблизился к Патриции и заглянул в её заледенелые зелёные глаза. — Клянусь, отныне ты будешь единственной женщиной в моей жизни. Более ничем я не обижу твоих нежных чувств ко мне.

— А как же Эльза? Неужели ты смог её оставить ради меня?

— Больше не имеет смысла ревновать меня к ней. Эльза сегодня ночью умерла.

Патриция опустила глаза, дабы Генрих не заметил в них блеска радости, и даже отвернулась, так как с трудом сдерживала улыбку торжества. Итак, соперница повержена. Генрих поклялся, что отныне будет верным мужем, и эту клятву можно расценивать, как просьбу о прощении. Что ж, Патриция будет великодушна и простит; раз муж хочет наладить в семье мир, то и жене война не нужна.

— Мне по-человечески жаль, что девушка в таком юном возрасте покинула этот мир, — повернувшись к Генриху, сказала Патриция. — И всё же я не стану кривить душой и лить по ней слёзы. Раз ты раскаялся, и между нами больше никто не стоит, я постараюсь вычеркнуть из памяти своей твою измену. Но и тебя прошу тоже не вспоминать о ней.

Патриция даже мило улыбнулась мужу, и взгляд её потеплел. Генриха обрадовало, что к супруге вернулось хорошее расположение духа, значит, спокойствие в его семье налажено.

— Обещаю, что все мои помыслы и заботы будут только о тебе и моих детях.

Последнее слово заставило Патрицию насторожиться.

— Детях? Генрих, к сожалению, у нас лишь одна дочь, но…

— Нет, Патриция, у нас теперь есть ещё и сын.

Колючий холод вернулся к женщине.

— Сын? Откуда? Уж не наследство ли это от драгоценной твоей Эльзы Штаузенг?

— Я не вижу здесь повода для иронии. Да, Эльза умерла, но родила от меня сына, и он войдёт в нашу семью. Ты заменишь ему мать.

Стать матерью ребёнку любовницы? Это предложение вызвало в Патриции новое негодование.

— Этот ребёнок — плод греха, и ему не место в нашем доме! — заявила она.

— Не думал, что ты скажешь такое, — разочарованно проговорил Генрих. — Я считал тебя доброй женщиной. Но как бы ты не смотрела на это, я не изменю своего решения. Я признаю Берхарда моим сыном перед всем королевством и объявлю его моим наследником.

— Наследником?! — возмутилась Патриция. — Незаконнорожденный сын простолюдинки станет ландграфом? Не позорь свой великий род!

— Позор моему роду может принести не происхождение, а поступки моего сына, — возразил ей Генрих. — Я же приложу все старания, всю любовь мою, чтобы воспитать из Берхарда доблестного рыцаря, честного человека и достойного правителя Регенплатца. И ты, как моя супруга, как добрая христианка поможешь мне в этом.

— Стать матерью сыну падшей женщины? Никогда!

— Ты не права, дочь моя, — вдруг раздался голос графини Бренденбруг.

Генрих и Патриция с удивлением обернулись.

— Младенец не виноват, что ему пришлось появиться на свет Божий вне законного брака, — продолжала говорить графиня, проходя в комнату. — Неужели, Патриция, тебе совсем не жаль его? Он такой слабый и маленький и, как и всякий ребёнок, нуждается в тепле и любви матери, которую, увы, потерял.

— Вы слышали наш разговор? — недоверчиво поинтересовался Генрих.

— О, прошу прощения, ландграф, я не специально. Дверь была приоткрыта, а вы спорили достаточно громко.

Генрих вспомнил, что действительно забыл закрыть за собой дверь, и его подозрения быстро рассеялись.

— Вы совершенно правы, графиня, малыш не должен страдать из-за грехов родителей. Я рад, что вы приняли мою сторону. Чувства Патриции понятны, но и я не могу отказываться от единственного сына.

— Естественно, зять мой. — На лице Магды, обрамлённым серым покрывалом расцвела улыбка полная доброты и поддержки.

— Но мама!

Слова матери вызывали в Патриции всё больше и больше удивления. Ещё вчера она призывала её избавиться от младенца, а сегодня заставляет принять его на воспитание.

— Ты должна стать матерью малышу, — говорила тем временем графиня Бренденбруг своей изумлённой дочери. — Ему нужна забота, Генриху нужен наследник, тебе — покой и лад в доме. Своим поступком ты принесёшь радость всем. К тому же, это твой христианский долг — помочь сироте.

Магда приблизилась к дочери и пристально посмотрела ей в глаза. По этому взгляду Патриция поняла, что мать даёт ей такой совет вовсе не из сострадания к зятю и его сыну, что в её голове затаились совсем иные мысли, но что сейчас лучше поступить именно так.

— Хорошо, матушка, — смирилась Патриция. — Вы правы, я слишком много даю волю злу. Я приму малыша и постараюсь стать ему хорошей матерью.

Генрих облегчённо выдохнул. Вот теперь действительно в его семью вернутся мир и согласие.

— Благодарю вас, графиня. Вы мудрая женщина.

— Я всего лишь человек, — скромно улыбнулась зятю Магда, — и стараюсь жить по законам Божьим, дабы не оставить после себя дурной славы на земле. А где же ваш сын, ландграф?

— Сейчас он в замке рыцаря Кроненберга, — охотно ответил Генрих. — Его супруга Хармина согласилась стать кормилицей Берхарда. Я назвал сына Берхардом в честь моего прадеда, великого человека.

— Прекрасное имя.

— До следующего года Берхард поживёт у Клоса, а потом я привезу его домой.

— Значит, ваш сын будет вскормлён молоком благородной женщины? Это хорошо. Слышишь, Патриция, Берхард вовсе не простолюдин. Уверена, он станет доблестным рыцарем. Но, ландграф, надеюсь, что любовь к сыну не перекроет любовь к вашей дочери Маргарет.

— Вы меня обижаете такими сомнениями. Я люблю и буду любить моих детей одинаково, — заверил Генрих. — Никто из них не будет обделён моей заботой и участием в их судьбе.

— Маргарет обязательно подружится со своим младшим братиком.

После обеда графиня Бренденбруг уединилась с дочерью в своих покоях, что располагались в южном крыле замка. Верная Ханна осталась сторожить у двери. Предстоящий разговор не предназначался для посторонних ушей.

— Не понимаю, мама, зачем вы заставили меня принять под опеку ребёнка этой распутной Эльзы? — возмутилась Патриция.

— Сядь и усмири эмоции свои, — попросила её мать. — Сейчас я тебе всё объясню.

Патриция удовлетворила просьбу и присела на стул, но негодование продолжало бурлить в ней.

— Этот ребёнок — родной сын твоего мужа, — заговорила Магда, сев напротив дочери. — Сын. Родной. Долгожданный наследник. Как бы ты не протестовала, Генрих от него не откажется. Скорее он откажется от тебя, поставив в упрёк жестокосердие и эгоизм. И что ты будешь тогда делать? Куда пойдёшь? Ты прекрасно знаешь, что в этой дикой стране женщина полностью зависит от мужчины. Какой бы титул она не носила, всё равно без поддержки мужчины она становится ничем. Понимаю, что тебе противно, но ты должна согласиться с Генрихом и принять его сына. Генрих будет благодарен тебе за доброту и понимание. Он сможет полюбить тебя.

— Какой мне толк с его любви, если моя уже иссякнет? — возразила Патриция. — Думаете, я смогу всю жизнь претворяться, будто заботы о его волчонке мне приносят радость? Думаете, моя жизнь обретёт спокойствие, когда я, едва завидев его, буду вспоминать измену мужа и женщину, принёсшую мне столько несчастья? Мама, вы обещали помочь мне избавиться от этого ребёнка, а сами советуете его усыновить.

— Успокойся, Патриция, ты меня не дослушала. Я знаю, что мальчишка принесёт тебе много страданий и, поверь, я тоже не хочу, чтобы однажды к нему перешли богатые земли его отца. Это неправильно и несправедливо по отношению к тебе. Но что мы сейчас можем сделать? Младенец в имении рыцаря Клоса Кроненберга, верного друга Генриха, наверняка там за ним присматривают лучше, чем за родным сыном. Сейчас нам до ребёнка не добраться. Но через год Генрих привезёт сына сюда, и тогда мы найдём способ стереть его из нашей жизни. Например, он может сильно простудиться, или ещё проще, упасть с лестницы и сломать себе шею. Но главное, Генрих к тому времени будет полностью доверять тебе и искренне верить, что ты не желаешь зла сыну его. Ты будешь вне подозрения.

— Ну, если так… — нерешительно пожала плечами Патриция.

— Именно так, — подтвердила Магда. — И ещё. Тебе нужен сын. Именно твой сын должен стать следующим правителем в Регенплатце.

Патриция вскинула на мать удивлённый взор.

— Но вы же знаете, что я больше не могу иметь детей.

— Приговор лекаря Гойербарга звучал не так. Ты можешь зачать ребёнка, но его рождение угрожает твоей жизни.

— Само зачатие тоже трудновыполнимо. Я не хуже вас помню слова его.

— Всё равно это ещё не безнадёжно, — уверяла мать. — Можно попытаться.

— Вы знаете, мама, как я хочу сына. Но у меня не получается! Несмотря на любовницу, Генрих добросовестно исполняет свой супружеский долг, и я всё время надеюсь, что во мне вновь зародится новая жизнь, да только этого не происходит. Я согласна на мучения и даже на смерть, лишь бы мой, а не её сын владел Регенплатцем!

— В этом деле тебе необходима помощь. И я знаю чья.

— Чья?

— Ханна мне рассказывала, что в лесу живёт ведьма по имени Хельга.

Патриция ахнула от неожиданности и быстро перекрестилась.

— Мне Ханна тоже про неё рассказывала, — сказала она. — Ходят слухи о её небывалой целебной силе, будто она лечит колдовскими зельями, рецепты которых ей нашёптывает сам сатана. Но связываться с ведьмой — затея очень опасная. Это же всё равно, что продать душу дьяволу в оплату за своё исцеление.

— Ты же сама только что признала, что готова на любые жертвы ради рождения сына.

— Признала. Но это очень страшное средство.

— Ничего страшного. Хельга — обыкновенная женщина, просто умеет общаться с миром теней. Ты должна решиться, — настаивала Магда. — У Генриха слабое сердце, он не будет жить долго. А что тебя ждёт после его смерти? Одинокое существование в дальнем поместье Регенплатца? На жалкие гроши? Хорошо, если твой зять окажется добрым человеком, и ты сможешь жить с дочерью…

— Вы слишком далеко забегаете, — прервала Патриция. — Даже если мне удастся зачать ребёнка, я могу умереть при родах.

— Ты всегда сразу думаешь о плохом, — упрекнула мать. — Может, всё обойдётся? Твой организм не так уж и слаб. А если всё-таки и случиться такое (не дай Бог), то ведь ты оставишь после себя сына. А уж я сделаю всё для того, чтобы убрать с его пути препятствие по имени Берхард. На трон Регенплатца сядет только твой сын, законный правитель.

— А если родится дочь?

Магда нервно махнула рукой. Сомнения Патриции уже начинали выводить её из себя.

— Мы же пойдём к ведьме! Ты родишь только сына. Ханна!

Молодая служанка тут же вошла в комнату и, поклонившись, приготовилась слушать хозяйку.

— Ты знаешь, где живёт Хельга? — спросила у неё графиня Бренденбруг.

— Я сама к ней никогда не ходила, госпожа, но говорят, она живёт в лесу, там, где начинаются болота, — ответила Ханна.

— А ты с кем-либо знакома, кто обращался к ней?

— У тёти моей есть приятельница, которой Хельга исцелила огромную опухоль на шее. А ещё в деревне парень живёт; он как-то помогал отцу крышу чинить, и упал да так, что ходить перестал. Пять лет лежал, не вставал, забыл уж как ногами управлять. А Хельга три раза к нему пришла, поколдовала над ним, мазью какой-то натёрла его тело, и парень встал и пошёл. В прошлом году женился.

— Вот видишь, какие чудеса она творит, — обратилась Магда к дочери.

— Но она же ведьма, — тихо возразила Патриция. — Она же дьяволу служит.

— Это точно, госпожа. Истинная ведьма, — подтвердила Ханна. — Хельга может будущее видеть. Может ветер нагонять. А если её кто обидит, ей достаточно лишь взглянуть на человека и слово злое послать ему вдогонку.

— Нет, не пойду к ней.

— Так мы же не с дурными намерениями, — стала убеждать её мать. — Мы же будем просить об исцелении чрева твоего, о зарождении новой жизни для твоего счастья и для блага Регенплатца.

— Простите меня, госпожа, но госпожа графиня права, — присоединилась Ханна. — Если вы придёте к Хельге с добром, то и она вам ничего плохого не сделает. Она обязательно исцелит вас. Ей многие верят, и вы попробуйте, доверьтесь.

Патриция тяжело вздохнула и погрузилась в раздумья. Она очень боялась всего, что хоть как-то касалось колдовства и таинственных обрядов с заклинаниями, она боялась ведьм, веря, что они могут наслать проклятье. Но надежда, что Хельга действительно сможет помочь, уже закрепилась в душе Патриции. Ей нужен был сын, он был необходим, и она решилась рискнуть.

— Хорошо, я согласна, — уверенно ответила Патриция. — Если Бог не даёт мне сына, так попрошу его у дьявола.

— Ханна, разузнай точную дорогу к дому Хельги, — распорядилась Магда. — Узнай, какую плату она берёт. Сегодня же мы её навестим. Время терять не надо.

После полудня Генрих собрался в город. Он обещал помочь Ахиму Штаузенгу с похоронами Эльзы. Патриция не уточняла у мужа цели его отъезда, она и так о ней догадывалась. В другой бы день такие действия супруга её огорчили, но сегодня они ей были только на руку. Теперь без всяких объяснений и оправданий Патриция сможет спокойно на несколько часов отлучиться из замка. Как только Генрих уехал со двора, Патриция, графиня Бренденбруг и Ханна тоже собрались на конную прогулку.

Ехать пришлось долго. Женщины устали от поездки по тёмному промокшему от ночного ливня лесу. Они продрогли, нервно кутались в подбитые лисьим мехом плащи и натягивали поглубже капюшоны. С широкой дороги в самый лес сворачивала уже хорошо протоптанная тропинка. Она и вела к дому Хельги. Мокрые кусты, свесившие ветви над тропой быстро намочили длинные подолы платьев, цеплялись за плащи, распахивая их и впуская под них холодный ветер. Патриция нервничала от нетерпения. Магда Бренденбруг устала, однако стойко переносила тяготы пути. Но вот среди деревьев уж показался маленький серый деревянный домишко.

— Мы приехали, — произнесла Магда. — Сейчас отдохнём и согреемся.

Три усталые женщины слезли с коней, привязали их к ближайшему дереву и подошли к избе. Перекрестившись, Ханна постучала в дверь. На стук никто не откликнулся. Девушка постучала громче — опять тишина.

— Неужели её нет дома? — простонала Патриция. — Неужели мы зря проделали этот долгий ужасный путь? Неужели мы должны вернуться ни с чем?

— Можно подождать Хельгу, — предложила Ханна. — Только неизвестно, скоро ли придёт она.

— Вот именно, неизвестно, — подхватила Магда. — Вполне возможно она сегодня и вовсе не вернётся. Но мы очень устали, и хорошо бы нам просто немного передохнуть.

— Я не только устала, но и замёрзла, — чуть не плача, сообщила Патриция.

Ханна снова сильно постучала по двери и даже громко позвала хозяйку по имени. Но из избы по-прежнему никто не отзывался. Зато девушка обнаружила, что дверь не заперта.

— Мы можем подождать Хельгу в доме, — вновь предложила Ханна, распахнув дверь. — По крайней мере, там есть лавка, и нет ветра.

— Ты права, — согласилась Магда. — Патриция, пошли в дом.

Но молодую женщину вдруг охватил страх:

— В дом к ведьме? Я не пойду.

— А для чего ты пришла сюда? Ты и с Хельгой разговаривала бы на улице?

— Я не пойду, — упрямо повторила Патриция. — А вдруг Хельге не понравится, что в её дом зашли посторонние, пока она отсутствовала? А вдруг это разозлит её, и она нашлёт на нас проклятье?

— Не говори ерунды! — прикрикнула на неё мать. — Мы просто отдохнём, погреемся и уйдём. Мы ничего трогать не будем.

— Нет, я боюсь!

— Если ты так боишься бездушного дома, то как же ты сможешь разговаривать с его хозяйкой?

Три женщины замерли и одновременно повернули головы на раздавшийся со стороны голос. Этот вопрос задала женщина в чёрных одеждах, внезапно появившаяся возле серой лачуги.

— Ты и есть Хельга? — спросила её графиня Бренденбруг.

— Да, я Хельга. И я вовсе не такая страшная и злая. Я бы совсем на вас не обиделась, если б вы без спросу зашли в мой дом погреться.

Хельга приблизилась к оцепеневшей от испуга Патриции и окинула её внимательным взглядом.

— Если ты будешь так бояться меня, я не смогу тебе помочь, — произнесла она, — Пойдёмте в дом.

Следом за хозяйкой женщины с трепетом вошли в избу. В единственной комнате было сумрачно, пахло травами. Гостьи присели на деревянную лавку и осмотрелись. В доме царила обычная крестьянская обстановка: деревянная мебель, глиняная посуда, большая печь в углу комнаты. На широких полках вдоль стены расставлены разные горшочки и кувшинчики, другая стена была увешана пучками различных сухих трав, под ними выстроились мешки с зерном. Ничего страшного или неприятного не замечалось: ни черепов, ни костей, ни жаб, ни змей, ни летучих мышей. Да и сама хозяйка имела довольно приятную наружность и мягкий голос. Оценив всё это, Патриция немного успокоилась.

Хельга первым делом растопила печь, чтоб наполнить дом теплом, затем зажгла свечу на столе и села напротив гостей. Она прекрасно знала, кто решился посетить её. Патрицию и графиню Бренденбруг ей доводилось видеть не раз, правда, издалека.

— Так какое горе привело тебя ко мне? — обратилась Хельга к Патриции.

— Я… я хочу родить ребёнка, — робко заговорила Патриция. — Мне нужен сын… Нам с мужем нужен сын. А мой организм… моё чрево не может…

— Понятно. Да ты не волнуйся так. Ничего плохого я тебе не сделаю. — И Хельга доброжелательно улыбнулась. — Прежде, чем дать тебе ответ, мне нужно осмотреть тебя.

— Как осмотреть? — вновь испугалась Патриция.

— Как лекарь осматривает больного. Сними своё облачение.

Патриция вскинула на мать взор, полный надежды на защиту. Но Магда тихо и твёрдо ответила:

— Так надо, дочь моя. И ничего не бойся, я с тобой, я рядом.

Обречённо вздохнув, Патриция покорилась и начала раздеваться.

Осматривая молодую женщину, Хельга понимала, что сумеет ей помочь, однако внутренний голос уверенно говорил, что этого делать не нужно. Может случиться беда. К тому же Хельга знала о причастности Патриции к убийству Эльзы Штаузенг, она видела это в своих видениях. Ещё одна причина отказаться выполнить просьбу.

— Зачем тебе сын? — спросила Хельга. — Ведь ты уже имеешь дочь.

Патриция была уверена, что ведьма её не знает, и потому сильно удивилась её словам.

— Моему супругу нужен наследник, — ответила она.

— Одевайся. — Хельга подала Патриции одежду и отошла в сторону. — У твоего мужа уже есть наследник. И от тебя он сына не требует.

Патриция так и замерла от неожиданности.

— Откуда тебе всё это известно? Ты знаешь кто я?

— Конечно, знаю, — не стала скрывать Хельга. — Ты Патриция, жена нашего правителя ландграфа Генриха фон Регентропфа. Вашей дочери Маргарет почти два года. Твой муж знает, как тяжело прошли твои первые роды, а потому и не настаивает на вторых.

Сердце Патриции продолжало сильно биться, ему всё равно не верилось, что здесь не использовано колдовство. Разум порождал тревожные мысли. Патриция подозвала Ханну и стала одеваться.

— Я всё равно должна родить ему сына, — сказала она. — Да, у него появился сын, но он незаконный, он не может править Регенплатцем, вассалы его не поддержат. На этих землях не должно быть междоусобицы, а для этого нужен законный наследник.

Разговаривая, Патриция старалась не смотреть на Хельгу, боясь, что та сможет прочитать её истинные мысли. Уж очень пронзительны чёрные глаза ведьмы.

— Только для этого и нужен сын тебе? Тебя так сильно тревожит судьба Регенплатца?

— Конечно, не только из-за этого. Я просто хочу ещё детей. Хочу, как обыкновенная женщина. Лучше скажи, поможешь мне или нет?

Хельга задумалась, какое-то нехорошее предчувствие копошилось в груди её.

— Я могу тебе помочь, — наконец произнесла она. — Но беременность станет мучительной для тебя, а роды могут и жизни лишить.

Одевшись, Патриция повернулась к Хельге. Она уже всё решила. Хельга не отказала, а значит, сын родится, а значит, он займёт своё законное место на троне Регенплатца, а значит, Эльза проиграет во всём.

— Я согласна, — уверенно заявила Патриция.

Но Хельга всё ещё была неуверенна. Она в раздумьях обошла комнату, приблизилась к Магде.

— Ты тоже согласна, чтобы твоя дочь рисковала жизнью ради рождения ребёнка?

— О твоём мастерстве ходят легенды, Хельга, — ответила Магда. — И я возлагаю на него большие надежды. Моей дочери нужен сын. Иначе она не сможет вернуть в семью покой, а в душу счастье.

— Мастерством исцеления я действительно владею, но оно не всесильно. Если смерть встанет на моём пути, я не смогу её побороть.

Магда опустила глаза. Её сердце задало вопрос: «А может, и правда не стоит рисковать?» Но Патрицию он уже не волновал. Она приблизилась к Хельге, смело посмотрела ей в глаза и пылко заговорила:

— Телом мой супруг рядом со мной, а душою он далеко, в объятиях другой женщины. Но я ничуть не хуже неё. Я хочу, чтоб муж любил меня, а не жалел. Хочу, чтоб у него исчезло разочарование во мне. Это несправедливо, что другая женщина дала ему то, что должна дать я!

На этот раз Патриция говорила искренне. Хельга поняла, эта женщина приложит все силы, чтобы воплотить в реальность свои мечты о счастье. Она пошла на преступление, теперь соглашалась вступить в сделку с дьяволом. Патриция не просто хотела повернуть Генриха к себе, но и навсегда отвернуть его от Эльзы, от воспоминаний о ней, от её сына. Соперницу она уже убила, теперь очередь за её сыном, а воспоминания исчезнут сами собой. Вот что сумела прочитать Хельга в глазах Патриции, и ясно ощутила опасность, нависшую над малышом Берхардом.

Хельга молча отвернулась и отошла к печке. Где-то там за пламенем она попыталась заглянуть в будущее. Но оно картины свои не раскрыло и спряталось за серым облаком неизвестности. Жаль. Машинально подбрасывая дрова, Хельга обдумывала, что же ей делать. Патриция не допустит, чтобы родившийся в грехе сын простолюдинки Эльзы стал наследником Генриха, она никогда его не примет и не полюбит, она даже не захочет терпеть его присутствия в замке. Она рано или поздно убьёт Берхарда. Но если у Патриции появится свой сын, который и станет законным наследником, возможно, она не будет творить зла Берхарду. Конечно, он лишится трона Регенплатца, но зато останется жив. Он станет свободным рыцарем и уедет из этих земель.

— Хорошо, я помогу тебе, — наконец сказала Хельга.

Она подошла к полкам, взяла один из глиняных кувшинчиков и вернулась к Патриции.

— Я даю тебе снадобье, станешь пить его по два глотка в день. На тридцать дней запрети мужу приходить в твою постель. Это важно. Придёшь ко мне ещё три раза через каждые семь дней. И лучше приходи одна.

— Почему? — тут же встрепенулась Патриция; страх перед ведьмой в ней ещё копошился.

— Если не будешь доверять мне, так и вообще не надо начинать это опасное дело, — равнодушно пожала плечами Хельга.

— Нет, надо. Я доверяю тебе. Я приду одна.

Хельга отдала кувшинчик Патриции и проводила гостей до порога. И всё-таки тревога её сердце не покинула, а беспокойство за жизнь Берхарда продолжало бередить душу. Необходимо защитить его, оградить от злых замыслов мачехи. И Хельга уже знала, как сделает это.

— Мне кажется, за эти пять дней Берхард поправился и даже немного вырос, — тихо заметил Генрих, умилённо разглядывая спящего в люльке малыша.

— Сейчас он будет быстро расти, — отозвалась стоящая рядом Хармина.

— Но в сравнении с вашим Кларком, Берхард совсем крошечный и такой худенький, — заглянул Генрих в соседнюю люльку.

— Кларк старше на целый месяц. К тому же Берхарду пришлось войти в этот мир раньше срока. Не волнуйтесь, ландграф, скоро и ваш сынишка станет крепким и розовощёким.

— Уверяю вас, Хармина опекает Берхарда, словно мать родная, — заверил Клос Кроненберг.

— Спасибо тебе, Хармина, — поблагодарил Генрих. — Берхард, наверное, добавил хлопот.

— Это приятные хлопоты. — Луноподобное лицо молодой женщины излучало умиление. — К тому же Берхард очень тихий ребёнок.

— Что ж, я рад и спокоен за моего сына. Но не будем мешать малышам, они так сладко спят.

— Да, пойдёмте. Верно, и обед уже готов.

Генрих вслед за друзьями вышел из комнаты, и Хармина закрыла за ним дверь.

Обед действительно уже был приготовлен и стоял на столе. Клос Кроненберг усадил гостя на почётное место, лично налил ему вина.

— Я наказал лекарю Гойербаргу следить за здоровьем моего сына, — завёл разговор Генрих, принимаясь за еду. — Он приходил к вам?

— Да, приходил, — ответил Клос. — Два дня назад и сегодня утром. Вам он разве не говорил?

— Мы не виделись с ним со дня похорон Эльзы. Но, надеюсь, сегодня с ним свижусь, он раз в неделю обязательно меня навещает. Гойербарг великолепный лекарь, я полностью доверяю его знаниям и мастерству. Что сказал он о Берхарде?

— Что мальчик абсолютно здоров, никаких нарушений в его организме нет.

— Это хорошо. Эльзу сильно избили, я боялся, что и ребёнку от негодяев тоже достанется.

— Слава Богу, всё обошлось.

— Кстати, разбойников ещё не поймали? — поинтересовался Генрих.

— Нет ещё. Но уже известны их приметы. Одна женщина видела издалека, как те бродяги сбрасывали со склона что-то большое в Рейн, ей даже показалось, что это был человек. Мои люди ищут преступников во всём Регенплатце. Более того, я приказал их искать и в соседних землях. Слишком далеко они не успеют уйти.

— Как найдёшь, скажи мне. Я сам буду судить их. Трусливые мерзавцы. Из-за жалкой добычи напасть на слабую беременную женщину! Их ждёт только смерть.

В воздухе повисла пауза печали и скорби. Все вспомнили несчастную Эльзу Штаузенг и ужасную причину её гибели. Молчаливая пауза становилась всё тяжелее, и Хармина первой решилась её нарушить.

— Извините, ландграф, а вы сообщили супруге о том, что у вас появился сын? — спросила она.

— Конечно, — ответил Генрих. — Ведь через год я заберу Берхарда к себе. Мой наследник должен расти и воспитываться в родовом замке Регентропф.

— И как отнеслась она к новости этой?

— Сначала Патриция была недовольна и даже противилась тому, чтоб Берхард вошёл в семью нашу. Но, как ни странно, графиня Бренденбруг встала на мою сторону и убедила дочь принять мальчика под свою опеку. Честно говоря, я не ожидал от тёщи такой поддержки. Возможно, она испугалась, что я могу разозлиться и выгнать её с Патрицией из замка, чего у меня, конечно, и в мыслях не было. А возможно, действительно пожалела малыша.

— Скорее всего, второе, — предположила Хармина. — Я не верю, что на свете есть женщины, у которых не дрогнуло бы сердце от жалости к маленькому ребёночку, оставшемуся сиротой.

— Наверное, так и есть. Патриция согласна воспитать Берхарда, как родного сына. Она так раскаивается в злобе своей к невинному младенцу, что решила месяц провести в молитвах, чтоб Бог простил ей грехи. По полдня проводит в молельне, принимает лишь постную пищу и мне на целых тридцать дней запретила приходить в её спальню.

— Патриция очень хорошая женщина. Её вспыхнувшее по началу негодование вполне понятно и даже оправдано. Всё-таки, согласитесь, вы нечестно поступали по отношению к ней.

— Да, признаю, что был неправ и несправедлив, — опустив глаза, признался Генрих. — Зато у меня теперь есть сын, наследник. Патриция, к сожалению, не смогла и уже не сможет родить мне его.

— Но она не виновата в этом.

— Я знаю…

— А раз так, то постарайтесь дать ей хоть немного любви, ландграф. Мне кажется, Патриция заслужила её своим терпением, своей душевной болью. Если вы не можете сделать это ради неё, то сделайте это ради вашего сына, для которого Патриция станет матерью.

— Ты права, Хармина. Права во всём. Я сам всё прекрасно понимаю и, конечно, постараюсь больше не причинять ей обид. Я и Патриции уже пообещал это.

— А вы будете составлять гороскоп Берхарда? — повернул Клос разговор в другое русло, видя, что Генрих уже начинает чувствовать себя неловко.

— Нет. Регентропфы не живут по советам гороскопов, колдунов и предсказателей, — подхватил Генрих новую тему. — Это трусость, заглядывать в будущее, заранее знать о победах и поражениях, знать дату и причину смерти своей.

— Однако такие знания порой помогают избежать несчастий…

— Это всё ерунда, — махнул рукой Генрих. — Если тебе суждено проиграть бой, так набери ты ещё целую армию, бой будет проигран всё равно. Если суждено умереть от яда, так можешь голодать, а он найдёт способ проникнуть в твой организм. По гороскопам мы всего лишь читаем свою судьбу, но изменить написанное самим Богом мы не в состоянии. Я не хочу знать о моём будущем и о судьбе моего сына тоже.

— А мы с Харминой уже пригласили астролога из столицы, он составлял гороскоп самому королю.

— Это ваше право. И моё мнение ничуть не должно влиять на желания ваши. Вы составите гороскоп только Кларку или и себе тоже?

— Только сыну. О моём гороскопе отец позаботился. Мне и супругу по гороскопу выбирали.

— Ну уж, это совсем глупость.

— Я так не считаю. Мы с Харминой живём весьма слажено, в любви и уважении.

— Хорошо, хорошо. Останемся каждый при своём мнении. Если вы считаете, что вас соединил гороскоп, а не Господь Бог, пусть будет так. В любом случае я искренне рад за ваше счастье. — Генрих выдержал паузу, и широко улыбнувшись, добавил. — Кстати о браках. Мой брат Норберт наконец выбрал себе невесту.

— Какая хорошая новость! — воскликнула Хармина. — И кто эта девушка?

— Младшая дочь барона фон Фрейнера Герда.

— О, барон фон Фрейнер! Кажется, его владения у самых северных границ страны.

— Да, в Померании, далеко отсюда. Долго Норберт артачился, капризничал, кого бы я ему не предлагал, ни одна не нравилась.

— Наверное, он ещё очень молод.

— Восемнадцать лет? — вскинул брови Генрих. — Отец меня женил в семнадцать. И если бы он был жив сейчас, Норберт бы так не капризничал, какую бы невесту отец выбрал, на той бы и женился. А меня он не слушает, старший брат не указ ему.

— Где же он встретился с Гердой? — спросил Клос.

— Ездил по делам в те края. Познакомился с бароном, и тот пригласил его в гости. Ну а там Герда. Норберт говорит, что влюбился в неё с первого взгляда. Теперь вот поедет свататься.

— Ребсток опять остаётся под присмотром лишь управляющего?

— Конечно, я же не могу постоянно пересекать Рейн, чтобы следить за порядком в поместье. У меня и здесь хватает хлопот. Но у Норберта хороший управляющий, мы ему доверяем, да и поместье-то небольшое.

— Я рада за вашего брата, — сказала Хармина. — Он женится по любви, а не по выгоде. Не сомневаюсь, что столь красивый благородный мужчина девушке тоже пришёлся по сердцу.

— Что правда, то правда, братишка хорош собой, — согласился Генрих. — Только в характере его сентиментальности много, сердце слишком мягкое, жалостливое. Совсем как у нашей покойной матушки.

— Разве это плохо?

— Для сильного правителя плохо.

— Ну, в его ведении всего лишь небольшое поместье, — заметил Клос. — В Регенплатце правите вы, а теперь и наследник у вас появился.

— Да, наследник, — довольно улыбнулся Генрих. — Уж я-то постараюсь воспитать из него настоящего короля Регенплатца, жёсткого, но справедливого, достойного уважения своего народа.

— Сегодня был уже тритий визит мой к тебе, Хельга, — сказала Патриция, собираясь уходить. — Что мне делать дальше?

— Подождёшь ещё семь дней, а потом приглашай супруга к себе в спальню, — просто без эмоций ответила Хельга. — До полной луны тебе нужно зачать ребёнка, если хочешь, чтоб родился именно мальчик.

— До полной луны? А это скоро?

— Месяц только недавно народился, так что времени у тебя достаточно.

— Через неделю Генрих собрался уехать на несколько дней в Ребсток… — задумчиво произнесла Патриция. — Не так уж много времени остаётся в моём распоряжении.

— Ну, этот вопрос ты должна решать сама. Не колдовством же останавливать Генриха от поездки.

— Да, конечно… А что будет, если ребёнок зародится после полнолуния?

— Ничего страшного, — пожала плечами Хельга. — Просто может родиться девочка.

— Нет, вторая дочь мне не нужна.

Патриция накинула плащ и подошла к двери.

— Значит, к тебе мне больше не приходить? — уточнила она перед выходом.

— Нет, — ответила Хельга. — Моя работа завершена. Теперь всё лишь от тебя зависит. Только обязательно дай мне знать, когда в тебе зародится жизнь. Можешь с этим известием прислать служанку.

— Хорошо.

Патриция открыла дверь, но тут вспомнила.

— У меня ещё последний вопрос. Сколько просишь ты за свою помощь? Мне сказали, что ты сама цену назначаешь.

— Да, тебе сказали правильно, — согласилась Хельга. — Только сейчас ещё рано говорить о цене. Моя работа завершена, однако она ещё не дала результатов. Вот когда ты родишь сына, тогда я сама приду к тебе за оплатой.

В груди Патриции вновь заполыхала тревога. Что надумала эта ведьма? Какой у неё странный голос, и взгляд странный, холодный. Может, помимо загубленной души матери она хочет и невинную душу будущего младенца загубить? Страшно. Но назад уже не повернуть и от оплаты не отказаться.

Солдат ввёл в зал двух мужчин со связанными руками и, с силой надавив им на плечи, заставил опуститься их на колени перед рыцарем Кроненбергом.

— Вот, господин, — доложил солдат, указывая на пленников. — Я заметил их у восточных границ Регенплатца. Бродяги покупали коней в деревне. Видимо, отсиделись в лесах, а теперь бежать решили. Увидав меня, они испугались и пытались скрыться, но мне удалось их настигнуть. Приметы их все совпадают: один маленького роста с лысиной, другой худой в синем камзоле. При них был кошелёк с золотом. Вот он. — Солдат отцепил от своего пояса увесистый кошель и подал его Клосу Кроненбергу. — В нём слишком много золотых монет для таких бродяг. Думаю, это их плата за преступление.

— Ты хорошо исполнил свою службу, — похвалил Клос, — и за это будешь щедро награждён.

— Благодарю, господин, — поклонился солдат.

Кроненберг приблизился к пленникам, которые от страха съёжились и низко опустили головы.

— Это вы убили фройлен Штаузенг? — грозно спросил у них Клаус.

— Мы нет… Никакой Штаузенг мы не знаем… — забубнил худощавый.

— Молодая беременная женщина. Вы избили её и сбросили в Рейн!

— Не знаю… не помним… Мы многих грабим…

— И беззащитных женщин тоже? Признавайтесь, трусливые шакалы! — громко потребовал Кроненберг. — Зачем вы убили девушку? Откуда у вас столько денег? Вам кто-то заплатил за убийство?

— Пощади нас, благородный рыцарь! — слёзно завопил низкорослый. — Мы бедные нищие бродяги. Жестокая судьба заставляет нас таким способом добывать себе хлеб…

— Судьба? А может быть, это ваши мерзкие души не приемлют другой работы, как только грабить да убивать? Ведь это намного легче, чем пахать, растить виноград, заниматься ремеслом!

— Пощади нас, господин! Пощади! — рыдали бродяги.

— Мерзкие твари, — презрительно процедил Клос. — Виселица давно тоскует по вашим шеям! За что вы убили беременную женщину?

— Мы не хотели её убивать, — стал оправдываться худощавый. — Она громко кричала, и мы столкнули её в реку.

— Зачем же вы избили её?

— Не знаю… Не помню. Наверно, мы были пьяны…

— Я вам не верю. Вы сбросили её вечером у окраины деревни, а фройлен Штаузенг никогда туда не ходила, особенно в поздние часы. Скажите лучше правду, иначе придётся познакомить вас с моим мастером пыточных дел.

— Пытки!! — ужаснулись бродяги. — За что, господин! Мы правду говорим!

— Я не могу терять время на ваши бредни. Уведи их, — попросил Клос солдата.

— В пыточную? — уточнил тот.

— Конечно.

— Нет! Стойте! — закричал низкорослый и принялся энергично вырываться из крепких рук солдата. — Не надо пытать! Не надо! Я скажу… Я всё скажу!

— Я тоже всё скажу, — присоединился к своему подельщику не менее трусливый худощавый.

Клос Кроненберг знаком попросил солдата отпустить пленников.

— Говорите, — приказал он. — Но если вы вновь начнёте лгать…

— Нет-нет, мы скажем чистую правду, — тут же заверил низкорослый. — Нам приказали украсть эту фройлен и убить. Нам заплатили за это.

— Кто приказал? — Клос был напряжён.

— Не знаем.

— Опять!

— Мы правда не знаем! — подхватил худощавый. — В кабаке к нам подсела молодая девушка и сказала, что если мы исполним эту работу, то нам щедро заплатят. Деньги потом тоже она приносила.

— То наверняка была служанка. И она ни разу не обмолвилась и не выдала имени своего хозяина?

— Нет. Она и своего имени не сказала.

— У неё не хозяин, а хозяйка, — уточнил низкорослый. — Мы тогда той девчонке в шутку предложили присоединиться к нам и шантажом потребовать ещё деньжат у этого кровожадного заказчика, но она гордо заявила, что её хозяйка весьма влиятельная в Регенплатце особа, и нам до неё ни в шутку, ни всерьёз не добраться.

Клос Кроненберг задумался, услышанное породило в его голове страшные догадки. Он хотел сомневаться в них, но не получалось.

— Ну, вот видите, как хорошо говорить правду, — сказал он бродягам. — Вы избавили себя от пыток.

— А от виселицы? — с надеждой в глазах спросил низкорослый.

Клос усмехнулся — какие нахалы!

— Вам предстоит наказание пострашнее, — ответил он. — С вами хочет говорить отец той несчастной девушки, которую вы зверски загубили. Не думаю, что он будет добр с вами.

Как только увели пленников, Клос Кроненберг немедленно послал слугу за Ахимом Штаузенгом, и вскоре тот прибыл в замок поместья Кроненберг. Клос встретил его и проводил в свою комнату.

— У меня для вас новости, гер Штаузенг, — без лишних слов сообщил Клос. — Сегодня были пойманы убийцы вашей дочери Эльзы.

— Слава Богу! — выдохнул Ахим. — Разбойники не скрылись от наказания. Они у вас?

— Да, в подземелье.

— И они во всём признались?

— Угроза пытками быстро развязала им языки. А вот по поводу их признания, мне хотелось бы с вами сёрьёзно поговорить.

— Я весь во внимании.

— Бродяги признались, что убийство Эльзы им было заказано.

— Как заказано? — опешил Ахим. — Кем?

— Одной дамой, занимающей в Регенплатце весьма высокое положение.

— Дамой?.. Заказано дамой?.. — Ахим Штаузенг никак не мог в это поверить. — Да кому моя дочь могла столь сильно мешать, что её захотели убить?

— Имени той дамы бродяги не знают. Но вы подумайте сами…

Ахим нахмурил лоб в размышлениях, и довольно быстро его осенила догадка.

— Неужели?.. — Но нет, в его голове никак не приживалась эта мысль. — Неужели ландграфиня Патриция фон Регентропф?

— Я пришёл к такому же выводу.

— Но она такая милая добрая женщина… Нет, она бы на такое не пошла.

— Прежде всего, она оскорблённая изменой мужа жена, — возразил Клос. — Ей Генрих предпочёл другую, и эта другая стала занимать слишком большое место в его жизни.

Ахим Штаузенг опустился на стул и удручённо склонил голову в ладони, запустив пальцы в седеющие тёмные волосы. Да, конечно, это она, Патриция. Больше некому. Эльза была тихой доброй девушкой, никогда никому не причиняла и даже не желала зла, но, полюбив женатого мужчину, она стала коварной соперницей в глазах обиженной жены.

— Ландграф говорил, что его супруга ничего не знает, — тихо произнёс он.

— О чём смолчал Генрих, о том поведал город.

— Это точно, разве такое можно скрыть? Бедная моя дочка. Я так просил Эльзу не потакать ухаживаниям ландграфа. Я как чувствовал, что добром это не закончится! Но она лишь твердила, что любит его, что счастлива. И я тоже не мог проявить достаточно строгости! Ведь любовь эта грешная, а за грехи всегда платить приходится.

— Ваше горе понятно, и я его разделяю, — посочувствовал Клос. — И всё же Эльза достойна Рая, ибо чувства её были чисты и искренни.

Но, уткнувшись в свои горестные думы, Ахим не слушал слова утешения. Он вновь видел счастливые глаза юной дочери, слышал её звонкий смех, в его памяти мелькали яркие картинки из тех времён, где Эльза ещё жива. Бедный Ахим, его любовь к дочери была велика. Он растил Эльзу один, лелеял, он посвятил ей всю жизнь свою, оберегал от бед. И вот у него отняли его нежного ангела, его любимую девочку, кроткую, милую, добрую, которая просто хотела быть счастливой. И вдруг Ахим вскинул голову.

— Так вот почему Эльза просила Генриха не наказывать сурово её обидчиков! — воскликнул он. — Вот почему она сказала, что понимает причины их поступка, что прощает их! Она знала их имена. Знала, но промолчала, не желая мстить им.

Да только если месть так и не смогла ожесточить сердце юной Эльзы, то страдающий от горя отец широко распахнул перед ней двери своей души. Ахим вскочил с места и быстро приблизился к Клосу.

— Выполнит ли ландграф данное Эльзе обещание или не выполнит, простит преступников или нет, но он должен узнать имя истинного виновника убийства моей дочери! — потребовал он.

— Любовь Генриха к Эльзе была сильна и огромна, и потому он обязательно накажет виновного, даже если это окажется супруга его, — ответил Клос.

— И поделом ей!

— Только знаете, гер Штаузенг, — продолжал рыцарь Кроненберг, — Ландграф недавно приезжал ко мне и поведал, что Патриция искренне раскаивается в злобе своей на бедную девушку, и даже решила месяц провести в молитвах и покаянии. Мне кажется, она сама пришла в ужас от своего злодеяния и теперь терзается муками совести.

— Её молитвы не вернут мне дочь!

— Естественно. И видимо, графиня тоже это понимает, так как изъявила желание стать матерью для малыша Берхарда.

Ахим Штаузенг так и замер от неожиданности.

— Матерью? Мой бедный внук! И вы ей верите? Подумайте сами, как она сможет полюбить сына женщины, которую столь сильно ненавидела?

— Возможно, она пытается хоть как-то загладить вину свою перед мальчиком…

— Я ей не верю, — твёрдо подвёл черту Ахим и, отвернувшись, ушёл в другой угол комнаты.

Но Кроненберг ещё не окончил разговор, а потому последовал за собеседником.

— Быть может, гер Штаузенг, мои доводы вам покажутся неправильными и даже циничными, — негромко стал говорить Клос, приблизившись к бюргеру, — но я их всё-таки изложу. Я знаю графиню Патрицию уже несколько лет и могу заверить, что она не такая жестокая, просто ревность затуманила её разум. Да вы и сами не сразу поверили в её причастность к преступлению. Лично я верю, что её раскаяние искренне. Да, я с вами согласен, виновные должны быть наказаны. Однако в глазах закона и общественности Патриция невиновна. Она — обиженная предательством мужа жена, она защищала свою честь и честь семьи от коварной любовницы, дочери обычного бюргера, увлёкшей в свою постель богатого ландграфа. Если Генрих решит наказать жену или прогнать из Регенплатца, то общество, вассалы встанут на её сторону, а значит, против Генриха и против сына его. Имена вашей дочери и вашего внука будут втоптаны в грязь. А главное, подумайте о внуке. Генрих хочет сделать его своим наследником. Но ведь Берхард бастард, незаконнорожденный. Вассалы могут не принять его, восстать против его власти над ними. А если Патриция примет Берхарда, назовёт своим сыном (тем более что родных сыновей у неё нет, и уже вряд ли будут), преклонится перед ним, как перед будущим правителем, тогда ваш внук однажды уверенно сядет на трон Регенплатца. Представьте себе всё это, гер Штаузенг, и подумайте.

Ахим молчал. Услышанное тяжёлым грузом укладывалось в его разуме. Однако разложив все доводы Клоса Кроненберга, он увидел, что они верны. Как не хотелось Ахиму признавать правоту своего собеседника, он вынужден был сделать это.

— Значит, вы предлагаете мне скрыть от ландграфа истинного виновника в смерти Эльзы? — спросил он. — Тогда зачем вы вообще рассказали мне о признании бродяг?

— Вы потеряли родную дочь, — спокойно ответил Клос. — Ваше горе значительно больше, чем у остальных, даже чем у горячо любившего Эльзу Генриха фон Регентропфа. Вы как никто другой из нас вправе требовать заслуженного наказания виновных в горе вашем. Вот поэтому я и назвал вам их имена, чтобы именно вы решали их судьбу. Я ничего вам не предлагаю. Просто высказал, как я вижу сложившуюся ситуацию. И если вы примите решение сообщить ландграфу о причастности его супруги к убийству Эльзы, я ни в коем случае не стану вас порицать и отговаривать. Я немедленно отвезу бродяг к ландграфу, чтобы он лично допросил этих убийц, произвёл над ними открытый суд и вынес приговор.

Ахим Штаузенг снова углубился в раздумья. Он походил по комнате, посмотрел в окно, вновь смерил комнату широкими шагами. Решение давалось ему нелегко. Жажда мести вела в его душе жестокую борьбу с выводами разума. Клос не мешал ему. Он отошёл к камину и молча помешивал кочергой угли. Наконец, взвесив все «за» и «против», Ахим сделал свой окончательный выбор.

— Рыцарь Кроненберг, — подойдя к Клосу, произнёс он. — Я вынужден с вами согласиться. Желание сохранить имя моей дочери чистым и мысли о великом будущем моего внука Берхарда убедили меня усмирить гнев против ландграфини Патриции фон Регентропф. Я и вы оставим в тайне участие её в этом убийстве. Генрих ничего не узнает. Но я всегда буду помнить о её поступке и проклинать её.

— А какова участь разбойников?

— Отдавать их в руки ландграфа нельзя. Хоть они и не знают имени заказчика, Генрих человек не глупый, и по их объяснениям и описаниям вполне сможет догадаться, кто это такой. Тем более в замке ландграфа они смогут увидеть и узнать ту самую служанку, через которую получили указания и деньги. А значит, убийц нужно казнить раньше. Вы сами сказали, что я как никто другой имею право воздать им по заслугам. Отдайте их на растерзание мести моей. А ландграфу скажите, что бродяги оказали сопротивление вашим солдатам, и их пришлось убить. Хотя это не слишком похоже на правду. Ну, тогда, что они сами лишили себя жизни, испугавшись гнева повелителя. Придумайте что-нибудь.

— Хорошо, гер Штаузенг, так и мы с вами и поступим, — согласился Клос Кроненберг. — Пойдёмте, я провожу вас к пленникам.

Высокочтимые гости ещё почивали, а в замке Регентропф с первыми лучами солнца уже вовсю кипела жизнь. Слуги наводили чистоту после прошедшего накануне пира, начищали столовое серебро, повара с ещё большим усердием трудились на кухне, жарили, варили, кипятили, конюхи готовили к выезду лошадей — ни один человек не сидел без дела. Генрих озабоченно ходил по замку, отдавал распоряжения, проверял их исполнение. Наступал важный и ответственный день для семьи Регентропф — бракосочетание младшего брата ландграфа Норберта и прекрасной дочери барона фон Фрейнера Герды. А потому и хлопот предстояло много.

Генрих прошёл через рыцарский зал, поднялся по лестнице и заглянул в покои своей супруги. Патриция сидела перед небольшим зеркалом и, смотрясь в него, наблюдала, как Ханна красиво укладывала на её голове ярко-голубой платок, пряча под него великолепные волосы хозяйки.

— Патриция, ты уже оделась? — поинтересовался Генрих. — Мне не хватает твоей помощи. Скоро проснутся гости.

Молодая женщина отвернулась от зеркала и послала мужу ласковую улыбку.

— Ты создаёшь своим гостям прямо-таки райские условия. Предупреждаешь каждое их желание, позволяешь жить без забот…

— А как же? Регентропфы всегда славились гостеприимством. И я тоже хочу, чтобы мои гости чувствовали себя здесь лучше, чем в своём собственном доме. К тому же у нас не простые гости — сегодня они станут нашими родственниками. Тем более барон фон Фрейнер — родня королю.

— О-очень дальняя… Двоюродная или троюродная племянница его жены вышла замуж за Гогенштауфена?

— Неважно. Главное, он уже не чужой человек королевской фамилии.

— И всё же это вовсе не значит, что надо так сильно переживать из-за всякой мелочи. Твоему сердцу, между прочим, это тоже не нравится.

Патриция встала, подошла к распахнутому окну и направила взор на утренний рассвет. Солнце не спеша поднималось над величественными горами, постепенно покрывая светом зелёные холмы и осыпая блеском тихие воды Стиллфлусс.

— Посмотри, какой прекрасный день зарождается, — призвала она супруга. — Какое яркое солнце встаёт над твоими землями!

Генрих приблизился к окну и оглядел утренний пейзаж.

— Да, день будет жарким во всех отношениях, — вздохнул он.

Генрих обнял жену за плечи и прижал к себе. Патриция с удовольствием склонила голову к его сильной груди. За прошедшие два месяца Генрих изменил своё отношение к ней, он стал нежнее, внимательнее, добрее. Стал таким, каким и обещал. И в душе Патриции поселилась маленькая скромная надежда, что его новые чувства искренние или хотя бы станут таковыми в скором будущем.

— Ты сегодня особенно красива, — произнёс Генрих, переведя взор с рассвета на свою супругу. — Я вижу, что портной всё-таки успел дошить тебе платье.

— Да, он очень старался.

— Небесно-голубой цвет тебе необычайно идёт. Ты в этом наряде великолепна! Нужно будет наградить портного за усердие.

Генрих действительно старался стать лучше, пытаясь загладить свою вину перед женой, старался дать ей больше внимания, ласки, всего того, чего она недополучала раньше. Но всё равно он не смог полюбить Патрицию. Его несчастное сердце, принимая покой и тепло от одной женщины, продолжало тосковать по другой.

Генрих отвёл взгляд. Трудно было смотреть в сиявшие любовью глаза супруги, зная, что их чувства не найдут отклика.

— Проверь, пожалуйста, всё ли готово к завтраку, — попросил он, — а мне надо ещё в конюшни заглянуть…

Через несколько часов нарядный свадебный кортеж начал свой торжественный путь от замка Регентропф к величавому собору, выстроенному более трёх веков назад на холме за окраиной города. В замке имелась домовая церковь, но именно в этом соборе испокон веков проходили все самые важные события в жизни каждого члена фамилии Регентропф: венчания, крестины, поминальные службы.

Впереди всей процессии на белых лошадях, украшенных серебряными сбруями, ехали Норберт и Герда в великолепных белых одеждах расшитых серебром и жемчугом. Затем следовали не менее нарядные Генрих, Патриция, барон фон Фрейнер с супругой, их сопровождали достойные рыцари в сияющих на солнце начищенных доспехах, а за ними длинным хвостом тянулась разноцветная толпа свиты. Вдоль всего пути к дороге выходили жители Регенплатца, желая посмотреть на красивый свадебный кортеж. А в самом Крафтбурге, казалось, все горожане отложили дела и вышли из своих домов, дабы поприветствовать жениха и невесту. Отовсюду были слышны громкие и восторженные крики: «Да здравствуют молодые!», женщины осыпали дорогу цветами, мужчины подбрасывали в воздух шляпы.

Юная Герда фон Фрейнер была счастлива! Она с первого взгляда влюбилась в Регенплатц, в его горы, в его реки, в его высокое солнце, в покрытые виноградниками холмы. Всё вокруг Герду восхищало: каждая птица, взлетающая в синеву неба, каждый цветок, посылающий в воздух своё благоухание, шелест каждого листа на дереве. Безусловно, долины её родного края тоже обладали красотой, но здесь юной девушке всё казалось особенным, чудесным и волшебным. Наверное, так было потому, что в этих краях жила её любовь, её прекрасный и благородный принц Норберт фон Регентропф.

Наблюдая за радостью девушки, Патриция с тоской вспоминала, как когда-то она сама впервые приехала в Регенплатц, какими надеждами была наполнена душа её, как она верила, что в сказочном замке Регентропф её ожидает сказочная счастливая жизнь. С тех пор прошло уже шесть лет, а жизнь в сказку так и не превратилась. Разочарования не позволили свершиться этому чуду. Вздохнув, Патриция перевела взгляд на супруга. В тёмно-синем сюрко с богатой золотой вышивкой, в синем берете, украшенным большой рубиновой брошью, он гордо восседал на своём любимом гнедом коне и королём взирал на ликующую толпу подданных, снисходительно улыбаясь её приветствиям. Таким же точно он был и в день свадьбы: великолепным, гордым и холодным. Генрих смотрел тогда на Патрицию с тем же равнодушием, что и на окружающий пейзаж. И теперь всё так же. Увы, но огонёк любви к супруге в его груди так и не зародился.

Патриция опустила взор и снова тяжело вздохнула. Вздох прозвучал настолько горько, что Генрих услышал его и обернулся.

— Тебя что-то беспокоит, дорогая? — мягко поинтересовался он, протянув к супруге руку.

Патриция подняла глаза на мужа — он был озабочен. Женщине это понравилось, значит, он к ней не так бесчувственен, как она думала.

— Нет, Генрих, всё хорошо, — улыбнувшись, ответила Патриция.

— Но ты тяжело вздыхаешь, и щёки твои бледны.

— У меня немного кружится голова. И очень жарко сегодня.

— Да, солнце сегодня палит нещадно. Может, хочешь воды?

— Нет-нет, не надо. Сейчас всё пройдёт. Да мы уже и приедем скоро.

Генриха это мало успокоило, но он не стал перечить. Он обернулся назад и, приподнявшись в седле, внимательно всмотрелся в пёструю свиту, пытаясь взглядом отыскать лекаря Гойербарга. Да разве кого-нибудь отыщешь в таком количестве народа? Зато Генрих заметил едущего неподалёку рыцаря Клоса Кроненберга и жестом попросил его приблизиться. Пришпорив коня, Клос спешно подъехал к ландграфу.

— Отыщи, пожалуйста, моего лекаря, — тихо попросил Генрих друга своего. — Пусть он держится поближе к нам, Патриция не очень хорошо себя чувствует.

Патриция действительно с самого утра ощущала лёгкое недомогание: болела голова и даже немного мутило. Впрочем, что тут удивительного, ведь накануне был шумный суматошный день, она поздно легла и рано утром встала. Поначалу на свежем воздухе Патриции стало лучше, однако вскоре монотонное покачивание на лошади и не по майски жаркое солнце снова ухудшили самочувствие. Да ещё эти грустные мысли о Генрихе.

Но вот кортеж добрался до собора, и Патриция с облегчением покинула седло. Наконец прекратилась качка, и она сможет отдохнуть на церковной скамье. Но нет, скамьи предназначались для гостей, а ей, как жене правителя Регенплатца и родственницы жениха надлежало стоять рядом с мужем у церковной ризницы. Красиво украшенный цветами собор постепенно заполнился людьми. Помимо знатного общества пришли посмотреть на праздник и горожане, и крестьяне; кто не успел занять место внутри собора, кто не сумел протиснуться сквозь плотную стену толпы, тот остался у входа ожидать выхода молодожёнов после брачной церемонии. Народа собралось очень много.

Вскоре все заняли свои места, голоса смолкли, и торжественная церемония бракосочетания началась. Под восхищённые взгляды публики исполненный достоинством барон фон Фрейнер по центральному проходу степенно подвёл прелестную Герду к алтарю, где её поджидал счастливый жених, и, вложив в руку Норберта руку дочери своей, отошёл в сторону, заняв место возле супруги. Пастор в праздничных одеяниях осенил молодых крестным знамением и повёл торжественную речь. Он благодарил Господа, который подарил людям чувство любви, он благословил горячее желание молодых вступить в брак, создать семью, он поведал, как много хорошего принесёт им этот шаг, но и призвал к ответственности… Новобрачные, стоя перед алтарём, терпеливо слушали пастора, равно как и все присутствующие. А красноречивый пастор, наслаждаясь вниманием, всё говорил и говорил, и бедной Патриции казалось, что его речь не закончится никогда. У женщины сильно разболелась голова, в переполненном людьми помещении не хватало воздуха, полумрак в глазах становился всё гуще. Патриция старалась держаться, надеясь, что сможет вытерпеть недомогание и достойно отстоять всю церемонию, но не получилось. Как раз в тот момент, когда пастор объявил Норберта и Герду мужем и женой, гости вдруг громко и тревожно ахнули. Патриция потеряла сознание и упала на пол. Испуганный обмороком жены, Генрих тут же наклонился к ней.

— Патриция, что с тобой? — вскричал он, приподняв голову супруги. — Боже, она без сознания! Ей плохо! Гойербарг!

— Лекаря! Лекаря скорей! — подхватила окружившая Генриха толпа, совсем забывшая об истинных виновниках торжества.

— Я здесь, ландграф, — пробрался сквозь народ Питер Гойербарг.

Он нащупал пульс на запястье женщины и распорядился:

— Её нужно немедленно вынести на воздух.

Генрих бережно поднял Патрицию на руки и быстро направился к выходу. Толпа как могла, расступалась, пропуская сквозь себя шедшего с драгоценной ношей ландграфа. На полпути Генрих остановился и обернулся.

— Прошу праздник продолжать! — громко призвал он. — Молодожёны сегодня достойны большего внимания.

Генрих и лекарь Гойербарг вышли на улицу и огляделись. Заметив в стороне стог сена под навесом, они направились к нему. Толпившийся у стен собора народ с любопытством и шушуканьем наблюдал за своим господином. «Что-то случилось, ваше сиятельство?» — рискнул поинтересоваться кто-то из мужчин. Но Генрих, не останавливаясь, лишь отрицательно покачал головой в ответ, даже не взглянув на спросившего.

Зайдя под навес, Генрих аккуратно положил Патрицию на сено и по просьбе Гойербарга расстегнул её корсаж. Поток свежего воздуха ворвавшегося в грудь и лёгкое похлопывание лекаря по щекам быстро привели Патрицию в чувство. Она глубоко вздохнула, потом ещё глубже, и открыла глаза.

— Патриция, ты очнулась, — облегчённо выдохнул Генрих. — Как же ты меня напугала.

— Генрих… извини, не знаю с чего это со мной, — тихо проговорила Патриция. — Я наверное… Наверное, весь праздник испортила…

— Ерунда. Не думай об этом.

Патриция приподнялась на локте. Головокружение вроде больше не чувствовалось, и Патриция попробовала сесть. Генрих заботливо поддерживал её. Вдруг раздался громкий колокольный звон.

— Церемония закончилась, — заметила Патриция. — Сейчас Норберт и Герда будут выходить из собора. Иди к ним, Генрих.

— Зачем мне одному возвращаться? — возразил Генрих. — Ты слаба… Я не пойду.

— Иди, ты должен встречать их…

— Вам действительно необходимо быть там, ландграф, — присоединился и лекарь Гойербарг. — Не волнуйтесь, я останусь с ландграфиней и помогу ей.

Генрих и сам понимал, что в данный момент его место рядом с братом, с новой роднёй, да только тяжело было оставлять супругу в таком состоянии.

— Хорошо, — всё же согласился он. — Я пойду. Но скоро вернусь. Ждите меня здесь.

И Генрих направился обратно к собору.

Колокол не жалея голоса кричал на весь Регенплатц о радостном событии, случившемся в этот солнечный майский день. Гордые и счастливые Норберт и Герда, осыпаемые цветами и поздравлениями, по широкой дороге проходили под восторженные возгласы гостей и горожан. А Генрих нервничал, его беспокоило состояние Патриции. Она ни разу не теряла сознание, даже могла стойко вытерпеть боль и вдруг такая слабость. С чего вдруг? Уж не здоровье ли подвело её? Спустя короткое время Генрих, решив, что его присутствие на торжественном шествии больше не обязательно, поспешил вернуться к супруге.

Патриция уже чувствовала себя значительно лучше. Она вместе с лекарем сидела на сеновале и беседовала, видимо, о чём-то серьёзном, так как меж её бровями пролегла морщинка заботы. Завидев приближающегося Генриха, лекарь Гойербарг поднялся.

— Ну, как ты, Патриция? — поинтересовался Генрих. — Вижу, на щёчки твои румянец вернулся. Что с ней было такое, гер Питер?

— Я бы мог сказать, что у ландграфини случился обыкновенный обморок из-за духоты, — ответил лекарь, — но это не так. Я сейчас расспрашивал ландграфиню о её самочувствии в последние дни, выслушал все её жалобы на него и пришёл к выводу, что, скорее всего, недомогание вызвано зарождением в её чреве ребёнка.

— Ребёнка?! — одновременно воскликнули изумлённые Генрих и Патриция.

— Да. Не знаю, хорошо это или плохо…

— Конечно, хорошо! — заверил Генрих.

— Это замечательно! — обрадовалась Патриция и, подбежав к мужу, крепко обняла его. — У нас родится сын, Генрих. У нас обязательно родится сын!

— Безусловно, это событие замечательное, — проговорил Гойербарг, — но при вашем здоровье…

— С вами мне ничего не страшно, гер Питер.

— Патриция права, — подхватил Генрих. — Ваши знания и мастерство помогут ей. И я прошу вас отныне чаще приходить в замок и внимательнее следить за здоровьем моей супруги.

— Я бы не смог поступать иначе, ландграф, — с уважительным поклоном ответил Гойербарг.

— А если понадобится, то можете и вообще переехать в Регентропф.

— Если обстоятельства потребуют, то я непременно воспользуюсь вашим приглашением.

— А теперь нам пора идти, — сказал Генрих. — Как ты, Патриция? Сможешь ехать на коне или приказать приготовить тебе паланкин?

Патриция подняла на супруга сверкающие счастьем зелёные глаза.

— Я люблю тебя, Генрих, очень люблю, — нежно произнесла она.

Генрих заглянул в эти глаза и отвернулся. Он способен был разделить радость, но не любовь Патриции. И ему даже стало стыдно за это.

— Я всё-таки велю приготовить для тебя паланкин, — проговорил он и отправился прочь.

Патриция никогда ещё не была так счастлива. У неё всё получилось, в её чреве зародился сын Генриха, настоящий законный наследник Регенплатца. Эльза проиграла, её отпрыску не будет места в замке, а со временем Патриция сумеет выжить его и из сердца Генриха.

Как и было велено, узнав о беременности, Патриция в тот же день отправила Ханну с этим известием к Хельге. Ведьма передала со служанкой бутылочку со снадобьем, несколько капель которого способны были усмирить острую боль и физические страдания будущей матери. Но Хельга предупредила, что принимать его необходимо только в крайних случаях, когда терпеть мучения уже невыносимо, иначе лекарство станет отравой. Это снадобье очень пригодилось Патриции. Иногда действительно боль наступала такая, что хотелось кричать, она пронизывала всё тело, будто калёным железом. Но всего пять капель горького на вкус, но обладающего волшебной силой снадобья, и муки исчезали, уступая место свободе чувств и хорошему настроению.

Лекарь Гойербарг ничего не ведал об этом лекарстве. Патриция не признавалась ему в знакомстве с Хельгой, зная, что тот отнесётся к этому отрицательно. Гойербарг лечил своими методами, применял только свои лекарства, которые приготавливал сам лично. Он добросовестно почти ежедневно приходил в замок Регентропф и тщательно следил за здоровьем молодой ландграфини.

А здоровье её с каждым месяцем ухудшалось всё больше и больше. Ноги опухали, ходить становилось тяжело, появились острые боли в правом боку, и ныла спина, под глазами проступили серые круги. Однако мысли о смерти Патрицию не посещали, и это вселяло уверенность, что она всё выдержит и обязательно выживет. Магда Бренденбруг помогала дочери во всём, ухаживала за ней и поддерживала силы. А в конце осени и лекарь Гойербарг переехал в замок. Теперь Патриция, окружённая со всех сторон заботой, больше не сомневалась в благополучном исходе своей беременности. Она успокоилась и терпеливо ожидала появление на свет сына.

Ахим Штаузенг сел за стол, приготовил перо, чернильницу и открыл домовую книгу, собираясь записать в неё очередные хозяйственные расходы. Но его работу прервали. В кабинет зашёл слуга.

— Пришла знахарка, господин, — сообщил он. — Сказала, что хочет с вами поговорить.

— Пригласи её сюда, — ответил Штаузенг.

Слуга с поклоном удалился, а в кабинет вошла закутанная в широкий чёрный плащ женщина.

— Здравствуй, Хельга, я рад видеть тебя, — приветствовал гостью добрый хозяин и, подойдя к ней, помог снять плащ.

Ахим не кривил душой, произнося эти слова. Он действительно хорошо относился к этой необычной женщине и всегда радушно принимал её в своём доме. Его не волновало, что общество называло Хельгу ведьмой и обходило её стороной, его не заботили косые взгляды соседей на него самого. Для него Хельга была ничуть не хуже, а даже лучше остальных женщин.

— Здравствуй, Ахим, я пришла к тебе с просьбой.

Хельга прошла к камину и протянула к огню озябшие руки. Её голос как всегда был спокоен, движения неторопливы. Генрих отложил плащ на стоящий у стены большой сундук.

— Я весь во внимании, — ответил он, приблизившись к гостье.

— Мне нужна какая-нибудь вещь, ранее принадлежавшая Эльзе. Лучше, если это будет небольшой кулон или браслет.

Ахима эта просьба немного подивила.

— Можно узнать для чего?

— Скрывать от тебя мне нечего. Я хочу сделать амулет для Берхарда, который оградил бы его от злых намерений других людей. И вообще от несчастий.

— А разве ему уже что-то угрожает? — забеспокоился Ахим.

— Пока не знаю, но меня одолевают тяжелые предчувствия. Берхарду нужна защита, а лучший защитник для ребёнка — это, конечно, его мать.

— К сожалению, мать Берхарда слишком далеко от него и помочь не сможет.

— Её душа намного ближе, чем мы думаем. Просто надо сделать так, чтобы она всегда была рядом с сыном. Так я могу взглянуть на вещи Эльзы?

— Да, конечно. Сейчас принесу ларец дочери.

Ахим Штаузенг вышел из кабинета и вскоре вернулся, неся в руках небольшой ларец, украшенный искусной серебряной инкрустацией.

— Вот здесь все украшения моей Эльзы. Выбирай.

Ахим поставил ларец на стол и открыл его. Подойдя, Хельга стала не спеша перебирать вещи. Украшений у Эльзы было много. Сначала отец баловал дочь подарками, а после влюблённый Генрих одаривал драгоценностями свою ненаглядную.

— Вот, какой интересный кулон. Я как-то видела его на Эльзе.

Хельга положила на ладонь золотую цепочку, на которой висела крупная вытянутая в форме капельки жемчужина в золотой оправе. Её гладкая перламутровая поверхность красиво переливалась бледно-голубым и нежно-розовым оттенками.

— Это было её любимым украшением, — сказал Ахим с лёгкой печалью в голосе. — Его подарил ей Генрих. Эльза тогда ещё сказала, что жемчужина похожа на каплю дождя, и она вполне могла бы стать семейной реликвией рода Регентропф.

— Она права, — задумчиво рассматривая кулон, проговорила Хельга. — Ведь «Регентропф» — значит «дождевая капля». И даже на гербе этого рода изображены три капли. Что ж, лучшего амулета и не найти. Правда, жемчуг более подходит женщине… Но это неважно. Ты согласен отдать жемчужину?

— Конечно. Тем более для такого дела…

— Когда амулет будет готов, я принесу его тебе, а ты потом поедешь в Кроненберг и наденешь его на шею Берхарда.

Хельга опустила цепочку с кулоном в кошель, подвешенный к её поясу.

— Теперь меня тоже будет одолевать беспокойство, — произнёс Ахим. — Что может угрожать моему внуку? Он так мал и беззащитен. Неужели ты не знаешь, что ожидает его?

— Хоть все и называют меня ведьмой и провидицей, я не могу ясно видеть будущее, особенно далёкое, — спокойно ответила Хельга и присела на стул. — Оно скрыто от моего разума туманом неизвестности. Большинство событий остаётся для меня тайной. Я исцеляю, заговариваю болезни, но ворожить и колдовать не умею. Могу успокоить тебя лишь тем, что Бог позволяет мне раньше срока узнать о скорых бедах и несчастиях людей, и я вижу, что пока Берхард у Кроненбергов, ему ничего не грозит. А вот что ждёт мальчика в замке Регентропф, где живёт человек, который его ненавидит, я ещё не ведаю.

— Ты говоришь о Патриции фон Регентропф? — Ахим придвинул стул и сел рядом с Хельгой.

— Да, о ней.

— Она согласилась заменить Берхарду мать, но я ей не верю. Патриция никогда не забудет, кто настоящая мать Берхарда, и кем она была для Генриха.

— Было бы лучше мальчику никогда не переезжать в Регентропф. Генриху надо бы оставить его на воспитание тебе, Ахим, но ландграф упрям, как и все Регентропфы, он всегда поступает только так, как сам считает нужным.

— Ты предполагаешь, Патриция может убить Берхарда?

— Не знаю. Она ни за что не допустила бы, чтоб Берхард занял трон Регенплатца и стал бы её повелителем. Однако скоро Патриция родит сына, законного наследника, после чего есть надежда, что судьба Берхарда станет ей безразлична.

— А если родится дочь?

— Патриция родит сына. И надеюсь, мальчик будет здоров и крепок.

— Мой бедный Берхард, — горестно вздохнул Ахим Штаузенг. — С самого рождения ни счастья ему, ни покоя. Говорят, Патриция слаба здоровьем и может не пережить роды.

— Она их выдержит и останется жива, — заверила Хельга. — И поверь, так будет лучше. Но доверься мне, Ахим, я сделаю всё, чтобы её ненависть не смогла причинить мальчику даже самую маленькую боль. Ты же знаешь, что Берхард дорог мне не меньше, чем тебе.

Хельга подняла на Ахима взгляд, и её чёрные глаза наполнились печалью. Время текло, года уходили безвозвратно, но чувства по-прежнему бережно хранились в её сердце. Когда-то много лет назад она, отвергнутая всеми юная девушка, нашла в этом мужчине поддержку, доброту и понимание, а позже и горячую любовь. Хельга понимала, что связь с ней, с ведьмой, ляжет чёрным пятном на репутацию Ахима, сделает его изгоем в глазах всех людей. Она не желала ему вреда, а потому прервала все отношения с ним и отказалась от его помощи. Хельга удалилась в свой дом, выстроенный в лесу, стала отшельницей и выходила к людям лишь тогда, когда кто-нибудь просил об исцелении. Любовь к Ахиму Штаузенгу затихла, но не умерла.

Однажды тяжело заболела младшая сестра Ахима. Лекари ничего не могли сделать, и тогда Ахим обратился за помощью к Хельге. Его чувства к ней за эти несколько лет, казалось, тоже присмирели, успокоились, и он даже начал подыскивать себе невесту. Но когда Хельга и Ахим встретились, любовь между ними вспыхнула с новой силой. Она стала их судьбой и их наказанием. Семь дней Хельга приходила в дом Ахима и лечила его сестру. Всего семь дней, а молодые люди уже не могли жить друг без друга. Лесная хижина Хельги стала местом их тайных свиданий, и лишь луна знала их секрет, но она молчала.

В глазах Ахима тоже стояла печаль. Любовь к Хельге до сих пор теребила его душу. Он так ни на ком и не женился, сохраняя верность этой любви. Ахим покрыл ладонью руку Хельги и предложил:

— Давай, заберём мальчика и уедем из Регенплатца. Уедем туда, где никто нас не знает.

Хельга опустила глаза и покачала головой:

— Нет, Ахим. Генрих никогда не отдаст тебе сына.

— Я поговорю с ним. Расскажу всё как есть. Я не переживу, если с Берхардом что-либо случится.

— Хочешь, чтобы Генрих покарал Патрицию?

— Судьба внука меня волнует больше, чем её судьба.

— Всё это бесполезно, Ахим, — устало вздохнула Хельга. — Генрих не станет карать и прогонять свою жену. Это вызовет недовольство в обществе, в глазах которого она окажется жертвой, а Эльза — коварной искусительницей. Имя Регентропф может покрыться позором. А этого Генрих не допустит никогда.

— Но он тоже испугается за жизнь Берхарда и отдаст его мне, — стоял на своём Ахим Штаузенг.

— Генрих никогда не отдаст тебе сына, — не менее упрямо повторила Хельга. — Берхард — это единственное, что осталось ему от Эльзы. Он скорее поселит его в комнате своей, выделит тебе покои в замке, но от себя Берхарда не отдалит.

— Тогда я украду малыша.

Хельга встала и не спеша отошла к окну.

— Это плохая идея, — проговорила она, погрузив задумчивый взор в унылый осенний сад за окном. — Да и не получится у тебя ничего.

— Отговариваешь меня. Ты снова отговариваешь меня!

Ахим покинул своё место и приблизился к Хельге. Ему не понравились её слова.

— Как я тогда уговаривал тебя уехать, — стал он пылко говорить. — Покинуть этот город, эти земли. Как я умолял тебя! Но ты упрямо не желала даже слушать меня. В других краях мы могли бы пожениться, жили бы семьёй в спокойствии и радости. И Эльза никогда бы не встретилась с этим Генрихом и была бы сейчас жива. Посмотри, что наделало твоё упрямство! И после этого ты вновь отговариваешь меня уехать из Крафтбурга. И главное, не хочешь объяснить почему. Что тебя здесь держит? У тебя здесь ни родных, ни дома. Люди загнали тебя в лес, и ты это терпишь.

— Как бы ни была плоха здесь жизнь, я никуда не поеду, — спокойно ответила Хельга, продолжая рассматривать полуобнажённые деревья в саду.

Женщина не могла объяснить своему любимому, что отказывала ему не из-за простого упрямства. Она была бы рада уехать, создать с ним семью, но Бог запрещает ей это. Он выбрал для Хельги удел отшельницы, не имеющей права ни на мужа, ни на детей, ни даже на друзей. Да, много лет назад Ахим действительно предлагал ей покинуть Регенплатц, и Хельга прежде, чем дать ответ, решилась заглянуть в будущее, чтоб посмотреть, где им суждено выстроить своё счастье. Но вместо радужной картины, она отчётливо увидела лишь могилы мужа, дочери, а сама она погибала в языках пламени. Хельга поняла, что в чужих землях принесёт своим близким погибель. Но как объяснить свои видения влюблённому и полному светлых надежд Ахиму? Он бы ей не поверил, назвал бы это трусостью и глупыми предрассудками. И Хельга просто без объяснений, но с большим сожалением отказала своему возлюбленному. Ахим принял её отказ, как неуверенность, боязнь перемен, и решил подождать.

Значительно позже он вернулся к этой теме, вновь предложив Хельге уехать. Да и основания для этого были более вескими. Хельга надеялась, что, возможно, теперь, спустя несколько лет, судьба сможет измениться к лучшему, но нет, будущее упрямо утверждало, что за пределами Регенплатца родным ей людям, да и ей самой грозит смерть.

И даже сейчас ничего не изменилось. При всём желании Хельга не могла покинуть Регенплатц. И это даже не ради своего спасения, а ради спасения дорогого и любимого человека.

Хельга повернулась к Ахиму, её взгляд по-прежнему был спокоен и печален.

— Тебе нужно жениться, Ахим, — сказала она. — Тебе нужна жена для заботы, дети для радости, тебе необходима семья. А о Берхарде я позабочусь. Никакое зло его не коснётся.

— Женитьба? Семья? О чём ты говоришь? — удивился Ахим. — Мне нужна только ты!

— Я приношу тебе лишь горе и несчастье. Я не смогла уберечь Эльзу. Постарайся вычеркнуть меня из своей жизни и выполни последнюю волю дочери, женись.

— Значит, ты всё-таки не хочешь связать со мной свою судьбу, — тяжело вздохнул Ахим. — Даже советуешь мне жениться.

— Не не хочу, а не могу.

— Может, ты и невесту мне уже подыскала? — Ахим был недоволен.

— Нет, не искала. — Хельга вновь устремила взор в сад. — Однако могу посоветовать обратить внимание на дочь твоих соседей. Христина не блещет красотой, и потому, наверное, задержалась в девках, но поверь, женой тебе станет великолепной и подарит много детей.

— Ты решила поиздеваться надо мной? — воскликнул Ахим.

Он совсем обиделся на Хельгу. Мало, что много лет мучает его беспричинными отказами, так ещё и имеет наглость сватать ему какую-то старую деву. Ахим ушёл вглубь комнаты и сел за стол.

— Я хочу, чтоб ты был счастлив, — ответила Хельга.

— Если б ты этого хотела, то давно бы уже уехала со мной отсюда.

— Женитьба сможет принести спокойствие тебе и твоей душе, я знаю…

— Много ты чего знаешь, — проворчал Ахим. — Смотришь в будущее. Почему же ты не предупредила Эльзу о грозящей ей смерти?

— Я предупреждала. Я говорила, что связь с ландграфом опасна. А Эльза отвечала, что согласна умереть, но от Генриха не откажется. Любовь её оказалась сильнее страха.

— В таком случае мне остаётся лишь позавидовать Генриху — его любили так, как я мог только мечтать.

На это Хельге нечего было ответить. Она признавала, что Ахиму есть за что держать на неё обиду, но не собиралась ни в чём перед ним оправдываться. Женщина молча прошла к сундуку, взяла лежащий на нём свой плащ и накинула его на плечи.

— Ты уже уходишь? — встрепенулся Ахим Штаузенг.

Его обида тут же растаяла, и её место заняло горькое предчувствие разлуки.

— Да, мне пора, — спокойно ответила Хельга. — Моё долгое пребывание в твоём доме может вызвать пересуды соседей.

Ахим заволновался, ему не хотелось столь скоро отпускать Хельгу, он слишком редко видел её. Мужчина вышел из-за стола и торопливо приблизился к любимой женщине.

— Останься ещё ненадолго, — попросил он. — Мне безразлично, что говорят обо мне люди.

— Но мне не безразлично.

— Останься.

Хельга опустила глаза. Больше всего на свете ей хотелось остаться с Ахимом и никогда с ним не расставаться. Но это было невозможно.

— Ни к чему, Ахим, мне задерживаться, — тихо произнесла она. — Не нужно это.

И Хельга уверенно направилась к двери.

— Через семь дней я зайду отдать кулон, — сказала она перед выходом.

— Через семь дней, — эхом отозвался Ахим, не в силах отвести полный грусти взгляд от своей возлюбленной.

— До свидания. И подумай над моими словами.

Хельга вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь, вновь, уже в который раз за много лет, оставив Ахима наедине с его разбитыми мечтами.

Генрих часто навещал своего сына, по-прежнему живущего в семье Клоса Кроненберга. Малыш Берхард уже узнавал этого большого широкоплечего мужчину и радовался его приходу. Ведь только его сильные руки могли так высоко поднимать Берхарда ввысь и там кружить, даря захватывающие минуты полёта, ведь только он не сердился, когда Берхард в азарте игры дёргал за его светлую короткую бороду или даже за волосы. Этот мужчина вообще никогда не сердился на Берхарда, смеялся вместе с ним густым и громким смехом. Вот только жаль, что этот весёлый великан уходил и не забирал Берхарда с собой.

Радостно повизгивая, поддерживаемый сильными папиными руками, малыш Берхард прыгал и резвился у отца на коленях.

— Ах ты, озорник! — широко улыбаясь, журил его Генрих. — Ты мне уже все колени оттоптал.

Но мальчик в ответ только громко взвизгнул.

— Да-да, — согласился с ним отец. — Вон, твой дружок сидит себе спокойно у мамы, не прыгает.

Маленький толстячок Кларк неподалёку сидел у матери на коленях и с завистью смотрел на забавы Берхарда. Он тоже порывался повторить игру друга, но строгая мать не позволяла ему этого, и Кларку оставалось только обиженно кряхтеть.

— Позавчера к нам приезжал гер Штаузенг проведать внука, — поведал Клос Кроненберг, стоя у камина и поправляя кочергой дрова. — Он привёз Берхарду подарок.

— Вот как! — воскликнул Генрих. — И что же это за подарок? Мне любопытно.

— Золотая цепочка с кулоном. Она сейчас на Берхарде.

— Ну-ка, Берхард, сядь, успокойся, похвастайся твоим новым украшением.

Со второй попытки отцу удалось утихомирить сына и усадить его на своих коленях. Генрих подсунул палец под воротничок белой рубашечки на мальчике и осторожно вытянул наружу цепочку. Сверкнув золотым блеском оправы, поверх одежды легла крупная жемчужина необычной формы в виде капли. Генрих, конечно, сразу же узнал украшение. Он подарил его Эльзе на Рождество, и девушка назвала этот кулон «Регентропф», потому что жемчужина показалась ей очень похожей на каплю дождя.

— Это цепочка Эльзы, — произнёс Генрих, поворачивая в пальцах кулон.

— Да. И гер Штаузенг сказал, что сей кулон был её любимым украшением, — добавила Хармина.

— Эльза сказала тогда, что оно может стать реликвией моей фамилии.

— Вот и стало.

— Да, действительно.

Берхард, широко раскрыв глаза, заворожено смотрел на лёгкий блеск жемчужины, лежавшей на отцовской ладони, потом протянул к ней свою ручку и потрогал пальчиками. Однако он, видимо, вспомнил, что место этой вещицы вовсе не в чужой руке, так как схватил кулон и спрятал его у себя за пазухой.

— Да, малыш, это твоя вещь, — признал Генрих, погладив сына по чёрным кудряшкам на голове. — Никто у тебя её не отберёт. Ахим правильно сделал, что надел Берхарду кулон.

— Очень правильно, — согласилась Хармина. — Так душа матери будет ближе к сыну.

— Пусть носит эту жемчужную «капельку», не снимая.

— Гер Штаузенг пожелал того же.

Спрятав кулон, малыш Берхард снова захотел попрыгать на отцовских коленях, о чём сообщил звонким возгласом и энергично потянул папу за рукав, пытаясь при этом подняться на ножки. Отец устало вздохнул, но всё же весело улыбнулся игривому сыну и позволил ему продолжить прерванную забаву.

— Вы так и не надумали составить гороскоп Берхарда, ландграф? — поинтересовался Клос Кроненберг, отойдя от камина и присев на стул рядом с собеседниками.

— Нет. Я не меняю своих решений и принципов, — дал твёрдый ответ Генрих. — А ты составил для Кларка?

— Составил.

— И как? Судьба Кларка нарисовалась хорошей? Надеюсь, никаких ужасных потрясений для него не уготовлено?

— В судьбе моего сына будет и хорошее, и плохое, но ничего глобального: ни больших побед, ни больших поражений.

— Это тоже неплохо. Значит, жизнь Кларка протечёт гладко и спокойно. Главное, чтоб он вырос сильным, здоровым и смог продолжить твой род.

— Да уж, вы правы, ландграф, — поддержала Хармина. — Для счастья нужно немного: мир в семье, здоровье родных, благополучие детей.

— Кстати о благополучии. Угомонись, Берхард, отдохни немного. — Генрих усадил сына на свои колени, и на этот раз, видимо, тоже устав прыгать, малыш сразу послушался папу. — Клос, Хармина, вы очень помогли мне в последний год, много сделали для меня и моего сынишки, и я хочу вас отблагодарить. Клос Кроненберг, я освобождаю тебя от ренты, которую ты мне исправно платишь. Указ об этом уже готов и мною подписан. Владей этими угодьями свободно, заводи свои порядки, и сын твой пусть так же будет свободен от обязательств перед Регенплатцем.

— О, ландграф…

Клос был обескуражен столь неожиданным и радостным известием. Он нерешительно поднялся со стула и сбивчиво проговорил:

— Я… Я безмерно благодарен вам. Но… Но вы должны знать, что моя помощь вам, моя служба вам бескорыстны…

— Я это знаю, — дружески улыбнулся Генрих. — Потому и благодарю тебя за верность, за искренность, и жене твоей милой Хармине за доброту отплачу щедро.

— Не нужно больше ничего, ландграф, — скромно ответила молодая женщина. — Вы и так сделали нам слишком щедрый подарок.

— Нужно, Хармина, — заверил Генрих. — Вы как никто достойны привилегий. Я скоро поеду к королю и обязательно расскажу ему об отважном и благородном роде Кроненбергов. Хочу, чтоб ему наконец присвоили дворянский титул.

— О, ландграф, это…

— Но хватит об этом, друзья мои, — прервал Хармину Генрих. — Поговорим о другом. У меня есть к вам одна большая просьба.

— Можете просить нас о чём угодно, — заверил Клос.

— Как вы знаете, Патриция на сносях. Через месяц, а то и раньше она произведёт на свет ребёнка. Ей сейчас очень тяжело, лекарь Гойербарг в большой тревоге за её здоровье.

— Бедная Патриция, — горестно вздохнула Хармина. — Я ежедневно молю всевышнего дать ей терпения и мужества вынести эти муки и выжить ради её детей.

— Она выдержит. Патриция сильная женщина и очень любит жизнь, хотя и бороться за неё ей будет трудно. Но я постараюсь ей помочь всем, чем могу. Всё внимание моё, всю заботу направлю лишь на Патрицию и младенца. За ней и детьми будет постоянный уход и присмотр… Надо же, Берхард заснул у меня на руках, — прервал свой разговор Генрих, с нежностью взглянув на задремавшего малыша. — Устал, или наш говор его убаюкал?

— Скорее всего, и то, и другое, — ответила Хармина. — Вот и у Кларка глазки слипаются. Мальчики сегодня днём мало спали…

— Я обещал забрать Берхарда к себе до наступления нового года, — вернулся Генрих к прерванной теме. — Но вы сами видите, какое положение сейчас в моём доме. Конечно, я найму ещё нянек, но… Сейчас все будут на нервах, в переживаниях… Всё внимание лишь к Патриции. К тому же Гойербарг боится, как бы нездоровье матери не передалось и ребёнку…

— Вы хотите оставить Берхарда у нас? — Хармина прекрасно поняла смысл сбивчивой речи ландграфа.

— Ненадолго, — тут же отозвался Генрих. — Может, до весны…

— Берхард может жить у нас любое количество времени, — заверил Клос. — Неужели вы в этом сомневались? Здесь его второй дом, здесь молочный брат его и крёстные родители.

— А я так привязалась к малышу Берхарду, что даже рада вашему желанию не забирать его от нас, — с улыбкой добавила Хармина.

— Спасибо, друзья. Мне трудно далось такое решение, так как скучаю по сыну и с нетерпением жду того дня, когда введу Берхарда в замок Регентропф, в дом его предков. Но сейчас ни я, ни тем более Патриция не сможем уделить малышу того внимания, которое он получает здесь.

— Вы правы, мальчику будет одиноко в незнакомом доме среди чужих людей, — согласилась Хармина. — Пусть остаётся пока у нас.

— Как только Патриция поправится, Берхард тут же переедет в Регентропф.

— Извините за вопрос, ландграф, но если Патриция родит вам сына, вы своим наследником всё равно объявите Берхарда? — поинтересовался Клос.

— Конечно, — не задумываясь, ответил Генрих. — Я, безусловно, буду рад ещё одному сыну, но решения своего менять не собираюсь. Берхард — мой старший сын, и только он унаследует правление в Регенплатце. Но к чему этот вопрос, Клос? Думаешь, вассалы не поддержат его, не присягнут в верности?

— Для них он бастард.

— И что с того? Когда Патриция признает Берхарда своим сыном, его никто больше не посмеет назвать бастардом.

— Да, конечно, — согласился Клос Кроненберг, однако такие доводы всё же не смогли усмирить возникшие в его душе тревоги.

— К чему сейчас эти рассуждения? — мягко произнесла Хармина. — Ещё не известно, кто родится у Патриции. Может, девочка? Тогда и спорить будет не о чем.

— Действительно, — поддержал Генрих. — Разве вопрос о наследстве в данный момент так важен? Сейчас главное, чтоб Патриция благополучно разрешилась от бремени, чтоб быстро поправилась. Да чтоб ребёнок родился здоровым. А проблемы политики могут и подождать.

Уже больше часа Генрих нервно расхаживал по большому рыцарскому залу. Он прибывал в сильном волнении и даже можно сказать в страхе. А как же, ведь в течение всего этого времени в своей опочивальне Патриция мучилась родовыми схватками. Она страдала от боли и кричала так, будто испытывала жестокие муки ада. Эти крики, эта боль супруги и порождали в душе Генриха страх. Он видел, как тяжело Патриция вынашивала ребёнка, Гойербарг не раз говорил ему, что роды могут лишить её жизни. И теперь, слушая эти жуткие крики, Генрих невольно представлял, что вот так жизнь покидает тело Патриции, уступая место для новой жизни рождающегося младенца.

Душа ныла, и стало покалывать сердце. Напряжение сковывало тело. Генрих достал из кармана склянку со снадобьем и отпил из неё глоток. После сел на стул и постарался успокоиться. Постепенно боль покинула сердце, но напряжение осталось. Крики Патриции не прекращались. Слушая их, Генрих пообещал себе, а потом и Богу, что, если супруга выживет, он больше никогда ни словом, ни делом не причинит ей даже самой маленькой боли.

И вдруг наступила тишина. Так резко и такая глубокая, что у Генриха даже сердце замерло от ужаса. Что случилось? Неужели Патриция не выдержала мучений, и самые страшные опасения осуществились? Генрих вскочил с места и бросился к покоям супруги. Быстро поднимаясь по лестнице, он увидел, как из комнаты Патриции вышла служанка Ханна, в глазах её блестели слёзы. Девушка направилась к лестнице и столкнулась с ландграфом.

— Почему ты плачешь, Ханна? — остановил Генрих служанку. — Что-то с твоей хозяйкой?

— Нет, ваше сиятельство… — всхлипнула в ответ девушка. — Просто госпожа так страдала…

Но в этот момент открылась дверь покоев, и из неё вышел лекарь Гойербарг.

— Ханна! — прикрикнул он на служанку. — Я же сказал, что горячая вода нужна срочно!

Девушка бросила на строгого лекаря испуганный взгляд и убежала прочь.

— Гер Питер, что с Патрицией? — взволнованный Генрих приблизился к лекарю.

— Ничего такого, что вызывало бы опасения, — с лёгким раздражением ответил Питер Гойербарг, прикрыв за спиной дверь.

— Она вдруг замолчала… Уже родила?

— Просто потеряла сознание. Извините, ландграф, но мне абсолютно некогда разговаривать с вами.

И нервно взмахнув рукой, лекарь резко развернулся и без всяких церемоний захлопнул дверь перед носом ландграфа. В первую секунду Генриха это возмутило, он решительно вознамерился войти в покои своей жены и выяснить, что же там всё-таки происходит, и что скрывают от него. Однако, взявшись за ручку двери, он всё же остановился. Конечно, Гойербарг говорил с ним грубо, но возможно, Генрих сейчас действительно только мешался. Гойербарг серьёзный опытный лекарь, служивший в семье Регентропф уже около десяти лет, ему можно было доверять. Ему нужно было доверять, ведь сейчас от его знаний и мастерства зависела жизнь Патриции. Да, мешать лекарю в эти минуты и отвлекать глупыми амбициями не стоило. Генрих отошёл от двери и встал в стороне, ожидая скорых известий.

Вернулась Ханна с тяжёлым кувшином горячей воды. Генрих не стал её останавливать. Но когда дверь на стук служанки открылась, он постарался заглянуть внутрь комнаты. Буквально несколько мгновений, и дверь снова закрылась за вошедшей в покои Ханной. Однако этих мгновений хватило Генриху, чтобы увидеть то, что заставило его оцепенеть. На покрытом простынями столе лежал младенец, лежал молча и неподвижно, а рядом с ним стоял лекарь и периодически нажимал ладонью на его маленькую грудь. Значит, Патриция всё-таки родила, вот только с ребёнком что-то неладное. Почему же тогда Гойербарг сказал, что нет никаких опасений? Почему он вообще не сказал о младенце? А вдруг малыш родился мёртвым? Ведь он молчит, не двигается. А вдруг и Патриция не выдержала мучений?

Сердце сжалось от таких мыслей. Может, в нём и не пылала жаркая любовь к Патриции, но потеря этой женщины, несомненно, принесла бы ему страдания и боль. Генрих направился прочь, вступил на лестницу… Однако горестные мысли были слишком тяжелы и затрудняли ход. Генрих опустился на ступеньку и уронил голову в ладони.

Из-за двери доносилось тревожное жужжание голосов, редкие выкрики Гойербарга, торопливые шаги по комнате. Но вдруг среди этого шума стали выделяться резкие высокие нотки, будто кто-то громко всхлипывал. Генрих замер и прислушался. Вот эти нотки повторились, ещё. Стали чаще и громче. И наконец они слились в громкий плач младенца! Не веря своим ушам, Генрих вскочил, подбежал к двери и приложил к ней ухо. Точно, это был голос младенца, его ребёнка! Значит, он жив. Гойербаргу удалось вернуть его к жизни. Воистину он великий мастер врачевания! Генрих был счастлив. С радостной улыбкой он слушал набирающий громкость плач новорожденного, словно самую красивую в мире музыку.

Но вот послышались приближающиеся к двери шаги, и Генрих быстро отошёл. Из покоев вышел лекарь Гойербарг. Он выглядел усталым; узкое лицо, казалось, ещё больше вытянулось, взгляд потускнел, спина сгорблена, на лбу проступили капельки пота.

— Теперь вы можете войти, ландграф, — бесцветным голосом пригласил лекарь.

Генрих неуверенно заглянул в спальню своей жены и осмотрелся. Служанки ещё суетились, прибираясь в комнате, но в целом чистота уже была восстановлена. На кровати, укрытая одеялом, лежала Патриция. Бледное лицо её спокойно, глаза закрыты. Рядом с кроватью стояла счастливая Магда Бренденбруг и держала на руках своего новорожденного внука. Малыш громко плакал, махал ручками, и Магда тихим ласковым голосом пыталась его успокоить, заботливо укутывая его в мягкое одеяльце. А заметив вошедшего Генриха, графиня Бренденбруг гордо выпрямила спину и с достоинством произнесла:

— Ваша жена подарила вам сына, ландграф. Я поздравляю вас с наследником.

Сын! Генрих и так был счастлив, но это известие сумело увеличить его радость в разы. Он приблизился к Магде и взглянул на младенца.

— Ну, здравствуй, сынок, — ласково произнёс папа.

В ответ малыш лишь ещё громче закричал.

— Он мил, не правда ли? — проговорила Магда.

— Он великолепен, — умилённо улыбаясь, согласился Генрих. — Дайте-ка мне его.

Магда Бренденбруг без возражений передала младенца в руки отца.

— И что ж ты так кричишь? — вновь заговорил Генрих с сыночком. — Боишься мира, в который пришёл? Он, конечно, коварен, но с папой тебе совсем нечего бояться. Не надо плакать.

Да только малыш не понимал слов отца, он понимал лишь свои чувства и ощущения, а потому и не прекращал громкий плач.

— Смотрите, какой красивый снегопад на улице! — вдруг обратила внимание одна из служанок.

Все тут же посмотрели на окна. С неба действительно сыпал мягкий и пушистый снег. Крупные снежинки плавно танцевали на ветру, поблёскивая в лучах солнца.

— Обычно когда рождаются Регентропфы идёт дождь, — заметил Генрих. — Говорили даже, что в былые времена по этому дождю предсказывали судьбу родившегося. А сейчас вдруг падает снег.

— Возможно, ваш сын станет необыкновенным человеком, — предположила Магда.

— Возможно. Или его ждёт необычная судьба. Я назову малыша Густав. Так звали первого Регентропфа, родоначальника нашей фамилии. Пусть и этот Густав фон Регентропф откроет новую дорогу для наших потомков.

— А как Патриция? — поинтересовался Генрих у графини.

— С ней всё хорошо. Она сейчас спит.

— Так крепко, что не слышит сына?

— Я дал ей сильное снотворное, — пояснил стоявший в стороне лекарь Гойербарг. — Ваша супруга потеряла много сил, перенесла много боли и очень устала. Несколько дней ей придётся провести в постели.

— Но угрозы для её жизни нет?

— Нет. Хотя мучения её в последние месяцы, а особенно часы, были велики. Даже и не знаю, как ей удалось найти в себе столько сил, чтоб пережить их.

— Да, Патриция настоящая героиня, — согласился Генрих.

— Просто она очень любит вас, ландграф, — проговорила Магда Бренденбруг. — Даже больше жизни. И родив вам сына, она ещё раз доказала силу любви своей.

Генрих отдал младенца Магде и подошёл к кровати, где спала Патриция. Да, наверное, Магда была права, а значит, Генрих недооценивал свою супругу. Всматриваясь в её бледное лицо, он вспомнил многие обиды, которые нанёс ей, равнодушие, измену, и сейчас ему было стыдно перед Патрицией за такое отношение к ней. Но больше этого не повторится. Он же пообещал Богу, что больше не причинит жене боль, и обещание это сдержит обязательно.

— Патриция скоро поправится? — спросил Генрих у лекаря.

— При хорошем уходе, думаю, ландграфиня быстро вернёт себе силы. Вот только детей она вам больше не сможет подарить.

— Почему?

— Рождение сына забрало у неё все силы, и их не осталось для других детей. Для иных женщин это, возможно, плохой диагноз, но для ландграфини, которой роды приносят такие страдания, это большое облегчение.

— Да, наверное, вы правы. А как мой сын? Здоров?

— Я, конечно, ещё осмотрю его, но уверен, что серьёзных проблем у его здоровья нет.

— Почему же он не сразу заплакал?

Питер Гойербарг лишь пожал плечами. Он не любил вдаваться в подробности неприятных моментов его деятельности.

— Приход мальчика в эту жизнь оказался труден, — уклончиво ответил лекарь. — Но я помог ему, и теперь всё будет хорошо.

Генрих приблизился к Гойербаргу и положил руку ему на плечо.

— Спасибо вам, гер Питер, — с порывом благодарил Генрих. — Вы спасли жизнь моему сыну, вы помогли Патриции. Я преклоняюсь перед вашим мастерством врачевания, и, поверьте, моя благодарность за ваш труд безгранична. Просите у меня какой угодно награды, любое ваше желание будет исполнено.

Но лекарь Гойербарг не был корыстным человеком. Он лечил больных ради их здоровья, он занимался врачеванием, чтобы облегчать страдание людей.

— Ваша благодарность и доверие, ландграф, для меня уже большая награда, — с поклоном проговорил он.

— Нет-нет, — тут же осёк его Генрих, — прошу вас не скромничать, гер Питер, и обязательно потребовать вознаграждения. Я знаю, у вас тоже растёт сын Урих, может что-нибудь я для него смогу сделать?

— Поверьте, ландграф, у меня есть всё. Единственное, чего я желаю сейчас, так это удалиться в свою комнату и отдохнуть.

— Хорошо. Я не буду настаивать. И вы действительно нуждаетесь в отдыхе. Но прошу помнить, что сегодняшний труд ваш остался не оплачен по достоинству, и как только вам что-либо понадобится, смело это спрашивайте с меня. Вы знаете, я своих обещаний на ветер не бросаю.

— Спасибо, ландграф, — снова поклонился Гойербарг. — Я буду помнить о вашем обещании.

Генрих повернулся к служанкам и распорядился:

— Приготовьте для лекаря ванну и свежее бельё.

Несколько девушек поспешили исполнить приказание господина и выбежали из комнаты.

— Идите отдыхать, мой друг, — вновь обратился Генрих к Гойербаргу, провожая его до двери.

— Вам тоже надо отдохнуть, ландграф. Вы много нервничали, переживали, дайте теперь успокоиться вашему сердцу.

Но Генрих в ответ послал озабоченный взгляд на всё ещё беспокойно плачущего младенца на руках своей бабушки.

— Не волнуйтесь, — сказал на это лекарь. — Здесь останутся графиня Бренденбруг, служанки. Я им дал указания, они всё сделают, как надо. А когда ландграфиня проснётся, они нас позовут.

— Непременно позовём, — заверила графиня Бренденбруг.

Генрих согласно покивал головой и вышел вместе с лекарем Гойербаргом из покоев супруги.

Патриция тоскливо смотрела в окно на серый февральский пейзаж. Снег местами растаял, оставив после себя мутные лужи и чёрную грязь на дороге. Сквозь тяжёлые тучи, залепившие небо, с трудом пробивалось бледное солнце. В углу комнаты сидела Ханна и, вышивая платок для молодой графини, напевала печальную песню о двух расставшихся влюблённых. Тоскливо, серо и скучно.

Дверь в покои отворилась и вошла Магда Бренденбруг.

— Я не потревожу тебя, Патриция? — спросила она.

— Ну, что вы, мама, — повернувшись, улыбнулась любящая дочь. — Я даже рада, что вы пришли, а то мне совсем грустно.

Подтвердив своё настроение печальным вздохом, Патриция отошла от окна и присела к столику, на котором стояла корзиночка с рукоделием Ханны. Магда придвинула стул и села недалеко от дочери. А Ханна, не прерывая своего занятия, допела песню и, чуть передохнув, затянула новую, с не менее печальным сюжетом.

— Всё скучаешь по Генриху? — поинтересовалась Магда у дочери.

— Да, — тяжко вздохнула Патриция. — Уже месяц, как он уехал в Регенсбург. И ни весточки от него. А ведь он обещал не задерживаться.

— Видимо, король Фридрих его отпускать не желает. Ты же знаешь, как он ценит Генриха, прислушивается к советам его.

— Он прислушивается к звону его монет, а не к советам.

— Неужели считаешь, что ландграфа Регентропфа больше не за что ценить?

— В наше время размер уважения определяется количеством золота.

Магда Бренденбруг лишь раздражённо махнула рукой на это замечание. Она знала, что Патриция недолюбливала короля, а значит, и обсуждать его с ней бесполезно.

— Ты бы лучше заняла себя каким-нибудь делом, отвлеклась бы от серых мыслей, — посоветовала Магда. — Где малыш Густав?

— В детской с Маргарет. Астрид недавно уложила детей спать.

— Ты с Генрихом ещё не говорила о Густаве? О том, что именно он и есть настоящий законный наследник?

— Нет ещё. Сейчас в семье моей такая идиллия, что я боюсь её нарушить. Надеюсь, Генрих и сам всё прекрасно понимает.

— Надеюсь. Но он слишком упрямый.

— Это точно, — согласилась Патриция. — Только я ему напомню, что он обещал больше не причинять мне боли. А разве не боль для меня, если мой муж поставит сына любовницы выше сына родного?

— Передумает он или нет, от Берхарда всё равно надо избавиться. Тогда у Генриха не будет выбора, а у Густава соперника.

— Да, надо избавиться, и чем скорее, тем лучше. Я не хочу становиться матерью этому ребёнку. Не для того я так мучилась и страдала.

— Бедная моя дочь, — с горестным вздохом посочувствовала Магда. — Ты столько перенесла, столько вытерпела ради рождения Густава! Нет, не позволю я, чтобы его место занял какой-то бастард. Твои боли ещё продолжаются?

— Да, но они слабее с каждым днём. Гойербарг потрясающий лекарь. Жаль, что он уехал из замка.

— Ты уже поправилась, встала на ноги. За тобой не нужен постоянный уход. Другие же больные нуждаются во внимании. К тому же ты сама признала, что твой недуг ослабевает. А лекарство Хельги ты всё ещё принимаешь?

— Оно, увы, закончилось, — с досадой вздохнула Патриция. — Мне великолепно помогло это снадобье. И сейчас его даже не хватает.

— Но я не думаю, что снадобья лекаря Гойербарга хуже, — возразила Магда. — Он поистине великий мастер своего дела.

— Конечно, мастер. Я и не спорю. И всё же лекарства, настолько быстро пресекающего сильнейшую боль, у него нет.

— Кстати, — заметила Патриция. — Прошло уже почти два месяца, как родился Густав, а Хельга всё ещё не пришла за оплатой своих трудов. Как думаете, она передумала или забыла?

— Сомневаюсь, что она не возьмёт с тебя платы, — покачав головой, ответила графиня Бренденбруг. — Со всех брала. Думаю, Хельга просто ждёт твоего выздоровления.

— Честно говоря, я её боюсь. Вдруг она задумала что-то нехорошее?

— Не надо настраивать себя на это. Хоть Хельга и ведьма, но она помогла тебе. Ты родила сына, здорового, крепкого, твоё здоровье тоже восстанавливается. Если бы она желала тебе зла…

— И всё же душа моя не на месте.

В этот момент раздался стук в дверь. По разрешению ландграфини Регентропф в комнату вошёл слуга и, поклонившись, сообщил:

— Извините, ваше сиятельство, там пришла какая-то женщина и хочет увидеться с вами.

— У меня сейчас нет никакого желания с кем-либо встречаться, — устало выдохнула Патриция.

— Я ей сказал, что вы нездоровы, но она настаивает. Говорит, что у неё важный разговор к вам.

— Ханна, сходи, посмотри, кто эта женщина, и с чем она пришла, — распорядилась Патриция.

Девушка послушно отложила рукоделие и вместе со слугой покинула комнату.

— Быть может, это как раз Хельга пришла? — предположила Магда.

Патриция даже с места вскочила от таких догадок. Её сердце учащённо забилось, а в душе проснулся суеверный страх.

— Нет, не думаю, — встревоженным голосом ответила она, отойдя к окну. — Скорее это какая-нибудь крестьянка с прошением.

Вернулась Ханна и тихо оповестила:

— Госпожа, к вам пришла Хельга.

Патриция так и ахнула.

— Вот, вспомни о дьяволе, так он тут же и явится.

— Её нужно принять, — сказала графиня Бренденбруг.

— Да, — согласилась побледневшая Патриция. — Пригласи её, Ханна.

Но служанке не пришлось утруждаться. Хельга уже стояла за дверью и, услыхав, что её готовы видеть, вошла в комнату. Осанка её была гордой, взгляд чёрных глаз уверенный.

— Ну, здравствуй, Патриция, — улыбнулась Хельга хозяйке дома.

Патриции показалась, что за улыбкой гостьи скрывается коварство. Затаив дыхание, молодая женщина напряжённо наблюдала за приближающейся к ней чёрной колдуньей.

— Вот пришла поздравить тебя с рождением сына, — продолжала говорить Хельга, — а также справиться о твоём здоровье.

— Я вполне хорошо чувствую себя, — проговорила Патриция.

Ей всё больше не нравился хитрый взгляд ведьмы и её леденящая душу улыбка. Патриция занервничала, тревожные предчувствия сковывали её сердце. Видя подобное состояние дочери, Магда Бренденбруг поспешила к ней и обняла за плечи, пытаясь укрыть от напасти. Поддержка родного человека немного успокоила Патрицию.

— Помогло ли тебе снадобье моё? — вновь поинтересовалась Хельга.

— Да. Спасибо.

— А доволен ли твой муж сыном?

— Он очень рад.

— Значит, мечта твоя сбылась. И сына родила, и сама выжила. У нас всё получилось.

— Ты пришла за платой? — твёрдым голосом спросила Магда.

— Да. Настало время оплатить мою работу.

— Сколько золота ты хочешь?

— Золота я не возьму. И драгоценностей мне тоже не надо.

— Чего же ты тогда хочешь от меня? — Патриция была не на шутку напугана словами ведьмы.

— Я вижу, что ты всё ещё боишься меня, — усмехнулась Хельга. — Но сегодня ты поступаешь правильно. Сегодня меня надо бояться.

Она воткнула пристальный взгляд в Ханну и приказала:

— Выйди вон!

Служанка была напугана не менее своей госпожи. Она очень хотела уйти, но, привыкшая получать указания лишь от хозяйки, девушка не посмела подчиниться приказу гостьи. Ханна обратила вопросительный взор на ландграфиню фон Регентропф.

— Оставь нас, Ханна, — попросила Патриция.

Спешно откланявшись, девушка почти сбежала из комнаты. Она была рада, что её освободили от общения с ведьмой. Тем более, сразу видно, что та пришла не с добром. Как только за Ханной закрылась дверь, Хельга приблизилась к Патриции и заглянула ей в глаза.

— Ты родила мужу сына, а Регенплатцу законного наследника, но я знаю, что ты по-прежнему неспокойна. И знаю почему. Ты всё ещё боишься, что не сможешь обрести любовь Генриха, а твой сын так и останется для него вторым. И причина этих тревог — Берхард. Маленький мальчик, которого Эльза Штаузенг посмела родить Генриху раньше тебя.

Бедная Патриция крепко сжала руку матери и почти вжалась в её плечо. Ей было страшно. Она пыталась отвести взгляд от ведьмы, но та словно приковала его к себе, словно вошла в него и теперь легко читала все тайные помыслы.

— Как смеешь ты наговаривать на женщину, которая даже в мыслях никому не пожелала зла? — воскликнула графиня Бренденбруг, стараясь защитить свою дочь.

— Даже в мыслях? — вспыхнула Хельга, вонзив свои чёрные глаза в Магду. — Да у вас обеих мысли чернее, чем крылья демона! Не вы ли от «доброты сердечной» велели загубить Эльзу? Не вы ли сокрушались, что её сын всё-таки появился на свет живым и здоровым? Не вы ли теперь замышляете любой ценой убрать его с дороги Густава?!

Патриция от ужаса не могла ни говорить, ни шевелиться. Даже дыхание её замерло. Магда внешне старалась сохранять спокойствие, хотя душа её металась, и сердце отбивало ритм тревоги. Обе женщины понимали, что имеют дело с ведьмой, которая знает всё и про всех, и перечить ей бесполезно и даже опасно. А Хельга продолжала:

— Эльза знала имена своих убийц, но она простила вас. Она не выдала вас Генриху и даже просила его пощадить виновных в её смерти, если он когда-либо о них узнает. Вы причинили ей зло, а Эльза злом вам не отплатила. Так сделайте же и вы для неё добро, отставьте её сына в покое! Берхард для вас так же безобиден, как и Эльза.

— Это и есть твоя цена? — поинтересовалась Магда. — Хорошо, мы не тронем Берхарда. Но и любить его не сможем. И если Генрих приведёт его сюда, в замок…

— Генрих обязательно приведёт его в замок, — заверила Хельга. — Его «добрая» жена дала ему обещание заменить Берхарду мать, и он ей верит. Вот только я не верю вам, ибо знаю вашу истинную сущность! Ваши обещания и даже клятвы не стоят ни гроша!

Хельга ещё раз обожгла взглядом женщин и отошла от них на середину комнаты.

— Вот моя цена, — произнесла она, медленно поворачиваясь к собеседницам. — Генрих никому не отдаст Берхарда, а потому привезёт его под крыши Регентропфа, и тебе, Патриция, придётся его воспитать. А чтобы у тебя и Магды не было соблазна сократить мальчику жизнь, я наложу на вас заклятье. Если Берхард хоть немного пострадает от ваших действий или даже замыслов, то нанесённая ему боль, вдвойне отзовётся в Густаве. Берхард только ушибётся, а у Густава уже пойдёт кровь. Чем больше рана у Берхарда, тем больше боли у Густава…

— Ты не посмеешь! — вскричала Патриция, задыхаясь от ужаса и отчаянья.

— Посмею! — воскликнула разгневанная Хельга. — Всё будет так, как я сказала! И более того, если вы всё-таки погубите Берхарда, то Густаву не прожить и трёх дней после его похорон!

Патриция рванулась из рук матери к предвестнице несчастья. Эти страшные заклинания вывели её из оцепенения и толкали на защиту сына. Однако разум осознавал бессмысленность борьбы обыкновенной женщины с чёрной ведьмой, и страх навлечь ещё большие неприятности, всё же заставил остаться на месте. Слёзы бессилия хлынули из глаз бедной Патриции.

— Зачем тебе это нужно? — простонала она. — Разве есть какая моя вина перед тобой? Так загуби мою душу, но не губи душу невинного младенца. Сними своё заклятье, Хельга!

— Нет. Не сниму, — твёрдо ответила Хельга. — Жизнь Берхарда мне слишком дорога.

— Но почему? — упавшим голосом спросила Магда; самообладание тоже быстро покидало её. — Кто такой тебе этот мальчик, что ты встала на его защиту?

Хельга обвела гордым взглядом обречённых на несчастье женщин и, выдержав паузу своего торжества, спокойно произнесла:

— Берхард — мой родной внук. Эльза была дочерью моей. Ты убила мою дочь, Патриция, но я не отомстила, а помогла тебе родить сына. И я имею полное право требовать от тебя именно такую цену за мою помощь. Ты отняла у Берхарда мать и теперь обязана сама стать ему матерью. А моё заклятье не так уж страшно. Если Берхарду будет хорошо в этом доме, так и Густав горя не узнает.

Патриция и графиня Бренденбруг оцепенели от столь неожиданного признания. И даже сказать что-либо были не в состоянии. Патриция с ужасом осознала, кого она прогневила и какую беду накликала на себя и своего сына. Но теперь уже ничего не вернуть. Дело сделано, слова сказаны. Силы оставили Патрицию, и она беспомощно опустилась прямо на пол, уткнув в ладони своё мокрое от слёз лицо. Магда кинулась успокаивать дочь; её сердце переполняла жалость и сочувствие к Патриции, и в то же время в нём быстро разрасталась ненависть к Хельге.

— Ты будешь на костре гореть за свои злодеяния, проклятая колдунья! — с яростью вскричала Магда, обняв дочь и успокаивающе поглаживая её по голове. — Помни, кто супруг Патриции и отец Густава! Кто истинный повелитель судеб в Регенплатце!

— Главное я помню, кто отец Берхарда, и чья любимая женщина жестоко загублена вами, — уверенно парировала Хельга. — Не вам грозить мне судом правителя Регенплатца. Вы тоже его опасайтесь. Я ухожу и больше не потревожу вас, если, конечно, ничего не случится с моим внуком.

Высказав всё, чего хотела, Хельга отвернулась и направилась к выходу. Но перед дверью она обернулась и добавила:

— И не надейтесь, что заклятье может рухнуть с моей смертью. Оно вечно.

И Хельга покинула комнату, оставив женщин рыдать над постигшим их несчастьем.

— Всё предусмотрела эта чёртова ведьма, — с гневом проворчала Магда, продолжая успокаивать дочь в своих объятиях. — Но ничего, нас ей не запугать! К каждому яду можно найти противоядие, любые чары можно развеять.

— Да, можно, — всхлипнула Патриция, — если знать, как это сделать. Но мы же не знаем.

— Пока не знаем. Однако мне верится, что мы с тобой обязательно найдём выход.

Патриция вытерла последние слёзы, поднялась и отошла к окну.

— Нужно рассказать Генриху об угрозах этой мерзавки, — произнесла она. — Он защитит меня.

— Но сначала вызовет её на допрос. И что узнает? Как ты убила Эльзу?

— Нет никаких доказательств, а колдунье верить нельзя.

— Она не просто колдунья, а мать Эльзы. И возможно Генриху это было известно, а значит, он ей поверит. Не надо так рисковать, дочка.

— Так что же, позволим сатане торжествовать?

— Нет. Мы обязательно найдём на него управу.

Но Патриция лишь недоверчиво покачала головой. Ей казалось, что начинать эту битву не имело смысла. Проигрыш в ней неизбежен. Однако в отличие от дочери, Магда уже кое-что придумала. Она поднялась с пола и подошла к Патриции.

— Хельга наложила заклятье только на нас с тобой, чтобы именно мы не причиняли и даже не замышляли вреда её мальчишке. Но другие-то люди свободны в действиях и помыслах своих. Если Берхард погибнет от рук какого-то другого человека и не по нашим замыслам, то с Густавом ничего не случится.

Патриция заинтересованно взглянула на мать. А ведь и правда. Колдовство можно перехитрить. В сердце молодой женщины вновь затеплилась надежда.

— Да кто ж решится на такой шаг, как убийство сына правителя Регенплатца? — спросила она.

— Можно распространить слух, что Берхард — внук чёрной ведьмы, что его настоящая мать тоже колдовала, — развивала свои мысли графиня Бренденбруг. — Наверняка найдутся люди, которые не захотят видеть своим правителем отпрыска таких женщин. Они убьют Берхарда.

— Тогда и Генриха могут уличить в связи с тёмными силами.

— Он ни в чём не виновен. Его околдовали, приворожили. Он ничего не знал. И ты ничего не знала.

— А если Генрих передумает и всё-таки назовёт Густава своим наследником? Тогда людям не будет смысла убивать Берхарда.

— Всё равно под его правление будут отданы какие-то земли, а там тоже люди. Да и просто, разве станут терпеть присутствие в замке внука ведьмы? Да и тебя, вынужденную воспитывать этого волчонка, пожалеют.

— Но если это и случится, то не скоро.

— Да, придётся немного подождать. Зато мы избавимся от Берхарда и спасём Густава.

Патриция задумалась над предложением матери. Она отошла от окна и стала медленно бродить по комнате, размышляя над создавшейся ситуацией и её разрешением.

— Нет, ничего не получится, — остановившись, наконец сделала она вывод. — Генрих быстро пресечёт подобные слухи о сыне. Он не позволит им марать честь фамилии Регентропф. А уж тем более покушаться на жизнь Берхарда.

— Однако если поднимется волнение народа, Генрих не сможет ему сопротивляться, — возразила Магда, — и вынужден будет удалить Берхарда из этих земель. А такой вариант для нас тоже неплох.

Патриция ещё немного подумала и, тяжело вздохнув, всё же согласилась.

— Хорошо, — сказала она. — Давайте попробуем. Пусть Ханна распространит такие слухи.

— Да, Ханне можно довериться, — поддержала Магда. — Она девушка понятливая и самое главное предана нам. Уверенна, она станет хорошей помощницей в нашей борьбе за справедливость.

Услыхав во дворе стук копыт и приветственные крики, Патриция встрепенулась и подбежала к окну. Во двор замка въехала группа рыцарей в кольчугах и латах, со щитами и стягами, на которых красовались изображения герба рода Регентропф. Во главе процессии, гордо восседая на гнедом жеребце, ехал сам ландграф фон Регентропф. Радость охватила Патрицию, лишь только увидела она своего долгожданного супруга. Наконец-то он вернулся!

Но что это? Отбив несколько аккордов радости, сердце Патриции тревожно замерло. На руках Генрих держал маленького ребёнка, заботливо укрывая его от ветра своим подбитым мехом плащом. Патриция поняла, что это сын его Берхард. Вот и настал последний день её спокойной жизни.

Раздался стук, и дверь осторожно приоткрылась. Патриция обернулась. В комнату заглянула графиня Бренденбруг.

— Патриция, ты видела, Генрих приехал? — спросила она через порог.

— Да, видела, — вздохнула Патриция. — Сейчас выйду встречать.

— Что-то вид у тебя не радостный. — Магда вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

— А разве вы не заметили, мама, что Генрих приехал домой не один?

— Заметила. С ним рыцарь Кроненберг и…

— Да нет же. Взгляните лучше.

И Патриция подвела мать к окну. Магда выглянула во двор и увидела, как Генрих прежде, чем слезть с коня передал одной из служанок со своих рук маленького мальчика.

— Он привёз сына? — ахнула графиня.

— Да. Сомнений нет, это волчонок Берхард, — подтвердила Патриция. — Теперь мне придётся играть роль любящей мачехи, заботиться о нём, воспитывать. До чего же противно.

— Это ненадолго, — обняв дочь, пообещала Магда.

Однако, пора встречать супруга. Патриция накинула длинный плащ, прикрыв голову капюшоном, и поторопилась во двор. Там уже собралась вся челядь и радостными возгласами приветствовала своего господина и его свиту.

— Как приятно возвращаться домой, Клос! — признался Генрих, оглядываясь вокруг.

— Особенно когда дома есть кто-то, кто любит и ждёт вас, — поддержал Клос Кроненберг.

Ландграф передал поводья конюху, и тот повёл коня в конюшни. Клос тоже покинул седло и приблизился к Генриху, который забирал у служанки своего сына.

— Берхард молодец, — заметил Клос Кроненберг, — спокойно перенёс путешествие. Не капризничал и не плакал.

— Регентропфы всегда были сильными и выносливыми, — похвастал Генрих. — Этот род не порождал трусов. Пойдём к папе, Берхард, — обратился он к сыну, который распахнутыми глазами с любопытством разглядывал незнакомое место и незнакомых людей вокруг. — Посмотри, сынок, ты приехал в свой родной дом, где жили твои предки, где ты станешь правителем, где родятся дети твои, и будут жить твои потомки.

Ландграф фон Регентропф обвёл гордым взором высокие каменные стены родового замка, и душа его замирала от такого величия, от сознания, что это величие принадлежит ему, его роду, его сыновьям. Опустив взгляд, Генрих заметил на крыльце Патрицию и, широко улыбнувшись, тут же направился к ней.

— Приветствую тебя, дорогая моя супруга! — воскликнул он.

Патриция улыбнулась в ответ. Как бы велика была её радость, если бы не присутствие ненавистного ей мальчишки.

— Добро пожаловать домой, Генрих! — поклонившись мужу, ответила Патриция. — В нём поселилась грусть без тебя.

— Теперь в него вернётся веселье. И даже увеличится! Посмотри, Патриция, кого я привёз к нам. Это Берхард. Тот самый мальчик, которого ты милостиво согласилась взять под свою опеку.

Патриция внимательно поглядела на малыша. Она видела Эльзу Штаузенг всего два раза в жизни, но прекрасно помнила её лицо, которое при всём своём желании не могла не признать красивым, особенно тёмно-карие глаза в обрамлении длинных чёрных ресниц. И теперь эти самые глаза смотрели на Патрицию со смуглого лица маленького мальчика, которого ей надлежало растить вместе со своими детьми, терпеть его постоянное присутствие в её доме. Она уже предчувствовала боль предстоящей пытки этими глазами, которые станут ежедневно беспощадно напоминать об измене мужа, о его большой любви к Эльзе Штаузенг.

Патриция старательно подавила в себе возмущение и, с усилием проглотив горечь обиды, сказала:

— Какой милый малыш. Но он совсем замёрз, пойдёмте скорее в помещение.

И Патриция поторопилась отвернуться от мальчика и уйти в дом. Следом за ней прошли ландграф с Берхардом на руках и его свита. Генрих пребывал в прекрасном настроении, радуясь возвращению домой и ещё больше тому, что отныне Берхард будет жить рядом с ним в замке Регентропф. Он и не подозревал, какие чувства кипели в душе его супруги, какая ненависть жила в ней к его старшему сыну, и как именно она планировала распорядиться судьбой и жизнью мальчика.

Войдя в дом, Патриция приказала позвать няньку.

— Как прошла твоя поездка, Генрих? — поинтересовалась Патриция, провожая прибывших в рыцарский зал. — Как принял тебя король?

— Король Фридрих, как обычно, принял меня радушно, с почестями, — поведал Генрих. — Я представил ему Клоса Кроненберга, рассказал о его подвигах, о его достойном отце.

— Так вы тоже ездили в столицу, Клос?

— Да, ландграф пригласил меня сопровождать его ко двору, — ответил рыцарь Кроненберг.

Гости вошли в рыцарский зал, Патриция распорядилась, чтобы им принесли вина. Генрих с мальчиком остановился у камина, где ярко горели дрова, вдыхая в зал поток горячего воздуха.

— А я думала, Клос, что вы провожаете моего мужа только от своего замка, — продолжала Патриция разговор с Клосом Кроненбергом. — Хотела ещё спросить, почему вы не взяли с собой Хармину? Я с ней давно не виделась. Как она поживает? Как ваш сынишка?

— Благодарю вас, ландграфиня, — вежливо отвечал рыцарь, — Хармина и малыш Кларк в добром здравии и в хорошем настроении.

— Не понимаю, как супруга отпустила вас? Вы целый месяц отсутствовали и, не успев войти в дом, снова уехали.

— Я к вам ненадолго, ландграфиня. Я лишь проводил ландграфа и сейчас же отправлюсь в обратный путь. Но вы скоро сможете повидаться с Харминой. Я и супруга моя приглашаем ландграфа вместе с вами на праздничный пир, который мы устраиваем в замке Кроненберг через два дня. Просим вас быть нашими почётными гостями.

— Пир?! Это замечательно! — обрадовалась Патриция, она обожала праздники. — А что за событие вы будете отмечать? Ваше возращение домой?

— В их семье произошло весьма важное событие, — вклинился в разговор Генрих. — Поважнее окончания долгого пути.

— Но какое? Не мучьте же меня, скажите.

— Я освободил Клоса от ренты, отделил его угодья, и теперь он свободный владелец своего имения Кроненберг. Он сможет править им по своему усмотрению и заводить свои правила.

Патриция опешила от такого заявления. Она знала, что Генрих считает Клоса своим другом, но не настолько же, чтоб отдать ему почти всё левобережье Стиллфлусс, богатое лесом и снабжавшее древесиной чуть ли не весь Регенплатц. Это за какие же заслуги Кроненберг получил столь щедрый подарок? Неужели лишь за то, что на год приютил волчонка Эльзы Штаузенг? Патриция всегда хорошо относилась к супругам Кроненберг, любила поболтать с Харминой. Однако после того как они приняли сторону Генриха, стали крёстными родителями Берхарда и одобрили его права на наследие престола, молодая ландграфиня изменила мнение о них, в её глазах они стали предателями. А потому и мысль о том, что их жизнь улучшается, её мало обрадовала. Генрих же продолжал:

— Более того, я убедил короля, что род Кроненбергов достоин титула. Так что Клос теперь граф, у него будет свой герб. Вот это мы и отпразднуем.

Патриция почувствовала, как в её душе зашевелилось возмущение. Что же это получалось, Клос Кроненберг теперь ей ровня? Хармина, дочь рыцаря шестого ранга, сможет обращаться к ней на «ты»?

— Разве ты не рада за наших соседей, Патриция? — спросил Генрих, заметив, что веселье покинуло его супругу.

Патриция встрепенулась и тут же изобразила улыбку на лице.

— Ну, что ты, дорогой, конечно рада, — заверила она. — Просто эта новость столь неожиданна. Я поздравляю вас, Клос. Мы непременно приедем на ваш праздник.

В этот момент к Патриции подошла уже не молодая полная женщина, которая состояла старшей няней при детях ландграфа фон Регентропфа.

— Вы звали меня, госпожа? — поклонилась она.

— Да, Астрид, — повернулась к ней Патриция, с удовольствием снимая с губ фальшивую улыбку. — Забери мальчика в детскую. Берхард теперь будет жить вместе с Маргарет и Густавом.

Астрид протянула было руки, чтобы забрать мальчика, но Генрих остановил её. Он взял за руку супругу и вышел на середину рыцарского зала. Заметив действие ландграфа, гости замолчали и обратили к нему внимательные взоры.

— Друзья мои, доблестные рыцари! — обратился Регентропф к гостям. — Я представляю вам моего старшего сына. Я нарёк его Берхард, в честь моего великого прадеда, о подвигах которого сложены легенды. Целый год Берхарду пришлось жить в другой семье, но настал день, и он вернулся под своды родового замка, в стены родного дома. Прошу вас сегодня на весёлом пиру разделить со мной этот праздник! Со мной, Берхардом и его матерью ландграфиней Патрицией.

— Но ходят разговоры в округе, что мать этого мальчика вовсе не уважаемая всеми ландграфиня Патриция, — заметил вдруг один из рыцарей.

Подобное замечание Генриха ничуть не смутило, он даже глаз не опустил. Ландграф знал, что среди его вассалов и рыцарей есть немало таких, кто имел любовниц и даже побочных детей от них. Но только не принято было среди доблестных и благородных мужей ставить таких детей выше законных наследников, да ещё вот так открыто. На такой шаг решались лишь князья, сами творящие закон. А ландграф фон Регентропф считал себя королём в Регенплатце и потому не слишком боялся осуждения.

— Не буду скрывать от вас, моих друзей, что это правда, — признался он. — Но я благодарю Бога, за то, что он послал мне супругу, у которой не только прекрасная внешность, но и доброе всепрощающее сердце. Патриция простила мне мой грех перед нею и, пожалев невинного ребёнка, милостиво согласилась стать ему матерью. Так что отныне забудьте о слухах, и не повторяйте их нигде. Настоящая мать Берхарда та, которая воспитает его, которая одарить теплом любви — это Патриция фон Регентропф, жена моя. Вот единственная и истинная правда.

Патриция стояла рядом с мужем, не смея поднять головы, стараясь скрыть унижение своё под тенью капюшона. Большего стыда она не испытывала ещё ни разу в жизни. Ей хотелось провалиться сквозь землю, даже умереть, лишь бы не слышать этой речи супруга, не видеть его сына.

— Подтверждаешь ли ты мои слова, Патриция? — мягко обратился Генрих к молчавшей супруге.

В эту минуту душа бедной женщины кричала от боли, лила слёзы от безысходности. Патриция была согласна на всё, лишь бы поскорее закончить пытку и уйти отсюда.

— Подтверждаю, — не поднимая глаз, тихо ответила она.

— Да здравствует ландграфиня Патриция фон Регентропф! — тут же раздался возглас, и из-за стола с бокалом в руке поднялся рыцарь.

— Самая великодушная и добродетельная женщина в королевстве! — подхватил его следующий.

— Многие лета ей и великое здравие! — поддержал третий.

По кругу волной пронеслись хвалебные восклицания в честь Патриции, потом в честь фамилии Регентропф, в честь детей ландграфа, громко звучали добрые пожелания в их адрес. Рыцари пили, осушали свои кубки с вином, которые слуги тут же заново наполняли, и снова пили. Генрих остался доволен поддержкой собравшихся. Широко улыбаясь, он свободной рукой обнял за плечо супругу и вместе с ней отошёл обратно туда, где их ожидали Клос Кроненберг и Астрид.

— Сундук с вещами Берхарда уже должны принести в детскую, — обратился Генрих к няне, передавая в её руки сына. — Найди для него место и разбери одежду Берхарда. И покорми малыша.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — поклонилась Астрид и вместе с мальчиком покинула зал.

Проводил взглядом няню, Генрих с улыбкой заметил:

— У Берхарда очень хороший характер, спокойный, не капризный. С ним у тебя не возникнет много хлопот, Патриция.

Патриция только нервно передёрнула плечом. Ей по-прежнему было крайне неуютно и стыдно под взглядами гостей. Хвалебные возгласы рыцарей звучали траурным боем для её надежд, для её спокойной жизни. Хотелось скорее покинуть зал.

— Спасибо тебе, дорогая моя супруга, за поддержку и понимание, — продолжал счастливый Генрих. — Ты воистину самая лучшая из всех женщин! Всю оставшуюся жизнь я буду говорить об этом не только словами, но и поступками своими.

Патриции от речей супруга не становилось легче. Наоборот, раздражение её лишь увеличилось. Нервно теребя плетёный пояс на платье, она старательно искала повод, чтобы уйти из зала и больше в него не возвращаться.

— Клос, друг мой, прошу тебя остаться сегодня в моём замке и разделить со мной этот самый радостный день в моей жизни, — обратился ландграф к Клосу Кроненбергу.

— С удовольствием, ландграф, принимаю ваше приглашение, — с поклоном ответил верный рыцарь.

Вдруг где-то в коридоре громко вскрикнула женщина, и тут же раздался плач ребёнка. Все присутствующие смолкли и обернулись в сторону двери. У Генриха сердце сжалось в плохом предчувствии, он немедленно бросился вон из зала. За ним последовали Патриция и Клос Кроненберг. В коридоре с пола тяжело поднималась Астрид, придерживая на руках мальчика. Она упала буквально в шаге от ведущей вниз крутой лестницы. Грузная женщина охала и причитала, потирая ушибленное бедро, и одновременно ласковыми словами пыталась успокоить плачущего ребёнка, испугавшегося падения. Вокруг пострадавших с заботой суетилась Ханна.

— Что здесь произошло?! — взревел ландграф.

— Ох! Простите, ваше сиятельство, — застонала нянька. — Я споткнулась и упала… Не смогла удержаться, ведь ребёночек на руках…

— Ты посмотри! Ещё бы шаг, и ты упала бы с лестницы!

— Я вижу. Но благодаря Богу милосердному, я не дошла до неё и мальчика удержала.

Разгневанный Генрих забрал из рук Астрид плачущего Берхарда и внимательно осмотрел его лицо, голову, руки.

— Берхард ушибся? — спросил он. — Почему никак не успокоится?

— Я смогла удержать его, — сама испугавшись, оправдывалась няня. — Он больше напуган. Простите меня, господин, я же не специально. Что-то попало мне под ногу, и я не удержалась…

Взгляд ландграфа оставался злым и недоверчивым.

— Это правда, — вступилась за Астрид Ханна. — Я была здесь и всё видела. Только помочь не успела. Падая, Астрид лишь крепче прижимала к груди мальчика. Не наказывайте её, ваше сиятельство.

Генрих ещё раз озабоченно осмотрел сына и обнаружил, что на его ручке стал проявляться синячок.

— Малыш всё-таки ушибся, — проворчал он и оглянулся на супругу.

Она стояла неподвижно, и на её лице читалось то ли тревога, то ли сожаление, то ли скорбь. На самом деле, увидав рядом с упавшей нянькой Ханну, Патриция сразу обо всём догадалась. Верная служанка, зная о заклятии ведьмы Хельги, попыталась помочь своей хозяйке и каким-то образом учинила мелкое препятствие на пути Астрид, и та, споткнувшись, упала. Однако задуманное не получилось. Астрид не только не скатилась с лестницы сама, но и удержала от этого ребёнка. Да, Патриция сожалела, что так произошло, что Берхард всего лишь слегка ушиб руку, а не расшиб себе голову.

Генрих же, веря в доброту супруги, принял её сожаление за сочувствие, а её оцепенение за испуг. Стремясь поскорее утешить Патрицию, Генрих подавил в себе гнев и уже мягче проговорил:

— Слава Богу, всё обошлось, дорогая. Причин волноваться больше нет.

— Слава Богу, — тихим эхом отозвалась Патриция, едва сдерживая слёзы досады.

— Простите меня, госпожа, не карайте! — просила нянька. — Я ж не нарочно!..

— Упокойся, Астрид, — отозвалась на её плач Патриция. — Никто тебя не накажет. Мы верим тебе.

Генрих нахмурил брови, всё ещё сердясь на неуклюжесть няньки, но высказывать своё недовольство больше не стал, лишь строго добавил:

— Впредь будь крайне осторожна, когда у тебя на руках ребёнок. Смотри лучше под ноги.

— Да, ваше сиятельство, — смиренно отозвалась няня.

— Пойдём. Я сам отнесу сына в детскую.

И Генрих быстро спустился с лестницы. Астрид поспешила за ним. Клос Кроненберг, видя, что ничего страшного не произошло, вернулся в рыцарский зал. Патриция осталась наедине с Ханной.

— Это ты всё подстроила, не так ли? — тихо спросила она молодую служанку.

— Простите, госпожа, — потупила глаза Ханна. — Я хотела вам помочь. Я же вижу, как вы страдаете.

— Спасибо, Ханна. Я всегда верила тебе. Ты для меня уже не просто служанка, ты мне как подруга.

— О, госпожа, звание вашей подруги для меня дороже всех титулов на свете! — Ханна вскинула благодарный взгляд на графиню, но тут же опять его опустила, с грустью добавив. — Вот только жаль, что у меня ничего не получилось.

— Ничего, у нас ещё есть время, — успокоила Патриция, положив руку девушке на плечо. — Мы что-нибудь придумаем. Зло всё равно проиграет.

И по-дружески улыбнувшись Ханне, Патриция поторопилась вслед за мужем.

Детская комната находилась в южном крыле замка. Генрих спустился в просторную залу, повернул и поднялся на третий этаж. По узкому коридору, ведущему к детской, громким эхом разливался плач младенца.

— Да что ж это такое! — с новым порывом гнева воскликнул ландграф. — Почему сегодня мои дети плачут?!

Теперь Патриция встревожилась не на шутку, ведь уже плакал не чужой ребёнок, а её родной сын. Не произнеся ни слова, скидывая на ходу мешавший плащ, она бегом бросилась в детскую. Там в своей колыбельке лежал и жалобно плакал малыш Густав, поднимая вверх ручку с перевязанным белой тряпицей пальчиком. В одном месте сквозь тряпицу проявлялось бледное кровяное пятнышко. Возле колыбельки суетились молоденькая нянька Юта и графиня Бренденбруг. Чуть поодаль стояла маленькая Маргарет в красивом розовом с яркой тесьмой платье. Наблюдая за происходящим, она удивлённо хлопала светлыми пушистыми ресницами и машинально мяла кончик тугой косы рыжих волос.

— Что случилось? Что с моим Густавом? — испуганно восклицала Патриция.

Подбежав к колыбели, она схватила сына на руки и осмотрела его перевязанный пальчик.

— Откуда эта кровь?

— Ничего страшного, — как можно спокойнее отвечала Магда. — Просто мальчик укололся о брошь.

— Просто укололся? До крови? О какую брошь? Откуда она взялась в его руке?

— Мы не уследили. Юта меняла бельё для Густава, а я отвернулась к сундуку, чтоб приготовить мальчику чистую одежду, Маргарет же играла с малышом и зачем-то дала ему свою брошь. И он нечаянно укололся.

— Что за нерадивые няньки у нас! — громыхнул вошедший в детскую Генрих, который тоже слышал объяснения Магды. — Их следует высечь да выгнать из замка! Одна чуть с лестницы не свалилась с ребёнком на руках…

— С лестницы? — вскинула Магда изумлённый взгляд на дочь.

Та, покачивая на руках сына, кивком головы подтвердила.

–…другая позволила младенцу взять в руки острую вещь! — продолжал негодовать Генрих. — А вы-то, графиня, как позволили внукам?..

— Я уже признала нашу с Ютой вину, — с нервом прервала зятя Магда. — Но, в конце концов, произошла не трагедия, а лишь неприятность, из-за которой не стоит нагнетать скандал, ландграф. Смотрите, Густав даже уже успокоился.

— Значит, по-вашему, возмущение моё беспричинно? — возразил Генрих. — Да, слава Богу, Густав отделался маленькой царапиной, а Берхард слабым синяком…

— У вашего мальчика синяк? — вдруг ужаснулась Магда.

— Да, мама, — едва сдерживая слёзы, вновь подтвердила Патриция. — Берхард ушибся, а у Густава — кровь. Видишь, как всё серьёзно?

Графиня Бренденбруг прекрасно поняла, о чём говорит её дочь. Заклятье Хельги действовало, оно тугим узлом связало меж собой жизни Густава и Берхарда. Но Генрих, не ведая о тайне говоривших женщин, расценил их испуг по-своему, приписав его к их доброте и сочувствию к малым детям.

— Ладно, — смягчившись, произнёс он. — Всё это, конечно, неприятно, но не смертельно. В конце концов, мальчики — будущие воины, в их жизни будет и более жестокая боль.

Однако Магда не слушала зятя. Графиня Бренденбруг медленно приблизилась к Генриху, внимательно вглядываясь в ребёнка, сидевшего у него на руках.

— Так это и есть ваш сын Берхард, ландграф? — глухо спросила она.

— Да, — ответил Генрих, найдя наконец повод для улыбки. — Это Берхард, и с сегодняшнего дня он будет жить в нашей семье, расти вместе с сестрой и братом. Теперь это не мой, а наш сын.

От этих слов Патриция чуть не простонала. Ненависть к пасынку в ней разрасталась с каждым мгновением, и молодая женщина поклялась себе, что пойдёт на любые жертвы, любые преступления, но найдёт способ избавиться от этого мальчишки, освободить от него Густава. И что ещё страшнее, в сердце Патриции пустила корни жестокая обида на мужа, на то, что мужчина, которого она горячо любила, подвергает её душевным пыткам и готовит для неё жизнь полную страданий. Такая обида не скоро проходит, а чаще не исчезает и вовсе. Продолжая покачивать на руках сына, Патриция отошла вглубь комнаты, чтоб скрыть от посторонних боль души своей.

Генрих же ничего не замечал. Он радовался старшему сыну, гордо поднимал его над головой. Потом повернулся и увидел тихо стоявшую в стороне дочь.

— Маргарет! — окликнул её Генрих. — Что ж ты не подходишь к папе? Обычно ты меня встречаешь громким смехом, а сегодня молчишь.

— Я побранила её за баловство, — сообщила графиня Бренденбруг.

— Ах, вот в чём дело. Ну-ка, подойди поближе.

Виновато потупив взор, Маргарет несмело приблизилась к отцу.

— Зачем же ты, озорница, дала братику такую колючую игрушку? — не слишком строго поинтересовался Генрих, склонившись к девочке. — Теперь у него пальчик болит.

— Ему понравилась моя брошка, он сам её попросил, — надув губки, ответила Маргарет.

— Тебе уже три года, и ты должна понимать, что Густав ещё слишком мал и не знает, как обращаться с брошью.

Но Маргарет уже не слушала. Она увидела мальчика, который сидел на руках её отца и крепко держал его за шею, и в её больших зелёных глазах вспыхнуло любопытство.

— А кто этот мальчик? — спросила Маргарет.

— Это тоже твой братик, — мягко улыбнулся Генрих. — Его зовут Берхард. Ему уже исполнился годик.

— А он бегать умеет?

— Умеет. Только не так быстро, как ты.

Генрих присел на корточки и поставил Берхарда на пол. Мальчик с не меньшим интересом рассматривал стоявшую рядом рыжеволосую девочку с большими глазами, похожую на куклу в ярком платье и с шёлковой лентой на голове.

— Хорошо, что умеет бегать, — сказала Маргарет. — А то Густав только лежит, да спит. С ним не интересно.

— Густав ещё очень маленький. Через год он подрастёт и будет бегать вместе с вами.

Маргарет протянула Берхарду руку и предложила:

— Пойдём, я покажу тебе мои игрушки. А потом мы с тобой будем бегать. Мне нравится, когда меня догоняют.

Берхард взял девочку за руку и безропотно пошёл за ней. Генрих остался доволен тем, что его дети так быстро подружились.

— Густав успокоился? — после поинтересовался он у супруги.

— Он заснул, — бесцветно ответила та, продолжая тихонько покачивать младенца.

— Это хорошо. Значит, боль прошла у него. Нам пора идти, Патриция, гости ждут.

— Ты пока иди, а я уложу Густава и последую за тобой.

— Ладно. Только не задерживайся.

Генрих с хорошим настроением покинул детскую комнату. Как только за ним закрылась дверь, Патриция перестала сдерживать слёзы, и они потекли по её щекам, выливая наружу всю душевную боль.

— Я не выдержу такой жизни, мама, — тихо пожаловалась несчастная женщина подошедшей к ней матери. — Не выдержу этой постоянной пытки, этого унижения. Мой муж не хочет и не пытается понять, какие страдания причиняет мне своей прихотью. И зачем я пред всеми признала этого волчонка! Зачем не прокричала о муках своих и не попросила помощи у рыцарей?! Возможно, у кого-нибудь дрогнуло бы сердце от жалости ко мне.

— Это случилось сейчас перед гостями? — спросила графиня Бренденбруг.

— Да. Генрих представил рыцарям своего старшего сына и сказал, что я согласна стать ему матерью, и что отныне его все должны считать моим родным сыном. А я его слова подтвердила. Но как же я теперь в том раскаиваюсь!

— Не раскаивайся. Зато теперь ты прославишься, как самая великодушная и милосердная женщина в королевстве. Это привлечёт на твою сторону больше благочестивых людей, которые однажды найдут способ заступиться за тебя, отомстить за твои муки.

Патриция бросила взгляд в тот угол, где Маргарет увлечённо показывала Берхарду свои игрушки. Эта картина вызвала у молодой женщины чувство неприязни.

— Как только представлю, что мои дети начнут играть с этим волчонком, найдут в нём весёлого друга, так мне становится плохо, — вновь призналась Патриция. — Как же я его ненавижу!

Нервно передёрнув плечами, она отвернулась от играющих детей и направилась к колыбельке, чтобы уложить Густава. Магда о чём-то раздумывала, но не долго, а после нагнала дочь и прошептала ей:

— Ты права, Патриция, нельзя позволить детям подружиться с их новоявленным братцем. Нужно воспитать в них отвращение к нему. Нужно, чтоб в этом замке не он нам, а мы ему превратили жизнь в ад.

Патриции так понравилась идея матери, что она даже улыбнулась, ясно представив себе, с каким удовольствием она отыграется на волчонке за все свои обиды, за всё унижение. Берхард своим счастьем заплатит за грехи и его отца, и его матери.

Хельга очень удивилась, увидав вошедшего в её хижину Ахима Штаузенга. Глубокая складка меж его бровями и резкие движения указывали на то, что он был чем-то обеспокоен. Хельга тоже встревожилась.

— Здравствуй, Ахим, — поприветствовала она гостя. — Какие заботы тебя привели ко мне?

Ахим подошёл к Хельге совсем близко, заглянул в её чёрные глаза и резко спросил:

— Зачем ты распространила весть, что Берхард твой родной внук?

— Я?! — изумилась Хельга. — Но я никому ничего подобного не говорила!

— Почему же тогда весь Крафтбург только и шумит об этом?

— Ты уверен?

— Да где б я не появился, меня тут же непременно кто-нибудь спросит: «А правда ли?» Соседи стали с подозрением коситься на меня.

— А что ты всем отвечаешь?

— Конечно, что эти слухи лживы! Я не желаю зла моей Эльзе даже после её смерти. Не понимаю, зачем ты вдруг распустила свой язык?

— Но поверь, я не причастна к этой болтовне, — оправдывалась Хельга. — Я тоже не хочу вредить ни тебе, ни Берхарду.

— Тогда откуда город узнал о тайне, которая двадцать лет оставалась от всех закрытой, и которую знаем только ты и я? Даже Эльза имени своей настоящей матери не ведала!

Хельга опустила глаза, спрятав боль, что нанесли её сердцу последние слова Ахима. Да, тогда она сама взяла с Ахима слово, что он никогда и никому не откроет имени настоящей матери Эльзы. Никому, даже самой Эльзе.

Хельге было трудно решиться на такое. Она любила свою дочь и не хотела от неё отказываться. Однако она понимала, что её чёрная репутация повредит жизни Эльзы, сделает её изгоем общества, лишённой дома, семьи, человеческого счастья. Тогда Хельга посоветовалась с Ахимом, и они решили поступить так. Ахим Штаузенг часто ездил в разные города за материалом и товаром для отцовской лавки, и ему не трудно было признаться родителям и распространить по городу слух, что в другом городе у него якобы появилась любимая девушка, и что их отношения уже зашли очень далеко, она ждёт ребёнка. Ахим сообщил, что обязательно женится на ней, и как только ребёнок появится на свет, привезёт супругу в свою семью. Потом Ахим на полгода уехал из Регенплатца, а вернулся в чёрных одеяниях и с младенцем на руках. Он сказал всем, что его молодая жена умерла при родах, подарив ему дочь, которую он отныне будет растить и воспитывать.

Вся эта история казалась странной. Жены Ахима никто никогда не видел, не знал, её родные никогда не приезжали в Крафтбург. Но семья Штаузенг была уважаема в городе, а Ахим имел репутацию честного и добропорядочного человека, и потому ему поверили. К тому же его родители с радостью признали в малютке-девочке родную внучку, а сестра Ахима стала её крёстной матерью. Так Эльза поселилась в семье отца, жила там в любви и заботе, и считала своей мамой выдуманную женщину, которая якобы умерла, подарив ей жизнь. Хельга очень страдала, наблюдая за дочерью со стороны, но мысль, что Эльза весела и счастлива, успокаивала её истерзанную душу.

— Кому ты рассказала? — громко повторил Ахим свой вопрос, вернув Хельгу из воспоминаний в реальность.

Не хотела Хельга признаваться, зная, как Ахим будет разгневан, но деваться некуда.

— Я рассказала только двум женщинам, — несмело ответила она, не поднимая глаз.

— Только двум?! — вспыхнул Ахим. — Да этого достаточно, чтоб о тайне узнал весь мир! Кто они?

— Патриция и графиня Бренденбруг.

Услыхав эти имена, Ахим так и остолбенел от неожиданности.

— Ты с ума сошла! — придя в себя, воскликнул он. — Хельга, ты сошла с ума! Разве ты не знаешь их отношение к Берхарду?..

— Знаю, — поспешила ответить Хельга. — Знаю. Потому и сказала им правду.

— Но зачем?

Тяжело вздохнув, Хельга отошла от собеседника и присела на скамью. Ей очень хотелось, чтоб Ахим понял её, чтоб не упрекал. Старательно подавляя в себе волнение, она начала рассказывать:

— Патриция и её мать задумали извести Берхарда, дабы он не мешал жить Густаву. Я тревожусь за его судьбу. Зная, что Патриция боится меня, я заявила ей, будто наложила заклятье на её сына…

— Заклятье!..

— Да. Будто я связала жизни мальчиков, и если пострадает Берхард, то страдания Густава будут мучительнее, а если Берхард умрёт, то и Густав немедленно последует за ним.

С каждым словом Хельги Ахим изумлялся всё больше и больше.

— Не думал я, что ты на такое способна!

— Пойми, я сделала это ради жизни Берхарда!..

— Но я полагал, с рождением сына Патриция успокоится и не станет чинить Берхарду вред.

— Я тоже на это надеялась. Если бы Генрих признал наследником второго, но законного сына, то так бы и было. Но Генрих упрям. Патриция ненавидит мальчика так же, как и ненавидела Эльзу. Она не обретёт покоя, пока он жив, пока он занимает главное место в сердце Генриха. Я раскрыла Патриции тайну для того, чтобы она знала, что у Берхарда есть защита не только от её действий, но и даже от её чёрных помыслов. Патриция боится меня.

— Да кто ж тут не испугается. Признаться, даже мне стало жутковато.

Ахим и не знал, как реагировать на признание Хельги. Он гневался на то, что она раскрыла их тайну, и в то же время понимал причину её действий, признавал правоту её объяснений. Поступок Хельги зол и жесток, но с другой стороны замыслы Патриции не менее коварны. Ахим присел рядом с любимой женщиной и взял её за руку.

— Я не знаю, правильно ты сделала или нет, — неуверенно произнёс он. — Может, правильно, хотя и жестоко. Но о том, что Берхард, твой родной внук, ты сказала зря.

— Нет. Так Патриция будет больше опасаться прогневить меня.

— Она и так запугана тобой. Шутка ли, жить и знать, что сын твой заколдован. А ещё говорила, что не можешь колдовать. Опасная ты женщина.

Хельга вскинула на Ахима удивлённый взгляд:

— А ты разве поверил, что Густав действительно заколдован?

— Но… Как же… Ты же сама сказала…

— Я сказала «будто» это сделала. Моё заклятье — пустые слова, за которыми абсолютно ничего нет. Просто я воспользовалась страхом Патриции передо мной и перед моими мнимыми колдовскими способностями. Я не умею колдовать, Ахим, правда. На самом деле, Густав свободен, и если с Берхардом, не дай Бог, случится трагедия, Густав не пострадает.

— Но Патриция не знает об этом.

— И не должна знать. Дабы не навредить своему сыну, она вынуждена будет оберегать Берхарда, а не убивать его.

Ахим молчал. Он размышлял над поступком Хельги, и всё увереннее соглашался с ним. Всё казалось сложно и очень запутанно. Если бы Генрих не являлся королём Регенплатца, или бы его жена не была замешана в убийстве Эльзы, то и решение проблемы, возможно, было бы проще. Но, к сожалению, всё не так. Да ещё и тайна открылась.

— И всё же ты зря призналась, что Эльза твоя дочь, а Берхард твой внук, — проговорил Ахим. — Скоро эти разговоры выйдут из Крафтбурга, долетят до поместий вассалов, и что тогда? Думаешь, рыцари примут такую весть за шутку?

— Но и до войны дело тоже не дойдёт, — возразила Хельга. — Хотя именно на бунт вассалов Патриция и рассчитывает, распространяя подобные слухи. Она хочет, чтобы Генрих добровольно или по принуждению отказался от Берхарда.

— Я тоже хочу этого, правда, не таким путём… А что? Вдруг Генрих действительно откажется от родства с ведьмой и отдаст Берхарда мне? — с надеждой предположил Ахим.

— Генрих не откажется от сына. Любовь к Берхарду в нём столь же огромна, как и любовь к матери мальчика. И вассалы вряд ли взбунтуются против него, ведь нет никаких доказательств нечистого происхождения Берхарда. Да и Патриция уже успела признать его своим сыном, так что Берхард теперь полноправно носит фамилию Регентропф. Для волнений причины очень малы, поверь мне. И всё же пока дурные слухи действительно не разлетелись слишком далеко и не натворили бед, необходимо их пресечь как можно скорее. Иди сейчас к ландграфу, расскажи, какие сплетни про его сына витают в Крафтбурге. Проси его о защите от такого оскорбления, заверь, что слухи эти лживы, он тебе поверит. Генрих не допустит, чтоб запятналось имя Штаузенг, а тем более имя Регентропф. Скоро ландграф устраивает большие празднества, на которые приглашены многие достойные и знатные рыцари. Думаю, он воспользуется случаем, чтоб представить всем своих сыновей и развеять ложные наговоры. И тогда уже о Берхарде ничего дурного сказать не смогут.

Ахим Штаузенг слушал молча, кивая головой в знак согласия.

— И ещё тебе нужно жениться, — добавила Хельга.

— Ты опять за своё?

— Я серьёзно, Ахим. Видя твоё благополучие, слухи о твоей связи со мной стихнут быстрее. Да и просто, ты не должен жить один.

— Я не хочу жениться.

— Возьми в жёны дочь твоих соседей Христину, — не слушала его Хельга. — Она станет прекрасной женой и родит тебе детей. Дети станут тебе хорошей опорой в старости.

— Хельга, я не хочу, я не люблю её! — протестовал Ахим.

— Приглядись к Христине получше. Она не красавица, но очень милая и скромная девушка. Женись. Так будет лучше для всех, в том числе и для Берхарда. Поверь мне, Ахим.

ГЛАВА 2

В кабинет ландграфа фон Регентропфа заглянул слуга и доложил:

— Прибыл мастер Хайнц Вольфгарт и просит вас принять его.

— Да-да, зови скорее, — отозвался Генрих. — Я его жду.

Слуга вышел из комнаты и через несколько минут открыл двери перед невысоким мужчиной в чёрном берете. Войдя, гость обнажил голову, продемонстрировав седеющие волосы с намечавшейся лысиной на макушке, и вежливым поклоном приветствовал хозяина замка. В движениях мужчины заметны уверенность и достоинство, карие глаза смотрели с добром, сквозь тёмную бороду проглядывала мягкая улыбка. Ландграф поспешил навстречу гостю:

— Здравствуйте, мастер Вольфгарт! Рад, что вы столь быстро приехали. Прибыли в Регенплатц на корабле?

— Да. Путешествовать по воде мне доставляет больше удовольствия, — ответил Хайнц. — К тому же берега Рейна так красивы, особенно сейчас, летней порой.

Генрих предложил гостю присесть и, выглянув за дверь, приказал слуге принести вина.

— Вы предупреждали, что приедете со всей вашей семьёй, — продолжил разговор Генрих, сев на стул напротив собеседника. — Она у вас большая?

— Сейчас со мной только супруга Карен и младший сын Зигмунд, — охотно поведал Хайнц. — Двое старших сыновей уже обзавелись семьями, построили себе дома; они нашли своё место в жизни и больше не сопровождают меня.

— А сколько лет Зигмунду?

— Шестнадцать. Ещё два-три года, и он тоже покинет меня, пойдёт по жизни своей дорогой.

— Да, птенцы, подрастая, покидают родные гнёзда.

Слуга принёс кувшин с вином и два кубка, поставил на стол и по велению ландграфа удалился. Генрих встал с места и, подойдя к столу, лично разлил вино в кубки.

— Это вино с виноградников Регенплатца, мастер Вольфгарт, — с гордостью произнёс он, подавая кубок гостю. — Попробуйте. Мы поставляем его даже ко двору.

— Я знаю, оно славится, — широко улыбнулся Хайнц. — Оно считается лучшим из рейнских вин.

— Теперь вы сможете пить это вино каждый день. Оно всегда подаётся к столу в этом доме.

— Прекрасно! Прекрасно! — Мастер Вольфгарт отпил несколько глотков из своего кубка и удовлетворённо выдохнул. — Но теперь, ландграф, давайте обсудим дело, ради которого вы призвали меня к себе. Какие услуги хотите вы получить от меня, и каковы будут мои обязанности в замке?

— Да, давайте это обсудим, — согласился Генрих, снова присев на стул. — Как вам известно, у меня трое детей. Старшему сыну Берхарду уже исполнилось одиннадцать лет; он мальчик спокойный, серьёзный, но молчаливый, даже замкнутый. Младшему Густаву — десять; он наоборот весьма шустрый, задиристый, мамин любимчик. Маргарет — моя единственная любимая дочь, настоящая принцесса, красива и капризна; ей тринадцать лет. Мальчики прекрасно держатся в седле, уже метко стреляют из лука, умело владеют мечом и копьём. Однако они недостаточно хорошо обучены грамоте и наукам разным. Вот я вас и пригласил, дабы вы, мастер Вольфгарт, преподали моим детям эти науки. Ваше имя уже на слуху у людей, вы имеете репутацию, как образованного человека и очень хорошего учителя.

— Спасибо за похвалу, ландграф, — склонив голову, благодарил Хайнц. — Действительно, прежде чем начать обучать других, я много путешествовал и набирал разнообразные знания по всему свету. У меня много книг по философии, истории, математике. Я и сам брал уроки у учёных мужей в Италии, Греции.

— Да, вы сможете многому научить, и я очень рад, что вы согласились обучать моих детей. Патриция, супруга моя, приглашала в наставники одного монаха из монастыря, что в Регенплатце. Он обучил их письму, слову божьему, арифметике, но я считаю, этого мало. Мои сыновья будут править землями и городами, Берхард унаследует трон Регенплатца, — они должны быть не просто грамотны, а знать как можно больше о мире. В наше время правитель славен не только силой, но и умом.

Мастер Вольфгарт, кивая головой, соглашался с каждым словом собеседника.

— Относительно Маргарет такие же пожелания? — поинтересовался он.

— Да. Её доля, конечно, быть только женой и матерью, однако она выйдет замуж за знатного человека, и быть глупой ей ни к чему.

— Что ж, мне всё ясно. Я с радостью передам вашим детям все знания, коими владею сам. Вы больше никаких учителей не нанимали?

— Видите ли, мастер Вольфгарт, в последние семь лет я очень редко бывал дома. У меня большие владения, за которыми нужен присмотр, я занимался ими. Потом король Фридрих призвал меня к себе на службу. А последние два года я стоял на страже моих земель, коим угрожала опасность. Барон Штольценгер не даёт мне покоя, желает завоевать их.

— Ваши богатые земли привлекают многих. А уж ближайшего соседа и подавно, — поддержал Хайнц. — Я слышал, какие битвы проходили между вами за рекой Стиллфлусс.

— Левобережье речки вот уж десять лет принадлежит графу Кроненбергу. Графство небольшое, молодое, войско пока слабое, вот барон и пытается полонить те земли, чтоб стать ближе к Регенплатцу. Но я не допущу этого. Я и мои воины будем охранять границы графства так же усердно, как и раньше, когда поместье Кроненберг находилось под моим правлением.

— Но теперь, когда барон проиграл войну, он, надеюсь, успокоился?

— Барон Штольценгер был серьёзно ранен в последней битве, и, думаю, глубокие раны и потеря большого количества воинов надолго утихомирят его. Разве что мне войну объявит его старший сын. Но он слабак, я с ним быстро справлюсь.

Ландграф допил вино и отставил кубок на стол.

— Так что, мастер Вольфгарт, сами видите, мне некогда было думать об учителях, — вернулся Генрих к прерванной теме. — Патриция, правда, ещё нанимала учителя танцев для Маргарет. Однако этот молодой красавчик больше времени проводил с девушками в укромных уголках, чем на уроках, и я его выгнал.

— И он Маргарет так ничему и не научил?

— Патриция говорит, что чему-то научил. Но не думаю, что многому. При таком отношении к обязанностям своим…

Хайнц, соглашаясь, вновь покивал головой, а после предложил:

— Моя супруга Карен знает все танцы, которые в ходу на балах у королей и высшего общества, и ещё прекрасно играет на мандолине. Всему этому она может научить и ваших детей. И мальчиков тоже. Ведь в наше время мужчины должны владеть не только мечом, но и красивым словом, покорять женщин не только на рыцарских турнирах, но и на балах. А Зигмунд великолепно рисует. Он два года обучался живописи в школе искусств в Риме и в будущем намерен продолжить обучение в Неаполе, желая стать настоящим художником. Так что и знания моего сына смогут быть вам полезны.

— Вот как! — радостно воскликнул Генрих. — Я приглашал одного учителя, а получил сразу троих! Что ж, прекрасно! Я принимаю ваше предложение. Вы обучите моих детей наукам, а ваша супруга и сын — искусствам. И не сомневайтесь, все труды вашей семьи будут щедро мной оплачены. Но где же фрау Вольфгарт и Зигмунд? Ждут за дверью?

— Нет. Мы прибыли в Крафтбург вчера вечером и сняли комнату на постоялом дворе. Сейчас жена и сын находятся там, я же решил сначала лично встретиться с вами, всё обсудить.

— Но, надеюсь, вы не надумали надолго поселиться в том дворе. Обещайте, что сегодня же вы все втроём переедите в мой замок, — потребовал Генрих и поднялся. — Здесь для вас уже приготовлены комнаты. Пойдёмте, я покажу их вам. Заодно посмотрите и кабинет для занятий, возможно, у вас возникнут какие-то дополнительные пожелания для её оснащения. Не стесняйтесь, просите всё, что вам необходимо для работы и для удобного проживания.

— Спасибо, вы очень добры, ландграф, — поблагодарил Хайнц, так же поднимаясь с места. — Я обязательно посмотрю и комнаты, и кабинет, однако для начала хотел бы попросить вас познакомить меня с моими учениками.

— Что ж, как пожелаете.

Генрих громко позвал слугу. Тот незамедлительно открыл дверь и, отвесив хозяину поклон, приготовился выслушать приказ.

— Скажи Астрид, чтоб собрала моих детей в детской, — распорядился Генрих, — и пригласи туда ландграфиню.

— Слушаюсь, — поклонился слуга и покинул комнату.

— Пойдёмте, мастер Вольфгарт, — обратился Генрих к учителю. — Провожу вас к вашим ученикам.

Поставив свой пустой кубок на стол, Хайнц последовал за ландграфом.

— Имеется ли в замке библиотека? — поинтересовался мастер Вольфгарт по дороге.

— Да, конечно, — ответил ландграф. — Все Регентропфы всегда шли в ногу со временем и стремились развивать не только физическую силу, но и разум, и душу свою. Образование играет далеко не последнюю роль в жизни нашей фамилии.

— Оттого Регентропфы и прославились, как мудрые правители, — поддержал Хайнц.

— Оттого и земли наши богатеют, в графстве царит мир и покой, и подданные наши сыты и довольны. Вы можете пользоваться библиотекой, мастер Вольфгарт. Кстати, там есть летопись нашего рода Регентропф.

— О, это очень интересно!

— Прошу вас, прочтите её, дабы потом вы смогли преподать моим детям историю Регенплатца, которая неотделима от истории фамилии Регентропф. Я так хочу.

— Прекрасно понимаю ваше пожелание, — заверил Хайнц, — и полностью поддерживаю его. Дети обязательно должны знать своих предков.

Ландграф и мастер Вольфгарт вошли в детскую комнату. Берхард, Густав и Маргарет уже были здесь и, выстроившись в ряд, ожидали появления отца. Патриции в комнате ещё не было.

— Вот моё самое главное богатство! — воскликнул Генрих, представляя гостю своих детей. — Моя радость, мой смысл жизни! Маргарет, моя принцесса, красавица необыкновенная, такая же, как и её мать.

Маргарет скромно опустила взор и присела в неглубоком реверансе. Девушка уже привыкла к похвалам, видела восхищение не только в глазах отца, но и в глазах других мужчин, а потому подобные речи её совсем не смущали. Уже через пару мгновений она вскинула на незнакомого человека смелый и гордый взгляд прекрасных зелёных глаз. Маргарет и вправду была очаровательна, блеск её золотых локонов в лучах яркого солнца успешно соперничал с блеском драгоценных камней в украшениях, стройная фигурка облачена в бордовое платье из дорогой аравийской ткани расшитой серебром. Ландграф ничего не жалел для своей единственной дочери, украшал её, лелеял и баловал.

— Это малыш Густав, — представил Генрих худенького белокурого мальчика в тёмно-фиолетовой котте, рассматривающего гостя с нескрываемым любопытством в широко распахнутых синих глазах. — Поприветствуй господина, Густав.

Мальчик встрепенулся и быстро кивнул головой.

— И мой старший сын Берхард.

Мальчик в коричневом сюрко стоял чуть дальше от сестры и брата и внешностью своей сильно отличался от них. Смуглая кожа, длинные до плеч густые смоляные волосы, взгляд чёрных глаз напряжён и внимателен. В чертах лица Берхарда не было ничего общего ни с Маргарет, ни с Густавом, ни даже с отцом. И если бы Генрих не назвал мальчика своим сыном, Хайнц никогда бы так и не подумал.

— Дети, я представляю вам мастера Вольфгарта, — продолжал Генрих. — Он учитель, знает все науки, бывал во многих странах и теперь готов передать свои знания вам…

— Как всегда, Генрих, меня ты не ждёшь, будто происходящее в доме меня не касается, — раздался в этот момент женский голос.

В детскую вошла Патриция. Как обычно, красива и величава; прошедшие годы нисколько не отразились на её лице, не тронули её стройную фигуру. И всё же тот, кто хорошо знал эту женщину, заметил бы, что в зелёных глазах её поселилась зима, в голосе застыл лёд равнодушия, а движения стали резки.

— Добрый день, — со снисходительной улыбкой обратилась Патриция к гостю. — Вы и есть мастер Вольфгарт?

— Да, — с поклоном ответил учитель. — Очень рад познакомиться с вами и с вашим семейством. У вас очень красивые дети.

— Мои дети? — Патриция приблизилась к дочери и поцеловала её в щёку. — Мои дети красивы, да.

Взгляд женщины заметно потеплел, улыбка стала мягче. Дети были единственной её отрадой, единственной радостью в этом тоскливом холодном замке, лишь с ними она отдыхала душой и испытывала счастье. Патриция подошла к Густаву и ласково погладила его по голове, отчего тот сразу повеселел. На Берхарда она даже не взглянула.

— Ты нисколько не опоздала, Патриция, — сказал Генрих. — Я только что представил мастеру Вольфгарту его учеников.

— А чему вы будете нас учить, мастер Вольфгарт? — поинтересовалась Маргарет.

— Многому, — охотно ответил учитель. — Письму, истории, расскажу о разных странах и народах, математике, греческому и итальянскому языкам, научу вас складывать слова в стихи…

— Как много. Неужели мы сможем столько выучить?

— Конечно, сможете! — воскликнула Патриция. — Вы у меня очень умные, и станете ещё умнее.

— Поверьте, науки не так сложны, как вам кажется, — заверил учитель.

— А музыке и танцам вы нас обучите? — вновь задала вопрос Маргарет.

— Этому вас обучит моя супруга фрау Вольфгарт. Она знает все-все танцы.

— Так значит, вы прибыли к нам с семьёй? — спросила Патриция.

— Да. Со мной приехали жена и сын Зигмунд.

— Кстати, Зигмунд хорошо рисует, — добавил Генрих. — И я решил, что занятия рисованием нашим детям не повредят.

— Ваш сын пишет настоящие картины, учитель? — встрепенулся Берхард, и в его глазах вспыхнул яркий интерес.

— Да, у него уже есть несколько работ, — ответил мастер Вольфгарт. — Зигмунд обучался в лучшей итальянской художественной школе… А вы, Берхард, тоже увлечены рисованием?

— Да, мне нравится рисовать…

— Ой, тоже мне художник! — усмехнулась Маргарет, пренебрежительно скривив губки. — Какие-то каракули выводит, не поймёшь даже что это — не то дом с трубой, не то осёл одноухий.

— Ха-ха-ха! Осёл одноухий! — громко засмеялся Густав; фраза сестры показалась ему очень забавной. — Это он может нарисовать! Осёл одноухий!

Мальчик аж согнулся от смеха и, глядя на него, Маргарет тоже рассмеялась. Патриция же умилённо улыбалась, наблюдая за весельем своих детей. Её нисколько не заботило, что их реплики были оскорбительны для Берхарда.

— Что за глупый смех! — рявкнул Генрих, и его строгий голос заставил детей умолкнуть. — Как вам не стыдно смеяться над братом!

— Но рисунки Берхарда действительно несуразны, — вступилась Патриция за сына и дочь.

— Я тоже видел его рисунки — они достойны похвал. И я смею считать, что смех ваш завистью вызван. Особенно твой смех, Маргарет.

На щеках девушки немедленно вспыхнул румянец негодования. Маргарет не умела рисовать, эскизы для вышивки, которые она составляла, были неровны, цветы на них корявы. Они приобретали приличный вид только после поправок матери. Упрёки отца, да ещё и при чужом человеке сильно обидели Маргарет. Девушка гордо вздёрнула носик, и губы её задрожали от якобы назревающих слёз.

— Прекрати кричать на дочь при посторонних! — приказала мужу Патриция, нежно прижав золотую головку дочки к своей груди. — Из-за пустяка довёл бедняжку до слёз.

Мастер Вольфгарт внимательно наблюдал за этой сценой, и увиденного ему хватило, чтобы сделать для себя кое-какие выводы. Прежде всего, он понял, что Берхард здесь совершенно чужой, даже изгой, и если бы не поддержка и защита отца, то мальчику вообще не нашлось бы никакого места в этой семье. О причинах подобного отношения учитель лишь догадывался, и мысль, что эти догадки могли быть верны, его не радовала. Он снова вгляделся в Берхарда. Мальчик не выказывал ни зла, ни обиды, его смуглое лицо оставалось непроницаемым, взгляд спокоен, чувства надёжно спрятаны в тайных глубинах души. Казалось, Берхард уже привык к своей участи и смирился с ней.

— Отец всегда защищает Берхарда, — пожаловалась Маргарет. — Только его и любит.

— Маргарет, ты ведёшь себя неприлично, — сделал замечание Генрих. — Прекрати ныть. Мастер Вольфгарт с его семьёй отныне станет жить в замке, вы будете видеться с ним ежедневно, и я прошу вас вести себя достойно и больше не устраивать подобных глупых ссор. Не позорьте себя и меня! Маргарет, Берхард, Густав, вы всё поняли?

Мальчики утвердительно закивали головами. Маргарет выпрямилась и со смиренным видом присела в реверансе, однако её глаза всё же бросили гневный взгляд на Берхарда.

— Пойдёмте, мастер Вольфгарт, я покажу вам комнаты и кабинет для занятий, — предложил ландграф учителю.

— Был рад с вами познакомиться, — с прощальным поклоном обратился Хайнц к своим ученикам. — Уверен, мы сможем подружиться.

Мужчины вышли из комнаты и не спеша направились по коридору.

— Ваши дети часто ссорятся, ландграф? — поинтересовался Хайнц.

— К сожалению, часто, — ответил Генрих. — Маргарет вечно задирает своих младших братьев. Густаву тоже от неё достаётся. Но она вовсе не злая. Своенравна, да, но не зла. Мать её балует. Да что греха таить, и я тоже имею слабость потакать ей во всём.

— Такой красавице трудно в чём-либо отказать.

— Да, это точно.

Резко скрипнула дверь, и раздался детский смех. Мужчины обернулись. Из детской комнаты вышел Берхард; лицо его хмуро, взгляд холоден. Он спокойно закрыл за собой дверь и ушёл прочь по коридору. Проводив мальчика взглядом, мужчины продолжили путь.

— Берхард совсем не дружен с братом? — вновь спросил Хайнц.

— Совсем, — горестно вздохнул Генрих. — Между братьями случаются и драки. Мальчики живут в разных комнатах и общаются лишь на занятиях.

— А вообще в замке у Берхарда есть друг? Может быть, среди других детей?

— По-моему, нет. Берхард со многими общается, но я не замечал, чтобы кто-то стал его другом. Только с Кларком сыном графа Кроненберга у него близкие и доверительные отношения. Мальчики постоянно переписываются, а когда встречаются, то их водой не разлить.

— Вот мы и пришли, — остановился Генрих у двери. — Теперь это ваш кабинет. Здесь вы будете проводить свои занятия. Заходите.

Генрих открыл дверь и пропустил учителя в просторную светлую комнату. Её убранство мало чем отличалось от остальных кабинетов. Расположенный у окна большой дубовый стол покрыт мягким солнечным светом. Вокруг стола пять стульев с резными спинками. Вдоль стены разместились три шкафа с широкими полками, многие из которых пока пустовали, на остальных можно было найти пергаментные свитки, несколько книг, грифельные доски, инструменты для измерений. В углу у двери расположился массивный отделанный бронзой сундук. Его открытая крышка позволяла заглянуть в пустое тёмное пространство.

— Комната удобная и главное светлая, — оглядевшись, констатировал Хайнц. — Мне здесь нравится. А куда ведёт та дверь? — указал он на дверь между шкафами.

— Она ведёт в вашу спальню. — Генрих подошёл и открыл эту дверь. — Прошу, взгляните. Патриция лично принимала участие в её убранстве.

— Мне приятно, — улыбнулся Хайнц и, подойдя, заглянул в спальню. — У вашей супруги прекрасный вкус. Карен спальня понравится. А я доволен тем, что кабинет рядом. Для меня это очень удобно.

— Пойдёмте, я покажу вам другие комнаты и мою библиотеку, — предложил Генрих.

Но Хайнц отказался:

— Благодарю вас. Мне весьма льстит ваше внимание и забота. Признаться, ещё ни в одном доме хозяева меня так не привечали. И мне даже немного неловко перед вами, ландграф.

— Только не вздумайте стесняться меня, мастер Вольфгарт. Вы не менее уважаемый человек, чем я. Хотя вы и не имеете титула, но зато обладаете многими знаниями, в коих я совершенно не сведущ, а значит, вы умнее. Я прошу вас обращаться ко мне, как к равному. Ну, пойдёмте в библиотеку, она находится по этому же коридору.

— Прошу прощения, ландграф. Мне крайне любопытно осмотреть вашу коллекцию книг и свитков, но боюсь, я так увлекусь ими, что забуду про все дела, а мне ещё нужно перевезти в замок семью. Позвольте мне посетить вашу библиотеку вечером, после ужина.

— Да когда вам будет угодно! Вы правы, сначала необходимо сделать более важные дела.

Генрих закрыл дверь в спальню и направился было к выходу, однако остановился.

— Мастер Вольфгарт, хочу вас ещё кое о чём предупредить. — Лицо Генриха посерьёзнело. — Это важно, ведь вы будете проводить много времени с моими детьми.

— Я весь во внимании.

— Я стараюсь, чтобы об этом знало, как можно меньше людей, но от вас скрывать не имеет смысла. Дело в том, что мой сын Густав страдает падучей болезнью.

— Ах! Бедный мальчик, — посочувствовал Хайнц. — Это серьёзный и крайне неприятный недуг.

— Вы уж не будьте слишком строги к нему, и если вдруг что-то…

— Не беспокойтесь, ландграф, — заверил Хайнц, — у меня уже был опыт общения с таким ребёнком.

— Правда? Что ж, раз так, то волнения мои действительно напрасны.

Супруга мастера Вольфгарта невысокая приятной полноты женщина чувствовала себя свободно в любом доме и с любыми людьми. Высокий титул хозяина замка не заставлял её трепетать, а красота хозяйки ничуть не смущала. Почти весь ужин словоохотливая Карен Вольфгарт увлечённо рассказывала о разных местах, где ей довелось жить и о людях, которых она там встречала. Её повествование складывалось настолько интересно, что слушатели даже забывали о еде. Особенно дети, которые ещё не успели познать величину и разнообразие Мира. Для них было интересно всё, что происходило за пределами Регенплатца. Карен обладала учтивыми манерами и доброй улыбкой, однако при этом её серо-голубые глаза под тенью тёмных ресниц внимательно следили за всем вокруг, не упуская ни одной детали.

В отличие от матери Зигмунд был тих и скромен. В разговоре участвовал только, если с вопросом обращались непосредственно к нему, отвечал негромко и коротко. Юноша редко поднимал глаза, а если и делал это, то его взгляд почти всегда был устремлён лишь на одну особу, на юную красавицу Маргарет. Её очаровательная улыбка и прекрасные зелёные глаза с первых минут поразили Зигмунда в самое сердце, сумев зажечь в нём огонь до селе ему ещё не ведомый.

Маргарет тоже отметила, привлекательность Зигмунда Вольфгарта: стройная фигура, бархатистый голос, мягкий взор синих глаз. Старательно скрывая свою заинтересованность юношей, девушка тоже изредка поглядывала на молодого человека. Кажется, в её скучной жизни скоро появятся развлечения.

За увлекательными разговорами ужин затянулся. Солнце уже опустилось за горы, оставив на небе лишь оранжевый отсвет, когда жители замка стали расходиться по своим спальням. Мастер Хайнц Вольфгарт всё-таки выбрал время и перед сном заглянул в библиотеку. Впрочем, в полумраке при тусклом свете одной свечи трудно было рассмотреть книги со надлежащим вниманием. Так что, тяжело вздохнув, Хайнц взял лежавший на отдельной полочке небольшой сундучок со свитками и отправился в свою спальню.

— Мне здесь нравится, Хайнц, — заявила Карен мужу, ложась на широкую кровать под лёгкое одеяло. — Хозяева весьма милые и добрые. Они приняли нас, как равных. Я много слышала о радушии и гостеприимстве Регентропфа, и очень рада, что испытала это всё на себе. Ландграфиня очаровательная женщина, правда?

Но Хайнц не слушал болтовню супруги. Свиток, который он вынул из сундучка, оказался частью летописи фамилии Регентропф. Это было весьма любопытно. Хайнц зажёг ещё пару свечей и начал читать ровные написанные рукой летописца строчки.

— Дочка тоже настоящая красавица, — продолжала говорить Карен. — Сколько ей лет, ты сказал? Тринадцать? Её красота только начала распускаться. Года через три-четыре рыцари будут биться на турнирах за один только взгляд её.

— Надо же! — воскликнул Хайнц, вглядываясь в свиток. — Основателем рода является Густав Аллайн (Густав Одиночка). Я не знал этого. О его битвах с драконами сложено много легенд, но судьба героя почти неизвестна.

— Потому и неизвестна, что вместо Аллайн он стал Регентропф.

— Здесь написано, что в этих горах водилось много драконов, из-за которых люди не могли обжить плодородные земли междуречья, и даже проплывать кораблям по Рейну мимо этих мест было небезопасно. Густав уничтожил всех драконов. Послушай. «После битвы последней пошёл дождь и смыл с воина кровь драконью. И вдруг среди шума ливня Густав ясно различил слова: «Если ты покинешь места эти, драконы снова поселятся здесь. Останься, построй себе замок и живи на земле этой, и многие века люди будут прославлять тебя и род твой». «Я согласен, — ответил ливню Густав. — Но прошу тебя, укажи мне место, где должен стоять мой замок». Дождь повёл Густава по холмам, поросшим лесом густым, и вывел на самый высокий холм, откуда открывался вид на могучий Рейн, на мирную Стиллфлусс и на широкую равнину, где соединялись воды рек, словно тела влюблённых. Последняя капля дождя упала у ног Густава Аллайна. На этом месте и построил рыцарь свой замок и дал ему название Регентропф, Капля дождя».

— Интересная легенда, — произнесла Карен, выслушав чтение мужа. — Красивая. В жизни, конечно, было всё намного прозаичнее. Густав перебил драконов, взошёл на высокий холм, осмотрелся и решил: «Место удобное, можно брать дань с кораблей, земли плодородные, леса богатые. А главное, всё это ничьё. Раз драконов победил я, то и земли их имею право взять себе». Молодец, не растерялся. Был бродячим воином, стал богатым землевладельцем.

— Никак ты не признаёшь, что с природой говорить можно, — упрекнул Хайнц. — А я верю, что были люди, которые слышали голоса и гор, и деревьев, голос дождя.

— Хорошо, хорошо, спорить с тобой не собираюсь. Были, так были, — согласилась Карен, ещё раз взбив подушку. — Ложись-ка лучше спать. Сегодня у нас выдался суетный день, нужно хорошо отдохнуть.

Хайнц вынужден был согласиться с супругой. Он действительно чувствовал себя утомлённым. Как бы ни хотелось ему прочесть летопись дальше, но время было уже слишком позднее. Хайнц аккуратно свернул свиток, потушил свечи, снял с себя одежду и лёг на кровать рядом с женой. Однако Карен, хоть и призывала супруга отойти ко сну, сама ещё не успокоилась.

— Младшего сына-то, наверное, в честь этого самого предка назвали, — проговорила она. — Как ты думаешь?

— Возможно, — бесцветно отозвался Хайнц, закрыв глаза.

— Скорее всего. Знатные господа любят давать своим детям имена не просто так, а в честь каких-нибудь героических предков. Мальчики у ландграфа тоже хорошие, любопытные… Неужели Берхард на самом деле им родной сын?

— Родной.

— Странно. Он внешне так сильно отличается ото всех. Мне показалось, ландграфиня, как мать, к мальчику слишком холодна. За ужином ни слова ему не сказала, даже не взглянула. Ты заметил?

— Нет, не заметил. Давай спать, Карен. — Хайнцу уже начинала надоедать болтовня жены.

— Может, Берхард им всё-таки не родной сын? Завтра познакомлюсь с прислугой и всё узнаю.

— И зачем это нужно тебе? — Хайнц даже открыл глаза и приподнялся на локте. — Какая тебе разница, родной Берхард сын или нет?

— Мне любопытно.

— Твоё любопытство до добра не доводит! Ты всегда стараешься выведать какую-нибудь тайну, а потом болтаешь о ней на каждом углу. Прошу, хоть раз не вмешивайся не в своё дело. Нам так повезло, что ландграф фон Регентропф пригласил меня обучать его детей. Его имя повысит мою репутацию. Даже тебе и Зигмунду нашлась здесь работа. Не порти всё своим любопытством, как ты обычно это делаешь.

— Ничего я не испорчу! — возразила Карен, обиженно надув губки. — Вечно ты выставляешь меня виновницей своих бед. Я просто хочу узнать правду, вот и всё. Никому от этого плохо не будет.

Хайнц тяжело вздохнул и повалился на кровать. Он знал, что Карен бесполезно отговаривать, она всегда была жадной до чужих тайн, до семейных секретов. Она вынюхивала, выспрашивала, высматривала пока наконец не находила истину. Но вся беда в том, что, достигнув своей цели, Карен не могла смолчать, и тогда тайна одного человека или семьи становилась достоянием всего города. Два раза из-за любопытного носа и болтливого языка супруги Хайнц терял доходные места, дважды был прогнан оскорблёнными хозяевами. Люди из-за Карен плакали, покрывались позором, подвергались насмешкам, а одна юная девушка даже пыталась наложить на себя руки. Но ничего не могло остановить Карен, и она продолжала разгадывать чужие загадки. Хайнцу было стыдно за свою супругу, и он каждый раз старался уехать туда, где её ещё не знали.

— Мы приглашены в этот дом работать, а не мешать людям жить, — сделал Хайнц последнюю попытку образумить жену.

— Я знаю, — твёрдо ответила та. — Я всё прекрасно понимаю и вовсе никому не собираюсь мешать жить. Но я должна знать правду.

— Надеюсь, у тебя хотя бы хватит ума не распускать свой язык и не кричать на весь Регенплатц о том, что ты выведала.

— Ты всегда считаешь меня дурой, — проворчала Карен и, обиженно фыркнув, отвернулась от мужа и наконец замолчала.

На следующее утро ландграфиня Патриция познакомила гостей с замком и их обитателями. Фрау Вольфгарт с интересом осматривала все комнаты, их убранство, запоминая, где что находится, с милой улыбкой на устах знакомилась с прислугой, желая вызвать симпатию к себе. Карен обратила внимание, что среди челяди много женщин не слишком молодого возраста, а значит, найдётся с кем поболтать о секретах хозяев замка.

После осмотра замка Карен сразу же направилась в кухню, место, где, как правило, сплетни не только приживались, но и плодились. Да только на этот раз ей не повезло. Кухарки приветливо встретили гостью, с удовольствием говорили с ней, однако едва разговор заходил о Берхарде и его странной непохожести на своих родных, женщины опускали глаза и делали вид, что подобные вещи их не касаются. Карен ничего не смогла выведать у кухарок, но зато окончательно уверилась, что в семье Регентропф есть большая тайна, и разгадать её необходимо.

Слегка расстроенная, Карен покинула кухню. Она вышла в центральный зал и остановилась, не зная, куда пойти дальше. И тут её осенила мысль. Ну конечно! Кто-кто, а уж нянька-то должна всё знать о своих воспитанниках. Главное разговорить её. Карен уверенно направилась в южное крыло замка и поднялась на третий этаж.

Дверь в детскую была чуть приоткрыта. Впрочем, эта комната уже не имела того предназначения, что раньше. Сыновья ландграфа переселились в восточное крыло, Маргарет со своими служанками осталась жить в южном, но этажом ниже. А бывшая детская теперь отошла нянькам Астрид и Юте.

Карен заглянула в комнату. Астрид была одна, она сидела у открытого окна и что-то шила. За эти годы женщина ещё больше располнела, грудь её тяжело вздымалась, и ей в такт из-за круглых розовых щёк издавалось тяжёлое дыхание. Скрип двери отвлёк Астрид от занятия.

— Прошу прощения, — тут же произнесла Карен, — я прервала вашу работу.

— Ничего страшного, — улыбнулась в ответ Астрид, ещё больше округлив своё лицо. — Заходите. Вы что-то хотели спросить?

Карен вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

— Я просто ходила по замку… — невинно развела руками Карен. — Так глупо… Я кажется, заблудилась. Не могу найти малый бальный зал.

— Он в северном крыле на первом этаже, а вы прошли в южное.

— Ох, совсем в другую сторону повернула!

— Ничего, со временем вы привыкните к лабиринтам замка.

Видя, что Астрид отвечает охотно, Карен приблизилась к ней и продолжила начатую беседу.

— Очень красивый замок, большой. Вы давно здесь живёте?

— С тех пор, как родилась Маргарет, — ответила Астрид, вернувшись к своему прерванному занятию. — Я была ей няней, а потом и всем детям семьи Регентропф. Я и сейчас прислуживаю девочке.

— Вам здесь нравится?

— Конечно. Ландграф и его супруга прекрасные люди, добрые, щедрые. Их любят во всём Регенплатце. А работать в замке Регентропф — большая честь для каждого.

— Да-да, муж мне тоже говорит, что нам очень повезло с новым местом работы. — Карен придвинула стул и села напротив собеседницы. — Раз уж мы с вами так разговорились, могу я вас попросить рассказать о детях ландграфа, ведь мне предстоит их обучать, общаться с ними. Вы, верно, хорошо знаете их характеры?

— Да, не хуже их родной матери.

Астрид любила своих воспитанников и могла говорить о них без перерыва. Женщина даже отложила шитьё на подоконник, чтобы работа не отвлекала. Сложив полные руки на своём большом животе, Астрид повела беседу.

— У ландграфа прекрасные дети, — с умилённой улыбкой произнесла она. — Даже трудно сказать, кто из них лучше. Лично я очень люблю Маргарет. Я всегда мечтала иметь дочку, а Бог не дал мне ни мужа, ни детей. Так что, именно красавице Маргарет я отдала всю нежность и ласку. Она милая девочка. А уж как любит танцевать и петь! Уверена, что Маргарет станет вашей лучшей ученицей, и никаких проблем у вас с ней не возникнет. А вот с Густавом, наоборот, придётся потрудиться. Он мечтает стать самым сильным непобедимым воином, а потому считает, что всякие танцы, рисование, даже чтение и письмо ему совсем в жизни не нужно.

— А Берхард?

— Он спокойный мальчик, тихий. Замкнутый очень, живёт в каком-то своём мирке и мало кого впускает туда.

— Просто любит одиночество? Или чувствует себя одиноким?

— С чего же ему чувствовать себя одиноким?

— Если говорить откровенно, мне вчера за ужином показалось, что мать недолюбливает Берхарда, ведёт себя так, будто не желает замечать его.

Астрид недоверчиво покосилась на собеседницу.

— Это вам показалось, — уверенно ответила она. — Ландграфиня одинаково относится ко всем своим детям. Ну, может, немного выделяет Густава. Но ведь многие матери младшеньких любят больше.

— Может, и показалось, — пожала плечами Карен. — Мальчик настолько не похож на своих родных, что невольно притягивает к себе внимание.

Астрид не ответила на это замечание. Сжав губы и нахмурив брови, она взяла с подоконника шитьё и возобновила своё прерванное занятие. Казалось, женщина потеряла к разговору всякий интерес. Карен это не устраивало.

— Впервые взглянув на него, я даже подумала, что он не родной сын Регентропфу, — с наивным видом высказала она.

При этих словах Астрид опустила шитьё на колени и строго взглянула на собеседницу.

— Фрау Вольфгарт, это всё ваши домыслы, и они далеки от правды. Берхард — родной сын ландграфа, в этом я даже могу вам поклясться. Вы хотели узнать о характерах ваших учеников? Вы это узнали. Остальное вас тревожить не должно. Вы приехали сюда преподавать танцы и музыку, а не совать нос не в своё дело.

Жёсткий тон Астрид ясно показал недовольство женщины, и Карен поняла, что больше здесь ничего не услышит. Нянька прекрасно знает тайну семьи Регентропф, но по какой-то причине верно хранит её. Может, её запугали? Или она так предана своим хозяевам?

— Я вас чем-то обидела? — мягко поинтересовалась Карен. — Извините. Я не хотела. Просто интересно стало, почему…

— Сейчас повернёте налево, — прервала строгая Астрид, — пройдёте до широкого коридора и по нему дойдёте до северного крыла. Ведь вы, кажется, туда направлялись?

— Да. Спасибо. Я пойду.

Карен поднялась со стула и медленно вышла из комнаты. Ей снова не повезло, тайна осталась не раскрытой. А любопытство ещё больше терзало душу. Где? Как? У кого? В замке все словно договорились молчать на тему рождения Берхарда. В замке. Но возможно, за его пределами люди окажутся более разговорчивы? Карен знала, что тайна всё равно распахнёт перед ней свои двери, только придётся немного подождать.

Зигмунд подошёл к двери и громко постучал.

— Войдите, дверь не заперта, — отозвался на стук детский голос.

Молодой человек вошёл в небольшую светлую комнату и вежливо поклонился хозяину.

— Я не помешаю вам, Берхард? — спросил Зигмунд.

— Нет, что вы, — с улыбкой ответил мальчик. — Я даже рад, что вы зашли. Проходите, присаживайтесь.

Зигмунд закрыл за собой дверь и прошёл внутрь комнаты, но присаживаться не стал, так как Берхард тоже остался стоять.

— Мы с отцом сейчас наблюдали, как вы с братом во дворе стреляли из лука, — завёл разговор Зигмунд. — Ваша меткость и ловкость вызвала у нас восхищение.

— Спасибо за похвалу. Отец требует, чтобы мы стали умелыми воинами. Занятия военным искусствам у нас проводятся ежедневно. А я хотел с вами поговорить, гер Вольфгарт.

— Зовите меня просто Зигмунд. Я тоже думал с вами поговорить. И мне кажется, что темы наших разговоров схожи. Речь о ваших рисунках, я угадал?

— Да! Я хотел бы вам показать их.

— А я зашёл, чтобы их посмотреть. Вы храните ваши рисунки в этой комнате?

— Конечно, они здесь!

Берхард подбежал к небольшому сундуку, стоящему за камином, достал из-под него ключ и отпер замок.

— Вы прячете свои работы под замок? — подивился Зигмунд.

— Они не всем нравятся, — спокойно ответил Берхард, и его улыбку тронула грусть. — А если они попадаются Густаву, он их портит.

Берхард достал несколько пергаментов и выложил их на стол. Мальчик немного волновался, так как кроме отца никто его стараний высоко не оценивал. Зигмунд подошёл к столу и развернул один из свитков. На нём было нарисовано бушующее море. Волны клубились и пенились, раскидывая брызги высоко в ночное облачное небо.

— Вы были на море? — поинтересовался Зигмунд, разглядывая рисунок.

— Нет, не был. Я вообще дальше Регенплатца никуда не ездил, — ответил Берхард.

— Где же вы видели бушующее море?

— Мне рассказывала о нём Астрид, наша няня. Она родилась и выросла на приморских землях. Её рассказы всегда столь ярки, эмоциональны, что перед глазами встаёт отчётливая картина.

— Я был на море, плавал по нему на корабле, и потому могу уверенно сказать, что ваш рисунок весьма реалистичен.

— Спасибо, Зигмунд, мне ваша похвала лестна.

На следующем рисунке был изображён орёл, гордо парящий высоко в горах.

— Ну, эту картину вы, должно быть, наблюдаете почти ежедневно, — предположил Зигмунд.

— Да, — согласился Берхард. — Это вид из окон западной башни.

— Очень красиво. Мне нравится.

Зигмунд перебирал рисунки с пейзажами, цветами, птицами, всё больше уверяясь в таланте юного Берхарда, всё больше восхищаясь его чувству красок и линий.

— Вас обучал кто-нибудь? — спросил Зигмунд.

— Нет, — ответил Берхард. — Я просто смотрю на мир и стараюсь как можно точнее передать его изображение на бумаге.

— Красиво и весьма талантливо. Вы молодец!

— Я так рад, что вам понравилось!

— Этого дракона вы рисовали тоже по чьим-то рассказам?

— Нет, он срисован со старой гравюры, которую я нашёл в библиотеке. Я лишь раскрасил его.

— А этот рыцарь… Кто он?

— Этот портрет у меня не получился, — смутился Берхард. — Вот и вы его не узнали. Я пытался нарисовать своего отца, но вышло плохо.

— Да, портреты у вас пока выходят неважно. Чтобы написать портрет, нужно не просто смотреть, но ещё знать кое-какие правила, соблюдать пропорции. Например, для данного лица нос слишком длинен, голова у этого человека формы неправильной, а рука слишком мала.

Берхард внимательно выслушивал критику, ничуть на неё не обижаясь.

— Но вы же научите меня писать портрет, Зигмунд?

— Конечно. Научу всему, что знаю сам. У вас определённо есть талант, Берхард.

— Спасибо.

Мальчик собрал со стола свитки и запер их обратно в сундук.

— Могу я попросить вас показать мне свои картины? — поинтересовался Берхард. — Мастер Вольфгарт говорил, что вы пишете настоящие большие картины.

— Действительно пишу, вот только с собой их не вожу. Путешествовать с полотнами не слишком удобно. Свои картины я продаю, дарю друзьям.

— Вот как, — Берхард разочарованно вздохнул. — Жалко.

— Но у меня с собой несколько пергаментов с зарисовками. Их я вам покажу с удовольствием.

— Прямо сегодня можно? — в глазах Берхарда вновь загорелся интерес.

— Можно, — улыбнулся Зигмунд, он был рад, что здесь в чужом доме, среди незнакомых людей нашлась родственная ему душа.

— Скажите, Берхард, а ваши сестра и брат тоже рисуют?

— Нет. Густав не любит искусство, ему больше нравится борьба, битва на мечах. Он мечтает, чтобы отец взял его с собой на войну. Не знаю, стоит ли Густава вообще обучать рисованию. Маргарет тоже рисует неважно, матушка постоянно поправляет её эскизы. Но она старается.

— Ваша сестра очень красива, — скромно опустив глаза, заметил Зигмунд.

— Красива. А ещё горда и своенравна, ей трудно угодить. Сердце у неё холодное.

— Не может быть, чтобы у столь прелестной девушки было холодное сердце. Просто Маргарет ещё слишком юна.

— Пообщаетесь с ней и сами поймёте, какая она. А сейчас пойдёмте смотреть ваши рисунки.

— Да, пойдёмте.

Мастер Вольфгарт быстро нашёл общий язык с детьми ландграфа фон Регентропфа. Его уроки больше походили на интересные беседы и дискуссии, нежели на скучные лекции. Дети это оценили и с удовольствием посещали занятия. Даже Густав, который ранее был уверен, что в настоящей жизни научные знания бесполезны, и важнее отменно владеть мечом и луком, нежели пером.

Карен Вольфгарт детям тоже полюбилась. Особенно Маргарет, которая готова была заниматься танцами и музыкой целыми днями напролёт. Помимо танцев Карен знала много интересных историй различных легенд и сказок, и в конце занятий дети всегда просили её что-нибудь рассказать. Словоохотливая Карен делала это с великим удовольствием.

Уроки рисования посещали лишь Берхард и Маргарет. У Густова не только какие-либо способности отсутствовали, но и всякое желание. Маргарет же хоть и не любила рисовать, понимала, что ей, как образованной девушке, необходимо этому научиться. К тому же общение с молодым любезным Зигмундом доставляло ей не малое удовольствие.

Урок рисования шёл как обычно. Маргарет и Берхард стояли за мольбертами у окон. Яркое сентябрьское солнце с голубого небосвода мягко освещало их рисунки тёплыми лучами.

Перед Маргарет на столике стояла узкая вазочка с красной розой. Это было задание на сегодняшний урок. Роза никак не получалась. Маргарет рисовала на грифельной доске, работала не торопясь, исправляла, рисовала снова, опять исправляла. Эскиз выходил грязным и неаккуратным. И вообще рисование девушке уже надоело, монотонные движения наводили тоску. Если бы Маргарет могла, то никогда в жизни не занималась бы этим скучнейшим делом.

— Нижний лепесток слишком велик, — прозвучал за плечом юной девушки мягкий голос Зигмунда. — Впечатление, будто бутон лежит на блюдце.

Как же ей нравился голос юноши. Маргарет с удовольствием заводила с Зигмундом разговоры на любую тему, лишь бы слушать его голос. Вот только молодой человек был скромен и застенчив и дальше разговоров ничего себе не позволял: ни нечаянного прикосновения, ни прямого взгляда в глаза, ни слов о любви и нежных чувствах.

— Но лепесток именно таков и есть, — возразила Маргарет.

— Положение его вы передали почти правильно, а размеры велики. Лучше бы было наоборот.

— Розу рисовать слишком сложно. Лилия была намного проще.

— Вы должны уметь рисовать разные цветы.

Маргарет тяжело вздохнула и принялась исправлять ошибку. Однако уже через секунду нервно топнула ножкой.

— Нет, у меня не получается. Зигмунд, покажите, где тут исправлять.

И Маргарет подала молодому учителю грифель. Зигмунд протянул было к нему руку, но тут же её отдёрнул.

— Нет. Вы должны сами исправить ошибку.

Маргарет усмехнулась: да застенчивее этого парня даже девицы не сыскать.

— Вы что, боитесь коснуться меня, учитель? — лукаво улыбнулась девушка.

Зигмунд вдруг смутился и покраснел, чем ещё больше позабавил Маргарет. Впрочем, юноша быстро овладел собой и достаточно уверенно ответил:

— Ошибку нужно исправить вам самим, чтобы в следующий раз её не повторять.

После Зигмунд отошёл и встал недалеко за спиной юной ученицы. Маргарет уменьшила непослушный лепесток, но вновь перестаралась — теперь он получился слишком маленьким. Девушка тихо и несчастно простонала.

— Можно его вообще не рисовать? — спросила она.

— Нет. Вы делаете копию с натурального цветка, а у него этот лепесток есть.

— Ух, как вы сегодня строги! — обернулась Маргарет с укоризной в зелёных глазках.

Взглянув на юношу, она вспомнила, как тот мило покраснел, и весело рассмеялась. Зигмунд лишь опустил глаза, понимая, что причиной смеха является именно его персона. И он мог бы обидеться, да только этой золотоволосой красавице, с ослепительной улыбкой он готов был простить всё.

Сохраняя усмешку, Маргарет вернулась к своему рисунку. Её настроение значительно улучшилось, и урок даже начинал ей нравиться. Чем бы ещё поддеть этого скромника?

— Скажите, Зигмунд, вы такой красивый молодой мужчина наверняка разбили много девичьих сердец? — спросила Маргарет, и, представив, как Зигмунд вновь краснеет от комплимента, опять тихо рассмеялась. — Признайтесь, вас кто-нибудь любит?

Зигмунд действительно пребывал в смятении. Не привык он говорить со столь юной девицей на столь откровенные темы. И что это вдруг нашло на Маргарет? Для чего ей нужно знать, свободен он или нет? Может, он ей симпатичен?

— Меня никто нигде не ждёт, и сердце моё пока не занято, — стараясь побороть робость, ответил Зигмунд.

— Не занято? И вы даже ни разу не целовались?

Вновь обернувшись, Маргарет послала молодому учителю кокетливую улыбку, от чего Зигмунд смутился ещё больше и отвёл глаза.

— Значит вы сама невинность? Это интересно. А какая именно девушка смогла бы пленить ваше свободное сердце?

Для чего же такой допрос? Зигмунд чувствовал себя крайне неловко, но всё же ответил:

— Конечно, красивая и благовоспитанная…

— Маргарет, ты ведёшь себя неприлично, — ровным голосом сделал замечание Берхард.

Он долго молчал, занимаясь своим рисунком и наблюдая за развязным поведением сестры.

— А с тобой вообще никто не разговаривает! — резко осадила брата Маргарет, и в глазах её сверкнул огонёк неприязни.

— У меня совершенно нет желания с тобой говорить. Просто напоминаю тебе, что ты — дочь ландграфа, и должна вести себя достойно.

Что? Этот тихоня смеет позорить её! Да ещё и перед Зигмундом! Теперь Маргарет разозлилась.

— Я прошу вас не ссориться, — воззвал молодой учитель.

Но его слова улетели в пустоту. Маргарет положила грифель и с гордой осанкой не спеша направилась к Берхарду.

— Ну-ка, умник, покажи-ка свои каракули, — и заранее скривив презрительную ухмылку, девушка заглянула в рисунок брата. — Ну и убожество!

Задание Берхарда учитель усложнил — розу необходимо было нарисовать не в вазе, а в женской руке. Не имея перед собой образца, юноша решил нарисовать руку сестры. Её кисть была на загляденье изящна, пальцы тонкие, кожа нежно-розовая — лучшего образца не найти. Берхард со всем старанием в точности перенёс эту красоту на свой эскиз.

Зигмунд так же поспешил к мольберту ученика и взглянул на рисунок. Увиденное его восхитило.

— Вы зря ругаете брата, — сказал он. — Рисунок великолепен. И мне кажется, я уже где-то видел эту ручку. Ну, да. Это же ваша рука, госпожа Маргарет.

— Что?! — возмутилась девушка. — Ты посмел уродовать мою руку?!

Маргарет сорвала с мольберта пергамент и принялась рьяно рвать его на мелкие кусочки. Зигмунд оторопел, он никак не ожидал такой агрессии. Берхард же даже бровью не повёл. Казалось, он привык к подобным выходкам сестры. Мальчик лишь отошёл в сторону и спокойно произнёс:

— Думаю, такая сумасшедшая особа не сможет пленить ваше сердце, гер Зигмунд.

Глаза Маргарет яростно сверкнули.

— Ты ещё пожалеешь, ох как пожалеешь! — пыхтя от негодования, процедила девушка сквозь зубы. — Я немедленно расскажу маме, как ты издеваешься надо мной! Она… Она запрёт тебя в башне! Она прикажет высечь тебя! Высечь!

— Беги скорее, — всё так же бесцветно отозвался Берхард, — иначе она не успеет сделать это до ужина.

В зелёных глазах Маргарет блеснула первая слеза обиды. Сжав губы, девушка быстро покинула комнату. И напрасно Зигмунд призывал её остаться, она не слышала его, полностью отдавшись своим эмоциям.

— Теперь вы видите, Зигмунд, какой фурией она бывает, — сказал Берхард. — Бес с лицом ангела.

— В вас говорит обида, — возразил Зигмунд.

— Во мне говорит человек, не желающий видеть ваше разочарование.

И всё же Зигмунд никак не мог согласиться с тем, что прекрасная Маргарет могла быть злой и агрессивной всегда и со всеми. Нет, она так ведёт себя только с братом. Между Маргарет и Берхардом непробиваемая стена неприязни и непонимания, ссоры бесконечные. Если бы они могли помириться, то более подобные сцены не повторялись бы.

— А что, ваша матушка действительно бьёт вас розгами? — озабоченно поинтересовался Зигмунд.

— Нет, что вы, — улыбнувшись, ответил Берхард. — Только пугает. А вот в тёмном чулане запирала на несколько дней и не раз. Но пока отец в замке, она и на это не решается.

— За что же она с вами столь сурова?

— Да за что угодно. Если матушке захочется наказать меня, она найдёт причину.

— Зря я при Маргарет признал в вашем рисунке её руку. Но я не думал, что это приведёт к такому серьёзному раздору между вами.

— Не переживайте, Зигмунд. Маргарет поругалась бы со мной в любом случае. Она это делает ежедневно.

— Зачем?

— Откуда же мне знать? — равнодушно пожал плечами Берхард. — Спросите у неё.

Тем временем Маргарет прибежала к матери и со слезами на глазах рассказала ей, как мерзавец Берхард позорит её перед молодым благопристойным юношей, как рисует на неё уродливые карикатуры. Маргарет просила наказать обидчика со всей строгостью. Патриция сделала бы это с удовольствием, но пока Генрих в замке, она не хотела рисковать и гневить мужа. Она знала, что Генрих станет на сторону волчонка в любом случае, чего бы тот ни совершил, кого бы ни обидел. С тяжёлым вздохом Патриция так и объяснила дочери, что не собирается портить отношения с мужем из-за её постоянных ссор с братом.

— Ты же знаешь, отец простит своему любимчику всё, — добавила она, — а вот тебя вполне может объявить виноватой. Да и мне ещё попадёт от него. Нет, разбирайтесь сами, вы уже не маленькие.

— Я уже давно поняла, что отец любит меня лишь на словах, — плакала Маргарет, — потому и ищу защиты только у вас, матушка. Но вот и вы от меня отворачиваетесь.

— Я не отворачиваюсь. Я просто не хочу вашу с Берхардом войну превращать в войну общесемейную. А защиту ты можешь найти и у Густова. Он уже достаточно взрослый, чтобы суметь отстоять честь обиженной сестры.

Маргарет так и поступила. Она красочно описала Густаву всё, что произошло на уроке, даже приписала Берхарду непристойные выражения и издевательский смех. Густав с удовольствием предчувствовал драку со старшим братцем, которого ненавидел, которого презирал, и ему неважна была причина для драки. К тому же защитить честь сестры — вполне достойный повод наказать Берхарда. В этом даже отец наверняка одобрит его действия. Воинственно настроенный Густав, прокричав угрозы в адрес брата, решительно направился к покоям Берхарда. Но вдруг остановился. Как же защищать честь девушки без оружия? Об этом Густав размышлял недолго. Попросив сестру подождать, юноша скрылся за углом коридора.

Маргарет предвкушала интереснейший спектакль. Берхард сполна получит по заслугам, а она прекрасно развлечётся. Девушка теперь была даже благодарна матери за совет. Скоро Густав вернулся, в руках он держал отцовский меч с большим кровавого цвета рубином на рукояти. Маргарет так и охнула.

— Тебе его отец дал? — спросила она.

— Нет. Я взял тайком, — довольный своей выходкой ответил Густав. — Отца не было в покоях.

— И тебя никто не видел?

— Я был ловок. — И Густав ещё больше возгордился собой.

— И для чего меч тебе? Убить Берхарда? — Маргарет совсем не испугала эта мысль.

— Нет. Пока я его только напугаю. Но если он продолжит тебя обижать!…

Берхард уже вернулся в свои покои. Он достал заветный сундучок, в котором хранились его рисунки, и отпер замок. Сегодня на уроке мальчик сумел изобразить нечто новое, и теперь ему не терпелось это повторить. Берхард как раз приготовил чистый пергамент, когда дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился грозный Густав. Синие глаза его гневно сверкали, руки крепко сжимали отцовский меч в ножнах. За спиной брата стояла Маргарет и видом своим не предвещала ничего хорошего.

— Чем обязан вашему визиту? — холодно поинтересовался Берхард.

— Ты оскорбил Маргарет! — громко обвинил Густав. — Ты унизил её перед посторонним человеком! И ты сейчас ответишь за это!

И мальчик рывком вынул меч из ножен. Но настоящее боевое оружие было слишком тяжёлым для детских рук, да ещё таких хрупких. Густав покачнулся, однако удержался на ногах и, бросив ножны, схватил меч двумя руками. Теперь он держал оружие более уверенно, хотя и не высоко.

Берхард снисходительно усмехнулся, глядя на неловкие движения «грозного воина».

— Хорошо, я готов вести битву с тобой, — согласился он. — Но ты же не будешь драться с безоружным. Мне необходим такой же меч, как у тебя, чтоб мы были на равных.

— Тогда иди и возьми меч!

— Ты подождёшь меня?

Густав нервничал, ему не терпелось начать драться. Спокойствие и надменная ухмылка противника его раздражали и лишь усиливали гнев.

— Если ты ему позволишь уйти, он направится к отцу и пожалуется, — резонно предположила Маргарет за спиной младшего брата.

— Ты никуда не пойдёшь! — тут же выкрикнул Густав, быстро сообразив, что сестра может оказаться права. — Защищайся, чем сможешь.

И Густав, собрав все силы, поднял меч высоко над головой. Рубин яркой красной звездой сверкнул на рукояти. И всё-таки сил не хватило. Взмах был слишком резким, меч перевесил, и Густав повалился на спину. Заметив, что брат потерял равновесие, Маргарет быстро отскочила от него, но, видимо, не достаточно далеко, так как, падая, Густав задел её мечом, и острый клинок разрезал юбку.

Всё произошло буквально за секунду, Берхард успел лишь ахнуть от неожиданности. Маргарет, онемев, в ужасе разглядывала разрезанную юбку, представляя, что было бы, если б клинок достиг ноги. Густав за эту секунду пережил такой испуг, какой не переживал ни разу в жизни. Потеряв почву из-под ног, он стремительно падал на спину. Всё, что он видел — кроваво-красный рубин, всё, что он слышал — бешеное биение своего сердца, всё, что осознавал — своё бессилие. Упав на пол, Густав сильно ударился головой, меч выпал из его рук, изо рта вырвался тяжёлый стон, а потом… Потом стон превратился в хрип, тело мальчика забилось в частых конвульсиях, а на губах появилась белая пена. Увидев брата таким, Маргарет ужаснулась ещё больше. «Нет, только не это!» — вскричала она и скорее побежала прочь.

У Густава начался приступ падучей. Вид, конечно, неприятный, но сейчас не до эмоций — требовалась немедленная помощь. Берхард видел подобное состояние брата не раз и уже знал, что и как надо делать. Он быстро огляделся, его взгляд упал лежавшие на столе кисти — подойдёт. Мальчик схватил большую кисть с широкой деревянной ручкой и бросился к брату. Разжав крепко сжатый судорогой рот несчастного, Берхард втиснул между челюстями эту деревянную ручку, чтобы во время приступа больной не захлебнулся слюной и пеной и не откусил себе язык. Проделав это, Берхард сел на колени и почти посадил на них брата, прислонив его голову к своему плечу. Густав метался в агонии, у него появился жар, на лбу высыпали капельки пота, расширенные зрачки глаз бешено вращались, будто видели перед собой картины ада. Берхард придерживал трясущееся тело Густава и пытался мягкими словами успокоить его сознание. Так советовал делать лекарь Гойербарг.

Приступ длился всего несколько минут, но они тянулись невероятно долго. Постепенно агония Густава начала стихать, усталые глаза закрылись, дыхание стало спокойнее. Пена перестала течь изо рта, и Берхард вынул кисть. В ней не было больше надобности.

Позади послышались тяжёлые шаги. Берхард обернулся и увидел, как в комнату вошёл отец.

— Что произошло здесь? — строго поинтересовался он, склонившись над сыновьями.

— У Густава приступ… — тихо отозвался Берхард.

— Я вижу. Маргарет прибежала ко мне, рассказала, что вы опять подрались. Она сказала, что ты зачем-то взял мой меч, замахнулся на Густава, напугал его… Что за битву вы тут устроили?

Берхард опустил глаза и промолчал. Он не сомневался, что Маргарет выставит виновником произошедшего именно его. Отец ей наверняка поверит, придётся оправдываться. А Густав, когда придёт в себя, обязательно поддержит версию сестры, и тогда в глазах отца Берхард предстанет лжецом, вором и жестоким человеком. А ещё обо всём этом узнает матушка.

Генрих осторожно взял на руки измученного приступом Густава и перенёс его на кровать. Мальчик всё ещё находился без сознания, но судороги прекратились, и дыхание выровнялось, остался только жар. Казалось, Густав просто спит.

— Почему ты молчишь, Берхард? — вновь обратился Генрих к старшему сыну. — Всё было так, как рассказала Маргарет?

— Разве вы не верите дочери?

— Я хочу слышать твою версию.

Берхард поднялся и взглянул на несчастного брата — ну разве можно жаловаться на столь слабое существо?

— Нам было интересно подержать в руках настоящее оружие рыцаря, вот мы и взяли ваш меч, — ответил Берхард, потупив взор. — Но он оказался тяжёл для нас. Густав перепугался, когда падал с мечом в руках. Если вы хотите наказать, отец, наказывайте меня одного. Густав и так уже наказан приступом.

— Ты хочешь сказать, что вы просто играли, и никакой борьбы не было?

— Не было.

— Кто из вас взял меч?

Берхард молчал. Неужели отец и правда не поверил Маргарет?

— Кто из вас взял мой меч? — строже повторил Генрих.

Густава наверняка кто-нибудь видел у покоев отца, так что здесь скрывать нечего.

— Густав, — сказал мальчик.

В этот момент в комнату вбежала встревоженная Патриция.

— Где мой сын?! Что с ним сделал этот мерзавец?

Патриция бросилась к кровати и обняла сына.

— Бедный Густав, бедный мой мальчик, — запричитала она. — Как ты страдаешь от своего жестокого брата! Ты страдаешь, а он стоит тут холодный, надменный и радуется твоим страданиям.

И Патриция послала Берхарду ненавидящий взгляд.

— Густав виноват не меньше… — вступился Генрих.

Но Патриция его оборвала:

— Давай, защищай его! Когда он убьёт Густава, ты тоже будешь его защищать?

— Густав сам взял мой меч…

— Да, взял! А ты знаешь почему? Потому что твой любимчик оскорбил и унизил Маргарет перед посторонним человеком, перед молодым мужчиной. Густав встал на защиту чести сестры. Он повёл себя как истинный благородный рыцарь!

Генрих строго взглянул на Берхарда. Получалось, что сын его обманывал?

— Это правда? Берхард?

— Я нарисовал её руку, а Маргарет это не понравилось, — сказал Берхард, чувствуя, что происходящее заводит его в тупик. — Я ничем не оскорблял её.

— Нарисовал, — усмехнулась Патриция. — Изуродовал! А что говорил ей при Зигмунде? Повтори, повтори это отцу.

— Если вы так настаиваете, — пожал плечами Берхард, сестру он выгораживать не собирался. — Маргарет задавала геру Зигмунду непристойные вопросы, и я напомнил ей, что она — дочь ландграфа.

— Ах ты, бесстыжий! — вскочив, воскликнула Патриция. — Ты обидел мою дочь, а теперь ещё и выставляешь её распутницей!

И женщина уже занесла руку для пощёчины, однако Генрих остановил её. Мужчина был поражён случившимся. Он всегда верил своим детям, но выяснилось, что они могут лгать ему, он доверял им, считая достаточно взрослыми и разумными, но оказалось, что они до сих пор требуют присмотра.

— Оставь, я сам разберусь, — сказал Генрих супруге. — Позаботься лучше о Густаве.

И позвав с собой Берхарда, Генрих покинул комнату.

Ландграф подписал письмо, свернул пергамент и скрепил его печатью с гербом Регенплатца.

— Пригласите гонца, — попросил Генрих стоящего рядом слугу.

Тот с поклоном немедленно вышел за дверь. Через минуту в кабинете появился молодой солдат, готовый исполнить указания господина.

— Поезжай в графство Кроненберг, — распорядился Генрих. — Вот два письма тебе, передашь графу. А прежде зайди к сыну моему Берхарду. Он, верно, тоже подготовил письмо для своего друга.

— Берхард уже сам нашёл меня и отдал послание для Кларка Кроненберга, — ответил гонец.

— Вот как? — заинтересовался Генрих. — Это оно точит у тебя из дорожной сумы?

— Да, ваше сиятельство.

«Интересно, о чём Берхард там пишет? — возникла в голове Генриха мысль. — С Кларком он намного откровеннее, чем со мной». Эта мысль уже не раз и раньше возникала, бередя любопытство, но обычно быстро улетала. А вот сейчас она отчего-то улетать не желала. Да ещё и после прошедших событий. И письмо сына сейчас столь доступно. «Наверняка Берхард пишет о том случае, — продолжал думать Генрих. — Другу он обязательно без стеснения поведает все мысли свои и всю правду».

Правду Генрих и так выяснил. Он поговорил отдельно с Берхардом, с Маргарет, с Густавом, поговорил с Зигмундом. Молодой человек старательно смягчал поведение юной Маргарет на том злосчастном уроке, однако скрывать что-либо не посмел. Наказания никто не понёс, но кое-какие выводы были сделаны. Так отныне на уроках обязательно должна была присутствовать Астрид, дабы усмирять ссоры детей.

Ландграф вышел из-за стола и приблизился к гонцу:

— Дай-ка мне это письмо.

— Но… Ваше сиятельство, — растерялся гонец. — Берхард его запечатал, и…

— Ничего страшного. У него такая же печать, что и у меня, только меньше.

Солдат вынужден был подчиниться. Он вынул из сумы свиток и отдал ландграфу.

«Нехорошо это, — подумал Генрих, занеся руку над печатью. — Берхард мне доверяет. Но, в конце концов, я же отец и имею право знать мысли сына». И Генрих уверенно сломал печать. Развернув пергамент, он отошёл к окну и начал читать.

«Здравствуй, дорогой друг мой Кларк. Как всё-таки жаль, что тебя нет рядом со мной. Сейчас, благодаря мастеру Вольфгарту, каждый день я узнаю что-то новое и интересное, а поделиться этим с тобой не могу. Поражаюсь, как много знает этот человек! Например, в этот раз мастер Вольфгарт рассказал нам о великом греческом учёном, а я теперь поведаю о нём тебе. Это был удивительный человек…»

«Берхард пишет о занятиях, — подумал Генрих. — Они для него важнее и интереснее ссор с сестрой. Это хорошо. Пусть учится. Сын станет умным и образованным правителем».

Но на этом Генрих не остановил любопытство. Он быстро пробежал глазами по ровным строчкам письма, и вскоре его взгляд остановился на одной из них: «…Маргарет упрямо не желает…»

«Чего она не желает?» — нахмурился Генрих и вернулся к началу предложения.

«Танцевать со мной либо с Густавом Маргарет упрямо не желает. Видишь ли, ей неприятны кавалеры, которые ниже неё ростом. А потому на уроках в танцах её ведёт только Зигмунд, а мы учим движения с её служанками. Да мне и не очень хочется танцевать с такой гордячкой… — Генрих невольно улыбнулся ворчанию Берхарда. — А сейчас Маргарет ещё больше нос задрала, решила, будто Зигмунд от неё без ума. Впрочем, он действительно плохо скрывает свой интерес к ней. Уж не знаю, что Зигмунд нашёл в этой ледяной особе? На днях он мне даже признался в своём желании написать портрет моей сестры, вот только боится, что отец наш не согласится на это».

Свернув письмо, Генрих вновь нахмурил брови. Данное известие ему не понравилась. У красавицы Маргарет, безусловно, имелись воздыхатели, но все они любовались ею издали, подходить к ней и говорить слова любви не смели. А этот Зигмунд слишком близок к Маргарет, они часто видятся и общаются. Как бы его любовные песни не запали в душу юной девушке да не вскружили ей голову. Учитель рисования, даже такой симпатичный и образованный, дочери ландграфа вовсе не пара. Маргарет быстро взрослеет, пора уже подбирать ей достойного жениха.

Грешно читать чужие письма, однако в них находишь много любопытного. Генрих снова открыл письмо и стал читать с первой попавшейся строчки:

«Уже больше двух месяцев отец дома, и я этому рад несказанно. Наконец я чувствую, что хоть кому-то нужен, что я не одинок. Ты не представляешь, дорогой друг мой, как я устал от бесконечных придирок сестры и брата и от угнетающей ненависти матери. Никак не могу понять, за что она меня так ненавидит, в чём я перед ней повинен? Может, спросить об этом у отца? Но я не решаюсь. Мне стыдно жаловаться на родную мать. А на душе такая тяжесть! Если бы знать, в чём вина моя, я готов искупить свой грех, понести любое наказание, только бы мама простила меня, полюбила. Я в сомнениях, что делать мне?»

Генрих опустил письмо и удручённо склонил голову. Он не ожидал узнать, что страдания сына столь велики, что ему так тяжело и сложно жить в родном доме. Вот в чём оказывается причина замкнутости и одиночества Берхарда.

Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:

— Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.

Забрав письмо, гонец с поклоном удалился.

Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!

Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих и вправду нашёл Патрицию там. В одиночестве она не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.

— Патриция! — окликнул её Генрих.

Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.

— Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…

— Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.

— Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?

— Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, — потребовал Генрих.

— Ты пугаешь меня… — встревожилась Патриция.

— Обещай!

— Хорошо, обещаю.

— За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем настраиваешь против него Густава и Маргарет?

Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.

— Почему ты так холодна к нашему сыну? — повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.

— Ты, кажется, забыл, Берхард — твой сын, а не наш, — спокойно произнесла Патриция.

— Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.

— И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?

— Ты обделяешь его своей любовью.

— А любить его я никому не обещала.

— Но разве возможно быть матерью и не любить дитя?

— Если дитя чужое, то возможно.

Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаза, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги.

— Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, — проговорил он. — Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался.

Патрицию эти слова обидели.

— Я бы простила тебя, да только присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам. Тебе не следовало вообще привозить его в замок.

— Берхард мой сын! Я бы никогда его не оставил! Тем более он лишился матери.

— У него жив дедушка, — спорила Патриция, — который был в состоянии его воспитать…

— Чтобы сын ландграфа фон Регентропфа стал лавочником? — возмутился Генрих. — Со мной Берхарда ждёт более достойная судьба.

— Например, трон Регенплатца?

— Да. Именно это его и ожидает.

— Ты обвиняешь меня в жестокости, в несправедливости, а разве сам справедлив к своему законному сыну, разве ты не жесток к Густаву, лишая его того, что принадлежит ему по праву?

— Берхард — мой старший сын.

— А Густав — рождён в законном браке. На его стороне закон государства и закон человеческий!

— Ты согласилась заменить Берхарду мать, а значит, согласилась принять его в нашу семью! Мальчик полноправно носит фамилию Регентропф, и именно он унаследует Регенплатц! И я так решил вовсе не потому, что не люблю Густава. Ему я намерен отдать имение Стайнберг у северных границ. Там нужна твёрдая рука и разумный хозяин.

— Ставишь Густава вассалом Берхарда, — поморщилась Патриция.

— Не вассалом, а помощником. По сути, они вместе будут править…

— Вассалы тебя не поддержат. Они не присягнут на верность бастарду. Они взбунтуются.

Генрих вгляделся в сердитые глаза супруги.

— А ты, видимо, этого очень хочешь. Вот почему ты настраиваешь детей против Берхарда.

— Я не настраиваю их. Им самим не нравится этот тихоня!

— Ты уже сейчас разжигаешь войну между Густавом и Берхардом. На этих землях более сотни лет не было распрей, и новых я не допущу!

— Если не передашь Регенплатц законному наследнику, распри будут.

— Не нужно со мной воевать и спорить! Ты всё равно проиграешь.

Сказав своё последнее слово, Генрих развернулся и пошёл прочь. В Патриции так и бурлило негодование, она даже топнула ногой от злости.

— Это ты проиграешь, ты! — воскликнула она. — Вот увидишь! Никогда не править волчонку в Регенплатце! Никогда мой сын ему не подчинится! Я не допущу этого! Не допущу!

Разозлённая разговором с мужем, Патриция быстро направилась обратно в замок. По дороге она всё срывала листья с кустов и, нервно разорвав их, отбрасывала прочь. Вернувшись в замок, Патриция сразу же направилась в покои своей матери. Ей сейчас нужен был человек, которому она без стеснения могла бы пожаловаться на оскорбления, поделиться горечью.

Магда Бренденбруг наблюдала в окно разговор Патриции с мужем и теперь ожидала дочь.

— О, мама, как же я страдаю! — прямо с порога воскликнула Патриция.

— Бедная моя девочка, — посочувствовала Магда и обняла свою дочь.

— Этот волчонок осмелел при отце и посмел жаловаться на меня! На меня и на моих детей.

— Жаловаться? — Магда видела, что разговор между супругами был неприятным, но не знала, о чём он вёлся. — Что же он наговорил отцу?

— Что я жестока с ним, что сестра и брат постоянно обижают его. И Генрих верит ему!

— Как же он не поверит любимому сыну?

— Генрих был груб со мной, зол, — негодовала Патриция, ходя по комнате, словно запертая львица. — И за что?! За то, что я приняла его выродка, допустила до своих детей… Неблагодарный! Он готов ради волчонка забыть обо всех, предать родных детей! Он поклоняется ему, словно святому. А этот мерзкий тихоня пользуется слепой любовью папочки и льёт на меня грязь. С приездом отца он почувствовал себя смелым. Слишком смелым.

— Каков эгоист! — поддерживала Магда гнев дочери. — Хитрый, расчётливый, как и его мать.

— И я ещё должна любить этого мерзавца? Сына потаскухи?

— Волчонок не заслуживает даже доброго слова.

— А Генрих требует от меня именно любви к его сыночку. Ах, мама, иногда я чувствую настоящую ненависть к моему супругу. Такую сильную, что даже желаю смерти ему. — Патриция отошла к окну, и бросила на яркий сентябрьский пейзаж отяжелённый грустью взор. — Если бы Генриха не стало, с каким бы удовольствием я выгнала бы волчонка из моего замка. В одежде черни, без гроша в кармане. И не только из замка, но и вообще из Регенплатца. Пусть бы он почувствовал все беды на себе, все лишения, всё горе.

Патриция ясно представила себе бредущего по пыльной дороге утомлённого голодного мальчишку в рваной грязной одежде. И так ей понравилась эта картина, что она даже улыбнулась. Магда тоже представила нечто подобное и подумала, что такой поворот событий был бы весьма неплох.

— А что, Патриция, — предложила она дочери, — может, Генриху действительно пора окончить свой жизненный путь?

Патриция перевела на мать взгляд полный удивления и даже испуга.

— Ты… Ты предлагаешь убить его? — тихо и нерешительно спросила она.

— Естественно, это сделаем не лично мы, а верный нам человек…

Патриция вновь отвернулась к окну и задумалась. Теперь перед её глазами возникла картина другая. В церкви у алтаря стоит богатый дубовый гроб, а в нём возлежит Генрих, её супруг. И вдруг сердце защемило, и к горлу подкатил ком горечи. Как бы ни злилась Патриция на мужа, какие бы ни посылала на его голову проклятия, а всё же теплилась ещё в душе её любовь, жалость. Нет, сгоряча её слова были сказаны, не хотела она его смерти. Ведь о спасении жизни мужа она молила столько лет, пока воевал он, пока был в далёких землях, и спас его Бог милостивый. А теперь что же, уцелевшего на поле брани и в скитаниях своими же руками убивать?

— Нет, мама, — вздохнув печально, проговорила Патриция. — Не надо сокращать жизнь супругу моему. Всё равно после него не я, а брат его Норберт в Регенплатце властвовать станет, как регент при малолетнем наследнике. А Норберт сделает всё так, как завещает Генрих, то есть посадит на трон Берхарда. Опять война, опять жертвы. Не надо, мама. Мы и так справимся с волчонком. Наступит день, и он обязательно ответит за всё зло, что причинил мне и моему Густаву.

Конец ознакомительного фрагмента.