Сага о халруджи. Последний исход. Книга четвертая

Вера Александровна Петрук, 2018

Вспыхнет и погаснет война, но в мире слепого халруджи ничего не меняется. Он так же идет по краю пропасти между миром жизни и царством смерти, веря в любовь той, которую считает мертвой. Обвиненный в безумии, преданный учителем, окруженный врагами, Арлинг должен завершить Последний Исход и убить бога, чтобы остаться человеком. Четвертая книга из "Саги о халруджи".

Глава 3. Испытание смертью

В комнате настоятеля пахло жасмином, гвоздикой и розой. Ароматы, которые возбуждали сознание мощнее, чем чашка крепкого кофе. Сегодня спать не будет никто.

Арлинг ожидал ловушку каждую секунду: следуя за Веором по тайным ходам Пустоши, пересекая лабиринт цитадели, поднимаясь по лестнице. Им никто не повстречался, хотя Регарди чувствовал присутствие серкетов повсюду. Настойка ясного корня, которую он случайно нашел в комнате, где лечили Сейфуллаха, как всегда, оправдала себя, обнажив чувства и обострив внимание. Он позаимствовал у серкетов не только ясный корень, но и другие лечебные порошки, которые при определенном смешивании давали обратный результат. Не зная к чему быть готовым, халруджи взял с собой весь арсенал метательных игл, стрелок и ножей, привезенных из Иштувэга, и сожалел только о том, что не успел обработать их ядом. Потайные карманы были готовы треснуть по швам, но Арлинг решил не пренебрегать ничем. Эта ночь должна была стать последней, и он не знал, сколько врагов придется убить на пути к цели.

Напряжение достигло апогея, когда они приблизились к покоям настоятеля, и обостренный травами слух Регарди уловил голоса нескольких человек — Бертран был не один. Воображение нарисовало армию серкетов во главе с Азатханом, который уже прибыл и успел рассказать, кто скрывался под маской мастера Амру. Но когда дверь распахнулась, и из комнаты появились двое серкетов с кадкой мыльной воды, разочарование было почти непреодолимым. Он хотел драться.

Комната изменилась. По звукам шагов Регарди понял, что мебель сдвинули к стенам, образовав в центре площадку, обставленную свечами и курильницами. Арлинг сомневался, что она была приготовлена специально для него. Многочисленные запахи, которыми раньше не пахли покои Бертрана, подсказывали, что некоторое время назад в комнате находилось гораздо больше серкетов, чем сейчас. Так пахло на Огненном Круге после целого дня напряженных тренировок. Запах пота улавливался с трудом, так как его перебивали сильные ароматы благовоний из курильниц, расставленных по кругу. Нотки жасмина и гвоздики различались легко, но кроме них в комнате витал целый букет цветов, собранных, казалось, со всего мира. Настораживали не эти запахи, а другие — едва уловимые. Сладкий аромат журависа уже выветрился, но его присутствие Арлинг мог определить где угодно. К нему добавлялся и вовсе знакомый запах. Капли крови были тщательно стерты с пола, однако он мог поклясться, что час назад они обильно орошали весь пол.

Проследив запах крови, Регарди обнаружил настоятеля, который с помощью других братьев умывался в тазу. Халруджи не нужны были глаза, чтобы понять, что вода в нем была розовой не от благовоний. Возможно, на теле Бертрана имелось куда больше царапин, которые уже перестали кровоточить, став невидимыми для Арлинга, но две он различил хорошо, так как они все еще сочились кровью. Халруджи умел чувствовать возбуждение, которое оставалось в воздухе в тех местах, где дрались люди. В движениях настоятеля ощущалась усталость, но атмосфера в комнате была мирной. Похоже, серкеты не устраивали здесь драк или тренировок. На ум приходило только одно. Настоятель проводил ритуал, который, возможно, прошел не так, как был задуман.

— Вы пришли раньше, — пробормотал Бертран, отфыркиваясь. Его слова заглушил звук воды, которую брат-серкет вылил ему на голову из кувшина.

Веор принялся извиняться, но настоятель махнул рукой.

— Ничего, я уже почти закончил. Думаю, мастера Амру не смутит беспорядок. Мы немного протянули и не усели прибраться.

Арлинг сомневался, что Веор привел бы его раньше назначенного времени, но гадать о причине поведении настоятеля не стал. Посетившая его мысль была неожиданно удачной.

— Для меня честь снова встретится с вами, — с поклоном ответил он. — Разрешите, я помогу вам закончить туалет. Пусть братья потратят время на молитвы.

Лучшего момента для смертельного касания было не придумать. И хотя Бертран ответил сразу же, согласно кивнув, Регарди показалось, что прошло несколько часов. Вечность накануне мгновения, которое решит все. Уговаривая себя не торопиться, он медленно направился к настоятелю, изучая новую расстановку мебели и на ходу внося изменения в план комнаты, который запомнил во время прошлого визита. Он возьмет полотенце, накинет его на голову настоятеля, помассирует ее и шею, опустит пальцы до нужного места — на два пальца снизу от мочки правого уха. Сон, в который погрузится Бертран, будет долгим и закончится смертью.

Настоятель внимательно наблюдал за ним, не вынимая рук из таза, откуда поднимались благовонные ароматы. Это было хорошо — вода расслабляла.

— Надеюсь, молитва прошла успешно, — улыбнулся Арлинг, слегка кивая в сторону центра комнаты, где все еще горели свечи. Оставалось не спутать полотенце с одеждой Бертрана, и можно было считать, что дело сделано.

— Не совсем, — скривился настоятель, ополаскивая лицо. — Знаешь, нередко рыбы, играя, выпрыгивают из родных стихий.

Настойка ясного корня действовала хорошо. Взяв полотенце, Арлинг не удержался и, сделав вид, что вытирает воду, провел рукой по плечу настоятеля — там, где чувствовался запах крови. Царапина впечатляла. Распухшая линия с рваными краями не могла быть оставлена ни одним холодным оружием и больше походила на след от клыков зверя. Ядовитого зверя.

Догадка осенила внезапно, заполнив недостающие пустоты в мозаике. В комнате пахло не цветами. То был запах септоров — сладкий, приторный, почти забытый. Много месяцев назад также пахло во дворце нового правителя Балидета, который решил отпраздновать победу древним ритуалом — септорией. Тогда Арлингу не повезло. Первая в его жизни септория закончилась смертью змея-септора, что было запрещено правилами. Он и сам погиб бы от яда, если бы не бывший друг, неожиданно восставший из прошлого. Сопоставив царапины на Бертране с его плохим настроением и запахами в комнате, халруджи догадался, что настоятель пытался провести септорию Первого Исхода — ритуал, который был призван отослать Нехебкая из мира людей и восстановить равновесие. И если верить словам Азатахана о том, что серкеты Пустоши давно перешли на сторону Подобного, проповедовавшего свой вариант септории — Второго Исхода, было не удивительно, что настоятель проводил такую важную церемонию в своих комнатах — тайно и только в кругу доверенных. Судя по всему, ритуал закончился неудачно. Змеев-септоров пришлось убить, но перед смертью они оставили следы на руке настоятеля, которые со временем превратятся в длинные, рваные шрамы. Таких у настоятеля было не мало. Они говорили о многом, но прежде всего том, что Бертран не первый раз пытался завершить септорию. И каждый раз — неудачно.

Впрочем, это не спасало кучеяра от смерти, к которой приговорил его Арлинг. Настоятель сделал свой выбор, а Регарди — свой.

— У тебя такие теплые руки, — произнес Бертран, по-своему истолковав прикосновение халруджи. — Я хочу взглянуть на них.

Что мог увидеть опытный серкет на его ладонях? Все что угодно — от Магды до солукрая. Этого нельзя было допускать, и Регарди аккуратно накинул полотенце на голову Бертрана. Долгожданный момент почти наступил.

— Непременно, о настоятель, — ответил он, изобразив волнение в голосе. — Если вам так угодно. Но позвольте, я сначала высушу вам волосы.

Действовать нужно было прямо сейчас.

Бертран оказался хитрее. Неожиданно поймав его руку, кучеяр скрутил ему запястье в болевом приеме, одновременно схватив его за волосы и вывернув голову далеко назад. Пытаясь освободить руку, Арлинг ответил ударом свободного локтя в горло противника, но настоятель ловко увернулся и, присоединившись к его движению, свернул ему кисть еще дальше. Арлингу нужны были пальцы, и он позволил повалить себя на пол. Уперев локти в пол, он атаковал ногой, но прием закончился неудачно. Бертран оттолкнул его ногу в сторону ударом локтя и, не отпуская запястья Регарди, которое превратилось в большой ком пульсирующей боли, перевернул его на грудь, наступив на предплечье и не ослабляя давление на мизинец захваченной руки.

Через секунду Арлинг корчился от боли на полу, гадая о том, как мягкотелый Бертран сумел его одолеть. Не прилагая видимых усилий, настоятель полностью обездвижил его, скрутив в тесный кокон, из которого нельзя было освободиться, не потеряв руку или ногу. Опустившись рядом и удерживая его запястье, Бертран внимательно разглядывал его, а Регарди не мог вспомнить ни один прием, который помог бы проиграть не так позорно. Мешала злость, клубившаяся в голове черным дымом. Она застилала сознание и путала мысли.

— Не всегда идя напролом, можно добиться успеха, — нравоучительно произнес Бертран. — Умение избегать конфликтов, не применяя силу, приносит больше пользы, чем грубое и неразумное действие. Так говорил последний мастер солукрая, великий Махди.

— Вы меня перепутали, — выдавил из себя халруджи в попытке отвлечь внимание настоятеля и найти силы для контратаки. Бертран вовремя вспомнил о Махди. «Жертвуйте в «малом», чтобы выиграть в «большом», — писал старик. — Отдайте часть своего тела, чтобы иметь возможность поразить врага насквозь». Боль в правой руке стала естественным и неотъемлемым ощущением мира. Он был готов с ней расстаться.

— Не хитри, я вижу тебя насквозь, — тем временем, усмехнулся настоятель, и Арлинг понял, что опоздал. Комната заполнилась серкетами. Все — в белом, все — воины Нехебкая. Одолеть их без одной руки будет трудно, а право рисковать он уже потерял. Неожиданно Регарди поймал себя на мысли, что думал не о том, что план по спасению имана оказался на грани провала, а о том, что потерпел поражение, не заметив расставленной ловушки, в которую попал так наивно. «Атакуй там, где враг не ждет», — учил Махди. Бертран притворился жертвой, наблюдающей за охотником. Поменяться ролями оказалось не трудно. Полученный урок был бы не так горек, если бы от него не зависела жизнь слишком многих людей.

Регарди не удивился, когда среди серкетов заметил Сейфуллаха. Мальчишка не был ранен, но дышал быстро и прерывисто, как дышат сильно напуганные люди. Впрочем, Арлинг надеялся, что это была просто игра.

— Ты не отличаешься от других наемников Санагора, — продолжил настоятель, — хотя сначала я думал, что его людям удалось завербовать кого-то из етобаров. Я ошибался. Етобар предпочел бы оторвать себе руку, чем потерпеть поражение.

«Рано делать выводы, Бертран», — мысленно ответил ему Арлинг. Значит, он был не первый, кто пытался спасти имана. Почему Сахар не сказал ему об этом?

— У Белой Мельницы нет фантазии, нанимают одних и тех же, — наивно посетовал настоятель. — Одни выдают себя за учеников, другие за учителей. Чтобы внести ясность — школа Джемагула прекратила существование два года назад. Санагор сам разгромил ее, когда узнал, что Джемагул перешел на сторону Подобного. А теперь правда. Из какой ты школы?

Бертран слегка повернул его запястье, и Арлинг сжал зубы, так как был уверен, что болеть сильнее уже не может. В последнее время он часто ошибался.

— Я не наемник! — яростно прошипел Регарди.

— Не нужно отпираться, мальчишка во все признался, — настоятель кивнул в сторону Сейфуллаха. — В отличие от тебя он умеет отвечать на вопросы. Эй ты, повтори, что рассказал нам сегодня.

Укол совести был не таким болезненным, как захват Бертрана, но вполне ощутимым. Пока Арлинг отдавался воспоминаниям и тренировкам в учебном зале, серкеты допрашивали Сейфуллаха. Оставалось понять, почему их не схватили сразу, а позволили оставаться гостями Пустоши несколько недель? И что заставило Бертрана прервать игру именно сейчас?

— Я сын бедного лавочника из Иштувэга, — тем временем, заныл Сейфуллах, бухнувшись на колени перед настоятелем. — Когда заболел Белой Язвой, за мной пришли ивэи, чтобы отвезти в Башню. Потом кто-то вытащил меня из телеги. Это был он, — Аджухам кивнул в сторону Арлинга. — Дальше одни провалы. Очнулся я уже в пустыне. Он сказал, что я обязан ему жизнью, и если я не буду делать так, как он велит, то меня бросят на растерзание пайрикам. И мою семью убьют — если не он, то люди из его клана. Велел мне притворяться учеником боевой школы, хотя какой из меня ученик? Я своей вины не отрицаю. Мы обманом проникли в сокровенное место, но клянусь добрыми богами, я действовал не по своей воле. Раскаиваюсь и молю о прощении.

— Ах ты, песий сын, — вскричал Арлинг, подхватывая игру Аджухама. — Да он помутился рассудком после болезни!

— Сам такой, — огрызнулся Сейфуллах.

— Если ты думаешь, что мы не отличим ученика боевой школы от обычного мальчишки, то ты заблуждаешься, — хмыкнул Бертран. — А ну, «ученик», покажи ладонь.

Аджухам поспешно протянул руку, которая тряслась вполне натурально.

— Здесь все ясно, — заключил настоятель. — Тяготы болезни и долгого пути наложили свой отпечаток, но это рука торговца, купца или писаря. Мозоль на среднем пальце весьма характерна. Мальчишка чаще держал в руках перо, чем меч.

Отпустив Сейфуллаха, Бертран вывернул ладонь Арлинга.

— Занятия боевыми искусствами накладывают трудно скрываемый отпечаток. Указательный и средний пальцы утолщены на суставах, большой палец был вывихнут и не раз…

Настоятель задумался, вглядываясь в его руку, и Регарди дернулся, желая отвлечь его внимание.

— Я убью тебя, мелкий поганец, — прошипел он, выплевывая слова в сторону Сейфуллаха. — Ты умрешь медленной и мучительной смертью, как я и обещал!

— Никого ты не убьешь, — усмехнулся Бертран, отвлекаясь от его ладони. — Мальчишка виноват, но мы ценим честность. Он отправится обратно домой, в Иштувэга, а вот ты останешься здесь. Навсегда.

Больше халруджи было знать и не нужно. Пусть и временно, но пока Аджухаму не угрожала опасность. А значит, появился шанс перейти к запасному плану.

«Одержать сто побед в ста сражениях — это не вершина превосходства, — учил Махди, — Подчинить врага, не сражаясь — вот подлинная вершина мастерства».

Регарди бился тысячи раз — с успехом и с поражением, но предстоящая битва должна была стать особенной.

— Я солгал вам во всем, кроме одного, настоятель — произнес он, надеясь, что за время, проведенное в Пустоши, сумел правильно прочитать Бертрана. — Так вот, правда в том, что я действительно мастер танца. И очень хочу жить. Предлагаю заключить сделку. Я покажу тебе танец, которому обучил меня один человек перед смертью, и если мне удастся поразить тебя, ты наградишь меня свободой. Отпусти меня в пустыню без воды, пищи и оружия — пусть пайрики решают, жить мне или нет. Если же мое представление тебе наскучит или не понравится, то ты разделаешься со мной так же, как и с другими наемниками, которые приходили спасать Санагора.

Арлинг слышал, как задержал дыхание Сейфуллах, как усмехнулся Бертран, как шевельнулся один из серкетов, нервно поправив ножны. Все понимали, что он затеял какую-то игру и сейчас усиленно пытались разгадать ее правила. Оставалось надеяться, что любопытство настоятеля, подогретое долгими годами отшельничества, окажется сильнее его благоразумия. Если бы халруджи был на месте настоятеля, он свернул бы шею такому «танцору», не задумываясь, но Бертран, к счастью, не смог побороть свой интерес.

— Что ж, — пробормотал он. — Я выжидал две недели, думаю, что смогу подождать еще полчаса. Но не рассчитывай, что сможешь меня обмануть. Мои братья будут держать тебя на прицеле.

Арлинг и без его слов понял, что несколько серкетов достали метательные трубки. Терпкий запах миндаля и вишни подсказал, что стрелки или иглы были предусмотрительно смазаны ядом. Пусть. Тридцать минут хватит, чтобы повторить танец Атреи, который он изучал с иманом много лет после ее смерти. Он вспомнил о нем, когда едва не упал в ров в тренировочном зале и был благодарен судьбе за подсказку. Уверенности в успехе не было, но Регарди решил положиться на удачу, хоть и понимал, что решение опрометчивое. Танец Атреи был оружием, которое стоило применять с горячим сердцем, но на холодную голову. У него же давно все было наоборот.

Настоятель, наконец, отпустил его руку, и Арлинг заботливо прижал ее к себе, чувствуя, что временно лишился одной конечности. Она была абсолютно бесчувственной. Впрочем, для его замысла достаточно было и одной руки.

Серкеты тщательно обыскали его, выложив перед настоятелем весь боевой арсенал Арлинга. Регарди не возражал, довольный тем, что его не заставили снимать одежду. Татуировка вызвала бы ненужные вопросы.

— Вы не против, если я попрошу мальчишку отбить ритм? — обратился он к Бертрану, который внимательно разглядывал его оружие. — А если у вас найдется баглама, то скучно точно никому не будет.

— Раскомандовался, — вспыхнул Аджухам, но настоятель кивнул, и из комнаты принесли нужный инструмент. Регарди не сомневался, что при желании в покоях Бертрана можно было найти и другие предметы для чувственного наслаждения.

— Давай что-нибудь вроде газаята, — обратился халруджи к Сейфуллаху, который, как и Скользящие, усиленно пытался разгадать задумку Арлинга. Аджухам был искусным игроком на багламе, но Регарди специально выбрал газаят — народный танец, любимый всеми кучеярами. Даже мальчишка из семьи лавочника, далекий от музыки, мог наиграть его простую мелодию.

Впрочем, исполнять Арлинг собирался отнюдь не его.

Начать оказалось легче, чем продолжить.

Свечи плавились, курильницы тихо шипели, легкий ночной ветер играл шелковыми тканями, которыми были убраны покои Бертрана. Чувствуя цепкие взгляды Скользящих, он осторожно прошел к кругу из свечей, еще не убранных после септории. Халруджи поднял руки к плечам, стараясь держать пальцы в пределах видимости серкетов. Ему не хотелось, чтобы их ядовитые иглы испортили его представление. Второго шанса не будет.

Запретив себе думать о том, что от того, насколько хорошо он запомнил уроки имана и его сестры, зависела жизнь последних дорогих ему людей, Арлинг начал кружиться.

И по мере того, как тело вспоминало нужные движения — простые, как счастье, удивительные, как мир, — голова освобождалась от лишних мыслей, вымывая песок и оставляя золото.

Забудь себя и свои желания. Помни, что ты заблуждаешься чаще, чем думаешь. Не осуждай слабость других. Откликайся сразу, когда просят. Помни о служении. Посвяти этому всю жизнь.

Слова из золотой главы Великой Книги Махди пришли на ум случайно и вскоре унеслись в бесконечность, осыпав халруджи песчаными искрами. Но в центре комнаты кружился уже не он. То был Арлинг Регарди, молодой и дерзкий сын канцлера, погибший много лет назад где-то на пути из Согдарии в Согдиану. На нем была золотая ливрея, расшитая синими лилиями, а его золотые кудри сверкали в блеске люстр бального зала. Он наслаждался танцем, вниманием, миром и жизнью. Он любил, но его любовь была мартовским снегом. Она растаяла с первыми лучами безжалостного весеннего солнца — дающего жизнь одним и забирающего ее у других. Арлинг Регарди кружился, не зная, что держал в руках пыль.

Время превратилось в тягучую патоку и лениво застыло в воздухе причудливыми узорами. Они дрожали, как хрустальные капли, пока налетевший ветер не разбил их друг о друга.

Сын канцлера исчез, задохнувшись в песчаной буре. Воздушные потоки превратили его тело в пыль, которая, кружась, осела в комнате настоятеля пушистым облаком. Теперь халруджи был самумом. Раскаленным, свободным ветром пустыни, убивавшем все на своем пути. Он кружил и кружил, уничтожая покои Бертрана, цитадель с серкетами, подземелье с учениками. Самум плясал, вытанцевывая из прошлого забытые голоса и звуки.

Гулко бил колокол Алебастровой Башни, предвещая гибель великого города, «васс`хан», — шептали на ухо губы Атреи, сухая пустынная трава колыхалась на ветру, царапая ладони жесткими колосками. На сверкающее лезвие клинка с тихим звоном опустилась пыль. Через секунду она исчезнет, утонув в потоке крови, которым вдоволь напьется высохшая глотка смерти.

На губы Арлинга скатилась капля пота, во рту стало горько. У него закружилась голова. Она лежала на коленях Магды, от которых исходил дивный аромат луговых васильков и свежей травы. За их недолгую весну, он так и не узнал ее, а теперь не узнает никогда.

Снова поднялась буря. Из распахнутого окна башни она перекинулась на глиняный такыр, взметая маленькие смерчи на его сухой коже. В горячих вихрях беспорядочно крутились песок, пыль, обломки веток и растений, захватывая в хоровод все новых танцоров. Еще немного и эти робкие смерчи превратятся в красновато-коричневые струи взбесившегося песка, которые хлещут сильнее ливня с градом. Вместе с пылью и песком полетят камни, превратив мир в прах.

Яркий свет ослепил его и вошел во тьму, ставшую новой твердью мира. Ее окружали небеса, хаос, бездна и ветер. Правое вошло в левое, а левое хрипло рассмеялось ему в лицо. Гибель и возрождение настоящего со скрипом открыли ворота, ключ от которых он искал слишком долго. Первый Исход сменился вторым. А за ним наступил Третий — последний.

На каждом шагу мы оставляем клочки наших жизней. Нельзя, чтобы враги подобрали их. Враги везде. Он кружили с ними в бою, но их было слишком много. Так было всегда, так будет вовеки. Воин помнит своих врагов. Всех до единого. Они стали его совестью, которая никогда не спит. Он будет сражаться, даже если поражение кажется неизбежным. Будет безрассудно бросаться вперед, не думая о победе. «Поступая так, ты освободишься от грез», — обещал иман, но на пути халруджи оказалось слишком много дорог.

Учитель подобен игле, ученик подобен нитке. Я пришел за вами, Тигр Санагор. Я сварю в масле того, кто предал вас. Слышишь, Бертран? Я нанесу неожиданный удар по твоим сомнениям. Ударю по твоей решительности. Сокрушу твои порядки. Воспользуюсь твоими ошибками. Проникну в твои мысли. Извлеку выгоду из твоего страха.

Я — дракон, поднимающий коготь. Дьявол, озирающий океан. Феникс, танцующий с ветром.

И тут он услышал Магду. Ее слова были нежны, как капли дождя в выжженной пустыне.

— Когда моросит, кажется, что с неба падают бесчисленные волосы, — прошептала она. — Когда волосы человека меняют цвет, он стареет. После смерти нет ничего.

Остановись, Арлинг.

Халруджи показалось, что он с размаху врезался в каменную стену, которую кто-то возвел у него на пути. В голове затрещало, пыхнуло жаром, лицо опалило пламя, оставив след на щеках. Твердый пол стукнул его по коленям, шлепнул по ладоням, оглушил ударом по голове. Заставив себя подняться и стараясь не замечать волны тошноты, подкатывающейся к горлу, Регарди потушил пламя, жадно метнувшееся от упавшей свечи к ковру. Все чувства взбунтовались. В комнате не должно было пахнуть свежей весенней грязью, и грачей, которые водились только в Согдарии, здесь тоже не могло быть. Но они хрипло и надрывно кричали, зовя его пройти по сожженным мостам. Драгоценные минуты ушли на то, чтобы подняться. Его шатало, а ноги дрожали так, словно он обежал весь Балидет, не останавливаясь.

Сбив несколько столиков с декоративными фигурками, которые собирал Бертран, халруджи пополз туда, где оставил Аджухама. Как и все другие люди в комнате, Сейфуллах сидел, неподвижно застыв, словно восковая статуя. И хотя Арлинг ожидал подобного, результат удивлял. На тренировках в школе иман всегда останавливал его после часа кружения, на словах объясняя, что произойдет, если продолжить танец дальше. Когда Веор привел Арлинга к настоятелю, еще не было полуночи. Сейчас же за окном начинал брезжить рассвет.

Коснувшись Сейфуллаха, Регарди понял, что не знал, как выводить людей из того состояния, в которое повергал их танец. Иман рассказывал ему о гипнотической силе этих движений, но ничего не говорил о том, что делать после. Нашарив таз с водой, оставшейся после умывания Бертрана и удивляясь его тяжести, халруджи вылил его на голову Аджухама. Им нужно было спешить. Он не знал, сколько пройдет часов, прежде чем Бертран и другие серкеты очнутся. Возможно, у них были минуты. Хлопая Сейфуллаха по щекам, Регарди поймал себя на мысли, что думал о чем угодно, только не о том, что ему нужно убить предателя. То, что так хотелось сделать во время танца и до него, сейчас лишь усиливало тошноту. Он разберется с ним после, когда спасет учителя из Солнечной Комнаты.

Наконец, Сейфуллах зашевелился, и халруджи почувствовал облегчение. На какой-то миг ему показалось, что иман обманул его, и танец Атреи — еще одно оружие смерти.

— Что это было? — прохрипел Аджухам, тряся головой. — Откуда дым?

— Туман в глазах скоро пройдет, — устало ответил Регарди, поднимая его с пола. Больше для того, чтобы повиснуть на Сейфуллахе самому. Лучше не становилось, а тошнота в горле плавно переходила в усиливающуюся боль в животе.

— У нас мало времени, — прохрипел он, — Я не знаю, когда очнется Бертран, но утром сюда наверняка заглянут слуги. Нужно найти Солнечную Комнату. Дверь должна быть где-то здесь.

— Ты не станешь его убивать? — спросил Сейфуллах, указывая на настоятеля. Бертран сидел, откинувшись на подушки и, казалось, грезил наяву.

Арлингу не хотелось отвечать, и он неопределенно махнул рукой. Плохое предчувствие подсказывало, что у них было мало времени не потому, что скоро наступит утро, и в покоях настоятеля появятся Веор и другие серкеты. Халруджи волновало другое. Танец Атреи не только ввел в транс зрителей — он изменил его самого.

— Тогда это сделаю я, — фыркнул Аджухам и потянулся к мечу одного из серкетов.

— Нет, он умрет и без нашей помощи, — остановил его Регарди, — если не сейчас, то очень скоро.

Впервые ему не хотелось чьей-либо смерти.

***

В покоях настоятеля оказалось всего две комнаты. Та, в которой Бертран принимал гостей, и спальная. И хотя Арлинг не надеялся, что дверь в Солнечную Комнату, будет гостеприимно открыта, он был уверен, что они легко найдут ее. Комната, где спал Бертран, была круглой и находилась на большом карнизе, который выступал над телом башни, словно старый нарост. Вдоль стен тянулся ряд высоких окон, закрытых стеклами — редким материалом, завезенным из Согдарии. В Сикелии только самые богатые дома позволяли себе иметь стеклянные окна. Помимо стекла в спальне Бертрана хватало роскоши. Одеяла из тончайшего шелка, пухлые подушки, расшитые золотом, шкатулки с редкими минералами и драгоценностями, изящные вазы с засахаренными фруктами больше подходили для обстановки будуара сикелийской красавицы, чем для настоятеля древнего ордена отшельников.

Тщательно обыскав комнату и не найдя в ней потайного хода, Регарди со злости сорвал тяжелую ткань, которой было закрыто одно из окон. Мощный поток света залил тесное пространство, ослепив Сейфуллаха и заставив Арлинга почувствовать себя беспомощным. Ночь ушла, уступив место могучему пустынному солнцу. Сколько часов или минут понадобится Веору и другим серкетам, чтобы понять, что с настоятелем что-то произошло? Сколько времени будет спать Бертран, он тоже не знал. В голове настойчиво звенела мысль, что настоятеля лучше убить, но пока Арлинг отгонял ее, заставляя себя подождать еще немного. Впрочем, чего он ждал, тоже не было понятно.

Оставив ругающегося Сейфуллаха бегать по комнатам, халруджи присел на край роскошной постели, сопротивляясь желанию растянуться на шелковых простынях. Танец Атреи постепенно отпускал его, но в голове еще кружились золотые капли воспоминаний. Он не пытался освободиться от них, зная, что они останутся в нем надолго. Солукрай никогда не уходил быстро.

Они что-то делали не так. Слишком надеялись, слишком спешили. Слишком верили. А если не было Солнечной Комнаты? Если Бертран солгал ему, увлекшись игрой в слова?

— Что там наверху?

Вопрос Аджухама отвлек от мрачной меланхолии и заставил думать по-настоящему.

— Наверное, крыша, — пожал плечами Арлинг. — По словам Веора, это последний этаж.

— Странно, — хмыкнул Сейфуллах, высовываясь из окна. — Если смотреть снаружи, то до крыши еще салей пять или больше. В этой комнате потолки не высокие. Значит, над ней есть что-то еще. Карниз начинается отсюда, но тянется выше, почти до крыши. Голову даю на отсечение, что там Солнечная Комната. Если это она, лаз должен быть на потолке. Или нам нужно поискать лестницу.

Окрыленный идеей, Аджухам бросился обыскивать покои настоятеля с новыми силами, а Регарди заставил себя подняться и подойти к окну. Танец Атреи забрал у него больше сил, чем он думал, и халруджи чувствовал себя, как после изнурительной драки, которая закончилась не его победой.

Выглянув из окна, Арлинг с наслаждением втянул пустынный ветер, который, казалось, впитал все запахи мира. Ветер звал его в дорогу, но он застрял в этой башне, прирос к ней, словно лишай, который обильно покрывал стены Пустоши. Вытянув руку, Регарди погладил шершавый бок крепости и, отломив кусочек нароста, скинул его вниз. Ветер легко подхватил его, унеся к солнцу. Сумеет ли он поймать халруджи, когда его голова закружится, а пальцы разомкнутся? Арлинг никогда не умел летать — даже во сне.

— Сейфуллах, — окликнул он Аджухама. — Я заберусь на крышу, посмотрю что там. Если нагрянут серкеты или очнется Бертран, попробуй убедить их, что тебя тоже заколдовали, и ты очнулся недавно. Но лучше убегай.

— Не учи меня, — огрызнулся Сейфуллах. — Ты ведь говорил, что у тебя кружится голова. Если упадешь, я даже останков не соберу. Высота такая, что тебя размажет по стенам. Да и ветер слишком сильный. Может, выйдем из комнаты и поищем дверь снаружи, из коридора?

Но теперь Арлинг был почти уверен, что ему нужно наверх. Все указывало на то, что стоило поверить ветру еще раз.

— Я быстро, — ответил он, поспешно собирая декоративные шнуры, которыми были скреплены занавеси на окнах. Они не могли заменить хороший канат, но, сплетенные вместе, должны были выдержать вес человека. Или двух.

Сейфуллах пробурчал, что упрямство всегда было его худшей чертой, но задерживать не стал.

— Поторопись. А то мне придется открывать дверь Веору.

Арлинг махнул ему и вылез из окна. Туманная башня была выше, и ветер у ее стен бил сильнее, но шесть салей до крыши Пустоши дались с трудом. Голос внутри шептал о том, что ему лучше обвязать себя веревкой из шнуров, а другой конец обмотать вокруг ножки кровати Бертрана, но Регарди повесил самодельный канат на пояс и предпочел не думать о нем, пока пальцы не зацепились за козырек крыши. Если бы в тот момент, пока он полз по стене, в комнату ворвались серкеты, веревка, уходящая в окно, указала бы, куда исчез мастер танца. А он не хотел давать Скользящим подсказки. Хотя, когда однажды пальцы сорвались, ему подумалось, что драка с серкетами была бы лучшим вариантом, чем полет в неизвестность. Переведя дыхание, Арлинг нащупал край крыши свободной рукой и втянул себя на вершину цитадели.

Регарди не был зрячим, но, оказавшись на самой высокой точки башни, почувствовал, что у него захватило дух. Сухая корка такыра осталась далеко внизу, а небо давило на голову мягким брюхом. Несмотря на то, что солнце еще сливалось с горизонтом, от крыши веяло таким жаром, что халруджи поспешил скорее оторвать ладони, чтобы не обжечь их. Площадка была небольшой и находилась на отдалении от основного массива крыши крепости, которая ощущалась вдали. Уже занеся ногу для шага, он вдруг передумал и, опустившись на колени, пошарил руками впереди себя. Интуиция не обманула. Вместо камня пальцы нащупали стекло, которое успело нагреться. Вся крыша карниза была плотно усеяна каменными ячейками, в которые древние мастера искусно вплавили стекло. На ощупь оно отличалось от стекол, обычно украшавших окна жилых домов. Здесь оно казалось толще и теплее. В полдень крыша должна была превращаться в настоящую жаровню.

Халруджи задумался, не зная, что делать со своим открытием, когда снизу послышался голос. И доносился он не из раскрытого окна покоев Бертрана. Приглушенный, звук мог исходить только из одного места — из комнаты со стеклянным потолком, на крыше которой стоял Регарди. Из Солнечной Комнаты. И халруджи знал этот голос.

Разбить одну из стеклянных ячеек оказалось не просто, но Арлинг забыл о том, что состоял из плоти и крови. Близость учителя придавала сил. Через несколько ударов сапогом, стекло поддалось, треснуло и, наконец, осыпалось вниз острым дождем. Регарди оставалось только надеяться, что имана не задело.

Ячейка была узкой, но Арлинг сумел протиснуться, оцарапав плечи и ладони об осколки стекла, застрявшего в раме. Уже прыгая вниз, он вспомнил, что забыл определить высоту комнаты. Пол оказался ближе, чем он думал, и столкновение с ним болезненно отдалось в ногах. Регарди было наплевать. Он уже почувствовал имана и бросился к нему, надеясь, что тот еще жив.

Тигр Санагор лежал в центре на возвышении, похожим на низкий стол. Халруджи заставил себя не спешить и быстро исследовал комнату в поисках ловушек. Помещение было небольшим, он пересек его в пять шагов и наткнулся на каменную стену, уже нагретую солнцем. Комната оправдывала свое название. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стекло, заполняя ее ярким светом и нагревая воздух. Если когда-то она и служила местом для изучения небесных тел, то сейчас превратилась в жестокую пыточную. Арлинг не знал, сколько иман находился в ней, но был уверен, что долго человеку в такой комнате не протянуть. Каким бы сильным и выносливым он не был. С него уже ручьями стекал пот, хотя он пробыл в ней всего минуту.

— Учитель, — позвал он имана, опускаясь рядом. — Очнитесь, я знаю, что вы живы. Я слышал ваш голос.

Он слышал не только его голос, но и дыхание. Хриплое, тяжелое дыхание человека, уставшего бороться за жизнь. На имане оставались какие-то тряпки, раньше бывшие одеждой, а сейчас едва прикрывающие израненное тело. Осторожно касаясь учителя, Арлинг быстро исследовал его. Большинство ран оказались ожогами, многие участки кожи были вздуты и покрыты волдырями, но переломов или глубоких повреждений он не обнаружил.

— Тише, Лин, не кричи, нельзя будить пайриков, — неожиданно прошептал иман.

Арлинг улыбнулся, пряча за улыбкой желание расцеловать кучеяра в сухие, впалые щеки. Он нашел учителя. Пусть раненого, зато живого. Большего не требовалось.

— Здесь нет пайриков, это я пришел за вами, — от волнения голос Регарди сорвался. — Я, васс`хан.

Он хотел сжать руку учителя, но вдруг обнаружил, что не может не только приподнять ее, но даже сдвинуть с места. Она была твердой и так плотно прижималась к каменной поверхности стола, словно приросла к нему, став его частью.

— Разве кто-нибудь может быть лучше тебя самого? — пробормотал иман, и Регарди понял, что тот бредил. Что ж, лучше, чем смертельное молчание.

— На одного человека рождается десять демонов. Они следуют за ним повсюду, нападая в самые уязвимые периоды жизни. И вонзают острые клыки под кожу. Такие горячие, обжигающе ледяные. Можно отдернуть руку от источника боли раньше, чем испытать ее. Мышцы движутся быстрее боли. Если не превратятся в камень.

Арлинг прикусил губу до крови, стараясь справиться с приступом страха. Пугал не бред имана, а то, что он не мог сдвинуть его с места. Оставив в покое руку учителя, Регарди взялся за плечи, потом за голову, подергал ногу. Результат был тот же — иман словно приклеился к камню. Обнаженные участки кожи спины и конечностей настолько плотно прижимались к столу, что он не смог бы вставить между ними и лезвия. Там же, где тело учителя было прикрыто одеждой, к столешнице намертво прилипла ткань.

Стена за иманом вдруг задрожала и начала отползать в сторону. Дверь, которую они искали в покоях настоятеля, все-таки существовала. Нехорошо усмехнувшись, Арлинг извлек два ножа, спрятанных в рукаве — первое, что попалось под руку. Ему было все равно, чем убивать врагов.

— Если чего-нибудь затеваешь, кончай быстрее, — заявил Сейфуллах, появляясь в проеме. — А вот и вы. Эй, кого я вижу! Это же знаменитый Тигр! Царям подобает умирать стоя, а вы тут отдыхаете. Как он? Жив?

Мрачно выслушав Сейфуллаха, который наклонился над учителем, Арлинг заглянул в открывшуюся нишу. Она была небольшой, с широким ходом в углу, из которого спускалась лестница. Похоже, Сейфуллах не терял времени даром и отыскал тайную дверь. Это радовало. Арлинг не мог представить, как стал бы вытаскивать раненого учителя через разбитое окно в потолке комнаты.

— Как ты сюда попал? — спросил Регарди, прислушиваясь к шуму внизу и догадываясь, что у Сейфуллаха все прошло не совсем гладко.

— Как попал, обратно уже не выйти, — отмахнулся Аджухам. — Надо торопиться. Пока ты тут наслаждался общением с учителем, я наблюдал в окошко. К пустоши едет группа всадников, человек двадцать. Должно быть, твой Азатхан пожаловал. Едва я об этом подумал, как в покои стали ломиться серкеты. Когда они выбили дверь, я проскользнул в коридор и забежал в первую незапертую комнату. Ей оказался какой-то шкаф. Снаружи замка не было, а изнутри висел приличный такой засов. Я не подумал, дернул его, он рухнул и, похоже, намертво закрыл дверь. Ее теперь не открыть — ни изнутри, ни снаружи. Механизмом давно не пользовались, вот он и сломался. Потом я услышал твой голос, нашел эту лестницу и поднялся наверх. В общем, серкетам потребуется время, чтобы нас достать отсюда. Чудо, правда? Только и нам придется другую дорогу искать.

— Всадники далеко?

— Думаю, через полчаса здесь будут.

— Лин, — прохрипел учитель, и Арлинг бросился к нему, стараясь не слишком радоваться тому, что учитель пришел в себя.

— Это ты, Лин?

— Вот, хлебните-ка, — всунулся Аджухам, наклоняясь над иманом с какой-то флягой в руках. — Стащил у Бертрана. Настоечка хороша, мертвого поднимет.

Сделав первый глоток, учитель закашлялся, но тут же потянулся губами за вторым. В воздухе приторно запахло сладкими персиками.

— Мне самому понравилось, — довольно произнес Сейфуллах. — Бычачья моча на фруктах. Тебе, драган, не понять. Только настоящий кучеяр может оценить такой напиток. Правда, его еще готовить надо уметь.

— Вставайте, учитель, нужно уходить, — Арлинг снова потянул имана за руку, надеясь, что настойка как-нибудь повлияет на его странную неподвижность.

— Зря ты пришел, — ответил Тигр, все еще задыхаясь после щедрого угощения Сейфуллаха. Но, похоже, напиток действовал. Голос учителя стал бодрее и увереннее. — Я не хотел этого. Тебе Сахар рассказал?

— Бросьте, — смутился Регарди. — Если не можете идти, я вас понесу. Поднимемся на крышу, спустимся по стене…

План рождался в голове быстрее, чем солнце отрывало свое массивное тело от горизонта. Но что-то было не так.

— Не могу его поднять, — пропыхтел Сейфуллах, дергая имана за руку. — Приклеили его что ли?

Регарди опустился на колени и ощупал площадку, на которой лежал иман. Она поднималась над полом не выше трех пальцев и в точности подходила под рост человека. Пальцы задержались на шершавом материале, и Арлинг с трудом сдержал озноб, пробежавший по телу. Он узнал курагий. Стол был изготовлен из цельного куска редкого минерала, который добывали керхи у подножья Гургарана. Считалось, что он обладал мистическими свойствами, помогая отличить ложь от правды или отыскать воду в пустыне. Кусочек курагия величиной с ноготь стоил на рынках Сикелии безумно дорого, но чаще всего за него платили кровью. Арлинг и не предполагал, что он встречался таких больших размеров. Впрочем, ему никогда не рассказывали, что курагий умел «приклеивать» людей. Он еще надеялся, что странная неподвижность учителя была вызвана чем-то другим.

— Нет, все верно, — прошептал иман, словно прочитав его мысли. — Курагий не отпустит меня. Это древнее растение с высокогорья Царских Врат. Много лет назад оно погибло после извержения одного из вулканов Гургарана, но не истлело, а превратилось в подобие «камня». Каждый кусочек курагия продолжает жить… особой жизнью.

— Не верю, — возмутился Аджухам, дергая учителя за ногу. — Чтобы какой-то камень был живым? Сказки серкетов.

— Попробуй отрезать у меня палец, — спокойно произнес иман. — Дойдешь до кости, но перерубить не сможешь. Это Ложе Покоя. Его придумал Махди. Вначале оно предназначалось… для других целей. Однако хитрый Бертран придумал ему иное применение. Я лежу здесь уже много дней. Та дверь, через которую ты проник, никогда не запирается, потому что Ложе Покоя не отпускает никого. Бертран изменил его, приучив к себе. Теперь только он знает слово, которое заставит курагий отпустить лежащего на нем.

На какой-то миг Арлингу показалось, что к иману вернулся бред: окаменелый паразит, колдовские слова… Все это звучало бы странно, если бы они были в другом месте. В Пустоши Кербала, сердце серкетов, было возможно все.

— А засов изнутри? — спросил Аджухам. — Зачем он?

— Тот замок остался со времен, когда Махди проводил в комнате опыты с солнцем, — горько вздохнул иман. — Он запирался в страхе, что после такого общения станет опасным для людей. Бертран пытался разобраться в устройстве замка, но лишь сломал его и запретил трогать. Поэтому комната не запиралась. О двери можно забыть.

— Но должен быть какой-то выход! — прошипел от отчаяния Регарди. Теперь он четко различал шаги и голоса серкетов. Скользящие топтались и кричали внизу, в коридоре у покоев Бертрана, но пока никто из них не пытался открыть дверь в Солнечную Комнату. Это означало, что настоятель еще не пришел в себя. Как только он очнется, их время истечет. Взломать дверь будет нетрудно.

— Да, выход есть, — произнес иман. Его голос стал тверже, словно с каждой секундой в учителя вливалась жизнь, наполняя его силой. Арлинг не знал, что было тому причиной, потому что в комнате становилось невыносимо жарко. Вдыхая раскаленный воздух, он ощущал себя так, словно на нем в любую секунду могли загореться волосы.

— Я имел в виду не то, как выбраться отсюда, — смущенно пояснил Регарди.

— Я тебя понял, — ответил учитель. — Сейфуллах, поищи что-нибудь острое.

Аджухам, чувствующий себя бесполезным, обрадовался заданию и бросился обыскивать комнату. Арлинг хотел возразить, что его карманы ломятся от острых предметов, но иман остановил его, и Регарди понял, что это было предлогом. Учитель хотел что-то сказать ему одному.

— Времени нет, — быстро зашептал учитель, когда Арлинг склонился к нему. — По моим подсчетам, Подобный может завершить Септорию Второго Исхода через месяц, а то и раньше. Тогда война закончится, и будет уже неважно, сколько городов успеет разрушить Маргаджан. Но у нас есть шанс. Когда я последний раз встречался с Зерге, она сказала мне, что в мире родился Видящий. Знаешь, что это значит? Ни одна септория не будет иметь смысла, если Видящий заговорит с Нехебкаем. Он найдет для него врата, откроет их, и тогда Подобный потерпит поражение. Тогда я не поверил ей. Ведь небо часто ошибается, а Зерге давно сошла с ума. Род Видящих исчез с земли много столетий назад. Они стали легендой, в которую не верят даже старейшие. Переход Маргаджана через Гургаран стало чудом, которое совершил Подобный. Чтобы победить, нам придется последовать его примеру — сотворить собственное чудо. Поверить в легенду и оживить ее. Сейчас, когда Септория Первого Исхода потеряла значение, только Видящий сможет заставить Нехебкая покинуть мир людей.

Учитель замолчал, но Арлинг понимал, что его ответа не требовалось. Положив руку на грудь имана, он кивнул, борясь с эмоциями, которые хлестали его изнутри, словно жестокий самум. Страх, ненависть, боль, облегчение и любовь сменяли друг друга, заглядывая в его душу разными ликами.

— Я знаю, как найти Видящего, — продолжил иман. — Знаю, как отличить его от других. Знаю, что сказать, чтобы заставить его вспомнить, кто он. Знаю, как защитить от Подобного, который тоже ищет его. Я должен выйти отсюда, Лин. Ты понимаешь меня?

— Да, учитель, — кивнул Регарди, готовясь к тому, что должно было произойти дальше.

— От курагия можно освободиться только одним способом — предложив ему другую плоть. Мы не можем предложить ему Сейфуллаха.

— Нет, не можем.

— Ты станешь моим партутаэ?

— Стану, учитель, — кивнул Арлинг. — А вы присмотрите за Сейфуллахом.

— Аджухам отправится со мной за Видящим и разделит участь того, кто поднялся против Подобного.

— Пусть будет так. Что мне делать?

— Порежь руку и положи ладонь рядом с моей. Как только курагий почувствует твою кровь, то потянется к ней. Ложе Покоя рассчитано только на одного человека. Ему придется выбирать между мной и тобой. А так как я лежу здесь слишком давно, курагий выберет тебя. Постарайся не сопротивляться. Расслабься и не думай, что делаешь.

«Не думай, что делаешь» — повторил про себя Арлинг, следуя словам учителя. Ему казалось, что время что-то изменило в их отношениях, но на самом деле все осталось прежним. Если бы иман велел ему прыгнуть в пропасть, он сделал бы это, не задумываясь. И не важно, сколько лет прошло с тех пор, как Арлинг покинул школу. Он навсегда остался васс’ханом, индиговым учеником.

Долго ждать не пришлось. Очень скоро в порезанной ладони появилось непривычное чувство тяжести. Халруджи с трудом сдвинул пальцы и коснулся руки учителя. Это было последнее движение, которое ему удалось. Рука каменела быстрее, чем солнечные лучи проникали в комнату. Между тем, пальцы учителя пошевелились, и их связь разорвалась. Иман со стоном оторвал руку от курагия и принялся ее разминать.

— Теперь давай локоть, — хрипло произнес он.

— Что вы делаете? — в изумлении спросил Сейфуллах, подбегая к ним с острым камнем.

— Спасаем меня, — хладнокровно произнес иман и с трудом сел, уцепившись за Аджухама. Курагий еще держал его ноги, но уже с наслаждением цеплялся за голову и плечи Арлинга, плотно прижимая их к себе. Больно не было. Регарди вообще ничего не чувствовал. Единственное неудобство было связано с неподвижностью, но учитель обещал, что оно скоро пройдет. Халруджи умел быть камнем. Когда-то иман обучил его и этому.

— Арлингу придется остаться здесь, а мы с тобой отправимся спасать мир, — едко ответил учитель, задерживая руку Сейфуллаха, которая метнулась к Арлингу.

— Его нельзя трогать, иначе курагий испугается и не отпустит мои ноги, — пояснил он, растирая свободной рукой колени.

— Да что же это такое? — растерянно пробормотал Сейфуллах. — Зачем это? Я без тебя не уйду, слышишь, Регарди? Ты мой халруджи, я тебе запрещаю!

— Он больше не халруджи, — ответил учитель, сбрасывая одну ногу и укладывая на ее место ногу Арлинга. — Сейчас ты освободишь его от клятвы.

— Пошел ты к дьяволу, мы так не договаривались! — вспылил Аджухам. — Не знаю, что вы там задумали, но если с этой штуки можно подняться только так, то на месте халруджи должен быть я. Уверен, что Арлинг лучше справится с почетной ролью по спасению мира.

— Ты нужен учителю, Сейфуллах, — терпеливо произнес Регарди. — Не думай обо мне, думай о Балидете. И о том, кому ты должен отомстить. Война продолжается, а мы проигрываем. Я свою часть уже отвоевал, дальше — твой черед. Ты пойдешь с иманом и поможешь ему найти Видяшего. Тебя знают в Самрии, ты — наследник Балидета. Тебе его поднимать.

— Мы можем положить на этот проклятущий стол другого! — закричал Сейфуллах, повисая на руках имана. Учитель уже полностью освободился и сидел на краю площадки, крепко стискивая Аджухама поперек туловища. Вставать он еще не решался.

— Там, в башне, полно серкетов! Арлинг мог бы выкрасть одного, мы бы привязали его к столу, а сами сбежали через крышу…

Сейфуллах бредил и понимал это. Арлинг уже ничего не мог. Руки и ноги превратились в камень. Голова налилась свинцом, невидящие глаза закрывались. Единственное, что мешало ему, это жара, которая усиливалась по мере того, как солнце поднималось от горизонта, заливая комнату ярким светом.

Рядом раздались звуки борьбы. Кажется, иман отвесил Аджухаму пощечину. Зря он так. Неожиданно Арлингу стало жаль Сейфуллаха. Захотелось сказать ему что-то хорошее, простое, более искреннее, чем вычурные слова о спасении мира. Но в голове уже не было мыслей. Они превратились в камень, заставив его желать только одного — чтобы иман с Аджухамом поскорее ушли отсюда.

— Вам пора, — хрипло произнес он. — Если Бертран очнется, то догадается, что мы проникли сюда через окно. И тогда вам закроют последний выход. Иман не сможет справиться со всеми серкетами. К тому же я уже прирос и, кажется, понравился этому чертову камню. Сомневаюсь, что он променяет такого рослого и крепкого драгана на какого-то серкета. Все, Сейфуллах. Давай, говори, что нужно говорить, и уходи. Надеюсь, я был хорошим халруджи.

— Ты был отвратительным, самодовольным, наглым ублюдком, — произнес Аджухам, склоняясь над ним. Похоже, тумаки имана подействовали, потому что Сейфуллах говорил спокойно и дышал ровнее. Хорошо, если бы это было действительно так. Пусть злость Аджухама прольется после, когда они окажутся далеко от Пустоши серкетов. Тогда она будет уже проблемой имана, а не Арлинга.

— Я никогда не освобожу тебя от клятвы, — прошептал Сейфуллах. — Ты остаешься моим халруджи. И как халруджи, ты обязан спастись, чтобы найти меня и продолжить служить, как прежде. Ты найдешь меня, Арлинг, слышишь? Потому что ты нужен мне, проклятый драган, нужен!

— Перестань, — оборвал его иман, разматывая веревку, которую принес с собой Регарди. — Не стоит хоронить его заранее. Когда Бертран узнает, что он мой ученик, а об этом непременно расскажет Азатхан, то настоятель не сможет убить его, хотя бы из любопытства. А когда Лин признается, что я передал ему солукрай, то станет для Бертрана ценнее всех людей. Настоятель ни за что не отдаст его Подобному, и даже, возможно, попытается с ним подружиться. Поверь, Лин сможет сбежать из Пустоши. Но если так случится, что при побеге он будет убит, то станет проклятым халруджи, потому что умрет несвободным. Он столько сделал для тебя, Сейфуллах. Ты должен отпустить его.

Иман мог уговорить и глухого, бесчувственного чурбана. Сейфуллах был внимательным, чутким хитрецом, который слишком привязался к своему халруджи. И поэтому позволил себя обмануть.

— Отпускаю, — наконец произнес он, и Арлинг вздохнул с облегчением. Он боялся, что если бы Сейфуллах заупрямился, иман сделал бы с ним что-нибудь нехорошее. Учитель был похож на натянутую струну, которая могла порваться в любую секунду. С трудом верилось, что еще недавно он лежал без сознания и был похож на труп, обожженный солнцем. Халруджи успел забыть о том, что иман умел удивлять. Учитель мог стоять прямо тогда, когда все вокруг гнулось и стелилось по земле, не выдерживая ударов ураганного ветра жизни.

— Отпускаю, — повторил Аджухам, — но не прощаюсь. Арлинг, я не прощаюсь с тобой.

— Все, пора уходить.

Учитель подтащил Сейфуллаха к веревке и стал обматывать его. Регарди внимательно слушал, как они возятся, стараясь запомнить каждый звук и жест. Он так и не нашел, что сказать им на прощание. У него всегда было плохо со словами.

Пока иман поднимался с Сейфуллахом на крышу, Аджухам постоянно шептал «не прощаюсь», и каждый раз у Арлинга нехорошо сжималось сердце. Наконец, в комнате наступила тишина. Он остался один.

Регарди ждал. Курагий по-прежнему крепко прижимал его к себе, но Арлинг уже привык к нему и почти не замечал плена. Труднее было справиться с солнцем. Кожа на лице и руках натянулась и начинала зудеть. Впрочем, ожоги были не так страшны, как слова, которые должен был сказать ему иман. Арлинг был уверен, что учитель вернется, чтобы проститься с ним, и надеялся, что он успеет сделать это раньше, чем в комнату проникнут серкеты.

Учитель успел.

— Сейфуллах внизу, ждет меня, — сказал он, присаживаясь рядом.

Регарди не сомневался, что с иманом Аджухам будет в безопасности. Возможно, в куда большей безопасности, чем с халруджи.

— Ты умрешь, Лин, — грустно сказал учитель и погладил его по голове.

— Я знаю.

— Когда Бертран узнает, что ты мой ученик, тебя станут пытать. Мне придется взять с тебя клятву молчания. Ни серкеты, ни Подобный не должны узнать тайны солукрая. Ты заберешь их с собой.

— Клянусь.

— Хорошо, — голос имана был ровным и плоским, словно такыр после ураганного ветра. — Теперь ты свободен. Ты больше не халруджи. Не бойся. Свобода от страха — больше, чем храбрость. Страх — детище слабых. Ведь важно не как ты умер, а как ты жил. А ты жил достойно, Лин.

— Я помню, учитель. Жизнь одних есть смерть других.

— И вообще жизнь есть смерть, — продолжил иман, низко склоняясь к нему, словно пытаясь запомнить каждую черту его лица. Арлинг и раньше без труда различал его дыхание, сейчас же оно обжигало его щеки горячим ветром-теббадом.

— Если хочешь, я могу убить тебя. И тогда все закончится раньше. Только попроси.

— Нет, — Арлинг и сам удивился, с какой поспешностью ответил учителю. — Пусть все идет так, как идет. Пусть позже. Я… еще не готов.

— Тогда прощай, васс`хан.

Иман на мгновение задержал руку на его груди — там, где бешено колотилось сердце — и исчез. Теперь уже навсегда.

Конец бывает разным, писал Махди, но есть общее, что объединяет всех. Какой бы страшной не была кончина, какие бы страдания не пришлось испытать перед смертью, у человека всегда был выбор. Выбор не следовать ничтожному в себе. Арлинг чувствовал, что после долгих блужданий, наконец, свернул в нужную сторону. Его дорога молчания оказалась короткой.

***

В одиночестве Арлинг пробыл недолго. Солнце, обильно заливающее комнату светом, еще не успело раскрасить его тело ожогами, когда через крышу проник первый серкет. Иман оказался прав. Сейфуллах навсегда закрыл дверь, оставив единственный вход — через стеклянные окна на потолке. Один за другим Скользящие заполняли комнату, словно капли расплавленного солнца. Арлингу досталось несколько пинков и тычков, но скоро братья догадались, что бить его бесполезно. Халруджи чувствовал только жар от раскаленного светила, с любопытством заглядывающего в комнату сквозь разбитые стекла. Затем появился Веор и скомандовал спускать его вниз.

Регарди было любопытно, как Скользящие освободят, но процесс оказался неинтересным. Веор присел у изголовья площадки, другой серкет занял место у подножья, еще несколько братьев положили руки на курагий по бокам ложа, и они все принялись шептать. Слова были кучеярские, но халруджи не узнал ни одного. Возможно, серкеты пользовались диалектом. Арлинг так и не понял, как действовал механизм приклеивания, но постепенно камень стал его отпускать. Неприятным последствием оказалось то, что, получив свободу, тело осталось ему неподвластным. Он чувствовал, как Скользящие снимают его ноги с камня и связывают их веревкой, но не мог пошевелить и пальцем. Как же учитель, пролежавший на площадке из курагия не один день, смог сразу вернуть себе подвижность? Вероятно, эта тайна уже не откроется ему никогда. Вспомнив, что иман разговаривал, находясь еще в плену у курагия, Арлинг мог только удивляться. Ему удавалось дышать только носом. Губы и язык, как и другие части тела, исчезли, существуя только в памяти.

Арлинга спускали с крыши, словно мешок с мукой. Братья наверху держали веревки, на которых он висел, а несколько серкетов пытались поймать его из окна спальни Бертрана. Им мешал ветер, который раскачивал его из стороны в сторону. Каждый раз, когда Регарди стукался о стену крепости, он надеялся, что удар поможет избавиться от неподвижности, но тело продолжало оставаться чужим. На какой-то миг ему показалось, что онемение усилилось, и он не может дышать, но то был лишь ветер, бьющий в лицо. Давний друг и товарищ, пустынный ветер, звал его с собой, тоскливо завывая о том, что не повторится никогда. Как было бы хорошо, если бы веревки порвались. Его полет был бы недолгим. Ветер забрал бы его с собой, превратив в песчаную пыль, которая осела бы прахом в долине Миане — там, где когда-то возвышался город, ставший ему домом. Но серкеты опускали его медленно и осторожно, словно опасались того же. Поэтому у Регарди было много времени, чтобы подумать и… послушать.

Курагий не изменил его слуха, который остался таким же чутким. Арлинг слышал, как песчинки скребли по подножию цитадели, рисуя на ней невидимые узоры, как стелилась по такыру трава, цепляясь за глину сухими стеблями, как быстро бежали лапы верблюдов, уносящих на себе имана и Сейфуллаха. Животные были уставшими, ведь учитель украл их у Азатхана, который пробыл в пути не один день, прежде чем добраться до Пустоши. Верблюды нуждались в отдыхе, но Регарди знал, что иман умел добиваться от животных того, на что, казалось, они не были способны. Как и от людей.

Слышал Арлинг и звуки погони. Серкеты выслали несколько групп всадников на лошадях и верблюдах, которые, словно смерчи, рассеялись по такыру в разные стороны. Животные Скользящих были отдохнувшими и полными сил, но учитель был хитрым, а Сейфуллах в опасности проявлял чудеса изворотливости. Они спасутся. Впрочем, погони могло и не быть, потому что, болтаясь на веревках над пропастью, можно было услышать, что угодно.

А вот голоса, которые раздавались из распахнутого окна комнаты Бертрана, были настоящими. В покоях настоятеля столпилось много серкетов, но среди встревоженного человеческого гула четко выделялись два голоса. Бертран и Азатхан стояли у окна, наблюдая, как спускали вниз халруджи, и негромко переговаривались друг с другом. И хотя они говорили почти шепотом, их слова звучали для Регарди громом в небе.

— Я не понимаю, брат, — шептал Азатхан, серкет, много лет назад заманивший Арлинга на Бои Салаграна. — Танец Полуденных Грез знают только жрицы Нехебкая. Санагор не мог обучить его ему.

— Когда нарушают один запрет, очень скоро нарушают все остальные, — тяжело махнул рукой Бертран. — Теперь я понимаю, о какой женщине он говорил. Десятая жрица, Атрея. Не стоило оставлять ее с братом без присмотра. Мы спохватились слишком поздно. Нужно было отправить ее в пустыню, как только Тигр Санагор ушел из пустоши. Ты сам ответил на свой вопрос. Искусством этого танца владеют только женщины, жрицы Нехебкая. Разве можно было предположить, что наемник из Белой Мельницы будет использовать его?

— Предполагать сегодня — роскошь для нас, — сурово ответил Азатхан, — Тогда, на Боях Салаграна, я тоже предполагал, что все пойдет, как мы задумали. Слепого убьют, а его тело станет доказательством того, что Школа Белого Петуха нарушила запрет и приняла участие в играх. Школу должны были закрыть, но гораздо сильнее Санагора расстроило бы то, что под угрозой распада оказалась бы его любимая Белая Мельница, которую он так долго создавал. Тигр не стал бы рисковать и согласился бы на наши условия.

— Стоит признать, что тогда он оказался хитрее нас, — вздохнул Бертран. — Превратить слепого в халруджи было изящной задумкой. Школа потеряла с ним связь и освободилась от его дел и поступков. Стоит ли сейчас удивляться, что слепой занял место Санагора на ложе покоя. О верности халруджи своим учителям ходят легенды. А в искусстве подчинять себе людей у Тигра нет равных.

— Прошу заранее простить меня, настоятель, но если бы вы убили слепого, как только он попал в Пустошь, все было бы проще.

— И я тебя прошу простить меня, Азатхан, но все было бы еще легче, если бы ты убил его на Боях Салаграна, — парировал Бертран.

— Вероятно, нам стоит подумать о другом, — примиряющим тоном сказал Азатхан. Подобный по-прежнему ожидает, когда мы доставим ему Мельника. Три недели назад я сказал Джаль-Баракату, что он уже в пути. Сезон самумов, который начался в Карах-Антаре, может помочь нам, но долго обманывать Подобного опасно. Если мы не отправим Санагора за Гургаран в ближайшие дни, боюсь, нам придеться…

Азатхан замолчал, потому что Арлинга, наконец, перетащили через окно в комнату и бросили на пол. Регарди ожидал торжественной речи Бертрана, но тот, едва взглянув на него, направился к подушкам, на которых он неподвижно просидел всю ночь. В его движениях чувствовалась неуверенность, а шаги звучали неровно. Похоже, настоятеля еще мутило после гипноза. Догадка подтвердилась, когда Бертран потребовал принести мятной настойки. Впрочем, состояние настоятеля вряд ли могло повлиять на судьбу халруджи. Все было решено еще там, в Солнечной Комнате.

Казалось, что в покоях Бертрана собрались все серкеты Пустоши. Многие братья, в том числе, и те, которые испытали на себе воздействие танца Атреи, пристально разглядывали его, словно за ночь у него отросли рога и появился хвост. Слова «Бои Салаграна» и «убийца Сохо» звучали слишком часто. Похоже, Азатхан его уже представил, и халруджи стал резко знаменитым. Когда Арлинга волоком подтаскивали к месту, где сидел Бертран, полукровка не сводил с него глаз. Запах Азатхана всплыл в памяти за секунды. Как и прежде, от него пахло острой смесью мускуса и черного перца, которая выделяла его среди безликих серкетов лучше, чем исполинский рост, доставшийся ему от предков-арваксов. А сейчас от Азатхана пахло еще и дорогой. Вероятно, плохие новости застали его, едва он успел слезть с верблюда. Регарди успел по-настоящему соскучиться по запаху дорожной пыли, поэтому с наслаждением потянул носом воздух, когда его опустили на колени перед Бертраном. Настоятель по-прежнему молча смотрел на него, словно танец Атреи лишил его не только крепости тела, но и умения разговаривать. Зато Азатхану с нетерпением хотелось поговорить.

— Здравствуй, Арлинг, — почти ласково произнес полукровка, наклоняясь к нему с высоты своего роста. Было похоже, будто он приветствовал любимого родственника, но в его голосе звенели быстрые клинки и острые стрелы. Они готовы были резать на куски.

«Началось», — подумал Регарди, даже радуясь, что не пришлось ожидать слишком долго. Последняя игра будет недолгой.

— Наверное, ты чувствуешь себя героем, — продолжил Азатхан. — Это прекрасное чувство, которое окрыляет до тех пор, пока солнце не опаляет крылья. А потом ты падаешь и начинаешь ощущать боль еще до того, как земля примет тебя в объятия. Тогда, на Боях Салаграна, наше знакомство было недолгим. Я бы его продолжил. Только не здесь, а там, где обстановка располагает к более доверительным разговорам. Например, в пыточной. Ты совсем не изменился, слепой. Все так же бросаешься на первый кусок мяса, как голодный пес.

«Но ведь кусок мне все же достался», — подумал Арлинг и попытался ухмыльнуться. Ему удалось растянуть губы в гримасе. Похоже, действие курагия ослабевало, но Регарди еще не понял, хорошо это было или плохо. С одной стороны, онемение обещало избавить его от боли в пыточной серкетов, с другой, лишало его шанса на побег.

— Победа Санагора будет недолгой, — произнес полукровка. — Он не уйдет далеко. Мы пустили по его следу псов. Тебе, конечно, ничего не известно о желтых гончих, но, поверь, они найдут беглецов еще до заката.

— Поторопитесь, — прошептал Арлинг, радуясь, что к нему вернулась способность говорить. Молчание давалось тяжелее, чем ожидание пыток у серкетов. — Скоро здесь будет Джаль-Баракат. И тогда одному из вас придется много и долго лгать о том, почему Подобный не получил своего подарка. Вряд ли Чистый поверит в сказки о самумах в Карах-Антаре. Бури служат ему давно — дольше, чем вы.

Азатхан ударил его не сильно, но губа почему-то лопнула, оросив пол кровью. Арлингу показалось, что Бертран поморщился. Интересно, что ему не понравилось больше — то, что вспомнили Подобного или то, что его красивый ковер, привезенный из далекого Шибана, испачкали кровью? От удара немного прояснилось в голове, и Регарди захотелось, чтобы его ударили снова. Возможно, так онемение пройдет быстрее. Почему ты молчишь, настоятель? Разве тебе нечего сказать ученику своего врага?

— Слишком много болтаешь, драган, — выплюнул слова Азатхан. — Кстати, давно хотел тебя спросить. Что с тобой сделал Тигр, когда узнал, что ты убил его любимого сына?

— Позволил полежать вместо него на вашем чудесном камне, — на этот раз ухмылка почти получилась, и Арлинг воодушевился. — Зачем нам это вступление? Учитель хвалил вас, как искусных палачей. Так, может, приступим? А то болтаем, как дамы после обеда.

— Рад, что наши желания совпадают, — прошипел полукровка. — С нетерпением хочется узнать, как ты относишься к боли. Иман обучил тебя многим способам ее не замечать, верно? Чем лучше ты освоил его уроки, тем интереснее нам будет. Я заставлю тебя не только почувствовать боль, но и потерять способность ощущать ее вообще. Правда, до этого редко кто дотягивает. Смерть наступает гораздо раньше. Хотя у тебя есть шансы, ведь у тебя такое крепкое и сильное тело.

Азатхан помолчал, всматриваясь в него, но лицо халруджи оставалось бесстрастным. И хотя онемение уже исчезло со щек и лба, ему хотелось, чтобы враги думали, что он еще во власти курагия. Впрочем, полукровку было не так легко обмануть.

— Больше всего меня интересуют твои глаза, — произнес Азатхан, поглаживая его по голове. — Глаза — самое лучшее, что бог дал драганам. Я начну с них. Что ты почувствуешь, когда я вырву твои глазные яблоки и прижгу их раскаленным углем? Затем я стану отрезать от тебя по кусочку плоти, но не бойся — быстро ты не умрешь. Особенно большое внимание я уделю твоим пальцам. Наверное, они у тебя особенно чувствительны, ведь ты ими смотришь, слепой. Будешь ли ты стонать и покрывать позором своего учителя? Прежде чем песок в часах твоей жизни иссякнет, мы успеваем отрубить тебе ступни и снять скальп. А когда я устану от твоего бреда, то отрежу губы, а потом язык.

Когда Азатхан замолчал, Арлингу хотелось смеяться. Хорошо, что говорил полукровка. Отчего-то он был уверен, что если бы заговорил Бертран, ему было бы гораздо труднее сохранять спокойствие духа.

— Какая у тебя скудная фантазия, серкет, — ответил Регарди, позволив кривой улыбке расползтись по губам. — Там, где я родился, скальпирование и отрубание частей тела давно устарело. Это скучно. Наши палачи применяют более прогрессивные способы. Ты слышал о волшебном сапоге? Его называют волшебным, потому что он может разговорить любого, даже арваксов, которые славятся своей выносливостью. Когда применяют сапог, многие из присутствующих не выдерживают, разбегаются даже судьи. Обнаженную нижнюю конечность помещают в железный корпус в форме сапога. Между телом и стенками этой штуки вставляются деревянные клинья, которые забивают внутрь молотком. Клинья рвут плоть, ломают и дробят кости. Ходить после такой процедуры уже нельзя. А чем тебе не нравится дыба? Только послушай… С дрожащих губ срываются безумные стоны, кровь хлещет из разорванных сухожилий рук, бедер и коленей, а тело всей тяжестью висит на рвущих плоть веревках. Еще можно бить жертву по лицу дубинками, чтобы заставить умолкнуть ее протестующий голос. А порка? Это же королева пыток…

И Арлинг собирался выложить серкетам все, что узнал о порке от Вазира в Подземелье Покорности, но Азатхан снова ударил его. На этот раз Регарди почувствовал боль. Желание рассмеяться стало почти непреодолимым. Халруджи полагал, что готов ко всему, однако страх уже начинал клубиться в недрах сознания. Еще немного и он превратится в полыхающий костер, который уничтожит его раньше, чем пытки серкетов. Последняя игра оказалась непростой. Радовало, что и Азатхан не обладал железным терпением. Возможно, Арлингу удастся вывести его из себя, и полукровка убьет его до того, как халруджи превратится в истекающий кровью обрубок плоти.

— Отведите его в нижний зал, — распорядился Азатхан. — Все приготовьте, но без меня не начинайте. Мне нужно поговорить с настоятелем. И свяжите его, как следует.

Полукровка хорошо рассчитал время. Пока Арлинга волокли по лабиринту цитадели, ноги еще не слушались. Зато онемение стало исчезать сразу, как только его привели в пыточную. Плеск воды, исходивший, казалось от самих стен, и тяжелый запах сырости подсказывали, что комната находилась ниже озерного зала, в затопленном городе серкетов. Капли воды собирались на потолке и падали вниз бесконечной чередой. Мокрый каменный пол когда-то был устлан соломой, но сейчас от нее остались лишь осклизлые комки, воняющие гнилью и кровью. Следы крови ощущались повсюду. Оставалось гадать, кому она принадлежала — братьям, чьи проступки были настолько серьезными, что одного хождения вокруг озера оказалось недостаточно, или врагам серкетов?

Где-то в углу горел камин, но даже его жар не мог справиться с холодом, пробирающим до костей. У очага возились два серкета, пытающиеся развести его пожарче. Получалось плохо, и они незлобно переругивались друг с другом. Еще один брат перебирал что-то на высоком столе, который, похоже, был единственной мебелью в комнате. Арлинг ощущал еще какие-то предметы, но знакомых очертаний они не имели. От них исходило тяжелое зловоние засохшей крови и железа, и он предположил, что это были пыточные машины.

Насчитав восемь штук таких приспособлений, Регарди, словно очнулся от сна. Ему не нужно быть здесь. Побег — единственный достойный выход. Пока Азатхан разговаривал с Бертраном, у него было время. Он знал этот прием палачей — оставить жертву наедине с собой, чтобы она, слушая запахи и звуки пыточной, довела свой страх до состояния паники. У него забрали одежду, в которой были спрятаны ножи и лезвия, оставив исподнее и повязку на глазах. Ее надел ему один из серкетов, когда Азатхан сказал, что Арлинг слепой. Впрочем, даже лишившись ножей и лезвий, которыми были напичканы рукава и карманы его одежды, Регарди оставался учеником Школы Белого Петуха, а ученики имана умели развязывать любые узлы.

Убедившись, что Скользящие были заняты и не смотрели в его сторону, халруджи приступил к задуманному. И только тогда понял, что Азатхан имел в виду, когда велел «связать его, как следует». Регарди сидел на коленях, его руки были заведены за спину и стянуты с ногами в одной точке. Большие пальцы рук были перекрещены друг с другом и обвязаны той же веревкой, что туго обхватывала большие пальцы ног. Выпутаться из этого состояния с помощью техники подвижных суставов оказалось невозможно. Кость между первым и вторым суставом пальцев, к которой была привязана веревка, была гораздо уже, чем подушечка, которой заканчивался большой палец. Попытка расшевелить узел привели к тому, что он затянулся еще туже. Регарди удерживала всего одна веревка, но он многое бы отдал, чтобы променять ее на кандалы, которые висели на стене рядом.

«Ничего, — успокоил он себя, — дойдет очередь и до кандалов». Но внутренний голос подсказывал, что, когда это случится, он вряд ли будет способен добровольно выворачивать себе суставы. Побег откладывался. Халруджи поерзал на месте и обратил внимание на Скользящих. Один шуровал кочергой в камине, а два других чем-то звенели на столе.

— Нет, этот не пойдет, — негромко бормотал Скользящий с запахом уксуса изо рта, — мы будем разогревать его до четвертой луны. Давай начнем с щипцов. Они раскалятся за минуту.

— Азатхан придет еще не скоро, — возразил ему второй брат. — Разговоры с настоятелем быстро не разговариваются. У нас еще часа два, а то и три, чтобы все подготовить по-хорошему. Ты же слышал — это ученик самого Мельника. Нужно уделить ему особое внимание. Тут одними щипцами не обойдешься. Я эту штуковину заказал у керхов и еще ни разу не пробовал.

— Ладно, клади ее на решетку, только давай и щипцы рядом положим. На всякий случай. Когда имеешь дело с Азатханом, лучше перестараться, чем потом тумаки огребать.

Серкеты переговаривались вполголоса и не рассчитывали, что Регарди их слышал. Но он различал каждый их вдох и выдох, биение сердец, шевеление волос от жара, поднимающегося от очага. Температура в комнате нагревалась, и вместе с ней менялось душевное состояние Арлинга. Там, в покоях Бертрана, пытки казались вымыслом, игрой в слова. Тогда он чувствовал себя героем. Реальность происходящего обрушилась на него только сейчас, здесь, в пыточной серкетов. Все, что было до этой комнаты, постепенно погружалось в туман.

— Я умею терпеть боль, — прошептал Регарди. — Я не боюсь ее, она пустота.

Лгать себе было трудно. Одно дело — получить ранение в бою, когда клинок врага пронзает твою плоть, разрубая кости, хрящи и сухожилия и делая тебя калекой на всю жизнь. Это был честный проигрыш. Совсем другое — лежать под ножом палача и чувствовать, как твое тело режут на куски. Медленно, с наслаждением. Иман называл такую смерть «последней игрой» и считал ее благородной. Раньше Арлинг с ним согласился бы, но сейчас, чувствуя, как нагревается железо на огне, понимал, что ничего благородного в такой смерти не будет. Храбриться в покоях Бертрана и рассуждать об изощренных пытках в далекой Согдарии было легко. Когда Азатхан поместит его в одну из машин, подпирающих стены пыточной, он, Регарди, индиговый ученик Санагора, скорее всего, будет визжать, как свинья на скотобойне.

Страх уже не просто шептал в его голове — он оглушительно кричал на все голоса, заставляя Арлинга чувствовать себя крошечным и ничтожным. На этот раз ему не спастись. Прежде чем иман доберется до города, где его встретят преданные ему люди, пройдут недели. Но с чего он взял, что учитель станет посылать их в Пустошь вытаскивать его труп? И с чего он решил, что в Сикелии вообще остались города? Пока он искал Сейфуллаха, а потом спасал имана, минул не один месяц. Время, достаточное, чтобы Маргаджан спалил все кучеярские города дотла. Это были плохие мысли, и Арлинг поспешно прогнал их прочь.

Лучше думать о том, что иман на свободе. Он возродит Белую Мельницу и найдет Видящего, который остановит Маргаджана. Возможно, учитель будет вспоминать о своем слепом ученике, но Арлинг надеялся, что Подобный не оставит ему не это времени. К тому же Регарди был не единственный, по кому мог скорбеть учитель. Маргаджан уничтожил его школу, убил друзей и соратников из Белой Мельницы. Потеря Индигового Ученика — капля в моря. Сейфуллах, конечно, будет страдать от разлуки с ним, но ненадолго. Его деятельный, кипучий ум захватит война. Месть сильнее, чем любовь. Увидев города, уничтоженные Маргаджаном, Аджухам воспылает ненавистью и забудет о халруджи. Все сложилось правильно. Арлинг был не нужен в этой войне.

Зато теперь он знал, что стало с другими наемниками Белой Мельницы, которые пытались освободить учителя. Они закончили свои жизни здесь, в темнице Пустоши, оглушая ее равнодушные своды криками боли и страданий. Впрочем, он верил, что они мужественно молчали и не сказали палачам ни слова. Арлинг будет думать о них именно так, ведь возможно, это их кровь сейчас глядела на него со стен.

«Но ведь ты сам можешь выбрать свою смерть» — неожиданно прошептал внутренний голос, и халруджи встрепенулся. Жаль, что он раньше не вспомнил об этом. Ведь иман обучил его не только убивать других, но и убивать себя. Способов было много — заставить сердце остановиться, прекратить дышать, захлебнуться слюной. Арлинг всегда скептически относился к таким методам, не веря, что это возможно, но сейчас у него появился шанс попробовать выученные уроки на практике. Оставалось решить — будет ли он общаться с Азатханом, испытывая на прочность свое мужество и верность учителю, или убьет себя, не дожидаясь проверки храбрости?

Там, за границей смерти, его ждала Магда, там, кончались сомнения, там начиналось счастье.

Но халруджи, как никогда, хотел жить. И чем острее он чувствовал звуки и запахи будущих пыток, тем сильнее в нем разгоралась эта неутолимая жажда. Он всегда выбирал жизнь. Тогда, в Согдарии, когда будучи юнцом, не сумел вонзить в себя кинжал после смерти Магды. Тогда, на горячих улицах Балидета, когда решил, что лучше останется нищим бродягой, чем вернется на родину. Тогда, на Боях Салаграна, когда пошел до конца.

Погрузившись в это неожиданное чувство, Арлинг не заметил, как дверь темницы открылась.

— Что-то рано, — пробормотал один из серкетов, и его слова эхом отразили мысли Регарди.

Вошедшим был Бертран. Блики очага замерцали на его белых одеждах, и халруджи удивило, что он еще обращал внимание на такие детали. В таком же наряде настоятель встречал учеников Аттея несколько недель назад. Неужели Бертран настолько уважал учителя, что решил пытать его ученика в лучшем платье? Жаль, что их разговор с Азатханом длился недолго. Щипцы уже нагрелись. Арлинг уже несколько минут вдыхал кисловатый запах раскаленного железа. Хотя с чего он решил, что настоятель будет пачкаться его кровью? Новая догадка повеселила. В Согдарии перед тем, как к жертве приступал палач, ее навещал священник Амирона. Часто, не выдержав давления, пленник сам рассказывал ему все, не дожидаясь начала пыток. И хотя потом его признания все равно проверяли на дыбе, роль священников в допросном деле Согдарии была велика. Может, и Бертран решил поговорить с ним до того, как им займется Азатхан?

Но, возможно, все было проще, и настоятель наедине хотел отомстить ему за ночное представление. Судя по его нетвердым шагам, Бертрану до сих пор нездоровилось. Велев братьям выйти из комнаты, он привалился к столу, небрежно сдвинув в сторону разложенные на нем инструменты.

Арлинг не выдержал первым.

— Чего медлишь, серкет? — сипло прошептал он, удивившись, что у него пропал голос. Вышло трусливо, и халруджи замолчал, недовольный собой. Пытки еще не начались, а ему казалось, что он уже чувствовал прикосновение лезвий. «Ты боишься боли, которой нет», — подумал Регарди, пытаясь отвлечься на новую мысль, но получалось плохо.

— А ты меня удивил, — наконец, произнес Бертран. — Я видел этот танец несколько раз, но мне никогда не было так скверно после. А все от того, что ты неправильно начал. После первых ста кружений жрица останавливается, чтобы зрителей не мутило. Результат был бы тот же, минут через двадцать мы бы погрузились в грезы, но ощущения после танца были бы сравнимо с хорошей порцией журависа. Я же чувствую себя так, словно меня запихали в мешок, привязали к верблюду и покатали по всему такыру.

Арлинг молчал — сказать Бертрану было нечего.

— Санагор так тщательно прятал тебя от нас — сначала за стенами школы, потом за маской халруджи, что мне даже жаль его, — задумчиво продолжил настоятель. — Ты стал ему больше, чем васс`хан. Трудно представить, что творилось в его сердце, когда он оставлял тебя на Ложе Покоя. Какого черта ты пришел за ним в Пустошь?

Регарди показалось, что он перестал понимать людей. Неужели Бертран упрекал его в том, что он причинил иману страдания своим появлением в крепости?

— Как же нужно было любить тебя, чтобы раскрыть тайну, в которой он отказал даже Цибелле? Той, которая родила ему убитого тобой Сохо. А может, иман тебя ненавидел? Ведь передать человеку солукрай означает обречь его на страдания. Я никогда не понимал Санагора, а он не понимал меня. Тигр как огонь. Ради победы он готов уничтожить и тех, кто любит его, и даже себя.

Зря Бертран рассказывал ему это. Ведь Арлинг был почти мертв, а мертвым не было дела до живых.

— Иман — прекрасный стратег, но даже великие люди ошибаются. Вступать в бой с сильным противником — глупость, которая ведет к поражению. Нет ничего позорного в том, чтобы признать врага более сильным. Осознание этого позволяет выжить, остальное сделает время. Санагор не захотел признать, что Подобный сильнее его, но это не так. Война — это путь обмана. Одержать победу в битве легко, а вот удержать ее — трудно. Это его слова. Сейчас Сикелия обречена, но пройдут годы, и Подобный увязнет в ее песках, как путник на незнакомой тропе. Выжидание — единственный способ победить.

— Выжидание ценой предательства? — не удержался Регарди, хотя понимал, что Бертрану не нужны были его слова. Это был монолог, непонятная исповедь палача перед жертвой.

— Я никогда не отослал бы Тигра за Гургаран! — резко ответил настоятель и быстро подошел к Арлингу, словно хотел его ударить. Но он лишь взял его за волосы, заставив поднять голову.

— Санагор был и остается моим братом, — прошипел он ему в лицо. — Я люблю его и готов на все, чтобы он вернулся ко мне. Но Подобный навязал ему войну, которую Тигр проиграет. Мой брат потерял веру в Нехебкая, но не замечает, что все больше становится на него похожим. Словно Индиговый, он слишком сильно привязался к людям.

Бертран отпустил голову Арлинга и продолжил уже спокойнее.

— Ты обвиняешь меня в предательстве, но серкеты не предавали Нехебкая. Мы просто хотели выжить. «Если вы уступаете противнику в силе и не можете одержать победу, заставьте его потерять преимущество — перейдите в жесткую оборону. Подставляйте под удары колени и локти, и выжидайте удобного момента для атаки». Это ведь написал твой Махди. В этой войне не обойтись без травм. Колени и локти — это те города, которыми придется пожертвовать ради победы. Пустошь Кербала — не последний оплот серкетов. Есть еще одно место, о котором не знает никто, даже твой учитель. Город первых видящих, который считался легендой, существует. Мы нашли его под Гургараном, спрятанным глубоко в недрах гор. Серкеты спрячутся в нем и подождут, пока Подобный не увязнет в Сикелии, словно в зыбучих песках. Мы начнем действовать тогда, когда враг уже не сможет остановиться и изменить замысел. Этот способ сравним со стрельбой из лука по движущейся цели, когда нужно совместить во времени и пространстве полет стрелы и траекторию движения мишени. Если правильно рассчитать выстрел, стрела и мишень встретятся в тот момент, который нам необходим.

— Чего же ты ждешь? — спросил Арлинг, не веря ни одному слову Бертрана. — Почему не ушел в свои горы?

— Я ждал Санагора.

— Ах да, — усмехнулся халруджи. — Вы не могли оставить врагу солукрай.

— Глупец, — фыркнул Бертран. — Ты думал, я держал его в плену ради солукрая? Еще одна твоя ошибка. Тигр провалялся столько недель на Ложе Покоя из-за своего упрямства. Я не хотел его страданий, но Солнечная Комната была единственным местом, где его можно было удержать.

— Все равно ты предатель, — произнес Регарди, — Те, кто ищут возможность выжить, погибнут. Это путь слабаков.

Разговор затягивался. Он не понимал, чего ждал Бертран, но уже мечтал о появлении Азатхана. Пусть все начнется скорее. И закончится раньше, чем он поймет это.

— Я чувствую твой страх, — неожиданно улыбнулся настоятель, проводя пальцами по его волосам. — Ты боишься, и это правильно. Мой брат Азатхан предложил отправить тебя Подобному вместо Санагора. Негусу нужен солукрай, и мы думаем, что иман передал его тебе. Хорошее решение, учитывая, что Тигра мы могли бы поймать только в том случае, если бы он отправился тебя спасать. Но он это знает и не вернется. Он тебя уже похоронил. Ты стал его выкупом, и я готов его принять. Если бы у меня был выбор, я бы согласился рассказать все тайны серкетов драганам, их Бархатному Человеку, чем связываться с Подобным. Но у меня нет выбора. В Пустоши Кербала двести братьев, а я их настоятель. Они — последние, потому что учеников у нас нет. Подобный использует Испытание Смерти, чтобы увеличить кровавую дань Нехебкаю и завершить Септорию Второго Исхода. Моя цель — сохранить последних.

— Променяешь солукрай на их жизни?

— Не нужно поспешных выводов. Я никогда не хотел, чтобы Подобный узнал тайны солукрая. Многие мечтают о том, чтобы владеть тем знанием, которым одарил тебя Санагор. И я не верю в твое молчание. Возможно, ты сумел бы выстоять под пытками Азатхана, но против Подобного у тебя нет шансов. Поэтому, когда я узнал, кто ты, то подумал, что лучше всего тебя убить.

— А разве тебе самому не хотелось узнать солукрай? — ехидно спросил Регарди, начиная уставать от затянувшегося разговора.

— Никогда, — решительно покачал головой Бертран. — Это ноша, которая досталась Санагору, и которую он должен был передать другому серкету после смерти. Я просил его вернуться в Пустошь и выбрать васс’хана, который хранил бы эту тайну в себе до тех пор, пока не настала очередь передавать ее следующему хранителю. А так как лучший способ спрятать тайну — оставить ее на виду, то мы обучили ложному солукраю учеников некоторых боевых школ, которые распространили его по всему миру. Так было всегда, до тех пор пока иман не решил сделать из тебя орудие мести за утраченную веру. Солукрай — не подарок, а проклятие. Когда-нибудь ты поймешь это.

— Не думаю, что этот счастливый момент наступит, — произнес Арлинг. — Ты сам сказал, что лучше всего убить меня. Чего ты ждешь?

— Не торопи смерть, халруджи. Она сама найдет тебя, если ты не пройдешь Испытание.

Арлинг хотел сказать ему, что он уже не халруджи, когда до него дошел смысл сказанного.

— Испытание? — переспросил Регарди, не понимая, куда клонит Бертран.

— Сначала я действительно хотел убить тебя, но когда Азатхан сказал, что ты ученик Санагора, то понял, что Нехебкай дал мне второй шанс. Я мог бы даже отпустить тебя, но Подобный станет охотиться за тобой, потому что Азатхан продал ему свои глаза. Поэтому я поступлю иначе. Ты станешь серкетом, Арлинг. Иман не успел закончить твое обучение, и в этом отчасти виноваты мы, заманив тебя на Бои Салаграна. Будем считать, что настал час расплаты. Я не буду больше преследовать Санагора или мешать ему. Пусть убивает себя в войне с Подобным. Ты — его жертва мне, и я ценю это. И хотя я не уверен, что ты сумеешь пройти Испытание Смертью, все же надеюсь, что солукрай поможет тебе. А когда это случится, серкеты покинут Пустошь Кербала и отправятся в Гургаранские горы. Там начнется твоя новая жизнь. Со временем ты выберешь васс’хана и передашь ему солукрай. Традиция не должна прерываться.

— Я никогда не стану серкетом! — яростно прошептал Арлинг.

— После Испытания все будет иначе, — почти ласково произнес Бертран. — И твои мысли, и твои желания. Но я должен быть честным с тобой. Скорее всего, ты умрешь.

***

Когда Арлинга уводили из пыточной — еще целого и невредимого — он почти физически ощутил разочарование серкетов, которые так тщательно разогревали инструменты для допроса. Судя по их растерянности решение настоятеля было неожиданным не только для Регарди. Ему было интересно, как Азатхан отреагировал на решение главного серкета, но судя по тому, что Веор постоянно останавливался, прячась в тени, чтобы не столкнуться с другими братьями, понял, что не все Скользящие знали о задумке Бертрана. Возможно, настоятель решил не бередить умы братьев заранее, а возможно, людей, преданных ему, а не Подобному, осталось в Пустоши не так много.

Сбежать по дороге не получилось. Проведя Арлинга по лабиринтам крепости на прицеле арбалетов и метательных трубок, серкеты погрузили его в повозку, связав одной веревкой руки и ноги. Когда Веор надевал ему на голову мешок, Арлинг заметил, что в его случае это не имеет смысла, но серкет невозмутимо объяснил, что правила ритуала неизменны для всех — и для слепых, и зрячих. Место, где проводится Испытание, не должен знать никто.

Мешковина почти не препятствовала звукам и запахам, но несмотря на то что Регарди усиленно запоминал дорогу, вряд ли смог бы найти обратный путь самостоятельно. Места были незнакомыми, а запоминающихся объектов не встретилось.

Дорога стелилась по плоскому такыру — ровному и однообразному. Ни холмов, ни деревьев, ни оазисов, которые могли бы стать ориентирами. Ехали долго. Арлинг пытался думать об учителе и Сейфуллахе, о злой шутке судьбы, которая все-таки решила сделать его серкетом, о Магде, голос которой постоянно слышался в стонах ветра, но трясущаяся телега выбивала из него все мысли. В конце концов, он прекратил попытки разобраться с собой и стал бездумно слушать звуки мира, в которые иногда врывались голоса серкетов. Их было немного. При желании можно было сделать попытку оторвать себе пальцы, освободиться от веревок и устроить последнюю битву, но Арлинг с удивлением понял, что такого желания у него не было. «Наверное, это старость», — подумал он. Если ему было суждено пройти Испытание Смертью, пусть так и случится. Иногда нужно позволить себе плыть по течению, а не против него.

Повозкой управляли двое серкетов, воинов Нехебкая, а Бертран и Веор ехали рядом на верблюдах, изредка перекидываясь словами. В основном, говорил настоятель, а Веор согласно кивал.

— Продай одну лошадь с конюшни, а Хазела и Рокуса отошли в Иштувэга предупредить ивэев, — распоряжался Бертран. — Пусть возвращаются на пятую луну. Азатхану скажем, что отправили их с пленным к Подобному. Он не поверит, но изменить правила не сможет. У нас все готово. Осталось дождаться его, — настоятель кивнул в сторону Арлинга.

— А если… ученик Санагора не выживет? — спросил Веор, запнувшись на имени Регарди.

— Что ж, тогда это будет другая игра. Но я верю, что он пройдет Испытание и отправится с нами к убежищу. К этому времени очищение Пустоши закончится, неверные встретят смерть, а истинные служители Нехебкая обретут новую веру. Если же он умрет, то мы похороним его, как и других учеников, не прошедших Испытание. Достойно и с почестями.

«Хоть умру красиво», — подумал Арлинг, стараясь оставаться спокойным. Это было трудно, так как колеса телеги скрипнули последний раз и остановились.

Посреди бескрайнего такыра, похожего на океан, вылепленный из глины рукой искусного скульптора, их ожидала группа серкетов, прибывшая на место раньше. Высоко в небе тоскливо завывал ветер, нещадно палило солнце, слабо шелестел ковыль, которому не повезло расти в сухой глине пустыни. Ни построек, ни алтарей, ни храмов, ни площадок для битв. Разве что засохший колодец, от которого не пахло даже сыростью. Определив, что у некоторых серкетов в руках были лопаты, Регарди предположил, что они пытались углубить источник, пока дожидались их приезда. Жаль, что у них ничего не вышло. Колодец в пустыне — это жизнь. Наверное, поэтому он был мертвым там, куда должна была прийти смерть.

Арлинг приготовился к длинному ритуалу, так как уже знал, что серкеты были неравнодушны к церемониям. Но все случилось быстрее, чем он думал. Стащив Регарди с повозки, братья опустили его не на землю, а в длинный ящик, который удивительно напоминал гроб. Именно в таких коробках хоронили в его далекой родине — Согдарии. Кучеяры же оставляли своих покойников на высоких башнях-дахмах и не закапывали их в землю. Подумать, откуда к Скользящим попал этот драганский обычай, Арлинг не успел. Сверху захлопнулась крышка, отрезав его от звенящего пустотой такыра, изнывающих от жары серкетов и прошлой жизни, которая обещала закончиться очень скоро.

Судя по тому, как пахли стенки гроба, он был не первым, кому пришлось в нем оказаться. Возможно, когда-то здесь лежал Беркут. Сделав несколько глубоких вдохов, — больше для того, чтобы успокоиться, чем от нехватки воздуха, — Регарди подумал, что чувствует его запах. От Беркута всегда пахло травами, словно он постоянно принимал лекарственные настои. Вот и сейчас в гробу настойчиво выделялся густой травяной аромат. Хотя объяснение могло быть простым. Скорее всего, серкеты обрабатывали гроб специальным составом, чтобы вызывать у адептов видения или погружать их в сон. Догадок могло быть бесчисленное множество, и Арлинг решил быть терпеливым. Скоро он сам все узнает.

Тем временем, на крышку ящика кто-то сел. Халруджи понял, что это был Бертран, еще до того, как серкет заговорил. От настоятеля все так же пахло мятной настойкой, которую он принял от дурноты после представления Арлинга.

— А я все гадал, когда же начнутся торжественные речи, — усмехнулся Регарди.

— Слушай меня внимательно, — произнес Бертран, наклонившись. Определив, что губы настоятеля находились на уровне его лица, Арлинг пожалел, что у него были связаны руки. Доски не создавали впечатление толстых. Наверное, он смог бы их пробить и удивить Бертрана еще раз. Но его руки оставались крепко стянутыми за спиной и соединенными с большими пальцами ног. Как освободиться от таких пут, он еще не придумал. Впрочем, времени у него будет достаточно.

— Обычно Испытание Смертью проходит в более торжественной обстановке, — продолжил настоятель, словно оправдываясь за отсутствие пышной церемонии. — На ритуале присутствуют все воины Нехебкая, первые серкеты, приглашенные жрицы, но сегодня мы вынуждены подчиниться обстоятельствам.

— Никогда не любил зрителей, — вставил Арлинг. Бертран его проигнорировал.

— Ты не проходил пороги, поэтому я дам тебе несколько подсказок. Не пытайся бороться с Нехебкаем. Умереть в борьбе с богом — это страшно. Здесь ты родишься заново, но этот момент наступит нескоро. Время покажется тебе вечностью, которая станет худшей пыткой, чем та, которую обещал тебе Азатхан. Научись управлять смертью. Сначала ты почувствуешь давление, потом тебе станет холодно, словно ты погрузился в ледяную воду. Холод перейдет в жар. Огонь погрузится в воду. В какой-то момент ты потеряешь контроль над мускулами, потом лишишься слуха и обоняния. Начнутся спазмы, и ты потеряешь сознание. Если смерть подчинит тебя, ты умрешь по-настоящему. На пятую луну мы выкопаем тебя и приветствуем, как брата.

«Теперь понятно, почему все серкеты чокнутые», — подумал Арлинг. Желание, которое когда-то было самым заветным в его жизни, становилось комедией. Много лет назад он предал школу и имана ради попытки стать одним из Скользящих. Теперь он согласился бы еще раз опустить руку в котел с кипятком у керхов, лишь бы не оказаться в этом гробу. «Ничего, — успокоил он себя. — Я пролежу здесь недолго. Пятая луна должны наступить через два или три дня». Ему приходилось пробивать древесину и не такой толщины. А с братьями, которые останутся его охранять, он как-нибудь разберется. Испытание Смертью успело его разочаровать, еще не начавшись.

— Если у тебя есть, что сказать, сейчас самое время, — произнес настоятель.

— Развяжите мне руки, — попросил Арлинг, не надеясь, что к его просьбе отнесутся серьезно, но серкеты его удивили.

— Разумеется, — ответил Бертран без тени насмешки в голосе. Вслед за этим крышку гроба приподняли еще раз, и один из Скользящих наклонился над ним с ножом в руке.

Арлингу даже стало обидно, что серкеты настолько его недооценивали, но прежде чем лезвие освободило его от пут, к гробу наклонился другой серкет, и на грудь халруджи скользнуло юркое и холодное тело. Тут же в воздухе остро запахло цветочной пыльцой, а память услужливо вытащила из прошлого образ септора — змеи, обитавшей в горах Гургарана и считавшейся вымершей. Только эта змея имела характерный цветочный запах, который выделяла в момент опасности. Несомненно, извлечение ее из уютной корзины, которую подтащили к гробу серкеты, расценивалось, как угроза. Вслед за первой змеей в гроб скользнуло еще шесть гибких тел, и Регарди перестал дышать. Змеи были крайне раздражены — хватило бы малейшего движения, чтобы остаться в этом гробу навеки. О том, как действовал яд септоров на человека, он помнил слишком хорошо. Ему потребовалась неделя, чтобы прийти в себя после своей первой септории, которая закончилась неудачно. Если бы не драганский колдун, Арлинг давно бы встретился с Магдой.

Осторожно наклонившись к нему, серкет, наконец, разрезал веревки, освобождая его руки и ноги, а второй Скользящий поспешно закрыл крышку, оставив Регарди наедине со змеями.

Испытание Смертью начинало обретать иное значение.

— Если ты будешь лежать неподвижно, септоры тебя не тронут, — сказал на прощание настоятель. — Многие адепты погибают от того, что пытаются их убить. С тобой семь змей — ровно по числу врат Нехебкая, как в септории. Ты успеешь убить одну, может, две змеи, но останутся еще пять. Такая смерть будет мучительно больной. Постарайся не пугать их. Когда септоры боятся, их тела покрываются слизью, которая ядовита для человека. Доверяй себе, ученик Санагора. Это мой последний совет.

Арлинг его не слушал. Скользящие подняли гроб, устроив в нем настоящую качку, и Регарди больше волновало, как не задеть септоров неосторожным движением, чем последние слова настоятеля. Уперев локти и колени в стенки ящика, он напряг тело, представив, что висит над пропастью с огненным ручьем на дне. Роль ручья сыграл септор, который забрался под его спину, устроившись в районе поясницы. Еще два исследовали его ноги, один тревожно бил хвостом в углу над головой, остальные извивались клубком на груди — там, где они очутились, выпав из корзины. Труднее пришлось, когда ящик стали опускать вниз, задевая глиняные откосы ямы. Теперь Арлинг понял, что за колодец копали братья. Глупо было надеяться, что его оставят в гробу под открытым небом.

Когда на крышку упали первые комья глины, септоры беспокойно зашевелились, и в тесноте ящика приторно запахло цветами. Стараясь не дышать, Арлинг подумал, что многие ученики погибали в самом начале Испытания, даже не пытаясь убить змей.

«Как же долго они закапывают эту проклятую яму».

«Воздуха надолго не хватит».

«Глина сухая, почти песок, лежит неплотно. Ты умрешь от яда септоров раньше, чем успеешь задохнуться».

Мысли беспокойно метались в голове, создавая хаос в чувствах и мешая следить за змеями. Спина, которую пришлось выгнуть, чтобы не задеть септора на дне ящика, начинала ныть от напряжения, но Арлинга больше тревожил змей, который устроился на его голове, обмотав шею хвостом. По всем правилам, гадины должны были забиться по углам, но их тянуло к человеку.

Наконец, серкеты забросали яму комьями глины, и наступила тишина. Какое-то время Регарди следил за движениями всадников, но вскоре исчезли и они. Никто даже не остался его охранять. Мир стал пустым и безмолвным.

«Теперь ты всего лишь глиняный холм посреди такыра», — подумал он.

Наступившая тишина была необычной. Под землей не было слышно ни ветра, ни шелеста травы, ни насекомых. Он помнил, как было тихо в лесах Мастаршильда по утрам, когда с гор спускался туман, застилая долину плотным покрывалом, не пропускающим ни звука. Помнил тишину Холустайской пустыни в полдень, когда от солнечного зноя кружилась голова, а всякая жизнь прекращалась на многие сали вокруг. На уроках в Школе Белого Петуха иман учил его не замечать шум города, чтобы услышать настоящую тишину, но даже тогда, когда учитель хвалил его, Арлингу никогда не удавалось добиться настолько полного растворения всех звуков.

Тишина давила и подминала, заявляя о себе тошнотой и слабостью в теле. «Это от запаха септоров», — попытался объяснить он, но правда была простой. Арлинг ненавидел тишину — она возвращала ему слепоту, убивая надежду и превращая его в бродягу без смысла и цели существования.

Постепенно змеи успокаивались, а вслед за ними успокаивался и он. Септор выполз из-под него, и Регарди прижался спиной к дну ящика, чтобы не позволить другой змее свить под собой гнездо. Септоры еще ползали по гробу, но двигались вяло и неохотно, и Регарди надеялся, что они скоро заснут. Мысль о сне, как об оружии, которое могло бы помочь победить время и дождаться пятой луны, была заманчивой, но засыпать в одном ящике с септорами было опасно, а он все еще надеялся выйти из гроба живым.

Испытание Смертью оказалось таким же фальшивым, как и весь орден серкетов — пережитком прошлого, смешным и нелепым. Арлинг не знал, чему можно было научиться, лежа в одном гробу со змеями, но уже понял, что должен был сделать, когда Скользящие придут за ним. Они будут разочарованы, так как найдут мертвое тело еще одного провалившего Испытание. Иман обучал его техникам, которые помогали временно останавливать сердце. Арлинг использовал их только однажды — когда проходил экзамен в Школе Белого Петуха. Сейфуллах как-то раз просил его показать «труп», но Регарди отговорился, что все забыл. Он лгал. Уроки учителя не забывались никогда. Порой ему казалось, что еще вчера он занимался на Огненном Круге и бегал по крепостной стене Балидета. Жаль, что между «вчера» и «сегодня» минула вечность.

Ящик был длинным, словно серкеты специально подбирали его под рост Арлинга. Низкорослым кучеярам в нем должно было быть просторно. Цветочный запах, исходящий от септоров, еще ощущался, но стал слабее. Похоже, змеи поверили, что он являлся частью гроба. Оставалось поверить в это самому.

Ему понадобился час, чтобы заставить сердце биться слабее, хотя, возможно, времени ушло больше. Или, наоборот, промелькнули секунды. Неудобства не имели значения. Септоров не существовало. Пить не хотелось. Плоть растворилась в древесине, а мысли перестали скакать по острым камням чувств и эмоций, пустившись в плавание по волнам сознания. В такие моменты слепые глаза начинали видеть.

Сначала Арлинг представил имана. Учитель сидел на кромке бархана и глядел на догорающее солнце. Последние лучи умирающего светила окрасили его лицо и одежду в багряные тона, отчего казалось, что учитель с головы до ног был облит кровью. Его глаза были закрыты, а пальцы сплетены в знак иф. Можно было подумать, что он молился, но Регарди знал, что в сердце учителя зияла дыра, оставшаяся после того, как Нехебкай перестал быть его путеводной звездой. Он надеялся, что когда-нибудь эта дыра заполнится новой верой, которая придаст учителю силы победить в войне с Подобным. А пока вместо имана будет верить Арлинг. Верить, что у Тигра Санагора все будет хорошо.

Рядом с иманом спал Сейфуллах. Болезнь и тяготы пути измотали его куда меньше душевных переживаний. Лицо молодого Аджухама искажали волнения последних месяцев, порождая морщины, которые не разгладятся никогда. Сон Сейфуллаха был тревожным, а его пальцы крепко сжимали рукоять джамбии, но Арлинг был за него спокоен. Аджухам прошел свое Испытание Смертью и выдержал его достойно. Регарди отпустит его так же, как Сейфуллах освободил его от клятвы халруджи.

На взгорье Малого Исфахана глядел вдаль Великий Судья керхов, которого Арлинг когда-то знал под другим именем. Из учеников Школы Белого Петуха в живых остались только двое. Большинство были убиты Маргаджаном после взятия Балидета, Беркут погиб при загадочных обстоятельствах во дворце наместника, Ола, окончательно помутившегося разумом после Испытания Смертью, убил сам Арлинг в недрах Туманной Башни. Подчиняясь воле учителя, Сахар отправился к керхам и занял место Великого Судьи, получив возможность диктовать кочевникам свою волю, которая была отражением хитрого плана учителя. С его помощью иман хотел уговорить керхов нарушить клятву, данную Подобному много лет назад, и заставить их покинуть армию Маргаджана. Арлинг надеялся, что у Сахара все получится. Он будет верить и в него тоже.

Жаль, что серкеты забрали сверток, где лежал курагий, подаренный Сахаром ему на память. Регарди достал камень со дна кипящего котла и с тех пор хранил его в нагрудном кармане, надеясь изучить лучше, когда будет время. Сейчас у него появилось много времени, но не было курагия. Между тем, Арлинг был уверен, что осколок, который иман назвал окаменевшим растением, как-то влиял на солукрай, дремавший в его теле уже многие дни. Арлинг не знал, как разбудить то, во что не верил.

Украденного свертка было жаль не только из-за курагия. В нем хранилась прядь волос Альмас, которую она подарила ему на прощание. Когда Арлинг жил в Балидете, то мало знал о богатой наследнице семьи Пир, но после их встречи в Иштувэга, его отношение к ней изменилось. И не только потому, что гибель Жемчужины Мианэ превратила девушку из первой городской красавицы в бедную служанку дальних родственников. Жалость всегда была плохим чувством. Он не любил, когда ее испытывали к нему, и старался не оскорблять ею других людей. В Иштувэга Регарди встретил иную Альмас — сильную, ненавидящую, свободную. Он не смог взять ее с собой, но дал шанс, который, возможно, уже привел наследницу Пиров к гибели. Путешествие в Самрию через несколько пустынь в компании каторжника и вора могло закончиться, даже не начавшись. Вулкан поклялся ему, что проводит девушку до столицы и будет присматривать за ней позже, но Регарди не знал, чего стоило слово вора. И все же он надеялся, что Альмас Пир найдет свою дорогу к свету.

«Прежде чем заставить сердце остановиться, нужно его замедлить, — звучали в голове слова имана. — Сначала представь месяц. Молодой, хрупкий, робкий. Он несмело плывет над барханами, не зная о своей силе. Она появится позже и убьет его юность, превратив в тяжелое чудовище, истекающее собственным соком. Торжество плоти будет длиться недолго, но посеет семена безумия, которые дадут опасные всходы. Луна начнет умирать, исчезая под собственной тяжестью, пока не станет ветхим стеблем, скрюченным от старости и болезни и не имеющим ничего общего с юным месяцем. Он родится позже, и хотя его жизнь коротка, и в ней мало света, он — путь, который дает надежду».

Иман всегда говорил туманно, но со временем Арлинг научился его понимать. Не нужно вслушиваться в слова. Нужно лишь представить месяц. Увидеть слепыми глазами то, что когда-то было неприметным в его жизни. Как часто молодой Арлинг смотрел в ночное небо? До появления Магды — никогда. После встречи с ней его больше интересовали звезды, которые были так похожи на волшебную дочь Фадуны. Итак, как же выглядел молодой месяц?

Арлинг не мог его представить. Это было неприятным открытием. Почуяв тревогу человека, септоры беспокойно зашевелились, и ему пришлось задержать дыхание, чтобы они вновь улеглись по своим местам.

Интересно, чем питались змеи, и как давно их кормили?

Мысль была неожиданной и не относилась к небесному светилу, образ которого он усиленно пытался вызвать. Но она вдруг заняла все его воображение, которое охотно нарисовало ему, где находили еду септоры, закопанные под землей наедине с человеком. Смерть учеников, не прошедших Испытание, получила новое объяснение. Может, ему стоило попытаться убить змей до того, как они станут убивать его?

«Думай о проклятом месяце», — велел он себе, и чтобы успокоить сознание, принялся считать. Странно, что ему не удавалось достичь равновесия духа. Как-то он тайно проехал в крытом фургоне Маргаджана, зажатый между мешками маиса. Ему без труда удалось сохранять неподвижность и управлять жаждой несколько дней. Почему же не удавалось повторить этого сейчас? В Школе Белого Петуха и на службе у Сейфуллаха он тысячи раз погружался в созерцание внутреннего мира, как учил иман. Достичь такого состояния было трудно для новичков, но Регарди, овладев им, всегда с легкостью добивался желаемого. О каком временном умерщвлении могла идти речь сейчас, если у него не получалось даже достичь согласия между телом и разумом?

«Это старость», — решил он, и задумался о том, сколько ему лет. В Согдарии каждый день рождения наследника Канцлера отмечался пышным балом с фейерверком и богатыми дарами от многочисленных друзей и поклонников. Арлинг плохо их помнил, так как обычно напивался с утра и приходил в себя только через неделю. В Сикелии дни рождения не праздновались. Кучеяры отмечали года зарубками на палочках, которые дарились младенцу при появлении на свет. Такие палочки хранились всю жизнь, а после смерти складывались в урну с прахом умершего. Арлинг получил свою палочку уже в школе от имана, но выкинул, когда принял клятву халруджи.

Арлинг не заметил, как досчитал до десяти тысяч, но добился лишь того, что едва не заснул. Спать было нельзя. И он вернулся к воспоминаниям.

Регарди хотел представить Аршака и Цибеллу, керхов, которые помогли ему встретиться с Сахаром, но вместо них в голове хрипло засмеялся Маргаджан.

— Я ищу тебя, — сказал он, обдавая его крепким запахом табака.

— А я не прячусь, — ответил Арлинг, разрубая образ Даррена саблей. Худшие враги получались из лучших друзей. Маргаджан не стал уклоняться, а распался на песчинки, которые подхватил ветер и, покружив в небесах, сложил в барханы — высокие кручины, неподвластные времени. Такие холмы остались на месте Балидета, уничтоженного свирепой бурей. Песок похоронил под собой тысячи жизней, отобрав у Регарди то, чем он дорожил больше всего на свете.

— Ненавижу тебя, — прошептал он, и его слова повторили голоса мертвых. Славная кухарка Масуна звала сына, ушедшего воевать на стороне Маргаджана. Кричал Майнор, даже в момент смерти пахнущий лакричными палочками, которыми отбеливал кожу. А еще были Сальма и Хильда, верные служанки дома Аджухамов, которые пекли пышный хлеб и красиво пели. Как много их было — людей, которых он не замечал, живя в Балидете, но которые вдруг стали безумно дороги тогда, когда от них осталась лишь память в сердцах тех, кто выжил.

Каково это — потерять родных? Арлинг никогда не любил отца — Элджерона Регарди, отдав все сыновьи чувства иману, зато Сейфуллах глубоко уважал Рафику Аджухама и всегда выполнял его волю. Когда-то Арлинг лишился той, которая за короткий срок их знакомства стала ему ближе всех. Была ли его утрата похожа на трагедию Сейфуллаха? Наверное, вряд ли. Каждая потеря тяжела, но тяжесть этой ноши у всех разная. В Балидете у Сейфуллаха жило много родни. Кроме отца и матери у него было шесть сестер, четыре кузена, множество дядьев и теток, имена которых он часто путал, а Арлинг даже не пытался запомнить. Из рода Аджухамов спаслись только Сейфуллах и его дядя Сокран, который мечтал избавиться от племянника, чтобы заполучить наследство его отца и кресло наместника Балидета. Арлинг не знал, где сейчас Сокран, но надеялся, что Сейфуллах перестал быть его врагом. Ведь на месте Жемчужины Мианэ сейчас завывали пустынные ветры, наметая барханы там, где когда-то стоял самый красивый город Сикелии.

Вспоминать мертвецов было тяжело, и Регарди вернулся к счету. Однако на десятой сотне вместо цифр вновь стали всплывать имена. В Школе Белого Петуха у него появилось много хороших приятелей и несколько настоящих друзей. Почти все они погибли. Первым ушел Финеас — его убили на Боях Салаграна. Беркут-Шолох стал серкетом, но встретившись с демоном Подобного, превратился в прах на руках у Арлинга. Сахар, керх, изгнанный из родного племени, был обречен на вечное одиночество под маской Великого Судьи. Ол всегда разговаривал с пайриками и, наверное, знал тайны мира, но лишился рассудка, выбрав сторону Подобного. Арлинг убил его в Туманной Башне, страшном месте, память о котором останется с ним в кошмарах до конца жизни.

А еще были Итамар, Роксан, Ихсан, Марак, Парвас — они сгорели вместе со школой во время драганского погрома. Вместе с ними погибли и учителя, которые могли уехать после взятия Балидета, но остались верными иману и защищали школу до последнего вздоха. Повар Джайп, садовник по прозвищу Пятнистый Камень, сторож Санхав, учитель географии Джор… Попав в круговорот войны, Арлинг не успел осознать их гибель. Он думал о живых — о том, как найти учителя, как спасти Сейфуллаха, как быть с собственным прошлым, которое слишком неожиданно ворвалось в его жизнь. Зато сейчас он был свободен, и его окружали только мертвецы.

Добрый хозяин кормы «Черный святой» по имени Джаль, который всегда угощал его свежим аракосом, госпожа Тамасхан, богатая вдова, жившая по соседству с Аджухамами и знаменитая тем, что привечала у себя в саду сотни кошек со всего Балидета, травник Толмай и его сын Хатым, которые любили торговаться до хрипоты в горле, но никогда не обманывали, кукольник Теферон, представления которого любили все горожане, булочник Джафар, который пек самые вкусные в мире коричные плюшки. Сотни прохожих и незнакомых людей, которых он встречал на улицах города, бездумно отмечая их шаги и запахи, сейчас обрели особый смысл и значения. Он не видел их лиц, но помнил голоса — все до единого.

Арлинг прикусил язык. Вкус крови придал силы, заставив вернуться к спасительному счету. Тысяча, две тысячи, много, много тысяч. Всех мертвецов было не счесть. Их было больше, чем песка в Холустае. Больше чем, камней в Гургаране. «Жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь» — иман так часто любил повторять эти слова, что Арлинг привык к ним, не задумываясь над содержанием букв и звуков. Кажется, их смысл дошел до него только сейчас.

А скольких убил ты сам?

Септор на лбу беспокойно зашевелился, словно вопрос был задан ему. Юркое тело скользнуло по лицу, и в духоте гроба запахло цветами. Это был плохой запах, опасный. Сначала Регарди подумал, что нечаянно шевельнул пальцами, но вскоре понял, что ошибся. Объяснение было простым. По его щекам уже давно текла непрошенная влага, и он ничего не мог с ней поделать. Запоздалые слезы скорби по мертвецам были горькими и жгли, словно огонь. Ему хотелось верить, что это был яд септоров, капающий на губы.

Из глубин души встрепенулась Магда и нежно коснулась его ладонью. И хотя ему больше всего на свете хотелось остаться с ней, он мягко отстранился. Фадуна была цветком свободных полей Мастаршильда — ей не было места в затхлом ящике, полным скорби и отчаяния. Пусть лучше она ждет его там, наверху. Там пел песни смелый ветер такыра, рисуя пылью причудливые узоры на горячей глине. Жаль, что он не мог проникнуть под землю. Духота терзала сильнее жажды. На какой-то миг ему показалось, что у него не осталось тела — оно расплавилось от жары, слившись с септорами и став золотистым хаосом, остро пахнущим цветами и смертью.

Арлинг заснул.

Ему приснился приятный сон, где он был зрячим. Магда крепко держала его за руку. Они лениво брели по осеннему полю, от которого еще пахло цветами и медом. Регарди не сразу понял, что было не так. Тучные нивы привычно шелестели под ветром, но колосья были ярко-лиловыми, а вместо зерен алели кровавые капли. В небе сверкало роскошное солнце. Большой огненный диск был ядовито зеленым и ронял вниз голубые капли рассеянного света. Мир был странного цвета.

А на самом закате свирепый лев растерзал привязанного к пальме белоснежного верблюда.

Я не здесь, но я и не где-то еще.

Выбор между великим и ничтожным в себе под силу не каждому. Лучше я стану пылью — ярче солнца, тоньше эфира, чище снега.

Очнувшись, Арлинг не сразу понял, где находился. Ему показалось, что он лежал в одной из комнат Туманной Башни, а над ним громоздились горы из живых трупов — умирающих от бледной спирохеты людей, собранных ивэями по воле Подобного. Септория Второго Исхода завершалась. Даже сам Подобный не знал, сколько мертвецов нужно собрать, чтобы даровать Нехебкаю победу над другими богами. Количество убитых в Сикелии измерялось уже не тысячами. Уничтожен Балидет, сожжен Муссаворат, армия Маргаджана вот-вот возьмет Хорасон и двинется к столице Самрии. Бледная Спирохета, болезнь, которую Подобный наслал на сикелийцев, наступала с севера, собирая кровавую жатву не хуже меча. Война застала Сикелию врасплох. Регулярная армия драганов, для службы в которой ссылались неугодные Канцлеру офицеры, погрязшая в лености и обремененная бюрократией, была не способна противостоять мощному натиску Маргаджана. Белую Мельницу, созданную иманом для охраны Сикелии от вторжения Подобного, постигла та же участь. От ее некогда могучего тела остались голова и пара конечностей, но нанесенные Подобным раны были слишком тяжелы, чтобы она могла оправиться в ближайшее время. В Солнечной Комнате иман сказал ему, что все закончится через два месяца. Жаль, что учитель не уточнил, чью победу он имел в виду.

Конец ознакомительного фрагмента.