Корабль-невидимка

Вениамин Шапошников, 2018

Автор этой повести сравнивает свою судьбу с кораблём-невидимкой, который носится по бушующему жизненному морю. Чтобы не разбиться о подводные и надводные рифы капитан должен быть предельно морально и психологически устойчивым и собранным. Приводятся многочисленные реальные события из его врачебной практики, которые могут послужить примером для подражания или, наоборот, предупредить об опасности в той или иной жизненной ситуации. Повесть предназначена для широкого круга любителей чтения.

Глава I. Цена справедливости

За столом сидел студент с красно-потным от возбуждения лицом. У него была переэкзаменовка, и вообще стоял вопрос об его отчислении из института по причине неуспеваемости. Напротив него за этим же столом с безразличным выражением лица располагался экзаменатор — симпатичная молодая женщина, доктор медицинских наук. Рядом, в роли наблюдателя за процессом экзаменов, находился и я. Студент суетился и сильно нервничал. Среди хаоса нелепых ответов проскакивали и правильные мысли.

— Ты опять ничего не знаешь! Я не могу поставить тебе даже тройку! — сказала светило науки.

— Но я готовился к экзамену!

— Выходит, что плохо!

— Задайте мне дополнительный вопрос!

— Сколько можно их задавать?! Ты и так уже мучаешь меня больше часа!

— Но тогда меня отчислят из института, а я мечтаю стать врачом!

Я понял, что надо вмешиваться в процесс оценки знаний у этого студента.

— Всё-таки почему плохо подготовился? — спросил я.

— Памяти нет! Столько предметов, что не могу всё запомнить!

— Другие же студенты могут!

— Я за других не отвечаю!

— А, вообще-то, ты хочешь учиться в институте?

— Я же уже сказал, что хочу!

— А кем хочешь работать, если завершишь учёбу?

— Мануальным терапевтом!

— Но при этой профессии надо хорошо знать анатомию!

— А я её знаю! — пролепетал студент.

— Хорошо! Тогда ответь на несколько моих вопросов!

Я задал ему вопрос по анатомии, на который получил правильный ответ.

— Но экзамен по терапии, а не по анатомии! — сказала коллега-терапевт.

— Знаешь что, — обратился я к студенту, — погуляй в коридоре.

После его ухода между мною и экзаменатором возник разговор следующего содержания:

— Поставьте ему тройку!

— Но он ничего не знает по терапии!

— Ваша принципиальность приведёт к тяжёлым последствиям для этого студента. Он сломается, сопьётся, а может быть, и бандитом станет! Парень он сильный! Пусть занимается массажем! Полезная же для людей профессия!

— Уж не знаю, что делать… Надо же быть справедливой в оценке знаний у студентов!

— Согласен, но от вас сейчас зависит судьба именно этого студента! Эйнштейн и Чехов учились весьма посредственно, и если бы их выгнали из учебных заведений, то мир бы не узнал ни того ни другого. Люди бы ещё долго подходили к проблеме относительности времени, а «Чайку» никогда бы не поставили на сцене!

— Я ещё на занятиях убедилась в силе вашего логического мышления! — промямлила она.

— Это хорошо, что вы вспомнили то прекрасное время, когда студентам вашей группы я преподавал хирургию.

— Но не все стали хирургами! Я вот выбрала терапию!

— И правильно сделали, ибо эта профессия была для вас желанной! А для этого парня такой является мануальная терапия! Вы же не хотите быть массажистом?

— Нет!

— Но она нужна людям! Так дайте ему им стать!

— Не знаю, что делать…

— Зачем нужно, чтобы он вас возненавидел, а? Пусть завершает учёбу! Как знать, может быть, когда-нибудь он поможет вашему здоровью, сделав целебный массаж! А справедливость — это далеко не однозначное понятие! Мало того, в человеческом обществе она вообще невозможна! Среди роботов — да, а среди людей — нет! — улыбаясь, сказал я.

Глаза у коллеги подобрели. Она вздохнула и пробормотала:

— Вы правы! Принципиальность не всегда несёт добро… Я потребую от него, чтобы он выучил темы, на которые не ответил.

После возвращения студента в помещение коллега ему сказала:

— Я поставлю тебе тройку, но ты должен мне дать слово, что выучишь терапию!

— Конечно выучу!

— Больше дело до отчисления из института не доводи! — посоветовал я.

— Хорошо! — промямлил студент.

Глаза коллеги пристально взглянули на меня. В них был и упрёк, и благодарность. Упрёк за то, что я заставил её поступиться принципами учителя, а благодарность за то, что она это сделала — ради счастья этого ученика.

— А ты память всё же развивай, — посоветовал я ему. — У тебя компьютер есть?

— Конечно!

— Но когда ты его купил, то в процессоре были только программы и ни одного твоего файла! Так вот и твоя голова Богом подготовлена для усвоения информации, а программа для него находится в информационном поле Земли — это доказал Чижевский, а затем развила эту мысль академик Бехтерева! Надо стремиться к наращиванию файлов, которые свяжут тебя с глобальным процессором мышления и усвоения информации, находящимся в Космосе.

— И каким образом?

— Читать и запоминать, читать и запоминать, и ещё раз читать и запоминать!

— Но я читаю информацию по медицине в смартфоне!

— Смартфон — это шпаргалка, которая не даёт развиваться памяти! Ты когда читаешь информацию на его экране, то вряд ли задумываешься над ней. Тебе хочется лишь обмануть преподавателя, а не запомнить её для жизни! Он хорош для воспоминания, а не для запоминания!

— Мне кажется, что я её запоминаю.

— Если бы запоминал, то сейчас не краснел бы на экзамене от беспомощности!

— Я учту ваш совет!

— А если не учтёшь, то не станешь врачом! У врача должна быть хорошо развита не только зрительная и слуховая память, но и интуиция! А она приходит во время общения с пациентами, пребыванием на конференциях, чтением профильных журналов, монографий, руководств и других профессиональных познавательных источников.

— Как трудно будет это всё же делать!

— А другого способа развития интеллекта просто не существует!

У меня не было никакого раскаяния в том, что я помог этому студенту. Ведь я помог не уголовнику, а несобранному юноше, который имеет определённую цель в учёбе, и к которой, кажется, упорно стремится, если допускает унижение в получении положительной оценки на экзаменах.

После экзаменов я, как всегда, принялся анализировать прошедший день и не нашёл ничего предосудительного в своём поступке. Уже не раз случалось так, что я поступал наперекор принятому мнению. Самым ярким было нарушение Устава КПСС.

В трагические годы нашей страны, когда горбачёвская перестройка потерпела фиаско и к власти пришёл Б. Н. Ельцин, а затем наступил распад СССР и запрет КПСС, я работал начмедом районной больницы и одновременно возглавлял партийную организацию медработников района. Это теперь, когда президента В. В. Путина и премьер-министра Д. А. Медведева можно постоянно увидеть в Храме Христа Спасителя рядом с Кириллом или в других Святых Местах и этому никто не удивляется, то в те годы существования нашего государства КПСС сохраняла свою власть над умами граждан и оберегала чистоту своих рядов. Ведущее своё предназначение она видела в неустанной борьбе с «религиозным мракобесьем».

В абсурдности этого насильственного нагнетания страстей в борьбе с религией я убедился на личном примере.

Однажды в мой кабинет ворвалась рыдающая женщина. Вид её был ужасен — она была на грани безумия.

— Мой ребёнок умирает в детском инфекционном отделении! Спасите его! — запричитала она, хватая меня за руки.

— Но там хороший специалист, а я хирург, а не инфекционист! — опешив, пробормотал я.

— Она не смогла ему помочь! Пыталась, но у неё ничего не вышло! Тогда я обратилась к Богу и пригласила священника! Только он спасёт его! Но заведующая отделением не допускает его в палату к сыну! Помогите!

— Но я не могу разрешить посещение больницы священником, так как это категорически запрещено Уставом КПСС.

— Для вас глупые партийные постулаты дороже жизни моего сына, да?! Но в нашей стране Церковь отделена от государства, и я имею право пригласить кого хочу к своему умирающему сыну!

— Но он находится на лечении в государственной больнице и его врачи — государственные служащие и должны соблюдать законы!

— Вот мы сейчас ведём дебаты, а мой сын умирает, а его спаситель стоит у порога отделения, врачи которого бессильны ему помочь!

Она с ненавистью уставилась на меня. Её взгляд просто испепелял меня! Я понял, что назревает трагедия. Если ребёнок умрёт, то мать будет обвинять в этом Советскую власть и КПСС. То есть произойдёт дискредитация власти в СССР на уровне этого городка. А вот этого я не имел права допускать! Я не верил в то, что мальчика спасёт поп, а не врач-специалист, но принципиальность становилась в данной ситуации просто чрезмерно ущербной и губительной в судьбе этого ребёнка!

— Нет! Дороже жизни, и тем более ребёнка, ничего нет. Пойдёмте, я разберусь в ситуации!

В сопровождении матери я отправился в инфекционное отделение. У его порога стоял человек в рясе. Навстречу вышла врач-педиатр:

— Что тут у вас происходит? — спросил я.

— Ребёнок этой женщины в крайне тяжёлом состоянии, и она хочет, чтобы я допустила к нему священника, но я это сделать не могу!

— А кто это может?

— Вы!

Ни слова больше не говоря, я отправился в палату и нашёл ребёнка в агональном состоянии. Рядом в истерике билась пришедшая со мною его мать. Сложилась дикая ситуация. По Уставу КПСС доступ священника в больницу был запрещён и при разрешении мне грозил строгий выговор по партийной линии и даже увольнение с работы. При отказе же — не только Божье наказание, но и презрение родителей мальчика ко мне, а по сути дела и к существующей власти, так как я был её носителем.

Мать и врач уставились на меня в ожидании решения:

— Хорошо, — обратился я к священнику, — под мою ответственность я разрешаю вам пройти в палату к больному и свершить священный обряд!

Произнеся эти слова, я вдруг почувствовал, как тяжесть свалилась с моих плеч, и мне стало легко, словно я помолодел на десятки лет. Священник посмотрел на меня с благодарностью. Лица матери я не разглядел, но зато увидел лицо заведующей отделением — на нём застыла маска негодования. Она явно осуждала меня, но мне было уже безразлично её мнение.

Можно со всей определённостью сказать, что это разрешение было своеобразным моим подвигом во имя спасения жизни этому умирающему пациенту. С тех пор прошло тридцать лет. Были и другие победы в борьбе за жизнь пациентов, но этот случай я не только запомнил, но и горжусь им, ибо вопреки реальным угрозам на уровне тогдашнего общественного строя и собственным меркантильным интересам, я устоял от грехопадения и сохранил в чистоте свой человеческий облик ради продления жизни этому ребёнку…

И чудо состоялось. После религиозного обряда состояние больного резко улучшилось и он выжил. По-видимому, мольба матери и слова священника были услышаны Богом и он совершил чудо, а иначе это исцеление по-иному просто не назовёшь.

Как и требовалось ожидать, это событие имело своё продолжение. В больнице нашёлся коммунист — ревностный хранитель Устава КПСС, и сразу же сообщил об инциденте в райком партии. И уже на следующий день состоялось общее партийное собрание района.

Открывая собрание, первый секретарь райкома КПСС заявил:

— В нашей партийной организации района произошло чрезвычайное негативное событие!

Все члены КПСС замерли. Выждав паузу, он вдруг обратился ко мне:

— Зачем ты это сделал?! Зачем нарушил Устав?!

— А что именно? — спросил я.

— Не прикидывайся дурачком! — стал наваливаться он на меня.

— И всё-таки!

— Зачем разрешил попу посетить инфекционное отделение!

— Совесть не позволяла поступить иначе!

— Какая это ещё совесть! У коммуниста совесть — это Устав КПСС! А его надо свято соблюдать!

— Вот вы сами сказали слово «свято», а ребёнку мог помочь только священник! Не мог я поступить иначе! Не мог отказать матери в спасении сына!

— Лечить надо было лучше, а не способствовать шарлатанству!

— Педиатры старались, но у них не получалось!

— Значит, плохие они специалисты!

— Возможно, но других в районе нет!

— Надо было больного отправить в краевую больницу!

— Он был нетранспортабелен!

— Это не даёт тебе права нарушать Устав!

— Говорю же, что совесть не позволяла поступить иначе!

— Вижу, тебя не переубедить!

Он заклеймил меня позором в религиозном «маразме» и даже обозвал баптистом. А на мои же слова «Но ребёнок выжил, а должен был умереть!» рывком поднялся из стола и заявил:

— Лучше бы он умер, чем сейчас наша партийная организация в твоём лице терпит такой позор!

— Как умер?! — прошептал я и замер, увидев бешено злобное выражение лица этого партийного вождя района.

Все члены райкома и секретари первичных партийных организаций замерли. В зале воцарилась гробовая тишины. Кто-то опустил голову, а кто-то с гневом уставился на меня. Третий же секретарь демонстративно отвернул голову. Это меня сильно удивило, так как совсем недавно я весьма успешно вылечил его, о чём будет написано ниже. По-видимому, для него нарушение Устава было сродни несоблюдению «Заповедей» для служителя культа.

Все понимали, что в отношении меня грядут репрессии. И они в дальнейшем начались.

Более двух часов продолжалось это иезуитское собрание. Первый секретарь добивался от меня, чтобы я признал свою вину, а я упорно сопротивлялся. Сломать меня через колено ему никак не удавалось. Все его заместители, то есть второй и третий секретари, с укоризной смотрели на меня, как бы призывая смириться и признать свою вину, но честь и совесть, а эти слова были написаны на партийном билете, не позволяли мне совершить эту трусость.

— На моём партийном билете написано: «КПСС — ум, честь и совесть нашей эпохи» — и этим я всегда руководствуюсь в жизни, а значит, поступил правильно, спасая жизнь этому ребёнку!

— Вижу, ты упёртый оппортунист! Тебя надо гнать из партии! — заявил он.

— Но не вы принимали меня в неё, а другой человек! И хотите совершить грубую ошибку, не согласовав изгнание с ним! Вы видите задачу коммуниста в угнетении человека, а я в его защите!

Он вскочил и выкрикнул:

— Дебаты прекращаем! Имеет место грубое нарушение Устава КПСС, а с этим надо бороться! Я уж сам разберусь, с кем мне советоваться! У меня главный советчик — это Устав КПСС, а для тебя — Библия! И потому ты не понимаешь моих слов! Собрание объявляю закрытым!

Члены КПСС с понурыми лицами стали расходиться. Все отворачивались от меня — то ли презирали, то ли жалели. Буквально со всеми мне приходилось сотрудничать, выполняя миссию идеолога партии и председателя Комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. А на этой общественной должности насмотрелся такого, что даже стыдно об этом писать.

Был полдень. Время было ещё рабочее. Я пешком отправился в больницу. Когда выходил из здания райкома КПСС, ярко светило солнце, а когда подходил к рабочему кабинету, то небо вдруг нахмурилось. На землю упали капли дождя. «Если не люди, то хоть небо жалеет меня!» — подумал я.

Войдя в кабинет, я проследовал к креслу и рухнул в него. На душе было противно от чудовищной несправедливости, которая обрушилась на меня. За моим поступком было же сострадание к судьбе этого больного ребёнка, а в ответ я получил жестокое унижение, граничащее с глумлением над личностью.

Вдруг дверь в кабинет распахнулась и в помещение буквально ворвалась заведующая палатами новорождённых роддома.

— Когда соизволите сделать ремонт в палатах новорождённых? — выпалила она.

— Ремонтом занимается главный врач района, а не начмед! — сказал я.

— Я обращаюсь к вам как к секретарю парторганизации! — прерывисто дыша, стала она тяжёлой поступью приближаться ко мне.

— Моя роль секретаря заключается в том, чтобы вы вели себя корректно!

— Я знаю, как с вами бороться! — заикаясь, прошептала она и выскочила из кабинета.

«И что это за сумасшедший день такой, — подумал я, — она же знает, что текущий ремонт палат запланирован на сентябрь, а сейчас июнь! Значит, дело в том, что уже прозвучал звонок из партийных органов!»

Мои рассуждения вновь прервала эта же коллега, но она появилась не одна, а с новорождённым в руках. Подбежав ко мне, она бросила его на стол и язвительным тоном пробормотала:

— Дарю его вам! Оберегайте его от сырости и плесени!

А затем, как уголовница, согнувшись, выбежала из кабинета.

Ситуация сложилась просто преступно чудовищная. Передо мною на столе в пелёнках лежал новорождённый, которого сумасбродная коллега похитила из отделения и принесла чужому дядьке в кабинет.

Ребёнок чуть попискивал. Видимо, мать его только что накормила своим молоком. Хватать и разворачивать пелёнки, а тем более бежать с ним в отделение новорождённых, я не стал.

Подумав, решил, если в течение часа его не заберут назад в отделение, то буду звонить в милицию, чтобы уже прокуратура вмешалась в этот конфликт между мною и педиатром. Я понимал, что произошло уголовное преступление и коллегу могут арестовать. В пылу аффекта она допустила действие, выходящее за рамки здравого смысла. Мне было жалко этого врача, так как в больнице она числилась хорошим специалистом.

Минут через двадцать она вновь появилась в кабинете, но уже без шизофренических действий. Взглянув на меня затравленным взглядом, она забрала ребёнка. На этот «радостный» момент я приготовил речь в виде: «Что, совесть заела?», «Что, в тюрьму не хочется?», но передумал, а только отвернулся от неё, дав спокойно уйти из кабинета.

На этом суточные мои приключения закончились. Дома я рассказал жене обо всём. Наконец-то нашёлся человек, который меня пожалел.

— Да не переживай ты! Не впервой же нам менять место жительства. Квартиру у нас не отберут. Дети завершают учёбу в институте. Я уже пенсионерка. А ты всегда находил достойный выход! Найдёшь и сейчас! — заключила она и стала готовить уху из рыбы, которую вчера сам же наловил.

Вообще, жизнь продолжалась. Мне был объявлен строгий выговор с занесением в личное дело. И сразу же освободили от общественной должности секретаря первичной партийной организации. Вскоре уволили и с должности начмеда района, а затем и заведующего травматологическим отделением. Моим начальником стал бывший мой ординатор. Он сопротивлялся новой для себя должности, но ему сказали в райисполкоме: «Не сопротивляйся! Шапошникова мы так и так уволим! А, кроме тебя, другой кандидатуры на районного травматолога нет!»

Так пришлось мне с полгода проработать в подчинении у врача, который не имел никакой категории, а у меня была «высшая», и, мало того, я имел учёное звание доктора мед. наук. Спустя десяток лет мне предлагали вновь возглавить отделение, но я отказался.

Когда меня снимали со всех должностей, я сказал:

— Учтите, я назад в район не вернусь!

— А ты нам ни черта не нужен! Таких специалистов, как ты, у нас в районе полно!

Время показало, что не полно, но это уже другая сказка.

Расправа была жестокой и бессмысленной. Как известно, члены партии творили и более мерзкие дела. Я их умышленно назвал членами КПСС, а не коммунистами, так как между ними лежит огромная моральная пропасть.

Такого унижения я не потерпел и обратился с жалобой в крайком КПСС. Был направлен ревизор с чётко обозначенным заданием — наказать крамольника по всем строгостям Устава. Тот развернул бурную деятельность. Состоялось собрание медработников района. Все пришли к выводу, что я не способен к административной деятельности — хотя создал три отделения, а показатели работы ЦРБ были лучшими в крае. По их мнению, администратор должен наказывать сотрудников, а не защищать, то есть выполнять работу надзирателя, с кнутом в руке. С такой ролью я не согласился и без сожаления оставил все должности в этом районе.

Больше всех неистовствовала заведующая инфекционным отделением, в котором лечился этот ребёнок. Я понимал её рвение — она боялась репрессий в отношении себя, то есть уподобилась библейскому Иуде. В процессе расправы надо мною она была ярким продуктом эпохи под названием — СССР.

Когда я защищал себя, то напомнил всем «судьям» о том, что первым коммунистом на земле был Иисус Христос, что все догмы Устава КПСС — это лишь перефразированные Его «Заповеди», по которым должны жить люди.

Моя смелость их злила и возмущала, ибо они не изжили в себе рабов. Чем я больше говорил, тем злее становились их лица, а ведь у них были свои дети, за здоровье которых боялись, но этот больной ребёнок был чужой ребёнок, а значит, его было не жалко. Вот такая дикая двойная мораль.

Как я уже написал выше, в результате меня низвели до рядового врача. Почему-то все коллеги посчитали это наказание обоснованным и даже справедливым.

Таким образом, с нарушителем партийной этики, расправились по всем направлениям — и по партийной, и по административной линии. Хорошо, что не убили! Раньше за это или убивали, или отправляли в Сибирь.

Работать в этом районе стало невозможно. Через год, получив диплом доктора медицинских наук, я переехал в краевой центр и стал работать профессором в университете. Вскоре наступил развал СССР, а этот процесс я считаю трагедией для всех его республик. Одновременно запретили и КПСС. Человек, который донёс на меня, публично сжёг свой партийный билет — знать, было стыдно за свою подлость. Я же билет храню, как сувенир из прошлой жизни, ибо как коммунист, я никакого зла никому не учинил, а делал лишь добро в силу своих возможностей.

Не буду вдаваться в глубину данной проблемы, так как она всем хорошо известна. Укажу лишь только на то, что был тогда человек, который реально мог заступиться за меня, так как спас его от инвалидности, но этого не сделал — это был третий секретарь райкома КПСС. Даже в нынешние времена это лечение можно отнести к чуду, а четверть века назад — оно было просто нонсенс. Информация об этом происшествии будет представлена в одной из следующих глав книги.

Конец ознакомительного фрагмента.