МОР

Вася Дикий, 2018

Кому какая разница, что еще один человек умрет по собственной глупости и никчёмности? Пострадают, возможно, только его родственники, не замечавшие или игнорировавшие опасные звоночки. Многие из них скажут, что даже и не подозревали, что он на такое способен. А он вот взял и «отважился» свалить от них куда подальше. Содержит нецензурную брань.

ВИКА

Вика часто гуляла в парке в полном одиночестве. Всем она говорила, что любит бывать одна, хотя на самом деле надеялась на встречу с прекрасным принцем. Она носила с собой томик стихов Ахматовой или романчик Шарлотты Бронте.

В школе её дразнили чокнутой, потому что она отличалась от остальных девчонок тем, что до самого выпускного оставалась девственницей. Просто умора!

В институт она поступать не стала, потому что не видела себя ни в одной из общеизвестных профессий. На жизнь зарабатывала шитьём — благо, мама успела всему научить до того, как сбежала со своим новым хахалем. Её можно было понять, ведь муженёк ей достался тот ещё: злобный, авторитарный и совершенно не терпящий неповиновения. Бывший военный, старше её на целых пятнадцать лет. А вот дочку свою прихватить забыла, и вся злоба преданного мужчины выплёскивалась на бедную девчушку.

Окочурился папашка спустя год после того, как Вика закончила школу, и предоставил её самой себе. И вот уже пять лет почти каждый день, если позволяла погода, она выходила в окутанный светом фонарей ближайший парк и бродила в поисках того, кто скрасит её одиночество.

Друзей у Вики не было кроме тех, что она смогла завести в интернете на всяческих форумах для рукодельниц и страдалиц. Живьём она их никогда не видела, но успела полюбить и благодаря им создать для себя некое подобие иллюзии благополучия.

Но душа просила любви.

Бывало Вика встанет перед зеркалом в прихожей, собираясь на очередной променад, и передумает идти. Красотой она никогда не отличалась: непонятные зубы разного размера, будто несмышлёный малыш напихал бесформенных пластилиновых кусочков «Мистеру Зубастику»; нос с горбинкой, почти как у той самой Ахматовой, чьи стихи она так любила, только больше; карие невыразительные глаза, жидкие волосёнки и торчащие уши. Но вот тело! Тело у неё было что надо: точёная фигурка с узкой талией, стройные ножки и покатые бёдра, грудь третьего размера, упругая, подтянутая, как два надутых мячика, в которые так и хотелось поиграть. Но пользоваться своими достоинствами Вика не умела, так же как и скрывать недостатки. Отец вбил ей в голову, что косметикой пользуются только гулящие девки, и всякие мини, декольте и каблуки придуманы именно для них. Посему Вика одевалась скромно, искусством макияжа не владела, украшения подбирать не умела, окромя тех, что сварганила собственноручно. Она очень любила своё вязаное колье, так подходившее к её вязаному же свитеру коричневого цвета. Колье тоже было коричневым, но более тёмного оттенка. Знатоки бы сказали, что свитер её терракотовый, а колье оттенка бистр, но, несмотря на постоянную работу с цветом, Вика так и не смогла принять такое огромное разнообразие дурацких названий. Всякий раз когда очередные заказчицы просили платье цвета гуммигут или глициниевую юбку, она впадала в ступор и набирала поисковый запрос, чтобы понять, что нужно этим странным дамам.

Помимо названий цветов и дам, пользующихся ими, Вике ещё много чего казалось странным. Например, она не понимала, почему мужчины обязательно должны быть кобелями, а женщины сучками, которые хотят, чтобы первые на них вскакивали.

Не понимала она и зачем её отец после ухода матери, напиваясь вусмерть, лез со слезами и объятиями, которые переходили те, что дозволены между дочерью и отцом. Он никогда так ничего конкретного и не сделал, но в те непонятные минуты в руках отца Вика не знала, что делать, и съёживалась от растерянности, неприязни и страха.

В очередной раз Вика стояла перед зеркалом в прихожей. Она всматривалась в свои серенькие глазки, пытаясь разглядеть за ними глубокую, или широкую, ну или уже хоть какую-нибудь душу, но видела только свои никчёмные глаза, которые увлажнились от подобной досады.

«Никуда не пойду, — отчаянно подумала Вика. — Кто захочет знакомиться с такой, как я?»

С такой, как она, за все пять лет неспешных прогулок желание завести знакомство изъявляли только какие-то алкаши или непотребные мужчинки. А принца как не было, так и нет.

Частенько Вика заглядывалась на случайных прохожих и уже много раз виданных местных молодых людей, но всем им она была неинтересна. Ведь в характеристики её «принца» входила внешняя привлекательность, на страшненьких она не засматривалась, так же как и эти красавчики, не желавшие водиться с «крокодилом».

В дверь позвонили. Вика утёрла слёзы и посмотрела в глазок. На пороге стояла соседка, время от времени наведывавшаяся то за солью, то за ещё какой дребеденью. Хозяйка неохотно открыла, готовясь к новому попрошайничеству.

— Викусь, привет.

— Здравствуйте, — поздоровалась Вика. Несмотря на не такую уж и большую разницу в возрасте, она никак не могла заставить себя говорить с соседкой на «ты». Когда им с отцом дали эту квартиру взамен старой в доме под снос, Вике было четырнадцать, а этой даме аж двадцать два года. Она только вышла замуж за крайне симпатичного парня, и они вместе заселились в своё новобрачное жилище. Тогда она была очень красивой, и Вика смотрела на неё с завистью, ненавистью и восхищением. Теперь она превратилась в жуткую квашню после рождения троих детей, а муж всё ещё казался привлекательным, хотя и немного потрёпанным.

Вику это в какой-то мере даже радовало. Нет, не потрёпанность соседа, а увеличение в объёмах его жены. Так она вызывала гораздо меньше зависти и восхищения. Но вот как она продолжала удерживать подле себя такого видного мужчину, для Вики оставалось загадкой. «Только из-за детей, небось».

— Нет пары яичек взаймы, а?

Хотя соседка вечно просила взаймы, долги никогда не возвращала. Вика вздохнула и, вымученно улыбнувшись, сказала:

— Да, конечно, сейчас. Заходите.

— Если есть, то штучки три-четыре, — крикнула та вдогонку удалившейся на кухню Вике.

Вика принесла полупустую пачку с четырьмя яйцами и протянула нахлебнице — или наяичнице.

— Спасибо, Викусь, так выручила! А то детей кормить совсем нечем. Ну, я побегу, сейчас реклама закончиться.

— Не за что.

Вика засветилась своей кривозубой улыбкой, отчасти чувствуя радость оттого, что она хоть кому-то может принести пользу. Но всё же раздражения и негодования от подобной наглости и бестактности было куда больше, так что улыбка спала, как только за непрошеной гостьей захлопнулась дверь.

Вместо нежелания казать миру свою страшноту появилось стойкое желание оказаться подальше от всеобъемлющей нахальности некоторых представителей человеческой расы. Накинув куцее пальтишко, Вика вышла в сумрак февральского вечера.

На улице было зябко и многолюдно. Труженики спешили в свои тёплые норки посте тяжелого рабочего дня. Многих из них ждали, кого-то с ужасом, а кого-то с радостью. Кого-то любили, кого-то терпели или ненавидели. Среди формально одиноких были кошатники и собачники, чьи питомцы приносили своим хозяевам радость и зачастую были гораздо большими друзьями, чем двуногие собратья.

А Вику не ждал никто. Она терпеть не могла животинку и жутко раздражалась, когда кто-то из её виртуальных друзей ставил на аватарку милую киску или того хуже — глазастую мартышку. В арсенале её родственников была сбежавшая мамашка, откинувшийся батя, ветхая бабка в Оренбуржской области, которую она видела от силы два раза, и дальние родственники, время от времени приезжавшие по праздникам в её безрадостном детстве. Ни с кем из оставшихся в живых она знаться не хотела.

А так хотелось любви.

И хотелось не бежать в заснеженный парк на поиски суженного, а сидеть с ним дома в обнимку и быть любимой. Ведь это так просто, нормальное человеческое желание чувствовать себя нужным кому-то, быть для него целым миром и окунаться в его мир, осваивая новые горизонты многообразия человеческой души.

Случались с Викой и влюблённости. Обычно это были очень красивые и не очень хорошие мальчики, парни и мужчины. Но в каждом за внешней красотой она стремилась разглядеть и внутреннюю, извечно натыкаясь на серую невыразительность эгоистичных душонок. Несмотря на очевидность их полнейшего безразличия или даже презрения к ней, она наделяла их качествами рыцарей и надеялась на взаимность.

Каждый в калейдоскопе так и не ставшими её мужчин был на бережном счету, и Вика часто мысленно возвращалась в те времена, когда они наполняли её сердце. Бывало, влюблённости вспыхивали вновь, хотя эти люди давно не появлялись на горизонте. Тех, что Вика имела возможность отыскать в запутанной паутине мировой сети, она непременно находила и делала их странички соцсетей вынужденными заложниками своего браузера. Она могла часами разглядывать фотографии, просматривать записи и не решаться поставить один-единственный лайк.

Свежий снежок припорошил расчищенную утром дорожку между зеленых насаждений, вдоль которой стояли резные лавочки с редкими отважными, решившимися сидеть на морозе. В руках Вики, по обыкновению, находилась книга. На этот раз она взяла «Грозу» Островского, одно из немногих произведений школьной программы, зацепивших её юные ум и душу.

Порой она даже читала прихваченные в дорогу сокровища, но зачастую просто носила с собой как маячок тому ненаглядному, который сможет разделить её интересы и увидит в пустоте блёклых глаз то, что она найти так и не смогла.

Смотря на себя из глубин замутнённого сознания, Вика видела милую никем не понятую девушку. Она не знала, почему мир и люди в нём так к ней жестоки. Она вечно мусолила эти мысли в своей юной головке и удивлялась тому, как ничто не меняется и продолжает тухнуть, как и в те годы издёвок одноклассников и отцовского менторства.

Её вечно шпыняли совершенно незнакомые люди, которым она ровным счётом ничего плохого не сделала. То кассир обсчитает и возмутится, если она вопреки своему обычаю укажет на его оплошность. То случайный прохожий на совершенно свободной дороге заденет так, что потом синяк ещё не делю не сходит. То бабушка-одуванчик обматерит на чём свет стоит только потому, что Вика решилась предложить ей свою помощь в ношении сумок. Все её не любили, и Вика с этим соглашалась, потому что видела — любить её не за что. Но всё же истово противилась такому положению вещей и желала быть любимой и нужной.

На одной из лавок лежал проссатый бомж, и Вика с отвращением отвернулась. Потом несколько раз обернулась, чтобы про себя возмутиться его отвратительности и опущенности. Дальше её взору предстала милая парочка, лобызавшаяся под заснеженной сосной. Вика с завистью и негодованием смотрела на их обнимашки, мечтая оказаться на месте этой счастливицы и укоряя незнакомцев за столь неприличное поведение в общественном месте.

Навстречу и в обгон с тыла шныряли родители с детьми и влюблённые, державшиеся за руки. До чего же они раздражали! Чтобы снизить давление социума, в котором все вечно кружились вокруг межполовых взаимоотношений, Вика начала рассуждать на тему того, что в современном обществе вовсе необязательно быть чьей-то женой. И вообще, быть чьей-то. Многие сильные женщины смогли достичь заоблачных высот, избежав участи быть замужем.

Но она-то была не сильная. Она-то ничего не добилась. И не добьётся. Поэтому ей просто необходимо было быть чьей-то женой. Просто необходимо быть чьей-то.

И так хотелось любви…

И вдруг она увидела идущего навстречу симпатичного парня. Он смотрел в свой телефон, экран которого освещал его задумчивое лицо, припорошенное двухдневной щетиной. Он плёлся медленно, никого вокруг не замечал.

В душе Вики сразу что-то встрепенулось, а в надлежащих органах защемило от вожделения и тёплого чувства то ли любви с первого взгляда, то ли страсти, то ли чего-то ещё непонятного, но чрезвычайно приятного и волнующего.

Мимо красавчика пронёсся папашка с хохочущим сыном на «бублике», и тот оторвался от своего телефона, чтобы проводить взглядом отвлёкшую его от важных дел команду. Раз уж пришлось посмотреть дальше своего носа, он ещё и пробежался взглядом по округе, скользнув по Вике, отчего она чуть не задохнулась в волнительной судороге, и вернулся к своему мобильнику, в котором было гораздо интереснее, чем в этом серебрящемся снежинками парке.

Он прошёл мимо. А Вика продолжала приходить в себя после того незабываемого мгновения, когда его глаза удостоили её своим вниманием. Пусть это было лишь на долю секунды, пусть он даже не заметил, что она попала в его поле зрения, но этого было вполне достаточно, чтобы пообещать ему свои непрошеные руку и сердце.

Вика замедлила шаг, не решаясь идти дальше, ведь это значило бы идти дальше от него. Развернуться прямо на этом вот самом месте она тоже не могла — что подумают люди?! Время шло, нужно было что-то решать. Тогда Вика остановилась и сделала вид, будто вспомнила что-то важное, быстро полезла в сумочку и, не найдя воображаемого искомого объекта, развернулась на сто восемьдесят градусов.

Это представление никого не заинтересовало. Всем было плевать, забывала она что-то, или её просто припёрло посрать. Своей суетой она только помешала парочке прохожих и чуть не потеряла незнакомца из виду.

Нащупав его взглядом, Вика стала следовать за ним, будто бы просто прохаживаясь в том же направлении, что и он. Часто люди чувствуют, когда их кто-то преследует, в народе ещё говорят «жопой чуют». Видимо, у этого паренька «локатор» был что надо, потому что он стал вести себя как-то нервно, время от времени оборачивался, и тогда Вика, вогнанная в краску, была вынуждена замедлять шаг и отводить взгляд в сторону.

Так они дошли до самого выход из парка, и тут произошло неожиданное.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила ему стройная девушка в белом полушубке.

Он обнял её и поцеловал быстро, но нежно, как целуют тех, кого тебе действительно хочется целовать, а не тех, кого просто надо.

Вика стушевалась и замерла на месте. Её будто предал кто-то очень близкий, обещавший хранить верность и быть с нею и в горе, и в радости.

Парочка быстренько обсудила свои планы и ушла в направлении круглосуточного кафе-бара.

Сдерживать слёзы Вика не умела, а реветь была мастер. Чуть что — сразу в слёзы. Оставаться на улице не было никакого смысла, поэтому она пошла домой, утирать слюни и сопли.

«А чего ты хотела? — насмехался внутренний голос. — Думала, что он обратит внимание на такую кикимору? Выдумала! Дура. Ду-у-ура!»

Остаток вечера Вика провела в одиночестве. Сначала она смотрела в окно и плакала, надеясь, что хоть одна живая душа поднимет свои глазёнки и увидит её бесконечное горе. Семнадцатый этаж был очередной помехой судьбы-злодейки, так что ни один смертный не узрел её вселенской печали.

Когда наплыв гулящих спал, Вика перебралась в свою холодную кровать, которую некому было для неё согреть, и, закутавшись в одеяло, стала смотреть «магазин на диване». Там было так много необходимой ерунды, отсутствие которой как пить дать и делало её такой несчастной. Ведущие-впариватели утверждали, что двойная сковородка или корейская основа под макияж с которыми жизнь заиграет новыми красками, просто необходимы каждому нормальному человеку. И какие скидки! Какие скидки, только посмотрите!

Надо брать. Тут и думать нечего. И Вика думать не стала. Как спасительный телефон доверия, она набрала номер диванного магазина и заказала сразу и сковороду, и основу, хотя косметикой отродясь не пользовалась.

За сие добро она должна была отвалить столько, сколько получала за неделю работы, когда заказы на пошив, ремонт или рукодельные штучки шли в среднем объёме. Ну и что? Что из этого-то?! Зато теперь у неё будет не простая, а двойная сковородка и великолепная основа под макияж, которого она никогда не наносила.

После бездумного заказа на душе стало легче, но вскоре появились червячки сомнения, твердившие, что она в очередной раз сглупила. Рекламу сковородки стали крутить повторно, и, отдавшись болтливым ведущим, Вика смогла убедиться, что не прогадала.

Когда она получила свой заказ и неохотно за него расплатилась, попробовала и то, и другое. Всё оказалось не столь удобным и волшебным, как на экране, так что это первое использование приобретений стало и последним.

Неспешный ритм жизни размазывал внимание Вики по её страданиям и вожделенным объектам мечтаний, которые никак не хотели идти в руки. Бывшие любимые, некоторые из которых даже не знали о её существовании, пока остальные не предавали ему никакого значения, заводили семьи, катались по миру, становились людьми и переезжали в центр города или другие страны. А она прозябала в своём сраном районе и шила более успешным дамам обновки. На себя время редко оставалось, поэтому Вика который год ходила в одном и том же. «Вещь носят, пока она не сносится», — наказывал отец. Вот Вика и носила даже после того, как он сам давно «сносился».

Наверное, она жалела, что отец не заставил её поступать в ВУЗ. Он придерживался мнения, что женщина должна быть женщиной, а не пахать на заводе или в офисе. Возможно, сейчас всё было бы гораздо лучше, если бы у Вики была профессия, работа в дурацком офисе или на том же самом заводе. Но поступать сейчас она даже и не думала. Ей и в голову такая мысль не приходила. Поступают после окончания школы — всё.

Теперь её жизнь могла развиваться только по двум сценариям: встреча с прекрасным принцем, которого она совершенно недостойна, и прозябание в постоянном недостатке денег, любви и радости.

Восстановившись после потрясения с тем милым пареньком, у которого уже была девушка, Вика снова стала вытаскивать себя в парк. Она была крайне забитым существом и боялась быть в общественных местах. Но также она была уверена, что именно там найдёт того, кто наконец-то сделает её женщиной. Посему, несмотря на смущение и желание сидеть дома в полном одиночестве, она шаталась вечерами по парку в поисках суженного.

Днём она шила или вязала, оправдывая этим невозможность идти на прогулку, и выбиралась только с наступлением сумрака. В тёплое время года, когда темнело гораздо позже, Вика засиживалась дома до тех пор, пока солнышко не решало, что ему пора сваливать с небосвода. «Темнота — друг молодёжи. В темноте не видно рожи», — любили говорить в школьные годы, и Вика эта хорошо усвоила, так что пряталась от дневного света, как закоренелый вампир.

Шли дни, недели, снег растаял, и распустилась листва. Вика допоздна торчала в своей убогой однушке и констролила тряпьё, либо зависала за тормозным компом в поисках единомышленников не только по рукоделию, но, по большей части, по трагической судьбе и нытью.

Бывало, она засиживалась на форумах до утра и забывала о поисках благоверного. Иногда забывала и о работе, потому что откровенно её не любила. У неё неплохо получалось, но мысли о том, что её творения будут носить те, к кому она не испытывает тёплых чувств, превращали труды в каторгу.

— Вичка, ну я негодую! — протянула новая заказчица, пришедшая по совету постоянной клиентки. Её чёрные отутюженные волосы и короткая прямая чёлка наводили ужас, но не больше того, что зарождался при виде её выщипанных и заново нарисованных бровей да надутых, как резиновая баба, губ. — Я же просила, чтобы сегодня было готово.

— Простите, но я же Вам сразу сказала, что к сегодняшнему дню не успею, — извиняющимся тоном ответила Вика, в свою очередь тайно негодуя от наглости этой бабёнки, заявившейся к ней домой без звонка в девять вечера. И «Вичка»! Да как ей в голову такое пришло?! «Ещё бы СПИДочкой назвала!»

— Угу, — причмокнула дамочка. — Понятно.

— Я постараюсь закончить к завтрашнему вечеру, часам к пяти.

У Вики была ещё туча заказов, которые нужно было сделать до платья этой нахальной особы.

— Ты уж постарайся.

С этими словами она ушла, даже не попрощавшись.

— Вот сука! — вырвалось у Вики, когда горизонт был свободен.

Как же бы ей хотелось быть одной из тех, кто умеет говорить всё, что думает, в лицо. Но она не могла. Назвать мудака мудаком?! Да разве так можно?! Лучше подлизать ему сфинктер, чтобы он немножечко расслабился.

Уснуть после этого «Вичка» не смогла. Стоило заказчице уйти, как она бросилась дошивать её роскошное платье. К трём утра, будучи без сил, швея-мотористка еле доползла до кровати, полежала минут тридцать и, так и не уснув, снова встала, чтобы довести начатое до конца.

К семи утра всё было готово, и с чистой совестью Вика отрубилась до обеда.

Встала она разбитая и, позавтракав остатками вчерашнего ужина, принялась за другие заказы. Благо, те не горели, так что она могла особо не утруждаться.

Часам к четырём заверещал домофон, Вика тут же сжалась и метнулась открывать. Она будто знала, что эта требовательная заказчица припрётся раньше оговоренного срока.

— Слушай, Викусь, мне срочно надо уезжать, так что в пять я никак не могла, а платье нужно уже сегодня, так что давай быстренько я заберу и побегу.

— Да, конечно, — заторопилась Вика, мысленно поражаясь эдакой наглости. С чего она взяла, что её платье готово? Вика обещала постараться, но никак не гарантировала управиться в срок. А сейчас и срок-то ещё не настал.

— Оно же готово? — вдруг изменилась в голосе настырная тётка, выпятив свои и без того выпяченные губы.

— Да, несу.

Тут дамочка принялась придирчиво рассматривать швы и прочую мелочёвку.

— Слушай, а чего петли не кружевные?

— Но… мы же договаривались, как на картинке, там они атласные.

— Да ну что ты говоришь? Кружевные!

— Я покажу… — промямлила Вика, расторопно бросившись к вороху бумаг на столе.

— Да ну мне некогда!

Мадам закатила глаза и тут же брезгливо посмотрела на петельки.

— Вот…

Она глянула на протянутый Викой журнал и, чавкнув, выдавила недовольное «ага».

— На. Сдачу оставь себе.

Расплатившись, она тут же убралась прочь, снова не попрощавшись.

После ухода этой неприятной особы Вика была такой злой, что крепко сжатые зубы скрежетали, а на лбу проступила жирная венка.

Она хотела продолжить работу, но всё валилось из рук. В итоге она укололась иголкой и в истеричном припадке раскидала всё в сторону, потом без сил рухнула на пол и разревелась.

В ней клокотали обида, досада и злость. Ну почему мир к ней так несправедлив? Почему люди такие гадкие и гнилые? Каждый готов вытереть об неё ноги, унизить, поставить на место возле параши.

Разве можно так жить?

Разве она хочет так жить?

Она не хотела. Но продолжала.

Когда наступило лето, и дни стали долгими и мучительными, Вика проводила много времени у окна. Она наблюдала за тем, как играют дети, раздражающие своими криками; как, шатаясь из стороны в сторону, туда-сюда болтаются товарищи алкоголики; как они собираются группками и то смеются, то огрызаются друг на друга или прохожих. Как-то она срзерцала сцену с одной из алкашек, которая, сидя со своими товарищами, стала приставать к молодому человеку на соседней лавке. Тот в итоге не выдержал и ретировался. Но что для Вики было примечательным, так это та самоуверенность, с которой скурвившаяся алкоголичка пыталась его обворожить.

«Вот бы и мне так…» — с горечью думала Вика.

Тогда она задумывалась о том, чтобы начать пить, но тут же цепенела от страха, вспоминая случай из детства.

Это было вскоре после того, как ушла мама. Отец часто выпивал и иногда оставлял своё пойло на видном месте. Однажды Вика убиралась по дому и взяла почти что пустую бутылку пива с кухонного стола, торчавшую там с прошлого вечера. Остатки она вылила в раковину. Ей даже в голову не пришло попробовать. Но папашка, увидев дочь с пустой бутылью в руках, решил, что она всё же это сделала. Он отхлестал её армейским ремнём с такой силой, что она ещё долго не могла спокойно сидеть.

Так что каждый раз, думая об алкоголе, Вика чувствовала те страшные удары и дикую боль многолетней давности.

В общем, положение было безвыходным: ни спиться, ни потрахаться.

Вика давно мечтала о дефлорации, но всё как-то не складывалось. А так хотелось, чтобы уже в конце концов сложилось, и принц вложил свой кинжал в её ножны.

Порой она пыталась обмануть себя тем, что это ей вовсе не нужно. На какое-то время хитроумный трюк срабатывал, но потом подавленное желание вырывалось с такой силой, что Вика готова была кидаться на первого встречного. В таком состоянии она и тем нелепым пропитым персонажам не смогла бы отказать, подкати они к ней именно в этот момент, а не тогда, когда она не была как сучка во время течки.

Но редкие неудачники обращали на неё своё никчёмное внимание в крайне неперспективные для них моменты, чему Вика была очень рада, хотя порой её посещали крамольные мысли о том, что судьбы могла бы подкинуть и другой расклад.

В один из июльских вечеров, когда Вика решила остаться дома, чтобы всласть попечалиться, соседи сверху устроили вечеринку. Музыка играла так громко, что потревоженная шумом мученица не слышала собственных страданий. Весёлые голоса, топот танцующих ног и опять эта громкая бодрящая музыка — нет, она не могла этого вынести.

Делать было нечего. Вика, конечно, немножечко постучала по батарее в надежде, что соседи не поймут, что это она, но на том и успокоилась, боясь переходить к более активным действиям. Так что в итоге неохотно вывела себя на улицу.

Дневная жара давно спала, и лёгкий ветерок приятно щекотал кожу, пробегаясь по предплечьям и щиколоткам. На улице было немноголюдно. Вика любила летние будние вечера — те, кто работает, уже легли спать, чтобы пораньше выволочь себя на оплачиваемую каторгу; те же, кто не работает, или слились в отпуска, или, в большинстве своём, разъехались по дачам, морям и заграницам, о которых она и мечтать не смела. Ей бы принца…

Одинокие прохожие и редкие парочки, обжимавшиеся на лавках, не вторгались в пространство печальной Вики. Они и не думали смотреть на неё с укоризной или отвращением, как она того вечно боялась. Они её просто не замечали, отгородившись от неё и ото всех прочих стенами своих уютных и не очень мирков.

Она шла, поджав плечи и ссутулившись, как старая ива. Плакучая и согбенная. Позади оставались метры с трудом пройденного пути, усеянного не оправдавшимися надеждами и печалью. Вокруг было пустынно и уныло. Редкие голоса доносились откуда-то издалека, и казалось, что Вика совершенно одна и крайне одинока. Что нет никого в этом мире, способного разрушить злые чары забвения и бесконечного уныния.

— Почему такая красавица и одна? — «оригинально» начал взявшийся совершенно ниоткуда паренёк.

На вид ему было лет тридцать, хотя что-то подсказывало, что он не на много старше Вики, просто плохо сохранился от частого злоупотребления.

Она испуганно пробежалась по его лицу и молча прибавила шаг.

— Эй! Я с тобой говорю!

Снова молчание.

— Слышь ты, курва! Тя чё, манерам не учили?!

Парень резко схватил Вику за руку. Она могла бы вырваться, хотя бы попытаться, как и полагается в подобных ситуациях, но просто застыла на месте. Она настолько привыкла, что все ей помыкают и ни во что не ставят, что даже резервные системы и запасы энергии спрятались в норку, оставив свою хозяйку без защиты.

А тот уже был зол не на шутку. Под глазом у него сверкал ядрёный свеженький фингал, а губы сжались в узкую страшную полоску.

— Чё встала-то? Ну! Говори!

Вика молчала.

— Говори!

Парень разозлился ещё больше и дернул Вику за руку с такой силой, что ещё немного и вырвал бы её с мясом. Она взвизгнула и только теперь очнулась. Тут же попробовала вырваться, но было поздно.

— И куда ты собралась?

Вика снова дёрнулась.

— Стой, сука! — крикнул парень и схватил её за лицо за неповиновение.

Она снова испугалась до ужаса и зажмурилась.

Дальше всё произошло так быстро, что она просто не успела сообразить, как оказалась на траве в нескольких метрах от дороги. Парень с фингалом держал её за руки и насиловал, приговаривая будто бы в оправдание:

— Я же просто хотел познакомиться. Что, так сложно было ответить? Так сложно, да?!

Ей стало так противно и страшно, что она не выдержала и отключилась.

Когда Вика пришла в себя, рядом никого уже не было. Она быстро выбралась из парка и вернулась домой, в ужасе оглядываясь по сторонам и боясь, что её снова наглым образом отымеют.

Ещё больше, чем страх, было чувство стыда. Будто и правда она сама виновата в том, что тот мерзкий тип её изнасиловал. Разве она не могла спокойно ему ответить? Он же хотел познакомиться. Где твои манеры, Вика? Ну выпил парень лишка, ну подрался, ну рожей не вышел — ты-то сама тоже далеко не красавица. Так что нечего нос воротить от людей, а иначе тебя запросто могут изнасиловать.

Сама виновата!

Сама.

Она заперлась и отключила телефон. Залезла в ванную и просидела там до самого утра, пытаясь снова стать чистой и невинной, неиспоганенной этим случайным парнем, решившим, что имеет право сломать чью-то давно поломанную жизнь.

Сама виновата.

Вода. Почему-то люди считают, что она способна смыть всю грязь: и видимую, и незримую. Ту, что скрывается внутри, которую хочется выкорчевать, вырвать с корнем, которая разъедает и загрязняет всю жизнь, всё сущее, всё, к чему прикасается.

Больше Вика гулять не ходила. Три недели после изнасилования она безвылазно сидела дома. Продукты почти закончились, и она практически голодала, но никак не могла заставить себя выбраться наружу. Туда, где люди. Туда, где бродит этот нелюдь.

Последние дни она питалась «пустыми» макаронами и овсянкой на воде. Благо с детства привыкла делать большие запасы продуктов, так что не пришлось на третий день страдать от истощения.

Бывало, отец уходил в запой, и тогда ещё школьница Вика была вынуждена справляться своими силами и готовить из того, что было дома, несколько дней. Упиваясь вусмерть, папаша забывал о том, что нужны деньги на продукты, поэтому, когда приходил в себя и выдавал наличные, Вика закупалась впрок. С тех пор это вошло в привычку, в уже ненужную необходимость, которая внезапно так сильно пригодилась.

Но время шло, боль не утихала, а страх всё сильнее завладевал Викой. Она вырвала домофон с корнем из стены и обрезала провода, чтобы никто не врывался в её отчаяние дребезжанием спонтанных визитов. Телефон мёртвым грузом лежал в нижнем ящике стола под грудой ненужной макулатуры. Дверной звонок она тоже отключила, не желая встречаться с не обслуженными заказчицами, прибежавшими забрать свои тряпки или вернуть задаток. Когда кто-то стучался в дверь: жирная соседка с постоянным отсутствием соли или яиц, включая мужниных; заказчицы, сумевшие прорваться сквозь оборону бдительной консьержки; или же очередные сектанты, предлагающие услуги по открытию глаз на тайны мироздания, — Вика забивалась в угол, зажмуривалась, что есть силы, пытаясь притвориться, что её нет, в первую очередь для самой себя, и ждала, пока звуки стихнут. Потом ещё долго боялась пошевелиться, всякий раз опасаясь, что это её злобный насильник, вычислил адрес и стремится продолжить своё изуверство.

Голод всё же вынудил Вику выбраться из заточения. Каждый шаг давался с трудом, а поездка в лифте оказалась вариацией на тему пыток в Гуантанамо. Она быстро похватала с полок провизию, нервно расплатилась и, позабыв о сдаче, поспешила домой. Нет, не поспешила — помчалась. Ей казалось, что за ней гонятся. И ничто, никакие уговоры не могли избавить от этого чувства, от ощущения, что он дышит в затылок.

«Глупая, глупая Вика. Не нужна ты ему вовсе. И тогда не нужна была, просто подвернулась под руку. Ты никогда не станешь для кого-то столь важной, чтобы тебя стали преследовать».

«Он снова сделает это, как бы ты ни бежала».

«Никому ты не нужна. Дура. Никому».

«Тебе не спастись».

Снова безмолвное сидение взаперти. Снова страхи, бессонные ночи и ужас, не позволявший ни одной крохотной мышце расслабить паралитическое напряжение, сковывавшее всё тело мучительными тисками.

На дешёвые крупы, хлеб и макароны денег уходило немного, кварплату Вика не платила второй месяц, так что вполне могла не работать. Точнее, работать она не могла, поэтому перебивалась тем, чем способна была затариться в редкие вынужденные вылазки, на которые отваживалась раз за пару недель.

Так шло время. Будущего Вика не видела. Она боялась смотреть даже на настоящее, трепетала от прошлого и шла сквозь вязкие сутки с плотными шорами на глазах.

Потихоньку всё же капельки жизни сочились из её израненной души, и духота спёртого воздуха квартиры толкала на отважные, хоть и незаметные простым людям поступки: Вика решалась открыть окно, чтобы проветрить жилище и вдохнуть свежесть солнечного воздуха. Порой она в него даже смотрела и иногда не отводила взгляд от случайных прохожих, а начинала, как прежде, разглядывать их и притворяться живой, увлечённая их жизнями.

Но часто она видела его. То он скрывался в теле усатого дяденьки в шляпе не по погоде. То под личиной замухрыжного бомжа или пропитого соседа. Всё это был он — они, кто мог сделать ей больно.

Слишком больно.

Слишком больно, чтобы жить.

Однажды в конце августа Вика в очередной раз отважилась открыть окно, из которого тут же повеяло приближением осенней прохлады. Она боязливо вдохнула бодрящий воздух, будто страшась, что и он может её обидеть.

И тут она услышала крик. Истошный крик того, кому было ещё страшнее, чем ей. Вместо того, чтобы спрятаться, она подалась вперёд и увидела человека, который мгновение спустя оказался на асфальте. Весь в крови, с переломами и разлетевшимися во все стороны ошмётками.

Вика замерла. Будто примёрзла к подоконнику. Ужасающий вид приковывал к себе и отталкивал, как выковырянный прыщ на лице собеседника или пот случайного встречного. Ты знаешь, что смотреть неприлично, так же как и нюхать чей-то пот. К тому же это должно быть противно. Должно. Но ты смотришь. И нюхаешь. И сам себе не можешь признаться, что этот расковырянный прыщ интересен тебе больше слов собеседника, а запах пота до омерзения приятен.

Она продолжала смотреть и тогда, когда приехала «скорая», чтобы соскрести человека с асфальта и отправить в морг. Она сразу поняла, кто он. Муж соседки, любительницы «одалживать» соль.

Он был красивым. Будучи ещё девчонкой, Вика даже чувствовала к нему некую приязнь и тайно мечтала о том, что он обратит на неё внимание.

Теперь спустя годы после их знакомства он умер.

Умер у неё на глазах.

Страшной, жестокой смертью, к которой сам себя и приговорил.

Она ещё долго смотрела вниз, пытаясь составить детали пазла в единую картинку, что уже никогда не удастся сделать с телом почившего соседа. Вике казалось жизненно необходимым, а точнее, делом смертельной важности, найти недостающее звено между существованием и небытием этого человека.

Как учили с молодых ногтей, она попыталась поставить себя на его место, чтобы нащупать незаполненный пробел в истории этого самоубийства.

Вика знала, что произошедшее — не несчастный случай или дело рук злоумышленника. Она не гадала, для неё всё было очевидным. Не хватало только мгновения между его бедой и шагом из окна. Ей важна была не причина, почему он это сделал, а доля секунды между причиной и следствием.

Она никак не могла нащупать неуловимое нечто, скрывавшее вожделенную разгадку чего-то важного.

Вика думала. И это помогало ей отвлечься от воспоминаний о насильнике. За мыслями терялся страх, и этого было достаточно для того, чтобы немного глубже дышать.

Шли дни, Вика продолжала свои размышления, всё чаще заседая у открытого окна, из которого открывался вид на место выбранной смерти.

Её ничто не занимало, кроме странных раздумий. Клиентки позабыли о её существовании кроме тех, что жалели свои кровно заработанные. Они время от времени пытались набрать номер портнихи, но неизменно слышали сообщение о том, что абонент недоступен. Некоторые изредка приходили попытать счастья у подъезда и торчали минуту-другую под заунывные завывания домофона, а затем уходили ни с чем.

Было тёплое сентябрьское утро. Мать Вики когда-то любила называть это время на западный манер индийским летом, пока бабки под окнами величали его в свою честь. Она снова распахнула окно, впуская в квартиру присутствие смерти. Оно её успокаивало и убаюкивало некогда душивший страх.

На плите в старой турке варился ароматный кофе как дань кем-то придуманной традиции. К бодрящей жиже Вика была равнодушна, но исправно пила её почти каждое утро в течение долгих лет.

Секунды медленно тянули за собой минуты, старая кровать с продавленным матрасом стояла не застеленной и убранной пропахшим бельём, зачитанные до дыр книги ютились на пыльных полках.

Вика вновь и вновь слышала вопль падающего соседа.

И крики случайных прохожих.

Собравшихся зевак.

Всё было, как обычно. Но что-то изменилось. Мгновение. То самое мгновение открыло свою безмолвную тайну. Без слов и лишних объяснений, как озарение Менделеева его пресловутой таблицей, но не во сне, а наяву.

Вика спокойно вышла из дома, прихватив с собой пару сотен на дорогу. Ей не нужно было никого пугать или делать шоу, не нужны были свидетели, случайные или запланированные заранее. У неё не было необходимости в том, чтобы поддаваться сиюминутному порыву, не думая или боясь передумать.

Автобус и электричка, два часа езды, и Вика оказалась в Прошино, старой деревеньке, куда временами ездила на покосившуюся дачу. Там было устье бурной реки, бурлящим потоком прорывающейся между груды камней.

Её мгновение не было отчаянием. Оно было прозрением. Будто наконец-то получилось вспомнить вертевшееся на кончике языка слово. И этим словом была «свобода».

Вике не требовалось стоять в раздумьях над пенной водой. На её шее, как поводок смерти, висела верёвка, обмотанная вокруг тяжёлого валуна. Валун лежал в худосочных ручках, еле справляющихся с ношей.

Она глубоко вдохнула и шагнула в бегущую реку, свободную от городского мусора, пивных бутылок, сточных вод и ржавых якорей. Вода заворчала и закрутила её в стремительном потоке в никуда.

Валун потянул ко дну, как глупую марионетку. Вика забрыкалась и попыталась выплыть. Страшные мгновения и боль в груди. Разрывающая, невыносимая. Нужно было срочно вдохнуть, но воздуха не было. Страх и боль. Боль и страх.

Мысли исчезли, лишь отчаянные попытки спастись.

Но камень тянул вниз, и мир удалялся скрываясь за изрезанной волнами поверхностью неспокойной реки.

Сил сопротивляться не осталось. Верёвка на шее не поддавалась. Дотянуться до камня Вика не могла. Последний вдох отдался жгучей болью в лёгких. Будто кислотой залились бронхи. Агония.

Жуткая, невыносимо болезненная смерть, оказавшаяся куда страшнее жизни.

Израненное тело нашли неделю спустя. Оно раздулось и было изуродовано до неузнаваемости. Никому бы и в голову не пришло думать, что Вика спит, трогать пульс или вызывать неотложку.

Близких родственников у неё не было, только чужие люди, волею судьбы связанные с нею кровными узами. Жил человек и нету. Будто и не было его вовсе. Будто он не нуждался в принятии и понимании, как любой, в кого ни плюнь. Будто не пытался ухватиться за руку или соломинку, утопая в омуте убийственной жизни.

Квартира отошла двоюродной сестре отца, которая первым делом решила сделать ремонт и почистить ауру неблагополучного дома.

Дома самоубийц.

И мало кто понимал, что в этом не было никакой мистики.