Ропот

Василий Сторжнев, 2022

Роман об очеловеченных животных, мучимых разумом, о тоске по времени и возникающей из-за этого власти прошлого, о сверхъестественном, содержащемся в обыденном, о псе в компании его тени.Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Глава 2

КОНЕЦ БЕЗНАКАЗАННОСТИ

ХРЕНУС

Пурпурное, вертящееся небо

Из него гремят слова:

Шанс, удача и судьба

Озорная маска, выглядывает из-за пёстрого занавеса

Её рука в шелковой перчатке, существующая абсолютно отдельно в дымном воздухе, качает маятник

Он идет в одну сторону — удар, хлыст, гниющий труп на обочине

Возвращается — лавовые реки, обсидиановые осколки, изжённое солнце

Он идет в одну сторону — одинокий холод

Возвращается — трескучая жара

Привлеченная гипнотическим движением маятника Луна выкатывается на небосвод как упавшая монета и снимает свою серебряную личину. Но она тут же осекается и бежит, бежит по дуге горизонта, в ужасе: ведь за ней гонится волк. Эти двое вечно бегущих — преследуемый и преследователь — скрываются в выпитом углу неба, а личина, оброненная испуганной луной, падает в тихое озеро над головами псов.

Звук, с которым личина касается поверхности воды, глухой и всепроникающий, он разносится по вселенской тьме, заполняя ее и постепенно нарастая в своей всеобъемлющности и всеобъемности. Озорная маска, довольная проведенной работой, скрывается за занавесом.

Когда звук дошел до уровня, невыносимого для слуховых рецепторов, Хренус смог открыть глаза. Он находился в Холодном доме. Данное название возникло само собой и по возникновению прочно закрепилось за этим местом. Антураж, окружавший Хренуса был прост — стены, сложенные из недобрых серых камней, дощатый пол и тёмное окно — всё освещено неясным источником бледного, хирургического света. Всё, за исключением одного угла, где клубилась дымчатая темнота.

Хренус попытался выглянуть в окно. За ним была непроницаемая для глаз темень. Такая, что казалось, будто бы окно просто заклеено чёрной бумагой. Пёс занервничал — ему не нравилось это место, от него исходил тот же неестественный дух, что и от Фигуры. Неприязнь и ожидание чего-то жуткого в четыре руки играли на ксилофоне его хребта.

«Наверное, дверь из дома скрыта темнотой в углу» — подумал Хренус. Но тут он заметил, что именно из той темноты в углу, где должна находиться дверь, проистекает некий жуткий туман. Он клубился, завивался в спирали, и постепенно всё увеличивался в объеме. Вскоре это уже было жуткое облако, оттенками разнящееся от бледно-желтого до тёмно-коричневого. Хренус был во власти тотального оцепенения, воющие духи ужаса кружились над его головой, проходились корщёткой по его спине. Тумана становилось всё больше и больше. Хренусу уже даже начало казаться, будто в этом облаке постоянно то возникают, то снова растворяются кривляющиеся лица. Внезапно его терроризируемый страхом разум осенила странная мысль — верхняя часть облака своими очертаниями была похожа на собачью голову, в ней даже светились, как глаза, два бледно-зелёных огонька.

–«Жидкие фортификации страха, Хренус» — всеприсутствующий голос появился из всех углов и снизу, и сверху. Жуткий, шелестящий, абсолютно бесполый, гулкий, бесконечно реверберирующий; он явно принадлежал газовому облаку в форме пса. Хренус от ужаса не мог не то, что шевелиться или говорить, но даже и думать (Холодное каменное ложе в неосвещенной комнате). Он весь был сосредоточен в глазах и ушах, воспринимая происходящее. Это был предельный ужас, равного по силе которому, Серый Пёс еще никогда в жизни не испытывал.

–«Виноваты ли они в насильственном исчезновении твоего голоса, Хренус?» — продолжал звучать жуткий голос. Зеленые огни внезапно вспыхнули обжигающе-ярко. Хренус почувствовал чудовищную тошноту, как будто бы невидимая рука вколола ему сильнодействующее рвотное. Сильнейший, болезненный позыв сотряс всё его тело и исторг на пол отдельные звуки, пойдя против обезумевшей от страха сущности пса. Он упал и, как только его тело коснулось пола, все его конечности, да и вообще все мышцы, омертвели. Серый Пёс был полностью парализован, только из открытой пасти продолжала изливаться рвота жутких, несформировавшихся слов:

–«Л’ыб…аю…аауллю…арлк…грлк…аа.ук » — Хренус находился уже по ту сторону сознания из-за внутреннего поединка диаметрально противоположных сущностей. С одной стороны была его природа, естество, которое боролось за сдерживание, страх и естественные реакции, а с другой — жуткие позывы, работающие на волю Газового Пса, рубившие путы, сбивавшие оцепенение. Хренус не то, что ничего не чувствовал, он сам превратился в поле, пустое поле, подобострастно меняющее очертание по желанию любого наблюдателя. Возможно, он был уже мертв, и лишь остаточная борьба стихий внутри создавала какую-то видимость жизненных процессов.

–«Глааркх…ааарууукхххллк» — внутри Хренуса как будто что-то лопнуло, и он вообще перестал всё чувствовать — вокруг была тьма, тишина, лишенная запахов, температур, вообще любых параметров.

И в этом безжизненном пространстве снова зазвучал голос Газового Пса:

–«Хренус, ты всего лишь сын потребности и ничего более, всё в твоем естестве кратко, но не ёмко. Предназначение материала, из которого ты состоишь — разлагаться.

Сейчас ты видишь конец своей судьбы; он открыт и в него можно зайти.

Это финал твоей безнаказанности.

Ты обвинен в непредвиденных встречах.

Целые роды псов беременны поражением. Canis — это жертва разоружения морали. Спектральная серая смерть ожидает. Она скрывается в темной кладке стены, красной от слёз. Вожаки псов — это цари фальши. Несвежие блики оставшейся жизни собак исчезают»-

Газовый Пёс сделал паузу, эхо его последних слов постепенно угасало с многократными отражениями.

–«Хренус, ты окружен скрученным гноем праздности. Но ты летаешь над бьющимися узлами познания. Я приходил написать то, что ты не увидел. Так что теперь состоится подключение истины — Стань образом базового пса.

Твоя стезя — распространение упадка котов.

Псы должны построить пирамиды в честь своего исхода.

Твоей наградой будет полная ремиссия болезни, твоим наказанием будет послеубойная обработка.

Не трепи рассвет по подворотням.

Затем слова с грохотом обвалились, и всё заполнил шипящий шум помех в радиоэфире.

Древний солнечный свет

Не высвечивает маятник.

Это кошачьи черепа на огненной земле.

Это пики, покрытые запекшейся кровью.

Это выход в зал, как бросок игральных костей.

Это позвоночник, изгибающийся в хлыст.

Это пакт мечевидных слов, который сломал маятник, и теперь его обломки погружаются в пучины»-

Шел тяжёлый, кровопролитный бой…

Селиванов осторожно выглянул в окно, превращенное обстрелом в дыру с обрушенными краями. Из-за густого дыма пожарищ он мог наблюдать только ближайшие руины домов, рассекавшие дрожащий воздух стежки трассеров и изредка мечущиеся темные фигуры людей. Селиванов сощурил уставшие покрасневшие глаза, пытаясь высмотреть хоть что-нибудь конкретное. Где-то вдалеке, на границе видимости, внезапно появился большой коробчатый силуэт — ТАНК!

Селиванов едва успел отскочить от стены, как весь дом сотрясло от попадания танкового снаряда. Мужчину швырнуло на пол и накрыло волной белой пыли. Он кое-как поднялся на ноги и бросился, откашливаясь на ходу, к дверному проёму, который вел к лестнице. Добежав, он перегнулся через перила и крикнул вниз. Его крик медленно спускался по спирали лестницы ниже, ниже, ниже пока не опустился на дно колодца, где среди водорослей, старых кувшинов, монет и человеческого черепа покоились теперь и обломки маятника.

Маска глумливо дёргалась в пламенеющих судорогах за стеной воды

ЖЛОБ

Жлоб всегда просыпался на рассвете — намного раньше, чем все остальные псы. Первым делом он всегда начинал искать воду — его старое горло очень сильно пересыхало за время сна, и ему просто было необходимо его увлажнить. Обычно он находил облегчение в росе, обильно скапливавшейся на широких листьях папоротника. Затем он потягивался, будил Плевка и вместе с ним приступал к своим делам. Сегодняшнее утро не было исключением, разве что настроение у Жлоба было приподнятое — вдали белым парусом мелькало спасение от голодной смерти в виде плотно набитого крольчатиной желудка, что, несомненно, не могло не радовать Старого Пса. Все остальные псы ещё спали, сбившись в плотный, разношерстный ком меха. Жлоб тихо подкрался к кому и выбрал ту его часть, которая по цвету совпадала со шкурой Плевка.

–«Плевок, значиться, вставай у нас дела сеходня, ой, большие какие» — бормотал Жлоб, тормоша лапами своего протеже.

Плевок, нелепо моргая заспанными глазами, кое-как поднялся.

–«Чертила, ёбанный дурак, нахуй» — это на секунду приоткрыл пасть Мочегон перед тем, как снова забыться сном.

–«Вот так, да. За мной!» — энергично сказал Жлоб и потрусил по едва заметной тропке между деревьями, а Плевок последовал за ним.

Немного отойдя от сонной оторопи, Плевок впал в свое обычное состояние ювенильного восторга, любознательности и преклонения перед авторитетом Жлоба.

–«Жлоб, Жлоб, а вот что люди делают, когда у них есть нечего?» — спросил Плевок, заискивающе заглядывая в глаза Коричневого Пса.

Жлоб раскололся довольной ухмылкой:

–«Ну, видишь ли, Щеня мой дорохой, вот я могу на примере своего хозяина, так сказать, только это описать. Ох, какой был золотой человек, золотой был! Он делал так… чехо… а! Он, значисся шел в места, хде такие… такие… людные места, он шел в них и там, значисся, продавал всегда две книхи свои, нахваливал их всячески, дааа. Первая была, видись ли, он так ховорил, про индейсев, а вторая была про еблю»-

Плевок засмеялся. Жлоб, глядя на него, и сам ухмыльнулся.

–«Ладно… походи, походи… Так вот, понимаесь, книхи-то у него, значисся никто-о-о не покупал никохда, но деньхи почему-то инохда, так сказать, просто так давали и он мох себе что-нибудь купить поессь»-

Плевок на секунду задумался, а затем выпалил:

–«А почему бы нам так не сделать?»-

Жлоб озадаченно взглянул на щенка:

–«Щеня, ты вот не понимаесь, что мы, видись ли, собаки, и у нас кних нет на продажу… дааа, милый мой, нету»-

–«Нууу… наверное» — Плевок немного расстроился из-за того, что Жлоб сразу отмел его идею.

–«Вот так, вот так» — Жлоб, заговорившись, не сделал нужного поворота, и они с Плевком вышли на поле, где Хренус вчера проводил разведку.

–«Ну вот, значисся, заховорил ты меня и чего? Теперь обратно идти придесся»-

Жлоб напряженно вгляделся в небо — бледное с редкими метастазами чёрных облачков.

–«Птисы летатють» — отстранённо произнес Старый Пёс

–«А это примета, да? Жлоб?»-

–«Да нет, так… наблюдения проводясся»-

Жлоб некоторое время продолжал всматриваться в небо, двигая губами, будто разговаривая с ним. Затем, встрепенувшись, он c плутовской полуулыбкой взглянул на Плевка:

–«Щеня, так сказать, пора и чессь знать!»-

Бросив последний взгляд на поле, Жлоб заметил странную рябь у крон деревьев, ограничивавших поле с восточной стороны — воздух там дрожал, как вокруг пламени.

Отбросив необычные, недооформившие суждения об увиденном, иррациональные образы и тяжёлые цепи железных ассоциаций (Коричневый Пёс собирал и хранил только материальный мусор), Жлоб двинулся на старую помойку, которая в отличие от той, которую разведывал днём ранее Шишкарь, была хорошо известна псам и давно служила источником полезного скарба и материалов. Именно с этой помойки и была взят полиэтилен для «хранилища» стаи. Единственный минус этой свалки состоял в том, что ничего съестного здесь не было, и ничто не указывало на то, что эта ситуация может измениться.

Помойка представала величественными руинами заброшенного города некогда великой цивилизации. Она спускалась вниз довольно обширного котлована, и любому пришедшему предстоял нелёгкий спуск с ее предместий — крутых обрывов, где только легкими вкраплениями начинался разлив мусорного моря, концентрация которого увеличивалась, по мере спуска в котлован (похоже, что все помойки в этом лесу создавались по этой методике). Плачущая кривая сосна свисала с краев ямы, в иссушенном желании протягивала вниз из земляных стен узловатые корни.

Завершив свое нисхождение, помоечный исследователь оказывался на неровном покрове выцветшего пластика и рваного тряпья, откуда поднимались, как ступенчатые храмы, остовы то старого холодильника, то духовки, а в середине великим святилищем и чудом стоял ржавый корпус микроавтобуса — альфа и омега свалки, её мистический центр, великая пирамида (Хранитель полуразложившейся плоти на пожелтевших костях).

Каждый раз, видя эту свалку, Жлоб испытывал ни с чем не сравнимое чувство внутренней наполненности. Ему казалось, что духи этого места радостно бросаются к нему на встречу, ласкают его острыми запахами, протягивают разные подарки, указывая на те или иные предметы, стоящие внимания. Да, если подобные призраки и существовали, то это были существа подлинно свалочной стихии, её элементали, добрые гении помоек, которые умели сквозь пучины отходов прозреть подземелья, где дремали золото и медь мусорного мира.

Жлоб стоял в тепле этого духовного переживания среди чахлых, редких кустиков черники, покрытых белым налётом извёстки, попавшей сюда из выброшенных мешков со строительным мусором. У сосны, маяка мусорного моря, он чувствовал себя, как великий мореход, готовящийся к длительной экспедиции в неизведанные доселе пространства. Это был миг Магеллана отходов, Конкистадора ненужных вещей. Жлоб чувствовал всеобъемлемость этого момента, элементали помойки закручивали свои танцы, весь котлован сиял, как королевский дворец в день великой церемонии. Всё мироздание ждало нисхождения Жлоба в чертоги свалки.

–«Жлоб, а Жлоб… пошли уже, а?» — раздался несколько мычащий голос Плевка.

Жлоб поморщился и обернулся. Плевок жевал некую игрушку из выцветшего пластика. Приглядевшись, Коричневый Пёс понял, что это фигурка жёлтого крокодила.

–«Брось эту шушеру, Щеня! Инхефции везде!» — раздраженно сказал Жлоб. Бесцеремонность вмешательства Плевка в его общение со стихиями и эфирами не могла не доставить дискомфорта.

Плевок поспешно выбросил крокодила и как-то неуклюже свесил голову (Смущение, болтающееся на одной петле)

–«Ладно, ладно, Щеня…» — смягчился Жлоб — «Ну, что Щеня, не разхадал мои планы еще коварныя?»-

Плевок недоуменно замотал головой.

–«Вот что, значисся, разделимся. Ты иди, золотой мой, вот туда, так сказать, хде мы в прошлый раз эту пленку…полтилен искали, помнишь, хде еще такая плита стара-а-а-я, вот… там, да»-

–«А ты Жлоб, куда?»-

–«А я, Щененька, посмотрю свои закрома кой-какие, с-а-амыя рыбныя, са-а-мыя проверенныя»-

Плевок, с видом полного повиновения, кивнул и, лавируя между мусорными холмами, двинулся к указанному месту.

–«Внимательно смотри тольхо!» — крикнул ему вслед Жлоб. Старый пёс намеренно отправил своего протеже в такое место, где тот бы провёл длительное время в бесплодных поисках. Теперь Плевок, поглощенный выданным ему поручением, не сможет помешать помоечному уединению Коричневого Пса.

Размышляя, Жлоб двинулся к центру свалки — требовалось найти максимально неповреждённый пакет, а ведь сомнительно, что подобный мог бы быть на свалке. Конечно, идеальным решением поставленной задачи для Жлоба было бы найти даже не полиэтиленовый пакет, а хозяйственную сумку, но это было уже совсем фантастическим сценарием.

Жлоб приблизился к микроавтобусу, точнее его корпусу, пустой шкатулке, ширме с драконом разложения, двум всадникам в каменистом ущелье и предчувствию ускользающей возможности. В понимании Жлоба корпус был демиургом помойки. Коричневый Пёс считал, будто бы именно после появления корпуса помойка начала расти. Он был первым семенем, брошенным в почву, магнитом, ориентиром для сбора духов.

Жлоб в благоговении остановился у корпуса.

–«Ну, здравствуй, ржавенькай, самый ты хлавный мой злодей здесь, что покажешь сеходня?» — на крыше бывшего микроавтобуса как будто бы блеснуло солнце, хотя Лес и в этот день не изменил своей солнцебоязни. Жлоб довольно усмехнулся — он расценил это как расположенность окружения к его присутствию здесь.

Еще немного полюбовавшись корпусом, Жлоб отвернулся и сказал самому себе по нос:

–«Ну, конечно, никто ничехо не даст, надо самому все, делать, как всехда, дааа. Как всехда»-

-«Ты ошибаешься, надо лишь попросить правильно» — раздался со стороны корпуса приятный женский голос, похожий на лёгкий летний ветер, колышущий висевшие на деревьях чернильные щупальца плёнки разбитых аудиокассет. Этот голос как бы отражался обратным эхом, которое придавало ещё большую эфемерность его звучанию.

–«АААААА» — истошно завизжал Жлоб (Примитивная, вытянутая в длину деревянная маска) — «АААААААА!»-

Пёс стремглав бросился от корпуса микроавтобуса. Он совершенно не разбирал дороги, цеплялся лапами за торчавший мусор, поскальзывался на сплющенных пластиковых бутылках, постоянно падал, но тут же подпрыгивал, как в эпилептических судорогах, и несся дальше.

–«ЖЛОБ, ЖЛОБ, БЛЯДЬ ЧТО, ЧТО, БЛЯДЬ!?» — раздался слева от потока размытого пространства, нёсшегося перед глазами Жлоба, крик Плевка. Жлоб бежал, как восьминогий конь, казалось, будто страх подпирает его сзади плечом, толкая всё вперёд и вперёд. Барабаны пульса бесновались в пространстве черепа. Из носа сопровождающим элементом бежала тонкая нитка крови, как знамя впереди атакующей кавалерийской лавины.

Жлоб вылетел из котлована и, проскочив на инерционной тяге ужаса ещё несколько метров, рухнул сбитым самолётом в кустики черники. Страх, не заметивший снижения тела Жлоба, проскочил дальше и умчался дальше вглубь леса, а рецепторам Коричневого Пса теперь предстояло осознать во всей полноте всё жутко-возбуждённое состояние организма — сердце бьющее кулаком изнутри по рёбрам, искажение страха сквозь шкуру, пылающий напалмом разум, многочисленные ссадины и разбитый нос выли высокочастотными цифровыми голосами. Отчаянно метались крысами мысли.

Жлоб конечно чувствовал особое настроении на свалке и даже населял её духами, но воспринимал их как образ, некую выдумку и никогда всерьез не рассматривал возможность их фактического существования. Он всё лежал и лежал, пытаясь загнать хоть одну мысль в угол, не видя, как Плевок в отчаянии носится вокруг него, и не слыша его отчаянных стенаний.

–«Как так можеть быть? Это… это что, блять… что… что… это… ХАЛЮЦЫНАЦЫЯ! ДА, ДА, ДА! Голод — не тетька, довели старика, почтенного пса, спесиалиста до такой кондысия, когда, значисся, голоса мистическая мерещасся! Злодеи! Хренус! Катаюсся на фрамвужинах, живут в замках, суки! Разрушители, колдуны, подонки — как их назвать ещё после такова?!»-

Жидкости приемлемых объяснений заполнили все трещины сомнений, и Жлоб мог в той или иной степени вернуться из хаотических пучин сознания в окружающий его мир. Разумеется, сразу перед его взглядом выросла преувеличенно (по мнению Жлоба) взволнованная морда Плевка.

–«Что, Жлоб, что, Жлоб? Ты как? Что такое?» — вопросы сыпались, как зерно из прорезанного мешка.

–«Я… это… Щеня,… это… блять… Так сказать, змею увидел» — каждое произнесённое слово давалось Жлобу с огромным трудом.

–«А, во дела! Жлоб, Жлоб, фигово, нам же возвращаться, Жлоб, а она где там? Я там это… не нашел, но…» — Жлоб уже перестал слушать возбуждённую речь Щенка, ведь его опять поразило копье страха — надо было вернуться на помойку, потому что без пакета идти на дело бессмысленно, а без дела не будет и сытости, а без сытости — смерть.

Жлоб устало прикрыл глаза, ему хотелось плакать.

–«Жлоб, Жлоб» — Плевок затормошил Коричневого Пса лапами.

–«Щеня, Щеня, пойдем сейсяс, пойдем» — проговорил Жлоб, морщась от жуткого дискомфорта — «Сейсяс, только пять минутосек, сейсяс»-

–«Жлоб, не надо никуда идти» — неожиданно спокойно и отчасти торжественно раздался голос Плевка.

–«Щеня, эти псы нас с говном съедять, золотой мой, если мы, так сказать, без сумоськи придём»-

–«Смотри, Жлоб, смотри»-

Жлоб нехотя открыл глаза.

–«Куда смотреть?»-

Плевок, с видом крайней удовлетворённости кивнул в нужном направлении. На той самой сосне-хранительнице, а точнее на сухом, достаточно длинном, обломке сучка, находившегося где-то в полутора метрах от земли, висела новая, хозяйственная сумка синего цвета на молнии. Она была сделана из прочного на вид тканого материала, а ручки, выполненные из кожзаменителя, были приделаны с помощью мощных заклёпок.

Жлоб машинально подтёр лапой стекавшую из носа кровь и сказал всего два слова:

–«Щеня. Пойдем»-

Жлоб шел как будто по минному полю, не сводя при этом взгляда с сумки. Каждый шаг был приближением к смерти, падением в пропасть для Коричневого Пса. Как только они подошли почти вплотную к сухому дереву, откуда-то с востока задул необычно сильный порыв ветра, и сумка, легко соскочив с сучка, аккуратно упала прямо перед псами. Плевок тут же сунулся к ней.

–«БЛЯДЬ, НЕ ТРОГАЙ! ЕБЛАН ТЫ ШОЛИ?» — взревел Жлоб.

Плевок испуганно отскочил в сторону, поджав хвост.

Аккуратнейшим образом Жлоб приблизил нос к сумке и глубоко втянул воздух. От сумки не пахло решительно ничем необычным, кроме запахов материалов, из которых она была сделана. Жлоб осторожно потрогал её лапой — сумка была совершенно пуста. Аналогичный результат был получен, когда Жлоб заглянул внутрь сумки.

–«Ебанусся» — отстраненно проговорил Жлоб и взялся зубами за лямки сумки.

ШИШКАРЬ

Ночью Шишкарь спал плохо — его мучили быстрорастворимые, сбивчивые сны. Они странно вращались, абсурдно завершались внезапными пробуждениями и не менее абсурдно начинались снова со случайных мест. Ничего конкретного Шишкарь не видел, но начало каждого нового цикла сна было мутным и отчасти тошнотворным состоянием, близким к пищевому отравлению. Все эти сновидения объединяло одно — присутствие Фигуры в самом его зловещем и враждебном воплощении. То он был главным персонажем разыгрывавшегося действа, то лишь эпизодическим, едва различимым бликом. Но неизменно создавалось впечатление, что именно он искажает сны Шишаря, делает их такими невыносимыми.

Наконец, когда было далеко уже за полдень, Шишкарь окончательно проснулся. Он чувствовал, что в его разуме остался темный шлак депрессивных сновидений (Тяжелая работа угледобывающих машин), который будет прибавлять неприятный химический привкус всему сегодняшнему дню. К тому же пред глазами стояла непонятная темнота. Тут Шишкарь сообразил, что ему на глаза сползла шляпа, и несколько приободрился (в мутных движениях сна он уже успел забыть о вчерашнем приобретении). Она, несомненно, стала для него пассивным источником удовлетворения и комфорта.

Шишкарь вскинул голову и оглядел окоп несфокусировавшимися глазами — рядом с ним был Хренус, спавший в странной позе — на спине с верхними лапами, вскинутыми над головой так, что казалось, будто бы Серый Пёс сдаётся в плен. Пасть Хренуса была открыта, из нее свешивался покрытый белесым налётом язык, похожий на гигантскую пиявку (Тропические москиты плотным слоем облепили обнажённые участки тела).

–«Наверное, что вот это блядство было… это потому, что неудобно с непривычки в шляпе-то спать, да» — бальзамическая, успокаивающая мысль была радостно встречена Шишкарем. Стало казаться, что день может быть и не таким плохим, как казалось ранее.

Как только Шишкарь вылез из окопа, его внимание привлек странный треск. Повернув голову, он увидел Мочегона, который стоял у ствола ближайшей к Точке ели и грыз её кору. Некоторое время Мочегон продолжал свое странное занятие, но заметив Шишкаря, тут же оторвался от ствола.

–«Чё надо?» — чёрные губы Мочегона были перепачканы смолой и усеяны мелкими облаками коры.

–«Дааа, я так… это… знаешь, бывает, что всякая хуйня там снится, потом отойти не можешь долго… вот бывает у тебя такое, нет?» — Шишкарю хотелось поговорить о своих снах, о них ему напомнила смола на пасти Белого Пса — в глазах Чёрного Пса она приобрела странное сходство с той гарью, которую оставили канцерогенные сны внутри него.

–«Да с такой, блядь, вот хуерагой на башне еще и не то сниться будет, нахуй! Ха-ха-ха-ха» — рассмеялся Мочегон. Надо сказать, что смех Мочегона был всегда сопряжен с несколько мучительным выражением его морды. Казалось, будто бы при смехе внутри Белого Пса что-то рвется (Несшитые края раны выхода).

–«Ну вот почему ты по нормальному общаться не можешь, почему вечно какая-то хуйня должна быть, какая-то мозгоёбка, угрозы?» — Шишкарь был раздосадован отсутствием эмпатии.

Морда Мочегона резко приняла серьезно-злой вид.

–«Ты бодрый, да? Тебя развлечь немного, терпила?»-

Шишкарь немного испугался — несмотря на жизнь, полную различных драк, псу явно не хотелось вступать в драку с Мочегоном. Надо было хорошо поискать того, кому бы хотелось подраться с Мочегоном.

–«Заткнитесь» — раздалось скрипучее гавканье Хренуса.

Обернувшись, Мочегон и Шишкарь увидели Серого Пса, стоявшего на краю окопа. У Хренуса был крайне помятый и отчасти нездоровый вид.

–«Хренус, неважно выглядишь» — протянул Шишкарь

–«Хуйня. Кошмары снились, так… глупости…» — Хренус неловко полуспустился-полускатился с края окопа, чуть не упав в конце.

–«Блядь, Хренус, а хуле тебе-то, а? Да ты же без этой хуйни, блядь, шляпы пока? Или вы там половым путём эту хуетень друг другу ночью передали? Заднеприводная эстафета!» — Мочегон залился очередным приступом смеха.

–«Нахуй иди» — рявкнул Хренус. Его глаза, до этого заплывшие и прищуренные, раскрылись, и в пожелтевших белках снова появились вечно тлеющая злоба, кислота, обида, меланхолия, железные трубы и кирпичные кладки освежёванных домов индустриальных кварталов.

Мочегон как-то странно качнулся, мотнул головой, его глаза как будто погасли, а пасть начала по-стариковски дергаться:

–«Вы блядь хуи безродные, безбородые, я был на коряге лесной, вся братия со мной… Там я попал в щит, этот, продавщицей, а потом по асфальту, да, нахуй идите суки ебаные, ебал вас, блядь всех сук ебал, в пасти вам спускал.. на малых домиках…каких-то непонятных, желтоватых…халупа, блядь, залупа, спичка невнятная…»-

Хренус злобно харкнул в траву. Ввиду многочисленных травм головы, полученных Мочегоном в ходе его разбойничьей карьеры, у того наблюдался ряд странностей в поведении, одной из которых были периодические приступы бредового состояния. Псам так и не удалось разгадать, что провоцирует эти приступы, но их очевидным плюсом был тот факт, что Мочегон, в обычном своем состоянии обладавший тяжёлым и нестабильным характером, в такие моменты превращался как бы в телевизор, который выступал исключительно источником внешнего шума, но никоим образом не мог воздействовать на других и не требовал к себе внимания. Все члены стаи находили такую форму помешательства крайне удобной. Некоторым из них даже хотелось, чтобы Мочегон всё время находился в таком состоянии и временно «выключался» из своего «телевизионного режима», только когда его участие требовалось в каком-либо деле.

Шишкарь, повернулся к Хренусу.

–«Хренус… эт самое, когда погоним к ферме-то?»-

–«Вечером» — Хренус поморщился и сел на землю — «Блядство, из головы эта херня не выходит. Подожди»-

–Пауза-

–«Ты понял, про какую ферму он говорил?»-

Шишкарь давно, а может даже и никогда, не видел Хренуса таким несобранным. Видения, воздействовавшие на Серого Пса, должны были быть крайне жуткими, чтобы так дезориентировать последнего.

-«Ты рождался, блядь, ты рождался нахуй, где рождался блядь, блядь, рожденный нахуй, я не рождался, пока ты не родился, блядь»-

–«Вообще без понятия»-

–«Сука, ещё завязаны теперь на этого мудацкого лиса» — Хренус с досады харкнул на кустик черники.

–«А говорил, я блядь говорил, да, Хренус, блядь, а ты меня не слушаешь, нахуй, сколько лет говорю, блядь, а всё не слушаешь» — злорадствовал Шишкарь, даже подпрыгивая от возможности лишний раз укорить Хренуса в неправильном выборе.

–«С другой стороны, что делать?»-

–«Да, мы и сами всё можем, Хренус, вон магазин этот разъебём, там что жранья мало?»-

–«Ааа, я знал блядь, ты родился, блядь, а потом спичкой стал, спичка блядь-то не рождалась, СУКА! Накрыли тебя, да? Спичка-то блядь не рождалась нахуй! Думал, можешь меня на понт взять?»-

–«Ничего не понятно» — Хренус посмотрел куда-то в сторону — «Так, ну в любом случае…»-

Ход разговора псов был нарушен треском, донесшимся из кустарника, в нескольких метрах левее от окопа. Спустя секунду из него выскочили два взмыленных, напуганных кролика. По их откормленным телам, серому шелковистому меху и испуганным, глупым глазкам, метавшимся, как раненные животные по аренам глазниц, было понятно, что в лесу, да и вообще за пределами вольера, они впервые.

Кролики не сразу заметили псов, а те, в свою очередь, не сразу поняли, что появилось в поле их зрения. На несколько долей секунд весь мир остановился — ветер не качал ветки деревьев, дрязги птиц смолкли, и шишка, падавшая с сосны, замерла в воздухе. Кролики, сбившись в кучу, бестолково шарили прожекторными лучами зрения по кустам и, наконец, они остановились на псах, стоявших в оцепенении. Темные глаза Мочегона резко осветились, а его пасть оскалилась, обнажив его пожелтевшее оружие: зазубренные, сколотые, хаотичные, руинные зубы.

Кролики тупо подергивали мокрыми розовыми носами, уставившись на псов.

–«Хуярь мразей!!!» — истошно залаял Мочегон и бросился в направлении кроликов. Это послужило как бы выстрелом сигнального пистолета, возвестившего о начале смертельного марафона.

–«Ииии!» — пискляво завизжал один из кроликов и бросился обратно в кусты.

–«Твари, пизда вам!» — Мочегон, повинуясь инстинкту преследования, бросился за ним.

Второй кролик ошалело проводил их глазами.

Хренус и Шишкарь синхронно вышли из первоначального контузионного ступора и ринулись в направлении второго кролика (Плавная работа сложных механизмов). Тот, увидев стремительно приближающихся псов, ринулся в обратную от кустарника сторону.

ПОГОНЯ НАЧАЛАСЬ

Шишкарь уже давно вот так не преследовал бегущего. Однако воспоминания, отработанные механические действия были так глубинно зашифрованы в его тело, что даже шляпа, громоздкая и ограничивавшая обзор, не мешала псу эффективно гнать его жертву. Шишкарь как будто вошёл внутрь ранее сброшенной прозрачной кожи; как только она попала на его шкуру, то стала невидимым слоем спектральных переливов.

Инстинкт развлекал его в погоне, разворачивая перед глазами гобелены прошлых битв с другими стаями, когда они преследовали бегущих с поля боя, прыгали на них, сбивая с лап, и вместе катились прочь, рвя и кусая друг друга, вступая тем самым в зацикленную лихорадку смерти. То обстоятельство, что рядом с ним бежал Хренус, еще сильнее относило дрейфующий отдельно от его тела плот разума в безответные дали прошедшего времени. Эти мысли неслись по эстетическому каналу как бы фоном и были подобны обоям, которые являются лишь своего рода декорацией к происходящему в комнате. На первом плане же были короткие, отрывистые выстрелы и очереди мелкокалиберных мыслей:

Поворот, обежать дерево

Перепрыгнуть корягу

Осторожно, яма

Острое железо торчит из земли

Жертва уходит влево

Пробежать левее, между деревьями

Больше контроля за лапами: спуск с пригорка

Сыпучая почва, больше контроля,

Края ямы, больше контроля

Больше контроля

Больше контроля

Больше контроля

Псы неслись за кроликом сквозь неровную местность, где днем ранее они встретили Фигуру. Кролик вихлял среди невысоких кустиков и кочек, перепрыгивал опавшие ветки, а псы неотрывно следовали за ним. Весь лес продолжал молчать, ожидая исхода погони.

Судорога пробила прыгающее тело

Тело, существовавшее отдельно от головы,

Которая в тот момент, когда тело прыгало,

Как и раньше смогла бы разговаривать, моргать и думать

Не будучи занятая контролем тела,

Тела, находившегося в туннеле размытого пространства,

Тела, синхронизирующегося с другими телами,

Которые смотрели на друг друга и осознавали себя частью цепной реакции

Раскручивающей спираль манёвра

Убегая от Шишкаря, Кролик не заметил, как его обошёл Серый Пёс. Тот всем своим весом и ускорением убийцы врезался в тяжело дышащего грызуна и отбросил его в неглубокую впадину, заросшую мхом. Кролик плашмя приземлился на её дно прямо в осколки битой бутылки, оказавшиеся там как нельзя кстати для псов.

Кролик взвизгнул от внезапной и острой боли.

ПОГОНЯ ОКОНЧИЛАСЬ

Псы стояли на краях впадины и, тяжело дыша, рассматривали того, кого они всё это время преследовали. Морда кролика, треснувшая болью от порезов, одновременно была искажена ужасом, липким предчувствием страданий плоти (Красная, паутинообразная ткань тела отрывается от костяного каркаса). Его глаза метались от Шишкаря к Хренусу и ежесекундно посылали умоляющие реляции.

–«Мразь» — шумно выдохнул Шишкарь и, опустив голову в шляпе, как легендарный разбойник, сделал шаг во впадину.

Красота этого жеста, усиленная внутренними ощущением победы над преследуемым, на секунду покрыла Шишкаря дубовыми листьями и металлическим блеском, сделав его спуск к кролику особенно внушительным. Однако, ещё находясь во власти красоты этого настроения, Шишкарь уже чувствовал нарастающею нерешительность, ведь азарт погони пропал, и теперь следовало что-то сделать с добычей. В городе еда всегда была в той или иной степени готовой. Ещё никогда ни ему, ни Хренусу не приходилось перед употреблением убить пищу. Дьявольская, непривычная ситуация отпугивала Чёрного Пса (Ощущения судорожного новобранца). В замешательстве Чёрный Пёс обернулся на Хренуса, как всегда делал в такие минуты.

Тот стоял на краю ямы как римская статуя, неподвижно смотря на кролика. Его глаза, казалось, лишились зрачков и радужки, став тоже мраморными. Чёрный Пёс, приглядываясь, намеренно возвращая своё зрение в туннельное состояние, тщетно пытался понять настроение товарища, пока в какой-то момент не понял, что оно полностью отсутствует. Казалось, сознание Серого Пса находится в глубоком ступоре, как писатель, который не может подобрать нужные слова для выражения своих мыслей, и поэтому ищет ответ в иных мирах, теряя своё собственное волеизъявление. Пока же тело было недвижимо, и по мраморным глазам ползли бактериальные облака.

Лес всё ещё молчал, ожидая продолжения.

Внезапно глаза сфокусировались, мрамор съёжился, как пластик под огнём, и в полушариях возникло чёткое настроение, окатившее Чёрного Пса кипятком и ознобом (Жребий был брошен).

Он ощутил пришествие естественного садизма.

Того обыкновенного садизма, который так явственно проявляется в побелевших глазах, отражаясь в небе, одинаковом с ними по цвету — те побелевшие глаза, в которых звучит пронзительно дрожащая на одной струне отрешённость, тяжёлое дыхание, ощущаемое в задней части черепа, медленное контуженое движение головы, прикосновение заоблачных мглистых пальцев гигантской стонущей тени.

Серый Пёс спрыгнул в яму и приблизил свою оскаленную морду так близко к дёргавшемуся розовому носу кролика, что тот почувствовал жуткий смрад его гниющих зубов и увидел кровоточившие ранки на деснах. В гримасе Хренуса теперь сквозило что-то от Фигуры, к великому ужасу Чёрного Пса.

–«Смотри-ка, жизнь налаживается» — с довольными интонациями в голосе сказал Серый Пёс и бросился на кролика.

Шишкарь конвульсивно, бездумно, с отвернувшимся сознанием, скопировал движение Хренуса.

Раздался хруст костей, сдавленный писк, и через секунду псы уже пировали на стремительно остывающей плоти кролика. Они жадно хлюпали кровью, рвали внутренности, еще отбивавшие последний удар, вырывали друг у друга лакомые куски.

В лесу возобновилось звучание: зашумели ветки, где-то пропела одинокая птица. Казалось, что совершено нечто естественное, обусловленное объективной необходимостью и все участники действия молчаливо соглашались с этим укладом.

Спустя некоторое время псы вышли из впадины. Насыщение превратило их в раздутые медлительные цистерны. С промокших полей шляпы Шишкаря трассерами сбегала чужая кровь, каждая капля была, как песчинка, падающая из одной чаши песочных часов в другую — здесь они считали время дурманящей сытости, ставшей для псов непривычным ощущением.

На обратном пути к Точке они не разговаривали и не смотрели друг на друга.

ФИГУРА

В самую первую ночь над темной землей господствовал сизый и таинственный ветер. Он трепал голый кустарник, создавал психоделические узоры из трав, а вокруг тотально правил покров спокойствия. Затем в небе загорелись гирлянды огненных шаров, которые мягким светом вычертили контуры всего ночного пейзажа. Это было пробуждением мира, когда он, на секунду проснувшись от тёплого и обволакивающего сияния, снова погрузился в тихую, молочную негу, покачиваясь как корабль без экипажа на волнах. Звезды ласково смотрели на него и вели свои переливающиеся каскады разговоров, обсуждая его безмятежный вид.

Отрешенный голос ночи произносил слова:

«Всё кратко

Всё ёмко

Всё сияет

Ничто не уменьшается

Ничто не исчезает

Твоя голова регулируется ветрами

Твое дыхание, как ожерелье, оно оседает на кронах»

Это были её слова лисам. Тогда, в моменты разворачивания прекрасного шёлкового полотна дорог туманностей, все уже знали, что на веках расположена вторая пара глаз, и они так же легко и плавно распахиваются дверями в газовую неопределенность мировых сердец. Они были темно-синего цвета с фиолетовым отливом — оттенков чарующих секретов и томного ожидания пространств, покрытых склоненными цветами.

Это были дни шёпота и приглушенного смеха, дымки и тусклого блеска, видимых запахов, которые как сказочные змеи медленно и торжественно тянулись над землей, пересекаясь хвостами комет и расходясь бликами лунного света. В те дни одеяния полумесяца были еще молоды, он опасался выходить на небо и появлялся лишь в полновластной форме луны, ведь он, как и все остальные, вступал в наш мир впервые и не знал, что его ждет.

Потом нам предстал океан, протягивающий пальцы волн к берегам, где их размывало об иллюзорные камни. Глубокие его пучины были одного цвета с нашей кожей, эфирной и невесомой. Мы погружались в его сокровенные чертоги — гостеприимно раскрывшиеся затонувшие города камней, где нас встречала Жрица Моря, показывавшая свои секреты среди поднимающихся цепочек пузырьков газа, танцовщиц на ковре морского дна.

Тогда, когда мы снова взмывали вверх, к завлекающим, клубящимся небесам, наша кожа приобретала жемчужный оттенок, по мере нашего восхождения всё больше отдававший серебром — стеснительным даром молодых светил. Там, в складках непостижимого плаща благосклонного демиурга, мы распадались на сотни маленьких сверкающих хрустальных осколков, составлявших прекрасные башни на берегах волн, и наши глаза высвечивали других, поднимавшихся в небо, придавая их парению торжественную и безмолвную люминесценцию.

Из сонмов колышущихся, мягко горящих огней складывались невообразимые космогонии, которые таким же необыкновенно чарующим образом и растворялись в густом благовонном эфире пространства. Кое-где совсем незаметно возникали первые бледно-розовые пульсации намечающегося рассвета.

Один из звуков, который вы сейчас слышите — это часть той ночи, небольшая строчка песни спокойствия и низкого гула.

Фигура рыдал в просеке, где по утрам имел обыкновение скапливаться туман.