Последний полёт Шестипалого

Василий Сергеевич Антонов

О повести Виктора Пелевина «Затворник и Шестипалый» сказано не так уж и много. Тем интереснее восполнить пробел, чтобы с умным видом порассужать о цыплятах, качающих крылья гайками, в красноватом свете дежурного освещения. Говоря об этом, нельзя не сказать пару слов о тексте, для которого птичья история не более, чем спутник на отдаленной орбите. Ну или крохотный островок, примыкающий к огромному и таинственному континенту.

*3*

Осень паутинки развевает,

В небе стаи будто корабли —

Птицы, птицы к югу улетают,

Исчезая в розовой дали…

Эдуард Асадов

Цыпленок цыплёнку — человек, мог бы сказать Затворник, глядя на то, как притесняют друг друга желторотые, забыв о том, кто их главный, а потому общий враг. Вместо этого, они судорожно пытаются устроиться поближе к кормушке, выстраивают иерархию и народную модель вселенной, но все это рушится словно карточный домик по факту прибытия отсека в Цех №1. Смерть сносит эти построения, словно волна замки из песка, и да, мы можем сказать, что декорации не меняются — всё та же поилка, кормушка и Стены Мира совсем скоро будут приветствовать новую партию желторотых, поколение цыплят или даже бройлерную микроцивилизацию.

Но социум не проблема, точнее проблема лишь до тех пор, пока Шестипалый не забрался на Стену Мира. Правда, если забраться в другой отсек для цыплят, то там эти проблемы вновь станут проявлять себя тем или иным образом. Именно поэтому Затворник не спешит тащить Шестипалого дальше по конвейеру, а ведёт его туда, где есть возможность окинуть одним взглядом происходящее на черной ленте. Увидеть, что вся эта бройлерная возня, птичий гомон и гвалт, компактно упакованная внутри Стен Мира, лишь надстройка на одном фундаменте. Вообще, птичий социум — интересная деталь пелевинского мироописания, скажем так, художественной вселенной имени Пелевина. Стоит упомянуть, что такой социум воспроизводится снова и снова, чтто для того же Затворника — его обитатели, словно клоны. Мы даже можем предположить, что находясь в отсеке Шестипалого, Затворник видит что-то очень и очень для себя знакомое. Как знать, не этот ли отсек он однажды покинул, когда всех прогнал? Так странно, наверное, вернуться в однажды покинутую камеру смертников, прийти на то место, где ты однажды был приговорен к смерти, но чудом избежал этой страшной и трагической участи.

Тут невольно напрашивается сравнение конвейера и отсеков со своеобразным колесом перерождений, грандиозной бройлерной сансарой. Что-то в этом есть, хотя Затворника нельзя в полной мере осмыслить как того, кто вышел за пределы этого круга. Затворник кажется освобожденным, но только для тех, кто остается внутри отсека для цыплят. Именно поэтому герой Пелевина в большей степени скиталец по территории комбината, чем странник, свободно путешествующий между мирами. Таким же представлен и учитель КК, который для нас выглядит бесконечно свободнее обычного человека, но в своих глазах — он пленник хищной вселенной, который хочет научиться летать, не зная, что такое полет. Да, есть другие миры подобные нашему, да можно выбрать какой-нибудь из них, как мы выбираем другое место жительства, но это ничего не меняет, так как смерть продолжает разгуливать по территории птицекомбината имени Луначарского. Трансфизический беглец, мистический эмигрант вынужден искать другой выход, а иначе это просто отсрочка.

Как видим, даже Затворник не имеет особенного преимущества перед обычными желторотыми. С точки зрения нормального желторотого его достижения выглядят несколько странно. Ну да, прыгает между отсеками, беседует с крысой, но толку?

Здесь важно, что у Затворника есть главная цель, а значит какой-никакой смысл. Скажем так, он замотивирован действовать определенным образом. Вопреки. Не ожидая награды. Принимая ответственность за свои поступки. Я перечисляю фундаментальные аспекты безупречности, того состояния, что подобно ключу открывает замок бесконечности. Без цели, без смысла — да, все становится слишком относительным. Круто для Шестипалого, но утомительно для Затворника, и так далее.

Главная цель для Затворника — научиться летать. Но проблема в том, что он никогда не видел летающих птиц, он просто не знает что это такое. И здесь подключается принятие смерти как советчика. Над ним постоянно нависает угроза физической расправы со стороны людей-богов. Именно это позволяет Затворнику бояться по-крупному, опасаться, так сказать, по большому счёту, не отвлекаясь на мелочи вроде крыс или Двадцати Ближайших. Если уж бледнеть и трепетать перед неминуемой смерти, то нет никакой разницы, где именно, при каких обстоятельствах это делать; можно начинать прямо здесь или сейчас. Но Затворник находит золотую середину. Страх помогает трезветь и бодриться, подталкивая к действию, но не переходит в парализующий, влекущий за собой отчаяние ужас. Конечно мы можем сказать, что какой-то свой выход находят и сородичи Шестипалого, например, усиленно и увлеченно готовятся к решительному этапу, но это ни то, ни другое, а нечто ещё более худшее, когда жизнь проживается так, будто рядом нет смерти.

Они выбирают глупость, как возможность плыть по течению, идти по пути наименьшего сопротивления. Наверное, каждый из них принимает своё собственное решение уже тогда, когда впервые видит вдалеке Стену Мира. Но в любом случае, чем старше они становятся, тем сложнее для них принять мысль, что где-то рядом существуют другие миры-отсеки для цыплят, выплывающие из мрака, чтобы затем скрыться в подсвеченной аварийным красным освещением пасти Цеха №1.

И самое интересное, что для этого не требуется овладевать видением или забираться на свою стену мира. Путь в Цех №1 начинается с убеждённости в стабильности, незыблемости личного существования. Другая сторона — озабоченность собственной судьбой. Это как две стороны одной медали. Хуан говорит, что в основной своей массе люди ведут себя так, будто смерти нет. Здесь мы находим прямую аналогию с поведением желторотых сородичей Шестипалого. Они готовы принять любую версию того, что последует за наступлением решительного этапа, кроме единственно ве словно они бессмертные, обретающиеся в вечности существа. И что здесь кроется корень всех зол, ну и глупости, конечно. Пока, очередному желторотому кажется, что он пупок мира, который будет существовать ныне и присно, и вовеки веков, то ни о какой искре прозрения и сочувствия в его душе — говорить не приходится. Лишь потрясение основ, что-то чрезвычайное и даже экстремальное, способно поколебать, заточить затупившееся лезвие ощущения жизни до бритвенной остроты, вплотную подвести к чувству, что жизнь, существование — это не ощущаемый тобой кусок мяса, мыщц и костей, а что-то невесомое, бесплотное, словно дух или дыхание духа, присутствующее во всём этом. Что жизнь не так уж плотна и монолитна, как прежде казалось и рядом находятся другие живые, осознающие, чувствующие боль, испытывающие радость. Узнавание жизни в других может приблизить к пониманию, а значит и сочувствию.

Интересно, что для Шестипалого теория неотделима от практики. Это позволяет ему на личном опыте убедиться в правоте слов Затворника. Сомнения и лишние вопросы отпадают сами собой, слетают словно шелуха, стоит ему увидеть конвейер, ворота Цеха №1, а то и крысу-одноглазку.

Затворник — опытный практик, у которого слова с делами не расходятся.

Он последовательно, планомерно проводит Шестипалого через своеобразные контрольные точки прозрения, когда становится возможным взглянуть на происходящее с новой, прежде невозможной точки зрения. Говоря языком ДХ, это разные положения точки сборки, позволяющие собрать мир по-новому, а значит изменить для себя его описание.

Это и пребывание на Стене Мира, и знакомство с крысой Одноглазкой, и эсхатологичное зрелище отсеков, падающих в пасть Цеха №1. После этого, уже не так просто вернуться к прежнему, где-то даже спокойному в своей сонной слепоте существованию. И, конечно, после этого Шестипалый глубже и яснее начинает видеть и постепенно прозревать эфемерную, призрачную скоротечность бройлерного существования.

Новые поколения цыплят возникают на месте ушедших в Цех №1, сгинувших бесследно. Они заселяют всё тот же отсек для цыплят, устремляются в сторону кормушки, образуют партии, общины и народы, возводят на престолы Одного, Семерых или Двадцать, а потом всё заканчивается, завершается так, будто никогда и не начиналось. Но понять это мы можем, лишь благодаря путешествию рядом с Шестипалом. Вместе с ним мы смотрим на конвейер, который продолжает уносить в Цех №1 всех тех, кто ещё вчера был таким громким, наглыми и самоуверенным. Сегодня они уже исчезли, а то и растаяли словно призраки, не оставив даже следа в нашей памяти. Вот она жизнь, и вот она — смерть. Те, вчерашние, вели себя так, будто это жизнь им была должна, на самом же деле — это они были должны жизни.

Разумеется, несерьёзность бройлерной истории несколько сглаживает острые углы саморефлексии, сбрасывает пар избыточного драматизма ниже критической отметки, что, может быть, даже к лучшему, ведь не хватало только попытки Шестипалого покончить с собой, после вкушения от плодов горькой истины — мир ещё хуже, чем казалось прежде, хотя и тогда он был невыносим. Всё-таки «Затворник» лучше прочитывается с легкой улыбкой на губах, а то и мудрой ироничной усмешкой там, где нам удаётся встать поближе к главным героям, открестившись от обреченных сородичей-долбоцыпов.

Но поближе, не значит рядом. Снова и снова возникает вопрос, как же добиться отрешенности Затворника, как прийти к его умению сохранять равновесие в столь неблагоприятной, а, в целом, смертельно опасной ситуации?

Спокойствие Затворника проистекает из его готовности ко всему, причём самому худшему. Последнее, впрочем, почти произошло, ведь смерть — что там, что здесь — это дело наполовину завершённое. Тем не менее, это худшее, что ещё не случилось, а потому стоит ли тратить нервы и душевные силы на нечто менее значимое и актуальное? Едва ли. Но, повторюсь, что Затворника-Хуана здесь нет и, судя по всему, быть не может. В этом и проблема, а потому, пожалуй, не стоит пытаться примерять на себя их мудрость, отрешенность, безупречность и даже чувство юмора. Путь, пройденный этими литературными персонажами становится негласным условием, несоблюдение которого влечёт за собой разрушение схемы спасения. А Затворник-Хуан — это важнейший, если не сказать ключевой компонент этой схемы, тот, без которого спасение оказывается маловероятным, фактически невозможным. Можем ли мы представить себе трудности, лишения и испытания, выпавшие на долю одиночки, пусть даже Шестипалого, который, оказавшись на обочине жизни, где-нибудь под Стеной Мира, пытается не только выжить, но и самостоятельно, в одиночку, нащупать дорогу к спасению. Кто поможет ему? Кто поддержит в час отчаяния, уныния и тоски? Представляя себе всю грандиозность, фундаментальность птицекомбината, его впаянность в реальность, распластанность во времени и пространстве, можно только сочувственно покачать головой, прекрасно понимая, сколь неадекватной может казаться попытка спастись, как-то решить для себя эту проблему. Ещё бы, если даже Стена Мира или крысы, рыскающие во тьме, суть — мелочи, условные препятствия, барьеры в беге по кругу, метаниях между конвейером, отсеком, но! — внутри стен комбината. Не стоит забывать о той суицидальной безнадеге, что сквозит из той щели между мирами, которая приоткрывается для пытливого искателя истины, если он отходит от кормушки и тем более задается вопросом о смысле жизни. Нет, не стоит этого делать, ведь внутри такой системы, такого мира-ловушки подобные вопросы попросту неуместны, они несут в себе горечь прозрения, знания, срывающего пелену пусть суетной и болезненной, но всё-таки — парадоксально! — беспечной и сладостной вовлеченности в толкотню и гвалт возле кормушки. Это отвлекает, это помогает не сосредотачиваться на дрожи, передающейся в отсек от конвейера, вибрации машин и механизмов, обслуживающих систему зла, грандиозную машину равнодушного и вечного — с точки зрения Затворника и Шестипалого — уничтожения.

Конец ознакомительного фрагмента.