Отрочество 2

Василий Панфилов, 2020

Трансвааль, Трансвааль – страна моя… Герой, вынужденный уехать из Российской Империи, выбирает Африканскую "ссылку", отправившись в Преторию репортёром. Кто ж знал, что всё так закрутится… и что давящая на него тоска по Небу принесёт победу бурам!

Восьмая глава

Не отпуская руки найдёныша, Мишка добрался-таки до выхода из трущоб, и спорым шагом направился к ближайшему трактиру, который можно с натяжкой назвать пристойным, поглядывая тревожно на дрожащего всем телом мальчика.

— Мне б сметанки, — он протянул полтину до полусмерти замотанному трактирному мальчику, встретившему ево у двери, — и тряпицу чистую, перевязать.

— Сию… — начал было мальчишка сонно, натянув на веснушчатое, будто засиженное мухами лицо, несколько щербатую, но несомненно вежественную улыбку, — ба-атюшки! Пров Василич, Пров Василич!

Лавируя меж пустыми столами, он унёсся в сторону кухни, откуда навстречу вышел немолодой повар, вытирая на ходу руки о фартук.

— Чевой ето расшумелся, паскуда мелкая? — отеческий подзатыльник, от которого только клацнули молочные зубы ничуть не смутившегося таким приёмом мальчишки.

— С ожогом тута, сметаны просют и тряпицу чистую.

Повар мигом подобрался, и…

— Охти Божечки, — несколько секунд спустя причитал он, разглядывая тонкую ручку, на глазах покрывающуюся пузырями, — сейчас, сейчас…

Найдёныш был затащен на жаркую кухню, раздет догола с молчаливого разрешения Мишки, и тщательно осмотрен на предмет других повреждений, коих оказалось немало. Синяки, следы ремня и розог, ожоги от цигарок и какие-то странные кровоподтёки на теле, будто бы ево щипали с подвывертом.

— Охти… — повторил повар тоном одновременно жалостливым и зверским до предела, и тут же рявкнул столпившимся кухарям, — а вы чево встали?!

— Не серчай, Пров Василич, — не пугаясь, отозвался один из них, — чичас водички тёплой принесу, обмыть, а потом уже и сметану.

— Чево стоишь-то, ирод!? Живей!

— Я… — начал было Мишка, но тут же спрятал полтину назад. Нельзя обижать людей!

Несколько минут спустя найдёныш был вымыт, обмазан и перевязан везде, где токмо и возможно, а Пров Василич перестал хлопотать наконец, и внимательно глянул на подростка.

— Так… — дёрнул плечом Мишка в ответ, — братом будет.

Вздохнув прерывисто, повар перекрестил их, и долго молчал, глядя из дверей вслед удаляющимся к солнцу фигурам.

— А вы чево встали?! — вызверился он на работников, обнаружив их наконец рядом с собой, откровенно бездельничающими, — На кухню, живо!

Щедро раздавая тычки и оплеухи, он снова превратился в тирана.

Поглядев на найдёныша и поймав ответный робкий взгляд васильковых глаз, Мишка задумался ненадолго, и вытащил сперва полтину, а потом и все невеликие деньги, што у него были с собой. Пересчитав, он решительно направился к извозчикам. До Замоскворечья, где живёт дед, не близко, малой не дойдёт, тем паче в таком состоянии.

–… явился? — дядюшка, надёжно уперевшись в утоптанную землю двора крепкими ногами в добротных юфтевых сапогах и сцепив руки перед собой, вперил в Мишку неласковый взгляд, не пуская в дом, — Никак нужны стали?

Надтреснутый баритон полон яда, раздражения и… глухой тоски, даже какой-то мольбы. Увы… по малолетству и застарелой обиде за родителей Мишка не готов к примирению.

— Обхожусь, — оскалил кипенно белые зубы подросток, — в подмастерья портняжные вышел, да не твоими заботами. Деда позови. Ну! Скажи — внука ему нашёл.

— Да ты… — дядюшка смерил ево взглядом, потом перевёл глаза на малыша. Судорога исказила заросшее бородой лицо… иль показалось?

Мужчина без лишних слов скрылся в доме, шуганув любопытствующих домашних, и парой минут спустя на крыльцо вышел ветхий старик в старообрядческой поддёвке, щурящийся подслеповато на внука.

— Дед, — колючий, кинжально щетинившийся подросток куда-то пропал, и старика обнял любящий внук, тяжело дышащий и смаргивающий слёзы.

— Я… вот, — отстранившись, — Мишка присел рядом с найдёнышем, — внука тебе нашёл, воспитывать. Со мной у тебя здоровски вышло, так вот решил ишшо воспитанника тебе найти.

— Как тебя зовут хоть? — спохватился подросток, наклонившись к малышу.

— Дармоед, — робко отозвался тот, глядя на нево через непролитые в глазах слёзы, — а ишшо Нахлебник.

И будто мороз от этих слов — до самых костей. А ребёнок застеснялся и заробел от внимания взрослых. Опаска в глазах, а ну как што не то сказал? Не так? И сжался.

— В приюте сказали, пока не запродали дядьке Никифору в нищую учёбу, што я Филипп, — выпалил он с облегчением и улыбнулся робко.

— Филиппок, значица, — старик неожиданно легко присёл перед малышом, — ну здравствуй, внучек.

— Дед? — распахнул тот глазёнки, — Де-да… я знал! Знал! Завсегда, што ты найдёшь меня!

Несколько коротеньких шажков, и ребёнок врезался в старика. Тонкие ручки обхватили старческую шею, и старик, чуть помедлив, обнял ево в ответ. Уткнувшись в седую бороду, мальчик ревел, несвязно обещая стать самым-самым, только штобы дед завсегда рядом! И столько счастья сиротского было в этих слезах…

Получасом позже в горнице собрались все домашние, и Мишка негромко, штобы не разбудить заснувшево на коленях у найденново деда Филипка, рассказывал сокращённую версию произошедшево.

— Дело богоугодное, — выслушав молча рассказ, перекрестился дядька после раздумчивого молчанья, придавив взглядом домашних, — выправим документы, и станет наша семья чуточку больше.

И будто гнёт тяжкий с плеч спал, даже и дышать легче стало. Разговор было пошёл живее, и казалось бы — вот он, повод примириться…

… но нет. Подростковый максимализм и обида на умерших родителей, отрезанных в своё время от семьи. А ведь могли бы жить, если бы не… Просто в нужное время не оказалось рядом тех, кто готов помочь

… и начётническая упёртость главы семейства, привыкшего держать домашних в кулаке, ломая их «хочу» через своё понимание «надо».

Так и разошлись — с глухой тоской и обидой. Не примирились. Не в этот раз.

Срезая по дворам где-то можно, Пономарёнок торопился вернуться в мастерскую. Волнуются небось! Сунулся на Хитровку, да и запропал, тут небось любой заволнуется!

И чорт ево дёрнул пойти…

Мишка мысленно одёрнул себя — нет, никак не чорт! Ангел нашептал, не иначе! Братика нашёл, пусть даже и такой ценой.

« — А вот ни жалею! — вспоминая убитых, ожесточённо думал он, будто ведя диалог с кем-то неведомым, — Потому как не люди это, ни разочка не люди! Бесы в человеческом обличии, вот ей-ей!»

Ближе к дому он совсем заспешил, потеряв всякую осторожность.

Тяжёлый толчок в спину… и сильные руки, подхватившие ево накрепко, вывернув локти за спиной. Мишка забился пытаясь вырваться, безуспешно лягаясь ногами.

— Етот? — хрипло поинтересовался похититель.

— Ён самый! — Подростка обдало запахами нечистого, давно немытого тела, водки и табака, — Рази упёр имущество наше самодвижимое, то стал быть, сам таким станет, хе-хе! Ручки-ножки поломаем, язычок подрежем, и будет христарадничать до нескорой смертушки! Хе-хе…

Поняв, какая судьба ево ждёт, Пономарёнок рванулся изо всех сил… и ничево не добился.

— Шустрый, — со смешком в голове сказал похититель, и подростка приподняли в воздух, выворачивая руки, как на дыбе.

— По… — тяжёлый удар вбил слова назад в лёгкие, и подросток обвис, плавая полуобморочно в боли и нехватке воздуха.

Внезапно хватка ослабла, и Мишка, несмотря на проваливающее в небытие сознание, собрался с силами и рванулся… Вырвался!

Приставленный к боку громилы револьвер кашлянул почти беззвучно… но тот уже заваливался вперёд, закатив остекленевшие глаза.

Перекат… но представителя нищей братии уже взял в оборот Котяра.

— Жив? — бегло поинтересовался шулер, вытаскивая нож из уже мёртвого тела.

— Вроде, — кривовато усмехнулся Пономарёнок, вставая на подрагивающие ноги, — Охти… Благодарствую!

Он низко, до земли поклонился, и еле потом разогнулся, такая нашла слабость.

— Брат моего друга — мой друг, — без тени фальши отозвался Котяра, оттаскивая трупы с прохода, — Валим!

— Рассказывай, — приказал шулер, когда они отошли, запутав предварительно следы и закидав их несколько раз смесью тёртой махорки и перца, основательный запас которой всегда был в карманах предусмотрительного уголовника.

А то! Вернейшее средство хоть от собак, а хоть и от людей! В рожу кинешь, так небось долго прочихиваться будет!

–… та-ак… — Котяра потёр лицо, и решительно развернул Мишку в сторону от дома, ускорив шаг, — калуны, значить?

— Ну, — Пономарёнок споро перебирал ногами, не понимая сути происходящего, — они самые. А што, всё серьёзно?

— Ф-фу… более чем, Миша, более чем, — шулер серьёзен и мрачен, — домой нам нельзя. Ни тебе, ни мне. По крайней мере, не в ближайшее время.

— Да это же… — вздыбился было Пономарёнок, и тут — разом, рассказы Егора вспомнились, и волосья дыбом по всему телу.

— Вспомнил? — оскалился в усмешке Котяра.

— Да-а… Корпорация, да?

— Вроде тово, — дёрнул плечом шулер, — лучше с кем из Иванов поссориться, чем с ними. Иваны, это так… серьёзные люди, но они…

Он пошевелил пальцами, не сбавляя шаг.

–… конечны. Понимаешь? Один, два человека, дружки, покровитель может быть в полиции, а может и не быть. А эти… корпорация! Вроде как крысы чумные, и концов не найти! Деньжищи — бешеные, и всем — на! Понимаешь? Полиции, Иванам, господам из тех, кто…

— Я понял, — прервал его Мишка, проникшийся серьёзность ситуации и испугавшийся даже не трупов, а столь быстрой и жёсткой реакцией на них. Эвона! Двух часов не прошло, а уже знали — што, кто, и засаду устроили, да небось и не одну.

Серьёзная организация, как ни крути. А вспомнить если, сколько денег такой мальчишка, тянущий покалеченные ручки к проходящим в церкву добрым христианам, может принести за год своим хозяевам, то и сам испужаешься.

Котяра — серый от страха, хотя держит лицо, и ни словечка упрёка, ни тени сожаления на лице.

« — За Филиппком в Замоскворечье не сунутся, — промелькнула у Пономарёнка мысль, — может и самому? Повиниться…»

Мысль эта показалась такой трусливой и недостойной, што подросток решительно выбросил её прочь из головы, приказав себе забыть! Ишь! Без вины виниться?!

— В Одессу? — хмуро поинтересовался он, сдерживая нервенную дрожь.

— Как минимум, — криво усмехнулся шулер, дёрнув уголком рта, — Я не последний человек, да и через Егора можно было бы порешать эти вопросы. Не сразу. Сильно не сразу. А пока — руки в ноги, Миша!

— Егор с Санькой в Африку, — вздохнул Пономарёнок, — а мы…

« — Прощения прошу, Федул Иваныч, и кланяюсь низко с благодарностью за всё хорошее, да виноватюсь заранее за всё плохое, — щурясь, портной не без труда разбирал письмецо, написанное второпях пляшущим почерком, да как бы не на коленке, — а особливо за то, што втягиваю вас невзначай в свои неприятности.

Только вляпался я, да так, што бежать пришлось, безо всякой назад оглядки. Скажу сразу, што совесть моя чиста, и греха за собой не знаю, так што за душеньку мою можете не волноваться.

Што и как — уж простите, но не открою, потому как дело ето такое, што от вашево в нём знания мастерская может загореться ясным пламенем, да и вы в ней, поленом с улицы подпёртые. А письмецо моё сожгите, деду же на словах передайте, што так мол и так, решил ево непутёвый внук попутешествовать, и вернётся как только, так сразу!»

Прочитав письмо, Федул Иваныч вздохнул прерывисто, и повернувшись к старообрядческой иконе, начал истово молиться за путешествующего отрока Михаила, проговаривая знакомые с детства слова.