Веское доказательство. Роман

Василий Островский

История двух любящих сердец, стремящихся обрести свободу.Она – известная русская балерина, оставшаяся на Западе во время Брежневского режима. Он – талантливый математик, пострадавший за свои убеждения, но благодаря наступившим переменам сумевший оказаться в Стэнфорде. Спасаясь от преследований, преодолевая множество барьеров, они борются за свое счастье, не подозревая о кармической силе Судьбы…

Глава 5

Развод начинался в 6.30. Выстраивались на лагерной зоне по пять человек — ждали, когда надзиратели начнут шмон.

Автоматчики с собаками стояли в предзоннике, готовые вывести колонну за ворота. От колонии до овощебазы — рукой подать. «Шагай быстрее!» — несколько раз выкрикивала охрана за время короткого пути.

Работа сама по себе не тяжёлая — разгружать в плохо отапливаемый ангар вагоны с сырой картошкой. Во время работы все думали о своём, стараясь выкинуть из головы мысли о колонии, но это мало кому удавалось. Год, проведённый в камере с намордником на окне, сильно ослабил здоровье Вадима. Быть брошенным в набитый уголовниками изолятор оказалось для него настоящим испытанием. После нескольких месяцев полубессонных ночей жизнь в колонии строго режима показалась ему раем. Судьба оказалась менее суровой, чем он предполагал. Иметь свидание с родными было для него настоящим подарком.

Не сетовать на те мученья,

что достаются нам за убеждения,

а с гордостью переносить,

вперёд идти и не юлить.

(Написал он на титульном листе своей рабочей тетради)

Бригадиром у него был Семён Левин — невысокий крепкий еврей, получивший десять лет за валютные операции. Сидеть ему оставалось немного. Бригада Сёму уважала, несмотря на дружбу с кумом (так на «фене» назывался начальник лагеря). Семён взял Вадима к себе из ненависти к режиму — узнав в лагерной картотеке, что тот числится политическим.

Таких, как Вадим, сидевших за якобы мелкое хулиганство или хранение оружия, в лагере оказалось немало. Были, конечно, и торгаши, получившие сроки за крупные махинации. На воле у них остались обширные связи. Овощебаза считалась «тёплым местечком» — вроде как зона, а почувствовать себя свободней можно — конвоиры сильно не беспокоят. Закроют ангар на замок, и никаких тебе прожекторов или колючей проволоки. Про дружбу бугра с начальником конвоиры знали не понаслышке, поэтому с Сёминой бригадой не парились. «У таких, как он, побегов не бывает», — промеж собой говорили они. Сёма конвоиров умел подмаслить — то пузырь с водкой, то сальца шмат подгонит. С такой охраной многое можно сделать, вот и построили они втихаря бункер из старой тары, засыпав его картофельной пирамидой. Забраться внутрь могли не все, но худых в бригаде оказалось большинство. Оставалось уговорить приехать жён и невест. Не всякая пойдёт на такое. Но многие согласились, почувствовав себя жёнами декабристов. Ничего бы из этой затеи не вышло, не будь у Сёмы, ставшего Вадиму после их освобождения лучшим другом, младшего брата. Смелый оказался парнишка — своими руками прокопал лазейку под бетонным забором овощебазы. Тут же составили расписание. Жёны приезжали на первых электричках. Парнишка встречал их на перроне и лично помогал проникнуть на территорию овощебазы. С пустыми руками никто не приезжал. Сёме с этого полагалась законная пайка. Водку и «Беломор» он откатывал конвоирам, а съестное брал себе.

Вадиму позвать было некого, но он не думал об этом, погружённый в создание программы, которой собирался удивить мир. Его математический талант позволял ему надеяться на это.

«Кибальчич рождал гениальные идеи незадолго до казни, а у меня вся жизнь впереди», — говорил он себе, двигаясь к намеченной цели.

Сёма относился к нему с большим уважением, даже позволял во время работы заниматься наукой. «Полезай в бункер, потрахай там свою математику, — в шутку говорил он. — Глядишь, и мы заодно попадём в историю».

Что может сказать любимому сыну еврейская мама, когда тот лезет в рискованные авантюры? Только одно: «Сёмочка, милый, прошу тебя, пожалей бедную мамочку — не подставляй ради денег свою задницу!».

Сёма был третьим и последним сыном в дружной еврейской семье, где все его любили. Он рос настоящим крепышом и потому уже с детства ему доставалась разная работа по дому. Никто из его братьев и сестёр не отличался особыми способностями, но отец многочисленного семейства, Абрам Моисеевич Левин, занимавший солидный пост в большом научно-исследовательском институте, продолжал тешить себя надеждой, что у кого-то из его пятерых детей рано или поздно обнаружится талант.

И он таки не ошибся — маленький Сёма уже с детства умел «делать деньги». Конечно, это не то, о чём мечтал отец. Но всё же врождённая жилка сработала: Сёма медленно, но верно наживал своё состояние. Было это, правда, совсем не в том месте и не в то время, ведь родись он в Америке, то к годам двадцати пяти запечатал бы свой первый миллион. Но полмиллиона, не долларов конечно, а наших деревянных, он всё же заработал, сделав это в период так называемого застоя. Как известно, за всё надо платить, и наш способный выпускник юрфака ЛГУ расплачивался за свою незаконную деятельность вконец расшатанными нервами и частой бессонницей.

Заняться спекуляцией его надоумил школьный друг, Петя Громов, закончивший торговую мореходку. Вернувшись из первого похода в Европу, он прямо с корабля завалился к Семену и грустно объявил: «Представляешь Семка, будь у меня в кармане пять сотен зелёных, я бы без труда купил себе вполне приличное авто. Скоро нас распределят на разные „коробки“ и тогда всем понадобятся „левые“ доллары. Не заняться ли тебе продажей валюты — клиентуру я гарантирую». Идея Семену понравилась, и он со свойственной ему предприимчивостью выстроил несложную схему. Были в его кругу несколько ребят, целыми днями «утюживших» Невский, плюс парочка однокурсниц, с легкостью «переквалифицировавшихся» в интердевочек, — все вместе они могли бы запросто обеспечивать его валютой. «Если поставить все на правильные рельсы, дело пойдет», — весело заверил он друга.

Ему требовался первоначальный капитал, и заработать его Семен собирался не головой, а накаченными мускулами. Нанялся в торговый порт грузчиком — или, как называли их раньше, докером. Еврей с дипломом юриста, грузчик — это напоминало самый короткий анекдот. Но Сёму это не смущало, в его голове полностью созрел план быстрого обогащения.

Работать приходилось по ночам (так больше платили). Новая работа сына привела родителей в полное уныние. Чтобы их хоть как то успокоить, Семен придумал байку о том что решил заработать на собственный автомобиль. Не все в доме ему поверили, но для проплакавшей несколько ночей матери это стало легким утешением.

«Только не заводи дружбу с биндюжниками, — говорила она, провожая сына на смену. — Тебя ведь могут и прирезать!»

За неимоверно тяжелую работу платили приличные деньги, плюс чаевые бригадиру от владельцев грузов. Уже через полгода Семён имел достаточный капитал, чтобы заниматься скупкой валюты.

Друзья с Невского проспекта стали регулярно снабжать его долларами, которые он тут же перепродавал морякам. Однокурсницы тоже его не забыли, то и дело подвозя хрустящие банкноты, на которых было написано, что те, кто их печатает, верят в Бога, во что Семёну верилось с трудом.

В общем, дело пошло — валюта приносила стабильный доход. В один прекрасный момент Сема всерьез задумался о своей безопасности, да и подставлять под удар своих близких он больше не мог, а потому решил жить отдельно. К тому времени у него уже было достаточно средств, чтобы купить себе кооперативную квартиру. Благодаря образовавшимся связям он приобрел себе шикарную, по тем временам, квартиру на Петроградской стороне, в новом доме, построенном для служителей Мельпомены. Живя один, он развернул свой бизнес на полную катушку, добавив в свой список весьма солидных клиентов.

Страх быть пойманным все же не покидал его, но он успокаивал себя тем, что сможет откупиться.

Временами возникали проблемы с тайниками, где хранились суммы в долларах. На случай внезапного обыска он оборудовал один из них в собственном туалете, использовав для этого вентиляционную шахту. Бросив в нее сверток с валютой и вложенным во внутрь него металлическим предметом, он затем с помощью магнита, привязанного к спиннингу, выуживал доллары назад, словно рыбку из проруби. Однажды продуманная система дала сбой. Пакет провалился слишком глубоко и застрял где-то между этажами. Извлечь его оттуда Семёну помог приятель, которому он пообещал хорошее вознаграждение. Прикинувшись трубочистом тот, после нескольких попыток вытащил из шахты покрытый копотью сверток с тридцатью тысячами долларов. От такого тайника Семе пришлось отказаться. Теперь он все чаще испытывал ощущение, что за ним следят. После нескольких бессонных ночей, он решил завязать с незаконным бизнесом. Но сделать это одним щелчком пальцев не мог, ведь к тому моменту он был не просто Сема Левин, а Сёма по прозвищу «Фюрка» — самый крупный валютный купец в городе. Все кто имел с ним дело уважали его за то что он был человеком слова, и терпеть не мог фармазонов.

Суммы брал любые, от сотни баксов до десятка тысяч. Платил сразу, какой бы огромной ни выглядела конечная цифра. Деньги по тем временам фантастические. Кто-то старую икону дипломату продаст, кто-то сбагрит на запад поддельного Айвазовского — вся валюта, в конце концов, стекалась к Сёме. Иностранную «капусту» принимал любую, лишь бы была конвертируемой. Даже «туалетной бумагой» не брезговал — так называл он итальянские лиры. Для любой валюты было у него своё название.

Дела у Сёмы шли в гору, а потому потерял он нюх на ментов. Да и как тут не потеряешь, если в день по двадцать сделок проворачивал. Клиентуру накапливал годами. В основном из торговой мафии. Была у Сёмы своя система конспирации со сменой паролей и тайников, и даже особый жаргон на случай прослушки. Чем больше он «распухал», тем меньше осторожничал — поистёрся страх за годы. Всё стало напоминать привычную рутину. Словно совершал он не расстрельные сделки, а самую рядовую работу. Сгубила Сёму жадность — сунулся не в своё дело. Вышло всё из-за капитана загранплавания или, как тогда называли, загран-загрёба. Дружбой с ним Сёма гордился. Подумать только… Герой соцтруда, а держится на равных — никаких намёков на нетрудовые доходы. Сёминым клиентом он стал задолго до того, как ему на грудь повесили Золотую звезду. Валюту брал регулярно крупными суммами, в основном в английских фунтах. Однажды он пригласил Сёму в «Асторию» пообедать. Поговорили, после чего он сделал ему неожиданное предложение. Заказал партию крупных «якутов». Видно, появился у Кэпа в Голландии сбыт на брильянты. И он решил пойти ва-банк — взять этих самых «якутов» на огромную сумму. Такую большую, что простому советскому человеку двух жизней не хватило бы её заработать. Сёма вначале испугался, но после бутылки дорогого французского коньяка согласился. Ему и в голову не приходило, что такого уважаемого человека давно пасли люди с Литейного 4.

Поскольку речь шла о солидных вложениях, Сёма попросил у Кэпа солидный задаток. Найдя на севере поставщиков, он самостоятельно привёз брильянты в Питер. Заработать в «удар» сто тысяч баксов стало для него делом всей жизни. Но поставить на карту «всё, что нажил непосильным трудом», не решался, а поэтому разделил «брюлики» на равные доли. Одну закопал в тёщином огороде, а другую решил лично доставить капитану. В последнюю минуту закрались в его отчаянную голову опасения. На всякий случай подготовил он себе запасной выход, найдя через ребят с Невского финского «водка-туриста», готового за пару тысяч баксов отдать на время свой паспорт и место в туристическом автобусе. Загримировавшись под угрюмого чухонца и притворившись в стельку пьяным, собирался он таким образом перебраться в дружественную Суоми, а оттуда в Стокгольм и дальше в Штаты. План, конечно, был гениальный, но слишком рискованный, а поэтому Сёма оставил его на крайний случай. Направляясь на встречу, он попросил таксиста остановиться у телефонной будки. Трубку поднял сам хозяин, в голосе — ни одной волнительной нотки.

— Гони, шеф, — вернувшись в машину, сказал успокоенный Семён.

Когда дверь квартиры капитана открыла молодая женщина, назвавшись домработницей, Сёма понял: здесь его ждут совсем не те, с кем он хотел бы встретиться. Как сказали потом его друзья с Брайтон-Бич: «Ну и вляпался же ты, парниша!» Дело даже при самых смягчающих потянуло на десять лет строгача с полной конфискацией.

Слух о том, что в бригаде Сёмы Левина появился способный математик, быстро разлетелся по зоне. Однажды во время ужина к Вадиму подсел седовласый старик с грустными, как у сенбернара, глазами.

— Позвольте представиться. Натан Яковлевич, профессор, доктор математических наук, — дружески улыбаясь, сообщил он.

Вадим не сразу нашёлся с ответом — подумал, очередной розыгрыш. В это время к ним подошёл Семён Левин.

— Расскажите, Натан Яковлевич, юноше, кем вы были на воле, — обратился он к профессору.

— Я уже это сделал, дорогой Сёмочка.

— Тогда возьмите этого юного гения под своё крыло, а то он как чокнутый по ночам на опилках формулы решает.

— Вы молодец! — воскликнул профессор, пожимая Вадиму руку.

Между ними быстро завязалась дружба. После ужина Вадим летел в седьмой барак, чтобы обсудить с профессором свои новые идеи.

— Жаль, судьба не свела нас раньше — прекрасная бы получилась синергия! — любил говорить профессор, поглаживая свою седую бородку.

— Когда выйду, опубликую свою работу. Вы в ней будете моим научным руководителем, — отвечал ему Вадим.

— У вас, Вадик, всё впереди, а моя песенка спета! Сумел бы уехать с семьёй — преподавал бы сейчас в Гарварде, не сидел бы в сыром бараке. Нам с вами ещё повезло… А сколько непризнанных гениев остались в святой земле Соловков. Уж лучше умереть, чем жить в неволе. Когда выйдете на свободу, сразу уезжайте, мои коллеги в Штатах вам помогут. Тщеславие — наш главный враг. Не заинтересуйся моей диссертацией военно-промышленный комплекс — не надо было бы обивать пороги в ОВИРе, надеясь, что отпустят. Когда нервы сдали, устроил митинг в Белом зале родного Политеха, — на морщинистом лице профессора засияла озорная улыбка. — Собрал больше сотни подписей в свою защиту, а кончилось как всегда — упекли по 109-й. Хорошо что измену не пришили. Как говорили древние, «темпора мутантур» — спасибо, господу — первые правозащитники появились.

— Что у нас за власть такая — лучших людей в лагерях сгноили, — грустно заметил Вадим.

— Тише! На зоне полно стукачей, — опасливо оглянувшись, сказал профессор.

— Меня они пытались завербовать, когда я отказался, подложили под матрас пистолет.

— Нам, дорогой мой Вадик, лучше абстрагироваться от нашего прошлого, иначе мы ни на шаг не продвинемся в работе.

— Вы правы, профессор, математика — лучшее лекарство от лагерной депрессии, — согласился Вадим.

Через несколько месяцев они закончили работу над программой.

— Приглашение из Стэнфорда я вам гарантирую, — со слезами на глазах говорил профессор, обнимая Вадима в день его освобождения.

Когда в тоталитарное государство врывается дух свободы, жизнь в нем начинает бить ключом. Все бурлит как в адском котле, куда люди добровольно бросаются теряя голову.

Вадиму было нелегко вернуться в обычную жизнь после долгого отсутствия. Все, что происходило теперь вокруг, называлось одним словом: «Перестройка».

Он обзвонил всех однокурсников, надеясь встретиться за «рюмкой чая» и вместе вспомнить студенческие годы. Но все они, став добропорядочными отцами семейства, заканчивали разговор одинаково: «Был рад тебя слышать, старик, но прости — встретиться не смогу, совершено нет свободного времени».

И только дамский угодник Сережа Разумовский, оставивший за собой право личной свободы, быстро откликнулся на его зов.

— Завалимся в «Кавказский», закажем коньячку с шашлыками, как в прежние времена, — весело предложил он во время телефонного разговора. — Кстати, ты не будешь возражать, если я прихвачу с собой парочку длинноногих красавиц? — прибавил он, довольно загоготав.

— Ты же без этого не можешь, старый развратник, — пошутил в ответ Вадим.

Ресторан «Кавказский», располагавшийся до этого в длинном узком подвале на углу Невского и Плеханова (бывшей Казанской), занимал теперь и бельэтаж. Стены двух залов были увешаны пейзажами Грузии в стиле Пиросмани. Вадим, сопровождаемый метрдотелем, поднялся по крутой лестнице в верхний зал, заняв столик у окна.

Вскоре в дверях нарисовалась импозантная фигура Разумовского. Седые виски и очки в тонкой золотой оправе делали его еще большим красавцем. Позади него двигался мощный эскорт — две высокие блондинки с походками манекенщиц.

— Старичок, рад тебя видеть живым и здоровым! — воскликнул Разумовский, обняв Вадима и похлопывая его по спине.

— Позвольте представить — наш легендарный программист Вадим Пушкарев! — воскликнул он, повернувшись к ярко накрашенным спутницам.

Одна из них, в короткой юбке, с халой на голове, сотворив книксен, манерно представилась:

— Анастасия!

— Княжна Романова, — шутливо добавил Разумовский.

Сев рядом с Вадимом, она выставила напоказ круглые загорелые коленки.

Вокруг них засуетились официанты, и вскоре стол заполнился закусками. Посередине возвышалась бутылка марочного «Варцихе».

— Предлагаю выпить за нашего святого! — снова воскликнул Разумовский, подняв наполненную рюмку. — Перед вами человек, бросивший вызов системе, но блондинкам этого не понять, — резко понизив голос, прибавил он.

Они выпили. Разумовский, не прикасаясь к закускам, продолжал говорить.

— Оборонка может накрыться медным тазом. Переходим на хозрасчет — будем делать насосы для колодцев или чудо-печки, иначе не продержаться на плаву. Теперь одна задача — срубить побольше капусты, подлодки пока отдохнут. Грядет разоружение, брат! Мне тут сказали по секрету, что наверху собираются вернуть НЭП. Даже закон о частном предпринимательстве утвердили. Надо и нам с тобой открыть свое дело, мы ведь как-никак программисты высшего класса. Короче, старичок, «куй железо, пока Горбачев»! — с горящими глазами продолжал он одной рукой раз за разом подносить ко рту рюмку с коньяком, а другой гладить под столом коленки своей эффектной подружки.

Вадим был рад встрече, но речи Разумовского вызывали в нем странное чувство: он будто попал на пир во время чумы. Хороший коньяк и лучшие в городе шашлыки постепенно делали свое дело, он уже не слышал неумолкающего Разумовского, целиком переключившись на Анастасию, которая явно поощряла его интерес.

Они провели в ресторане еще несколько часов, переходя с политики на воспоминания о студенческих годах, а затем, поймав такси, всей компанией завалились на квартиру к Разумовскому в одном из спальных районов. Дорогим гостям хозяин великодушно предоставил девятиметровую комнату, где одиноко доживали свой век диван-книжка родом из 60-х и его ровесник — большой круглый торшер.

Анастасия была его первой женщиной после освобождения. Ее молодое упругое тело взволновало Вадима, но мысли блуждали далеко — там, где была Галя.

Через пару месяцев он получил приглашение из Стэнфорда. То, что после пяти лет тюрьмы ему удастся вырваться из Союза, было равносильно чуду. Но чудо свершилось, его выпустили. В свои первые каникулы в Стэнфорде он полетел в Нью-Йорк, где гастролировал Ковент-Гарден. Город, напоминавший гигантский муравейник, поразил его воображение. Он провел с Галей месяц, наполненный любовью и посреди роскоши. Но счастье никогда не бывает долгим. Гастроли театра закончились, и Галя отправилась обратно в Лондон, где ее ждали тысячи сходивших от нее с ума фанатов. Вадим вернулся в Стэнфорд заканчивать магистратуру. Работа в Силиконовой долине сильно изменила его, но он по-прежнему верил, что время не властно над любящими сердцами. Он отправлял Гале письма, полные преданной любви, и она отвечала ему тем же. Но однажды, под рождество, он получил от нее послание, перевернувшее его мир с ног на голову. Она писала, что выходит замуж и умоляет простить ее за это, обещая навсегда остаться его верным другом. Не веря своим глазам, он несколько раз перечитал письмо, после чего долго смотрел в окно, видя перед собой лишь расплывающийся перед глазами туман. Он был опустошен и раздавлен, в нем не было ни капли ревности — просто его жизнь за эти несколько минут потеряла всякий смысл.