Разбрасываю мысли

Василий Налимов, 2015

Автор приглашает читателя к размышлениям на философские темы, касающиеся сущности мира и человека, к творческому поиску в пространстве смыслов, устремленных к потенциальному богатству Будущего. Основные темы книги: смысловая природа личности, вероятностная модель сознания, биологический эволюционизм как творческий процесс, мир как геометрия и мера, философское запредельное – проблема личностной теологии. Методологическое умение автора позволяет ему соединять области рационального и нерационального, открывая новые перспективы и методы постановки вопросов. Он ведет читателя по разным уровням и лабиринтам реальности, непрерывно расширяя «географию» этого интеллектуального путешествия, направленного на то, чтобы «постичь Вселенной внутреннюю связь».

Часть I

Размышления на философские темы: Сущность Человека

Глава 1

Теория Смыслов

Конструктивистские аспекты математической модели сознания^[5]

Неужели живое и разум не важны в функционировании сущего?

J.А. Wheeler [1988, c. 125]

Таким образом, мы работаем не с информацией в компьютерном понимании этого слова, а со смыслом, или значением.

С. Роуз [1995, с. 109]

Введение

По специальности я прикладной математик. Многие годы я занимался применением математической статистики и планированием эксперимента (также математической дисциплиной) в решении различных задач научной и технической направленности. В течение последних 15–20 лет я расширил поле своей деятельности, начав заниматься применением математики, особенно ее вероятностного направления, в рассмотрении задач философского характера. Моей целью стало построение вероятностной модели языка [Налимов, 1979], а затем и сознания в целом [Налимов, 1989, 1991, 1993], [Nalimov, 1992, 1995, 1996], [Nalimov, Drogalina, 1995].

Насколько я понимаю, математиков прикладной направленности мало интересовало противостояние формализм — интуиционизм, поскольку считалось, что эта тема должна интересовать скорее тех, кто озабочен основаниями математики, чем тех, кто занимается ее приложениями. Философские аспекты интуиционизма, развиваемые преимущественно Л. Брауэром [Brouwer, 1975], обычно оставались в тени [Панов, 1984].

В недавнее время, особенно после публикации весьма значительной статьи Дж. Уилера [Wheeler, 1988], интерес к проблеме интуиционизма, по-видимому, начал возрастать и у тех, кто использует математику для решения нематематических задач. Так случилось и со мной.

Ознакомившись с упомянутой публикацией Уилера, я увидел, что мой подход к построению модели языка и сознания строится конструктивистски. Позднее я понял также, что и философская позиция Брауэра — одного из основателей интуиционизма — близка мне. Но все это требует детального разъяснения.

I. Идея конструктивизма в вероятностной модели сознания

Естественно, что, излагая свои мысли, мы пользуемся Аристотелевой логикой. Но в моем представлении формальная логика — это лишь средство общения между людьми. Не более. Сам процесс мышления (обретения новых смыслов) интуитивен. Исходные посылки порождаются спонтанно на смысловом континууме. Затем они редуцируются к семантическим дискретам и раскрываются через логически формулируемые тексты. Несмотря на всю свою внешнюю логичность, текст воспринимается нами как некий процесс переживания. Каждый из нас один и тот же текст может понимать по-разному и, может быть, совсем не так, как он был задуман. Вот что я хочу зафиксировать в своей модели сознания.

Я понимаю, что процесс мышления может выражаться на разных языках, например, на языке музыки, танца и других. Но этой темы я здесь не буду касаться.

Моя исходная позиция состоит в утверждении, что смыслы изначально заданы в своей потенциальной, непроявленной форме. Это платонизм. Но надо ли понимать платонизм как «наивный реализм» (а это принято в высказываниях конструктивистов [Панов, 1984])? Человек не механически считывает, а творчески распаковывает континуум смыслов, обращаясь к неформальной, вероятностной, то есть числовой логике (вспомним здесь платоновское пристрастие к числу). Обратим внимание и на то, что наш физический мир задан изначальным набором фундаментальных числовых констант. Но посмотрите, как многообразен ландшафт нашей земли. Другой пример — цветовое восприятие. Оно исходно задано человеку умением воспринимать короткий отрезок электромагнитной волновой шкалы, но как велико многообразие цветовых образов у человека, особенно у художника.

Строя модель сознания, я обращаюсь к смысловому континууму, то есть к пространству, в котором нет пустых мест. Смысловой континуум, гипотетический по своей природе, обретает актуальность, когда человек, активный наблюдатель, задает на нем некую систему предпочтения, обращаясь к вероятностной мере (плотности вероятностей). Так происходит квантование — создание текста (одного из множества возможных, поскольку по-разному можно задавать вероятностную меру). Здесь возникает аналогия с квантово-механическими представлениями: наблюдатель не воспринимает в микромире частицу, размазанную в пространстве — времени; она становится осязаемой только после редукции волнового пакета. Мы могли бы, следуя Уилеру [Wheeler, 1988], сказать, что в наблюдаемом нами физическом мире нет континуума, — есть только дискреты.

В нашей модели заданы аксиомы, но они не используются для доказательства каких-либо теорем. Они, аксиомы, сами по себе создают модель сознания. В соответствии с методологией конструктивизма, мы не провозглашаем предварительно приверженность к вероятностной логике — она возникает непосредственно из построенной модели. Отказ от закона исключенного третьего (одна из основных идей Брауэра) не постулируется заранее — он естественным образом следует из возникшего у нас бейесовского варианта логики.

Мы не формулируем каких-либо «законов» сознания, полагая, что порядок в изучаемой системе создается вероятностным характером глубинного мышления, опирающегося на регулирующую роль смыслов в функционировании сознания^[6].

Не делается также какой-либо попытки доказать истинность модели. Модель имеет статус метафоры. Мы считаем возможным предлагать ее для рассмотрения, поскольку она, как нам представляется, выглядит достаточно элегантно и обладает большой разъясняющей силой.

II. Исходные посылки модели

1

Будем считать, что весь воспринимаемый нами эволюционирующий мир можно рассматривать как множество текстов. Когда мы говорим о биосфере, то текстами оказываются отдельные особи, виды и другие составляющие биосферы. Когда мы говорим о социальной сфере, то текстами называем все серьезные проявления сознания человека, направленные на коммуникацию с другими, или даже с самим собой. Эго человека рассматривается как особый, живой текст, способный самостоятельно изменять, реинтерпретировать самого себя.

2

Тексты характеризуются дискретной (семиотической) и континуальной (семантической) составляющими, последняя из которых не видима нами непосредственно.

3

Семантика определяется вероятностью, задаваемой структурой смыслов. Смыслы — это то, что делает знаковую систему текстом.

4

Изначально все возможные смыслы мира как-то соотнесены с линейным континуумом Кантора — числовой осью μ, на которой в порядке возрастания их величин расположены все вещественные числа. Иными словами, смыслы мира спрессованы так, как спрессованы числа на действительной оси.

5

Спрессованность смыслов — это не распакованный, не проявленный Мир — семантический вакуум.

6

Распаковывание (появление текстов) осуществляется вероятностной взвешенностью оси μ — разным ее участкам приписывается разная мера. Метрика шкалы μ предполагается изначально заданной и остающейся неизменной.

7

Соответственно, семантика каждого конкретного текста задается своей функцией распределения (плотностью вероятности) — p (μ). В общем случае можно говорить о текстах, определяемых функцией распределения вероятности, задаваемой на многомерном пространстве.

В тексте смыслы всегда оказываются заданными избирательно. Нам не дано знать все. Напомним английскую пословицу: «Знать все — значит не знать ничего».

Функция р (μ) оказывается тем окном, через которое мы можем всматриваться в семантический мир.

III. Вероятностная логика

Сконструированная нами модель заставила нас разработать соответствующую ей вероятностную логику, которая выглядит несколько необычно.

Будем считать, что изменение текста — его эволюция — связано со спонтанным появлением в некой ситуации у фильтра р (у/μ), мультипликативно взаимодействующего с исходной функцией р (μ). Положим, что это взаимодействие задается известной в математической статистике формулой Бейеса:

р (μ/у) = kр (μ) р (у/μ),

где р (μ/у) — функция распределения, определяющая семантику нового текста, возникающего после эволюционного толчка у; k — константа нормировки. Формула Бейеса в нашем случае выступает как силлогизм: из двух посылок — р (μ) и р (у/μ) с необходимостью следует текст с новой семантикой р (μ/у). В силлогизме Бейеса, в отличие от категорического силлогизма Аристотеля, как обе посылки, так и возникающие из них следствия носят не атомарный, а вероятностно размытый характер и хотя бы вторая из посылок носит условный (обусловленный ситуацией у), а не категорический характер.

Существенным в бейесовской логике оказывается следующее:

(1) признается открытость семантической системы — она открыта спонтанному появлению фильтров;

(2) признается трансперсональность сознания: спонтанность появления фильтров связывается с существованием трансличностного космического сознания (см. ниже рис. 1. — Карта сознания);

(3) бейесовский силлогизм применяется к смыслам, размытым на континууме, — возможность появления атомарных (точечных) смыслов исключена;

(4) логические операции носят числовой характер — в правой части формулы Бейеса стоит знак умножения, имеющий числовое раскрытие;

(5) исключена возможность сильной дизъюнкции; язык оказывается свободным от закона исключенного третьего, соответственно он свободен от разграничения истинности и ложности.

Из сказанного здесь следует, что творческое (дологическое) мышление по своей природе оказывается мифологичным.

Отметим здесь еще раз близость нашего подхода к философской позиции Брауэра, настаивающего на несостоятельности формальной логики, опирающейся на закон исключенного третьего. Подчеркнем, что отказ от закона исключенного третьего у нас не постулируется, а вытекает непосредственно из сконструированной модели. Таким образом, мы идем дальше Брауэра в развитии его идеи.

IV. Карта сознания

Природа сознания, в нашей системе представлений, имеет многоуровневую структуру. На приведенном ниже рисунке дана Карта сознания.

Верхний уровень — это уровень логического (Аристотелева) мышления, выполняющего разъяснительную функцию в процессе коммуникации.

Второй уровень — область предлогического мышления. Здесь вырабатываются исходные посылки, которые потом (на верхнем уровне) осмысливаются Аристотелевой логикой. Это уровень творческой активности. Нашей задачей является раскрытие вероятностной, или, точнее, бейесовской логики, действующей на этом — втором уровне.

Второй уровень поддерживается подвалами сознания, где мы встречаемся с архетипами и созерцаем образы.

Рис. 1. Карта сознания.

Вся структура в целом опирается на телесный уровень, где действуют нейропептиды. Таким образом, мы полагаем, что не только мозг, но и само тело является частью сознания.

На карте показано, что сознание является открытой системой: оно открыто трансперсональному уровню — космическому сознанию (или ноосфере, иначе — гностической Плероме), поддерживаемому защитным слоем коллективного бессознательного, где, в терминах Юнга, архетипы действуют как ключи. Именно на этом космическом уровне происходит спонтанное порождение имульсов, несущих творческую искру.

V. Объясняющая сила модели

Вероятностная логика позволяет нам по-новому увидеть мир семантических явлений^[7].

1. Модель обыденного языка. Почему мы понимаем друг друга, когда говорим на языке, слова которого полиморфны? Как, например, русские угадывают тот или иной, относящийся к данной фразе, смысл английского слова set, если в большом англо-русском словаре его смысл разъясняется через 1816 слов? Ответом на подобные вопросы явилась книга [Налимов, 1979; Nalimov, 1981]. В ней было показано, что понимание осуществляется посредством возникающего фильтра — р (у/μ), сужающего смысл слова в ситуации, задаваемой контекстом у. Отсюда и наша способность понимать, строго говоря, бессмысленные фразы.

Однажды на двери официального Бюро переводов я прочитал такую фразу: «Из-за отсутствия переводчиков переводы будут выполняться в минимальный срок 7—10 дней». Здесь контекст, окружающий слово «отсутствие», заставляет нас выбрать фильтр, позволяющий понять, что речь идет не об абсолютном отсутствии переводчиков, а об их нехватке.

Бейесовская логика позволяет нам понять и процесс расширения смысла слов путем создания двухсловных терминов. На наших глазах таким вновь отчеканенным термином оказалось словосочетание искусственный интеллект, которое одно время многим представлялось семантически противоестественным, поскольку оно объединяло как бы два принципиально разных начала. В нашей системе представлений этот термин надо рассматривать как задаваемый двухмерной функцией распределения z = р (μ₁, μ₂), раскрывающей корреляционную связанность двух вероятностно упорядоченных структур. Мы, в наших последних работах, ввели двухмерный термин — силлогизм Бейеса, связывающий остававшиеся несвязанными термины. Отметим здесь, что в Древней Индии для раскрытия смысла слова широко использовалось приписывание ему длинных синонимических рядов.

2. Понимание текстов. Понимание текстов, так же как и понимание отдельных слов в тексте, — это всегда творческий процесс.

Текст — любой текст — должен быть приближен к человеку, иначе он будет отторгнут, может даже вызвать агрессию. Приближение текста к себе всегда достигается порождением соответствующих фильтров.

Понимание — это всегда пере-понимание того, что уже ранее как-то было понятно — распаковано на семантическом континууме. Понимание — это не только гносеологический, но и онтологический процесс: вновь обретенные смыслы создают новые условия бытия. Вспомним историю Европы — в течение двух тысячелетий шла непрестанная реинтерпретация исходных христианских текстов. Возникали новые движения, новые церкви, новые секты, вспыхивали религиозные войны. В старой России была даже секта скопцов (кастратов), появление которой можно объяснить редукцией смыслового поля (в сознании адептов) до иглоподобного фильтра типа δ-функции. И сам марксизм, с его устремленностью к крайним формам социальной упорядоченности, разве не является одной из реинтерпретаций все тех же древних текстов?

3. Творчество — это распаковывание того, что оставалось еще непроявленным на семантическом континууме, скрытым за малым вероятностным весом. Новые смыслы обретают бóльшую вероятностную меру, прежние меркнут. Это всегда — забегание вперед, вызов, часто — бунт. Это всегда — спонтанное озарение, и потому здесь все непонятно для постороннего наблюдателя. Вспомним, как возникли неевклидовы геометрии: почему сам Евклид, величайший геометр, не видел, что его структура не работает на сфере? Почему понадобилось две тысячи лет, чтобы пятый постулат потерял свое безусловное значение? Почему озарение почти одновременно коснулось нескольких математиков? Почему у Гаусса не хватило смелости опубликовать свою работу, а публикация Лобачевского долго оставалась без отклика? Вспомним здесь еще и знаменитого французского математика Э. Галуа, погибшего на дуэли в двадцатилетнем возрасте. В ночь перед дуэлью он проверял свою рукопись, отклоненную Академией наук, и написал письмо другу с кратким изложением своих идей. Он не был понят тогда, потому что отвечал на не поставленный еще вопрос. Лишь позднее математики оказались готовыми осмыслить всю серьезность сделанного им. Да, здесь хотя и идет речь о математике, но все выглядит так, будто бы перед нами раскрывается мифологический сюжет.

4. Логика нелогичного. Некоторые наши представления легче воспринимаются, будучи сформулированными на языке вероятностной логики. Иллюстрируем сказанное несколькими примерами.

Свобода воли. Еще Гегель обратил внимание на то, что идея свободы в большей степени, чем какая-либо другая, подвержена «величайшим искажениям». И действительно, западная мысль, в соответствии с требованиями дихотомического разбиения, всегда и, конечно, тщетно пыталась отделить собственно свободное поведение от детерминированного. В вероятностной логике в этом нет необходимости. Силлогизм Бейеса позволяет свободно генерируемому фильтру р (у/μ) взаимодействовать с детерминированной составляющей р (μ), порожденной всем прошлым культуры, воспитанием и пр. Таким образом, при возникновении всякой новой ситуации у происходит мультипликативное смешивание предначертанного (судьбинного) начала со свободой выбора — спонтанным началом^[8].

Нирвана — одно из труднейших для нас восточных понятий. Устремленность к нирване — это стремление к сглаживанию кармически заданной селективности в системе ценностных представлений. Нирвана достигается, когда р (μ) вырождается в неусеченное (устремляющееся в бесконечность) прямоугольное распределение. При этом, в силу условия нормировки, отрезок, отсекаемый по оси ординат прямой, задающей это распределение, будет стремиться к нулю. Строго говоря, само представление о функции р (μ) в этом случае теряет свой смысл, и порождение любого фильтра р (у/μ) также становится лишенным смысла. Индивидуальность аннигилируется, она превращается во все, или в ничто. Смыслы исчезают вследствие утраты селективности в их оценке. Семантический континуум возвращается в свое исходное — нераспакованное — состояние. Так открывается возможность трансценденции — выхода в деперсонализированное космическое сознание, лишенное земных смыслов. Это уже мир небытийного Бытия. Сказанное здесь заставляет нас вернуться к проблеме сознания.

Парадоксальность свободы. Для человека, находящегося в состоянии абсолютной свободы (то есть свободы от всех привязанностей), теряет смысл само понятие свободы. Какой смысл говорить о свободе выбора фильтра р (у/μ), если р (μ) вырождается в равномерное распределение с ординатой, стремящейся к нулю?

Три модуса времени: Прошлое, Настоящее и Будущее. Хорошо известно высказывание Хайдеггера о неразложимости времени по трем его модусам [Heidegger, 1972]. Для него Прошлое — это не то, чего уже нет, но то, что постоянно присутствует в Настоящем и определяет собой как Настоящее, так и Будущее. Модус Будущего у него — это «забегание вперед», именно сосредоточенность на Будущем дает «здесь-бытию» подлинность существования. Эти представления Хайдеггера легко эксплицируются на вероятностном языке. Положим, что р (μ) — ценностная ориентация, порожденная Прошлым; р (у/μ) — вопрос, обращенный из Будущего к Прошлому в связи с возникшей в Настоящем проблемой у; р (μ/у) — ответ, раскрывающий вновь возникшую ценностную ориентацию. Свобода воли осуществляет выбор из Будущего, существующего только в нереализованной потенциальности. Будущее приобретает возможность действовать на Настоящее через изменение тяготеющего над ним Прошлого. Мы можем говорить о сейчасном существовании Прошлого и Будущего, ибо в нашей модели в Настоящем Прошлое свертывается по Будущему.

5. О возможности возникновения существенно иных культур. Представьте себе, что в семантически насыщенном пространстве возникают локальные волны, перемешивающие точки пространства. Наглядно и несколько упрощенно это может выглядеть так: лист бумаги, на котором изображена функция р (μ), мы разрезаем на полоски, параллельные оси ординат; перемешиваем эти полоски и склеиваем их в случайно образовавшемся порядке. После такой операции, носящей теперь уже топологический характер, кривая р (μ) предстанет перед нами как существенно негладкая. И если нам придется встретиться с человеком, обладающим таким «рваным» сознанием, то мы, вероятнее всего, решим, что он страдает психическим расстройством, хотя, может быть, он окажется носителем существенно другой культуры, случайно попавшим к нам. О возможности существования иных Вселенных можно говорить не только в мире физических проявлений (когда меняются числовые значения безразмерных фундаментальных констант), но и в мире семантическом (когда происходит переупорядочение смыслов на числовой оси).

6. Аномалии в восприятии текстов. Не все изначально заданные смыслы открыты всем в равной степени. Когда рождается ребенок, его сознание выглядит как почти гладкая прямоугольная функция распределения р₀ (μ). Селективности еще нет, но ребенок готов к ее созданию, воспринимая поступающие к нему фильтры р (у/μ). Но возможны аномалии. В гладкой по своей природе исходной функции р₀ (μ) могут оказаться «черные дыры» (участки с ординатами, равными нулю). Так, возможно, появляются умственно отсталые дети, не способные воспринимать нашу культуру. Среди наших коллег также есть люди, в мировоззренческом плане абсолютно не способные выйти за пределы, например, позитивизма (или примитивного материализма), а в социальном плане — видеть мир свободным, не погруженным в тоталитаризм. Что-то похожее происходит и в цветовом восприятии физического мира — там есть дальтоники, не различающие цвета на отведенной нам электромагнитной шкале. И в то же время никто из нас не может выходить за пределы, установленные этой шкалой, хотя это доступно, скажем, пчелам.

VI. Смысловая природа личности

Здесь уместно рассмотреть структурные составляющие личности:

1. Эго человека. Когда мы встречаем человека и в общении узнаем его, то перед нашим внутренним взором возникает образ, определяемый прежде всего системой исповедуемых им смыслов, и мы оказываемся готовыми отождествлять его Эго с текстом, задаваемым плотностью вероятности р (μ). Эта функция может быть многовершинной, иглоподобной, размытой или резко асимметричной — в зависимости от индивидуальных особенностей психики. Эго — не стабильное состояние, а процесс, ибо система смысловых (ценностных) представлений непрестанно меняется, особенно в острых жизненных ситуациях; если Эго рассматривать как текст, то это особый, живой текст, способный к нескончаемой реинтерпретации самого себя. Здесь мы приближаемся к буддистским представлениям об иллюзорности видимого личностного начала.

2. Метаэго — это непосредственно не схватываемая нами способность к генерированию фильтров, перестраивающих нашу систему ценностных предпочтений. Это, пожалуй, самая сильная характеристика личности — человек остается самим собой до тех пор, пока сохраняет способность к генерированию нетривиальных фильтров, особенно в критических ситуациях. Нужно признать, что личность раскрывается в трагизме ситуаций, провоцирующих появление неординарных фильтров. Здесь мы перекликаемся с тем направлением западно-европейской мысли, которое известно как французский персонализм^[9]. Там вводится понятие «интегрального героизма», и трагизм рассматривается как изначальная, недоступная рациональному познанию предельность, расширяющая границы личности. Трагизм собственного жизненного опыта, а не логика школьного обучения, раскрывает личность.

3. Многомерность личности. Пристально всматриваясь в самих себя, мы видим, что каждый из нас в действительности оказывается хотя бы двухмерной личностью, ибо иначе был бы бессмысленным тот внутренний диалог, который мы непрестанно ведем с самими собой. Эго двухмерной личности задается плотностью вероятности z = р (μ₁, μ₂). Личность оказывается состоящей из двойниковой пары μ₁ и μ₂, связанной коэффициентом корреляции r =ρ {μ₁, μ₂}. С появлением в модели нового параметра распаковка семантического континуума становится более изощренной — веса придаются теперь уже не участкам семантической оси, а участкам плоскости, задаваемой осями μ₁ и μ₂. С увеличением размерности личности изощренность распаковки увеличивается. Мы начинаем всматриваться в семантический мир через несколько связанных между собой окон, каждое из которых раскрывает перед нами свой текст. Через тексты мы видим семантический мир и самих себя в этом мире. Мультиперсональность сейчас широко обсуждается в американской психиатрии [Beahrs, 1982], оказываясь связанной как с патологическими проявлениями (расщеплением личности, когда коэффициент корреляции приближается к нулю), так и с творческой активностью; в плане социальном гармоничная мультиперсональность — это преодоление отчужденности и агрессии. Один из ярких примеров многомерной личности — Ф.М. Достоевский: его герои удивительно различны, и в то же время в них мы всегда узнаем самого автора.

4. Гиперличность — это представление о личности как о многомерной семантической структуре, воплощенной в различных телах: здесь речь идет о гипнозе, о феномене трансфера в психоанализе, о возникновении коллективного сознания у возбужденной толпы, о коллективном экстазе в религиозных мистериях или даже о состояниях глубокой влюбленности и о специальной практике сексуального слияния в тантризме.

VII. Биологический эволюционизм как творческий процесс^[10]

Эта тема, выходящая за пределы данной статьи, рассмотрена нами ранее в книге [Nalimov, 1985]. Здесь мы ограничимся лишь краткими замечаниями. Оставаясь на позициях герменевтической философии, мы можем рассматривать биологический мир как набор некоторых текстов, построенных на изначально заданном морфогенетическом континууме. Элементарными текстами станут особи; их корреляционно связанное объединение будем рассматривать как биологический вид. Пользуясь таким языком, оказалось возможным описать биологический эволюционизм так же, как выше был описан эволюционизм текстов, порождаемых нашим сознанием. Нам представляется интересной сама попытка построения модели глобального эволюционизма, инвариантной к особенностям отдельных, конкретно взятых процессов.

VIII. Материя — смыслы

К постановке этой проблемы подошли уже мыслители Древнего Египта в знаменитой Книге мертвых (Папирус Ani), написанной еще в середине второго тысячелетия до нашей эры [Budge, 1985]. С тех пор решение этой фундаментальной проблемы существенно не продвинулось. Не увенчались успехом серьезные усилия нейрофизиологов — им не удалось сформулировать какие-либо представления о том, как может быть переброшен мост между физической и семантической проявленностью Универсума. Не удалось это сделать достаточно убедительно и физикам, обращающимся к квантово-механическим описаниям сознания, хотя Р. Джан и Б. Данн [Jahn, Dunne, 1988] со всей очевидностью показали, как представления о волновой функции сознания могут быть истолкованы при описании процесса получения и использования информации от среды или внесения ее в среду при взаимодействии с техническими устройствами. Несомненный интерес также вызывает программа holomovement (целостного движения), развиваемая английским физиком Д. Бомом [Bohm, 1987]. Но и здесь в исходных посылках нет полной ясности. Неясным везде остается вопрос о том, как происходит порождение того, что мы называем смыслами, организующими нашу интеллектуальную и духовную жизнь. Непонятно, как смыслы философской значимости могут возникать под действием такого химического препарата, как LSD. Изучением этого явления много лет занимался американский психиатр С. Гроф [Grof, 1976]. В его экспериментах демонстрировалось существенное расширение горизонтов нашего сознания — пространство и время проявлялись в новом качестве «здесь и теперь». И хотя объяснение этого феномена затруднительно, важно другое — впервые показано экспериментально, как физическое начало может воздействовать на глубины сознания. Сейчас такие эксперименты во многих странах запрещены, поскольку LSD причисляется к наркотикам, но раньше этот препарат применялся в психиатрии в качестве лечебного средства. И еще одно относящееся сюда замечание. Вселенная управляется фундаментальными безразмерными константами, задаваемыми числами. Но числа по своей природе принадлежат сознанию, а не физическому миру^[11]. Опять мы сталкиваемся с взаимодействием физического и ментального (семантического)^[12].

Нам представляется, что мост между материей и смыслами может быть переброшен через геометризацию наших представлений об Универсуме. Мы знаем, что полевые представления являются центральными в современной физике. Сейчас возникла надежда на то, что в ближайшее десятилетие будет создана единая теория поля, объединяющая четыре фундаментальных физических взаимодействия. Мы ввели полевое представление о природе сознания, дав математическую интерпретацию одной из основных предпосылок философии Платона. Отсюда возникает надежда на возможность построения сверхъединой теории поля, охватывающей как физическую, так и семантическую реальность. Степень геометризации наших представлений о сознании можно углубить, если перейти от вероятностной (бейесовской) логики к логике метрической, сняв несколько искусственно введенное ограничение на постоянство метрики (предиката пространственной длины) семантически насыщенного пространства. В этом случае мы должны обратиться к языку калибровочных преобразований (который широко используется в современной физике), полагая, что изменение текста — его эволюция — осуществляется за счет локальной деформации масштабности в окрестности точек семантического пространства. Текст начинает выступать как возбужденное (т. е. разномасштабное) состояние семантически насыщенного пространства. Текст становится семантическим экситоном. Вопрос о переводе текстов с одного языка на другой может нас не беспокоить, поскольку различные языки имеют право на существование только тогда, когда перевод с одного из них на другой является нетривиальной задачей.

IX. Сознание во Вселенной — или как иначе?

Есть и еще нечто существенное, не понятое в природе Человека. Профессор С. Роуз, изучающий мозг и поведение в течение 20 лет, пишет [1995]:

В нашем мозгу нет никаких уникальных типов клеток или даже белков, а физиологические свойства и общая организация мозга у человека и других млекопитающих практически одинаковы. Те области, с которыми связана память, сходны у нас с соответствующими (гомологичными) областями мозга остальных млекопитающих; прежде всего это относится к гиппокампу. Поэтому я не вижу особых причин не соглашаться с предположением, что образование энграмм в нашем мозгу обеспечивают биохимические механизмы такого же рода, как и у других животных (с. 362–363).

Читая эти строки, перестаешь понимать что-то очень важное. Тайна природы Человека углубляется. Опять начинаешь видеть, что человеческое мышление, породившее смыслы, выходит за пределы нейронауки. Но куда?! Непосредственно во Вселенную? Опять приходится Вселенную наделять сознанием, ничего не разъясняя.

Но попробуем дерзнуть!

Напомним, что еще древние греки говорили о Земле как о живом организме — богине, именуемой Гея [Lovelock, 1988]. Сейчас мало кто так скажет. И более того, подчеркивается, что до сих пор не обнаружено жизненное начало на какой-нибудь иной планете. В такой ситуации, казалось бы, бессмысленно говорить о сознании Вселенной. Но размышляя так, мы забываем, что любая планета является живым существом, творящим свой образ.

Можно подойти к проблеме с иных позиций, поставив необычный вопрос: Зачем свершается творение? Чтобы погубить все, приведя к неизбежной гибели нашу Планету? Погибнуть должны смыслы, созданные Человеком и воплощенные им в тексты; погибнуть должна биосфера; должны исчезнуть геометрии всех ландшафтов Земли? Человек сам уже начал заниматься разрушением Земли. Во имя чего?

Так мрачно видеть будущее заставляет нас излишне материалистичная культура.

Но можно мыслить и иначе. Может быть, Мироздание — это тоже творящее Существо, обладающее Сверхсознанием, могущим воспринимать и осмысливать все происходящее, где бы и как бы оно ни совершалось, — даже в пространствах иных геометрий и неведомых временах. И тогда рукописи, действительно, не горят.

Иначе говоря, все сотворенное сохраняет свой след. Встав на такую позицию, мы расширяем основу бытия Вселенной, признав, что она обладает cкорее семантической структурой.

Наш подход — отнюдь не произвольная вера. Мы опираемся на то, что можно назвать «слабой логикой», — логику воображения. Смысл ее таков: любое суждение может быть приемлемым, если то, что обсуждается, поддается пониманию хотя бы с помощью фантазии^[13]. Мы в своих работах стараемся отвечать этому требованию.

Сказанное выше не означает, что мы хотим «отчихнуться» от науки. Можно же иногда подумать и о том, что лежит выше науки и вне религии. А мистика (страшное слово — сразу под стол) начала-таки входить в науку — вспомним хотя бы антропный принцип.

Однако будем осторожными, обсуждая эту тему!

X. А почему математика?

Да, я пытаюсь внести математику в философию^[14]. Математика делает мысль четкой и, соответственно, сурово требует аксиоматического обоснования при построении концепций. В результате облегчается понимание текстов, — хотя философия никогда не должна быть понимаема до конца. Понять философию — значит суметь продолжить схваченную мысль. Динамизм философии сближает ее с наукой и удаляет ее от теологии.

Дальнейшее углубление связи философии с наукой (если оно осуществится) приведет к тому, что философия будет в значительной степени пользоваться языком математики. Нельзя забывать, что хорошая наука говорит на математическом языке.

И все же, почему математика?

Ответ простой. Мы, люди, почему-то устроены так, что воспринимаем Мироздание через пространство, время и число с помощью логики. Отсюда следует, что мы подготовлены к тому, чтобы обращаться к математике. Кем подготовлены? Видимо, всем эволюционным процессом. Плохой ответ, согласен, но важен не столько ответ, сколько констатация факта априорной заданности этих форм восприятия.

Мне часто говорят, что я пытаюсь применять математику в изучении сознания, языка, биологической эволюции, но разве там есть математика как таковая?

Вряд ли! Математикой я пользуюсь как Наблюдатель. Так мне удобно мыслить. Иначе я не умею. Пространство, время, число и логика — это прерогатива Наблюдателя.

Математика имеет и еще одну приятную особенность. Четкая математическая формулировка позволяет отчетливо ставить вопросы, обращенные к глубинам сознания. Так рождается творчество^[15].

И все-таки пренебрежение к математике проявляется во многих разделах науки^[16]. По-видимому, здесь мы сталкиваемся с тем, что далеко не все способны воспринимать язык математики. В этом нет ничего удивительного. Обычная селективность — наше сознание никогда не владеет всем возможным. (Подробнее эта тема освещена выше в § V, 5, 6.)

Но вот что существенно: сфера математической науки все же расширяется в нашей культуре, и это раздражает «математически глухих».

И тогда начинается противостояние науке в целом. Об этом уже много пишется. Уменьшение расходов на науку наблюдается даже в США [Налимов, 1996].

И еще одно замечание. Не раз я слышал высказывание о том, что математика не наука, а увлекательное искусство. Да, математика, конечно, искусство, но в то же время еще и наука, в силу своей предельной строгости. Хотя в приложениях математика все же может потерять свою строгость, обращаясь в чистое искусство. Так, в определенном смысле, произошло с предложенной концепцией. Но строгость и изящество — разве не одно и то же в глубинах нашего сознания? Мне всегда не нравилась попытка разграничения двух полушарий мозга. Одно и то же. Только по-разному воспринимается на поверхности мышления.

XI. Против обломков позитивизма (во всех его вариантах)

Он (ученый) должен сравнивать идеи с другими идеями, а не с «опытом», и пытаться улучшить те концепции, которые потерпели поражение в сравнении, а не отбрасывать их.

П. Фейерабенд [1986, с. 161]

Меня уже давно привлекает позиция П. Фейерабенда. Она отчетливо сформулирована в заглавии одной из его книг [1986] — Против методологического принуждения: Очерк анархистской теории познания. Далее в этой же книге читаем:

Наука представляет собой по сути анархистское предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок (с. 147).

Но все же в чем-то я отступаю от Фейерабенда. Я полагаю, что если новая концепция кого-либо не устраивает, то ее следует оставить в покое, не подвергая критике, а тем более — улучшению. Лучше всего предложить другую концепцию, свою собственную, оппонируя «не устраивающей».

Как можно оценить новую концепцию? Нужно осмыслить ее объясняющую силу. Именно новое, неожиданное объяснение какого-либо явления открывает путь к дальнейшему творчеству.

XII. Последнее слово

Из всего сказанного выше следует, что наша модель оказалась построенной в соответствии с принципами конструктивизма. Это не было задумано. Так получилось само собой.

Предлагаемая модель сознания удовлетворяет требованию Брауэра — быть интуитивно ясной. Ясность достигается путем геометризации представлений о смыслах и текстах, что было запрещено Декартом (ум — не протяжен), и этот запрет продолжался почти до наших дней. Геометризация сознания сближает описание семантического мира с описанием физического мира. Отсюда открывается путь к построению сверхъединой теории поля, объединяющей оба мира.

Итак, я предлагаю читателю оценить объясняющую силу изложенной здесь теории смыслов и модели сознания. Все остальное — не существенно.

Литература

Адамар Ж. 1970. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Советское радио, 152 с.

Волошин М. 1990. Коктебельские берега. Симферополь: Таврия, 248 с. + ил.

Налимов В.В. 1979. Вероятностная модель языка. М.: Наука, 303 с.

Налимов В.В. 1989. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Прометей, 287 с.

Налимов В.В. 1991. Как возможна математизация философии? Вестник Московского Университета. Серия 7, Философия, № 5, c. 7 — 17 (на англ. — 1989. Can philosophy be mathematized? Probabilistical theory of meanings and semantic architectonics of personality. Philosophia Mathematica. An International J. for the Philosophy of Modern Mathematics, II, vol. 4, p. 129–148.; на польск. — 1990. W jaki sposób można zmatematyzować filozofię? Prakseologia, № 1–2 (106–107), s. 133–148).

Налимов В.В. 1993. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 283 + XVI с.

Налимов В.В. 1994. На грани третьего тысячелетия. Что осмыслили мы, приближаясь к XXI веку (Философское эссе). М.: Лабиринт. 73 с.

Налимов В.В., Дрогалина Ж.А. 1995. Реальность нереального. Вероятностная модель бессознательного. М.: Мир идей, АО Акрон, 432 с. + XVI с.

Налимов В.В. 1995. Вселенная смыслов (интервью). М.: Общественные науки и современность. РАН, № 3, с. 122–132.

Налимов В.В. 1996. Критика исторической эпохи: неизбежность смены культуры в ХХI веке. (Точка зрения). Вопросы философии, № 11, с. 65–74.

Панов М.И. 1984. Методологические проблемы интуиционистской математики. М.: Наука, 224 с.

Роуз С. 1995. Устройство памяти. От молекулы к сознанию. М.: Мир, 380 с.

Фейерабенд П. 1986. Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 544 с.

Beahrs J.O. 1982. Unity and multiplicity: multilevel conciousness of Self in hypnosis. Psychiatric Disoder and Mental Health. N.Y.: Brunne/Mazel, 238 p.

Bohm D. 1987. Unfolding Meaning. A Weekend of dialogue with David Bohm. L. — N.Y.: ARK Paperbacks, 177 p.

Brouwer L.E.J. 1975. Philosophy and Foundations of Mathematics. In: Brouwer L.E.J. Collected Works, vol. 1. Amsterdam: North-Holland.

Budge E.A.W. 1985. The Egyptian Book of the Dead. (The Papyrus of Ani). N.Y.: Dover Publ., Inc., 377 p.

Drogalina J. 1990. Nalimov’s conception of human nature. ReVision, vol. 12, 3, p. 19–29.

Grof S. 1976. Realms of the Human Unconscious. Observations from LSD Research. N.Y.: E.P. Dutton, 267 p. (перевод на русск.: Гроф С. 1994. Области человеческого бессознательного. М.: Изд. Трансперсонального института, 274 с.)

Heidegger M. 1972. On Time and Being. N.Y.: Harper and Row, 84 p.

Jahn R.G., Dunne B.J. 1988. Margins of Reality. The Role of Consciousness in Physical World. San Diego — N.Y.: HBJ Book, 415 p.

Lovelock J. 1988. The Ages of Gaia. A Biography of Our Living Earth. N.Y.: Norton, 252 p.

Nalimov V.V. 1981. In the Labyrinths of Language. A Mathematician’s Journey. Philadelphia: ISI Press, 246 p.

Nalimov V.V. 1985. Space, Time and Life. The Probabilistic Pathways of Evolution. Philadelphia: ISI Press, 110 p.

Nalimov V.V. 1992. Spontaneity of consciousness. An attempt of mathematical interpretation of certain Platos ideas. In: Carvallo M.E. (ed.). Nature, Cognition and System II. Dordrecht: Kluwer Press, p. 313–324.

Nalimov V.V., Drogalina Zh. 1995. The emergence of transpersonal psyсhology in Russia. A dialogue. The International J. of Transpersonal Studies, vol. 14, Supplement, April, p. 20–24.

Nalimov V.V. 1995. Facing the Mystery. A philosophical approach. Ibid., p. 25–29.

Nalimov V.V. 1996. Existential vacuum and how to overcome It. Ibid., vol. 15, № 1, June, p. 1–6.

Wheeler J.A. 1983. On recognizing «law without law». American J. of Physics, 51 (5), p. 398–404.

Wheeler J.A. 1988. World as system self synthesized by quantum networking. In: Agazzi E. (ed.) Probability in the Science. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, p. 103–129.

Глава 2

Сопоставление моей позиции с представлениями других авторов, решающих сходные проблемы

Начнем с далекого прошлого.

1. Платон.

В те далекие времена он уже признавал необходимость математики в философии^[17]. Ставил вопрос о том, как единое может существовать во многом, а многое в едином. (Напомню — наш ответ на этот вопрос звучит так: единое является семантическим континуумом, множественное — вероятностным взвешиванием, или иначе — распаковыванием). Он утверждал, что Идеи (иначе — смыслы) существуют изначально. Это утверждение послужило основой для построения моей концепции. Мог ли Платон предвидеть, что по прошествии почти двух с половиной тысяч лет напряженного интеллектуального развития математика так и не станет всеобщим достоянием? Философия наших дней все еще не опирается на математику.

2. Плотин. Здесь мы обратим внимание только на его учение о Числе. У Плотина Число выступает как некая ипостась, как принцип конструирования, как форма мысли. Этой теме посвящен отдельный трактат, входящий в шестую Эннеаду. Обращение к числу — это все же и обращение к математике. Развивая нашу концепцию сознания, мы опираемся на Число как на организующее начало, но при этом ничего не вычисляем. Нужно признать, что Число в одном случае может выступать как философская категория, в другом — как мера исчисления. Если мы готовы признать, что наше сознание не система, а состояние, непрестанно изменяющееся, то роль Числа в понимании сознания оказывается очевидной.

3. Декарт. Здесь приводится только отдельное высказывание, не развиваемое далее [1950]:

Истины… перечислить нельзя, в чем, впрочем, и нет надобности (с. 447).

Сейчас эту мысль мы формулируем так: cмыслы мира как-то соотнесены с числовым континуумом (см. гл. 1, § II) — иначе модель сознания построить не удается. Трудность понимания смысла состоит в том, что мы имеем дело со словом-дискретом, которое в свою очередь сопряжено с языком в целом, т. е. это такая дискретность, за которой скрывается континуальность. Здесь мы говорим о непрерывности против дискретности (в языке и мышлении в целом).

4. Кант. Он стоит у истоков нашей — современной — философии. Занимаясь сознанием, часто приходится обращаться к его представлению о Разуме. И сейчас мне кажется уместным обстоятельно сопоставить предлагаемую мной концепцию с его позицией. Задача эта рискованная — идеи Канта о сознании (или, точнее, о мышлении) не сформулированы в виде отчетливой концепции, но разбросаны по страницам его главного труда. Ниже мы выделим близкие нам представления Канта и приведем относящиеся сюда фрагменты из Критики чистого разума [1964].

Двоичность сознания и спонтанность. Прежде всего хочется обратить внимание на мысль Канта о двоичности сознания. Одно из проявлений сознания — чувственность, другое — рассудок. В первом случае речь идет о чувственном созерцании, что в какой-то степени похоже на разработанное нами представление о семантическом вакууме. Во втором — идет речь о мышлении, характеризующемся спонтанностью. В моей концепции, как уже говорилось, раскрытие смыслов происходит также спонтанно. Приведем соответствующие цитаты из вышеупомянутой книги:

…существуют два основных ствола человеческого познания, вырастающие, быть может, из одного общего, но неизвестного нам корня, а именно чувственность и рассудок: посредством чувственности предметы нам даются, рассудком же они мыслятся (с. 123–124).

Восприимчивость нашей души, [т. е.] способность ее получать представления, поскольку она каким-то образом подвергается воздействию, мы будем называть чувственностью; рассудок же есть способность самостоятельно производить представления, т. е. спонтанность познания. Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т. е. содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы (с. 155).

Тайна. Занимаясь проблемой сознания, я постоянно встречаюсь с Тайной. Удивительно, что с этой проблемой столкнулся уже и Кант, хотя в те годы проблема сознания, казалось бы, еще не раскрылась во всей своей сложности. Вот относящиеся сюда цитаты [Кант, 1964]:

Наблюдение и анализ явлений проникают внутрь природы, и неизвестно, как далеко мы со временем продвинемся в этом. Но если даже вся природа раскрылась бы перед нами, мы никогда не были бы в состоянии ответить на трансцендентальные вопросы, выходящие за пределы природы, так как даже и свою собственную душу нам не дано наблюдать с помощью каких-либо иных созерцаний, кроме тех, которые доставляются нам нашим внутренним чувством, а между тем в ней заложена тайна происхождения нашей чувственности (с. 326).

Нечувственная причина этих представлений совершенно неизвестна нам, и потому мы не можем созерцать ее как объект, так как подобный предмет мы должны были бы представить себе не в пространстве и не во времени (составляющих лишь условия чувственного представления), а между тем без этих условий мы не можем иметь никакого созерцания (с. 453).

Обращение к математике. Развиваемая мною философская концепция базируется на теоретико-вероятностных представлениях, и я отдаю должное тому, что Кант, еще в далекое от нас время, со всей отчетливостью оценил роль математического мышления, следуя за древними греками. Вот его высказывания [1964]:

Само достоинство математики (этой гордости человеческого разума) основывается на том, что она гораздо больше, чем можно ожидать от опирающейся на обыденный опыт философии, научает разум усматривать в великом и малом порядок и правильность природы, а также удивительное единство ее движущих сил и тем самым дает разуму повод и стимул для применения, выходящего за пределы всякого опыта, и, кроме того, дает философии, занимающейся этими вопросами, превосходный материал, подкрепляющий ее исследования, насколько это допускает их характер, соответствующими созерцаниями (с. 433).

Математика дает самый блестящий пример чистого разума, удачно расширяющегося самопроизвольно, без помощи опыта (с. 599).

Но современная — традиционная — философия все же не встала на путь, предложенный Кантом. Почему? Парадокс. Чтобы сказать что-то новое, я обратился к прошлому — к рекомендациям Канта.

Неустойчивость языка. Разработанная мною вероятностная модель языка позволяет описать размытость смыслов в слове. «Вибрируемость» смыслов (в зависимости от ситуации — внутренней или внешней) отметил Кант, хотя еще и крайне наивно. Сошлемся снова на выше цитированную книгу [Кант, 1964]:

Замечу только, что нередко и в обыденной речи, и в сочинениях путем сравнения мыслей, высказываемых автором о своем предмете, мы понимаем его лучше, чем он сам себя, если он недостаточно точно определил свое понятие и из-за этого иногда говорил или даже думал несогласно со своими собственными намерениями (с. 350).

Как робко прозвучала тогда эта проблема, но все же философ не мог ее не заметить.

Априори. По-видимому, наиболее важным вкладом Канта в философию является учение о чистых (не зависящих от опыта) априорных формах чувственности (пространство и время) и, соответственно, о 12 априорных синтетических категориях (общих понятиях). Среди них: причинность и зависимость, возможность — невозможность, необходимость — случайность и пр.

Таким образом, мы видим, что Человек приходит на Землю не пустым, но хорошо экипированным для взаимодействия с миром. Его «наполненность» и составляет тайну. Величайшую неразгаданную тайну Человека. Мы не поймем природу Человека, пока не разгадаем эту тайну.

Сейчас, читая Канта, я готов к 12 априорным категориям добавить число (во всем его многообразии), логику (в ее различных проявлениях), вероятность (вместо всеобъемлющей причинности), метафизику, мистику и еще, наверное, многое другое. Важным мне кажется также высказывание Канта о возможном априорном познании:

Что же касается предметов, которые мыслятся только разумом, и притом необходимо, но которые (по крайней мере так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный критерий того, чтó мы считаем измененным методом мышления, а именно что мы a priori познаем в вещах лишь то, чтó вложено в них нами самими (с. 88).

Из сказанного следует, что развитие — это непрестанное вду-мывание в cамого себя, хотя мы и не знаем, кто есть Человек. Вот так я воспринимаю Канта. Это не значит, что он так думал, — думаю так я, читая его тексты.

Мне кажется, Кант был первым философом, поднявшим со всей серьезностью проблему сознания. Хватит ли у нас смелости продолжать идти по намеченной им дороге?

5. Теперь наш век. Здесь, прежде всего, нужно обратить внимание на квантовую механику, созданную еще в 20—30-е годы плеядой физиков — Л. де Бройлем, В. Гейзенбергом, Н. Бором и др.

Перед нами серьезный вопрос: квантовая теория, сделавшая столь многое в современной микрофизике, может ли быть использована и в изучении сознания? Если сознание связано с телесностью Человека, то эта связь должна быть реализуема через микрочастицы, описываемые квантовой теорией. Но достаточна ли такая аргументация?

Квантовая механика. Посмотрим, хотя бы поверхностно, на структуру квантовой механики [Медведев, Ширков, 1990]:

По современным представлениям, квантовое поле является наиболее фундаментальной и универсальной формой материи, лежащей в основе всех ее конкретных проявлений…

Истоком общего понятия квантового поля явилась волновая функция частицы Ψ (x, t), которая является не самостоятельной физической величиной, а амплитудой^[18] состояния частицы: вероятности любых, относящихся к частице физических величин выражаются через билинейные по Ψ выражения. Таким образом, в квантовой механике с каждой материальной частицей оказалось связано новое поле — поле амплитуд вероятностей (с. 300).

Завершим сказанное выше общепринятой формулировкой: состояние квантовой системы описывается волновой функцией, квадрат модуля которой определяет вероятность данного состояния.

С философской позиции уместно обратить внимание на то, как квантовая механика^[19] расширяет наш кругозор. Отметим три соотнесенных с ней темы: дуализм материи — ее двоякую структуру, взаимодополняемую, одна из составляющих которой — дискретность (квантованность), другая — континуальность (волновая функция); вероятностную логику — отказ от привычных нам жестких причинно-следственных связей; признание «нелокальности»^[20].

Мое представление о квантовой механике может быть поддержано, скажем, высказываниями известного американского физика Г. Стэппа [Stapp, 1992]^[21]:

Триста лет усилий не привели к согласованию представлений о разуме (mind) с концепциями классической физики…

Классическая физика опирается на локальность, на редукционизм, на детерминистскую концепцию природы, в которой сознание не находит себе логического основания и способно выполнять только роль пассивного наблюдателя… квантовая же теория обратилась к нелокальности, отказалась от редукционизма и детерминизма в понимании природы… (с. 209).

Казалось бы, путь найден! Но так ли это?

Сознание человека проявляет себя через язык. А слово, по своей природе, не дискретно. Оно сопряжено со всем могуществом языка. Мне понравилась краткая формулировка К. Юнга [1996]:

Вообще можно сказать, что ни одно слово не выражает целого (с. 372).

Вряд ли здесь нужны доказательства. Каждый, кто углублялся в природу языка, не мог не отметить его структурную уникальность. Где еще в нашей повседневной жизни мы с такой очевидностью сталкиваемся с континуальностью?

Итак, путь найден, но только для изучения мозга, а отнюдь не сознания. Иначе — опять ловушка. Может оказаться, что мы будем изучать не то, чем в действительности владеем.

В своей модели сознания я обращаюсь к смысловому континууму. Это неожиданно.

Представление о континууме может вызывать раздражение у естествоиспытателей. Вот пример — высказывание физика [Митюгов, 1996]:

Любая область континуума (ее простейшая модель — отрезок прямой) содержит несчетное количество точек, поэтому в принципе не существует процедуры поиска или определения каждой из них. Далее, согласно Г. Кантору, континуум может быть однозначно отображен на свою малую часть. Иными словами, непрерывные множества безумно избыточны для описания наблюдений (с. 57).

На сказанное выше можно ответить так: да, континуум избыточен, но избыточно и наше сознание. В этой избыточности — его тайна, его величие. Если мы опять вернемся к языку, то должны будем признать, что отдельное (точечное) слово, взятое само по себе, ничто. Смысл слово обретает только тогда, когда появляется наблюдатель, «созидающий» вокруг него семантическое поле.

Проблема поднята. Однако следует быть осторожными. Не все еще ясно. Важно не забывать, что до сих пор естествоиспытатели (в своих исследованиях) не обращались к континууму из-за его излишней и удручающей сложности. Это не раз отмечалось. Теперь, пытаясь осмыслить сознание, мы оказались вынужденными иметь дело с континуумом. Горизонт нашего мышления неожиданно расширился. Это серьезно. Кажется, мы впервые осознали, что континуум все же существует в реальности нашего Бытия.

Пенроуз. Теперь, наконец, пришло время обратиться к Роджеру Пенроузу — математику, физику и философу Оксфордского университета. Его подход близок мне. Две его книги [Penrose, 1989; 1994] насчитывают 923 страницы укрупненного формата. Краткое изложение этих работ затруднено не только объемом, но еще и многогранностью темы. Чтобы составить некоторое представление о стиле изложения, ограничимся двумя небольшими цитатами из второй книги, после чего обратимся к обстоятельному сопоставлению двух подходов — моего и Пенроуза.

Прежде всего отметим его высказывание о роли свободы во Вселенной [Penrose, 1994]:

В квантовой физике есть некая дополнительная свобода, совершенно случайная по своей природе, превосходящая детерминистское (вычисляемое) поведение, что подтверждается уравнениями квантовой теории (особенно уравнением Шрёдингера) (с. 216).

Теперь несколько фрагментов из наиболее важной для нас главы этой книги — Квантовая теория и мозг. Здесь автор пишет:

Таким образом, широко распространилось убеждение, что наиболее подходящей моделью физического функционирования мозга в целом является классическая система, в картину которой не вписываются наиболее тонкие и таинственные свойства квантовой физики (c. 348).

При этом он, естественно, указывает и на возражения, ссылаясь, в частности, на известного нейрофизиолога Дж. Экклза ([Beck, Eccles, 1992], [Eccles, 1994]), который был вынужден обратиться к квантовой механике, углубляясь в изучение мозга. Пенроуз продолжает:

С учетом того, что квантовые эффекты действительно могут вызывать значительное усиление активности головного мозга, некоторые исследователи выражают надежду, что именно квантовая неопределенность в этом случае может оказаться тем, что позволяет сознанию (mind) влиять на головной мозг. И здесь с дуалистическим взглядом можно было бы согласиться, явно или неявно. Возможно, «свобода воли» «внешнего разума» способна воздействовать на квантовые выборы, которые фактически и определяются этими недетерминированными процессами (с. 349).

6. Сопоставление моей концепции с позицией Р. Пенроуза.

Удивительно, что Пенроуз, не зная (судя по всему) моих публикаций, в своем подходе в какой-то степени близок мне.

Отметим эти совпадения. Оба автора:

1) неоднократно обращаются к представлению о тайне мироздания;

2) обращаются к математическим моделям, хотя и существенно различно;

3) отказываются от причинно-следственных связей;

4) связывают свои построения с далеким прошлым, с идеями Платона.

Но есть и существенные расхождения:

1) В своих построениях я глубже проникаю в платоновскую мысль, признавая его утверждение об изначальном (дочеловеческом) существовании нераспакованных (как я представляю) смыслов. Именно представление о пространственно упорядоченных элементарных смыслах позволило мне построить вероятностно ориентированную модель сознания.

2) В отличие от Пенроуза, я отказываюсь от построения модели мозговой деятельности, поскольку мозг, скорее всего, является лишь приемником и передатчиком процессов, происходящих в таинственном сознании, видимо, не локализованном в мозге.

3) Я опираюсь на представление о семантическом континууме, что исключает обращение к квантовой механике.

4) Самым серьезным различием является то обстоятельство, что моя концепция полностью базируется на исходной аксиоматике.

7. Что же следует из всего сказанного выше?

Жизнь все же, кажется, идет вперед! Но что значит «идти вперед»? Вряд ли мы знаем, куда идем. Однако идем. Идем под натиском сознания, действующего, как мы уже говорили, спонтанно, вне отчетливо воспринимаемых причинно-следственных связей. Да, так мы устроены, и ничего больше сказать не можем. Но при этом понимаем, что:

(1) Человека нужно изучать в его совместном (коллективном) проявлении.

(2) Ранее я писал [Налимов, 1996] о неизбежности перемен в западной культуре. Теперь добавим: изменение культуры — это, прежде всего, изменение состояния сознания. Или, может быть, точнее надо сказать так: изменение состояния коллективного сознания изменяет облик культуры. Это изменение может протекать мягко или резко — революционно. Сейчас, скорее всего, следует ожидать второго.

(3) Из сказанного выше следует, что необходимо начать серьезно изучать сознание. В историческом проявлении сознание — это не предмет, а процесс.

(4) Нужно создать соответствующие межфакультетские кафедры, поскольку изучение сознания не может быть связано с какой-нибудь отдельной областью знания.

(5) Ведущая роль в изучении сознания, по-видимому, должна принадлежать математикам, физикам, биологам, но не психологам и философам. Последние оказались достаточно беспомощными — психологи наших дней ограничиваются преимущественно частными экспериментами, не пытаясь развивать всеохватывающие концепции, допускающие вездесущность сознания; философы же утратили связь с современной наукой, и прежде всего с математикой и физикой, которая становится философской дисциплиной благодаря мировоззренческой широте своих концепций. Вне этих дисциплин не может формироваться современное мировоззрение.

(6) В то же время мы не можем игнорировать метафизику, понимая, что далеко не все в Мироздании доступно нашему опыту. Нужно быть смелее и признавать, что мы живем в мире, сконструированном лишь из доступных нам фрагментов (обрывков) Вселенной. Недоступное может приоткрыться, если мы будем только ставить вопросы, ничего не утверждая. Обращение к вопросам, не имеющим ответа, — это уже метафизика. Только обращаясь к метафизике, мы можем приоткрыть тайну сознания Вселенной. Утверждение всегда сковывает мысль. В этом сила и слабость науки. Метафизика ограничивается вопросом — это расширяет горизонт мысли.

Сейчас мы подошли к необходимости понять Сознание как феномен Вселенной. Для этого нужна предельно свободная мысль.

(7) Отметим, что вопросы могут проявляться двояко: опираться на жесткую логику в поисках «безусловной истины»^[22] и на интуицию, изначально заложенную в нас неким непонятным образом. Здесь опять тайна.

(8) Важную роль в контексте обсуждаемого обретает интуиционистский подход. Предполагается, что вопросы — это спонтанно возникающие творческие процессы, не связанные (обязательно) с логикой. Они могут быть удачными или неприемлемыми, опережающими время. Таким образом, мы оказываемся вынужденными признать, что удачные вопросы сами по себе вносят новизну в наше мышление. Иными словами, свежесть мысли задается прежде всего вопросами. Порой дерзкими, алогичными. Мы часто слышим высказывания об упадке философии наших дней. Что может изменить ситуацию? Только смелость в постановке вопросов, запрещенных современной парадигмой. Вот один из таких вопросов: «Как можно осмыслить существование сознания непосредственно во Вселенной?» Может быть, этот вопрос надо сформулировать глубже, изящнее? — не знаю. Но важно, что он начинает нас преследовать. Нельзя представить себе, что сознание может быть только на Земле, — это «обвал мысли». Есть и прямые свидетельства — вот, скажем, антропный принцип. Осмыслить его можно, только обращаясь к неведомому во Вселенной. И еще одно — фундаментальные константы задаются безразмерным числом, природа которого семантическая, а отнюдь не предметная. Если число регулирует Мироустройство, то оно должно быть причастно Сознанию Вселенной. Можно поставить и такие вопросы: что объединяет нас, Землян, обитателей одной из космических гостиниц? Что делает уютным это убежище? Какую роль играют смыслы — как они порождают многообразие текстов? Текстами мы считаем все творимое в нашей обители — это изобретения, порождаемые человеком; биологические виды, возникающие сами собой; это и пейзажи Земли, создаваемые ею самой. Как можно понять самотворение, не обращаясь к Тайне Вселенной? Способна ли наша интуиция приоткрыть тайну Бытия?

А если сознание по-прежнему останется абсолютной тайной, что тогда?

Литература

Декарт Р. 1950. Начала философии. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, с. 426–544.

Кант И. 1964. Критика чистого разума. Сочинения в шести томах, т. 3. М.: Мысль, 799 с.

Ивин А.А. и др. (ред.). Логический словарь: ДЕФОРТ. 1994. М.: Мысль, 269 с.

Медведев В.В., Ширков Д.В. 1990. Квантовая теория поля. Физическая энциклопедия, т. 2. М.: Советская Энциклопедия, с. 300–311.

Митюгов В. В. 1996. Познание и вера. Вопросы философии, № 6, с. 54–65.

Налимов В.В. 1996. Критика исторической эпохи: неизбежность смены культуры в XXI веке. (Точка зрения). Вопросы философии, № 11, с. 65–74.

Платон. 1971. Государство. Сочинения в трех томах, т. 3, ч. 1. М.: Мысль, 686 с.

Юнг К.Г. 1996. Дух Меркурий. М.: Канон, 382 с.

Beck F., Eccles J.C. 1992. Quantum aspects of consciousness and the role of consciousness. Proc. Nat. Acad. Scien., 89, 11357—61 (ссылка дана по: Penrose R. 1994. Shadows of the Mind. A Seach for Missing Science of Consciousness. Oxford: Oxford Univ. Press, 457 p.).

Davies P. 1989. The Cosmic Blueprint. New Discoveries in Nature’s Creative Ability to Order the Universe. N.Y.: A Touchstone Book, 224 p.

Eccles J.C. 1994. How The Self Controls Its Brain. Berlin: Springer Verlag, 117 p.

Healey R. 1990. The Philosophy of Quantum Mechanics. An Interactive Interpretation. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 270 p.

Nalimov V. V. 1985. Space, Time, and Life. The Probabilistic Pathways of Evolution. Philadelphia: ISI Press, 110 p.

Penrose R. 1989. The Emperor’s New Mind. Concerning Computers, Mind and the Laws of Physics. Oxford: Oxford Univ. Press, 466 p.

Penrose R. 1994. Shadows of the Mind. A Seach for Missing Science of Concious-ness. Oxford: Oxford Univ. Press, 457 p.

Stapp H.P. 1992. A quantum theory of consciousness, p. 207–217. In: The Interrelationship Between Mind and Matter. Philadelphia: Temple Univ. Press, 281 p.

Stapp H.P. 1993. Mind, Matter and Quantum Mechanics. Berkeley, Ca.: Univ. of California, 248 p. + XIII + 3 figs.

Глава 3

Критика исторической эпохи: неизбежность смены культуры в XXI веке^[23]

Центральная проблема эволюции — не происхождение видов, а происхождение формы и функции…

Эволюцию нельзя рассматривать как исключительно биологический процесс…

Эволюция — это процесс, внутренне присущий строению Вселенной… Эволюция началась с рождением Вселенной.

А. Лима-де-Фариа [1991, с. 36–37]

I. Вступление

Мы должны быть готовы к пониманию истории как непрестанного эволюционного, а иногда и революционного изменения.

Культура, как и все живое, рождается, живет и, исчерпав себя, умирает, оставляя место появлению новых форм и функций.

Мы мало знаем о культуре как о суперорганизме. Уверенно, пожалуй, можно сказать только то, что раскрытие культуры в периоды ее подьема — это творческий процесс, и уже поэтому он не поддается прогнозированию.

Иначе обстоит дело на закате культуры — панорама упадка вырисовывается достаточно отчетливо, и тогда прогнозирование становится возможным.

Культура, в которой мы живем, уникальна: она достигла удивительных и одновременно опасных высот. Гибелью ей грозят внутренние невзгоды, а не новые гунны.

Мы приближаемся к трагическому рубикону. Такова экстраполяция. Поэтому необходим критический анализ, позволяющий расставить акценты, сформулировать вопросы^[24].

II. Экскурс в прошлое

Для начала обратимся к книге Карла Ясперса. Само ее название — Смысл и назначение истории — заставляет серьезно задуматься. Казалось бы, эту тему следует включить в программы университетов и школ, но ее незавершенность закрывает такую возможность. Приведем несколько существенных высказываний Ясперса [1994]:

…нам не известен даже окончательный, удовлетворительный ответ на вопрос: что такое человек? Исчерпывающий ответ на него мы дать не можем. Мы, собственно говоря, не знаем, что такое человек, и это также относится к сущности нашего человеческого бытия (с. 62).

В чем причина того, что человек совершает скачок? Совершая его, он не осознавал, к чему это приведет, и не стремился к этому. С ним что-то произошло.…

Этот скачок в развитии человека, следствием которого была история, может быть воспринят и как несчастье, постигшее человека; согласно этому взгляду здесь произошло нечто непостижимое, грехопадение, вторжение чуждой силы; все, что создает историю, в конечном итоге уничтожает человека.

Но этот скачок можно воспринимать и как чудесный дар человеческой природы… История превратила человека в существо, стремящееся выйти за свои пределы (с. 72–73).

Оценивая великие культуры прошлого, Ясперс пишет [там же]:

…подлинного исторического движения в великих культурах древности не было…

Поэтому история этих тысячелетий изобилует событиями, которые, однако, еще не носят характер исторических решений человека (с. 75).

Особая — уникальная — роль приписывается Западной культуре:

То, что на Западе выступает как совершенно новое, вносящее в развитие радикальное изменение, должно было бы опираться на какой-либо всеохватывающий принцип. Полностью постичь этого нельзя (с. 85).

Если Западный мир вышел из глубин Азии, то он может быть воспринят как безмерно отважный порыв человека к свободе, который сначала сопровождается опасностью потерять душевное равновесие, а затем, будучи осознанным, — постоянной опасностью вновь погрузиться в глубины Азии (с. 91).

Если исходить из всего сказанного Ясперсом, нам остается рассматривать Средиземноморскую культуру как некую данность, возникшую в силу нераскрытых причин. Происшедшее напоминает процесс биологической эволюции. Почему все шло так, как оно шло? Почему завершилось созданием человека, несущего демоническое начало, готового разрушить все, что ранее было создано на Земле?

И именно здесь со всей серьезностью встает вопрос о назначении истории. Этот вопрос, поставленный Ясперсом, фундаментален. Он — тот краеугольный камень, о который спотыкается мысль.

III. В поисках смыслов

Западную культуру, уходящую корнями в Средиземноморье, прежде всего можно охарактеризовать как страстную постоянную устремленность к новым смыслам. В других известных нам культурах не было столь напряженного перманентного поиска. И все же вряд ли можно говорить о реализации некоего назначения истории — ведь цель поиска осталась незаданной. Может быть, он был направлен на расширение горизонтов сущего? Но кто может это понять и кто может объяснить, почему Западной культуре выпал жребий непрестанного искания нового, которое может оказаться не только нелепым и бессмысленным, но даже жестоким и беспощадным. Наш век дал зловещие примеры — фашизма и большевизма, жатва которых объемлет миллионы людей в прошлом и обернется миллионами неродившихся в будущем.

И еще одна существенная характеристика — поиск нового в мире смыслов сопровождался упорным противостоянием многообразию, что противоестественно, поскольку в мире живого царит многообразие, являющееся творческим принципом биосферы, который нарушается теперь вмешательством человека, слепо верящего в «научно-технический прогресс».

IV. Портрет Западной культуры

Теперь попытаемся представить облик нашей культуры, которая столь же несуразна и непоследовательна, сколь многообразна и многогранна.

Начнем с религии — организующего начала общества.

Христианское миропонимание, лежащее в основе Западной культуры, создало мощное движение, динамичное и достаточно агрессивное. Первые усилия — создание института Церкви — вытеснили в подполье свободную религиозно-философскую мысль — гностицизм, в силу своей архетипической природы пробивающийся на поверхность сквозь догматические толщи даже и в наши дни. Апокрифические Евангелия, найденные в Наг Хаммади, промолчав века, заговорили в ХХ в., преодолев запреты раннехристианских цензоров. Получается, что «самиздат» — подпольная форма культуры — неистребим, так как движим рефлексом свободы. Академик И.П. Павлов утверждал, что рефлекс свободы отсутствует у слабых животных. Если позволить себе экстраполяцию, то без «еретиков» развитие культуры остановится. Возможно, поэтому ереси продолжали развиваться. Возникла инквизиция («розыск»), или, другими словами, тайное судопроизводство с применением пыток^[25]. В букете христианского многообразия оказались и Крестовые походы, и неправедный суд над Тамплиерами в Париже^[26], и религиозные войны во имя социальной справедливости. Здесь же Реформация и противостояние ей — контрреформация, и резня Варфоломеевской ночи. В религиозной истории России мы увидим немало аналогий, среди которых судьба нестяжателей, раскольников и самой Церкви во времена разных идеологий. И все происходило под именем Христа.

Но было и другое, совсем другое. Возникла философская мистика (вспомним хотя бы Мейстера Экхарта), углубленная практика монастырской медитации, монастырские библиотеки, наука. Строились удивительные храмы — «дымные громады» Кёльна, Шартра, Монсегюра…

Возникла алхимия — предтеча науки. Возник Ренессанс, определивший резкое изменение культуры, торжество антиклерикализма. Возникла освобожденная в значительной степени философская мысль. И все же развитию науки долгое время противодействовала церковь (основополагающее учение Коперника было под запретом Ватикана с 1616 по 1825 гг.). Вспыхнула Великая французская революция, которая принесла освобождение от феодально-абсолютистского порядка, поддерживаемого религией. Наполеон I — что бы о нем ни говорили — завершил революцию, создав действующий французский гражданский кодекс. Как эхо откликнулось это даже в России. Помню, в моей юности русская интеллигенция с уважением относилась к Наполеону и в домах часто можно было встретить небольшие его бюсты.

Даже такой краткий перечень событий — утомителен, но он важен, чтобы показать, как раскрывалась Западная культура.

Да, непрестанно шел поиск новых смыслов: с одной стороны — в плане религиозном — часто омрачавшийся пролитием крови; с другой — в плане логической отточенности мысли — охватывавший философию и науку. Вслед за наукой развивалась техника.

В целом миропонимание замкнулось на искусство. Именно оно в прошлом создавало образ культуры во всей ее полноте. По-видимому, все культуры прошлого дошли до нас через образы. В наши дни искусство переплелось с техникой с невиданной ранее силой. Образ культуры стал определяться развитием техники: города, устремленные в небо, изысканные автомобили, невиданные в природе формы самолетов, другие транспортные средства, создаваемые как художественные произведения; радио и телевидение: нам открывается возможность видеть весь мир, сидя в кресле, но при этом естественные переживания заменяются каждодневными переживаниями на экране; разум оказался готовым отдать себя компьютеру; сознание начинает становится излишним — зачем оно, если всё есть на экране?^[27]

Техника начала разрушать природу и открыла возможность проливать больше крови в жестоких сражениях. Непрестанное совершенствование оружия гипнотизирует — соблазн воспользоваться им становится неудержимым. В войнах XX века было пролито неизмеримо больше крови, чем когда-либо ранее.

Здесь со всей отчетливостью проявляется моральная недостаточность современной культуры.

Проповедь любви в ее высшей форме прозвучала у истоков христианства. Но как могло случиться, что любовь, и более того — любовь к своим врагам, не заставила Церковь встать на путь пацифизма? Здесь хочется привести высказывания известного теолога Нибура [1994]^[28]:

Христианская вера должна убедить нас в том, что политические конфликты представляют собой столкновения грешников, а не праведников с грешниками (с. 154).

Далее он говорит:

…знание божьей воли вовсе не гарантирует способность и готовность ее исполнять (с. 159).

Примечательно и само название этой статьи: Почему Церковь не стоит на позициях пацифизма?

Но тогда в чем же смысл Нагорной проповеди?

И еще одно замечание. В канонических Евангелиях явно прослеживается анархическая тенденция — Христос отказывается от власти. Но при этом Апостол Павел в Послании к Римлянам говорит:

…ибо нет власти не от Бога (13.1).

Такое обожествление всякой власти — даже преступной — трудно воспринять.

А теперь обратимся к высказываниям современного православного богослова А. Кураева [1994], которые звучат, пожалуй, вызывающе:

Апостолы, выйдя на проповедь о Христе, не пересказывают (ни разу!) «Нагорную проповедь». Они говорят об одном: Он умер за наши грехи и воскрес, и в Его воскресении — надежда нашей жизни (с. 12).

…В нравственной проповеди Христа просто нет ничего нового! (С. 14.)

Любая система, которая не в состоянии пояснить уникальный смысл Креста, не является христианской (с. 16).

Проститутке у «Метрополя» проще войти в Царство Христово, чем гималайскому отшельнику (с. 53).

Я привел разные высказывания, чтобы показать, что по прошествии двух тысяч лет не возникла согласованная стройность христианского сознания, а следовательно, и поведения^[29]. Исключение, пожалуй, составили толстовцы, принявшие Слово Божие к исполнению и не отказавшиеся от Него даже в гулаговских условиях. Я их видел на Колыме.

Казалось бы, философия должна была стать одной из существенных составляющих культуры. Но что мы имеем?

В Европе философия развивалась достаточно интенсивно. Однако кто мог знать ее во всей полноте — ученый, политик, военный, монах, клирик, обыватель? Естественно, нет. А это означает, что в Европейской культуре не происходило того, что было свойственно, например, Древней Греции, где философские смыслы были достоянием сознания греков.

Правда, однажды философия прорвалась в жизнь страны, принадлежащей европейскому ареалу, — марксистское гегельянство в России, соблазнившее и Западную Европу. Но это было, скорее, незнанием философии^[30].

Серьезные попытки осмысления человека в его бытии были сделаны экзистенциализмом, но где отклик на их усилия? Философия жизни оказалась нераскрытой. В наши дни создается впечатление, что философия изжила себя. Этой теме посвящен целый ряд публикаций [Baynes et al. (eds.), 1987], [McCarthy, 1992], [Налимов, 1993].

Однако вот что читаем мы в статье Н. Решера [1995], посвященной современной американской философии:

«Справочник американских философов» за 1992–1993 гг. перечисляет более десяти тысяч философов, работающих в университетах и колледжах в США и Канаде (с. 121).

Помимо гигантской Американской философской ассоциации в США и Канаде в настоящее время существуют около ста двадцати различных философских обществ, из них двадцать три общества заявляют о наличии в своих рядах более пятисот членов (с. 123).

Природа сегодняшней американской философии такова, что новые идеи и тенденции вышли на передний план по большей части не из-за особого влияния какого-то конкретного автора, а благодаря сумме единичных вкладов множества авторов. Сегодня философская инновация — обычно не результат усилий отдельных влиятельных индивидов, но следствие коллективной деятельности, характер которой лучше всего выражается с помощью статистики (с. 131).

Хотя философия фактически не оказывает никакого воздействия на североамериканскую культуру в целом, она продолжает удерживать прочные позиции в системе высшего образования…

Таким образом, не может быть никаких сомнений — философия в Северной Америке жива и неплохо себя чувствует… Философская деятельность процветает на американской академической сцене вследствие того, что отражает широкие социальные запросы^[31] (с. 136–137).

Следует ли считать недостатком то, что американские философы сегодня почти всегда пишут для других философов, а не для широкого круга образованных читателей? (С. 142.)

Наиболее цитируемые американские философы набирают свыше 500 ссылок; европейские — до 1000, и один из них — Ж. Деррида — до 2000.

В данном контексте существенно отметить, что американская университетская философия (и психология) не пожелали заметить возникшее в стране направление — трансперсональную психологию, которая пытается осмыслить природу человека вне рамок позитивизма.

Сказанное здесь свидетельствует о том, что философская мысль не действует на современную культуру даже в США, где имеется целая «армия» философов.

Искусство (и особенно музыка) является существенной составляющей нашей культуры. Оно пробуждает заложенную в человеке энергию, врачует его («гармонии таинственная власть»), включает в творческий процесс, благодаря которому человек воссоздает самого себя из глубин коллективного опыта. Искусство по природе своей мистериально — обращено к глубинам человеческой психики, и поэтому сила его воздействия неисчерпаема, как неисчерпаемы смыслы метафор и образов, средствами которых оно выражает себя.

Но искусство непрерывно угнетается то идеологией, то цензурой, то финансовыми обстоятельствами. А государство никак не стремится поверить, что оно, искусство, — одна из самых эффективных форм просвещения и воспитания гражданина.

Здесь же следует упомянуть и спорт, как одну из форм искусства, почитавшуюся и великими философами древности, которые не просто отдавали должное Олимпийским играм, но и участвовали в них.

Однако благородные идеалы искусства с трудом выдерживают натиск «золотого идола», который разрушает культуру и возвеличивает деньги, — доминирует не смысл, а цена.

Наука — один из основных аспектов современной культуры, так, по крайней мере, принято считать. Но так ли это на деле? Человек, не имеющий к ней прямого отношения, воспринимает ее только через технические достижения. Собственно науку он не знает — не умеет научно мыслить. Но что значит «научно мыслить»? Можно ли сказать, что математик или физик-теоретик мыслит так же, как биолог или, скажем, философ?

Наука научила нас мыслить, обращаясь к концептуальному многообразию. Это значит, что мы способны воспринимать Мироздание через множество противостоящих представлений, не пытаясь отыскать единую безусловную истину. Нельзя не согласиться с высказыванием американского философа П. Фейерабенда [1994]:

Пролиферация^[32] теорий благотворна для науки, в то время как их единообразие ослабляет ее критическую силу (с. 166).

Научное мышление в нашей стране оказалось противостоящим мышлению церковному, политическому и, пожалуй, философскому. Но всегда ли научное мышление присутствует в самой науке? Однако это отдельная большая тема — «Научна ли наука?»

Несколько слов об отношении к науке — о сомнении в ней. Создается впечатление, что в наши дни люди устали от серьезной мысли. Достаточно отчетливо обозначилось противостояние науке в США. Сошлемся здесь на две статьи [Hoke, 1995], [Lederman, 1995], опубликованные в престижной американской газете The Scientist, издающейся в Филадельфии. Из публикаций следует, что в Конгрессе США ведутся дебаты по снижению расходов на научные исследования. Но лидирует наша страна — в период 1985–1995 гг. по сопоставимым ценам расходы на научные разработки, по различным подсчетам, уменьшились в 15–18 раз [Известия, 10 ноября 1995 г.].

Другой аспект: приходится наблюдать, как выпускники университета, теряя критицизм, занимают позиции креационизма^[33] или, к примеру, погружаются в астрологию, которая не есть ни наука, ни религия [Хоувелл, 1994]. Это всего лишь два примера из обширного списка «странного».

Удивительно, что антинаучность возникает циклично^[34]. Вихри разномыслий бушуют в нашей культуре, которая не просто динамична и циклична, но и с трудом понимаема с позиций критически мыслящего человека. Глубокое прошлое, таящееся в человеческом сознании, временами бунтует, извергаясь лавой и пеплом.

Нельзя не остановиться и на таком вопросе, как критика науки. В плане мировоззренческом наука воспринимается прежде всего как устремленность к расширению горизонтов познания и представлений о мироздании.

С физическим образом Вселенной наука как-то справляется. Горизонты физического мира непрерывно расширяются. Но до сих пор не удалось связать мир физический с миром семантическим. Такая необходимость давно назрела — это признают и философски настроенные представители физической науки [Налимов, 1993].

Нам так и не удалось пока понять природу сознания человека — наука, опирающаяся на механистическое миропонимание, не позволяет заниматься этой темой, по крайней мере так, как она того заслуживает. Однако проблема сознание — материя стала одной из основных мировоззренческих проблем наших дней.

Наука, разрушившая наивные (религиозные) представления о противостоянии жизнь — смерть, не нашла иного — нового — решения. За все время существования человека наша культура оказалась единственной, не сумевшей осветить эту тему. В результате она потеряла возможность выполнять свою основную функцию — служить терапией, поддерживать психическое и духовное здоровье общества.

И еще — утраченными оказались и морально-этические основания.

Что касается техники, то она наступает на нас державным шагом. Это своего рода Эгрегор^[35] — самостоятельное надличностное образование, захватившее человека, подчинившее его себе. Я хорошо знаю технику — большую часть жизни я служил ей: моя ученая степень — доктор технических наук. И хотя я предпочитаю писать ручкой на листе бумаги, однако трудно стало обходиться без компьютера, принтера и всех тех технических средств, которые обслуживают интеллектуальный процесс.

Техника обеспечивает занятость, а следовательно, и деньги, и комфорт. Все внеденежное в наши дни теряет смысл. Семантическая насыщенность нашего сознания начинает задаваться телевизором и компьютером. Один умный философ сказал, что «личность — это те смыслы, которыми она наполнена». Именно так! А что мы видим?! Если провести убийствометрический анализ фильмов, преобладающих на наших экранах, то доминирующие частоты в ранжированном списке ключевых слов наверняка «стяжают» слова, относящиеся к различным формам насилия. Понятно, почему это так. Телевидение ориентировано на массовую аудиторию, это привлекает рекламу, последняя приносит деньги, а значит, зрителя у экрана надо держать. Но ведь зритель — это в первую очередь человек! И уродливые смыслы уродуют его личность. Разрушение личности ведет к разрушению страны. Древние воспитывали героев, чтобы процветал народ.

Техника, будучи самостоятельной силой, не поддается контролю со стороны человека. Она существует сама по себе, не заботясь о состоянии человека, общества или Земли. Она сравнима с инфекционным заболеванием — носители болезни тоже развиваются, не заботясь о своем пристанище.

Природа и Земля в целом, включая человека, интенсивно разрушаются, несмотря на все разговоры об экологии. Разрушается и сообщество землян — непрестанно совершенствуемое оружие создает соблазн его применения. Сознание, привыкшее к насилию, готово использовать войну в достижении своих целей, забывая о том, что они (цели) разрушают и само сознание, которое в такой ситуации уподобляется «сознанию» микроба, разрушающего свое пристанище.

В этом контексте нельзя не отметить также угрозу, исходящую и от вооруженного терроризма любого толка, и от бандитизма. Значительный процент взрослого населения нашей страны и США содержится в тюрьмах за преступления [Известия, 7 декабря 1995 г.].

Развитие техники привело также и к тому, что государственный аппарат попадает в руки к бандитам. Это стало серьезной проблемой политических структур различных стран. В гоголевской России чиновники тоже были взяточниками, но нынешнее мздоимство в сочетании с оружием угрожает самому существованию общества.

Резюмируя этот раздел, можно сказать, что развитие техники увеличивает насилие во всех проявлениях жизни. Отметим, что телевизор и компьютер есть тоже насилие, хотя и скрытое. Но поскольку все в жизни имеет предел, то есть предел и насилию — экспоненциальный рост приводит к разрушению условий, в которых он осуществляется, и заставляет-таки изменить то, что давно нуждалось в переменах.

Анархизм, с которым я связан с ранней юности [Налимов, 1994], обретает теперь новое звучание. Хочется напомнить слова А.А. Борового (анархиста начала века) о том, что анархизм — не какая-то социально-политическая структура, а мировоззрение. В него следует вдумываться, а не поносить, потому что его изначальный преобладающий смысл состоит в праве личности сопротивляться насилию в любой его форме и защите права на свободу решений во всех сферах бытия — личной, социальной, научной, духовной.

Что такое культура? Культура имеет множество функций и столь многофакторна, что не поддается одномерному определению. В первом приближении можно было бы ее определить как социальную терапию. И если это так, то культура наших дней находится в тяжком долгу перед современным человеком. Ее ключевые смыслы, заключенные в Вере, Науке, Искусстве, не действуют в коллективном сознании. Историки будущего, возможно, не затруднятся определить нашу культуру, в которой командуют машина и деньги, как «культуру машины» и как «культуру денег».

Развитие техники^[36] и распространение ее по планете породило некий вариант глобальной культуры, в которой могут возникать взаимоисключающие проблемы. Например, проблема народонаселения: с одной стороны, наблюдается перенаселение планеты за счет малоразвитых стран, с другой — в России, например, происходит угрожающее сокращение населения. Смерть превышает рождаемость [Известия, 24 декабря 1994]. Число умерших в 1993 г. превысило число родившихся на 805 тысяч человек [Известия, 2 февраля 1994]. Ежегодно в России официально регистрируется примерно 4 млн. абортов [Известия, 24 апреля 1995]. Ожидаемая продолжительность жизни мужчин сократилась до 57,3 лет. Прогноз звучит грозно [Немцов, 1995]:

При пьянстве почти половины взрослых мужчин может оказаться, что некому будет вытягивать страну из нынешнего провала, не найдется достаточного количества здоровых людей для реализации здравых идей, в частности национальной (c. 77).

Это тяжкая расплата за потерю смыслов в культуре наших дней. Россия оказалась особенно ранимой. В этом ли безобразии ее величие?!

V. Как возможно появление новой культуры?

Вглядываясь в будущее, мы касаемся потенциального многообразия и осуществляем выбор, опираясь на ценностные представления прошлого. Это создает настоящее. При этом прошлое в нашей системе представлений — это судьбинная составляющая, а будущее — этическая, поскольку речь идет о выборе и свободе воли. Об этом я много пишу в своих книгах, разрабатывая вероятностный подход [Налимов, 1989], [Налимов, Дрогалина, 1995]. Настоящее — это прошлое, свернутое по будущему, или судьба, преобразованная этикой выбора.

Я в потенциальном многообразии будущего позволяю себе «фантастический» выбор — как иначе я могу выразить надежду?!

На земле человеку стало тяжело. Слишком тяжел груз неизжитого прошлого, тяготеющего над ним и планетой. Дорога к новому завалена обломками, которые нам, похоже, не разгрести. Но Земля не единственное прибежище жизни и у «странников» миров, возможно, больше опыта…

Церковное мировоззрение отвергало инопланетную жизнь, полагая Землю центром Вселенной и не допуская возможности других космических убежищ для собратьев землян. Оно исходило из того, что по смерти человек, если праведен, попадает в рай^[37], где пребывает в блаженстве — состоянии бытия в небытии, ибо там ничего не происходит.

Иная позиция была у гностиков, которые выражали свои представления о мироздании намеками, создавая образ, а не доктрину, что с точки зрения целостности представлений важнее, поскольку образ свободен от редукции изложения, опирающегося на Аристотелеву, а не на вероятностную (Бейесову) логику.

Несколько иллюстраций из апокрифических Евангелий [Свенцицкая, Трофимова, 1989]:

Евангелие от Фомы:

19. Ученики сказали Иисусу: Скажи нам, каким будет наш конец. Иисус сказал: Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти (с. 252).

20. Иисус сказал: Блажен тот, кто был до того, как возник (с. 252).

Евангелие от Филиппа:

57. Господь сказал: Блажен тот, кто существует до того, как он появился. Ибо тот, кто существует, был и будет (с. 282).

70. До Христа многие уходили. Откуда они ушли, — туда они больше не могли войти. И куда они пришли, — оттуда они больше не могли уйти. Но пришел Христос. Те, кто вошел, — он дал им уйти. И те, кто ушел, — он дал им войти (с. 285).

110. Тот, кто обладает знанием истины, — свободен. Свободный не творит греха, ибо тот, кто творит грех, — раб греха. Мать — это истина, а знание — согласие. Тех, кому не дано творить грех, мир называет свободными. Знание истины возвышает сердце тех, кому не дано творить грех. Это делает их свободными и делает их выше всего. Но любовь созидает (с. 290).

115…Наша земля — это вера, в которую мы пустили корень, вода — это надежда, которой [мы] питаемся, воздух — это любовь, благодаря [которой] мы растем, а свет — [это] знание, [благодаря] которому мы созреваем (с. 291).

124…Но тайны истины открыты в символах и образах (с. 294).

Усиливая сказанное выше, приведем еще две цитаты из хорошо известной книги Йонаса [Jonas, 1958]:

Иисус говорит в Naassene Psalm: «Все миры надлежало мне пройти, все тайны раскрыть» (с. 53).

Я странствовал в веках и поколениях, прежде чем пришел к воротам Иерусалима (с. 79).

Гностики полагали, что Иисус привлек на Землю опыт других миров, но земляне не справились с этим более глубоким миропониманием в силу своей космической изолированности — так можно думать, читая эти тексты.

Теперь посмотрим, как наука, или, точнее, некоторые ее представители оказались готовыми рассмотреть вопрос об иных планетах, быть может несущих жизнь [Gribbin, Rees, 1989]:

Невозможно определить точные размеры нашего Универсума и количество звезд и планет, входящих в него, но при самом скромном подсчете он включает не менее миллиарда миллиардов… звезд, и по крайней мере 1 процент от этого числа — около 10 миллионов миллиардов звезд — похожи на наше Солнце. Если же предположить, что всего лишь у 1-го процента звезд типа нашего Солнца имеются планетные системы, среди которых находится планета, похожая на нашу Землю, то получится, что сотни тысяч миллиардов планет могут быть прибежищем жизни, подобной нашей. Это число столь огромно, что наше место в Универсуме выглядит весьма скромно (с. 11).

Трудно сказать, является ли жизнь в Универсуме редким или обыденным явлением, мы не знаем также, существует ли она лишь на одной планете. Физикам и многим другим ученым предстоит еще много работы (с. 289).

Астрономы самонадеянно опровергли бы утверждение, что планетарные системы, потенциально пригодные для жизни, широко распространены в нашей Галактике (предположительно и в любой другой) (с. 289).

Однако в той же книге авторы приводят высказывание Брандона Картера о том, что

…типичное время, необходимое для биологической эволюции, значительно превосходит возраст звезд (с. 290).

Заканчивается цитируемая книга удивительными словами:

Есть одна ключевая составляющая науки, наиболее ярко высветившаяся с появлением антропной космологии, это — ощущение чуда (с. 291).

Теперь рассмотрим поставленную здесь тему с широких метафизических позиций, обращаясь к предельной для нас грани бытия. Если мы готовы признать (хотя бы с некоторым сомнением) широкое распространение жизни во Вселенной, то естественно было бы допустить и возможность неограниченного бытия Человека в разных фазах развития, что будет соответствовать разным формам культуры. Развивая эту мысль дальше, естественно предположить, что различные планетарные культуры соединены воедино в Космическое сознание. Мы, земляне, становимся сопричастными этому сознанию лишь в моменты наивысших напряжений: в творческом порыве, равносильном полету — выходу за установленные пределы.

VI. Завершение

Итак, наша задача — открыть путь Космическому сознанию. Этому мешает наша культура, в частности такие ее составляющие, как устаревшая догматизированность религии, излишняя логизированность (а потому и механистичность) науки, подчиненность технике, поклонение капиталу. Нужно было бы создать новую, сохраняющую критицизм, систему воспитания и образования. Хотя и затруднительно представить себе сейчас, как это можно было бы организовать^[38].

В других работах я уже писал об ожидании космического вмешательства в земные дела, теперь хочу воспроизвести частично этот текст [Налимов, 1994]:

В нынешней планетарной ситуации можно надеяться только на вмешательство космических сил (с. 67).

Но здесь мало что можно сказать, так как мы стоим перед тайной. Обсуждая подобную тему, немецкий философ Мартин Хайдеггер говорил: «Только Бог еще может нас спасти».

Наша мысль, правда, звучит осторожнее. Нам кажется, что речь может идти не о буквальном пришествии Бога, а скорее всего о вмешательстве космических сил через реинкарнационное^[39] пришествие тех, кто побывал на Земле, а позднее в своих странствиях в мирах и веках оказался подготовленным к радикальному изменению ситуации Земли.

Нужен новый ментальный потенциал.

Нужны и харизматические личности, готовые его воплотить (там же, с. 68).

И это вмешательство — не наша фантазия. Так уже было на Земле, когда приходил Христос.

Взаимодействие с Космическим cознанием требует изменения сознания человека. И здесь перед нами встает насущная конкретная задача — реформа системы образования, и в первую очередь, высшего, которое из узкодисциплинарного должно стать трансдисциплинарным [Налимов, 1994].

Университетам надлежит готовить прежде всего интеллигентных людей, толерантных и свободных, ценностные представления которых согласуются с глубинным внутренним опытом человека, вбирающим опыт всего человечества — «всех времен и рас». Утрата такого опыта ведет к экзистенциальной пустоте, что мы и наблюдаем как кризис культуры.

Именно эти люди смогут осмыслить трагизм стареющей культуры, проложить пути в Будущее. Слияние Государства с Православием — это возврат в Прошлое. Невозможно, устремляясь вперед, двигаться назад. Марксистско-ленинское православие не изменит социальную ситуацию.

Проблема сознания — это проблема новых смыслов, которые настойчиво стучатся в дверь. И если не догадаться ее открыть, то они все равно ворвутся, уничтожив и саму дверь.

Литература

Андреев Д. 1995. Роза Мира. Собр. соч. в трех томах, т. 2. М.: Московский рабочий, Присцельс, 607 с.

Кураев А. 1994. Соблазн неоязычества. М.: МНПП Буква, 127 с.

Лима-де Фариа А. 1991. Эволюция без отбора. Автоэволюция формы и функции. М.: Мир, 455 с.

Мамардашвили М. 1995. Лекции о Прусте. М.: Ad Marginem, 547 с.

Моррис Г. 1990. Сотворение Мира: научный подход. Калифорния: Ин-т креационных исследований.

Налимов В.В. 1989. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Прометей, 287 с.

Налимов В.В. 1993. Размышления о путях развития философии. Вопросы философии, № 9, с. 85–93.

Налимов В.В. 1993. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 261 + 17 с.

Налимов В.В. 1993. Мы стоим перед Тайной. Alma mater (Народное образование), № 2, с. 17–22.

Налимов В.В. 1994. Канатоходец. Воспоминания. М.: Прогресс, 456 с.

Налимов В.В. 1994. На грани третьего тысячелетия. Что осмыслили мы, приближаясь к XXI веку. М.: Лабиринт, 73 с.

Налимов В.В., Дрогалина Ж.А. 1995. Реальность нереального. Вероятностная модель бессознательного. М.: Мир Идей, АО АКРОН, 432 с.

Немцов А.В. 1995. Алкогольная ситуация в России. М.: Фонд «Здоровье и Окружающая среда», 124 с.

Нибур Р. 1994. Почему Церковь не стоит на позициях пацифизма? Социально-политическое измерение христианства. Избранные теологические тексты ХХ века. М.: Наука, с. 142–159.

Ренан Э. 1990. Жизнь Иисуса. М.: Вся Москва, 331 с.

Решер Н. 1995. Американская философия сегодня. Путь, № 8, с. 121–147.

Свенцицкая И.С., Трофимова М.К. 1989. Апокрифы древних христиан. М.: Мысль, 336 с.

Фейерабенд П. 1986. Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 544 с.

Хоувелл Э.О. 1994. Письма астролога. Юнговский синхронизм в астрологических знаках и эпохах. М.: Урания, 250 с.

Ясперс К. 1994. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 527 с.

Baynes K., Bohman J., McCarthy T. (eds.). 1987. After Philosophy, End or Transformation. Cambridge: The MIT Press, 488 p.

Gribbin J., Rees M. 1989. Cosmic Coincidences. Dark Matter, Mankind, and An-thropic Cosmology. N.Y.: Bantam Books, 302 p.

Hoke F. 1995. Scientists see broad attack against research and reason. The Scientist, vol. 9, No. 14, July 10, p. 1.

Jonas H. 1958. The Gnostic Religion. The Message of the Alien God and the Beginnings of Christianity. Boston: Beacon Press, 302 p.

Lampe S. 1987. The Christian and Reincarnation. Abadan, Nigeria: Millenium Press, 210 p.

Lederman L. 1995. M. Public science literacy must be increased to stem tide of antiscience sentiment. The Scientist, vol. 9, No. 14, July 10, p. 13.

McCarthy H.M. 1990. The Crisis of Philosophy. N.Y.: State Univ. of New York Press, 389 p.

Roy R. 1992. An Appropriate God for a Technological Culture. Valparaiso, Indiana: Valparaiso Univ. Press, 22 p.

Глава 4

Плач по России

Стихотворение в прозе

Поздно!

Опоздали — запутались в войнах.

Растеряли мысль по тюрьмам, казням, лагерям и ссылкам.

Теперь прикрыться православием уже не удастся.

Жизнь ушла вперед.

Хотим мы этого или нет.

Культура становится транснациональной.

Техника делает свое дело,

сглаживая многообразие Бытия.

Стремление к созданию национально ориентированной культуры —

Это бессмысленная борьба с техникой,

Пронизавшей уже нашу жизнь.

Осквернили христианскую мечту о свободе, о безнасилии.

Затоптали великую освободительную Революцию,

В которую верили.

Многие.

Теперь нам быть рабами техники,

Преклоняющимися перед

Заморским Долларом.

Посмотрите, как растет число машин!

Как слёзы железные, несутся они по улицам — лицам.

А как иначе?

А куда несутся?

Зачем несутся? — Ответа нет!

Где Мудрости Эон,

Что путь судьбы печальной преодолеет?

Цели нет!

Вперед!!!

1996

Примечания

5

Впервые опубликовано: Вопросы философии, 1997, № 10, с. 58–76.

6

Здесь мы опять подходим близко к представлению Дж. Уилера [Wheeler, 1983]. В этой работе он говорит о «законе без закона» и поднимает вопрос о возможной роли смысла в третьем, наступающем этапе развития физики. У него это звучит так:

Является ли регулирующий принцип физики требованием смысла? Быть может, мы должны спросить: что порождает смысл? Придется ли нам обращаться к философии, чтобы добиться успеха в решении этой проблемы? (C. 404.)

7

Ради удобства читателя в этом параграфе повторяется то, что в расширенном варианте изложено в книге [Налимов, 1989].

8

Из сказанного здесь следует, что представление о свободе на глубинных уровнях сознания обладает большей ясностью, чем на уровне Аристотелевой логики. Это было подтверждено и нашими медитационными экспериментами [Налимов, Дрогалина, 1995].

9

Основные положения этого направления были сформулированы Э. Мунье еще перед Второй мировой войной.

10

В.В. Налимов часто употреблял термин «эволюционизм» для обозначения самого процесса эволюции (прим. ред.).

11

Особенно отчетливо это проявляется при изучении антропного принципа.

12

Подробнее описанная здесь позиция изложена в книгах [Налимов, 1993, с. 105–110] и [Налимов, 1994].

13

Этим принципом далеко не всегда пользуются. Скажем, в православии посмертное бытие человека описывается так, как современный человек не может представить себе даже всей силой воображения (подробнее об этом см. в гл. 3). Или другой пример: в «счастливые» коммунистические времена нас уверяли, что гулаговский труд — это естественное перевоспитание. Такое тоже трудно вообразить.

14

Непосредственным свидетельством тому служит название книги В.В. Налимова, изданной во Франции, — Les Mathématiques de l’Inconscient [1996].

15

Здесь уместно привести высказывание Ж. Адамара [1970]:

Когда греки, приблизительно за 4 века до новой эры, рассматривали эллипс… и вывели отсюда многочисленные и замечательные следствия, они не могли думать ни о каком использовании этих открытий. И тем не менее без этих исследований Кеплер не мог бы открыть спустя 2000 тысячи лет законы движения планет, и Ньютон не мог бы открыть закон всемирного тяготения (с. 116).

16

Недавно на кафедре теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ была принята резолюция: «Считать нецелесообразным включение предложенной к.ф.н. Долинским В.А. темы „Языковая концепция В.В. Налимова“ в программу спецкурсов». Одно из основных возражений: «Сомнение вызывает идея, что наше сознание имеет математическую основу». Протокол заседания кафедры заверен печатью. Вскоре, словно в ответ на резолюцию, во Франции вышла вышеупомянутая книга Les Math é matiques de l’Inconscient [1996]. Интересно, что вот так могут расходиться позиции современников.

17

Свое представление о математике Платон формулировал так [1971]:

Я понимаю: ты говоришь о том, что изучают при помощи геометрии и родственных ей приемов… Рассудком же ты называешь, по-моему, ту способность, которая встречается у занимающихся геометрией и им подобных (511, b, d, с. 319).

18

Амплитуда — отклонение от нулевого значения величины, колеблющейся по определенному закону.

19

Философская интерпретация квантовой механики дана также в книге [Healеy, 1990].

20

В физике термин локальность используется в тех случаях, когда точка, находящаяся в пространстве и времени, оказывается в зависимости только от ближайшей точки в ее окрестности. В квантовой механике, согласно [Davies, 1988]:

…можно полагать, что волновая функция, как считают некоторые физики, проявляется во всей Вселенной (с. 177).

21

Обратим также внимание на широко известную книгу [Stapp, 1993], посвященную квантово-механическому подходу к проблеме разум — материя. В этой книге автор объединил 11 работ за период 1971–1993 гг.

22

В Логическом словаре [Ивин и др., ред., 1994] вводится представление о Вопросе логическом:

Правильный ответ на В. л. предполагает, что сам В. л. является корректным (правильно поставленным). Всякий корректный В. л. вида «ψ?» предполагает, что входящее в него высказывание вида «ψ» является логически осмысленным (и субъект и предикат высказывания является не просто некоторым правильно построенным термом, но конкретным термином, в силу чего высказывание в целом либо истинно, либо ложно) (с. 27).

23

Впервые опубликовано: Вопросы философии, 1996, № 11, с. 65–74.

24

Каждый вопрос имеет не только вопрошающую, но и утверждающую часть — именно она и составляет предмет анализа.

25

В ХХ в. дикая форма суда повторяется во имя новой веры — большевистской.

26

В 30-е годы XX века русский отряд Тамплиеров (Восточный) был уничтожен в России. Правда, их не жгли, а всего лишь расстреливали; иных отправляли в лагеря — они назывались исправительными [Налимов, 1994].

27

В нашей книге [Налимов, 1993] глава Х посвящена критике оснований культуры. Параграф 15 называется «Покорение человека техникой». В нем рассматриваются позиции М. Хайдеггера, X. Ромбаха, Ж. Эллюля. Критика эпохи становится новым философским термином.

28

Райнхольд Нибур (1892–1971) — американский протестантский теолог, представитель диалектической теологии.

29

И понятно, почему. Это хорошо объяснил, в частности, М. Мамардашвили [1995]:

Вся цивилизация, вся культура, все христианство — это сказки, выдумки, ерунда в той мере, в какой это не вырастает из души каждого. Вера в Христа не имеет никакого значения, если ты не породил заново образ Христа, идя из глубин своей темноты (с. 89).

30

Иначе свалившиеся на нас беды не были бы столь сокрушительными. Не обрели практического значения и учения об этике, разработанные выдающимися авторами — И. Кантом, М. Вебером, П. Кропоткиным, Л. Толстым.

31

Например, проблемы феминистского движения, положения негров и др.

32

Пролиферация — разрастание путем многообразия.

33

Американский автор Г. Моррис считает креационизм научным подходом [1990].

34

Например, американский автор Ф. Хоук пишет [Hoke, 1995]:

Г. Холтон — профессор физики и истории науки в Гарвардском университете — утверждает, что иррациональность… является цикличной и периодически возникает в Новое время… (с. 1).

35

Термин заимствован из книги Д. Андреева [1995].

36

Многие серьезные авторы утверждают, что именно техника порождает науку, а не наоборот [Roy, 1992].

37

[Ренан, 1990]:

Общая мечта выливалась в одном слове «рай», старинном слове, заимствованном еврейским, как и всеми восточными языками, у Персии и первоначально означавшем сады царей Ахеменидов: чудный сад, где будет вечно продолжаться та очаровательная жизнь, которая уже началась здесь на земле (c. 154].

38

В начале революции в России была сделана попытка подойти к пониманию Космического сознания, выразившаяся в движении мистического анархизма [Налимов, 1994]. Но большевистский режим отказался от дискуссии — проще оказалось одних расстрелять, других — отправить в лагеря. Да и жертвоприношение было не лишним, вполне ритуальным — кровью жертв удобрялась почва идеологии: демоническая мистика проверялась на практике и в России, и в Германии.

39

Напомним здесь, что раннее христианство не отвергало реинкарнацию [Lampe, 1987].