Риббентроп. Дипломат от фюрера

Василий Молодяков, 2019

Со страниц послевоенных мемуаров большинства германских и иностранных дипломатов министр иностранных дел Гитлера Иоахим фон Риббентроп предстает человеком неумным, малообразованным, самодовольным, напыщенным и совершенно не разбирающимся в политике. Возможно, в жизни он был не слишком приятным человеком. Но для нас важнее его внешнеполитические идеи и их эволюция, его конкретные действия, а также их эффективность, связанные с ним события, имевшие глобальный характер и последствия. В жизни Риббентропа можно проследить несколько трагедий. Трагедия советника вождя, к чьему мнению не прислушиваются, но и не отпускают от себя. Трагедия талантливого, но слабовольного человека, который не может настоять на своем, но не способен отказаться от своего. Трагедия добропорядочного буржуа, связавшегося с революционерами. Точку в этих трагедиях поставил Нюрнбергский трибунал, приговоривший министра к смертной казни.

Глава 1

«Торговец шампанским»

(1893–1933)

…Примеряя, как для бала,

Антураж какой попало —

И драгунский, и шаманский,

И бургундский, и шампанский,

И церковно-цирковой…

Михаил Щербаков

1

Ульрих Фридрих Вилли Иоахим Риббентроп, известный под последним из перечисленных имен, родился 30 апреля 1893 года под знаком Тельца. Местом его появления на свет стал Везель — городок на Рейне, в гарнизоне которого служил его отец Рихард Риббентроп, тридцатитрехлетний обер-лейтенант 1-го Вестфальского полка полевой артиллерии. Мать Иоахима София, урожденная Хертвиг, была дочерью богатого саксонского землевладельца¹.

Аристократическую приставку «фон» будущий рейхсминистр получил много позже, однако он действительно происходил из старинной дворянской семьи. Корни ее уходят в маленькое княжество Липпе-Детмольд, зажатое между Вестфалией и Ганновером, а первым общим предком Риббентропов, о котором сохранились достоверные сведения, оказался Генрих Мaйер цу Риббентруп, скончавшийся в 1547 году: «Мейер» было родовой фамилией, «цу Риббентруп» означало «из Риббентрупа» — так называлась его ферма.

«Эта крестьянская усадьба, — рассказывает Рудольф фон Риббентроп, — в первый раз была упомянута в реестре владений монастыря Херфорд в конце XII века под именем “Рикбрахтинкторпе”. В старых документах также упоминается “господин де Рикбрахтинкторпе”. Но генеалогических свидетельств о том, что речь идет о нашем прямом предке, у нас нет. Примерно в 1300 году крестьянские дворы, которых изначально было четыре, объединились у одного владельца под именем “Майерхоф”. В XVI веке мы назывались “Майер цу Риббентруп”. Наш дедушка Рихард неизменно обращал наше, внуков, внимание на то, что наши предки всегда были “свободными”, а не “крепостными” — в те времена частое явление… [Около 1930 года. — В. М.] отец с матерью побывали в “Риббентрупе”, прелестной, размером в 400 моргенов [земельная мера в Германии — 0,25 га] усадьбе, расположенной недалеко от Бад-Зальцуфлена и до сих пор носящей это имя. Ему предложили ее купить. Речь шла о красивом неразгороженном земельном участке, находившемся, если быть точным, в Липпе [бывшем княжестве Липпе-Детмольд]. Тогдашнее решение отца не покупать это владение было, с экономической точки зрения, безусловно, правильным, так как надвигался большой мировой экономический кризис. Отцовская осторожность позволила нам неплохо пережить тяжелые годы, хотя я до сих пор очень хорошо помню, что дома мы экономили. Во время войны это владение еще раз было выставлено на продажу. Однако отец считал, что, пока идет война, он как министр не имеет права покупать землю»².

Бартольд Мaйер цу Риббентруп, потомок Генриха, в 1648 году представлял княжество Липпе при подписании Вестфальского мира, завершившего Тридцатилетнюю войну. Современная форма фамилии встречается с 1-й трети XVIII века — ее носил мировой судья Фридрих-Кристиан Риббентроп, умерший в 1735 году.

Риббентропы были военными и юристами. 6 февраля 1823 года первым в роду дворянство и почетную приставку «фон» получил Фридрих фон Риббентроп, генерал-интендант прусской армии, участвовавший в разгроме Наполеона, управлявший оккупированными территориями во Франции (там он разыскал и вернул в Берлин квадригу c Бранденбургских ворот), а затем возглавивший прусскую Высшую счетную палату. Три года спустя в дворянское достоинство был возведен его брат Эрих, прусский тайный военный советник в Люксембурге. Иоахим гордился родством, хотя не являлся их прямым потомком: портрет Фридриха фон Риббентропа в парадной форме висел в его посольском кабинете в Лондоне, несмотря на то, что тот был видным масоном, а масонов в рейхе не жаловали. Германский консул в столице Туманного Альбиона (по совместительству агент английской разведки) Вольфганг Ганс цу Путлиц купил расположение шефа, поднеся ему медаль с портретом «предка» и с надписью Pro Merits de Ribbentrop — «за заслуги Риббентропа»^[6]. Растроганный начальник отказывался верить любой информации, компрометирующей подчиненного, пока тот под угрозой разоблачения не бежал в Англию из Голландии в середине сентября 1939 года³. Другая получившая дворянство ветвь ведет начало от генерал-лейтенанта Карла фон Риббентропа, от дочери которого Гертруды будущий рейхсминистр и получил приставку «фон».

Учитывая особые — психоаналитики сказали бы амбивалентные — отношения Иоахима фон Риббентропа с Англией, следует упомянуть о еще двух его однофамильцах или очень дальних родственниках. Религиозный писатель и философ Фридрих Риббентроп после поражения германской революции 1848 года обосновался в Лондоне, откуда уехал в Южную Африку, затем в Индию, где стал известным проповедником. Бертольд Риббентроп с 1867 года служил в Индии по лесному ведомству и дослужился до поста генерального инспектора, а выйдя в отставку, выпустил в 1900 году справочник «Лесное хозяйство Британской Индии». Несколько Риббентропов добрались до Нового Света, где трудились по инженерной части или занимались бизнесом. Однако никто из них не был ни виноторговцем, ни дипломатом.

Пять поколений прямых предков Иоахима служили в артиллерии герцогства Брауншвейгского. Прадед, Генрих Риббентроп, участвовал в подавлении революции 1848 года. Дед, Фердинанд Риббентроп, командовал батареей во время битвы при Марс-ла-Тур во время Франко-прусской войны в 1870 году, заслужив Железный крест 1-го класса. Подобно многим выходцам из небольших, но древних княжеств или графств, он не любил пруссаков, династию Гогенцоллернов и объединителя Германии Отто фон Бисмарка, противопоставляя им себя как ганноверца. Несмотря на завет «не иметь с пруссаками дела», его сын Рихард боготворил и Бисмарка, и его империю. Он родился в Брауншвейге в 1859 году, в 1879-м поступил в артиллерию, а 19 мая 1891 года женился, получив хорошее приданое (в то время разрешение на брак давалось офицеру только в том случае, если он сам или его будущая супруга располагали суммой не менее чем в 90 тысяч золотых марок). В 1892 году у них родился первый сын Лотар, в 1893-м — Иоахим, а в 1896-м — дочь Ингеборг.

Везеля на Рейне будущий рейхсминистр не помнил, потому что вскоре после его рождения отец, уже в чине капитана, был переведен в Вильгельмсхое под Касселем на должность командира батареи. «Вильгельмсхое — это знаменитый кайзеровский дворец, в котором в 1870 году, после капитуляции французской армии у Седана, содержался в качестве пленника Наполеон III. Времена и нравы с тех пор изменились — сегодня победители сажают побежденные суверенные правительства не в королевский замок, а в каторжную тюрьму»⁴, — записывал бывший рейхсминистр в камере нюрнбергского Дворца юстиции. Историки и писатели на исторические темы склонны пренебрежительно отзываться о воспоминаниях Риббентропа, хотя главной мотивировкой этого является отрицательное отношение к их автору. Да, не обо всем он успел написать и не всё в мемуарах подтверждается фактами, но о многом, особенно о его детстве и юности, прочитать больше негде. Поэтому я буду цитировать их на протяжении всей книги: рассказывая историю жизни Иоахима фон Риббентропа, нельзя лишить слова его самого.

Итак, Вильгельмсхое — место, в котором прошло детство.

«Дворец был виден издалека благодаря статуе Геркулеса и своим всемирно известным каскадам, вода которых с большой высоты низвергалась в парковое озеро, обретая форму гигантского водопада. То было чудо природы и искусства. Впервые я увидел его во время одного визита кайзера Вильгельма II; он приезжал сюда почти каждой весной. Мои родители жили в так называемой кайзеровской гауптвахте — красном здании у въезда в замок. В дни приезда императора помещение внизу бывало занято охраной. Именно с этим и связано мое первое воспоминание. Когда караул выстраивался под ружье для почетной встречи кайзера, мы, мальчуганы — мой брат Лотар и я, присоединялись к гренадерам и браво салютовали ему своими деревянными сабельками. Однажды, следуя мимо, император заметил нас и громко рассмеялся. С нашими мужественно-серьезными лицами мы и впрямь выглядели очень забавно. Но дежурный лейтенант воспринял это по-своему и устроил разнос своим солдатам. Не успел кайзер удалиться, как лейтенант с саблей оказался за нашей спиной, и мы едва успели спастись от его гнева поспешным бегством в густые заросли сада»⁵. Несмотря на вполне невинный и даже верноподданический характер забавы офицерских детей, Риббентроп-старший рассердился и наказал сыновей.

«Мой отец, к которому я всю жизнь питал большое почтение, был для нас тогда строгим ментором, и мы скорее боялись, нежели любили его. В воспоминаниях же о матери любовь сочетается с горечью и печалью. Она уже тогда носила в себе зародыш той болезни, от которой через несколько лет скончалась [туберкулез. — В. М.]. Мы очень любили мать. Она, как и отец, была весьма музыкальна и великолепно играла на фортепьяно. Могла часами играть для меня, а я, как зачарованный, с наслаждением слушал… В последние годы ее жизни мы, дети, знали мать только больной и видели редко, так как она боялась нас заразить»⁶. Тем не менее болезнь передалась сыновьям: Лотар Риббентроп умер в 1918 году в возрасте 26 лет, Иоахим тяжело заболел в 1912 году. Впоследствии ему пришлось удалить одну из почек.

София Риббентроп скончалась 28 февраля 1902 года вскоре после переезда семьи в Мец, куда Рихард был переведен в чине майора на должность адъютанта командира корпуса. Мец был не только одним из крупнейших гарнизонов страны, но и центром имперской земли Эльзас-Лотарингия, присоединенной к Германской империи в результате победы над Францией в 1871 году. «Эльзасцы и лотарингцы всегда недовольны той страной, к которой они в данный момент принадлежат», — любил повторять Риббентроп-старший⁷. Несмотря на повышение, «отец вдруг почувствовал себя потерявшим самостоятельное положение командира батареи и брошенным в огромный плавильный тигель военной машины со всеми его преимуществами и теневыми сторонами, с его хитросплетениями и интригами… Тогда повсюду говорилось, что штаб-офицер в Меце быстро получит либо чин генерала, либо “голубой конверт”, то есть отставку… Моему отцу как штаб-офицеру прочили большое будущее. При своей весьма высокой профессиональной квалификации он был яркой личностью с прямым, открытым характером. Временами он бывал резким, но сердце у него было золотое. Умный, весьма начитанный, проявлявший большой интерес к политике, искусству, он был неподкупен и обладал ярко выраженным здравым смыслом… Он был до самой смерти верен своим друзьям, а врагам без обиняков высказывал все, что о них думал»⁸.

«Он был для обоих растущих мальчишек [Лотара и Иоахима. — В. М.], — дополняет приведенную характеристику его внук Рудольф фон Риббентроп, — открытым миру, высокообразованным, непредубежденным ментором, научившим их, прежде всего, понимать текущую политику, уже тогда с позиции, критичной в отношении кайзеровской внешней политики. Роль наставника дедушка позже играл и для меня, хотя и не так интенсивно… Его главным интересом была судьба его страны. Но при этом он не был даже — как сегодня, умаляя, говорят — националистом, что в тогдашнем словоупотреблении означало соотечественника, ставящего свою родину превыше всего. Он вполне мог подвергать деятелей, традиции и институты своей страны острой критике и сравнивать их с другими странами, даже если сравнение было не в пользу собственной страны… Так сама атмосфера в доме, определенно и без всякой патетики, приучала нас, детей, к готовности все отдать за свою страну, то есть, если потребуется, также и жизнь»⁹.

В 1905 году 46-летний Рихард Риббентроп женился вторично — на 22-летней Ольге Маргарете фон Приттвиц унд Гаффрон, представительнице младшей ветви знатного и богатого прусского рода, из которого вышло немало генералов и послов. В мемуарах пасынок назвал ее «моей дорогой и заботливой мачехой», отметив ее «большой такт»¹⁰, но более на эту тему не распространялся (во время работы над воспоминаниями она была еще жива), что позволяло биографам строить догадки о их прохладных отношениях.

Честолюбие было присуще Иоахиму с детства. Он хотел быть первым, но получалось это далеко не всегда. Спорт, особенно теннис, давался ему легко, но по успеваемости в лицее он оказался лишь тридцать вторым из пятидесяти учеников (Лотар учился лучше). «Еще круче была реакция дома: я получил хорошую порцию розог… Розги — еще далеко не самое худшее. За несколько недель до сочельника я просто изнемогал от нетерпения: из намеков я понял, что мне собираются подарить скрипку. Но получить мне ее не пришлось. Отец захотел меня как следует проучить… На Пасху я все же оказался среди лучших в классе и наконец-то получил обещанную скрипку. С этого момента музыка заняла в моем сердце первое место на всю жизнь… Скрипка сопровождала меня на всем моем жизненном пути, подарив мне бесконечно прекрасные часы»¹¹. Возможно, Риббентроп вспомнил эту историю еще и потому, что в Нюрнберге его одолевали американские психоаналитики, искавшие причины и мотивы политики Третьего рейха в комплексах и «детских травмах» его лидеров.

В 1908 году Рихард Риббентроп неожиданно вышел в отставку — по собственной инициативе и не подав обычного прошения о разрешении носить мундир своего полка. «Права носить форму в отставке лишали в те времена только в случаях позорного поведения. Этим он хотел дать понять, насколько велико его недовольство. Разумеется, его отправили в отставку с правом ношения формы»¹². Сын объяснял это решение «критическим отношением» отца к внешней и «военной кадровой» политике Вильгельма II: «Порой отрицательные высказывания отца доходили до ушей берлинских властей, и для него возникла трудная ситуация»¹³. М. Блок предположил, что речь едва ли шла о «большой политике»: возможно, майор Риббентроп позволил себе сказать лишнее о ком-то из приближенных кайзера, замешанных в гомосексуальный скандал вокруг князя Филиппа фон Эйленбурга¹⁴. Так или иначе, семья покинула Мец и перебралась в городок Арозе, расположенный в Швейцарских Альпах.

«Дедушка [Рихард. — В. М.] как-то рассказал с улыбкой, — пишет Рудольф фон Риббентроп, — что в Арозе отец влюбился в потрясающе красивую англичанку, бывшую, правда, на несколько лет старше отца, имевшего в ту пору 15 лет. Она тоже, очевидно, не осталась вовсе равнодушна к молодому человеку, так что дедушке пришлось вмешаться и “прервать историю”. Отец, обозленный, поднялся в ответ совсем в одиночку на Хёрнли [гора в Швейцарии, недалеко от Цюриха], что было тогда довольно опасным предприятием»¹⁵.

Законченного образования Иоахим не получил, ограничившись школой 2-й ступени (Obersekunda). Отец хотел видеть сыновей военными, но оба категорически отказались (у Лотара обнаружились проблемы со здоровьем), заявив о желании жить за границей, путешествовать, а потом устроиться на службу в какую-нибудь из африканских колоний. Тягу подростков к экзотике подпитывали популярные романы Карла Мая «про индейцев», которыми в отрочестве зачитывались и Риббентропы, и Гитлер. Кроме лицея в Меце, братья успели поучиться в коммерческой школе в Гренобле, так что Иоахим «в дальнейшей жизни чувствовал себя особенно сильно связанным с миром французской культуры»¹⁶. К хорошему знанию французского языка следовало прибавить хороший английский; спорт (в дополнение к верховой езде в Швейцарии они увлеклись лыжами и бобслеем) был отличным поводом для завязывания знакомств, — и вот осенью 1909 года Иоахим и Лотар оказались в Лондоне, где прожили почти год в семье врача-хирурга Уильяма Грендейджа в Южном Кенсингтоне. «Первое мое впечатление от Лондона было грандиозно: вот каков он, город великого Шекспира, город Диккенса и Шерлока Холмса… Уже в первый день своего пребывания в английской столице я вместе с братом часами ездил на крышах лондонских омнибусов из одного конца города в другой. Мы никак не могли наглядеться на снующий повсюду транспорт, на деловую жизнь этого мирового города… Здесь мы в буквальном смысле слова ощутили биение сердца всего мира. Какой опыт, какое влияние, какой огромный капитал, какое охватывающее весь мир трудолюбие требовались для того, чтобы поддерживать такую жизнь в беспрестанном движении!»¹⁷

В этих словах — учитывая время и место их написания — можно увидеть мудрость «задним числом». Однако я верю в то, что Риббентроп думал так не только в 1945–1946, но и в 1909–1910 годах. Англичане смотрели на «пруссаков» хотя и с опаской, но при этом и с чувством нескрываемого превосходства. Молодая Германская империя видела в Британской империи не только главного конкурента в торговле и промышленности, но и возможного противника на поле боя. Между тем немцы сознавали, что им есть чему поучиться у англичан, которых они могли не любить, но уважали. Молодой Риббентроп, решивший стать «джентльменом» и «гражданином мира», выбрал правильную «школу жизни».

Осенью 1910 года неугомонные братья отправились в Канаду, в Монреаль навестить семью Гамильтон-Эвинг, с которой познакомились в Швейцарии: Иоахим ухаживал за их дочерью Кэтрин и даже подумывал жениться, но ее родители были против этого брака. Страна кленовых листьев понравилась им настолько, что планы относительно Африки были забыты¹⁸. Однако надо было зарабатывать на жизнь, так как причитавшуюся часть капитала матери братья могли получить только по достижении двадцатилетнего возраста. По протекции Гамильтон-Эвингов Иоахим больше года проработал клерком в банке «Мольсон». «Мне сказали, что банковское дело — это фундамент канадского бизнеса, а именно этому я и хотел научиться. Так я провел в Монреале две зимы и одно лето и познакомился со всеми сторонами жизни этого крупнейшего канадского города: его серьезной деловитостью, развлечениями, зачастую отчаянным покером, спортом, теннисом, регби, а особенно со знаменитым канадским хоккеем»¹⁹.

Молодой человек не гнушался и физическим трудом, хотя жизнь в Канаде в то время была дешевой, а золотая германская марка стоила дорого. Он работал на восстановлении рухнувшего в начале 1910 года Квебекского моста через реку Святого Лаврентия, а затем — на строительстве Национальной трансконтинентальной железной дороги между Монктоном и Виннипегом, испытав на себе «суровые условия жизни канадских первопроходцев» и увидев «во всем величии и во всей красе девственный канадский лес»²⁰.

Нелегкую, но насыщенную и интересную жизнь в Канаде прервал недуг, вынудивший Иоахима уехать в Германию на лечение (именно тогда ему удалили почку). Оправившись от болезни, он вернулся, заехав по дороге в Нью-Йорк. Там, по его словам, он работал хроникером в газете, но проверить это утверждение не удалось никому из биографов. «Эта, пожалуй, самая беспокойная на свете профессия позволила мне больше, чем все остальное, понять психологию американцев, их вечное стремление к действию, жажду новостей и сенсаций»²¹. Этим его знакомство с Соединенными Штатами и ограничилось…

По возвращении Риббентропу уже не пришлось работать на строительстве — приобретенные связи и материнское наследство позволили попробовать себя в торговле немецкими винами. Приятная внешность, хорошие манеры, свободное владение несколькими языками, музыкальные и спортивные таланты (в феврале 1914 года Иоахим участвовал в конькобежных соревнованиях в США в составе национальной сборной Канады) открывали двери в лучшие дома Оттавы, включая резиденцию генерал-губернатора. Этот пост в то время занимал герцог Артур Коннаутский и Стратернский, третий сын королевы Виктории и брат покойного Эдуарда VII, которого юные Риббентропы видели в Вильгельмсхое вместе с его племянником — Вильгельмом II. Герцог говорил по-английски с немецким акцентом, а его жена принцесса Луиза Маргарита Прусская и вовсе предпочитала родной язык, которым владел весь ее оттавский двор. Обходительный юноша легко нашел с ними общий язык во всех смыслах слова. Званые вечера, концерты, любительские спектакли, маскарады, вист…

«Мне было в этой стране безгранично хорошо», — напишет Риббентроп через тридцать с лишним лет²².

2

Идиллию оборвало начало войны в Европе.

«Меня словно магнитом тянуло на родину… Друзья убеждали, что “калеку” с одной почкой на военную службу все равно не возьмут. Но у меня было такое чувство, что предстоящая война будет тяжелой и моей стране потребуется каждый мужчина»²³.

Лотар был настолько серьезно болен, что уехать не смог; его интернировали, но вскоре поместили в туберкулезный госпиталь, а затем разрешили покинуть страну. Иоахим, бросив всё, поспешил выехать из Канады и 15 августа 1914 года сел в Нью-Йорке на голландский пароход «Потсдам», следовавший в Роттердам. Соединенные Штаты объявили о строгом нейтралитете, но не протестовали против британской блокады, нарушавшей международное право. «Владычица морей» объявила, что ее флот будет останавливать следующие в Европу суда нейтральных стран, осматривать их и интернировать всех граждан Центральных держав. Через эту блокаду Риббентропу предстояло прорваться.

«Настроение на пароходе было веселым и патриотическим. Поступали [по радио. — В. М.] победные известия. Один офицер генерального штаба регулярно делал доклады о положении на фронтах. Пели песни, строили планы — словом, вели себя так, как будто мы уже дома. Правда, я этого оптимизма не разделял и считал, что англичане не пропустят запросто целый корабль с немецкими резервистами. Я обнаружил, что один мой друг, лейтенант-артиллерист из Меца, имевший швейцарский паспорт, служил на этом пароходе кочегаром, и с его помощью на всякий случай нашел для себя укромное место в угольном бункере.

По приближении к английскому побережью на корабле стало потише. Вскоре показался английский торпедный катер, и на борт поднялись матросы с примкнутыми к винтовкам штыками. Мы в каютах с напряжением ожидали, что же произойдет дальше, но пароход продолжал двигаться. Когда же мы заметили, что он изменил свой курс и направляется к английскому берегу, веселое настроение как рукой сняло. […] На следующий день на борт взошел офицер британского “Интеллидженс дипартмент” и через капитана-голландца объявил, что все немцы будут высажены на берег и интернированы.

Теперь каждый должен был выкручиваться в одиночку. Я прежде всего вышел на рекогносцировку на палубу и, как нарочно, наткнулся на этого офицера. У нас завязался разговор. Тогда я еще говорил по-английски довольно правильно [похвальная скромность: Риббентроп всегда хорошо владел этим языком. — В. М.], а он принадлежал к числу тех многочисленных англичан, которые испытывали определенную симпатию к иностранцу, говорящему на их языке. Слово за слово, и когда я сказал, что еду из Канады, выяснилось что кэптэн прежде был адъютантом генерал-губернатора герцога Коннотского и у него есть в Оттаве много знакомых, именно тех, с которыми я недавно расстался. Теперь мне было легче признаться: да, я немец, визы у меня нет, но мне надо во что бы то ни стало вернуться в Германию. О том, что я, несмотря на свою негодность к военной службе, хочу стать солдатом, я благоразумно умолчал, иначе он бы не решился помочь мне. А так мы договорились, что я могу остаться на борту; и он поставил в моих бумагах штамп “Passed by Military Authorities” [ «Пропущен военными властями». — В. М.].

Но самое тяжкое испытание еще предстояло. Когда все мои немецкие друзья покинули пароход^[7], было объявлено, что на берег следует высадить и всех остальных пассажиров — врачей и граждан нейтральных стран. Мне стало ясно: лишь только я окажусь в Фалмуте, оттуда по телеграфу запросят Канаду, где я известен как немец, и меня задержат. […] Если я хотел плыть на “Потсдаме” дальше, надо было действовать немедленно. Всех нас, оставшихся пассажиров, собрали в кают-компании под охраной известного своим дружественным отношением к немцам стюарда. Я сунул ему в руку несколько золотых монет, попросив разрешения отправиться в угольный бункер к моему другу. Стюард выбрал подходящий момент и доставил меня вниз, где мне удалось спрятаться в довольно малоприятном месте за горой угля. Здесь я и оставался, пока “Потсдам” не вошел в устье Шельды; я пробрался в свою каюту, чтобы быстренько умыться. Неожиданно для себя я нашел там свои вещи совершенно нетронутыми. Узнал я и о том, что в поисках меня, исчезнувшего пассажира, пароход был подвергнут обыску. Когда потом мы ехали поездом через всю Голландию, мне пришлось пережить еще одну, последнюю неожиданность в этом богатом необычайными событиями возвращении на родину: появившийся в моей каюте стюард, тот самый, который отправил меня в угольный бункер, оказался немецким офицером и вернул мне мои золотые монеты»²⁴.

Эту драматическую историю Риббентроп записал только в Нюрнберге, но, видимо, рассказывал ее и раньше. Еще до Второй мировой войны она проникла в печать, пережив невероятные превращения, как будто правда была недостаточно увлекательной. Под пером Ганса фон Гюнтера, автора первой из фантастических (или альтернативных?) биографий Риббентропа, она превратилась в историю голландского грузового судна «Эмилия», на борту которого не было никаких пассажиров и где только в открытом море пред изумленными очами капитана предстал двадцатилетний немец, спрятавшийся в одной из спасательных шлюпок. Тот признался, что едет защищать родину, что он сын полковника, внук и правнук генерала. Капитан позволил ему остаться и спрятаться в угольном трюме при приближении к берегам Британии. «Эмилия» прибыла в Роттердам 14 августа 1914 года — обратим внимание на дату²⁵. Сказка на этом не заканчивается, но обо всем в свой черед…

Начало войны позвало под знамена и старшего Риббентропа, который вернулся на действительную службу, в 1915 году заслужил Железный крест 1-го класса в бою под Бржезанами в австрийской части Польши и вышел в отставку, на сей раз уже окончательно, в чине подполковника. Иоахим, избежав медицинского обследования, поступил добровольцем в размещавшийся в Торгау 12-й Тюрингский гусарский полк (Thüringische Husaren-Regiment Nr. 12), в составе которого его дед по материнской линии воевал с французами в 1870 году.

«В первый же день моего рекрутского бытия я совершил непростительную ошибку: на вопрос моего строгого вахмистра, умею ли я ездить верхом, я, само собой разумеется, ответил утвердительно, ведь с юношеских лет я все-таки на лошади иногда сидел [автор снова скромничает, ибо в тех же мемуарах пишет: «Очень рано пробудилась в нас и любовь к лошадям, унаследованная от отца, который был большим лошадником». — В. М.]. Мое опрометчивое утверждение обернулось сущим позором: вахмистр тут же приказал мне показать свое умение на норовистом коне. Я падал с него так часто, что под конец и сам уверовал, что никогда в жизни не сидел в седле. Эти старые кавалерийские вахмистры хорошо знают, как обращаться с желторотыми юнцами-рекрутами, когда дело касается святой военной службы! Но потом я с этим грозным унтером хорошо поладил»²⁶.

Через четыре недели Риббентропа отправили на фронт. О пережитом во время войны он не успел написать ничего, кроме двух фраз: «В этом самом полку я провоевал на Востоке, а потом на Западе с перерывами, вызванными несколькими ранениями и тяжелым заболеванием, до весны 1918 года. После моего последнего ранения летом 1917 года я получил Железный крест первой степени»²⁷.

Недостаток достоверной информации породил множество слухов и легенд. Наиболее безобидным можно считать утверждение, что на самом деле он получил Железный крест 2-го класса и позже, служа в министерстве, добился его замены на крест 1-го класса. Куда романтичнее звучит история, поведанная Гюнтером и пересказанная — без ссылок на автора — Дугласом Гленом (если это вообще не одно и то же лицо). Оказывается, уже на германской границе возвращавшийся из Америки Риббентроп был с пристрастием допрошен офицером, которому сообщил, что владеет, помимо английского и французского, испанским и русским^[8] языками. Выслушав его рассказ и просмотрев бумаги, офицер объявил юноше, что тот будет… отправлен за границу с секретной миссией. «Нет, нет! — закричал Риббентроп. — Я хочу быть настоящим солдатом, как мой отец и все мои предки. Я не для того пробирался на родину, чтобы стать шпионом!» Офицер наставительно сказал: «Долг каждого настоящего немца защищать Отечество. Любое средство для достижения этой цели хорошо», — и отпустил его с миром. Риббентроп прибыл в 12-й гусарский полк… Здесь история обрывается и возобновляется только в декабре 1915 года, когда лейтенант фон (!) Риббентроп, тайно прибывший в США на подводной лодке, представляется германскому послу графу Иоганну фон Берншторфу и военному атташе капитану Францу фон Папену. Папен, которого выследили и вот-вот должны были выслать из Америки, поручил лейтенанту руководить сетью тайных агентов и диверсантов, призванных мешать Соединенным Штатам помогать странам Антанты. Его ближайшим помощником стал Игнац Требич-Линкольн — один из самых знаменитых авантюристов ХХ века — крещеный еврей из Венгрии, успевший побывать депутатом британского парламента от Либеральной партии. После вступления США в войну против Германии в апреле 1917 года Риббентроп вернулся на родину путем, «достойным приключенческого романа»²⁸.

Разумеется, всё это вымысел от начала до конца. Берншторф и Папен оставили подробные мемуары, в которых о Риббентропе — применительно к описываемым событиям — нет ни слова; то же относится и к биографии Требич-Линкольна. Посол признал, что субсидии на пропагандистскую деятельность шли через него, что он помогал немцам призывного возраста и резервистам вернуться на родину, но категорически отрицал свою вовлеченность в саботаж, хотя «горячие головы» обращались к нему с подобными предложениями. Папен занимался сбором информации, возможно, переходя границы закона, но тоже не связывался с непрошеными «диверсантами». Его причастность к актам саботажа не была доказана, хотя бумаги военного атташе не вполне честным путем попали в руки «нейтральных» американцев и воюющих англичан²⁹.

Можно было бы не останавливаться на этой нелепой истории, если бы не ее показательность. Риббентроп вспоминал: «В Нью-Йорке [при отплытии в Европу. — В. М.] я слышал, что жадные до сенсаций канадские газеты, поддавшись психозу первых дней войны, стали распускать интригующие слухи о “бегстве шпиона Риббентропа”»³⁰. Биографы таких статей не обнаружили. Думаю, что Иоахима подвела память и он имел в виду россказни Гюнтера и Глена, которые даже Шварц в 1943 году назвал «чистой выдумкой»^[9]. Но выдумка оказалась живучей, проникнув в некролог, который посвятила казненному Риббентропу лондонская «Таймс».

В жизни все складывалось намного прозаичнее. В апреле 1918 года Риббентропа признали негодным к службе на передовой по состоянию здоровья и в чине обер-лейтенанта отправили в Константинополь адъютантом уполномоченного Военного министерства при армии Османской империи — все еще союзной, но норовящей отделиться от Центральных держав. Служба, видимо, была не очень обременительной, поскольку оставляла время для написания статей в газету «Фоссише цайтунг»³¹ — возможно, анонимно или под псевдонимом (биографы их не обнаружили или, во всяком случае, не цитировали). Там же Иоахим познакомился с начальником штаба 4-й турецкой армии подполковником фон Папеном и молодыми дипломатами Гансом Дикхофом и Вильгельмом Фабрициусом, которые едва ли могли предположить, что через двадцать лет станут служить под его началом. Со временем знакомство укрепилось благодаря семейным узам: Дикхоф и Фабрициус были женаты на сестрах Йенке, брат которых Альберт Йенке в 1922 году женился на Ингеборг, младшей сестре Иоахима (в 1939 году Риббентроп назначит его советником посольства в Турции при после Папене).

Под пером «фантастов» Папен превратился в главу германской шпионско-диверсионной сети на Ближнем Востоке, а «лейтенант Риббентроп, еще не остывший от актов саботажа в Америке, для этих целей был идеальным орудием». Особенно забавно звучит рассказ о том, как Папен бежал из Иерусалима в одной пижаме, разбуженный Риббентропом за несколько минут до того, как англичане захватили его дом. Офицерам удалось скрыться, но бумаги Папена оказались в руках противника³². Истине здесь соответствует только последнее утверждение: бумаги действительно попали к англичанам.

Подлинная биография Риббентропа нисколько не похожа на фильмы про Джеймса Бонда. Летом 1918 года, когда положение Турции из критического превратилось в катастрофическое, его вызвали в Берлин для доклада. «Один из господ в центральном отделе военного министерства, к которому я явился, счел мое сообщение столь важным, что уже через несколько часов мне пришлось лично докладывать самому военному министру [Пруссии, Герману. — В. М.] фон Штайну — бывшему начальнику и хорошему знакомому моего отца. Но он принял меня крайне немилостиво. Признать перед молодым лейтенантом ненадежность турецкого союзника военному министру никак не улыбалось; он прервал мой доклад и стал расспрашивать меня… о немецких школах в Турции! А потом довольно холодно — но с приветами отцу — позволил удалиться»³³.

Не эта ли поездка породила легенду о предании Риббентропа суду за дезертирство, когда за него заступился Папен? «Фантасты» пишут об обвинении в «самовольном оставлении части» и объясняют его шпионскими подвигами в Америке, о которых даже командиру полка знать не полагалось. Папен, посвященный в тайну, не мог ее раскрыть, но поручился за товарища словом офицера³⁴.

По воспоминаниям Риббентропа, он узнал об отречении кайзера и окончании войны от своего непосредственного начальника, майора Майера, так что происходило это, видимо, в Константинополе или поблизости от него. К тому времени большую часть немцев, включая посольство, уже эвакуировали через Одессу и Севастополь — единственный путь к отступлению до тех пор, пока у Германии сохранялись дипломатические отношения с большевиками, но вскоре и он был отрезан³⁵. Не приводя дат, Риббентроп прочертил такой пунктир: «После интернирования в азиатской части Турции, ночной переправы через Босфор, чтобы не дать документам военного министерства попасть в руки врага… после попытки пробраться в Германию через Россию, после уличных боев в Одессе и обратного пути в Константинополь мне, наконец, посчастливилось вернуться на родину через Италию»³⁶. Произошло это в начале 1919 года: одни источники называют январь, другие — март.

Явившись в Военное министерство, обер-лейтенант Риббентроп получил приказ принять участие в подготовке мирной конференции. В официальных изданиях нацистского периода он фигурирует как ее участник, хотя до Парижа так и не добрался. Германское правительство отказалось подписывать предложенный ему кабальный договор. Ужесточение блокады вынудило Берлин принять его, но Матиас Эрцбергер, поставивший свою подпись под договором, позже поплатился за это жизнью (Риббентроп послал его вдове телеграмму соболезнования).

Сделав окончательный выбор в пользу гражданской жизни, Иоахим вышел в отставку и поступил на службу в «берлинский филиал одной старой бременской фирмы, занимавшейся импортом хлопка… После того, как мне удалось осуществить несколько удачных сделок, я приобрел еще большее доверие хозяев, которые относились ко мне с поистине ганзейской купеческой широтой»³⁷. Первые заработки пошли на поправку семейных дел, включая выплату долгов за лечение брата Лотара, которое так и не спасло его от ранней смерти в декабре 1918 года. Но главным бизнесом отставного гусара стал не хлопок, а спиртные напитки.

Недоброжелатели не упускали случая обозвать Риббентропа «торговцем шампанским». Сам он предпочитал уклончиво говорить об «экспортно-импортной фирме». Несмотря на послевоенную разруху, «спекулянты процветали, а молодежь стремилась в вихре удовольствий позабыть о своей четырехлетней героической, но, по всей видимости, бесцельной борьбе во имя Германии»³⁸. Денег у «героев тыла» было предостаточно, и они охотно тратили их на предметы роскоши, включая французское шампанское. Риббентроп уже в 1919 году наладил его контрабандные поставки, поскольку официальный запрет на ввоз в Германию импортного алкоголя был снят лишь 1 января 1924 года. Прекрасно одетый, элегантный и учтивый молодой человек, к тому же отличный танцор, органично вписался в среду нуворишей, которым «по случаю» предлагал настоящее «Поммери» и «Вдову Клико». Шампанское стало для него знаком судьбы: в том же 1919 году на курорте Бад-Хомбург, на теннисном корте Иоахим познакомился с Аннелиз Хенкель, дочерью «шампанского короля» Отто Хенкеля (фирма Henkell & Co, основанная в 1832 году, существует до сих пор).

Аннелиз было 24 года, — на три года меньше, чем Иоахиму. Согласно расхожему мнению, она не блистала красотой, не могла похвастаться крепким здоровьем (страдала мигренями), но отличалась умом, честолюбием и сильной волей, не стесняясь перечить родителям и настаивать на своем. Их любовь была быстрой, яркой и взаимной — уже 5 июля 1920 года они поженились. Родители невесты были не в восторге от зятя: приятная внешность, хорошие манеры и знание иностранных языков (в его немецком замечали даже легкий английский акцент) едва ли могли компенсировать отсутствие образования, профессии и состояния, а опыт военной службы ценился в веймарской Германии совсем не так, как в кайзеровской. Мемуаристы приводят немало колкостей, сказанных родственниками в его адрес, включая фразу тещи: «Из всех моих зятьев больше всего преуспел самый глупый»³⁹. Однако старший сын пишет о «бабушке Хенкель, очень любившей отца»⁴⁰.

Риббентроп посвятил предсмертные записки «моей превыше всего любимой отважной жене» и написал о ней коротко, но выразительно: «Она подарила мне больше двадцати пяти лет безмерного счастья и нашу “пятерку” — троих сыновей и двух дочерей^[10]. Суждено ли кому-нибудь пережить столько любви, радости и глубокой преданности друг другу, даже и в горе, чем довелось нам вдвоем? Разве может смертный требовать от судьбы большего блага, чем это?»⁴¹ Они, действительно, были хорошей парой, потому что не только любили, но и дополняли друг друга. Волевая Аннелиз подталкивала Иоахима к «деланию карьеры», едва ли предполагая, чем это может закончиться…

Отто Хенкель мог недолюбливать зятя и не одобрять его методы ведения бизнеса (клиентам приходилось выбирать: либо приобретать весь предложенный ассортимент, либо не получить ничего), но был вынужден признать в нем хорошего коммерсанта. Не допустив зятя до партнерства, он сделал фирму «Шёнеберг и Риббентроп» (Schöneberg und Ribbentrop) своим главным торговым агентом; с 1931 года Иоахим владел фирмой единолично, переименовав ее в Impegroma, то есть «Импорт и экспорт великих марок» (Import und Export Großer Marken), и только после назначения послом в Лондон передал управление родственникам жены. Ко всеобщему изумлению, Риббентроп сумел прорваться не только на британский, но и на французский рынок шампанского, играя на соотношении цены и качества.

Другим его успехом стало приобретение исключительных прав на продажу в Германии виски «Джонни Уокер», причем при занятных обстоятельствах. Узнав по прибытии в Лондон о том, что конкуренты выехали в Шотландию на поезде, Иоахим арендовал небольшой самолет и приземлился прямо в поместье сэра Александра Уокера, не только опередив соперников, но и произведя впечатление на хозяина, который отдал контракт предприимчивому немцу. Если полеты в Москву в 1939 году стали сенсацией мирового значения, то можно представить, как это воспринималось пятнадцатью годами ранее! Рудольф фон Риббентроп добавил, что после Второй мировой войны Уокер «сохранил верность нашей семье» и «предоставил моей матери и мне безвозмездно средства для оплаты французского адвоката, который должен был блюсти мои права пленного против французской юстиции»⁴².

Иоахим быстро научился мыслить стратегически, пусть пока в пределах своего бизнеса. Дипломат Пауль Шварц, знавший его с 1919 года, вспоминал, что, отправляясь в 1926 году генеральным консулом в Коломбо (Цейлон), поручил Риббентропу организовать перевозку своего винного погреба к новому месту службы, климат которого так отличался от берлинского. Тот не только доставил всё в целости и сохранности, но приложил образцы вин и коньяков, которыми торговала его фирма. Инвестиции дали дивиденды — через несколько лет «Шёнеберг и Риббентроп» прибавили к своим рынкам Цейлон и Южную Индию⁴³. Их бизнес пережил крах германской марки в 1923 году и начавшуюся в 1929 году Великую депрессию, так что Риббентроп имел все основания говорить: «В середине 20-х годов моя импортно-экспортная фирма стала одной из крупнейших в своей области»⁴⁴.

Риббентропы обосновались в Далеме, аристократическом районе Берлина, выстроив стильную виллу на Ленце-аллее 7–9, с садом, бассейном, теннисным кортом, вышколенный прислугой, безукоризненной кухней и превосходным винным погребом. По свидетельству дочери их тогдашних знакомых — берлинских евреев-коммерсантов — Риббентропов прозвали «Риббенснобами»^[11]. И не без оснований.

В дополнение к материальному благополучию и светским знакомствам Иоахим решил обзавестись аристократической приставкой «фон». Республиканские законы лишили аристократию привилегий, но разрешали использовать дворянские титулы и приставки «фон» и «цу» как часть фамилии, что повлекло за собой волну усыновлений. В 1925 году Иоахима усыновила Гертруда фон Риббентроп, которую он называл «тетей». Биографы утверждают, что их общий предок жил за два столетия до описываемых событий⁴⁵, однако Рудольф фон Риббентроп, несомненно, знающий историю своей семьи, по-иному описывает их родство и историю усыновления:

«Генерал Карл фон Риббентроп [отец Гертруды. — В. М.] имел сына и дочь. У сына детей не было. На смертном одре отца-генерала он пообещал тому сохранить принадлежавшее этой семейной ветви дворянство с помощью усыновления внутри семьи, оттого что потомства от Фридриха фон Риббентропа, генерал-интенданта, тоже не осталось. Еще перед Первой мировой войной он обратился к дедушке Рихарду, предложив усыновить его. Однако тот, своевольный, как мы еще увидим, человек, дал своему двоюродному брату [выделено мной. — В. М.] от ворот поворот. Тогда он предложил усыновить старшего сына дедушки, дядю Лотара, брата нашего отца. Но так как оба брата в этот момент уже жили в Канаде, до Первой мировой войны сделать это уже не удалось. Почти сразу после войны, в 1919 году, Лотар умер от туберкулеза легких в Швейцарии. А отец вернулся из Турции в Германию только в 1919 году. Инфляция была в полном разгаре, и членов семьи волновали тогда совсем другие заботы, чем возможное усыновление. Когда общие условия несколько упрочились, сын генерала — его звали Зигфрид фон Риббентроп — вернулся к мысли об усыновлении. Тем временем он, однако, удочерил дочь своей жены от ее первого брака.

Так пришли к соглашению, что отца должна усыновить его [Зигфрида] сестра, дочь генерала. Эта уважаемая нами тетя Гертруда жила в Наумбурге, там же, где и наши дедушка с бабушкой. Она не была благословлена земными благами, осталась незамужней, инфляция обесценила ее сбережения, так что мой отец помогал ей уже в течение долгого времени. Это, разумеется, продолжалось и после усыновления; помимо того, после усыновления он и по закону обязан был это делать. […] Зигфрид фон Риббентроп и его сестра Гертруда по желанию их отца должны были передать унаследованный ими дворянский предикат той семейной ветви, чьи члены проявили себя “на поле боя”. Три поколения: мой прадедушка, мой дедушка и мой отец были награждены Железными крестами 1-го класса в войнах 1870–1871 и 1914–1918 годов. […] Тетя Гертруда по всем правилам уведомила об усыновлении, как это тогда было принято, Дворянское собрание»⁴⁶.

Рихард Риббентроп дистанцировался от претензий сына, Хенкели злословили по адресу «нашего титулованного родственничка». Новоиспеченного «фона» не включили в «Готский альманах» — авторитетнейшее генеалогическое издание — и поначалу прокатили на выборах в аристократический «Унион клуб». Мемуаристы и биографы спорили, приняли Иоахима туда или нет, пока его сын не поставил точку в этой истории: «Согласно свидетельству господина фон Болье, многолетнего секретаря клуба, отец уже 10 августа 1928 года по решению приемной комиссии стал членом “Унион-клуба”»⁴⁷. За него хлопотали фон Папен и сослуживец по Первой мировой войне граф Вольф-Генрих фон Хельдорф⁴⁸. Аннелиз не любила Хельдорфа — гуляку, бабника и картежника, вечно сидевшего без денег, хотя Папен числил его в друзьях. Но дело было не только в образе жизни: именно Хельдорф впутал Иоахима в политику.

3

В двадцатые годы Иоахим фон Риббентроп интересовался политикой лишь настолько, насколько это было принято в его среде, и не участвовал в «политическом процессе», а попытки проникнуть в узкий круг лиц, приглашаемых на приемы в иностранные посольства (самым демократичным было американское, самым снобистским — голландское), свидетельствовали лишь о социальных амбициях. Это «фантасты» превратили его в участника реакционного Капповского путча 1920 года в Берлине вместе с Требич-Линкольном, действительно имевшим к нему отношение⁴⁹. Иоахим слыл консерватором, националистом и антикоммунистом, но не был замечен ни в антиреспубликанских акциях, ни в антисемитских настроениях. Среди деловых партнеров и гостей далемской виллы было много евреев. По свидетельству дочери одного из них, Герберта Гутмана из Дрезденского банка, хозяин не раз «играл на скрипке в компании своих хороших еврейских друзей»⁵⁰. А вот Хельдорф сразу после войны служил в добровольческих формированиях «Фрайкора» и участвовал в Капповском путче, после поражения которого скрывался в Италии. Вернувшись в Германию в 1926 году, он вступил в НСДАП.

Ранние контакты Риббентропа с нацистами окутаны мраком. Когда они были у власти, он гордился, что поддерживал их с 1930 года. На суде и в мемуарах он утверждал, что впервые встретился с Гитлером в августе 1932 года⁵¹. «Фантасты» сообщают, что лейтенанты Риббентроп и Розенберг^[12] познакомились с ефрейтором Гитлером еще в конце войны, поручив ему наблюдение за собраниями коммунистов; их вторая встреча якобы произошла в Берлине в дни Капповского путча, куда Гитлер прибыл вместе со своим другом Дитрихом Эккартом и откуда Риббентроп после краха всей авантюры помог им бежать в фургоне, перевозившем шампанское «Хенкель». Гюнтер пишет, что сближению Гитлера и Риббентропа способствовал Рудольф Гесс — фронтовой товарищ и друг Иоахима. Это совершенная нелепица — Риббентроп и Гесс познакомились не ранее 1932 года. Впрочем, и здесь можно отыскать рациональное зерно: если вместо Розенберга, Гесса (Глен называет столь же невероятного Рёма) и «ефрейтора Гитлера» подставить фамилию Хельдорфа, сказанное будет похоже на правду⁵². Некий звон «фантасты» все-таки слышали…

Попробуем подытожить то, о чем мы знаем наверняка.

Двадцать третьего июля 1928 года гауляйтер Берлина Йозеф Геббельс провел вечер в Висбадене вместе с Риббентропами, которые навещали родственников Аннелиз. «Милая пара. Нашлось много о чем поговорить», — гласит краткая запись в его дневнике⁵³. Геббельс был скандально известен на всю Германию, в том числе нападками на главу берлинской полиции еврея Бернхарда Вайсса, так что в столице респектабельные «Риббенснобы» едва ли стали бы с ним встречаться. В 1934 году, не найдя своей фамилии в только что изданной книге Геббельса о приходе нацистов к власти «От “Кайзерхофа” до Имперской канцелярии», Иоахим заметил: «Говорят, что фальсификация истории начинается через пятьдесят лет. Неверно — она уже началась»⁵⁴.

Риббентроп продолжал общаться с Хельдорфом, но лишь как со старым знакомым, а не нацистским функционером (с 1931 года тот возглавлял берлинских штурмовиков, а годом позже был выбран от НСДАП в прусский ландтаг). На суде в Нюрнберге Викко фон Бюлов-Швандте, бывший офицер и дипломат, знавший и Риббентропа, и Хельдорфа, утверждал, что в 1930 году при его посредничестве Гитлер и Риббентроп встретились на обеде у принца Виктора цу Вида; будущий рейхсминистр так пленился филиппикой будущего фюрера против коммунистов, что тут же вручил ему чек на шесть тысяч марок⁵⁵. Более достоверным представляется рассказ Бюлова-Швандте об обеде в Далеме весной 1932 года, где между Гитлером и хозяевами состоялась беседа на внешнеполитические темы. «Судьба вошла в дом нашего детства неприметно, почти бесшумно»⁵⁶.

Фюрер очаровал Иоахима и Аннелиз — он был не таким, как все. Симпатия оказалась обоюдной. «Еще при первой встрече с Адольфом Гитлером его личность произвела на меня сильное впечатление […] Он никоим образом не был человеком компромиссов… Вместе с тем мог быть подкупающе любезен, сердечен и открыт […] Когда он хотел привлечь кого-нибудь на свою сторону или добиться чего-нибудь от собеседника, он делал это с непревзойденным шармом и искусством убеждать […] Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все на лету — ошеломляюща. Мир его представлений и фантазий всегда характеризовался крупными историческими перспективами и параллелями». И рядом с восторгами — признание: «За все годы этого сотрудничества я в человеческом плане не сблизился с ним в большей мере, чем в первый день нашего знакомства, хотя мной пережито вместе с ним так много. Во всем его существе было что-то такое, что невольно отстраняло от личного сближения с ним»⁵⁷.

Первого мая 1932 года Иоахим фон Риббентроп вступил в НСДАП и получил партийный билет № 1 199 927, хотя сам позднее утверждал, что это произошло в августе того же года, после первой (!) встречи с Гитлером⁵⁸. Видимо, в августе в партию вступила Аннелиз — ее билет имел № 1 411 594. Правда, оба встали на партийный учет не у себя в Далеме, а в баварском Розенхайме — чтобы не повредить деловой репутации.

Летом 1932 года Риббентроп ездил к Гитлеру в Берхтесгаден, осенью участвовал в переговорах между нацистами и националистами о формировании коалиционного правительства. Папен, занимавший пост рейхсканцлера с 1 июня по 3 декабря 1932 года, пользовался поддержкой президента Гинденбурга, но был на ножах с Рейхстагом, в котором самой динамичной и влиятельной фракцией стали нацисты, поскольку остальные (кроме коммунистов) демонстрировали полную беспомощность и разобщенность. Консерваторы и военные, включая преемника Папена на посту канцлера, «политического генерала» Курта фон Шлейхера, решили «приручить» Гитлера, предложив ему пост вице-канцлера при рейхсканцлере Папене и несколько второстепенных должностей для его партайгеноссе. В 1921–1922 годах итальянские националисты пытались проделать такой же трюк с Муссолини, но тот решительно отказался, соглашаясь лишь на пост премьера, пусть в коалиционном кабинете при меньшинстве своей партии. Гитлер учел опыт старшего товарища и в итоге получил то, к чему стремился.

Январские переговоры 1933 года, предшествовавшие назначению Гитлера рейхсканцлером, не раз описаны в литературе (в том числе в записях Иоахима и Аннелиз), равно как и неудачные попытки Шлейхера расколоть НСДАП, перетянув на свою сторону ее радикальное крыло во главе с Грегором Штрассером, которого тоже соблазняли вице-канцлерством. Нас интересует роль Риббентропа, относительно которой полной ясности нет. Официальные нацистские издания уверяли, что кабинет Гитлера был сформирован «при его посредничестве», а «фантасты» объявили Папена и Риббентропа главными виновниками прихода фюрера к власти, правда, безбожно перевирая факты⁵⁹. Однако имени Риббентропа в этой связи не упоминают ни Папен, ни глава Президентской канцелярии Отто Мейснер, представлявший на переговорах Гинденбурга, ни Геббельс — а это люди знающие. Свидетельства самого Риббентропа тоже двойственны. С одной стороны: «Когда я в 1931–1932 годах увидел, что Германия приближается к пропасти, то приложил все свои усилия, дабы помочь образованию национальной коалиции буржуазных партий и национал-социалистов»⁶⁰. С другой: «Я предоставил свой дом в Далеме для нескольких встреч Гитлера с Папеном […] На переговорах в моем доме я являлся только посредником и сам к ним допущен был не всегда»⁶¹. Впрочем, у Риббентропов и без гостей хватало хлопот: 19 декабря, в разгар переговоров, родилась их вторая дочь Урсула, третий ребенок в семье.

Наиболее точным представляется именно определение «посредник», особенно в отношении контактов между Гитлером и Папеном. Если бы Риббентропа не существовало, у нацистов и консерваторов нашлись бы другие общие знакомые с подходящей виллой для конфиденциальных встреч, и Гитлер все равно пришел бы к власти. Если бы Риббентроп играл самостоятельную политическую роль, он мог бы рассчитывать на хороший пост — либо от нацистов, либо от националистов, составлявших большинство нового кабинета. Однако этого не произошло⁶².

Примечания

6

Он получил эту медаль от своего друга — бизнесмена и политика Ганса фон Раумера, племянник которого был одним из ближайших сотрудников Риббентропа.

7

В принципе этого было достаточно для того, чтобы заподозрить в следовавшем из Канады Риббентропе английского агента, однако никто не заподозрил.

8

Риббентроп пытался учить русский язык, находясь в действующей армии на Восточном фронте, но не преуспел в этом.

9

Он цитировал сообщение некоей «канадской леди»: «Все, кто знал Риббентропа во время его пребывания в Оттаве и симпатизировал ему, ныне сходятся в том, что его истинной целью был шпионаж», — но заявлял о своем несогласии с этим утверждением.

10

Рудольф (родился 10 мая 1921 года в Висбадене), Беттина (родилась 20 июля 1922 года в Берлине), Урсула (родилась 19 декабря 1932 года в Берлине), Адольф (родился 2 сентября 1935 года в Берлине), Бартольд (родился 27 декабря 1940 года в Берлине).

11

Записи Марион Уайтхорн на письме к ней М. Блока (9 июля 1991 года) с вопросом об отношениях ее родителей с Риббентропами. Собрание В. Э. Молодякова.

12

Уроженец Ревеля (ныне — Таллин), получивший в Москве диплом архитектора, Альфред Розенберг ни в одной регулярной армии не служил.