Вспоминаю, и даже сейчас мёрзну…

Василий Михайлович Рязанов, 2023

В начале осени, когда я сидел в теплом московском офисе, окружённый всеми благами цивилизации, меня вызвал в кабинет начальник. Шеф у нас слыл отъявленным сукиным сыном, готовым вгрызться в любую работу или подряд, стараясь прыгнуть выше головы. В этот раз произошло тоже самое, и вот я уже трясусь в поезде, уносящем меня на север, в Архангельскую область. Впереди – километры тайги и болот, которые мне предстояло не только отшагать, но и вглядеться в гнилые глазницы обитающих в этом Богом забытом крае. И в глазницах этих – чернильно-непроглядный космос, и тьма, что не боится света…

Мои босые ноги коснулись выстуженного деревянного пола. Укутав ступни порванной на портянки кофтой, я встал. Из рта валил пар. Дом скрипел и пошатывался, вековой брус, из которого он был собран, усох и давно не конопачен — через множество дыр ледяной ветер пробирался ко мне, внутрь.

Обернувшись в рваное байковое одеяло, я прошествовал к сваленным в углу поленьям, заготовленным таким же залетным, что и я. Только крайние обстоятельства могли занести человека на этот далёкий, брошенный хутор посреди архангельских лесов и болот. И немногих людей в целом, и я оказался в числе этих счастливчиков.

В начале осени, когда я сидел в теплом московском офисе, окружённый всеми благами цивилизации, меня вызвал в кабинет начальник. Шеф у нас слыл отъявленным сукиным сыном, хватом, готовым вгрызться в любую работу или подряд. Даже если квалификация его сотрудников и он сам не вывозил, он всегда старался прыгнуть выше головы. В этот раз произошло тоже самое…

— Садись, Лукачёв. Кофе, чай? — с порога начал он.

— Под вечер кофе не пьют, — отрезал я. До конца рабочего дня оставалось меньше получаса, а потому, обойдя формальности, я спросил прямо: — Вы что-то хотели?

— Да. Ты в своей анкете писал, что готов к командировкам, верно?

— Ну, было такое, — почувствовав подвох, я насторожился.

— Да, и за твое согласие и «мобильность» к твоей зарплате постоянно капал процент, — клонил на «нелёгкое» хитрожопый делец.

Я кивнул, застыв в ожидании.

— Только что я беседовал с коллегами из Каргополя — это на севере, в Архангельской области. Они успешно наладили доставку и добычу торфа. И, в связи с расширением, им необходимо строительство дорог, подъездных путей, строительных площадок…

Наклонив голову, я внимательно слушал.

— Они заключили с нашей фирмой контракт на геодезическую обработку и съёмку местности. И ты поедешь туда, как только ударят первые морозы…

— Не понял. Вы меня что, на вахту сплавляете? — искреннее возмутился я. — Я на такое не подписывался.

–"Готов к командировкам", Лукачёв. Твои слова, — пригвоздил начальник. — Так что поедешь ты по любому.

— Только если не уволюсь.

— А вот это не советую. Вокруг кризис, безработица, а ты в омут с головой, — Начальник с деланным сожалением покачал головой. — Зачем тебе отказываться, Игорь? За командировку идёт тройной оклад. Дорога и питание оплачивается. Сверхурочные — тоже. Неплохо задвинешь деньжат. Тебе, парню молодому, самое то — девкам в глаза пыль пускать, ну! При деньгах…

Начальник усмехнулся.

— Скажу по секрету: если вскользь скажешь, что ты из Москвы, на тебя все девки Каргополя вешаться будут. Отлижут, умоют, и спать уложат. С собой, на кушетку. Один выигрыш тебе, ну. Так что вопрос ребром: да, нет?

И я согласился.

Зима в Архангельской области наступает рано, осенняя распутица превращается в твёрдый наст — работа здесь кипит и зимой. Пока не наступит поздняя северная весна, превратив дороги в грязь, и здесь всё заглохнет снова.

В конце октября я уже трясся в вагоне, увозящем меня далеко на север, в край лесов и бесконечных болот.

Торфоразработки шли вдоль бывшей железной дороги, быстро зарастающей тайгой. Когда-то давно, при социализме, здесь буйно цвел лесхоз — вдоль одноколейной железной дороги стояли крупные села и посёлки. А также лагеря и зоны. Зэки валили лес, из развешенных на обтесанных столбах матюгальников бодрый диктор цитировал постановления последнего пленума ЦК КПСС, в деревнях ревела скотина. С развалом Союза развалилась и хорошо налаженная система — лагеря в спешке были покинуты, народ в деревнях постепенно спивался и разбегался по городам. И только старики коротали свой век в постепенно забирающей своё тайге. И там, где ещё недавно буйно кипела жизнь, рос лес, да кое где горели огоньки в покосившихся избах, показывая, что на этих мшистых, топких берегах ещё живёт человек…

Когда я выезжал, в Москве меня поливало октябрьским дождём. Когда я приехал, меня закидывало ноябрьским снегом ранней северной зимы.

По приезде я сразу приступил к работе. А работы было много.

Мне выделили оборудование, сигнальный пистолет с запасом патронов, а также проводника из местных — хмурого, заросшего щетиной старика, постоянно крестящегося двумя пальцами. Старик был вооружён ружьём, не менее старым, чем его хозяин. Окрестные места он знал как свои четыре с половиной пальцев — половину оттяпало циркулярной пилой, о чём упомянул старик, заметив мой взгляд.

Нагрузившись спутниковой аппаратурой, мы выметались, и на несколько дней пропадали в тайге. Ориентиром нам служили полусгнившие, заросшие лесом железнодорожные пути, местом ночлега — раскиданные вдоль колеи избы-заимки в брошенных деревнях.

Пока я работал, старик сидел на почти скрывшихся в пожухлой траве и снеге проржавевших рельсах и деловито курил, или чистил ружье. Вначале проявив интерес к GPS–тарелке, он быстро утратил любопытство и ко мне, и к моей работе. Лишь держал наготове ружьё и палку, чтобы в случае чего протянуть её мне — колею окружали бесконечные болота.

Темнело быстро, а потому работать мы выходили с утра пораньше, и пока позволял свет, я пахал в поте лица. Статика, съёмка — километр за километром я снимал, лазая по буеракам и оврагам.

Как-то раз, сидя у костра и слушая свист вьюги, дед пробасил:

— Ишь как надрывается! Согреться хочет…

— Кто?

— Снег-девица.

— Что ещё за хрень? — усмехнулся я.

Он не ответил, лишь обслюнявил грязный, выпуклый ноготь и примял табак в трубке.

— Какие тут «девицы»… — пригубив из кружки горячего чаю, посетовал я. — Пеньки да буераки.

–…Те самые, что по болотам лежат, — внезапно сказал старик, словно продолжив оборванный рассказ. — А болота эти в ад идут, нет им глубины и дна. Души людские застревают в торфе, и не могут отправиться не вниз, не вверх…

Огонь, подхваченный злым ветром, колыхнулся.

— Вот они тепла ищут. Даром, что из снега… — глядя в никуда, пробормотал старик. — Воют они и плачут одни в глухих лесах… Ладно, собирайся давай, — подытожил мой проводник. — Темнеет уже. Надо успеть до лагеря добраться — стай волков никто не отменял…

Так и работали.

…Снег валил, не переставая, уже четвёртые сутки, засыпая архангельскую тайгу, занося дороги. Вообще в такую «нелётную» погоду работать не принято, но стройка кипит, деньги вертятся — начальству был нужен результат.

И вот — с моим хмурым проводником мы идём по колее. Нам строго-настрого было запрещено уходить от лагеря больше, чем на день пути. Чтобы не потеряться в пурге, я обвязывал себя крепкой леской, конец которой привязывался к вбитому на колее штырю, и с дедом лазал по оврагам.

Уставал я немерено — пробираться через занесённые снегом буераки было тем ещё удовольствием. Но работа есть работа.

Под конец рабочего дня, мы непременно разводили костёр, чтобы немного отогреться и выпить горячего чаю — мороз стоял крепкий.

— Давай заворачиваться! — выпустив облако пара из-за рта, сказал дед. — Скоро темнеть будет, я примечаю.

Мы быстро развели костерок, поставили кипятиться кастрюльку чая. В такие моменты, после тяжёлого рабочего дня, говорить не хотелось, и мы молча курили. Мой проводник — свою излюбленную трубку с табаком-самосадом, я — сигареты, а иногда и пожалованную мне дедом самокрутку. Табачок у него был хорошим — это не та поганая химия, что курил я.

Так мы сидели и в этот раз. Злой ветер бросал в лицо хлопья снега, норовя погасить костёр, весело потрескивали сухостойные ветки в огне…

Раздавшийся позади треск и рык нарушили идиллию — я быстро развернулся, увидев в неверном свете костра несущуюся на нас четвероногую злобную тварь, в коей я не сразу признал медведя.

Оглушительно рявкнуло дедово ружьё — от раздавшегося след за этим громоподобным рыком боли и злобы затряслись поджилки. «Шатуна» дед здорово зацепил, но не прикончил, а ещё больше разозлил и без того доведённого до отчаяния, злобы и голода топтыгина.

Затаптывая костёр, озверевший медведь подмял старика, принявшись рвать его.

Я не помнил себя от ужаса и страха, мозг отключился — за меня действовали руки, рванувшие кобуру сигнального пистолета. Быстро прицелившись в раненный, залитый кровью бок, я выстрелил.

Вспышка сигнальной ракеты ослепила меня, но лишь на краткий миг — на поляне внезапно стало светло, и ужасающая картина предстала передо мной: лежащий на перепачканном кровью снегу хрипящий старик, ревущий от ожогов «шатун».

Дальше я видел и воспринимал всё урывками: бегущий на меня израненный медведь; бурелом и брёвна, через которые я перепрыгивал; гудящий от налетающего ветра лес…

Дикий, нечеловеческий страх нёс меня через чащу, заставлял протискиваться под заторы бревен, прятаться в корнях деревьев. Еловые лапы исхлестали мне всё лицо, а мне казалось, что я слышу рёв и топот нагоняющей меня злобной твари, её саднящее дыхание. Я вставал и падал, снова падал и бежал-бежал…

Сколько я так нёсся — ума не приложу. Окончательно обессиленный, я повалился в снег под разлапистой елью. Некоторое время я просто лежал, прислушиваясь к бешено молотящемуся сердцу в груди.

Когда я немного успокоился и понял, что меня никто не преследует, я осмотрелся: вокруг меня была непролазная тайга. Метель и не думала униматься, раскачивая кроны вековых деревьев — за стеной снега практически ничего не было видно.

Я ощупал себя, утёр снегом потное, истерзанное ветками лицо. И только тогда понял, в какой необъятной заднице я нахожусь. Вокруг — тайга, не видно не зги. Я не знал, ни где я нахожусь, ни как долго я бежал и в какую сторону.

Закурив дрожащей рукой, я принялся собирать мысли в кучу, стараясь не поддаться панике. Проверил связь — таковая отсутствовала.

«Так, старичок, спокойно», — смоля сигарету глубокими затяжками, лихорадочно соображал я. — «Я тепло одет, у меня есть зажигалка и пачка сигарет. Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день, хотя от билета на самолёт, увозящего меня отсюда, я бы не отказался…»

При мне, помимо перочинного ножа, блокнота, ручки и пачки сигарет с зажигалкой ещё был сигнальный пистолет с тремя патронами — его я намертво сжал в руках при бегстве. Смартфон я потерял при бешенном беге.

«Раз медведь погнался за мной, значит, старик наверняка убежал, — куря третью по счёту сигарету, размышлял я. — А значит, до лагеря он дойдёт. И сообщит про меня. А там и МЧС вызовут, и меня отсюда достанут…»

Конец ознакомительного фрагмента.