Все цвета радуги. Книга первая «Ресторан „Панорама“»

Василий Лягоскин

Сходил в ресторан на случайную свадьбу? А как не хотел! Словно чувствовал – все закончится очень печально. Но не настолько же… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3. Запретный лес. Михаил Столбов

Очнулся я резко, рывком. Скорее всего, сразу после того, как меня, а вместе со мной и город с «Панорамой» в центре погребла под собой каменная громадина. Сразу — потому что не успел упасть, или отшатнуться от бронированного панорамного стекла. Даже рук от него не оторвал — так и держал их перед собой, словно пытался остановить тот самый чертов метеорит.

— И ведь получилось? Получилось?! Или никакого метеорита не было? И город…

Города, кстати, тоже не было. Если только меня не обманывали глаза. Впереди, метрах в двадцати, не дальше, стоял лес. Из тех, какие называют вековыми. Я бы назвал его даже многовековым. Причем деревья — толстенные и высоченные, как на подбор — росли редко, словно ограниченные каждое ареалом питания, которого они больше никому не уступали. Даже траве — судя по тому, что лесная подстилка состояла исключительно из опавших листьев разной степени усыхания, и каких-то плодов, похожих, наверное, на желуди. Почему желуди? Так и деревья, что стояли мрачными колоннами, с листвой, совершенно не дрожавшей на ветру, были похожи на самые обычные дубы. Только агромадной величины. И еще — они были словно нарисованы; на картине, с обратной стороны панорамного стекла. Только вот никакого стекла не было. Я невольно мигнул, и какая-то преграда на месте бывшего толстенного окна все же проявилось. В виде столь же прозрачной, чуть мерцающей пленки. До которой от моих пальцев было…

— Да всего ничего, — пробормотал я, переводя взгляд уже на свои руки.

Они тоже мерцали каким-то неестественным блеском. Нет — не мерцали, а буквально полыхали внутренним огнем, по сравнению с которым слабая пелена нового панорамного ограждения как-то совсем не катила. Интенсивностью своей освещенности. Это было как сравнить морской прожектор с карманным фонариком. И фонариком тут был не я. В смысле, не только руки, но и весь я! Это свечение я видел даже сквозь куртку с рубашкой, и брюки с трусами-боксерами. Да что там говорить — в таком зрении я видел даже каждый из пальцев на ноге! Пошевелил ими, и различил каждый из них, с трудом ворочающиеся в тесных мокасинах. Тут я еще раз мигнул — уже сознательно. И увидел те самые мокасины, начищенные утром по случаю первого рабочего дня, плавно перетекшего в это вот «приключение». Еще одно шевеление веками, и пальцы опять шевелятся, видимые светящимися суставными цилиндриками, и кончики пальцев на руках еще более яркими искрами огня тянутся…

— Уже дотянулись, — констатировал я, — до того самого стекла, которого уже нет. А что есть?

Была та самая пленка, теперь уже искрящая гораздо интенсивнее; особенно в тех местах, где ее касались десять кончиков моих пальцев. Тоже, естественно, десяти. И эти самые кончики чуть покалывало. Не больно; скорее, даже приятно. Создавалось ощущение, что из меня в этот экран истекало что-то мое, благоприобретенное. Какая-то энергия. А я хомяк еще тот. Чужого, в общем-то, не надо, но и своего никому не отдам. И я с шумом втянул в себя воздух. Носом. А пальцами… что-то в общем сделал такое, что пленка с негромким треском лопнула — сразу в десяти местах (понятно каких), и исчезла. А пальцы (и все остальное) по-прежнему светили.

Я мигнул еще раз. И уже нормальным зрением, и присоединившимися к нему другими чувствами ощутил, что дубы снаружи самые настоящие; что оттуда, от леса, задувает ветерок, и что по небу в быстром темпе передвигаются тяжелые низкие тучи, сквозь которые невозможно было разглядеть, что там далеко впереди, за лесом. Но вот в сером небе проявился голубоватый просвет, не несущий ни капли солнечного света, и я успел разглядеть не так далеко горы. Точнее, две вершины практически одинаковой высоты. Что их различало?

— Ну, одна белая — покрыта снежной шапкой практически полностью. А почему вторая темная?

Мигнул. Какое-то объяснение появилось. Снежная гора осталось прежней. А вот над второй, темно-серой и каменной, словно курился какой-то дымок.

— Вулкан, что ли? — подумал я вслух, — действующий? Сейчас ка-а-а-к рванет…

Сказал, и сам не испугался. А чего было пугаться после того, как меня едва не разнесло на атомы ударом метеорита.

— Ага, — чуть нервно хохотнул я, — по стенам палаты номер шесть. В местном желтом доме. Иначе как объяснить вот это все?

«Вот это все» я сопроводил активным морганием, отчего одна из вершин стала похожей на мультяшную — та, в которой то появлялся, то исчезал дымок неизвестной природы. В очередной раз я распахнул широко глаза, и так и не закрыл их, не отметив даже, на какой фазе «мультика» это произошло. Очень уж меня испугал какой-то непонятный — всхлипывающий или хлюпающий — звук за спиной. На сто восемьдесят градусов я развернулся в прыжке. И замер, не в силах поверить в увиденное. Хотя ничего сверх невозможного не происходило. Ну, разбитое окно (единственное из многих); ну, девушка — Катя — лежащая на паркетном полу; ну, кусок стекла, торчащий из правой половины ее еще не сформировавшейся до конца груди… И тот самый звук, испугавший меня. Исходил он именно из груди — вместе с толчками ярко-красной крови, рвущейся наружу, и теми самыми всхлипами воздуха. Как профессионал — пусть не врач, но все же — сразу определил: исходит воздух из пробитого легкого. Очень неприятно пробитого. Даже отсюда, метров с двенадцати, было видно, что сердце девушки располагалось совсем недалеко от острого куска стекла.

— Где-то я уже похожее видел, — совершенно невозмутимо подумал я, передвигаясь к пострадавшей мягкими, стелющимися шагами (сам от себя такого не ожидал), — в каком-то фильме с Шварцем. Только там такой осколок огроменного негра насквозь пробил, а тут хрупкую девушку… но не насквозь!

Как я это определил? Не переворачивал жертву, чтобы посмотреть — нет ли сквозной раны на спине. Я вообще пока не трогал ее, не понимая, что можно сейчас делать — с моими познаниями в медицине, а главное, с полным отсутствием медицинских материалов. Я просто присел перед Катей на корточки, и… мигнул. И увидел — внутри девичьего тела! Нет, не такое же свечение внутри, как у меня (мое, кстати, никуда не делось), и не сам кусок стекла внутри. А вот контур его, четко обведенный черными непрерывными штрихами, я видел так, словно тело передо мной было прозрачным.

Каюсь — мазнул взглядом ниже, но под платьишком, достаточно скромно лежащим сейчас на ногах, не увидел ни трусиков, ни того, что они скрывали. Видел внутри лишь абрис этого стекла, и какое-то черное марево, клубящееся вокруг него, и — кажется — густеющее и расползающееся вширь. Сердца и других органов тоже не видел, но почему-то был уверен — стоило этой черной заразе добраться до «насоса», примерное место расположения которого я осознавал, и все — кирдык! Если только это слово можно было применить к юной красивой девушке.

Глубоко вздохнув, и еще раз оглядевшись, убеждаясь, что ни врачей, ни средств спасения не наблюдается, я ухватился за краешек стекла, и осторожно вытянул его из раны. Отбросил его в сторону, не в силах отвести взгляда от первого, бурного толчка крови — теперь ей ничего не мешала изливаться наружу. И хрипы из легких стали более явственными и глубокими. А черный клубок внутри не подумал исчезать. Платье в этом месте было практически разрезано; лямка бюстгальтера тем более. Так что едва заметного усилие пальцев левой руки хватило, чтобы обнажить грудь полностью — и левую, практически отделенную от тела, и правую, не поврежденную. Но любоваться на них не было времени. Как не было и ничего, чем возможно перевязать или просто заткнуть рану. Нет, побегать вокруг — нашел бы. Или с себя рубаху содрал бы. Но время, время… И я сделал единственное, что пришло в голову. Нет, оно в нее даже не пришло; движение было непроизвольным. Я просто зажал рану правой ладонью. В которую, кстати, вся грудь поместилась так, как будто они были созданы друг для друга.

Впрочем, окончательно в пошлость я сваливаться не стал. Прежде всего, благодаря картине, что видел теперь перед собой. Прямо сквозь собственную руку, и часть Катенькиной груди я увидел внутри нее что-то, напомнившее мне больше всего битву. Битву двух начал — того самого темного, клубившегося прежде вокруг осколка и другого, почему-то зеленого, яростно вгрызавшегося в эту черную муть. Я, кстати, удивился не самому факту извержения из моей ладони волн какой-то субстанции, не видимой обычным зрением (моргнул — убедился!), а тому, что, покидая мой организм, светлая, солнечная волна на границе двух организмов — моего и Катиного — одномоментно превращалась в зеленую. Которая сейчас побеждала.

И победила, черт побери! Последняя капля черноты исчезла, поглощенная не менее интенсивной зеленью, и победительница — как с цепи сорвавшись — рванула вперед, по всем закоулкам девичьего организма. Теперь я видел его весь, под платьем, и всем остальным. Этого зеленого человечка весьма соблазнительных форм. Было ли это эротично? Я так и не успел это понять. Потому что рефлекторно сжал ладонь на такой мягкой, и теплой груди, и Катя открыла глаза. А потом — бац! — одарила меня совсем не эротичной пощечиной. И процедила сквозь зубы:

— Каз-зел! Руки убрал!

Ну, я и убрал. Руку, а не взгляд. Который зафиксировал голые, но абсолютно целые груди. Разве что на левой, недавно отрезанной почти начисто, едва виднелась тонкая светлая полоска — подобие шрама, который наверняка рассосался бы до конца, не одари меня Катенька пощечиной.

Бац! Еще одна — с условно раненой стороны — прилетела не менее хлестко.

— Значит, — улыбнулся я, — действительно все зажило.

— Ах ты! — чуть не задохнулась от ярости девушка, — ты еще смеешься! Вот я бабуле все расскажу!

Она оттолкнула меня с силой, какую я никак не ожидал в девичьих руках, вскочила на ноги и, придерживая обрывки платья на плечах сразу обеими ладошками, умчалась вниз. А я остался на этаже в одиночестве; с той же ухмылкой на губах, и растущей паникой внутри себя. Это я представил себе рассказ Катеньки бабуле, и ее реакцию. Объяснять же реальное положение дел я не собирался; во-первых — не поверят же, а во-вторых… не собирался, и все. Что-то противилось этому.

Увидеть, что творилось снаружи, и внизу, было нетрудно. По мере того, как я поднимался, передо мной возникали: сначала все то же низкое тяжелое небо, в котором где-то на горизонте проглядывало солнце; как бы не крупнее того, что сопровождало нас по пути в «Панораму». Его уровень над горизонтом, кстати, показывал, что или прошли почти сутки, и начался новый день, или время, вместе со светилом, отступило назад; часика так на три.

Следом показались все такие же дубы. Только горных вершин не было — ни заснеженных, ни голых, с дымкой. Я мигнул.

— Точно — нет. А внизу?

Внизу первым делом я нашарил взглядом бабулю. Немудрено — она «сверкала» ярче всех. Ну, как сверкала — если так можно было назвать тьму, которая клубилась внутри ее еще крепкого тела. Интенсивную такую тьму, которая — почему-то подумалось мне — не была привнесена, как Катеньке, раной (тут бы понадобилось сотня ран) а была природной; изначальной или взращенной многолетними тренировками. Рядом с ней уже стояла и что-то говорила Катенька, по-прежнему светившаяся зеленым. Только, кажется, уже чуть менее интенсивно. Она так яростно размахивала руками, показывая чаще всего в мою сторону, что легкие зеленоватые облачка так и отлетали от нее, заставляя бабулю морщиться.

— А может, она морщится; точнее — скалится по другой причине? О — ёбтыть!

Бабуля тоже махнула рукой. Но более яростно и прицельно, чем внученька. И прямо в меня полетел темный сгусток чего-то такого ужасного, что я предпочел бы выставить ладони еще раз против метеорита, чем против «этого». Я просто шагнул вправо, под защиту такого тонкого и хрупкого в этот момент стеклопакета. Черная клякса основной своей массой влетела на этаж, и так же успешно пролетела сквозь него, сгинув где-то среди дубов. Показалось, что кто-то там среди лесных великанов крякнул в изумлении и возмущении. Краешком клякса задела целый стеклопакет. Чернота вляпалась в стекло, и стекла по нему липкой неприятной массой. Я шагнул еще правее, к следующему стеклу — туда, где невесту поджидали такие «веселые» подарки».

— А где Эллочка? Ага — вот она. Ох, ты ж!

Даму свою я узнал по платью. Она, кстати, ничем не светилась, в отличие от некоторых других гостей этой так и не начавшейся свадьбы. Но мне было не до них. На поляне, что вместила часть парковки с тремя люксовыми внедорожниками и практически всех участников вечеринки, включая немалое число работников «Панорамы», появились новые действующие лица. Или морды. Я чуть не выпрыгнул сквозь стекла пакета, чтобы попытаться прийти на помощь Эллочке, которую полностью накрыла темная фигура, выпрыгнувшая откуда-то из леса. Пара мгновений — и она выпрямилась во весь свой рост, который я краем сознания оценил метра в четыре, если не больше. Но основная часть моего оцепеневшего в ужасе разума не могла отвести глаз от того, что это чудовище держало в своих лапах. Это «что-то» — кровоточащее и уже не дергающееся, было смешано с обрывками чего-то голубого. Того самого, с подсветкой солнечного света. Эллочки уже не было; были лишь куски мяса и костей, один из которых чудовище постаралось запихать себе в пасть. Тут я его и рассмотрел, неосознанно, но очень внимательно. Четырехметровая, как уже отмечал, туша была многовекторным гибридом Кинг-Конга и тираннозавра. От обезьяны в ней было человекообразное сложение с четырьмя руками-ногами, способными в мгновение разорвать человеческое тело, что этот монстр только что и продемонстрировал. А от динозавров — чешуйчатая шкура, да морда, вытянутая вперед так, что ее пасти с длинными кривыми зубами могла позавидовать любая акула. В такую, распахнутую, человек целиком вряд ли бы поместился, а по половинке, как Эллочка…

Может, вы подумали, что я сам бесчувственный монстр, способный оценивать животное, в то время, когда оно поедало мою даму? Может быть. Только почему защипало в глазах, и я начал усиленно моргать, пытаясь увидеть что-то сквозь проступившие слезы? И опять какая-то часть меня хладнокровно фиксировала: по шкуре ящера, тускло мерцавшей желтизной, пробегали искорки — ну, точно, как по завесе, что недавно заменяла собой панорамное окно. А в глубине чудовищного организма так же маленькими солнцами выделялись, как в разлитом желтке, его внутренние органы. Совсем не такие, кстати, какими они должны были быть согласно курсам зоологии за второй курс академии и палеонтологии за третий. Присутствовал у обезьяноящера какой-то дополнительный орган, светившийся ярче всех остальных, и располагавшийся в районе крестца. И у него, и у…

— О, ё!

К первому монстру присоединились еще четыре. Двое, проявив недюжинный «интеллект», помчались вперед огромными скачками, в несколько секунд отрезав толпу от пути спасения. Если так можно было назвать двери в ресторан. Остальные трое уже без спешки, как-то деловито стали сжимать кольцо оцепления, сбивая жертвы в тесный кружок. Сомнений в том, что в круге этом никто не спасется, у меня не было. Не помогла даже отчаянная попытка двух бодигардов, чуть ранее помогавших спуститься из «Лендкрузера» Катенькиной бабуле. Последняя, кстати, стояла чуть в стороне, и прижимала к своей груди двух девчат — Катерину, и другую, постарше. Очевидно, дочь — судя по белоснежному платью невесты. И что удивительно — звероящеры продвигались вперед, явно огибая по дуге эту троицу.

Ну, и что я мог сделать? Чем помочь — не Эллочке уже, а всем остальным? Чем — если этих монстров не взяли даже пули, выпущенные из пистолетов в упор бодигардами, только что еще живыми. И что? В альтернативном зрении пули отскочили от бронированных шкур, ничуть их не повредив. Только чуть более яркие вспышки там, где металл соприкоснулся с живой плотью. А двух бодигардов прихлопнули просто и бесхитростно — разорвали на части, и бросили, даже не закусив.

— А у меня…, — я нащупал рукой букет, а потом коробку, — но если не попытаюсь, не прощу себе до конца жизни. Хотя, сколько ее там осталось? Здесь даже спрятаться негде. Разве что сигануть со второго этажа, и рвануть в лес, к тем самых горкам.

Руки, тем временем, сами исследовали коробку с подарочными ножами. Их было всего три, против пяти монстров, и, судя по цене и внешнему виду, сталь на них пошла не самого высокого качества. В последнем я, впрочем, не разбирался. Я, кстати, ножи никогда не метал; разве что в детстве, деревянные. Но вот надо было что-то делать и все! Палец провел черту по коробке, и вслед за ним поползла полоса сгоревшего пластика и картона. Так что все ухищрения восточной женщины оказались напрасными — ее радуга из ленточек никак не задержала меня. Без всякой альтернативы я выбрал средний — с лезвием длиной сантиметров в двадцать. Едва сдержал себя, чтобы проверить собственное мнение насчет качества стали. Побоялся, что потом не смогу выпрямить до первоначального состояния, чем собью баланс.

— Какой баланс?! — чуть не закричал я на себя, — ты хотя бы попади в эти туши! Не лезвием, не в глаз, а просто попади! До них же… метров тридцать, если не больше. А нет — они все ближе и ближе. Нужно спешить.

Я на пару мгновений застыл, пытаясь вспомнить что-нибудь из теории по метанию острых предметов. В голову почему-то пришло видение совсем другого — ракета, несущаяся в цель, и тонкий луч, направлявший ее, и менявший курс по мере того, как эта цель пыталась увернуться. Когда я открыл глаза, на этот раз в режиме энерговидения, ножик, включая пластиковую ручку, сиял мерным солнечным светом. Он качественно отличался от того фона, что заполнял туловища зверей. Так цвет был именно желтым, а у меня…

— И у ножа теперь он действительно солнечный, словно соткан из тех самых семи цветов радуги. Ну, с богом… если они тут есть.

Нож полетел вперед и чуть вниз, к голове того монстра, в лапах которого погибла Эллочка. Полетел медленно, но еще медленней поворачивал голову в его сторону зверь. А за ножом действительно тянулся тонкий, но хорошо заметный особым зрением солнечный луч, начинавшийся в моей ладони. И управлять им было очень легко — силой мысли, или желания. Вот как раз пожелал, чтобы направление его полета сместилось чуть правее и ниже, а потом — чтобы ножик летел исключительно острием вперед, и пожалуйста — он уже торчит по рукоять в левом глазу чудовища. А по лучу продолжает поступать энергия, теперь явственно отличавшаяся от животной. Луч этот продолжил движение по лезвию, и дальше — прямо к тому скоплению энергии в крестце. И вдруг набух там, явно переполняя центр силы, находившийся в интересном месте. И хоп!… негромкий хлопок, и чудовище буквально разорвало на две части; и взрыв начался именно там, где закончил свой путь луч.

В мир вернулись звуки; в основном издаваемые людьми — крики, стоны, даже какой-то почти нечеловеческий вой. А звери замерли, явно ощутив утрату. А я уже заполнял энергией второй ножик — тот, что поменьше. Как уже понял, в этом случае размер не имел никакого значения. Имело место количество «солнечной» энергии, перекаченное в зверя, и тот ее объем, который он мог вместить в себя без летального исхода.

Второй зверь издох, так и не тронувшись с места. А вот третий побегал, поуворачивался от самого крупного клинка. Бесполезно, конечно. От ракеты с самонаводящейся головкой он еще мог увернуться, а от моего ножика… Это я так себя похвалил — когда понял, что открыл для толпы путь для спасения. Конечно, не всем дано было избегнуть ужасной смерти, но если они сейчас рассыплются, и бросятся в лес. Эта мысль пришла не только в мою голову. Кто-то внизу сообразил, даже не обладая панорамным видением с высоты второго этажа:

— Бегом! Бегом, твою мать!! Все бегом, врассыпную!!

Через секунду уже я готов был крикнуть — с прямо противоположной командой. Потому что кошмары сегодняшнего дня не кончились. Эти пять зверушек, успевшие натворить кровавых дел, были, наверное, детенышами — сыночками и дочками той твари, что выступила из-за ближнего к поляне дуба. В этом звероящере было ровно в два раза больше метров; минимум восемь. И пасть у него была. Он ее сразу и продемонстрировал, распахнув так, что в нее вместилась крыша «Лендерузера»; среднего из трех, если что. Потряс зверь своей башкой, уже подняв многотонный автомобиль на высоту собственного веса. Во все стороны полетели какие-то запчасти от японской машины; наконец, и вся она — то, что осталось — улетела в лес, грохнув там громко и обидчиво. А монстр, открыв себе путь к наступлению, поднял голову к небу, и заревел так мощно и торжествующе, что меня буквально отнесло к противоположной стороне этажа, едва не выкинув наружу. А остановился я у того самого столика, где мы, наверное, пили бы чай с кофе, не встреться на пути Земли злосчастный метеорит.

— С конфетами и свадебным тортом, — машинально отметил я, глянув на огромный, сантиметров восьмидесяти в диаметре, поднос; как бы не из чистого серебра, — весит он, кстати немало. И размерами — как раз под шею «папашки» обезьяньего. Ну, или «мамашки». Доброшу? Доброшу!

На пути к окну — единственному без стекол — я напитывал поднос энергией. Так усердно, что моя собственная «светимость» заметно просела. Не до нуля, конечно — еще же наводящий луч надо было обеспечить. Еще я заметил, что стало холодно. Очень холодно, до дрожи. Сообразил — холодно было и раньше, но вот этот солнечный свет изнутри подогревал. А сейчас, когда он почти закончился, только и оставалось, что греться от нестерпимо ярко блиставшего подноса. Ладоням, кстати было тепло, даже жарко. Так что весь я дрожал, а руки послали вперед необычный снаряд вполне уверенно.

Зверь, наверное, так и не понял, что поразило его. Он так и стоял, с гордо поднятой головой хозяина окрестных лесов. Так и помер — только уже без головы. Размерчик подошел — только-только. Поднос смахнул страшную башку, как горячий нож масло, и полетел дальше, так же неторопливо, сверкая маленьким солнцем. И ткнулся в ствол дуба, и отлетел от него, по-прежнему полыхая — когда я моргал в нужный раз. А ящер еще постоял, и упал, не разорвавшись, как три других. И что-то там внутри светилось у него по-прежнему.

Но мне, если честно, уже было не до зверей. Я бы, наверное, не стал даже убегать — появись тут один из двух оставшихся в живых монстров. Вру, конечно; убегал бы из последних сил, уползал бы. Только вот сил этих осталось очень мало. Меня всего колотило — и от возбуждения, и от холода; от владимирского апрельского тепла тут ничего не осталось. Скорее снаружи был октябрь, если не ноябрь. И дождь, кажется, начал моросить — благо, я был под крышей. А еще жутко хотелось есть. Нет, не есть — жрать! Желудок сводило так, словно он уже начал есть самого себя. И я, конечно же, вспомнил про столы, накрытые внизу. К которым, скорее всего, никто так и не притронулся.

Как метнулся вниз, и оказался за столом, который удобно приткнулся в самом углу, я так и не понял. Ощутил себя уже в сознании, когда кто-то подергал меня за рукав. Я отмахнулся, выдернув руку, и закинув ею последнего запеченного перепела, что громоздились недавно на блюде посреди стола. Ел я их вместе с костями, хрустя, чуть не проглатывая целиком. И запивал клюквенным морсом прямо из графина. Только пошарив по пустому блюду, и оглядев стол, на котором ни одного блюда не осталось не тронутым, я поднял голову. Рядом стоял тезка, Михаил. Лицо его было уставшим и каким-то потерянным. И в то же время взгляд его выражал безмерное изумление и даже восторг — так он, очевидно, оценивал мой аппетит. А я что — лишь пожал плечами, и ухватил со стола еще что-то; уже фруктовое.

— Ну, ты и жрать! — покачал он головой укоризненно; явно хотел добавить: «Как в тебя лезет в такое время?», — но сдержался, продолжил, — там какие-то местные появились. Двух зверушек умотали какими-то сетями. Хрен знает как у них получилось. Наверное, надо выйти, познакомиться.

— Ага, — выразил я сомнение полным ртом, — познакомимся, а потом в кутузке окажемся местной. Для разбирательства. А будут там кормить? И чем? И когда? А я последний раз ел вчера вечером.

Лицо Михаила стало задумчивым. Мое тоже — но уже изнутри. Меня уже не тряс колотун, и я мог соображать более-менее продуктивно:

— Ну, местные; ну поймали. Сейчас начнутся разборки — кто остальных завалил? А может, я в чью-то охоту влез ненароком. Трех зверушек попортил бесповоротно. Да еще неизвестно что насчет моих подвигов скажут. Или не скажут, а сделают. Сдается мне, что в мире с такими монстрами лучше не высовываться. Лучше слиться в общую массу. Так что прав Миша — идем в народ.

Последнее я и сообщил тезке. Он пошел впереди, закрывая меня своей широкой грудью; или спиной, на которую я пока пялился. Так, в колонну по одному, мы и вышли наружу, под серое неласковое небо, пока прекратившее одарять землю и людей дождем. И уткнулись, или растворились в толпе, прижавшейся к стенам ресторана. Почему никто не вошел внутрь? Не знаю. Боялись, наверное, монстров, которые сейчас негромко поскуливали, стянутые в неопрятные комки чешуйчатой брони, где с уверенностью можно было различить разве что головы с сомкнутыми пастями. Где были руки, а где ноги — непонятно. Вот задницы — это да. Там по прежнему «горели» пока негасимым огнем неведомые железы, аккумулировавшие магическую энергию. Михаил шагнул влево, я направо. Меня словно потянуло туда что-то. Или кто-то.

— Ну, наконец-то, — выдохнул я, притиснувшись к стене, и спрятавшись тем самым за не такой высокой, как Михаил, женщиной. Той самой красавицей, что развела меня недавно на первый поцелуй.

— Галочка, кажется. Что-то она уже на меня не реагирует никак. Ну, и ладно. О чем это я раньше? Ага — вот я и сказал: «Магия». Верю я своим глазам? Честно скажу: «Не верю!». Хоть и не Станиславский. Потому придумаю себе сказочку. Вот лежу я сейчас на больничной койке, весь обколотый обезболивающими и успокоительными, и редко-редко открываю глаза. А рядом сестричка — вот она, Галочка-красавица. А потом снова проваливаюсь в сон; вот этот самый. Жутко страшный. Но интересный, если исходить из того, что это все-таки галлюцинация. Из этого и будем исходить. Получать удовольствие. Если получится.

Вокруг действительно сновали местные. Охотники — судя по костюмам и оружию, представленному луками со стрелами, короткими копьями и топорами. Другие, одетые скорее как средневековые солдаты, стояли полукругом — как раньше трое зверей. У них и копья, тупые концы которых они уперли в землю, были подлиннее; и мечи наличествовали — у каждого. А у некоторых и арбалеты в руках были… в нашу сторону нацеленные. Я в средневековой истории был не силен; реконструкторы… ни одного даже знакомого не было, а по редким прочитанным книгам про попаданцев судить о воинах, и их предводителе глупо.

— Ага — тут и конница есть!

Цепь конных воинов была реже. Но и выглядела внушительней. Вся в железе; частично даже лошади. Словно на войну собрались. Хотя тут самая настоящая битва недавно прошла. С моим участием. И кто из нее в итоге вышел победителем? Пока непонятно. Но точно не те, кого сейчас стаскивают волоком к опушке, отдельно от окровавленных кусков звериного мяса. Тел там было многовато — я явно пропустил часть кровавого пиршества звероящеров; пока сам насыщался.

Командир стоял там, где концентрация солдат была самой высокой — между автомобилями, но ближе, чем туша упавшего зверя-переростка. Чем был примечателен? Для меня — прежде всего тем, что изнутри он светился заметным красным пламенем. Словно его поджаривали под кожей. Никаких заметных неудобств он при этом не испытывал, что было неудивительным. Я и сам — когда светился намного ярче — только кайфовал от этого. Рядом — чуть правее и сзади — стоял еще один «маг». Этот светился поярче, но так, словно его облили чернилами. Тоже изнутри. Самыми обычными, фиолетовыми.

— Этот не воин, — решил я, — колдун местный, наверное. Мантии, конечно, нет. И костюм вроде обычный, цивильный. Но вот несет от него чем-то профессорским, ученым. Как от нашего дрища-очкарика. Интересно — жив он? Надо же — жив! И совсем рядом. А самое интересное — тоже чернильная душа. Светится фиолетовым изнутри даже ярче, чем местный. Но есть и отличия. Местный внутри послабже. А снаружи буквально полыхает чистым светом — сантиметров на двадцать вокруг тела. Как будто защитным коконом окутался. И свет этот, такой же чистый, как мой, истекает из какой-то штуковины, спрятанной под курткой.

— А еще кто? — я с трудом оторвал взгляд от этого предмета; явно магического, и немалой силы, — ух, ты — тут что, Зазеркалье? И у нас Красный!

Так я обозвал коренастого мужика; пожилого, с властным лицом. Нашего, из Владимира, стоящего рядом с бабулей, невестой и Катенькой. Явно отец и дед; из областной администрации. Эта группа притулилась у стены с самого края, подчеркнуто отдельно. Бабуля по-прежнему полыхала чернотой, а из Катюши медленно истекала зелень; как я понял, благоприобретенная, от меня. Кто еще?

С другой стороны от дверей были еще двое «цветных». Крупный мужик в высоком белоснежном колпаке; явно шеф-повар «Панорамы». В его облике не было ничего звериного, но светился он почему-то точь-в-точь, как звероящеры. Ровным желтым цветом. Рядом стоял тот самый здоровяк, которого я принял за блатного. Почему-то подумал, что это именно он командовал, подгоняя толпу в лес. И был он, скорее, все-таки военным. Но каким-то хитрым, прятавшим свою истинную ипостась. Вот сейчас он на блатного совсем не походил. И зыркал из-под мохнатых бровей, явно оценивая воинскую выучку местной армии. Этот ровно «горел» оранжевым.

— Ага — еще одного пропустил. И немудрено, такого заметить.

Еще одним «цветным» был действительно цветной. Негр. Тоже в живых оказался. Он едва светился зеленым. На фоне темно-серой кожи оттенок был почти незаметен. С непривычки можно было даже предположить, что его просто мутит до зеленого состояния от вида крови и еще парящей плоти разумных и неразумных созданий, которая покрывала поляну. Но нет — у меня глаз был уже наметанный. Зелень эта из одного порядка с остальными. А поскольку его я за грудь не лапал, и по роже от него не получал, значит, что? Окрас этот естественный, природный. Что бы это не означало.

— Ну, и когда начнем? Мерзнет ведь народ.

Я после плотного обеда уже не дрожал; чувствовал себя вполне комфортно; в плане состояния физического тела. А вот Галочку впереди трясло, пожалуй, даже сильнее, чем меня наверху после эпичной битвы. И я не выдержал, распахнул куртку, и обнял женщину, попытавшись запахнуть замшевые половинки уже на двоих. И Галина послушно прильнула ко мне, даже не обернувшись. Может, она успела сделать это раньше, пока я разглядывал «магов»? Мои действия, как оказалось, не остались незамеченными. Нет — местным на нас с Галочкой было пофиг, а вот с самого края нашего неоднородного строя, от семьи чиновника, фамилию которого я так и не узнал, донеслось громкое возмущенное фырканье.

— И кто это у нас такая глазастенькая? Кто бы мог подумать — Катенька. Ну, да ладно — не привыкать. Переживем.

Я чуть отвлекся, осознав, что руки, которыми я сейчас обнимал женщину, обхватив ее под грудью уверенного третьего размера, опять светятся. Совсем чуть-чуть, но все же. И — что интересно — это свечение перетекает и на Галину. А после того, как я потянул эту энергию в себя (точно так же, как прежде, с экраном наверху), она опять ощутимо задрожала.

— Расслабься, и получай удовольствие, — приказал я себе, ну и Галочке заодно, чуть слышно; свет опять перетек на женщину, прижавшую меня к стене с нешуточной силой.

Галина, если и расслышала мой шепот, отреагировала совсем не на него. Она, как и практически все остальные, а значит, и я, посмотрели на дверь. Оттуда под конвоем местной стражи выводили персонал. Ресторана, естественно. Видимо, появиться пред ясные очи чиновника и жениха с невестой было позволено лишь главному кухонному кудеснику.

— Ну и молодцы, — прокомментировал я, — иначе лежали бы сейчас вон там, на опушке.

Эту группу неслабыми такими тычками прогнали мимо нас, расположив у стеночки компактной группой так, что ни Катеньки, ни ее родственников я больше не видел.

— Ну, и слава богу, — чуть не перекрестился я, вспомнив опять бабулю.

Я машинально пересчитал халдеев — так почему-то обозвал работников ресторанного бизнеса. Всего их было двенадцать. Поваров, официантов, еще каких-то граждан гражданской наружности. Девушек было три — две официантки, а третья… Третья — мечта. Мужская, естественна. Почему-то с ней у меня сразу же и прочно ассоциировался шест — там, на первом этаже, на подиуме, где еще ждали своего часа музыкальные инструменты.

— Теперь, наверное, уже не дождутся, — чуть грустно констатировал я, — электричества ведь нет. Разве что на барабанах кто-нибудь постучит. Хотя что это я?! В таком ресторане не могло не быть запасного варианта, на случай аварии на электролинии. Какой-нибудь генератор. А оно надо — показывать местным все наши возможности? Похвастаться? Или выставить аргументом в торге? Если он, этот торг, будет.

«Красный» командир, между тем, стронулся с места, и направился к нам — как танк. Нет, он не выглядел тяжеловесным, подобно латным конникам. Хотя защита на нем присутствовала. А когда он подошел поближе, я разглядел, что его одеяние — и куртка, и штаны, и даже сапоги — пошиты из чего-то, очень сильно напоминавшего шкуру звероящера. Учитывая, что пистолетная пуля их не взяла, костюмчик явно был не из дешевых. «Фиолетовый» двигался за ним, держа дистанцию. А уж следом за последним полукругом вышагивали воины с нацеленными в нас арбалетами. Командир уже открыл было рот, чтобы толкнуть речь (на каком языке, интересно?), когда послышался дробный перестук копыт. Это из леса вымахали сразу несколько всадников. Но лишь один из них не остановился у внешней цепи охраны; доскакал практически до начальства. И там спрыгнул, в несколько шагов оказавшись рядом с командиром. И оказалось, что не прискакал и спрыгнул, а как раз доскакала и спрыгнула. Потому что незнакомец сорвал с головы полукруглую шлем-шапку, и по плечам разметались рыжие волосы, так красиво оттенявшие ровный оттенок красного огня, которым она светилась внутри гораздо менее интенсивно, чем папаша. Да — сомнений у меня, что командир был ее отцом… ну, по крайней мере, дядей по все той же отцовской линии, не было. Так они были похожи — и огненно-рыжим цветом волос, и лицами, особенно тяжеленными подбородками, и даже статью. Фигура девицы, в такой же люксовой броньке, как у начальника, была скорее мальчиковая, да и скакала она по-мужски, и очень уверенно.

— Кстати — насчет подбородка, — обратил свое внимание себе же, — на кого-то же он похож, знакомого. Точно — Михаил Шуфутинский! Один-в-один! Только без бороды. Он что, спеть нам хотел? Типа: «…одинокий мужичок за пятьдесят…». Или это кто-то другой изображал? А дочка? Тоже Шуфутинский. Только женского пола, и помоложе. Вон как глазами зыркает. Хорошо, что не на меня. Прилипла взглядом к здоровяку, которого я поначалу считал спортсменом-бандитом, а сейчас воякой. Для девушки определенно размер имеет значение.

Родитель посмотрел на дочку с высоты своего роста как-то неодобрительно. Настроился, наверное, на речь, а тут прервали. Может, поэтому речь эта была короткой, и какой-то порывистой, рваной. А тон, с каким он обращался к незнакомцам, то есть к нам, мне не понравился. От слова совсем. Потому что говорил он с нами, как пастух со стадом баранов. Или, скорее, как хозяин пастуха. Но тоже с баранами. Ни одного слова я не понял. Вообще ни одного. Соседи, как я догадался, тоже. И сам командир это понял. Потому что повторил — но явно уже на другом диалекте. Теперь его речь была еще более гортанной. И такой же непонятной.

Тогда он отступил на пару шагов назад, вместе с дочкой (буду называть ее так, пока меня не поправят), и кивнул «фиолетовому». Тот шагнул вперед тоже не один. С помощником, наверное. Только вид у последнего был… в общем, мне не понравился. Не сам парень — у меня на этот счет была Галина, прямо в руках. Вроде крепкий, чуть выше меня ростом, а плечи! В общем, здоровяк. Только вот лицо было какое-то неживое. Хотя нет — какие-то эмоции оно выражало. Вселенскую усталость от жизни, и еще угодливость, желание броситься по первой же команде хозяина.

— Вот!

Почему-то пришло отчетливое понимание, что я вижу перед собой первого в своей жизни раба. И широкая полоса на шее, внутри которой я отчетливо различал семь горящих ровным светом нитей — точно в таком же порядке, как ленты на злосчастной коробке с ножами — не что иное, как рабский ошейник. Магический. И что, возможно, сейчас такой же оденут на меня. Не хо-чу!

«Фиолетовый» — буду называть его магом — не произнес ни слова. Нам. А вот спутнику, которого я уже не воспринимал иначе, как раба, что-то бросил через плечо. Процедил несколько слогов; как кость собаке бросил. Тот среагировал мгновенно. Из-за плеча же протянулась рука с кожаными перчатками.

— Не кожа! — однозначно констатировал я, — они скорее вязанные; из чего-то растительного. И очень необычные.

Откуда такой вывод? Очень просто. Когда маг водил руками перед своей грудью, одевая перчатки, они практически заслоняли от меня свет от артефакта. Который я, между прочим, видел, даже когда он прежде зачем-то повернулся к лесу. А к нам, естественно, спиной. Вот этими перчатками он поправил на груди какую-то сумку, тоже заметно гасившую свечение амулета. Сума эта раскладывалась так, что маг стал похож на офеню. Ну, бродячего торговца, если кто не понял. Только носимый прилавок был поменьше. И пустой — «украшенный» лишь рядами каких-то клапанов. Я их насчитал двенадцать; три ряда по четыре.

Вот из ближнего к нам, второго справа, маг и извлек камень. Точнее, прозрачный кристалл, внутри которого ярко мерцала искра. Я на всякий случай моргнул. В обычном зрении искры не исчезла. Так и мерцала в крупном бриллианте с бесчисленными гранями; размером с голубиное яйцо. А может, это был какой-нибудь горный хрусталь. Или страз. Я вообще-то в драгоценных камнях не разбираюсь. Как и во многих других вещах тоже. Моргнул еще раз — как раз в тот момент, когда маг прижал кристалл ко лбу женщины, имя которой я так и не узнал. Пока. Той самой, что познакомила меня с Михаилом. Он, кстати, стоял, так же как я, подпирая спиной стену, и обнимая свою подругу. Парочка стояла по другую сторону дверей, изображая почетный караул — то есть не шевелилась. Мы с Галиной изображали что-то подобное с нашей стороны. Только вот Мишин свитер не распахивался, как моя куртка, и потому согреть свою даму так основательно, как я, он не мог. Ну, и внутренней энергии не наблюдалось. Ни у него, ни у нее. Что тут же и подтвердил маг.

Как я уже отметил, он прикоснулся кристаллом к женскому лбу, и что-то прокаркал. Вру, конечно. Сказал вполне нормальным голосом. Слуга, или раб, вытянул даму за рукав из объятий кавалера, который противиться не стал. И правильно сделал, на мой взгляд. Потому что кристалл тут же коснулся лба Михаила. И он по эстафете — раб, а потом пара конвоиров из числа солдат — последовал за своей половинкой. Места для тех, кого маг проверил своей штуковиной, отвели на «нашей» половине; чуть сбоку. Как раз напротив группы чиновника. И вроде бы ничего — обычный шмон при ЧП. Кроме одного — и Мише, и его даме маг ухитрился ловко, одним движением, накинуть поводки. Или ошейники. Как я предположил, тоже рабские. Но узкие, с одной тусклой бесцветной полоской внутри и плоской металлической блямбой вместо застежки.

— Может, — предположил я, — они вовсе не рабские? Может, это какой-то самоучитель местного языка? Что-то такое в книгах писали…

Очередь двигалась достаточно быстро. Причем, весьма своеобразно. Маг не сделал ни шагу. Это к нему двигали людей, подталкивая тупыми концами копий. Впрочем, никто не пытался огрызнуться, или как-то еще высказать свое возмущение. Скорее готовы были проявить любопытство. Оно и выплеснулось — когда изумленный возглас исторгнул из себя маг. Кристалл как раз прикоснулся ко лбу повара, чью голову по прежнему украшал высокий белоснежный колпак. В магическом зрении было хорошо видно, как желтизна, заполнявшая его тело, вдруг стремительно покинула его; словно кристалл, или искорка в нем поглотила ее с силой промышленного пылесоса. Теперь ее, искорку, было едва видно сквозь желтый туман, заполнивший кристалл. Я моргнул. Искорки не стало. А туман остался. Вернее — в обычном зрении маг держал в ладони крупный ограненный камень интенсивного желтого цвета. Казалось, он не мог поверить своим глазам; настолько ошарашенным было его лицо. Вот теперь он действительно «каркнул». И подскочили к шеф-повару сразу двое солдат. И повели его — без копий, очень бережно и уважительно, под руки. Я бы сказал, с видимой опаской. Но — с ошейником. Широким, семицветным. Таким же, как у раба Фиолетового мага. Для повара отстойником стала другая часть площадки — напротив уже практически безлюдной стены. Там оставалось-то всего три человека, среди которых сюрприз магу, и остальным местным мог (и должен!) был принести вояка. «Оранжевый» внутри, если кто забыл.

Порядок действий местного «фиолетового», тем временем, изменился. Он откинул еще один клапан у «лотка», который перекинул было за спину. Теперь на свет появился еще один кристалл, абсолютно бесцветный; в обоих зрениях. Я, пока маг шарил по закромам, успел поиграть глазами, и поудивляться. Дело в том, что первый камень не поменял своего цвета; остался желтым и в обычном видении.

— Ага, — выдвинул я вполне рабочую версию; выдвинул себе, конечно, — первый кристалл явно индикатор. Выявляет субъектов, владеющих, или предрасположенных к магии. И саму предрасположенность тоже. Цвет магический, так сказать. Или ту магическую область, в которой человек может применить свои способности. Вот как шеф — в поварской. Нет, слишком узко. Профессий-то у нас… да и здесь, скорее всего, не перечесть. А цветов у радуги — перечесть можно. Ровно семь. Есть, правда, еще оттенки. Всякие серо-буро-малиновые. С продресью. А что второй камень?

Второй кристалл в долю секунды «высосал» желтизну из первого. В котором снова замигала яркая искорка. А вот куда подевалась энергия из второго, я так и не понял. Не увидел, если быть точнее.

— Накопитель? Тогда почему «искра» не тянет энергию обратно? И главное — где та самая продресь желтая? Куда девалась? Ну, ладно — тут тоже интересно.

«Тут» — это при виде застывшей фигуры мага. Он сейчас тестировал нашего вояку. Оранжевый ручеек послушно перетек в камень с искрой, окрасив его соответствующим цветом. И опять я не уловил того момента, когда энергия в первом кристалле исчезла. Потому что во втором ничего не появилось. А если и появилось, то сразу ухнуло в бездну, куда моему (точнее, моим) зрению хода не было. Вояка присоединился к повару.

— Ага, — с внутренним трепетом подумал я, когда маг все же соизволил сделать несколько шагов в бок, останавливаясь прямо напротив нас с Галей, — интересно, как бы ты заверещал, если бы в кристалл хлынула вся та энергия, которая была во мне раньше, еще до ножей и подноса? Выдержал бы тогда твой камушек, не развалился бы?

Я, кстати, был даже рад тому обстоятельству, что таким вот образом получилось сбросить то, чем меня «наградил» метеорит (не забываем — галлюцинация!). Теперь я успешно слился с толпой. Еще бы улики — коробку с цветами и упаковкой успел бы сжечь, так и вообще можно жить и радоваться.

— Ага — с ошейником на шее. Холодный, черт, и скользкий. Противный, зараза. Словно живую змею на шею набросили. А если так?

Я уже стоял в общей массе, куда как раз один за другим прибывали работники ресторана, и опять грел собой Галю. А собственную дрожь в районе шеи я решил попробовать убрать, влив в ошейник чуть-чуть собственной энергии. И влил. Так, что едва успел подхватить ошейник, который превратился во все ту же «змею», но уже не кусавшую себя за хвост. В общем, освободился я нечаянно. И что делать? Набегут ведь сейчас демоны, замуруют. Пришлось мне отрывать от волнующих изгибов Галиной фигуры обе руки, и пытаться как-то приладить ошейник на место. Огляделся — вроде бы никаких подозрительных взглядов нет. Такие же любопытствующие и чуть испуганные, как у меня самого. А большинство вообще смотрят вперед — туда, где маг знакомился с «коллегой».

— Ну, это надолго, — решил я, — займусь пока своей проблемой. Буду исходить от обратного.

От «обратного» — это так: раз я «вбросил» в ошейник энергию, то теперь надо ее… Не буду упоминать слова «отсосать». Я не из таких. А вот делать буду. Я совместил два кончика ошейника, и дал мысленную команду. На шее стало опять холодно и противно. А я поспешил перебить эти не самые приятные впечатления, покрепче обняв Галину.

Знакомство у стены, между тем, состоялось. Маг даже чуть поклонился очкарику. Но надеть широкий ошейник не забыл. Потом была еще одна забавная сценка — когда к нему длинным копьем подтолкнули негра. Может, таких загорелых людей «фиолетовый» до того не видел. Парнишка тоже был почти фиолетовым, но только снаружи. А маг — вот отчаянный — поплевал на палец, и потер по щеке нашего земляка. Я в детстве тоже думал, что их, африканцев, сапожным кремом мажут. Вот было бы смешно, если бы мои детские предположения сейчас подтвердились. Но никто не смеялся. Даже «красный» командир. Я как раз на него посмотрел. Вид у него был чуть удивленный, и очень-очень довольный — он как раз буквально ощупывал взглядом троицу моих соотечественников, окруженных предупредительной стражей. Рядом с командиром стоял не примеченный мной раньше человек из местных, из которого таки перло голубизной. Не подумайте ничего плохого — это был действительно цвет. Голубой. Внутри человека. Который сейчас яростно нашептывал что-то своему сюзерену. А тут и рукой показал — на негра. Маг все же признал в последнем родственную душу. Только не черную, а зеленую, что подтвердил тот самый камень с искоркой. А вот насчет черной…

— Ой, что будет!…

Первым, впрочем, к магу твердым шагом подошел глава семьи. Его, кстати, стражники угостить тычком копья не решились. Впрочем, как и всех его родственников. Лицо мага, когда он определил очередного избранного, я видеть не мог. А вот командир местный едва не приплясывал от радости. Такое, наверное, даже для дочери его было непривычно; очень уж изумленно она на него глядела. Хотя я бы на его месте особо не радовался. Конкурент ведь появился. Чиновник сверкал внутренней красной энергией как бы не ярче главы местного бомонда.

— Да пусть человек порадуется, — все же милостиво разрешил я, — даже Катеньке. Хотя с последней все неоднозначно.

Зеленого сияния в ней осталось так мало, что маг покачал в сомнении головой, но все же отправил ее к дедушке. А вот тетю ее, невесту, отправили к нам; как бы ни пытался возмущаться чиновник. Но и он успокоился, и напряженно впился взглядом в супругу, которую подвели к магу издали, лишь кивками и характерным движениями рук. Почему-то никто из стражников не решился даже обозначить укол копьем в ее направлении. А бабуля шагала тяжело, и смотрела с вызовом, как, наверное, привыкла смотреть на любого, кто пытался ограничить ее в желаниях и действии. Здесь же пока все получалось не по ее.

Маг привычным жестом прижал камень с искоркой к бабулиному лбу, и вдруг завизжал дурным голосом. Что там уж произошло — сам ли он отшвырнул камни вместе с лотком, или бабка помогла, но результат был следующим: маг упал на задницу, а его сума полетела гораздо выше нас, теряя на пути кристаллы. Можно было изобразить метафору — мол, на нас просыпался звездный дождь. Только вот «дождик» был весьма весомым; скорее метеоритным, и возглавлял его горизонтальное падение кристалл, в котором искру практически было не разглядеть. Так плотно его заполнила чернота. А другие камни… Мне почему-то приглянулся фиолетовый, обернутый, словно шоколадная конфета, в тонкий золотистый фантик. Я еще успел моргнуть, убедиться, что для всех остальных с виду это обычный кристалл; прозрачный и ничем не отличимый от других, пролетающих над нами так удобно, что…

В общем, никто, я надеюсь, не заметил, что моя рука на долю мгновения скользнула по Галиной груди, и выше, и хватанула кусок воздуха, а вместе с ним и этот камушек. Да я и сам не отрывал параллельно взгляда от той комедии, которая стремительно разрасталась в драму.

«Фиолетовый», наверное, никогда не чувствовал себя таким униженным и оскорбленным. А еще — испуганным. Его лицо, которое он повернул назад, к нам, выражало то, что в книгах называют непереносимым ужасом. А губы тряслись, и выплевывали в атмосферу единственное слово незнакомого языка. Я его на всякий случай запомнил.

Но вот словно кто-то переключил что-то в его организме. Или он сам вспомнил, кто он есть на самом деле. На лицо начала наползать какая-то страшная маска. Чем там все закончилось, я не увидел, потому что маг повернулся, и легко вскочил на ноги. В ту самую секунду, когда стражники; как я подозреваю, с закрытыми глазами, уперлись остриями копий в грудь старушки. И не только в грудь. Почему с закрытыми? Так я решил, хотя видел лишь их спины и затылки, прикрытые круглыми шлемами. Но несколько копий просто не попали в достаточно крупную мишень. Заскрежетали по камню, которым был отделан фасад «Пирамиды». Но их было много, очень много. Стражники буквально толпились, пытаясь дотянуться до старушки. Копьями, естественно. И давили, давили; так, что и эти наконечники, наконец, заскрипели по камню. Но уже совсем с другим, могильным скрипом. Ведь они были смазаны человеческой кровью. Самой обычной, красной. И лишь мне, наверное, было видно, что с этой жидкостью на отмостку изливаются темные волны, в какие я ни за что на свете не решился бы нырнуть.

А бабуля, тем временем, была еще жива. С яростными, и очень громкими криками к ней бежал муж, и дочка, и внучка. Точнее, пытались бежать. Даже сделали по несколько шагов. А потом маг махнул в их сторону рукой, с которой сорвалась ветвистая фиолетовая молния. Каждая ветвь нашла свою цель; даже тех, кто не сделал ни единого шага в напрасной попытке помочь старушке. И все пятеро, включая неподвижных повара, негра и вояку, рухнули на плитку, дергаясь в корчах и беззвучно раскрывая рты. Еще я успел заметить, что в их широких ошейниках налилась цветом, даже потолстела фиолетовая линия. А сами ошейники, напротив, ужались, впились в шеи так, что невозможно было дышать. Наверное.

— А, нет — точно! О, ё!!

Маг махнул еще раз, теперь уже в направлении нашей толпы. И еще одна молния, не такая мощная, но гораздо более ветвистая, полетела к нам. Я ощутил действие лишь пару секунд, но мне этого хватило! Очнулся я уже на плитке, вцепившимся руками в шею, как и большинство земляков вокруг. Малой толики энергии, впрыснутой в ошейник, хватило, чтобы мне резко похорошело. Чуть тормознув, я повторил процедуру с другим шейным «украшением» — на Галиной шейке. Еще более аккуратно, так, что действие его еще ощущалось, но дышать уже было возможно. Вот таким я стал «опытным», продвинутым магом. Шутка. Очень черная и несвоевременная, судя по тому, как развивались события у стены.

Бабуля, скорее всего, истекла бы кровью совсем скоро. Но «фиолетового» это не устраивало. Он подступил к ней, одним движением плеч заставив расступиться стражников. То, что он вынул из ножен, закрепленных на поясе, клинок, я понял по тому, как тот полыхнул фиолетовым огнем — прямо сквозь тело мага. А последний оказался очень даже тертым калачом. Взмахнул вооруженной рукой вполне профессионально. Это судя по результату. Нож прошел сквозь человеческую плоть даже легче, чем мой поднос через звериную. Даже глубокую борозду оставил в облицовочном камне. Это я позже разглядел, когда на месте трагедии ликвидировали все следы. А пока голова еще подержалась на шее, которую так и не коснулся рабский ошейник. Я даже содрогнулся, увидев вполне осмысленную ухмылку бабули, и губы, которые шевелились, словно посылая перед собой последнее, предсмертное проклятие.

— Ну, пусть это его заботит, — несколько успокоился я, обращаясь к магу.

Ведь это именно он стоял прямо напротив бабули. Вот что-то дернулось в пространстве, и голова начала падать набок. Страшное, мерзкое зрелище. Я не стал за ним наблюдать. Тем более, что у меня было свое дело; важное и срочное. Магический фантик с кристалла, что поймал на лету, я содрал, как только сжал его в ладони. Она одарила меня теплой волной, прокатившейся по всему телу. Подозреваю, что светиться я стал гораздо ярче. Но было не до этих световых эффектов. Начинка кристалла — та самая, фиолетовая — оказалась много объемней. И полилась она в меня сама, без малейших потугов с моей стороны. Я не сразу это понял — отвлекся на страшный акт сегодняшнего «спектакля». А когда очнулся, отвлекся и от тонкой работы с ошейниками, и зрелища казни, оказалось, что большая часть тонкой, беспрерывной спирали, которая раскручивалась из кристалла, уже ищет свое место в моем организме. Прежде всего в мозгах. Надо признать, с очень своеобразными ощущениями. В меня словно вливалась чужая жизнь. Очень насыщенная, и интересная. Это если смотреть со стороны, по видаку. А вот так, внутри себя, к тому же понимая каким-то образом, что жизней этих, с полным набором привычек, знаний и навыков… не одна, не две, и даже не три….

— Уй — ё! — промычал я, корчась от попыток чего-то чужого управлять моим телом, — да когда же это кончится?!

Впрочем, я был не оригинален. Рядом извивались от боли и в попытке вдохнуть хоть глоток воздуха другие. Разве что Галя лежала рядом неподвижной испуганной мышкой.

— Хватит, уль Масхи!

Властный голос словно стеганул по ушам, и люди рядом распластались, с шумом вдыхая в себя холодный живительный воздух. Некоторые рядом даже повернулись, легли на спину, ловя широко открытыми ртами редкие капли дождя. Ну, и я повернулся, и открыл рот. Больше в изумлении, чем в облегчении. От того, что бесконечная фиолетовая нить наконец, закончилась, мелькнув хвостиком, скрываясь в моем теле; а главное от того, что я понял! Я понял эти слова на имперском.

— На имперском, — возопил я внутри себя, — а это я откуда знаю? Откуда, откуда (это тоже я, и тоже внутри) — от верблюда. Непонятно, разве — фиолетовый кристалл! Это из искусства Разума. Эмрел — так звали прежде того, кто владел этим знанием. И не только этим. Эмрел?! Кто ты, где?!

Тут пришло понимание, что никакого Эмрела внутри меня нет. Что есть только его знания и воспоминания, последнее из которых — рука самого Эмрела, старшего стражника Тихой стражи, особо доверенного лица его Главы, младшего герцога Этринского, и в ней тот самый кристалл, что я поймал в полете. Я — значит Миша Столбов. Как бы тут не запутаться. А — знаю, помню; проходили, и не раз! Все уляжется, устаканится, усвоится. И получу я весьма необычные навыки стражника из Тихой, а еще графа Мерского, и его любовницы, и…

— Ну, ё! — опять замычал я, и Галя рядом участливо склонилась надо мной:

— Что, больно?

Я кивнул; больше для того, чтобы она не видела выражения моего лица. Даже не хочу представлять себе, что было сейчас в нем намешано. Боль тоже, конечно — внутри по-прежнему всего корежило. Но больше всего, наверное, напряженного размышления: «Что делать?». Потому что и сам, и те крохи чужого опыта, которые я уже воспринимал, просто вопили: «Не выдавай! Никому! Ни за что! Никто не должен знать, что сейчас произошло!». А особенно «фиолетовый».

— А он догадается, — успокоился я одним мгновением, — камень я, конечно, сбросил. Отбросил незаметно подальше. Но то, что он пуст — узнает. Стоит только поднести кристалл с искоркой. А зачем ему это делать? И до того ли ему сейчас? Вон — ходит потерянный. Вспомнит, конечно, про суму, и про кристаллы. А пока ему не до нас.

Маг, действительно занимался своим непосредственным делом — магичил.

— Не маг, а искусник, — поправил я себя — Ищущий второй степени ветви Фиолетовых, если быть точнее. Тут даже слова такого нет — «магия». Искусство, и точка.

Я помотал головой, уже сидя, рядом с Галиной. И — вместе с ней, и другими — наблюдал, как Данир уль Масхи (дал же бог имечко) водил руками, бормотал что-то, непонятное даже с новыми знаниями в голове, и щедро плескал на бабулю и пространство вокруг целыми потоками фиолетовых волн.

— Силен, однако, чертяка, — похвалил я его; тут же поправился, — так это он Накопители использует — вон те два крупных кристалла, что зажаты в его руках.

Я опять одернул себя: «Потом, все потом!».

Сейчас надо было решить, как все же скрыть последствия такого вот ускоренного курса обучения. Встать-то я встану. И постою тоже, не шатаясь. Но стоит сделать несколько шагов, как этот самый Данир поймет все. Почему поймет? Да потому что он специалист как раз по таким кристаллам. Не просто специалист — создает их, и внедряет в головы… Кто только люди соглашается на такое? Гм. м.м… Многие соглашаются, причем совершенно добровольно. Еще и приплачивают. Опять?! Так — то, что нас погонят отсюда, сомнений не вызывает. Камни-то искать надо. Значит, надо, чтобы я шел не своими ногами. Попросить — того же Мишку, например. Тогда он что-то начнет подозревать. Устроить драку? Уже горячее. Только… ненавязчиво, что ли. Во — спонтанно! А что может быть естественным, чем драка из-за женщины. Да что-то никто не цепляется, хотя я уже сколько времени Галочку лапаю.

Я дотронулся до виска Гали, откидывая в сторону прядь темных волос. Она резко повернулась ко мне.

— Меня Михаилом зовут, — решил я, наконец, официально представиться.

— Галя.

— Надо же — даже покраснела, — это я про себя, а вслух, — ты извини за вопрос, но… ты сюда, в смысле, на свадьбу, с кем пришла? Или приехала? Он не там?

Я кивнул на тела, лежащие вповалку у толстого ствола дуба («Даб, — поправил себя опять, — совершенно удивительное дерево. И дорогое очень»). Галина вся передернулась — словно маг (искусник!) опять что-то сделал с ее ошейником.

— Нет, — помотала она головой, — он вон там (теперь подбородок указывал в сторону наших «искусников»), — который в очках.

Я внутри себя помрачнел. С фиолетовым дрищом драка не получилась бы, даже если тот сидел бы сейчас рядом с нами. А Галя продолжила, хотя я и не просил.

— Он мне не муж, не брат, и не сват. Никто. Просто знакомый.

— «Прохожий, парень чернокожий», — негромко и очень фальшиво пропел я.

— Вот именно, — кивнула Галя, — игрушка. Одноразовая. Хотя и очень заметная фигура в нашем городе.

— Где он, этот город? — ощутил я внезапную ностальгию, словно уехал из Владимира годы назад, — и чем он знаменит?

— Шахматист. Лучший в области. И в России что-то там выигрывал. Как там у вас называется — международный мастер.

— Солидно, — согласился я, — мне бы до такого уровня никогда не подняться.

Галя чуть приподнялась — явно в попытке разглядеть своего «бывшего» — так я почему-то прозвал очкарика. Потом перевела взгляд на меня, и покачала головой. Очевидно, что по каким-то ее критериям я шахматиста не только догнал, но и перегнал. Причем, очень далеко. И это, в свою очередь, подняло мне настроение. Так что я готов был подраться уже с целым миром.

— Ну, с целым миром не надо, — остудил я собственную голову, — а вот с одним из этих…

Уль Масхи, очевидно, закончил с дезинфекцией, и принялся командовать уже не только собственным рабом, которого, кстати, звали Фанелом, но и солдатами; с молчаливого согласия командира.

— Которого зовут графом Вилимом дум Гарским, и ради которого… заткнись!

Первый же стражник дернул Галю за руку так сильно, что она вскрикнула. Ну и я, естественно, «не выдержал». Нет — я возник бы в любом случае. Но когда представилась такая шикарная возможность… Я вскочил на ноги; почти вскочил — по факту поднялся, как столетний дед. Но солдату вмазал хорошо. Не в лицо — в ответку можно было получить копьем, или мечом. В живот, прикрытый стальной кирасой. Стражник, и так придавший себе ускорение рывком, отлетел метра на три, а ответка пришла от его товарища. Ну, или сослуживца. Этот воин медленно и уверенно, как на плацу, развернул копье тупым концом вперед, и точно выверенным и очень мощным тычком направил его в центр моего живота. Как я знал в одной из прошлых жизней, такой удар отрабатывался в расчете вырубить противника до бессознательного состояния. Что, впрочем, совпадало с моими планами. Больно, конечно, будет. А Эмрел внутри подсказал, как сместиться немного в сторону, подставить живот, и чуть напрячь мышцы…

Боли я так и не почувствовал, но сознание потерял. Не в первый раз за сегодня. Тенденция, однако.