Свет далекой звезды. Книга вторая

Василий Иванович Лягоскин

Это вторая книга исправленной и дополненной истории о могучем воине и умелом охотнике Свете. Рожденный в глухой деревушке, затерянной в дремучих лесах безымянной планеты, он волею судьбы становится спасителем родной земли и иных миров. Среди них – Земля конца двадцатого века…

Глава 40. Пожар в тайге

Для Насти Соколовой это был первый сезон в экспедиции. Сейчас она должна была сидеть где-нибудь на лекции, и строчить в тетрадке бесполезную, в общем-то, информацию. Бесполезную — потому что она уже знала, что главное, чем она будет заниматься, лежало тут, аккуратно упакованное в брезентовые мешки. Это были осколки Тунгусского метеорита. Нет — осколками те удивительные железки, которые экспедиция нашла на дне неглубокого болота, назвать было нельзя. Обломками космического корабля пришельцев, которым, скорее всего, скоро признают метеорит в ученом мире — да. Вот этими обломками, в которых пока не было ничего понятного, Настя и собиралась заниматься всю оставшуюся жизнь. Молодости вообще свойственны горячие и безапелляционные порывы; Соколовой же едва исполнилось двадцать лет.

Впрочем, сама себя Настя считала умудренной жизненным опытом женщиной. И влюблялась уже не раз, и расходилась с парнями — порой трудно, с болью в сердце. Сейчас сердце Анастасии было свободно.

А опыт — в том числе и совсем небольшой научный — подсказывал, что в брезентовых мешках лежит Нобелевская премия; быть может, даже не одна. Первая, как подсказывал все тот же опыт, достанется руководителю экспедиции, профессору Ображенскому, Николаю Петровичу. Сама Соколова надеялась на одну из следующих. Но это было в далеком будущем, а пока профессор тревожно посмотрел в небо, по которому сильный, почти штормовой ветер нес клубы дыма. Неба над ними уже не было видно. И дым этот словно вытеснил собой не только свежий воздух, но и иные виды эфира. По крайней мере, радиоэфир — точно. Потому что Коля Мержицкий — третий член экспедиции, основной ее работник, и по совместительству радист, безуспешно пытался сейчас собрать в одно целое радиостанцию, в которой вчера что-то сломалось.

Четвертый, и последний человек в их маленьком коллективе — супруга профессора Нина Михайловна — стояла сейчас рядом с мужем и научным руководителем в течение многих лет, и так же хмурила брови, запрокинув голову к затянутому черным дымом небу. Она, кроме всего прочего, кормила всех четверых, и совсем недавно вышла из небольшого домика, срубленного кем-то в незапамятные времена из толстых лиственничных бревен. Рядом еще стояла банька, размерами не уступавшая избе. Анастасия едва сдержала улыбку, вспомнив, как в первый же день, точнее вечер, когда экспедиция совершенно случайно набрела на заимку, Николай сунулся в баню, где домывалась Настя. Сунулся, чтобы, как сам потом сказал: «Ничего такого, просто спинку потереть».

У этого рукастого мужичка было четверо детей; делать ему пятого, даже совершенно случайно, Соколова не собиралась. Потому и плеснула в него шайкой кипятка, которую как раз набрала из гигантской бочки, как-то вмонтированную в еще большую печь.

Впрочем, улыбка тут же стерлась в ее лица, потому что Николай со вздохом отложил неисправную радиостанцию, а Ображенский вскинул руку вперед — там творилось что-то непонятное. Ветер по-прежнему гнал дым в сторону, где стояли мертвые деревья, свидетели гибели космического корабля. А навстречу ему вдруг взметнулось выше крон деревьев жаркое пламя.

— Отрезаны, — обреченно вздохнул профессор, невольно вздрогнув, потому что супруга еще сильнее вцепилась в его руку, — теперь нас даже вертолет отсюда не вытащит.

Он посмотрел назад. Там обзору мешала изба, которая не давала сейчас видеть, что огонь полностью окружил маленькую поляну, на которой теснились три маленьких бревенчатых строения — изба, баня и сарайчик. На чердаке последнего хранились старые запасы сена. Сено это было на удивление свежим, словно скошенным этим летом, и Анастасия едва удержалась от новой улыбки. Вспомнила, как Николай, залечив немного ожоги, кивнул ей однажды на сеновал. Потом он долго лечил шишку на голове — в руках Анастасии как раз был один из объектов их исследований. Нина Михайловна потом пошутила, что Мержицкий стал первой жертвой инопланетного «оружия».

Настя тут же забыла и о Николае, и даже о будущей Нобелевской премии. Стена огня, уже опасно подобравшаяся к домику, вдруг разлетелась искрами, открывая в своей яростной стихии темный провал, откуда дохнуло свежестью. Вслед за ней к дому шагнул широкоплечий незнакомец, за плечом которого на манер переносного ракетного комплекса торчал самый обыкновенный тубус черного цвета. Девушка вдруг поняла, что беда, окружившая их огненным кольцом, уже начала отступать. А потом она заглянула в пронзительные голубые глаза незнакомца, оказавшегося совсем рядом, и поняла — беда, которая поселилась в них недавно, никогда не уйдет. Лицо парня неожиданно осветилось недоумением, затем радостным узнаванием и она вдруг ощутила чувством, подвластным лишь женщинам, как он потянулся к ней всей душой. Настя поняла, что Нобелевская премия — не самое большое счастье в жизни…

Дверь в залу, где обычно восседал на своем троне Первый из Мудрейших, распахнулась настежь. Главный Наблюдатель не вошел внутрь огромной комнаты, хотя хозяин парадного покоя призывно шевельнул плечом. И Мудрейший понял — произошло что-то необычное настолько, что Наблюдатель не решается сказать об этом. Еще поза кузнечика у двери призывала: «Тебе нужно посмотреть на это самому, Мудрейший!». И самое старое в обитаемых мирах, о которых знали инсекты, существо легко поднялось на ноги. Возраст Мудрейшего не имел для его физического состояния никакого значения, как и для его немногочисленных соплеменников. То, что большую часть своего времени он проводил в кресле, которое было изготовлено с учетом самого мельчайшего изгиба его тела, совершенно не мешало ему двигаться стремительно и плавно. Совсем не так, как его далекие предки.

Главный Наблюдатель повел его в Большой зал информации. Это было самым просторным помещением Гнезда. Здесь правильными рядами сидели прямо на полу из искусственного материала бесчисленные Хранители — те, кто подвижному образу жизни предпочли неподвижное бессмертие. Каждый из сидящих здесь хранил несметное количество информации, и продолжал впитывать в себя все новое, что несла каждому из них его квазиживая пара в одном из далеких миров. Здесь было главное богатство мира инсектов — история всех цивилизаций, живых и давно уже мертвых, до которых смог дотянуться Древнейший из миров. Было — до сегодняшнего круга. А теперь Первый из Мудрейших с ужасом понял — сотни его соплеменников, добровольно отринувшие мир неторопливой жизни, окончательно мертвы. И головы их, точнее содержимое, когда-то осторожно трансформированное, теперь не содержит ничего, кроме мертвой плоти, уже начавшей разлагаться.

Гигантский инсект у двери чуть изменил выражение лица, непроизвольно показав, что сверхтонкое чутье уже уловило этот сладковатый запах послесмертия. Практически у самых его ног кто-то завозился; один из Хранителей был жив. Нет — не Хранитель! Информатор! Инсект, которого ни один из живущих здесь, на древней планете не видел, и увидеть не мог. Потому что это тоже были добровольные изгои, ради величия родного мира покидавшие его навсегда. Несчастный собрат (Мудрейшего всего передернуло, когда он назвал так про себя Информатора, одного из бесчисленных низших) осмелился поднять голову с широко раскрытыми глазами, и протянуть ему что-то невообразимое. Собственную ногу, сухую, и от того еще больше омерзительную. Мудрейший почувствовал, как за его спиной весь содрогнулся от того же чувства, что сейчас испытывал он сам, Главный Наблюдатель. Он резко развернулся так, что огромные глаза практически уперлись в пару других, тоже заполненных ужасом. Две пары жвал, в древности приспособленных для жевания, а теперь не потреблявших ничего кроме питательного нектара, одновременно выдохнули в мертвое пространство Хранилища: «Свет!»…

Свет понял — да, это был он, древний мыслитель и чародей Тагор, который придумал формулу бессмертия. Больше десяти тысяч лет назад до того момента, когда охотник потянулся к небу, чтобы принять на себя удар, нацеленный в тайгу, пятилетний Тагор стоял на высоком утесе, крепко держа за руку отца. Внизу бесновался океан, который никак не мог добраться до жалкой кучки представителей великой цивилизации Земли. Всего десяток человек — все, что осталось от островного государства, которое когда-то в будущем назовут Антлантидой. Но среди этих десяти застывших в горе людей был великий ученый, его отец. Он придумал, создал, но не успел испробовать в полете корабль, который мог скользить меж звездами так же легко и быстро, как обычный парусник по волнам спокойного океана. Не того, что сейчас бушевал внизу, а мирного, кормящего их маленький народ долгие тысячелетия. Корабль был тут же, за их спинами. Он темнел внушительной громадой и призывно открывал люк, готовый вместить гораздо больше членов экипажа и пассажиров. Но сейчас атлантов не хватало даже на полноценный экипаж.

— Папа, — дернул за руку Тагор, — куда мы полетим?

— Далеко, сынок, — горько улыбнулся ему отец, потерявший сегодня и жену, и всех остальных родственников.

Он подхватил на руки последнего из них, Тагора, и показал рукой куда-то вдаль, за океанские просторы.

— Там живут люди, много людей, — с жаром воскликнул он, — мы позовем их за собой, и найдем мир, который станет для нас новой родиной. Мир, в котором не будет ни войн, ни рабства, ни боли. Мы понесем туда то, что смогли сохранить от нашей цивилизации.

За десять тысяч лет от него Свет так же горько, как прежде атлант, усмехнулся — где они, остатки человеколюбия и учености? Он уже понял, что видит перед собой тех, кто принес семена жизни на его родную планету.

— Я вернусь сюда, — с не меньшим, чем взрослый атлант, жаром вскричал малыш, — вернусь, даже если для этого мне понадобится тысяча лет!

— Люди так долго не живут, сынок.

— А я проживу! Проживу сколько надо — вот увидишь, папа…

Свет не услышал, что ответил мудрый атлант сыну. Он всей душой воспринял следующую картину, что стремительно выросла перед ним. Любимую женщину он сразу узнал — даже в чужом одеянии, и со спины. Вот Весна повернулась, окидывая огромный торжественный зал глазами, и вслед за ней смотрел охотник. Он едва не вскричал, когда увидел жмущегося к каменной стене в углу зала Волка, совершенно седого и какого-то потерянного. А рядом с ним мрачным волчонком ощерился на окружающий мир десятилетний паренек, в котором охотник различил и черты Весны, и свои голубые глаза, и такой же вот несгибаемый взгляд, с которым когда-то давно сам Свет принес в деревню весть о гибели отца.

— Сын, — понял охотник, чувствуя, как в груди разливается тепло, в котором отцовская гордость перемешалась с горечью, — сын, который вырос без отца; рядом с которым все это время был…

Он опять метнулся взглядом к Весне, как раз в это время полностью повернувшейся к нему. Стоявший рядом с ней высокий мужчина с аккуратной светлой бородкой тоже повернулся, и Свет с ужасом понял — он случайно напал на запись свадебной церемонии. Да — его Весна стояла рука об руку с наряженным в праздничные одежды дворянином. Наряд самой девушки был заметно скромней. Пожалуй, самым богатым на ней было ожерелье Повелительницы парсов, бросившее навстречу охотнику мириады огней. Вслед за ними устремился взгляд Весны, и прекрасная невеста вдруг смертельно побледнела и с невнятным криком, который поняли Свет и еще, быть может, Волк с мальчиком, мягко повалилась без сознания на руки своего нового избранника.

В это мгновение длинные доли секунды, отделявшие охотника от реального времени, наконец истекли, и никто не увидел, как посреди уже высохшего от немилосердного жара болота вдруг возникла ледяная фигура человека, воздевшая руки к безжалостному небу. Легкое движение Света заставило лед с негромким треском осыпаться к ногам. Жадное пламя тут же отступило от охотника на безопасное расстояние, успев, впрочем, высушить две дорожки от слез из его глаз. А охотник, в котором еще клокотали силы, поднятые им на защиту окрестностей, вдруг услышал, как совсем недалеко — быть может, в паре километров от болотца — уже готовы попрощаться с жизнью несколько человек.

— Если быть точнее, — поправил себя охотник, — четверо.

И эта фраза, а за ней мысль, что нужно спешить на помощь людям, кем бы они ни были, спасла Света. Ведь еще несколько мгновений назад несколько слов, брошенные в затянутое дымом небо могли вернуть энергию звездам, а безжизненное тело Света подарить огню, который вдруг со всех сторон надвинулся на него с радостным гулом. Свет сделал первый шаг в ту сторону, где уже не ждали никакой помощи люди, и в сплошной стене огня образовался провал, куда за собой звала свежесть зимнего вечера. Охотник воспользовался предоставленной возможностью, отсекая навсегда мысли, что пришли в голову. Тем более, что почти сразу нашлась работа и рукам. Пробегая мимо невысокой пихты, которая вся исходила горячим ароматом бальзама, творящего в знающих руках чудеса исцеления, он увидел сбившихся тесной стайкой птиц, довольно крупных и, несомненно, очень вкусных. Спасать дичь было не в привычке охотника, а вот пресечь страдания птиц, которым грозило через считанные минуты сгореть заживо, поскольку эта пихта была единственной, что не пылала еще жарким костром, он мог легко. Свету даже не понадобились лук со стрелами. Стремительный длинный удар меча закончился там же, откуда начался — в ножнах, по-прежнему спрятанных в тубусе. А птицы, уже безголовые, одна за другой упали с ветки в руки охотника.

Перед поляной, где сквозь дым были видны какие-то небольшие строения и фигуры людей у одного из них, Свет на мгновение остановился. Он оглядел пространство впереди и еще раз убедился, что его помощь требуется, и немедленно — от крыши крайнего сарая уже потянулся к темному небу слабый дымок. Туда тут же полетела невидимая морозная стрела, осколок той жуткой стужи, которая царила на недалеком болотце всего несколько минут назад. А потом охотник шагнул к дому, или, как тут называют вот такой комплекс, заимку. Он уже определил, что тот сарайчик, в котором умер едва зародившийся пожар, был баней, и тут же в душе немилосердно зачесалось. Она истосковалась по горячей воде и пару, так полюбившемуся охотнику, еще больше, чем тело.

Следом за охотником двигалась незримая стена животворной прохлады, которая тут же заполнила всю заимку. А огонь наверное сразу понял, что на эту территорию его права не распространяются. Он завыл за пределами, установленными Светом; в том месте, где под пихтой лежали три птичьи головы, расцвел громадный огненный цветок — последнее на километры вокруг живое дерево вспыхнуло все сразу.

Свет оценил гордую посадку седой головы пожилого мужчины, встретившего его во главе небольшой группы. Этот человек был, несомненно, главным на заимке.

— Вот именно, что был, — усмехнулся охотник; завершение фразы подразумевалось само собой, — пока я не пришел.

Впрочем, на лидерство Свет не претендовал. Он вообще не собирался здесь задерживаться. Просто понял, что эта встреча, как и многие другие, не случайность. Он перевел взгляд на женщину примерно тех же лет, что и тот самый пожилой мужчина, в руку которого она вцепилась. Вцепилась судорожно, но по-хозяйски, и Свет догадался: «Жена». Еще он с одобрением отметил, как с такой же хозяйственной радостью она опустила глаза вниз, на тушки птиц, и с готовностью протянул ей добычу. Пернатая дичь тут же перешла в другие руки, а Свет, мазнув взглядом по ничем не примечательному лицу еще одного мужичка, теперь уже средних лет, перевел его на девушку, что стояла выше всех на крыльце дома. И замер. Потому что там его ждала Весна! Нет, он конечно уже в следующее мгновение понял, что это совсем другая девушка. Но как много было общего у нее с той, кто, скорее всего, уже не ждет его. Главное — она смотрела на охотника точно такими же глазами, что и Весна, когда он впервые увидел ее. Как много всего произошло с тех пор, но Свет опять почувствовал себя неопытным пареньком, которого мудрый барон Гарден впервые вывел в свет. Почувствовав, что, несмотря на легкое дуновение ветерка, его уши начинают пылать огнем, который разгорался в сердце, охотник склонил голову, и представился — точно так же, как когда-то перед Сашкой Суворовым:

— Мир вам, люди, меня зовут Свет…

Сарайчик действительно оказался баней. Свет яростно тер тело мочалкой, словно сдирал с него ту липкую паутину, которую он с яростью рубил в убежище одноногого кузнечика. А до того был жаркий пар в парилке, откуда быстро сбежал тот самый мужичок, Колька Мержицкий. Свет готов был возненавидеть этого, в общем-то, славного тридцатилетнего парня, отца сразу четырех дочерей. Возненавидеть, когда тот с хохотком рассказывал, как пытался подкатить к Насте Соколовой — девушке, в которой Свет находил все больше и больше черт Весны — в этой самой бане. Но потом Колька показал уже подживший след от ожога, и склонил перед охотником голову, что бы тот нащупал след огромной шишки. Свет, конечно, не стал щупать никакую голову; любые повреждения в организме человека он мог видеть другим видением, гораздо более информативным. Но душа его запела. Настя… Имя каталось во рту безумно вкусным освежающим леденцом, и таяло, заполняя все внутри парня сладкой истомой.

Колька убежал, явно учуяв вкусные запахи из дома. А Свет с удовольствием попарился еще пару раз, потом тщательно вымылся, и с посвежевшими, скрипящими от чистоты телом и душой тоже отправился ужинать. Огонь уже отступил от заимки, и он вдруг опять почувствовал ту самую нить, что связывала его с неведомым соперником. Теперь эта нить словно съежилась, натянулась, опаленная отступившим огнем. Охотник понял, что преследователь, который взял след совсем недавно, уже недалеко.

Шурпа из таежной дичи была выше всяких похвал. А в большом чугунном горшке еще томилась целая птица, нарезанная крупными кусками. За столом текла медленная беседа. Лесной пожар, вокруг которого поначалу и велись разговоры, скоро был забыт, или, по крайней мере, предан временному забвению. А спор разгорелся вокруг той цели, что свела здесь вместе четверку исследователей. Свет с невозмутимым выражением лица и грустным хохотком в душе слушал, как делят эти люди будущие ученые звания и международные премии. В этом дележе не участвовала лишь Настя. Она почти не ела; видно было, что ее терзает какое-то предчувствие.

— Ну а вы, молодой человек, — повернулся к свет профессор Ображенский, — какими судьбами оказались здесь, в самом таинственном месте земного шара?

Охотник еще раз внутренне улыбнулся — место уже не было таинственным. Оно было просто огромным выгоревшим пятном на теле Земли. Пятном, которое теперь точно зарастет. Еще раньше он нырнул в собственную память, и не обнаружил там в длинном списке Нобелевских лауреатов никакого Ображенского — ни профессора, ни академика. Он даже знал причину этому — сейчас в опечатанных брезентовых непромокаемых мешках не было никаких частей корабля инопланетян. Они истаяли вместе со всем, что привнес на Землю чужой разум в далеком одна тысяча девятьсот восьмом году. А в мешках была равная по весу смесь лесной подстилки и дерново-подзолистой почвы (это все та же память подсказала!). А профессору Свет сказал чистую правду:

— Я, Николай Петрович, занимался здесь тем же, что и вы — пытался разгадать тайну Тунгусского метеорита.

— Ну и как, — со скептической улыбкой спросил профессор, — разгадали?

Два его сотоварища — Колька и непревзойденная повариха Нина Михайловна — улыбались не так скептически, но все-таки с большой долей снисхождения. И действительно — десятки научных, великолепно оснащенных экспедиций не смогли разгадать этой тайны, а молодой незнакомец, представившийся таким необычным именем…

А Свет опять сказал чистую правду:

— Разгадал.

И столько убежденности было в этом коротком слове, что все глянули на него, согнав с губ улыбки. Впрочем, Анастасия и раньше смотрела не него как-то иначе, чем остальные. И Свету это нравилось. Теперь же он продолжил свой ответ, глядя только на нее:

— Дело в том, что никакой тайны Тунгусского метеорита нет, как и самого метеорита.

И только Соколова прочла в его взгляде последнее, недосказанное слово: «Уже!».

Профессор наверное собирался продолжить вечернюю беседу, даже открыл рот, но Свет уже встал из за стола. Он чуть поклонился в сторону Нины Михайловны:

— Спасибо хозяйке за вкусный ужин. Если позволите, я пойду спать. Устал, знаете ли. Разгадывать тайны падающих метеоритов оказывается не так просто. Я уж не буду вас стеснять. Тут, оказывается, есть прекрасный сеновал, — его взгляд, как и глаза враз посуровевшей Анастасии нашли Мержицкого, испуганно втянувшего голову в плечи.

Порозовевшая от горячего чая, приятной беседы, а особенно от последней похвалы Ображенская тут же умчалась за постельными принадлежностями. Совсем скоро охотник лежал на чистой простыне, совсем не укрываясь, хотя на улице был ноябрь. Пожар уже не гнал удушливые клубы дыма над тайгой; теперь сама земля отдавала жар тем немногим живым существам, что уцелели на обширном черном пространстве. Пожелай сейчас Свет взлететь подобно птице, он увидел бы сверху единственное яркое пятно посреди гари — эту заимку. А чувство, рожденное когда-то давно, при первой встрече с тетушкой Зохрой, подсказало ему — эту картину он увидит наяву — не позднее завтрашнего дня.

Тихие шаги и негромкий скрип лестницы он ждал уже давно. Ждал с нетерпением и некоторой боязнью — вдруг Настя не решится. Сам он еще раньше просил прощения за будущие свои (может не только за сегодняшнее!) прегрешения у Весны. И теперь знал, что свободен в своих действиях, и отвечает за них только перед… той, что наконец остановилась рядом. Зашуршала какая-то одежда и девушка, оказавшаяся вдруг совершенно обнаженной, словно выточенной из лунного света, пробивавшегося в маленькое слуховое окно, оказалась в жарких объятиях охотника. Это был уже не тот пылкий юноша, что когда-то жадно впитывал опыт любовных игр с Предводительницей парсов. Нет, Халида — будь она жива — сейчас была бы по-настоящему поражена. Потому что Свет мало того, что помнил абсолютно все из ее уроков; в нем теперь еще жили знания многих поколений многих миров. В том числе и такие, перед которыми бледнели самые откровенные тайны Камасутры.

Настя, конечно же, не знала, что существует такая волшебная страна любви и страсти Ургиляй, но побывала там этой ночью множество раз. А Свет никак не мог насытиться ею; он дарил ей блаженство и сам купался в нем, познавая каждую клеточку тела девушки. Они так и заснули в объятиях, не прикрытые ничем. И даже луна скрылась за тучками — сегодня все вокруг было целомудренней этой пары.

Утро Соколова встретила все-таки в своей постели. Ее туда отнес охотник, скользнувший в комнату скрытней мыши. Но проснулась она с той же улыбкой, с которой провалилась в сон в объятиях любимого человека. Впрочем, в этой улыбке кроме безграничного блаженства была и нотка легкого удивления: «Почему Свет называл ее Весной, когда вокруг опять подступила зима и даже — она увидела в окно — повалил легкий снежок?».

Разбудил ее чей-то восхищенный возглас снаружи. Она накинула на себя ночной халатик и, обернув его вокруг талии, подскочила к окну. А там творилось чудо. Свет кружился на поляне перед домом с мечом в руках. Девушка видела как-то, как сражаются ролевики — смешно и неуклюже. Ее Свет был не таким. Длинный прямой клинок был словно продолжением руки… Нет — всего тела, потому что ни одного лишнего движения сейчас не было в той вязи хитрых бойцовских приемов, которые демонстрировал мастер мечного боя. Он был бос и обнажен по пояс, и словно купался в свежем снегу. Но когда Анастасия перевела взгляд на его босые ноги, непроизвольно задрожав от подступившего озноба, ее сердце захолонуло — сначала от изумления, а потом от дикого восторга. Охотник, который носился по площадке, высоко подпрыгивал на ней, перекатывался голой спиной каждые несколько мгновений, не оставлял на ней ни одного следа! Он словно летал по ней, успевая разить невидимых врагов одного за другим! Вот он остановился, приняв картинно-красивую позу, и Соколова поняла — он увидел ее. И пошел к своему сараю. Теперь на свежем снегу отчетливо отпечатались его следы.

Свет не дошел до сенного сарая и поднял голову кверху. Скоро и Соколова через двойное стекло услышала, как издалека с небес накатывает гром. Это за ними летел вертолет. Когда она выскочила из дома, одетая по-зимнему, ее товарищи уже толпились на крыльце. Бросив взгляд в сторону сарая, она не увидела никого. А на маленькую площадку уже сел огромный вертолет, который никак не мог принадлежать той организации, где фрахтовал транспорт институт профессора Ображенского. В небе барражировало еще несколько вертолетов. Сколько именно, было не понять, поскольку шум доносился и за почерневшими, но устоявшими деревьями, которые окружали заимку.

А из вертолета уже высыпали какие-то военные с короткими автоматами. И первого из них огромная овчарка потащила на поводу в сторону сарая. Сердце девушки заполнила тревога, и она даже не заметила, как рядом остановился какой-то пожилой крепкий мужчина в воинском бушлате с меховым воротником, но без обязательных звезд в петлицах. Впрочем, скоро выяснилось, что их у него должно было быть по три на каждой стороне, и все большие. Это подсказал автоматчик с собакой, выскочивший из сенника очень быстро. И сам он, и пес имели весьма подавленный, даже виноватый вид.

Подскочив к начальнику — а именно этот человек рядом с Анастасией был сейчас главным — кинолог прибрал поближе к себе поводок, оттаскивая собаку, которая сунулась было к Соколовой, и доложил, бросив руку к шапке:

— Никого нет, товарищ полковник.

Тот перевел на него тяжелый взгляд с четверки людей, сбившейся на крыльце, и коротко скомандовал:

— Ищите. Он где-то здесь.

Боец убежал, чтобы присоединиться к остальным, действительно прочесывающим все вокруг вдоль и поперек. А пара самых шустрых заскочила в домик. Следом дернулись профессор с женой, но у двери их встретил еще один боец, который недвусмысленно повел в их сторону стволом какого необычного, никогда невиданного никем из четверки научных работников автомата. И Ображенский отступил; точнее отскочил к полковнику.

Тот оказался на удивление учтивым человеком, представился первым:

— Полковник Попцов, Олег Петрович, — он даже было поднял руку к полям несуществующей шляпы, потом посмотрел недоуменно на эту вскинувшуюся машинально ладонь и улыбнулся профессору, — а вы, я так понимаю, Ображенские Николай Петрович и Нина Михайловна.

— Совершенно верно, — чуть склонил голову профессор, — а это…

— Я знаю, — остановил его взмахом руки полковник неизвестно какой службы, — я знаю, с какой целью здесь ваша экспедиция, и в каком составе она сюда прибыла. А вот где еще один человек?

Было видно, что ему известно о необычном госте, который вчера так вовремя появился на заимке.

— Ему все о нас известно, — внезапно залилась краской Соколова, — может быть даже…

Ее взгляд метнулся к сеновалу, откуда опять вышел с обескураженной физиономией кинолог. Длинный поводок он на этот раз не укорачивал, и овчарка сунулась было к вертолету, застывшему посреди площадки темно-зеленой громадиной. Никто не смотрел сейчас на нее, и потому не заметил, как она остановилась, испуганно прижав к голове торчащие острые уши. Прямо перед ней оскалил страшную пасть громадный пес, невидимый, но реально существующий. Овчарка даже знала неведомо откуда, что он откликался на имя Волк, хотя настоящих волков этому зверю — подавай на каждый зуб по одному, он справится со всеми одновременно. Пес беззвучно рыкнул, и овчарка послушно вернулась к хозяину, всем своим видом показывая — она готова служить… в рамках, которые ей определил призрачный вожак. А внутри Ми-24 одобрительно улыбнулся Свет. В огромном салоне транспортного вертолета было много укромных мест, где мог легко спрятаться человек. Охотник прятался так, что мог видеть одновременно всю поляну. И прежде всего Весну… То есть Настю, и человека, вставшего перед ней. Того самого, понял Свет, что взял его след. И охотник вдруг хищно улыбнулся; он понял, кто будет оберегать его девушку и его будущего сына, пока он будет исполнять поручение Муромца. Государство — в лице этого человека. Свет довольно погладил рукой по сумке, которая сегодняшним ранним утром заметно полегчала, и оторвал от себя незримую нить, посылая ее в качестве первого подарка еще не рожденному сыну…

Полковник Попцов чувствовал, что то непонятное чувство, которое вело его за Светом вот уже несколько недель, заканчивается где-то на этой полянке. Только вот почему оно заканчивается на этой молодой девушке, которая вся — несмотря на недавний пожар, вертолет, выскочивших из него автоматчиков и самого полковника — светится от счастья. Может оно — это никак нескрываемое чувство — и перетянуло на себя нить, в которую Олег Петрович, несмотря на весь свой прагматизм, верил.

— Анастасия Васильевна Соколова, — вспомнил он, заглянув в лицо девушки.

Та кивнула.

— И где же сейчас тот молодой человек, с которым вы познакомились вчера?

Полковник начал задавать вопрос с нажимом, подавляющим волю собеседника — он это умел — но к концу фразы слова уже выглядели жалкими и молящими — может потому, что голову Попцова заполнила нестерпимая боль? Она словно предостерегала его — не лезь туда, куда тебе не положено по рангу. И полковник понял, кто этот ранг установил, и отступил от Соколовой, которая приняла совершенно неприступный вид.

А ответил полковнику профессор, шагнувший вместе с ним к длинному столу из тесаных досок, с которого дюжий спецназовец уже смахнул рукавом снег. А другие несли все имущество экспедиции. Профессора быстро оттерли за спину Попова, и он уже оттуда сообщил, что вчера на заимке действительно появился молодой человек назвавшийся Светом. Потом Ображенский возмущенно завопил, увидев, как спецназовец бесцеремонно сдирает бирку с печатью с первого брезентового мешка. Что-то членораздельное он прокричать так и не смог, в удивлением, а затем неприкрытым ужасом уставившись в содержимое мешка, высыпавшееся на мокрые доски. Земля из него тут же намокла и размазалась по столешнице тонким слоем грязи; к ней прилипли куски мха и какие-то веточки. А сверху из следующего мешка высыпался такой же таежный мусор — горка на столе быстро росла.

— Это он! — возопил Николай Петрович, — это он подменил! Поймайте его, полковник, он иностранный агент!

Профессор вдохнул в грудь новую порцию воздуха и открыл рот для еще более страшных обвинений, но тут же заткнулся — не от толчка локтем собственной жены под дых, а от взгляда Соколовой, студентки четвертого курса, которая уставилась на него с презрением. Этот взгляд окончательно показал Ображенскому, что никаких инопланетных вкусностей и прилагающихся к ним премий и почетных званий не будет. Потому он уже безмолвно смотрел, как бойцы так же бесцеремонно распотрошили остальное имущество экспедиции, и принялись за личные вещи.

Эти сумки вытряхивали прямо на мерзлую землю, подстелив притащенный из вертолета кусок брезента. А под сумочку Соколовой полковник успел подстелить еще и какой-то платок. И его усилия того стоили. Потому что вместе со всякой мелочью, которую обычно хранят в таких сумочках молодые девушки (и зачем Настя только взяла ее в тайгу?) посыпались золотые монеты. Сверху на ошеломленных зрителей сверкнули два бриллиантовых прозрачных глаза. Попцов нисколько не сомневался, что бриллианты эти настоящие, да и экспертиза им предстояла самая тщательная. Но не поленился — нагнулся и взял их в руки. Ни в чем не виноватое стекло стало первым экспертом. Поперек стекла легла глубокая трещина, нарезанная драгоценным камнем. Второй должен был перечеркнуть небольшое стекло крестом, подобным Андреевскому, но в точке соединения двух линий стекло не выдержало нажима и с глухим треском лопнуло, роняя наземь острые осколки.

Олег Петрович отдернул руку, с которой быстро закапала кровь. Подскочивший уже с бинтом в руке спецназовец умело забинтовал палец. Сам Попцов никакой боли не чувствовал, потому что в голову заползала боль куда страшнее, и она — понял полковник — могла разрастись до немыслимых размеров. И он поспешно повернулся к девушке, которая не меньше других была удивлена кладом, который обнаружился в ее сумке. Впрочем, всем было понятно, кто подложил золото и эти камни, равных которым Олег Петрович не видел даже на экскурсии в Алмазный фонд Союза. Бриллианты легли на монеты, а Попцов, чувствуя, как с каждым словом уходит боль, поспешил заверить Соколову, что нисколько не сомневается в праве девушки на эти богатства.

— Анастасия Васильевна, — выпрямился он, деля внимания между двумя пронзительными взглядами — девушки, и пары бриллиантов, которые легли на золото исключительно удачно, образовав хищный прищур на горке монет, — такие ценности носить при себе очень… небезопасно. Если вы не возражаете, мы возьмем на себя труд перевезти их в безопасное место, оценим их там и выплатим полную стоимость монет. Гарантирую это от имени Комитета государственной безопасности.

Профессор Ображенский, сунувшийся было к нему с претензиями, тут же умолк, и каким-то невероятным образом спрятался за небольшой фигуркой жены.

— Бриллианты не отдам, — тут же заявила Анастасия, и полковник кивнул, чувствуя, как боль окончательно покинула виски.

Еще он вдруг подумал, что его слова сопровождал еще третий взгляд, и он медленно обвел взглядом поляну, и подступившие к нему черные обгорелые стволы деревьев.

— Этот Свет может сейчас стоять за любым деревом, — его взгляд скользнул по бронированному борту вертолета, в котором, конечно же, человеку было спрятаться негде, и опять остановился на Соколовой.

— Хорошо, — согласился он, — могу даже свести с опытным и… относительно честным ювелиром, который поможет вам вставить их в украшение, достойное вашей красоты.

Он тут же выматерился про себя за эти слова, которые сам никак не посчитал попыткой приударить за оказавшейся чудовищно богатой красавицей, и облегченно вздохнул, когда в голове раздался короткий смешок.

— Если конечно он не успел уехать в Израиль, — закончил полковник свое необычное предложение, — адрес ваш у нас есть, так что советую по приезду завести сберегательную книжку. Боюсь, что деньги, которые вам выплатит государство, в руках вы не унесете…

Вертолет тяжело оторвался от земли, унося вдаль галантного полковника с сокровищами и грязными мешками с землей, которые профессору тоже не оставили. В углу его огромного салона поскуливала овчарка.

— Расстраивается, наверное, — пояснил полковнику кинолог, — никогда такого не было, чтобы моя Джеська не взяла след человека. К тому же, такой свежий.

Совсем рядом усмехнулся Свет. Он как раз проводил зрением, неподвластным никому больше — по крайней мере, в этой винтокрылой машине — взлет ее меньшего собрата. Последним в Ми-8 запрыгнула прозрачная тень огромного седого пса…