Свет далекой звезды. Книга вторая

Василий Иванович Лягоскин

Это вторая книга исправленной и дополненной истории о могучем воине и умелом охотнике Свете. Рожденный в глухой деревушке, затерянной в дремучих лесах безымянной планеты, он волею судьбы становится спасителем родной земли и иных миров. Среди них – Земля конца двадцатого века…

Глава 38. Бегство

Назад за руль мотоцикла — несмотря на сопротивление Сашки — сел Свет. На главный аргумент лесника: «Да у тебя же даже прав нет!», — он лишь загадочно улыбнулся.

— Есть у меня права, парень, — практически неслышно прошептал он, — только что получил. Такие права, что не только на территории России действуют.

И Суворов смирился, сел на заднее сидение. А Свет повел мотоцикл уверенно и осторожно, соблюдая все правила дорожного движения, что в городе для такого новичка было делом нелегким. Но новичком Свет был только в глазах Сашки; сам он всю дорогу до Мурома не только глазел по сторонам, да прислушивался к редким репликам Суворова, но и впитывал в себя его мастерство, попутно отмечая огрехи, и исправляя их — уже в себе, естественно.

Это мастерство он и показал, когда после небольшой остановки — практически в том же месте, где в первый раз, только по другую сторону дороги — «Ява» вырвалась на горьковскую трассу. Тут мотоцикл довольно заурчал, и прибавил обороты; а Свет еще попытался добавить в бензин, который мелкими брызгами впрыскивался под бешено снующие поршни, собственной энергии. И у него получилось! «Ява» теперь ревела как голодный зверь, которому, наконец, бросили мясную косточку. Сашка за мощной спиной охотника конечно не видел, что творилось со стрелкой спидометра. И хорошо, что не видел, потому что не поверил бы своим глазам. Ему было так спокойно за этой надежной спиной, которая ничуть не была напряжена. А стрелка, между прочим, перескочила за последнюю отметку «180» и застыла в крайнем правом положении. Шлем Владимежа сейчас походил на те, которые мотоциклетная мода изобретет через несколько десятилетий; он полностью защищал лицо от свистящего ветра — в нем можно было петь во все горло, наслаждаясь скоростью, что он и собрался сделать, но… Далеко впереди он заметил выдвинувшегося прямо на полосу движения человека, замахавшего полосатой палкой.

На педаль тормоза Свет нажимать не стал, просто отпустил рукоять газа, да поблагодарил мысленно двигатель, с честью выдержавший испытание. Пока «Ява» подкатывала к постовому, быстро теряя скорость, он успел вспомнить таких же стражников — на рагистанско-славинской границе. Там их было больше — целый десяток — и вооружены были они не в пример солиднее, саблями да копьями. Но вот жадности в них было… Ну, если у всех собрать, как раз бы хватило на этого представителя земных дорожных властей, вооруженного одной палкой.

Сашка за спиной тут же заныл: «Я же говорил!», но Свет заставил его заткнуться — одним движением мускулов спины. А «Ява» наконец остановилась, чуть не наехав на черный форменный сапог.

— В чем дело, сержант? — охотник вроде и не повысил голоса, но сейчас в нем — совершенно органично — прорезались властные нотки сразу нескольких правителей иного мира. И внутренне чутье постового подсказало — зря он остановил этот мотоцикл. Он вытянулся по стойке «Смирно!», — и отрапортовал, заставив лесника за спиной испуганно сжаться:

— Старший сержант Гаврилюк! Разрешите продолжить патрулирование?!

— Продолжай, — махнул рукой охотник, вспомнивший почему-то как раз про село Барское Татарово, — все в порядке по службе?

— Так точно, — вытянулся еще ретивей старший сержант, который успел спрятать куда-то свой жезл, — только…

— Что только? — снял с педали стартера ногу охотник.

Постовой нагнулся к его уху и, понизив тональность голоса, сообщил:

— На разводе утром сообщили, что шесть зэков из Мелеховской колонии сбежали. Особо опасные. Двух охранников кончили, и «Калашниковы» их с собой прихватили. И вроде их в нашей стороне видели.

— Хорошо, — поставленным командирским голосом отпустил сержанта Свет, — учту.

Мотоцикл взревел, и почти сразу свернул с трассы, на дорогу, что вела к дому — Сашкиному, естественно. А сержант еще долго провожал глазами фуры и легковушки, пытаясь найти ответ на простой вопрос: «Что это было?»…

Охотник опять обратился к движку — как бы дико это не звучало:

— Давай дорогой, жми!

Какое-то смутное беспокойство посеяли в его душе слова сержанта. Связано ли оно было с сбежавшими заключенными, Свет пока не знал? Но он точно знал — надо спешить. Поэтому «Ява» опасно кренилась на поворотах, которых здесь было великое множество, и натужно выла на ровных участках. Они вихрем, не снижая скорости, промчались через несколько деревушек, въехали в большой поселок, который по-простому назывался Клязьминским городком, и тут вынуждены были затормозить. Свет, правда, и сам бы остановил мотоцикл рядом с толпой, которая перегородила дорогу у автобусной остановки. Напротив нее располагался магазин, на высокой ступеньке которого как раз заканчивал речь участковый, лейтенант Михаил Уткин — тот самый «зверюга», которого побаивался даже тертый калач Угодин.

Милиционер взглянул строго на подъехавший мотоцикл, и бросил напоследок в толпу:

— Так что граждане, сами понимаете — пока не поймаем извергов, в лес ни ногой. Хватит нам уже двух трупов, что они району «подарили». Не дай бог вам увидеть такое.

— Господи! — закричала вдруг какая-то женщина в толпе, — а мои Танька и Женькой как раз за лисичками ушли…

— Куда!? — резко повернулся к ней участковый.

— Да кто же их знает?! — еще истеричней выкрикнула тетка.

Лейтенант обвел еще раз — уже торопливо — толпу, и задержался на мотоцикле, и его владельце — леснике Сашке Суворове. Высокого плечистого блондина рядом с Сашкой не было, и как он мог исчезнуть совершенно незаметно для него, опытный участковый так и не понял…

А Свет за несколько мгновений до этого вдруг почувствовал, как вздрогнула, и протяжно застонала земля. Застонала так, словно это ее сейчас насиловали… или собирались сделать это. И охотник понял — кто-то очень сильный и злобный сдавил сейчас само сердце земли. Свет знал, где оно находилось! Самой короткой дорогой к старому храму были лесные тропы, по которым он мог мчаться быстрее всякого мотоцикла. Уже на бегу, стремительно врываясь в чистый березняк, он с сожалением вспомнил о мече, который оставил в Сашкином доме. Но времени завернуть на кордон совершенно не было…

Тане Жуковой было уже четырнадцать лет, и она считала себя вполне взрослым человеком. Во всяком случае, мамке помогала, чем могла. Мамке было тяжело; отец бросил ее с двумя малыми детьми очень давно — Таня его уже и не помнила. А сестренка — Женька — что была младше ее на три года, вообще его не видела ни разу. Где-то он пропал на северах (так говорили соседи — мамка о нем не любила вспоминать), ни разу не осчастливив детей алиментами. Вот и теперь Татьяна, собираясь в лес, взяла с собой Женьку. Сестренка в грибах разбиралась плохо, в смысле, собирать их совершенно не умела. А Таня была знатной грибницей; приносила домой полные ведра. Сейчас сезон, конечно, прошел, но она знала, что по осеннему теплу опять вылезли петушки. Домой, на зиму, она грибов уже натаскала, а эти петушки ей были нужны на продажу — Татьяна копила себе на джинсы, и ей оставалось ну совсем чуть-чуть.

В овражек, который был ее тайной грибной плантацией, она вместе с сестрой спускалась осторожно — чтобы и вылезшие уже ярко-желтые петушки не раздавить, и подстилку лесную не содрать — сквозь нее следующей весной полезет новый слой. Она нагнулась за первыми грибочками, когда позади раздался испуганный крик Женьки. Девушка резко выпрямилась, и чуть не столкнулась нос к носу с каким-то небритым мужиком, который занимался тем же, чем и она — собирал грибы. Таня стояла чуть выше по склону оврага и его глаза оказались так близко, что она успела прочесть в них попеременно дикий ужас, затем удивление, и наконец — хищную радость, даже ликование, словно этому мужику преподнесли самый лучший в его жизни подарок. В следующий момент она почему-то подумала, что слово «подарок» в данном случае относится к ней, а потом… Потом ей тоже захотелось завизжать, еще громче, чем Женька, но жесткая ладонь, пропахшая табаком и еще чем-то очень противным, перекрыла путь и крику, и воздуху. Теряя сознание, девушка попыталась вывернуться из рук этого страшного мужика, но тот только крякнул, и ладонь почти совсем закрыла лицо Татьяны. Она уже не слышала, как рядом захрипела в руках другого небритого типа ее сестренка…

Свет стремительным броском преодолел последние метры и застыл под окном храма. В тени дверного проема неумело прятался хлипкий мужичок, и охотник уже примерился к его горлу. Потом он отметил, что внутри храма пока все спокойно, лишь хриплый голос выговаривает кому-то, скорее всего подельнику:

— Да ты же, Кабан, чуть не придушил ее. И ты, Хриплый, тоже хорош. Зачем девку по морде надо было бить?

— Да не бил я ее, — голос у Хриплого действительно был таким, словно грубым наждаком по ржавому железу водили, — упала она с плеча, да рожей прямо в корягу попала. А так — ничего девка, я пощупал.

— Пощупал он, — явно довольно заворчал невидимый критик, — что, опять по жребию?

— Нет, — это опять проскрипел Хриплый, — с тобой, Юрик, по жребию неинтересно. Все равно ты первым окажешься. А после тебя, как…

— Как? — Юрик опять был недоволен, — как ты что ли? Ты ту девку ножом так искромсал, что даже Хлюпик на нее залазить отказался, а он ведь… сам знаешь.

Недомерок, оставленный часовым у дверей, вроде бы всхлипнул, а может, засмеялся — его тонкий голосок едва не заставил охотника передернуться от отвращения. Он все-таки направился к нему, к часовому, который смотрел не на сектора охраняемой территории, а внутрь храма. Наверное потому, что там для него было много интереснее. Свет остановился за его спиной, когда в полуразрушенном здании резко треснула разрываемая ткань, а следом раздался отчаянный девичий крик.

Хлюпик судорожно вздохнул, и повернул голову к Свету, не сразу осознав, что рядом стоит незнакомец. Он даже подмигнул охотнику, попытавшись поделиться с ним зарядом похоти, который так и брызнул из его глаз. Из уголка губы недомерка в одежде с чужого плеча висела длинная тонкая капля слюны, но ее Хлюпик втянуть в себя не успел. Потому что его голова продолжила движение, уже благодаря ладоням Света, и громкий треск — на взгляд охотника, был самым приятным звуком, который мог издать этот человек. Мертвое тело влетело внутрь, а следом шагнул Свет, которого обдало нестерпимой болью и ужасом девочек — здесь, в храме, ничто не могло заслонить их от вздрогнувшей души охотника. Волны злобы, растерянности и уже не скрываемого страха, что исторгли сейчас четыре человека, если еще можно было так назвать их, обтекали его, хотя и не давали расслабиться.

— А где еще один? — успел подумать Свет, и тут из темного угла храма в светлый проем двери полетела длинная очередь.

Автоматчик так и не успел понять, почему этот проем стал таким светлым — ведь в нем только что стоял широкоплечий парень, который вдруг оказался рядом с ним. Уже машинально коренастый мужик с длинным шрамом, разделившим его лицо по диагонали надвое, повел автоматом налево, и под купол храма унесся дикий крик — зэк задел одного из своих. Так же машинально охотник подумал: «Этот помучается чуть подольше», — и нанес первый разящий улар. И последний — для автоматчика со шрамом. Свет словно получил от старца, скорбно смотревшего со стены, разрешение бить в полную силу. Потому под его безжалостным кулаком голова зэка буквально вколотилась в плечи. За спиной охотник кто-то громко икнул, явно не поверив своим глазам — потому что поверить в такое было невозможно. Вот только что здесь стоял человек, может не с самым приятным выражением лица, а теперь битый кирпич попирают ноги трупа, у которого не было ни головы, ни шеи. Впрочем, стоял он совсем не долго. Мертвое тело начало заваливаться назад, а Свет был уже посреди храма, где нервно дергал за предохранитель акээма второй автоматчик. Охотник внешне очень легко выдернул оружие из его рук и намотал стальной ствол на кулак. Вот так просто взял, и накрутил прочнейший ствол на собственную руку, словно прутик какой-то. Поэтому бандиты не проронили ни слова (только раненый в плечо позволил себе негромко поскуливать), когда Свет кивнул испуганным девочкам на дверной проем:

— Девочки, подождите меня снаружи. Я недолго.

Один из бандитов дернулся, словно хотел спросить:

— А нас? Нас тоже подождите!

Явно ни он, ни другие зэки не хотели оставаться наедине с этим страшным незнакомцем. Но Свет сделал шаг вперед, и он заткнулся. А Таня с Женькой, у которой с одеждой было все в порядке, пошли, взявшись за руки, испуганно, но оглядываясь с уже проклюнувшимся интересом. Впрочем, нет — это младшая держалась за обрывки платья сестры, а та как раз эти самые обрывки старательно придерживала, чтобы в них не так отчетливо было видно ее юное тело. Свет представил на мгновенье, во что бы оно превратилось, опоздай он хоть на пять минут, и глубоко вздохнул, закрывая глаза. Бандитов он не боялся; не потому, что надеялся на силу заклятия Тагора, и не потому, что отслеживал каждое движение бандитов и на слух, и даже носом — очень уж они характерно смердели — потом, кровью и страхом.

Просто с последним шагом старшей девочки из храма, оглянувшейся теперь уже с явным любопытством, он выпустил наружу все силы, и теперь здесь правили их законы, в том числе и нравственные. И эти законы не позволили бы сделать насильникам ни единого движения. Оптика в этом полуразрушенном зале и раньше была великолепной, а теперь зэки расслышали даже, как открылись глаза охотника.

Свет поднял голову и встретился взглядом со стариком — святым, которого очень давно начертала по сырой штукатурке рука неизвестного мастера. С уголка правого глаза святого медленно текла капля крови, но он — показалось ли это Свету? — медленно кивнул, пообещав взглядом, что не закроет глаз, и что… Возьмет на свою бессмертную душу все, что сейчас произойдет сейчас в этом храме.

Ни один звук не вылетел наружу — силы за этим следили бдительно, хотя некоторые крики, казалось, не смогло бы удержать ничто во вселенной. Но когда Свет через десяток минут вышел наружу, девочки, не отрывавшие взглядов от проема, который вдруг заволокла какая-то серая дымка, на мгновение оцепенели от ужаса — настолько страшным был лик охотника. Впрочем, им достаточно было один раз мигнуть, и перед ними опять стоял обычный парень, могучий даже в широченном балахоне из непонятного материала. В нем остроглазая Татьяна разглядела несколько сквозных отверстий — явно пулевых — но легкая бледность на щеках незнакомца явилась скорее всего не от ран, невидимых глазу. Таня сунулась было в храм, чтобы проверить это предположение, но крепкая рука тут же развернула ее в сторону дома — так стремительно, что она едва не выпустила из ладошек половинки разорванного платьица. А мысль о доме сразу же напомнила о матери. И хотя времени с того момента, как ее схватил небритый насильник, прошло совсем немного, она почувствовала какое-то стеснение в груди. Словно боль и беспокойство матери передалось ей на расстоянии. И сестренка уже тянула за руку.

Свет проводил девочек до самого Клязьминского городка, но в поселок заходить не стал. Он только убедился, стоя за толстой сосной, что ни Суворова, ни его мотоцикла рядом с магазином нет, и тихо скользнул в лес — теперь в сторону кордона. Уже издали он услышал, как запричитала женщина; мать, наконец, дождалась своих детей.

Дома охотника встретил растерянный Сашка и хмурый Угодин. Вид последнего говорил сам за себя: «Доигрались!». Но по мере того, как охотник скупо, но очень информативно рассказывал о том, где он пропадал, и что делал после того, как оставил Суворова в поселке, лоб пожилого лесника разглаживался, но в глазах росла какая-то глухая тоска. Хотя он явно не осуждал теперь Света.

— Все, кирдык, — подвел он итог поездке корефанов в Муром, — теперь от нас ментовка не отвяжется. Тебе, парень, — он повернулся к охотнику, — надо бежать отсюда прямо сейчас и подальше.

Свет открыл было рот, но пожилой лесник замахал на него руками:

— Нет-нет! Даже не заикайся, куда поедешь! Все равно мы в ментовке все выложим, — он повернулся теперь к вставшему со скамьи Сашке, и кивнул ему, — да, расскажем! И не спорь — я знаю, что говорю. Соловьями будем разливаться, наперегонки. Есть методы… Только бы не проговориться о том, откуда ты нам на голову свалился.

— Почему, — удивился Свет, — разве это что-то изменит?

— Для тебя, может и не изменит, — пожал плечами Владимир, — все равно по всей стране будут с пеной у пасти носиться. А нас точно в дурку загонят. А это хуже зоны.

Он вдруг подмигнул охотнику:

— Иди, жених недоделанный — меряй обновки!

Свет вошел в дом. На его аккуратно прибранной кровати был разложен целый гардероб. Он оглянулся в растерянности на друзей, но те закрыли за его спиной дверь, наверняка надеясь полюбоваться на него уже в праздничном наряде. Костюм, в который он вчера мог свободно завернуться три раза, теперь был впору; как и все остальное. Даже носки на кровати лежали, поглаженные. Охотник вспомнил вчерашний визит Иры Захаровой, Сашкиной пассии, и хмыкнул — не зря женщина так долго и пристально изучала его фигуру. Туфли (одетые им впервые в жизни), тоже пришлись впору — тут уж, как догадался Свет — постарался Угодин. Он же и ахнул первым (может, даже не нарочито), когда охотник, одетый с иголочки, вышел во двор.

— Точно жених, — обошел он Света с восхищением во взоре, — хотя нет! Народный артист. Хоть прямо сейчас на съемочную площадку. А теперь, — скомандовал он, — марш обратно в комнату и поваляйся так на кровати с пяток минут.

— Это еще зачем? — быстрее Света отреагировал Суворов.

Он явно обиделся за труды своей начальницы.

— А затем, — наставительно поднял указательный палец Угодин, — что в таком виде на него половина Коврова вешаться будет. Женская. А другая половина зубами скрежетать, от бешенства. Давай-давай — обомнись чуток, и лицом не сияй, как золотая монета.

— Кстати о золоте, — вспомнил охотник, — я хотел с вами по-братски…

— Нет, — решительно замахал на него, а заодно и на оживившегося Суворова, — все равно отберут. А золото — это еще одна статья. Так что давай — по-быстрому собирайся, и беги на электричку. Не опоздать бы.

Рядом с мешком Света предусмотрительный Владимир положил немного потрепанный, но вполне солидный портфель, и длинный черный футляр.

— Тубус, — вспомнил Свет название пустой пока картонной коробки для чертежей, — для меча.

Охотника обдало теплой волной благодарности к Угодину. Сам он о мече даже и не вспомнил. Может, потому, что оружие раньше всегда было при нем? Он поглядел с сомнением на кровать, которой здесь тоже не было бы, не прояви заботу лесник. Он не стал бросаться, как предлагал Владимир, в постель прямо в костюме и обуви. Охотник просто провел руками по одежде, подпрыгнул, отмечая некоторой неудобство в еще не разношенных туфлях и подошел к зеркалу, неведомо почему оставленному прежними владельцами. В большом овальном стекле отразился парень, отличавшийся сейчас от миллионов подобных людей разве что широкими плечами да пронзительными голубыми глазами, взгляд которых мало кто смог бы выдержать. Но Свет с собственной фигурой экспериментировать не собирался, так же, как и играть в детскую игру: кто кого переглядит. У него сейчас была гораздо более важная и сложная задача — скрыться от представителей местных сил правопорядка. Они, как уже понял охотник, если и отблагодарят его за ликвидацию банды преступников, то весьма своеобразным способом. Он хищно улыбнулся, представив, себе лица тех стражей, что первыми зайдут в старый храм. Его самого чуть не передернуло сейчас. Свет вспомнил, как получив безмолвное согласие старца на стене, он выпустил наружу все, что хранилось в самых дальних уголках его памяти; все, связанное с отвратительными обрядами Узоха. А еще он помнил последний, понимающий взгляд святого, у которого при прощании кровавые слезы текли уже из обоих глаз.

На дворе его одобрительным взглядом встретил Угодин. Сашка топтался рядом с растерянным лицом, и его корефан подтолкнул парня к Свету:

— Прощайся.

Суворов неловко ткнулся в грудь охотника, и повернул лицо к Владимиру:

— А ты?

— А я провожу до станции, — ухмыльнулся Угодин, — а то наш гость, пожалуй, и билет на электричку купить не сможет. А ты, Сашок (он несильно хлопнул по груди Суворова), еще раз пробегись по усадьбе, да протри все тут, подчисть следы. Может, Свету один лишний денек и выгадаем.

Свет чуть слышно хмыкнул — он, с одной стороны, и сам прибрался на кордоне, как мог, а с другой — ему ли, охотнику и следопыту с детских лет, не знать, что все следы пребывания человека скрыть невозможно.

Уже поворачивая по тропе к железнодорожной станции, охотник в последний раз оглянулся. Он знал, что никогда не вернется на этот кордон. Но именно об этих местах — бревенчатом доме и его обитателях; лесном ручейке и его живительной воде; наконец о старинном храме и лике с кровоточащими глазами он в первую очередь будет вспоминать, когда услышит слово «Земля».

А Угодин не давал ему отвлечься, инструктировал. Но сначала достал из кармана горсть измятых бумажек. На слабое возражение охотника он лишь зыркнул глазами, но часть купюр все-таки сунул обратно в карман.

— Ладно, — решил он, — доеду с тобой до Коврова, — куплю там на оставшиеся денежки водяры и нажрусь, как… Как никогда не нажирался.

— Зачем? — не понял сразу Свет, — можешь попрощаться со мной как-нибудь по-другому.

— Ты не девка, — грубо пошутил Владимир, — что с тобой прощаться? А нажрусь я, чтобы менты дня три меня допросить не смогли. Когда найдут, конечно — прямо на вокзале.

— Так эти три дня можно просто прятаться, — опять не понял Свет

— Нет, — довольно засмеялся Угодин; может быть в мыслях он сейчас подносил ко рту первый стакан, — тогда меня объявят в розыск. А этого не нужно не мне, ни тебе.

Он не дал охотнику удивиться еще раз. Залез рукой в другой карман — теперь уже нагрудный, на форменной куртке — и протянул Свету тоненькую красную книжицу.

— Это мой паспорт. Конечно, я на тебя не очень похож, да и возраст у нас… Но это уже твои проблемы. Три дня у тебя есть. А потом — уничтожь его, чтобы даже следов не осталось. А я (правильно понял Угодин вопросительный взгляд Света), заявление потом напишу о пропаже. Штраф заплачу, и новый получу. Чтобы самому тоже походить на фотку.

Охотник открыл паспорт. На него с маленькой картинки смотрел напряженным взглядом парень, весьма отдаленно напоминавший лесника. Потому что был аккуратно пострижен и причесан, не менее тщательно выбрит, да еще украшен галстуком, что прилагался к костюму.

— Пожалуй, — подумал он, оглядев себя мысленно со стороны, а Угодина воочию, — посторонний человек сейчас бы этого парня принял скорее за меня, чем за Володю.

Маленькая станция «Гостюхино» встретила их вполне обыденно. До небольшой кучки местных жителей, толпившихся по случаю теплой погоды на перроне, еще не дошли жуткие слухи из Клязьминского городка. Свет, как договаривались, подошел к станции чуть позже. Он встал в небольшую очередь через одного будущего пассажира от Угодина. Они попрощались еще в лесу. Теперь же охотник волне успешно обменял желто-коричневую купюру с надписью «Один рубль» на билетик, и еще получил на сдачу кучу металлических монет. Каждая из них своим качеством могла произвести фурор в родном мире Света. Так же, впрочем, как его золотой и бриллиантовый запасы на любого, кто сейчас стоял рядом. Угодин уже нашел тут знакомых, и его громкий смех разносился по перрону. А скоро подошел и электропоезд. В это чудо земной техники Свет заскочил уже вполне привычно — так же, как вышел через три остановки на станции «Ковров — 1». Чем она отличается от второго (а может и третьего) Коврова, охотник так никогда и не узнал. Потому что сразу же взбежал по деревянным ступеням, что вели от старенького двухэтажного вокзала на широкую площадь, кишевшую людьми и транспортом.

— Хорошо, — подумал он, — что в компе у Мыльникова было немало сведений именно об этом времени — благодаря Сурикову. А может… (он даже резко остановился, так что какая-то тетка с полными авоськами едва не наткнулась на его спину) я потому и попал сюда, именно в двадцатый век?

Сейчас он благодаря давним знаниям, приобретенным еще в родном мире, мог отличить троллейбус от автобуса, а обычную легковушку — от такси. К стоянке последних он и направился, нагнувшись к полуоткрытому окошку автомобиля, украшенного «шашечками». Водитель флегматично глянул на него, словно не был заинтересован в пассажире. Рядом стояло еще несколько таксомоторов, и никакой очереди к ним не наблюдалось. Может потому, что от остановки рядом один за другим отходили «рогатые» троллейбусы?

— До Владимира доедем? — выпрямился Свет, уже готовый перейти к другому водителю

— Доедем, — также флегматично сообщил таксист, — пять рублей.

— Чего так дорого? — как самый настоящий землянин, гражданин страны Советов, — возмутился Свет.

— А обратная дорога? — ответил вопросом на вопрос водитель, — кто сейчас из Владимира сюда поедет, если через каждый час электрички ходят?

Свет об этом знал. Даже намеревался первоначально так и ехать на электричке, до самого Владимира. Но чего он мог увидеть, или услышать там, кроме разговоров попутчиков? Он и так наслушался за пятнадцать минут, пока электричка ехала до Коврова, столько, что мог считать себя коренным ковровчанином. А здесь, рядом с водителем, он надеялся приобрести еще один важный и нужный навык — вождение автомобиля. Потому он и сел решительно на переднее сиденье, хлопнув за собой дверцей. Купюра — на этот раз синего цвета — уже была в его руке, и таксист ловко выхватил ее. Мерно защелкал счетчик (эти сведения тоже были в голове Света), и «Волга» выехала с привокзальной площади.

— Поедем по трассе, — повернулся к нему таксист, которого, как оказалось, звали Александром (очень распространенное имя), — немного подальше, но во Владимир попадем быстрее, чем по прямой, через Камешково. Тебе во Владимире в какой район надо.

Свет махнул рукой: «Там видно будет!». Он сейчас расслабился, слился в одно целое с автомобилем, и примеривал к себе мастерство водителя. Отвлекся он, только когда таксист ткнул пальцем влево по ходу движения, уже не в Коврове, а длинном поселке, название которого охотник пропустил.

— Мелеховская колония, — сообщил Александр, — отсюда недавно шестеро зэков сбежали, до сих пор ищут.

— Уже, наверное, нашли, — усмехнулся про себя Свет; он подивился информированности таксиста, но тут же, поковырявшись в памяти, вспомнил, что такие люди всегда и везде узнают новости одними из первых.

Он порадовался неразговорчивости водителя, и продолжил вслед за ним мысленно управлять машиной. А потом, чуть напрягшись, послал волну одобрения и просьбы двигателю. Удивительно, но мотор действительно зашумел ровнее и мощнее, и «Волга» рванула вперед так, что Александр удивленно закрутил головой.

— Надо же, — воскликнул он, — она так даже новой не бегала. Так мы и до Москвы часа за три без остановок домчали бы.

— А поехали, — подначил его Свет.

Такси как раз поворачивало на светофоре на Горьковскую трассу, и водитель, кивнув постовому как хорошему знакомому, ответил не сразу. Но ответил.

— Денег не хватит расплатиться.

Свет ненадолго задумался, но потом все-таки решился, полез рукой в портфель. Водитель принял из его руки золотую монету и принялся обследовать ее, держа руль одной рукой. К удивлению охотника, он даже куснул золото зубами, после чего удовлетворенно кивнул.

— Настоящее. Только теперь у меня сдачи не хватит.

А Свет, не подумав, успокоил его:

— Если действительно домчишь за три часа, сдачи не надо.

Вот теперь Александр взглянул на него внимательно, цепким оценивающим взглядом. Он явно оценил и новый костюм, и модельные туфли, которые Свет каким-то образом умудрился не запачкать в лесу, и уверенный вид их владельца. В его глазах охотник прочел одну простую и резонную мысль: «А не отберут потом монету-то, кому положено?». И даже успел посочувствовать, вспомнив опасения Угодина: «Конечно, отберут». Ему стало немного жаль этого мужичка, в котором сейчас жадность боролась со здравым смыслом, но он очень вовремя вспомнил голос Муромца, его слова о боли Земли, и сохранил невозмутимое выражение лица. Жадность победила таксиста.

— За три не обещаю, — спрятал он монету тем же неуловимым жестом, что прежде пятирублевку, — а за четыре точно долетим.

— Годится, — Свет закрыл глаза; контролировать автомобили — и «Волгу», и те, что приближались к ней опасно близко, он мог и так.

А на поля, сменившие сосновый лес, и деревушки, что проносились мимо, он уже насмотрелся. Водитель разбудил его (так он сам посчитал) уже перед Владимиром. Свет успел ощутить благостный ветер, которым его одарил высокий храм с левой стороны, покрытый строительными лесами.

— Боголюбский монастырь, — правильно понял быстрый взгляд охотника Александр, — женский, между прочим. Сколько лет тут езжу, его всегда ремонтируют. Как поедем-то — через город, или объедем, по Пекинке?

— Через город, — решил Свет, — только останови где-нибудь, надо что-нибудь поесть взять.

— Тогда это не здесь, — сообщил таксист, — мы лучше за городом, в кафешке остановимся, горяченького похлебаем. Я тоже с самого утра из машины не выходил.

Он явно разговорился, и теперь охотник был не против — тому было что рассказать о древнем городе. Но сначала по обеим сторонам дороги потянулись жилые дома, больше частью одноэтажные, старые. Потом этажность выросла, и по правую сторону — там, где сидел Свет — показалась громада промышленного здания. Водитель не успел сказать ни слова, а охотник уже жалел людей, которых в этом здании было очень много.

— Химзавод, крупнейший в России, — с непонятной гордостью заявил Александр, — и Свет еще раз пожалел работников, которые, может сами того не сознавая, с каждым глотком отравленного воздуха укорачивали жизни и свои, и своих потомков.

Скоро с противоположной стороны принесло запахи свежего хлеба, но охотник не успел — хотя бы посредством обоняния — насладиться продукцией Владимирского хлебокомбината, потому что тут же, опять с правой, по ходу движения, стороны ударило по нервам такой кошмарной смесью злобы, страдания и равнодушия, что Свет непроизвольно дернулся рукой за спину, где ее раньше всегда ждала рукоять меча. Водитель заметил это движение и с еще более непонятной гордостью выпалил:

— Владимирский централ!

Он замычал какую-то песенку, в которой охотник разобрал только эти два слова, но быстро умолк, когда слева над «Волгой» нависли древние каменные стены, побеленные совсем недавно. Здесь смесь эмоций, которые веками впитывал камень, была еще причудливей. Свет тоже чувствовал боль людей, явно томившихся здесь в застенках, равнодушие стражей в погонах и без них; стражей, давно переставших эту самую боль воспринимать сердцем. А сквозь них пробивалось что-то древнее и неизбывное, которое тщетно пытались стереть все последние десятилетия. Александр понизил голос, хотя никто их в салоне не мог расслышать, и подсказал, чем объясняется такое чудовищное несоответствие:

— Областной кагэбе. Если у тебя таких золотых монет много, вот эти ребята к тебе и придут, — охотник промолчал, а таксист продолжил, — а раньше тут попы сидели. Тоже монастырь был. Вроде бы в нем когда-то самого Александра Невского похоронили. Потом, правда, увезли в Питер.

Свету это имя было знакомо. В закромах памяти оно стояло на почетном месте рядом с Муромцем. А спереди накатывало совсем могутное — сначала слева, где на высоком холме стоял Успенский собор, когда-то самый главный для всех православных России, а потом, спереди, от Золотых ворот. Мимо этих древних стен, теперь оказавшихся в самом центре Владимира, а когда-то вставших нерушимой твердыней на пути Батыевой орды, Александр проехал очень медленно, так что охотник успел нырнуть и понежиться в источнике силы, который буквально бил во все стороны от древнего памятника русского зодчества.

— Двенадцатый век, — с почтением произнес таксист, и прибавил газу.

Совсем скоро «Волга» с победным ревом вырвалась из Владимира, и помчала по трассе, в этом месте на удивление гладкой. Так что водитель сделал вид, что забыл об обещании покормить пассажира (и себя, любимого, конечно). Он видимо вспомнил про те четыре часа, которые обещал Свету. А в том, что пассажир при желании сможет вернуть себе золото, он ни минуты не сомневался. Однако чем дальше такси мчалось от областной столицы, тем асфальт становился более разбитым, а значит, менее скоростным. И водитель все-таки остановил «Волгу» в Киржаче, на самой границе двух областей. Еда в придорожном кафе оказалась на удивление вкусной, хотя мясо не шло ни в какое сравнение с глухариным, которое они с лесниками так и не успели доесть. Видимо, повар здесь был настоящим кудесником. А вот во сколько оценили его труд, охотник так и не узнал, потому что Александр замахал на Света руками, оплатив ранний ужин в счет прощенной сдачи.

И опять «Волга» неслась по трассе, которая в Московской области оказалась неизмеримо лучшей. Потом была длинная пробка в Балашихе, где Александр нервно смотрел на наручные часы. Свет, сжалившийся над ним, обещал вычесть это стояние из времени поездки, и повеселевший таксист принялся напевать что-то себе под нос. Такси, наконец, въехало в Москву, о чем сообщили громадные буквы на обочине, выполненные из металла. Назад очень медленно плыли высотные здания, заинтересовавшие охотника лишь поначалу. Скоро их вид, и главное — дикое смешение чувств сотен тысяч человек, которые считали эти бетонные коробки главным прибежищем в жизни — наскучили Свету, и он стал вглядываться вперед, где, по словам водителя, находился центр города и России. Может, окажись охотник там, он оценил бы благостность этого места, которое во всем этом мире называли Кремлем, но пока он видел — только ему подвластным зрением — как в небо поднимается тонкий черный дымок, сотканный из беспримерной усталости и невозможности понять, когда ужас, длящийся годы и десятилетия, закончится. В скороговорке Александра охотник расслышал знакомое слово «мавзолей», вспомнил зловещий черный монолит, который видел в столице погибшей Дугании на месте усыпальницы Горна, и неосторожно спросил:

— Мавзолей — чей?

Водитель посмотрел на него с откровенным подозрением, и даже, пожалуй, с заметным испугом:

— Как чей? Ленина, конечно.

И Свет вспомнил про этого человека, про длинную очередь жаждущих попасть внутрь гранитной могилы, чтобы поклониться телу давно умершего человека. А многие, чтобы просто поглазеть. Сам он признавал только один честный и безоговорочный способ прощания с покойником — очищающий все огонь. С немалой натяжкой соглашался с тем, что упокоившихся родных можно закопать поглубже — так, чтобы не достали дикие звери.

— В конце концов, — подумал он, — земля тоже несет благо человеку, — почему бы ему не вернуться в ее лоно?

А водитель видимо уже решил какой-то мучивший его вопрос, потому что заявил не терпящим возражения голосом:

— Довезу только до Курского вокзала. А там куда хочешь — на сам вокзал, на метро, да хоть к тем же столичным таксистам подойди, они тебя за золото хоть в Америку увезут.

— В Америку мне не нужно, — ответил Свет спокойным голосом, от которого водитель выпрямился, словно вез по меньшей мере секретаря обкома партии, — а про золото советую побыстрее забыть, как и про меня. А лучше — сплавь его куда-нибудь побыстрее.

Водитель дисциплинированно кивнул и решил, что последует этому совету, даже не заезжая в Ковров…

— Ну, бывай, — Свет пожал Александру руку, и захлопнул дверцу «Волги».

Автомобиль тут же унесся прочь от вокзала, залитого светом. Внутри огромного здания, в котором стекла было больше, чем бетона, его встретил неумолкаемый гомон толпы и длинная линия касс поездов дальнего следования. Свет даже немного растерялся, когда вскинул глаза вверх, на табло, как раз чем-то громко затрещавшее. Строчки на нем поползли вверх, а голос неизвестной тетки, с которой охотник никогда не хотел бы встретиться, невозможно противным скрежетом пригласил всех на посадку на скорый поезд «Москва — Ярославль». Свету, в общем-то, пока было все равно, куда ехать; он ждал какого-то знака, и дождался!

Совсем рядом затренькала, едва перебивая людской гам, гитара, и такой же негромкий юношеский голос пропел уже давно известную Свету песню о том, что лесоустроителям летом в Воронеже тесно, и что они где-то там в тайге, вдали от вытрезвителей… Охотник теперь знал, что такое вытрезвитель — просветил Угодин.

— Я, — сказал он, ухмыльнувшись, еще в лесу, — там и отлежусь. А оттуда прямо на нары. Не боись (прихлопнул он тогда по плечу нахмурившегося охотника) — выпустят. Всю душу вытрясут, и выпустят. Потому что ин-кри-ми-ни-ро-вать мне нечего.

Он так и сказал это слово по словам, и Свет улыбнулся, подходя к парнишке с гитарой — явно студенту, и его такой же молоденькой спутнице. Но впереди него перед юной парой остановилась гигантская туша, необъятная во всех трех измерениях. Даже сзади от него невыносимо несло сивушным перегаром. Слова гиганта лишь подтвердили вывод охотника — этот человек был пьян, и душа его требовала продолжения праздника. А какой для пьяного русского самый лучший праздник? Конечно, драка. Правда, противника он выбрал себе явно не соразмерного — очкарик перед ним был, пожалуй, втрое меньше размерами. Зато здесь был повод, да еще какой!

— Что ты знаешь про вытрезвители? — проревел здоровяк, явно обдав парочку мощным выхлопом алкоголя и сивушных масел, а может, еще чего (Свет вдруг вспомнил такого же здорового шахриханца, надсмотрщика за рабами, с его гнилым нутром).

— Ничего, — на удивление твердо ответил очкарик, задвинув за спину спутницу.

Уже одним этим он получил одобрительный кивок охотника, и еще большее желание последнего вмешаться в драку. Впрочем, драки как таковой не получилось бы. Могучий размах тяжеленной руки алкоголика скорее всего сразу отправил бы паренька в нокаут, а может, и куда подальше. Но эта рука вдруг застыла в воздухе, встретив не менее мощную. Свет одним рывком развернул к себе здоровенную тушу, которая уже открыла рот, чтобы криком заявить всему залу о сломанных костях. Но Свет помнил и о запахе, и о том, что в кармане у него чужой паспорт. Внешне несильный удар открытой ладонью по груди заставил гиганта согнуться, сравниваясь ростом с охотником, и открыть широко рот в бесполезной попытке впустить в легкие глоток живительного воздуха. Этого Свет и добивался в первую очередь. Огромный детина с налитым кровью лицом и протрезвевшими уже глазами так и не успел обдать его своим амбре. Свет так же несильно стукнул его ребром ладони по горлу. Такой удар знают многие; а в кино, наверное, видели все. Но не каждый мог нанести его правильно — чтобы не покалечить, или даже не убить сдуру. А лишь отключить на время — на которое нужно умелому бойцу. Свет умел. Здоровяк, вроде сдувшийся, уменьшившийся в размерах, опустился на плиточный пол, не заставив его содрогнуться, как того ожидали окружающие. И сразу же голосом, ничем не уступавшим тому, что опять прозвучал в динамиках вокзала, какая-то тетка заорала, перекрывая привычный гомон:

— Милиция! Человека убили.

Паренек с девушкой не успели ни удивиться, ни возмутиться. Какая-то непонятная сила подхватила их и опустила уже в противоположном углу вокзала, да еще на втором этаже, где сидели, разговаривали, и даже спали транзитные пассажиры. Они сидели рядышком на скамье и держали в руках все свои вещи, кроме гитары. Последнюю протягивал хозяину парень с широченными плечами и могучей грудью, которые не мог спрятать стильный костюм, очень естественно сидевший на нем. Но самыми примечательными, как потом рассказывала друзьям парочка, были его глаза. Пронзительно голубые, они поражали сейчас, осенью, своей по-настоящему весенней свежестью. Еще они были требовательными, а в самой глубине плескалась какая-то боль. Но не та — понял вдруг Витек, так звали паренька — которая возникает от зубной или любой другой физической боли. Нет — внутри этого человека, только что избавившего их от больших неприятностей, словно жила боль за всю несправедливость, творящуюся в мире. А еще — горячее желание эту несправедливость притушить, в крайнем случае, взять ее на себя.

Голос парня, назвавшегося Святославом — но не Славиком, а Светом — был вполне обычным; никакой святости в нем, как почему-то ожидал Витек, не было.

— Из Воронежа, ребята? — спросил он дружелюбно, словно не повергал только недавно огромного алкаша наземь.

— Он, — ткнула парнишку в плечо тонким пальчиком Леночка, спутница Витька, — из Воронежа. Ну и я, получается теперь тоже. Мы в институте учимся, лесотехническом. А сейчас в Петушки едем, электричку ждем. Везу этого охломона (слово прозвучало с такой любовью и нежностью, что Витек сразу осветился улыбкой) с моей мамой знакомиться.

Свет тоже улыбнулся:

— Ну и как там, в Воронеже?

— А мы сейчас не из Воронежа, — вступил в разговор Витек, — мы с практики.

Он отметил взгляд не понявшего его охотника, и пояснил с гордостью:

— Нас как лучших студентов курса на преддипломную практику отправили в Красноярский край, на место падения Тунгусского метеорита.

— Не болтай ерунды, — строго перебила его Леночка, и Витек послушно замолчал, показывая, кто в будущей семье будет главным, — никто нас до этого метеорита не допустил бы. У нас там (она повернулась к Свету) рядом с кратером пробные площади заложены. Там в девятьсот восьмом году двести тысяч гектаров леса за несколько секунд вывалило. Вот такая страшная рана на теле Земли появилось. И что интересно — больше семидесяти лет с тех пор прошло, а лес путью так расти и не хочет. Словно там кто-то из земли все соки выжимает. Проснешься ночью в палатке и чудится, что она стонет — словно болит у нее что-то…

Дальше Свет слушал в полуха. Он кивал, улыбался, вставлял реплики, но перед его взором будто кто писал горящие ярким пламенем слова: «Стонет… болит… боль… Черная боль…». Он понял, куда направит свой путь. Не знал пока как, но уже стремился туда, где уже почти семьдесят пять лет ученые бились и никак не могли решить загадку Тунгусского метеорита…